Дивное орудiе создалъ себѣ русскiй народъ, — орудiе мысли, орудiе душевнаго и духовнаго выраженiя, орудiе устнаго и письменнаго общенiя, орудiе литературы, поэзiи и театра, орудiе права и государственности, — нашъ чудесный, могучiй и глубокомысленный русскiй языкъ. Всякiй иноземный языкъ будетъ имъ уловленъ и на немъ выраженъ; а его уловить и выразить не сможетъ ни одинъ. Онъ выразитъ точно — и легчайшее, и глубочайшее; и обыденную вещь, и религiозное паренiе; и безысходное унынiе, и беззавѣтное веселье; и лаконическiй чеканъ, и зримую деталь, и неизреченную музыку; и ѣдкiй юморъ, и нѣжную лирическую мечту. Вотъ что о немъ писалъ Гоголь: "Дивишься драгоцѣнности нашего языка: что ни звукъ, то и подарокъ; все зернисто, крупно, какъ самъ жемчугъ, и право, иное названiе еще драгоцѣннѣе самой вещи"... И еще: "Самъ необыкновенный языкъ нашъ есть еще тайна... Языкъ, который самъ по себѣ уже поэтъ"... О немъ воскликнулъ однажды Тургеневъ: "Во дни сомнѣнiй, во дни тягостныхъ раздумiй о судьбахъ моей родины, — ты одинъ мнѣ поддержка и опора, о, великiй, могучiй, правдивый и свободный русскiй языкъ! Нельзя вѣрить, чтобы такой языкъ не былъ данъ великому народу!".
А новое поколѣнiе его не уберегло... Не только тѣмъ, что наполнило его неслыханно-уродливыми, "глухонѣмыми" (какъ выразился Шмелевъ), безсмысленными словами, слѣпленными изъ обломковъ и обмылковъ революцiонной пошлости, но еще особенно тѣмъ, что растерзало, изуродовало и снизило его письменное обличiе. И эту искажающую, смыслъ-убивающую, разрушительную для языка манеру писать — объявило "новымъ" "правописанiемъ". Тогда какъ на самомъ дѣлѣ эта безграмотная манера нарушаетъ самые основные законы всякаго языка. И это не пустыя жалобы "реакцiонера", какъ утверждаютъ иные эмигрантскiе неучи, а сущая правда, подлежащая строгому доказательству.
Всякiй языкъ есть явленiе не простое, а сложное; но въ этой сложности все въ языкѣ взаимно связано и обусловлено, все слито воедино, все органически сращено. Такъ и вынашиваетъ его каждый народъ, слѣдуя одной инстинктивной цѣли — вѣрно выразить и вѣрно понять выраженное. И вотъ именно эту цѣль революцiонное кривописанiе не только не соблюдаетъ, но грубо и всемѣрно, вызывающе попираетъ.
Языкъ есть прежде всего живой истокъ звуковъ, издаваемыхъ гортанью, ртомъ и носомъ, и слышимыхъ ухомъ. Обозначимъ этотъ звуковой — слуховой составъ языка словомъ "фонема".
Эти звуки въ отличiе отъ звуковъ, издаваемыхъ животными, членораздѣльны: иногда, какъ въ русскомъ, итальянскомъ и французскомъ языкѣ, отчетливы и чеканны, иногда, какъ въ англiйскомъ языкѣ неотчетливы, но слитны и расплывчаты. Членораздѣльность эта подчинена особымъ законамъ, которыми вѣдаетъ грамматика: она различаетъ звуки (гласные и согласные), слоги и слова, а въ словахъ корни и ихъ приращенiя (префиксы — впереди корня, аффиксы и суффиксы — позади корня); она различаетъ еще роды и числа, склоненiя (падежи), и спряженiя (у глаголовъ: времена, числа, наклоненiя и виды); она различаетъ далѣе части рѣчи (имя существительное, прилагательное, мѣстоименiе, глаголъ и т.д.), а по смысловой связи словъ — части предложенiя (подлежащее, сказуемое, опредѣленiе, дополненiе, обстоятельственныя слова и т.д.). Все это вмѣстѣ образуетъ ученiе о формахъ языка и потому можетъ быть обозначено словомъ "морѳема".
Само собой разумѣется, что и фонема и морѳема служатъ смыслу, который онѣ стараются вѣрно и точно выразить и которымъ онѣ внутренно насыщены. Безсмысленные звуки — не образуютъ языка. Безсмысленные суффиксы, падежи, спряженiя, мѣстоименiя, глаголы и предлоги, дополненiя — не слагаютъ ни рѣчи, ни литературы. Здѣсь все живетъ для смысла, т.е. ради того, чтобы вѣрно обозначить разумѣемое, точно его выразить и вѣрно понять. Человѣкъ даже стонетъ и вздыхаетъ не зря и не безсмысленно. Но если и стонъ его, и вздохъ его полны выраженiя, если они суть знаки его внутренней жизни, то тѣмъ болѣе его членораздѣльная речь, — именующая, разумѣющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, разсказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая, — полна живого смысла жизненно драгоцѣннаго и отвѣтственнаго. Весь языкъ служитъ этому смыслу, т.е. тому, что онъ хочетъ сказать и сообщить, и что мы назовемъ "семемою". Она есть самое важное въ языкѣ. Ею все опредѣляется. Возьмемъ хотя бы падежи: каждый изъ нихъ имѣетъ иной смыслъ и передаетъ о предметѣ что-то свое особое. Именительный: – предметъ берется самъ по себѣ, внѣ отношенiй къ другимъ предметамъ; родительный: – выражаетъ принадлежность одного предмета – другому; дательный: – указываетъ на приближающее дѣйствiе; въ винительномъ падежѣ ставится имя того объекта, на который направлено дѣйствiе; въ творительномъ падежѣ ставится имя орудiя; мѣстный или предложный падежъ указываетъ на обстоятельства и на направленiе дѣйствiй. И такъ, дѣло идетъ черезъ всю грамматику...
Къ фонемѣ, морѳемѣ и семемѣ присоединяется, наконецъ, запись: слова могутъ быть не только фонетически произнесены, но еще и начертаны буквами; тогда произносящiй человѣкъ можетъ отсутствовать, а рѣчь его, если только она вѣрно записана, можетъ быть прочтена, фонетически воспроизведена и вѣрно понята цѣлымъ множествомъ людей, владѣющихъ этимъ языкомъ. Именно такъ возникаетъ вопросъ правописанiя. Какое же "писанiе" есть вѣрное или правое?
Отвѣчаемъ: то, которое точно передаетъ не только фонему, насыщенную смысломъ, и не только морѳему, насыщенную смысломъ, но прежде всего и больше всего самую семему. И скверное, или кривое "писанiе" будетъ то, которое не соблюдаетъ ни фонему, ни морѳему, ни семему. А вотъ именно въ этомъ и повинно революцiонное кривописанiе: оно устраняетъ цѣлыя буквы, искажаетъ этимъ смыслъ и запутывает читателя; оно устраняетъ въ мѣстоименiяхъ и прилагательныхъ (множественнаго числа) различiя между мужскимъ и женскимъ родомъ и затрудняетъ этимъ вѣрное пониманiе текста; оно обезсмысливаетъ сравнительную степень у прилагательныхъ и тѣмъ вызываетъ сущiя недоумѣнiя при чтенiи и т.д., и т.д.
Удостовѣримся во всемъ этомъ на живыхъ примѣрахъ.
Вообще говоря, одна единственная буква можетъ совсѣмъ измѣнить смыслъ слова. Напримѣръ: "не всякiй совершонный (т.е. сдѣланный) поступокъ есть совершенный (т.е. безупречный) поступокъ" Погасите это буквенное различiе, поставьте въ обоихъ случаяхъ "е" или "о" — и вы утратите глубокiй нравственный смыслъ этого изреченiя. Онъ сказалъ, что будетъ (т.е. придетъ), да вотъ что-то не будитъ" (т.е. не прерываетъ мой сонъ). Такое же значенiе имѣетъ и ударенiе: его перемѣщенiе радикально мѣняетъ смыслъ слова: "ты дорогá мнѣ большая дорóга". И такъ вся ткань языка чрезвычайно впечатлительна и имѣетъ огромное смысловое значенiе.
Это особенно выясняется на омонимахъ, т. е. на словахъ съ одинаковой фонемой, но съ различнымъ смысломъ. Здѣсь спасенiе только одно: необходимо различное (дифференцированное) начертанiе. Это законъ для всѣхъ языковъ. И чѣмъ больше въ языкѣ омонимовъ, тѣмъ важнѣе соблюдать вѣрное писанiе. Такъ, французское слово "вэр" обозначаетъ: "червяка" (vеr), "стихъ" (vers), "стекло-стаканъ" (verre), "зеленый" (vert) и предлогъ "на, при, къ, около" (vers). Попробуйте "упростить" это разнописанiе и вы внесете въ языкъ идiотскую путаницу. Словомъ "мэр" французъ обозначаетъ "море" (mer), "мать" (mere) и "городского голову" (maire). Словомъ "фэръ" — "дѣлать" (faire), "отдѣлку, мастерство" (fаirе), "желѣзо" (fer) и "щипчики для стекла" (ferre). Словомъ "вуа" — "голосъ" (voix), "дорогу" (voie), "возъ" (voie), "я вижу" (vois), "смотри" (vois). Словомъ "кор" — "тѣло" (corps), "мозоль" (соr), и "волторну или рогъ" (соr). Отсюда уже видно, что различное начертанiе слова спасаетъ языкъ отъ безсмыслицы, а при недостаткѣ его безсмыслица оказывается у порога. Подобное мы находимъ и въ нѣмецкомъ языкѣ. Словомъ "мален" нѣмецъ обозначаетъ "писать красками, воображать" (malen) и "молоть" (mahlen). Но тамъ, гдѣ начертанiе не мѣняется, грозитъ недоразумѣнiе: "sein" означаетъ "быть" и (чье?) "его"; "sie" означаетъ "вы" и "она" — и недоразумѣнiя, могущiя возникнуть изъ этого одного смѣшенiя, безчисленны. Нѣмецкое слово "Schauer" имѣетъ пять различныхъ значенiй при совершенно одинаковомъ начертанiи, оно обозначаетъ—"портовый рабочiй", "созерцатель", "страхъ", "внезапный ливень" и "навѣсъ". Это есть настоящiй образецъ того, какъ начертанiе и фонема могутъ отставать отъ смысла, а это означаетъ, что языкъ не справляется со своей задачей.
И вотъ, русскiй языкъ при старой орѳографiи побѣдоносно справлялся со своими "омонимами", вырабатывая для нихъ различныя начертанiя. Но революцiонное кривописанiе погубило эту драгоцѣнную языковую работу цѣлыхъ поколѣнiй: оно сдѣлало все возможное, чтобы напустить въ русскiй языкъ какъ можно больше безсмыслицы и недоразумѣнiй. И русскiй народъ не можетъ и не долженъ мириться со вторженiемъ этого варварскаго упрощенiя.
Новая "орѳографiя" отмѣнила букву "i". И вотъ, различiе между "мiромъ" (вселенной) и "миромъ" (покоемъ, тишиной, невойной) исчезло; за одно погибла и ижица, и православные люди стали принимать "миро-помазанiе" (что совершенно неосуществимо, ибо ихъ не помазуютъ ни вселенной, ни покоемъ).
Затѣмъ новая орѳографiя отмѣнила букву "ѣ" и безсмыслица пронеслась по русскому языку и по русской литературѣ опустошающимъ смерчемъ. Неисчислимые омонимы стали въ начертанiи неразличимы; и тотъ, кто разъ это увидитъ и пойметъ, тотъ придетъ въ ужасъ при видѣ этого потока безграмотности, вливающагося въ русскую литературу и въ русскую культуру и никогда не примирится съ революцiоннымъ кривописанiемъ (см. "Н. З." № 167).
Мы различаемъ "самъ" (собственнолично) и "самый" (точно указанный, тождественный). Родительный падежъ отъ "самъ" — "самого", винительный падежъ — "самого". А отъ "самый" — "самаго". "Я видѣлъ его самого, но показалось мнѣ, что я вижу не того же самаго"... (письмо изъ современной Югославiи). Въ кривописанiи это драгоцѣнное различiе гибнетъ: оно знаетъ только одну форму склоненiя: "самого"...
Мы склоняемъ: "она", "ея", "ей", "ее", "ею", "о ней". Кривописанiе не желаетъ различать всѣхъ падежей: родит. пад. и винит. пад. пишутся одинаково "ее". "Кто же растопталъ намъ въ саду наши чудесныя клумбы? Это сдѣлала ее коза" (вмѣсто "ея" сосѣдкина коза); безсмыслица. "Я любилъ ее собаку!" Не означаетъ ли это, что женщина была нравомъ своимъ вродѣ собаки, но я ее все-таки не могъ разлюбить; какой трагическiй романъ!.. Или это можетъ быть означаетъ, что я охотно игралъ съ ея собаченкой?.. Но тогда надо писать ея, а не ее! "Кто ввелъ у насъ это безсмысленное правописанiе? Это сдѣлала ее партiя" (вмѣсто "ея", партiя революцiи). Что значитъ фраза: "это ее вещи"? Ничего. Безсмыслица. "Надо видѣть разумность мира и предстоять ее Творцу"... Что это означаетъ? Ничего; весь смыслъ тезиса искаженъ и воцарилась безсмыслица. Разумность мiра! Ея Творцу!
Новое кривописанiе не различаетъ мужской родъ и женскiй родъ въ окончанiи прилагательныхъ (множеств. числа) и мѣстоименiй. Вотъ два образца создаваемой безсмыслицы. Изъ ученаго трактата: "Въ исторiи существовали разные математики, физики, и механики" (теорiи? люди?!); нѣкоторые изъ нихъ пользовались большою извѣстностью, но породили много заблужденiй"... Читатель такъ до конца и не знаетъ, что же, собственно, имѣется въ виду — разныя науки или разные ученые... — Изъ Дневника А. Ф. Тютчевой: "Я всегда находила мужчинъ гораздо менѣе внушительными и странными, чѣмъ женщинъ: "они" (кто? мущины или женщины?!) "болѣе доброжелательны"... Минуты три ломаетъ читатель себѣ голову — кто же менѣе доброжелателенъ и кто болѣе? И недопонявъ, пытается читать дальше. — Мужчины, просящiе на улицахъ милостыню, суть "нищiе"; а женщины? Онѣ не нищiя; они тоже нищiе.
Это означаетъ: грамматическое и смысловое различiе падежей и родовъ остается; а орѳографическое выраженiе этихъ различiй угашается. Это равносильно смѣшенiю падежей, субъектовъ и объектовъ, мужчинъ и женщинъ... Такъ сѣются недоразумѣнiя, недоумѣнiя, безсмыслицы; умножается и сгущается смута въ умахъ. Зачѣмъ? Кому это нужно? Россiи? Нѣтъ, конечно; но для мiровой революцiи это полезно, нужно и важно.
Однако, обратимся къ обстоятельному и наглядному исчисленiю тѣхъ смысловыхъ ранъ, которыя нанесены русской литературѣ "новой орѳографiей". Исчерпать всего здѣсь нельзя; но кое-что существенное необходимо привести.
