Моему старому другу борису шпицбургу

Эдуард Асадов

Остров Романтики

 

ЧУДАЧКА

 

 

Одни называют ее чудачкой

И пальцем на лоб — за спиной, тайком.

Другие — принцессою и гордячкой,

А третьи просто синим чулком.

 

Птицы и те попарно летают,

Душа стремится к душе живой.

Ребята подруг из кино провожают,

А эта одна убегает домой.

 

Зимы и весны цепочкой пестрой

Мчатся, бегут за звеном звено…

Подруги, порой невзрачные просто,

Смотришь — замуж вышли давно.

 

Вокруг твердят ей: — Пора решаться.

Мужчины не будут ведь ждать, учти!

Недолго и в девах вот так остаться!

Дело-то катится к тридцати…

 

Неужто не нравился даже никто?

Посмотрит мечтательными глазами:

— Нравиться нравились. Ну и что?

И удивленно пожмет плечами.

 

Какой же любви она ждет, какой?

Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада!

Красивой-красивой! Большой-большой!

А если я в жизни не встречу такой,

Тогда мне совсем никакой не надо!»

 

 

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

 

 

Метелица, как медведица,

Весь вечер буянит зло,

То воет внизу под лестницей,

То лапой скребет стекло.

 

Дома под ветром сутулятся,

Плывут в молоке огоньки,

Стоят постовые на улицах,

Как белые снеговики.

 

Сугробы выгнули спины,

Пушистые, как из ваты,

И жмутся к домам машины,

Как зябнущие щенята.

 

Кружится ветер белый,

Посвистывает на бегу…

Мне нужно заняться делом,

А я никак не могу.

 

Приемник бурчит бессвязно,

В доме прохладней к ночи,

Чайник мурлычет важно,

А закипать не хочет.

 

Все в мире сейчас загадочно,

Все будто летит куда-то,

Метельно, красиво, сказочно…

А сказкам я верю свято.

 

Сказка… мечта-полуночница…

Но где ее взять? Откуда?

А сердцу так чуда хочется,

Пусть маленького, но чуда!

 

До боли хочется верить,

Что сбудутся вдруг мечты,

Сквозь вьюгу звонок у двери

И вот на пороге ты!

 

Трепетная, смущенная,

Снится или не снится?!

Снегом запорошенная,

Звездочки на ресницах…

 

— Не ждал меня? Скажешь, дурочка?

А я вот явилась… Можно?

Сказка моя! Снегурочка!

Чудо мое невозможное!

 

Нет больше зимней ночи!

Сердцу хмельно и ярко!

Весело чай клокочет,

В доме, как в пекле, жарко…

 

Довольно! Хватит! Не буду!

Полночь… гудят провода…

Гаснут огни повсюду.

Я знаю: сбывается чудо,

Да только вот не всегда…

 

Метелица как медведица,

Косматая голова.

А сердцу все-таки верится

В несбыточные слова:

 

— Не ждал меня? Скажешь, дурочка?

Полночь гудит тревожная…

Где ты, моя Снегурочка,

Сказка моя невозможная?..

 

 

МНЕ УЖЕ НЕ ШЕСТНАДЦАТЬ, МАМА!

 

 

Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?

Не надо. Тревоги свои забудь.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама!

Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.

 

Я знаю, уж так повелось на свете,

И даже предчувствую твой ответ,

Что дети всегда для матери дети,

Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет

 

И все же с годами былые средства

Как-то меняться уже должны.

И прежний надзор и контроль, как в детстве,

Уже обидны и не нужны.

 

Ведь есть же, ну, личное очень что-то!

Когда ж заставляют: скажи да скажи!

То этим нередко помимо охоты

Тебя вынуждают прибегнуть к лжи.

 

Родная моя, не смотри устало!

Любовь наша крепче еще теперь.

Ну разве ты плохо меня воспитала?

Верь мне, пожалуйста, очень верь!

 

И в страхе пусть сердце твое не бьется,

Ведь я по-глупому не влюблюсь,

Не выйду навстречу кому придется,

С дурной компанией не свяжусь.

 

И не полезу куда-то в яму,

Коль повстречаю в пути беду,

Я тотчас приду за советом, мама,

Сразу почувствую и приду.

 

Когда-то же надо ведь быть смелее,

А если порой поступлю не так,

Ну что ж, значит буду потом умнее,

И лучше синяк, чем стеклянный колпак.

 

Дай твои руки расцеловать,

Самые добрые в целом свете.

Не надо, мама, меня ревновать,

Дети, они же не вечно дети!

 

И ты не сиди у окна упрямо,

Готовя в душе за вопросом вопрос.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама.

Пойми. И взгляни на меня всерьез.

 

Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,

И пусть тревога тебя не точит.

Не бойся, родная. Я скоро вернусь!

Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!

 

 

ДЕВУШКА

 

 

Девушка, вспыхнув, читает письмо.

Девушка смотрит пытливо в трюмо.

Хочет найти и увидеть сама

То, что увидел автор письма.

 

Тонкие хвостики выцветших кос,

Глаз небольших синева без огней.

Где же «червонное пламя волос»?

Где две «бездонные глуби морей»?

 

Где же «классический профиль», когда

Здесь лишь кокетливо вздернутый нос?

«Белая кожа»… но, гляньте сюда,

Если он прав, то куда же тогда

Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!

 

Девушка снова читает письмо,

Снова с надеждою смотрит в трюмо.

Смотрит со скидками, смотрит пристрастно,

Ищет старательно, но… напрасно!

 

Ясно, он просто над ней пошутил.

Милая шутка! Но кто разрешил?!

Девушка сдвинула брови. Сейчас

Горькие слезы брызнут из глаз…

 

Как объяснить ей, чудачке, что это

Вовсе не шутка, что хитрости нету!

Просто, где вспыхнул сердечный накал,

Разом кончается правда зеркал!

 

Просто весь мир озаряется там

Радужным, синим, зеленым…

И лгут зеркала. Не верь зеркалам!

А верь лишь глазам влюбленным!

 

 

МОЕМУ СТАРОМУ ДРУГУ БОРИСУ ШПИЦБУРГУ

 

 

Над Киевом апрельский, журавлиный

Играет ветер клейкою листвой.

Эх, Борька, Борька! Друг ты мой старинный,

Ну вот и вновь мы встретились с тобой.

 

Под сводами завода «Арсенала»,

Куда стихи читать я приглашен,

Ты спрятался куда-то в гущу зала,

Мол, я не я и, дескать, он не он…

 

Ах ты мой скромник, милый чудачина!

Видать, таким ты будешь весь свой век.

Хоть в прошлом сквозь бои за Украину

Шагал отнюдь не робкий человек.

 

Вечерний город в звездах растворился,

А мы идем, идем по-над Днепром.

Нет, ты совсем, совсем не изменился,

Все так же ходишь чуточку плечом,

 

И так же ногу раненую ставишь,

И так же восклицаешь:- Это да!

И так же «р» отчаянно картавишь,

И так же прямодушен, как всегда.

 

Как два солдата летом и зимою,

Беря за перевалом перевал,

Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою,

А кстати, «гак» не так уже и мал.

 

Но что, скажи, для нас с тобою годы?

Каких еще нам проб, каких преград?

Ведь если дружба рождена в невзгодах,

Она сильней всех прочих во сто крат!

 

Ты помнишь госпитальную палату,

В которой всех нас было двадцать пять,

Где из троих и одного солдата,

Пожалуй, сложно было бы собрать…

 

Я трудным был. Порою брежу ночью,

Потом очнусь, а рядом ты сидишь,

И губы мне запекшиеся мочишь,

И что-нибудь смешное говоришь.

 

Моя сиделка с добрыми руками!

Нет, ничего я, Боря, не забыл:

Ни как читал ты книги мне часами,

Ни как, бывало, с ложечки кормил.

 

И в дни, когда со смертью в трудном споре

Меня хирург кромсал и зашивал,

Ты, верно, ждал за дверью в коридоре

Сидел и ждал. И я об этом знал.

 

И все же, как нам ни бывало горько,

Мы часто были с шуткою на «ты»

И хохотали так, ты помнишь, Борька,

Что чуть порой не лопались бинты?!

 

А помнишь, вышло раз наоборот:

Был в лежку ты, а я кормить пытался,

И как сквозь боль ты вдруг расхохотался,

Когда я пролил в нос тебе компот.

 

Эх, Борька, Борька! Сколько звонких лет

С тех пор уплыло вешним ледоходом?

А дружбе нашей, видно, сносу нет,

Она лишь все надежней с каждым годом.

 

И хоть не часто видимся порою,

Ведь тыща верст и сотни разных дел…

Но в трудный час любой из нас с тобою

За друга бы и в пекло не сробел!

 

Мы хорошо, мы горячо живем

И ничего не делаем халтурно:

Ни ты, я знаю, в цехе заводском,

Ни я, поверь, в цеху литературном!

 

Уже рассвет над Киевом встает,

Ну вот и вновь нам надо расставаться.

Тебе, наверно, скоро на завод,

А мне в Москву… В дорогу собираться…

 

Не смей, злодей, покашливать так горько!

Не то и я… Я тоже ведь живой…

Дай поцелую… добрый, славный мой…

Мой лучший друг! Мой самый светлый, Борька!..