Ахмед Хучбаров в контексте времени

 

 

Даже через пятьдесят лет после смерти выдающегося ингушского повстанца и бескомпромиссного борца с партийно-чекистской деспотией в XX веке Ахмеда Сосиевича Хучбарова «спецхраны» и архивы КГБ-ФСБ не подпускают к материалам, проливающим свет на тьму лжи, фальсификаций и истерической риторики (в которой так поднаторели историки в штатском нескольких поколений советской и постсоветской историографии), окутывающей эту историческую фигуру [1].

Собранные нами по крупицам сведения и материалы, тем не менее, складываются в достаточно целостную, а главное – убедительную в своей нравственной и моральной правде картину жизни и деятельности тираноборца из Гули.

Считаем наиважнейшей для современных исследователей, занимающихся историей противостояния тоталитаризму в СССР, задачу выявления и всемерного почтения памяти тех фигур, которые десятилетиями в прошлом веке втаптывались в грязь и ложь обвинительных текстов, вопиющих по своей несправедливости и цинизму судебных приговоров карательных ведомств всех уровней.

Государство осуществляло подобным образом преступление не только перед отдельными инакомыслящими и инакодействующими, физически уничтожая и морально, психически ломая их. Оно, это преступное государство, вымарывало из истории имена лучших и непокорных коммунистическому рабству, правду о них, искажало и деформировало нашу национальную историю и адекватное знание о том, что на самом деле происходило в несчастной стране, в маленькой ее части – Ингушетии, с самим ингушским народом.

Засекреченная и тайная история ингушского национального сопротивления внутри советского застенка постепенно выходит из темных запасников на авансцену так же, как история антисоветской, правозащитной деятельности ингушской политической эмиграции.

Эти два потока общего национально-освободительного движения в истории народа XX века были представлены лучшими и мужественнейшими патриотами, последовательными борцами с коммунистической деспотией.

Наша исследовательская позиция концептуально и методологически базируется на том, что октябрьский переворот 1917 года и советская власть породили «уголовно-террористическое государство фашистского типа… Адвокату Ульянову, получившему известность под фамилией Ленин, удалось создать партию агрессивного и конфронтационного характера, «партию баррикады»... Именно Ленин возвел террор в принцип и практику осуществления власти. Массовые расстрелы и пытки, заложничество, концлагеря, в том числе детские, внесудебные репрессии, военная оккупация тех или других территорий – все эти преступления начали свою безумную пляску сразу же послеоктябрьского переворота… Организатором злодеяний и разрушения России является Иосиф Джугашвили (Сталин), подлежащий суду, как и Ленин, за преступления против человечности»[2].

Не только эти двое, но и «интеллигентнейший» Бухарин в одном из писем 1928 года в дичайших по своему аморализму словах цинично подводил некие итоги кровавой большевистской свистопляски в изнасилованной стране: «Мы проводим эксперименты на живом теле народа... Точно как студент-первокурсник работает над трупом бродяги, который он раздобыл в анатомическом театре. Вчитайтесь хорошо в нашу Конституцию. Там откровенно сказано, что нас не интересует Советский Союз, не его составные части, а борьба против мирового капитала и мировая революция, которой мы жертвуем страну. …Здесь у нас, где мы абсолютные хозяева, мы совершенно никого не боимся. Страна, изнуренная революциями, войнами, болезнями, голодом, - это средство опасное. Но роскошное... Не существует в России ни одного дома, где бы мы не убили, так или иначе, отца, мать, дочь, сына, какого-нибудь близкого родственника или друга. Ну что ж? Зато Феликс (Дзержинский. – М.Я.) спокойно разгуливает по Москве без всякой охраны, даже ночью…»[3].

Террористическое государство не продержалось бы столько лет без эффективно действующих карательных служб. Как пишет в своем труде А.Н. Яковлев, «партии постоянно приходилось делиться властью с политической полицией. …Промыванием мозгов занималась партия, а непосредственным орудием насилия была охранка»[4].

С политическим инакомыслием на Кавказе, в Ингушетии в частности, советская власть расправилась довольно скоро: идеологи независимой Кавказской Конфедерации всех национальностей ушли в эмиграцию, кадровые военные, уцелевшие в огне гражданской войны, последовали туда же, небольшая их часть затаилась и растворилась по всей территории Северного Кавказа и России.

Хозяйственно-экономическое удушение и уничтожение религиозно-духовной национальной жизни длилось практически весь период советской власти.

В Ингушетии (как и в Чечне) по существу никогда не было прочно укорененной советской власти, особенно в горах. Коллективизация была встречена «антиколхозными выступлениями» и способствовала массовому исходу крестьян-собственников в партизанское движение, имевшее ярко выраженный антисоветский характер.

Вооруженная борьба социально и политически активной части ингушей с советской властью осуществлялась в период активизации регулярных кампаний борьбы с так называемыми кулаками, т.е. зажиточными крестьянами, с «религиозно-мулльскими элементами» и особенно жестко – в период депортации народа оставшимися в горах партизанскими отрядами (Хучбарова и других). Естественный, природный протест ингушей против органично враждебной по своей социальной и духовно-нравственной сути системы сразу же, еще на заре коммунизма, определил парадигму их исторической судьбы в лоне советского государства как национальную катастрофу.

Как сказано в фундаментальном исследовании по репрессиям в СССР [5], проведение курса форсированной индустриализации и коллективизации сопровождалось массовыми арестами, депортациями крестьян, разорением их хозяйств, на которые крестьянство отвечало восстаниями. «Террор был одним из важнейших методов создания колхозов. Он выполнял функцию запугивания крестьян, которые, опасаясь разделить судьбу репрессированных односельчан, стиснув зубы, шли в колхозы. …Вместе с тем свою роль при «раскулачивании» играли такие мотивы, как сведение счетов между самими крестьянами и злоупотребления местных чиновников, многие из которых превращались в обыкновенных грабителей. …Коллективизация сопровождалась закрытием церквей, арестами священнослужителей, глумлением над религиозными чувствами крестьян, что еще больше накаляло обстановку. На насилие крестьяне ответили восстаниями, убийствами местных руководителей. В январе 1930 г. ОГПУ зарегистрировало по СССР 400 массовых выступлений, в феврале – 1048, в марте – 6528. …По данным ОГПУ, в 1930 г. 176 выступлений крестьян носили «повстанческий характер». Этим термином обозначились широкомасштабные организованные восстания, которые охватывали порой целые районы и приводили к свержению Советской власти»[6].

Крестьянская, сельскохозяйственная Ингушетия (как и вся деревенская, «лапотная» Россия) подверглась прямой, жестокой военной оккупации сразу же после воцарения Советов, потому что Красная Армия, согласно Ленину, «на девять десятых была создана для систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба и топлива». В Ингушетии этому активно сопротивлялись. Поэтому властью применялись особые методы. Как пишет А.Н.Яковлев, «В местностях, особо … «зараженных бандитизмом», вводились чрезвычайные органы управления – политкомиссии, сельские и волостные ревкомы. Было решено рассматривать эти районы как «занятые неприятелем» и «приравнять в смысле важности и значения к внешним фронтам периода гражданской войны». А это значит – порки, пытки и расстрелы без суда и следствия. «Они (чекисты. – М.Я.), – свидетельствовал М. Лацис – безжалостно расправлялись с этими живоглотами (крестьянами), чтобы отбить у них навсегда охоту бунтовать»[7].

Одним из таких внешних фронтов для Советов была и Ингушетия. В 20-х годах, затем в 30-х – (это подтверждают архивные источники) с небольшими перерывами проводилась настоящая военная оккупация ингушской земли. «Здесь орудовали вооруженные отряды (спецподразделения ОГПУ. – М.Я.). На их вооружении были артиллерия, броневики и даже аэропланы. Они занялись упрочением «социалистических» порядков в деревне, по сути же – государственным мародерством»[8].

Из документов РГВА [9], опубликованных не так давно в журнале «Военно-исторический архив» (Выпуск 2. 1998; Выпуск 8. 2000) и посвященных повстанческой проблематике Ингушетии, Чечни, Кабарды и Карачая, словно из кровавых лоскутов, высвечивается страшная картина перманентных жесточайших репрессий в отношении ингушей и других народов на протяжении всего ленинско-сталинского периода. С 1921 по 1932 годы на территории юго-восточной Ингушетии и юго-западной Чечни по существу шла война с теми, кто не принял, не признал советскую власть и сражался с ней до последнего вздоха.

Из этих документов также очевидно, что ингушские, чеченские, кабардинские и карачаевские повстанцы были «солидарным объектом» для карательных чекистских операций, проводимых силами и средствами регулярной армии и спецподразделений.

Так, в «Информационной сводке Терского областного ЧК о положении в Чечне в связи с ростом повстанческого движения от 18 февраля 1921 года» среди прочего говорится: «В районе Сунженской линии со стороны ингушского населения ведется агитация по станицам, что Совет(ская) власть к 1 марта будет свергнута. В Шатоевском районе банды повстанцев в горной Ингушетии от Ведено отступили за селение Сержень-Юрт…»[10].

Об интернационализме повстанцев говорит тот факт, что руководителем одного из самых крупных отрядов, эффективно действовавших в 20-е годы в Ингушетии, Чечне, Осетии, Кабардино-Балкарии, был кабардинский князь Темирхан Шипшев [11]. Подтверждение этому мы находим в ряде документов. Например, в «Информационном обзоре штаба 9-го стрелкового корпуса о развитии бандитизма в районах дислокации частей корпуса в июле-сентябре 1924 года»: «Главарь бандитских организаций в Ингушетии, Кабардино-Балкарской и Осетинской (областях) Т.-Х. Шипшев также в течение этих трех отчетных месяцев после грабежей возвращается в Чеч(енскую) область…»[12]. Или в «Выписке Президиума Всероссийского ЦИК от 5 апреля 1923 г.»: «Бандитского элемента много как своего, так и пришлого – ингуши и кабардинцы район ничем себя, кроме бандитизма, не зарекомендовал – к сов. власти относится недружелюбно и даже враждебно. В 1923 году в с. Кий во время полевой поездки эскадрон 28-ой дивизии чуть было не подвергся нападению – заблаговременно успел сняться… Селение Кий как база кабардинских бандитов особенно заслуживает внимания. Влиятельное лицо – Тока Хаджи Поскичев, крупный богач, антисоветски настроенный (его сын Мед Тагиров убил начальника Владикавказского ГПУ т. Штыба)»[13].

В упомянутой «Выписке» приводится подробнейший план очередной спецоперации по которому как на ладони просматривается характер и методы войны ГПУ против горцев-повстанцев.

Согласно этому плану, операция была тщательно спланирована и технически хорошо подготовлена. Против 18 повстанцев (всех национальностей) только на ингушские села Кий, Кашхой, Хутор Кереты в Галашкинском районе и в несколько чеченских сел выступили «по приказу комвойск в составе группы тов. Володзько: конницы – 230, пехоты – 150, всего – 380 (человек. – М.Я.)»[14].

Галашкинский район и сопредельная Чечня в 1923 году были грандиозным полем сражения между ингушскими, чеченскими, кабардинскими повстанцами, с одной стороны, и легионами чекистов, огнем и мечом насаждавших в горах советскую власть – с другой.

План операции, проведенной 25 августа 1923 года, был утвержден Мироновым (начальником Чечотдела ОГПУ), Крафтом (начальником секретно-оперативной части ОГПУ) и Павловым (начальником 1-го отдела):

«1. Группе тов. Володзько к вечеру 25/VIII сосредоточиться:

а) главными силами в районе В(ерхний) и Н(ижний) Кий, окружив хутора Гимрой, Маштарой как пункты укрывания Шипшева;

б) опер, отделом в 50 сабель, двигаясь с Ассинского ущелья через Алкум (Алкун. – М.Я.) – Цечи-Ахки, занять район Мереджой, Н(ижний) и В(ерхний) Гури (Гули. – М.Я.) в целях отрезать дороги в Ингушетию со стороны Кийского и Галанчоевского (Галанчожского. – М.Я.) районов;

в) использовав ингушскую милицию, подкрепив сотрудниками
организовать засаду в районе хуторов Агобас-Датах (Даттых. – М.Я.) – Астев, предохраняющую данные выходы, имея возможность проскальзывания Шипшева между группами т. Михельсона и Володзько.

2. Все моменты предварять тщательной агентурной разведкой из
Ингушетии в сторону Кий – Мереджой…

3. С утра 26/VIII основной группой приступить к разоружению района
Кий, двигаясь в направлении Ялхарой…

а) по мере прохождения главных сил к Ялхарою иметь обязательно в
засаде опер. чек. группу в Тульском (? – М.Я.) ущелье…;

б) движение мереджоевского отряда на Холхорой должно быть
рассчитано так, чтобы дорога Мереджой – Цеча-Ахки была бы обеспечена хотя бы засадой местного значения.

4. Отряду мереджоевскому немедленно связаться с группой Михельсона в районе Мереджой Берем и иметь особенно в виду необходимость бдительности засады на Даттахской дороге в момент операции в с. Мереджой Берем…»[15].

С 1923 по 1929 годы подобных операций было проведено достаточно, чтобы в обширном, совершенно секретном «Докладе о ликвидации контрреволюционного выступления в Чеченской, Карачаевской, Кабардинской и Ингушской областях» Северо-Кавказскому Краевому Комитету ВКП(б) [16], подписанному Беловым (Командующий войсками СКВО) и Кожевниковым (член РВС), дать анализ причин восстаний, работы войск и органов ГПУ, внести предложения на перспективу.

Это весьма важный документ своего времени, который даёт серьезный повод для размышлений по сей день. Согласно «Докладу», целые районы вышеназванных автономий участвовали в вооруженных выступлениях против Советов. Причинами этих антисоветских мятежей, как полагали Белов и Кожевников, являлись: крупные ошибки партруководства, «проводившего совершенно неправильную линию на сплошную коллективизацию, без учета особенностей и уровня развития национальной области (наличие в значительной мере родовых пережитков, религиозный фанатизм, слабая классовая дифференциация, чрезвычайная культурная отсталость масс, скотоводческий тип хозяйства, находящийся в горных районах на весьма низком уровне развития), административное насаждение колхозов, попытки коллективизации в горных районах, неправильное лишение избирательных прав середняков, а в ряде случае и бедняков…, попытка административного закрытия мечетей»[17]. Авторы данного доклада констатировали, что во всех административных единицах Ингушетии органы соввласти подменялись уполномоченными и представителями ГПУ.

Этот саморазоблачительный текст, пролежавший в спецхране почти семьдесят лет, обнажает как террористическую сущность политики и практики государственной власти, так и фатальную обреченность всех северокавказцев (а не только ингушей) быть на весь XX век объектом государственного террора.

ЧК, ГПУ, НКВД и т.д. имели полный карт-бланш в горах Северного Кавказа: только на небольшом стыковочном пятачке Ингушетии и Чечни (Галашкинского и Галанчожского районов) к марту 1930 года было сосредоточено «с разрешения наркома … по одному стрелковому батальону с батареей от 64, 65, 66 СП, 22 СД, 84СП, по одному кав. дивизиону от 28, 29, 30 кав. полков, авиазвено и части связи … дополнительно для действий в горной Ингушетии привлечен отряд в составе: полковой школы 84 СП, роты Владшколы, 2 конных взвода и 1 батарея»[18].

В марте 1932 года по приказу № 2 полномочного представителя ОГПУ Северокавказского края и Дагестанской ССР была создана Центральная оперативная группа (ЦОГ) под руководством Курского, на которую полномочный представитель ОГПУ (ППОГПУ) Северо-Кавказского края Пиляр [19] возложил «оперативное руководство борьбой с контрреволюцией и бандитизмом в смежных с Чечней областях – Дагестанской АССР и Ингушетией и в целом на Тереке, в районах, непосредственно прилагающих к Чечне»[20].

Командир 28-й стрелковой Горской дивизии Козицкий в апреле 1930 года в своих «Личных замечаниях» о причинах «бандитизма», подводя итоги своей истребительной деятельности в горах, писал о необходимости дальнейшего ужесточения борьбы с повстанцами: «Те мягкие (! – М.Я.) меры, которые мы применяем, отнюдь не влияют на горцев так, как бы они влияли на культурное население (! – М.Я.). Наоборот, у них создается впечатление о нашей слабости…»[21]. Козицкий считал «гуманными» и «мягкими» проявлениями – сожжения и обезглавливания трупов повстанцев, которые практиковались ГПУшниками для устрашения населения.

Беспощадная, преступная по сути и последствиям война государства против народов, имевших волю и способность к сопротивлению террору, с самого возникновения СССР способствовала становлению и успешному функционированию извращенной и искаженной идеологии, обслуживающей государственную практику народоубийства.

Вся официальная казенно-заштампованная «терминологическая» лексика, пропитанная ядом национально-расовой ненависти в отношении к целым народам и лучшим их представителям, имевшим мужество сражаться с государством-бандитом и террористом, с 20-х годов закрепила в сознании и подсознании народов СССР устойчивую идеологему о «генетическом бандитизме» ингушей и чеченцев.

Официальная политика 20-х, 30-х и 40-х годов была одной и той же по своей сути: народоистребительной. Об этом также свидетельствуют документы. Например, «Обзор материалов о банддвижении на территории бывшей ЧИ АССР от 10 августа 1945 года» Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД Казахской ССР. Данный «Обзор» был призван облегчить оперативную работу с прибывшим на вечное спецпоселение в Казахстан «спецконтингентом» – ингушами и чеченцами. В частности, там говорится: «Еще в начале 30-х годов в области создалась реальная угроза вовлечения в повстанческую авантюру значительных масс. Было обобществлено не более 17 % пахотной земли, до 32 % сенокосных угодий, незначительное количество рабочего скота (до 5 %). В связи с такой обстановкой часть бедняцко-середняцких масс попала под влияние и зависимость кулаков. В широких массах на почве перегибов и провокаций шло глубокое брожение. Используя это, кулачество переходило в открытое выступление, увлекая за собой значительную часть середняков. Для ликвидации этого движения в марте-апреле (1930 г. – М.Я.) был проведен ряд серьезных чекистско-войсковых операций при поддержке артиллерии и авиации. В Ингушетии в это время … имел широкое распространение «экажевско-сурхохинский метод»[22] – метод проведения крупных антиколхозных махинаций, приписок, очковтирательства. … В республике за период с 1 октября 1937 г. по 1 февраля 1939 г. … действовали около 80 кадровых (!) бандитов и грабительских шаек (400 чел.), свыше 1000 человек находились на нелегальном положении. Банды Бекмурзиева, Котиева, Султыгова…, состоявшие из грабителей, скотокрадов, имели ярко выраженный политический характер, вели борьбу против Советов. … В Ачалукском районе (11107 чел.) часть населения, уходившего с белыми, вернулась и занималась формированием бандгрупп, затем имело место кулацко-мулльское восстание. Широко действуют секты «Кунта-Хаджи» (200 чел.), «Дени Арсанова» (30 чел.)…»[23].

К сему прилагались характеристики на руководителей повстанческих отрядов, действовавших в Ингушетии, наряду с отрядом Хучбарова, с начала 30-х годов: «Контингент банд был заметно разношерстным. По социальному составу – от уголовных элементов до сотрудников советского и партийного аппаратов, председателей колхозов и т.д. … Додов Эльбруско Умаханович –1879 г.р., уроженец и житель хутора Пуй Хамхинского сельсовета Галашкинского района ингуш, беспартийный, неграмотный, из крестьян-середняков, колхозник колхоза им. СМ. Кирова. В 1930 г. судим на пять лет лишения свободы за участие в вооруженном восстании, с места заключения бежал… Балкаев Сельмурза Мусостович – он же Мусаев Сельмурза – 1870 г.р., уроженец и житель хутора Балкой Хамхинского сельсовета Галашкинского района, ингуш, беспартийный, неграмотный, из крестьян-кулаков, член колхоза…»[24] и т.д.

В сводках НКВД ингушские повстанческие отряды обозначаются согласно советской традиции – «бандами». В цитируемом выше издании документов спецслужб их насчитывается только восемь, что не соответствовало реальному положению дел [25], но, судя по всему, это были наиболее эффективно действовавшие тогда отряды: Курейша Белхароева, Магомеда Дакиева (в Назрановском районе), Хучбарова Абубакара и Хучбарова Ахмеда (в Галашкинском районе), Мусы Келоева (в Галашкинском районе), Хасана Шишханова (в Галашкинском районе), Бексултана Фаргиева (в Пседахском районе).

В упомянутом «Обзоре» подполковник Полонский (зам. начальника ОББ НКВД Казахской ССР) докладывал: «По своей окраске и методам действий чеченские и ингушские банды в основном носили контрреволюционный террористический характер. Они совершали налеты на совхозы, колхозы, магазины, нефтеразведки, организовывали крушения поездов и совершали теракты над совпартактивом»[26].

Эти отряды практически перестали функционировать после 1945 года, т.е. активной ликвидации, арестов и депортации повстанцев вслед за всем ингушским народом в ссылку. Отряд Ахмеда Хучбарова в отличие от многих, наоборот, активизировал свою деятельность именно в этот самый страшный для ингушской истории период.

 

* * *

 

Мы считаем, что уже с начала 30-х годов карательные органы по заданию партии готовили в Ингушетии (как и в Чечне) почву для обоснования (наряду с преступным мифом о массовом предательстве, «сваянным» в период войны) тотальной депортации народа в феврале 1944 года. ГПУ, затем НКВД разрабатывали и претворяли в жизнь путем провокаций, шантажа, прямых преступных действий против крестьян, мулл, представителей культурной и партийной национальной интеллигенции политику глобального террора на государственном уровне.

Эту мысль подкрепляет цитата из раздела «Хроника» журнала «Горцы Кавказа», четко фиксирующая общий контекст кровожадной эпохи: «По всему Союзу, с августа месяца, продолжаются аресты и ссылки, в большинстве случаев основанные на провокации и по заранее составленным спискам. Выуживают всех, кто может сыграть какую-либо роль в будущем; обвинения, предъявляемые арестованным, в громадном большинстве лживы и ни на чем не основаны… Производимые аресты превосходят все предшествующие; особенно в этом отношении пострадали Осетия и Ингушетия… Объявлена регистрация оружия по всем Горским областям… Характерным является то обстоятельство, что сопротивляемость населения возрастает вместе с ростом коммунистических репрессий. Нужно заметить, что ни аресты, ни репрессии не только не дают ожидаемого большевиками успокоения, наоборот: увеличивается абречество, увеличивается бандитизм и просто воровство. В крае неспокойно, и масса смело смотрит в глаза врагу. Повсюду говорят о войне, о несостоятельности большевиков и о скором освобождении. Любопытно отметить, что со всем этим связывают имя Шамиля.

На экономическом фронте – повсюду нищета, недостаток и небывалая дороговизна. Карточная система на хлеб, мясо и другие продукты сохранена на 1929-30-е годы. В этой области не профсоюзный элемент населения поставлен в ужасные условия, проще говоря, обречен на голодную смерть. Для последних не предусмотрена даже пайковая система; это тогда, когда на рынке ничего нет и частная торговля задушена вконец. Правда, в городах существует по одной пекарне, якобы для не профсоюзного элемента, но как общее правило, там ничего нельзя достать… Терк-Кала (Владикавказ), 18 октября 1929 года»[27].

А. Авторханов в своем фундаментальном исследовании [28] аргументировано утверждал, что к эксперименту под названием «принудительная коллективизация» чеченцы и ингуши «социально-экономически и психологически были готовы гораздо менее других народов». Поэтому народные возмущения (одиночные и коллективные) множились и одновременно жестоко подавлялись ГПУ, что, в свою очередь, создавало ситуацию массовых уходов в народные мстители, абреки, асоциальные сообщества, которые не могли и не хотели жить в системе большевистского тоталитаризма.

Власть своим террором сама продуцировала процесс формирования этих групп, многие из которых становились (особенно после депортации 1944 года) повстанческо-партизанскими формированиями с четко антикоммунистической идеологией и прекрасно организованной военной тактикой регулярной борьбы.

Партчекистское провокативное «ноу-хау» в отношении ингушей и чеченцев состояло именно в том, что, во-первых, люди морально-этически и психологически не могли примириться (как это случилось во второй половине XX века) с новым режимом и его аморализмом, а потому сопротивлялись традиционным и наиболее эффективным образом: вооруженным сопротивлением, погромами и физическим уничтожением номенклатуры и рядовых функционеров партийно-управленческой и карательной системы, саботажем хозяйственно-экономических «новаций» советской власти и т.д.

Во-вторых, партийная власть и спецслужбы уже в конце 20-х – начале 30-х годов разработали и реализовали такую «политику сознательной провокации народа против власти», которая по существу была настоящей войной против народа. Как писал Авторханов: «Совершенно смело можно утверждать, что ни в одном из уголков Советского Союза, ни в одной из автономных советских республик НКВД не вел политики сознательной провокации народа против власти в таких гнусных формах, как на Северном Кавказе, и особенно в Чечено-Ингушетии. При этом во главе Чечено-Ингушского отделения всесоюзного ГПУ-НКВД назначались люди на редкость бездарные, на подбор безнравственные и, как все чекисты, бесчеловечные.... Все они были людьми, назначенными из Москвы, и знали о народе, судьбу которого они должны решить, только то, что написано в «справочниках» и «руководствах» царских властей о горцах. Полное невежество в знании психологии, традиций и истории народа дополнялось аморальными личными и просто преступными качествами самих московских шефов Чечено-Ингушского ГПУ (Дейч, Абульян, Павлов, Крафт, Раев, Дементьев, Иванов, Рязанов). Получить побольше орденов – такова была нескрываемая цель каждого нового шефа Чечено-Ингушского НКВД. Поэтому эти шефы были заинтересованы не в «умиротворении» Чечено-Ингушетии, а в продолжении войны чечено-ингушского народа против Советской власти. Искренние от природы чеченцы и ингуши являются вместе с тем до болезненности чувствительными, когда дело касается их личной или национальной чести. Вот этой природной чертой этого народа пользовались чекисты, провоцируя не только убийство своих же собственных агентов, но даже искусственно организуя сами восстания против Советской власти»[29].

Анализ VI главы указанной работы А. Авторханова под названием «Восстание в Ингушетии» позволяет понять весь механизм последовательного и циничного «созидания» так называемого антисоветского мятежа ингушей. Первым его этапом были репрессии против духовенства и оголтелая антирелигиозная пропаганда с агрессивно-провокационными методами и практикой «вовлечения масс». Вторым – аресты, ссылки и расстрелы кунтахаджинцев. Далее – провокация, осуществленная летом 1930 года начальником Назрановского районного ГПУ Ивановым по переоборудованию Экажевской мечети в зернохранилище. Последовавшее за этим убийство ингушом Ужаховым невменяемого чекиста развязало руки ГПУ: пять человек были расстреляны, включая муллу этой мечети, тридцать человек - сосланы в Сибирь «как участники контртеррористической кулацкой банды». Четвертый этап – осенью того же, 1930 года, назначенный на место секретаря Ингушского обкома ВКП(б) И. Зязикова Черноглаз организовывает «японский заговор». ГПУ и партия сплели целую сеть в селах Ингушетии, в которую вовлекли сотни людей. Создание «общего освободительного фронта народов» под руководством «представителя Японии» (оперативника из азиатского отдела ГПУ. – М.Я.) было подкреплено деньгами, оружием, оформлением «японского плана освобождения Ингушетии», назначением «командиров сотен» и т.д. Завербованные и обманутые ингуши должны были ждать приказа в ожидании «войны» с Советами совместно с Японией и другими державами. Пятым этапом этой чудовищной чекистской провокации стал ввод войск ГПУ в Ингушетию, массовые, повальные аресты во всех крупных селах, 21 человек расстрелянных, четыреста сосланных в Сибирь без суда и следствия решением коллегии ГПУ и награждение начальствующего состава ОГПУ высшими орденами за выполнение специального задания правительства.

Заключительный этап этой ингушской трагедии, сотворенной спецслужбами, имел целью окончательное отлучение ингушей от Бога. Бесноватый Черноглаз отождествил секты последователей Батал-Хаджи, Кунта-Хаджи и шейха Дени Арсанова, традиционно почитаемых в Ингушетии, с контртеррористическими организациями, якобы неизвестными нигде в центральной России, а потому подлежащими немедленному уничтожению. Руководители всех сект были арестованы. Естественно, что Черноглаза постигла участь Иванова. После его убийства были репрессированы сотни ингушей, в том числе и партактив.

Совершенно ясно, что эта преступная стратегия приводила к преступной практике создания десятков «националистических центров» и «отдельных бандитов». Их методично и целенаправленно создавали в течение полутора десятка лет перед депортацией, чтобы навсегда покончить с вечно мятежными чеченцами и опасными, «не своими» в созидании «колхозного рая» ингушами. Социальными «клиентами» чекистских стратегов были простые крестьяне (как Ахмед Хучбаров), мелкие товаропроизводители [30], партийные и советские функционеры (как Горчханов, Костоев, Аушев, Хашиев и др., сначала исключенные из партии за то, что «своим поведением поставили посевную кампанию под угрозу», а затем репрессированные) и другие [31].

По существу под свинцовым облаком оперативных спецразработок и спецмероприятий находился весь народ, в основном домохозяева - горцы, у которых с экспроприацией имущества, можно сказать, экспроприировалась жизнь: без скота, инвентаря, продуктов своего труда, а главное – земли, ингуш переставал ощущать почву под ногами в прямом и переносном смысле. С приходом в его жизнь продразверсток, хлебозаготовок, в целом –коллективизации горец – хозяин лишился даже необходимого прожиточного минимума: «Раньше бедняком в горском ауле считался тот, кто имел 5-6 коров, пару быков или лошадей и необходимый сельхозинвентарь. Сейчас хозяйство такого размера считается уже зажиточным. Желая противостоять катастрофическому сокращению количества скота, партийная организация края (Северо-Кавказского края) и области издала обязательное постановление о закреплении за каждым хозяйством имеющегося у него скота, без права продажи и убоя для личных потребностей. Исполнительные органы власти на местах должны были следить за точным выполнением этого постановления. После опубликования названного постановления трудовые горцы стали проявлять абсолютную пассивность к ведению хозяйства. Начался массовый падеж скота; ОГПУ еще более развернуло свою работу, арестовывая все большее и большее количество людей за «саботаж» и приговаривая их к «высшей мере социальной защиты» – расстрелу, или же отправляя в ссылку, т.е. лагеря ОГПУ. В результате не только бывшие зажиточные горцы, но и бедняцкая масса аулов начала уходить из домов, скрываясь чаще всего в горах и бросая остатки своего хозяйства на произвол судьбы»[32].

К этому необходимо добавить, что все колхозы находились под наблюдением политотделов, которые имелись при каждой МТС. А каждый политотдел, в свою очередь, являлся специальным отделением ОГПУ, следившим за благонадежностью сельчан и исполнением указаний свыше.

Политика «делания» эффективных противников давала неплохие результаты: в 30-е годы повстанческие отряды братьев Бекмурзиевых, Антошкиева, братьев Шадиевых объектами своего ответного «террора» делали в основном ингушский хозпартактив и оперработников тогдашних спецструктур, ведущих за ними неустанную и жестокую охоту. Тем самым повстанцы решали политические задачи по возможно масштабному уничтожению «пятой колонны» в лице национальной администрации –наиболее конформистской части ингушского народа.

Необходимо отметить, что наряду с чисто социальным протестом в его национальном проявлении, имели место и случаи уголовного бандитизма: «В Ингушетии. Область является главным гнездом абречества и центром сосредоточения неспокойного и антибольшевистски настроенного элемента. Здесь находит пристанище каждый горец. Власть терроризирована и беспомощна. Фактическими хозяевами области являются абреки при поддержке и сочувствии населения. Отсюда делаются налеты (напоминающие времена Имама) на соседний Терский округ и на линию железной дороги. Пускаются также в Осетию и Кабарду. Повсюду ищут врагов и жестоко расправляются с ними. Одновременно с этим грабят всех. Нужно заметить, что тут часто перепутывается понятие национального движения с обыкновенным разбоем и грабежом. Настроение населения антибольшевистское и повышенно воинственное… Главная масса абреков сосредоточена на Ингушской границе и в самой Ингушетии…»[33].

Эти высокомобильные отряды с конца 20-х и в 30-е годы совершали диверсии, налеты и захваты госимущества и оружия. Их численность колебалась в различные периоды борьбы от 18-20 до 5-6 человек. Многие партизаны в качестве «мирных советских» граждан периодически проживали в селах, в своих домах.

Отряды появлялись и исчезали внезапно. Неуловимыми их делала, во-первых, неэффективность спецслужб, а во-вторых – моральная и материальная (кровом, пищей и т.д.) поддержка населения, которое было объектом жесточайшего государственного террора.

К этому необходимо отметить и весьма важную и специфическую, «фирменную» на целый XX век, особенность в работе НКВД – обеспечении партизанских отрядов и повстанцев-одиночек оружием и боеприпасами самими чекистами – разработчиками и организаторами многочисленных провокаций (имена их вписаны во все «анналы доблести»: Крафт, Никольский, Погиба и др.).

Можно уверенно утверждать, что спецслужбы политикой провокаций вообще как бы сводили на нет даже благие решения советской власти, восстанавливая население против нее именно из-за жесточайших и антигуманнейших методов «работы» карательных органов.

 

* * *

 

Повстанческие отряды не имели политической и военной помощи с Запада, антисоветские организации которого, идейно и материально хорошо структурированные, вели конкретную оперативную и пропагандистскую работу на Украине, в Туркестане и Закавказье. Ингушское повстанческое движение, как и другие северокавказские, в 30-е годы имели лишь моральную поддержку в Европе, например со стороны Лиги «Прометей»[34], Фронта и Совета[35] Кавказской Конфедерации, Союза политических организаций Северного Кавказа, Азербайджана и Грузии, Комитета за независимость Кавказа. В каждой из этих организаций состояли ингуши, бывшие цветом политической эмиграции: В.-Г. Джабагиев, Дж. Албогачиев, М. Куриев и др.

Они были внимательны ко всем событиям, происходящим в Ингушетии, на Кавказе, во всем многострадальном Союзе ССР. Оценка, анализ и прогностические выводы, которые делали политики-эмигранты, имеют непреходящее значение до сих пор. Вышеперечисленные входили вместе с другими в межнациональное движение – Лигу «Прометей».

Идея освободительной борьбы от коммунистической тирании как регулярная война с особой тактикой и стратегией при условии политического и военного единения консолидировала общественных, политических деятелей, кадровых военных и других кавказцев, мечтавших о свободной Родине на чужбине. Безусловно, им всем импонировала идея основания независимой Польши маршала Пилсудского о необходимости раздела «русского государства на главные составные части и освобождение силой присоединенных в состав империи стран», ибо только это условие могло быть гарантией того, что «Россия, лишенная захваченных ею территорий, будет настолько ослаблена, что перестанет быть грозным и опасным соседом»[36].

Понимая, какую угрозу человечеству являет собой сталинская империя, уничтожающая собственных подданных десятками миллионов и особенно свирепствующая на Кавказе, политическая эмиграция создала Правительство и национальные центры, которые в 1934 году подписали Пакт Кавказской Конфедерации. Этот Пакт предусматривал образование в момент освобождения Кавказа конфедеративного государства, объединяющего все независимые республики. Независимый Кавказ, располагающий 12-тью миллионами населения, лежащий на рубеже Востока и Запада и обладающий чрезвычайно выгодным стратегическим положением, будет представлять собой важный политический фактор на Ближнем Востоке, который радикально ослабит здесь позиции России и навсегда устранит угрозу «русских захватов».

Ингуши-эмигранты также принимали участие в серьезной организационной и петиционной работе в Европе по всем текущим событиям, которые они тесно увязывали с политикой Сталина на Кавказе. Так, например, обращение в 1937 году по поводу событий в Испании, которое прометеевцы направили в Секретариат Лиги наций под названием «Мемориал «Прометея» в Лигу наций», провидчески фиксирует внимание на том, что после Испании дальнейшая эскалация экспансионистской политики сталинской Москвы неминуема: «События в Испании – это лишь одно из последних звеньев в беспрерывной деятельности Москвы, стремящейся к мировой коммунистической революции. Учитывая все это, мы торжественно заявляем, что корни испанских событий покоятся в факте рабства наших народов и что если Лига наций не разрешит проблемы Восточной Европы, то следующими жертвами Москвы будут Прибалтийские государства…»[37].

Внимательно наблюдая за политикой и практикой сталинского террора, еще в 1929 году Джемалдин Албогачиев [38] (делал регулярные обзоры международной политики в эмигрантской периодике) в статье «Международная жизнь», подробно анализируя советско-китайское столкновение вокруг КВЖД, деятельность компартии за границей, работу морской конференции в Лондоне, главное внимание заостряет на ситуации в тогдашнем СССР. Констатируя вопиющие факты репрессий (аресты, бессудные казни и т.д.) в партийно-государственной, научной и религиозной среде в конце 20-х годов в стране Советов, Дж. Албогачиев прогнозировал усиление «самовластия Сталина» в скором будущем (что и произошло - М.Я.), а также, что крайне важно для истории национальных репрессий в СССР, акцентировал внимание на том, что, наряду с репрессиями против народов Северного Кавказа, советский режим дискриминирует (1929 год!) проживавших на территории тогдашнего СССР немцев, швейцарцев, турок, латышей, эстонцев, финнов, греков, которые стремятся покинуть пределы страны. Он привёл статистику репатриации представителей этих народов: 14000 немецких колонистов, 40000 турок, 70 швейцарских семей и т.д. – «люди, имеющие какую-нибудь возможность покинуть СССР, делают все, чтобы выбраться оттуда»[39].

Информационная, издательская, петиционная, организационно-политическая (создание партий, общественных организаций), военная работа, которой занимались в Европе в 20-е – 30-е годы братья Джабагиевы, Дж. Албогачиев, С. Мальсагов [40] и др., практически реализовывала идею прометеизма как солидарную политическую деятельность и неразрывность судеб и интересов всех народов (не только северокавказских), которым так или иначе «угрожает русский империализм» (на тот период в его сталинском варианте).

Эта прометеевская идея по освобождению насильно присоединенных к империи народов до их полноценного независимого существования (по мнению прогрессивно мыслящей политической эмиграции, к которой относились и ингушские демократы), заключалась в следующем: до тех пор, пока народы, находящиеся под сталинским гнетом, не освободятся от власти коммунистической империи, – не будет свободной и Европа, особенно Восточная Европа. Верность этой мысли доказала сама история: в 90-х годах XX века начавшееся в СССР освобождение от тоталитаризма привело к свободе лишь часть Европейского континента. Дальнейшее, весьма трагическое высвобождение России от тяжелейших имперских пут неминуемо приведет к освобождению всей Европы, частью которой является и Северный Кавказ [41].

За эту дорогую свободу, используя весь доступный морально-политический, материальный и личностный ресурс, боролись лучшие представители ингушского народа в первой половине прошедшего столетия как за пределами сталинской тюрьмы, так и внутри ее.

 

* * *

 

Антикоммунистическая деятельность северокавказской политической эмиграции «способствовала» в страшные 1937-38 годы активной работе советских спецслужб в тогдашней Чечено-Ингушетии по сотворению «Центра Северо-Кавказской федеративной республики» (по типу «Японского центра» в Ингушетии). Только это была более масштабная спецоперация, своеобразная генеральная репетиция перед 1942-44 годами, когда каждый ингуш и чеченец потенциально становился немецким диверсантом и шпионом со всеми вытекающими из этого последствиями.

Чекистская инквизиция покарала партийно-хозяйственный актив, мулл, глав сельских администраций, культурную интеллигенцию. После успешной «ликвидации» так называемого Центра [42] «чекисты стали монопольными хозяевами Чечено-Ингушской республики с тем, чтобы ее окончательно ликвидировать через пять лет»[43].

К моменту начала войны полицейско-карательная схема «ингуши и чеченцы - иностранные шпионы», практически апробированная в операции «Центр» 1937-38 годов, была актуализирована уже в общенациональном масштабе.

Мы считаем, что ведомство Берии активизировало свою работу на северокавказском направлении с началом войны (кульминацией которой была депортация народов) для последующего глобального захвата политической и военной власти в СССР. Все подразделения НКВД проходили обкатку на северокавказском участке, чтобы схватить «под уздцы» огромную страну и доминировать в ней. Начавшаяся война была пробой сил для карательной структуры, стремившейся поглотить самое государство. Монстр Сталин скорее всего не представлял себе сатанинский масштаб замыслов своего земляка Берии. События после смерти Сталина, сама их стремительность (когда Хрущев переиграл и уничтожил Берию) подтверждают сказанное.

С началом войны на территории Ингушетии и Чечни (тогдашней Чечено-Ингушетии) оперативные игры усилились. «Связь с немцами» предполагала в чекистских разработках еще более коварные и многоходовые провокации в отношении ингушей и чеченцев, которых с жестокой неотвратимостью «вели» к преступной депортации. Тем более что действительно «усилилось существовавшее уже непрерывно два десятка лет партизанское движение в горах Чечено-Ингушетии. Советская власть решила, что чеченцы и ингуши имеют связь с немцами»[44].

В строго засекреченном документе от 15 июля 1941 года под названием «Выписка из протокола № 124 Заседания Бюро Чечено-Ингушского Областного Комитета ВКП(б)» говорится о том, что борьба с «бандитизмом» под руководством наркома внутренних дел тов. Албогачиева «не укрепила организационно наркомат, не сплотила работников и не организовала активной борьбы с бандитизмом и дезертирством…», а потому необходимо «мобилизовать все силы работников НКВД на быстрейшую ликвидацию бандитизма… Создать в аппарате НКВД ЧИАССР и райотделениях подлинно-боевую обстановку, …перестроить работу на военный лад. Немедленно передать суду военного трибунала всех тех, кто своей… трусостью мешают делу разгрома. Бюро обкома ВКП(б) требует от всех коммунистов-работников НКВД, РКГБ и парторганизаций быстро организоваться и решительно действовать по уничтожению бандитизма..., не терять ни минуты времена, не упускать ни одной возможности по борьбе с врагами…»[45].

Усиление борьбы с «бандитизмом» означало бомбежки военной авиацией в горах Ингушетии и Чечни в 1942-1943 годах мирного населения (например, с. Гули)[46], аресты тех жителей этих сел, которые оставались в живых, а не погибли под бомбами Красной Армии; наводнение республики чекистами из Москвы, исполняющими прямое указание зам. наркома внутренних дел СССР Кобулова; порайонные проверки всей территории на предмет террористической деятельности населения (например, по Назрановскому району капитан госбезопасности НКВД СССР С.Свирин регулярно проверял, докладывал и предлагал соответствующие меры по «улучшению ситуации»).

Предложения проверяющих обрабатывались на Лубянке, где очевидно и был разработан общий сводный план по созданию «сети немецкой агентуры» во главе с реально имевшим место агентом немецкой разведки полковником Губе Османом [47].

Немцы действительно забрасывали небольшие группы диверсантов повсюду, где проходил фронт. Но они не забрасывали (согласно чекистским легендам) горы республики оружием и патронами, а только листовками. Немцы вообще не вступили на территорию объединенной республики, в отличие от соседних республик на западе. А самое выдающееся по своей эффективности антисоветское восстание Хасана Исраилова (Терлоева) «началось еще зимой 1940 года, т.е. тогда, когда Сталин находился в союзе с Гитлером» (А. Авторханов). Исраилов в начале войны предполагал воспользоваться немецким нашествием на сталинский СССР, чтобы освободиться от коммунистической тирании. Но к 1942-му году, зная о «практике Розенберга и Гиммлера в освобожденной Украине» (Авторханов), Исраилов и Майрбек Шерипов в своем «Воззвании к чечено-ингушскому народу» (июнь 1942 г.) написали, что «кавказцы ожидают немцев как гостей и окажут им гостеприимство только при полном признании ими кавказской
независимости»[48].

Фашистская Германия не собиралась быть освободительницей ингушей, чеченцев и других народов. В своей глубинной идеологической сути нацизм был родственен коммунизму: «с его стремлением к мировому господству, в котором не было места никаким свободным и независимым государствам..., с его расистскими теориями, утверждавшими превосходство арийской (германской) расы и неполноценность других…»[49].

Исследователи в цитируемой работе указывают на то, что в еще 1941 году МИД Германии ставил вопрос о лицах, ответственных за работу
в оккупированном СССР с кавказскими и другими народами. Рассматривался
также вопрос о создании Комитета по России при МИДе Германии. В этом
Комитете предполагали сотрудничать востоковеды Герхард фон Менде и Оскар фон Нидермайер (во время войны первый работал в Восточном министерстве, а второй – командующим 162-й Тюркской дивизии).

Немецкий военный историк Иоахим Хоффман – лучший исследователь этой проблематики во Второй мировой войне – писал о том, что летом 1942 года В.-Г. Джабагиев совместно с аварцем Шамилем (внуком имама), кумыком Гейдаром Бамматом (бывшими министрами иностранных дел Горской республики) имели неудачные переговоры в Берлине в МИД и Восточном министерстве о политическом устройстве Северного Кавказа [50]. В.-Г. Джабагиев понял истинные цели и интересы германского руководства, идущие вразрез с интересами северокавказцев, и вернулся в Турцию уже навсегда.

Немцы не собирались, а поэтому и не создали специальные структуры реальной (а не мифической, согласно анналам НКВД) военно-диверсионной системы в Ингушетии и Чечне по поддержке повстанческого движения. Сталинский непроницаемый железный занавес, закрытость «советского рая», тотальное проникновение госбезопасности во все поры государства, особое положение Северного Кавказа в свете сталинской геополитики, предполагавшей будущую «зачистку» региона от всех так и не ставших советскими мусульманских народов, а поэтому сосредоточение огромных сил регулярной армии и спецподразделений – все это никоим образом не способствовало созданию и эффективному функционированию немецко-ингушских, немецко-чеченских и др. диверсионно-боевых отрядов и организаций.

Специалисты по истории гитлеровской «пятой колонны» Л. де Ионг и Й. Хоффман не обнаружили никаких немецких архивных документов, которые позволяли бы говорить о каких-либо «заговорщических связях» между третьим рейхом и, например, немцами Поволжья или между третьим рейхом и ингушами и т.д.

Зато всевозможные докладные записки различных чекистских начальников в союзный НКВД в период войны переполнены провокационными сюжетами и инсинуациями, формирующими пропагандистский образ народа-преступника. Стиль, лексика, а главное суть этих «документов» очевидно доказывают истинное намерение карательной системы страны – подвести идеолого-юридическое обоснование под казнь целых народов, ингушского в том числе.

В смертельные специгры сталинской госбезопасности были вовлечены сотни людей – от начальства до простых крестьян. Читая некоторые документы, четко понимаешь закономерность: оперативники НКВД не только «вели объекты», но и обеспечивали им встречи, передачи, установление связи с «вражескими элементами». Придуманная еще в 20-е годы на Лубянке «бандитско-террористическая тематика» в отношении ингушей успешно разрабатывалась самими чекистами, которые, активно участвуя, раскрывая заговоры и т.д., получали звания и награды. Ингуши (и чеченцы) были благодатным объектом для этих преступных «специгр»[51]. Поэтому понятно, почему «чеченцы и ингуши, постоянно, методически и прямо-таки провокационно истребляемые Советской властью, глубоко презирали эту власть, но активно выступал против этой власти все-таки не весь народ, а только часть его»[52]. Ахмед Хучбаров (как и Хасан Исраилов) относился к этой – лучшей части своего народа.

 

* * *

 

Ахмед Хучбаров – один из самых выдающихся представителей общекавказского национально-освободительного движения 30-х – 50-х годов прошлого столетия в его ингушском «фрагменте», являющегося неотъемлемой частью общей антикоммунистической борьбы кавказцев-горцев, кавказцев-эмигрантов и их европейских единомышленников против политико-государственной системы тогдашнего СССР.

Ахмед Сосиевич Хучбаров родился в высокогорном селе (хуторе) Гули Галашкинского района Ингушетии в 1894 году [53] в большой крестьянской семье. Он был вторым из двенадцати детей. Шестеро братьев и пять сестер его до конца своих дней – кто раньше, кто позже – досыта познали тяжкую участь членов семьи «бандита», «террориста», «предателя» и «врага народа» (традиционный «джентльменский набор» каждого ингуша, тем более чеченца, впадающего в «ересь» сопротивления в российской империи).

В 1929 году Ахмед Хучбаров, живший к этому времени в Онгуште, оказался, как и тысячи крестьян Ингушетии и всей страны Советов, в эпицентре тотального раскулачивания: его лошадь экспроприировали в пользу районного ГПУ. Бытовая распря в семье (ссора между Ахмедом и его женой из фамилии Торшхоевых) переросла в ожесточенную личную борьбу – месть против начавшейся тогда в Ингушетии кампании по вовлечению женщин-горянок в строительство коммунизма. Жену Хучбарова (по свидетельствам близких, красивую женщину, очень им любимую) уговорил и определил во Владикавказскую совпартшколу ее двоюродный брат, с которым будущий абрек-повстанец жестоко поссорился, применив оружие при выяснении отношений. Ахмед ранил родственника жены в ногу и вынужден был уйти в бега: советский суд, безусловно, приговорил бы несознательного мужа эмансипированной ингушки к высшей мере. Хучбаров не захотел стать показательной (в назидание другим) жертвой новой социальной реальности, насаждаемой путем слома и фактического уничтожения традиционного образа и уклада жизни ингушей, мертвой хваткой втаскиваемых в коммунистический эдем. Семья распалась, как тысячи других, с корнем вырванных государственным террором из органичной почвы национальных семейно-бытовых, морально-этических и хозяйственно-экономических традиционных ценностей.

Цитата из журнала «Горцы Кавказа» типизирует житейскую драму А. Хучбарова как характерную в общем трагическом контексте 30-х годов: «Как известно, в борьбе со «старым миром» большевики применяют не только механические средства воздействия, но, одновременно, стремятся переродить психику масс, вековые нравственные устои, искусственно поощряя для этого и беря под свое покровительство различные элементы, нравственно менее устойчивые и легко поддающиеся разложению. На этой почве происходят эпизоды, полные трагизма… Горский быт подвергся брутальной ломке. Советские реформаторы решили изжить вековые традиции «одним ударом, приспособив их к обычаям народа, образовавшего первое в мире «пролетарское отечество…»[54].

Трагедию разрушения традиционного национального уклада описал в своих коротких рассказах малоизвестный сегодня талантливый ингушский литератор-нонконформист Шамиль Ахушков. Три художественно-повествовательных миниатюры, написанные вне принципов и установок тогдашнего рапповского агитпропа, фиксируют главные разломы в социальной и нравственно-этической ценностной системе ингушской жизни, рухнувшей в историческую бездну почти на целый век. Рассказы «Лошадь», «Лермонтов» и «Бази», датированные 1932-м годом [55], в лаконичной, черно-белой (без полутонов), почти кинематографической стилистике отражают в художественной форме уничтожение жизни как таковой. Жизни, в которую ворвался разрушительный социальный смерч, размывший гумус национальной почвы.

Отчуждение человека от собственности, мужчины от чувства хозяина, женщины от очага и семьи, тотально насаждаемое в 20-е – 30-е годы, дали свои «обильные» всходы к концу века, надломив и искалечив генофонд ингушского народа (как и других), познавшего «счастье социализма».

Формально Ахмед Хучбаров ушел в вечные бега, скрываясь от советского «правосудия», а по существу – он, как и многие другие горцы, не захотел войти в синхрон с новыми законами и моралью государственной системы.

Уход Хучбарова в 1929 году в абреки был прежде всего самозащитой от «правосудной» машины, а затем – осознанным, питаемым личным драматическим опытом, последовательным сопротивлением политике и практике бесчеловечного «социального эксперимента» конца 20-х – начала 30-х годов на Северном Кавказе.

Властный произвол, жестокие массовые преступления против людей, имеющих неэффективные возможности защиты и сопротивления, способны вызвать две реакции – либо паралич страха, либо мощный и безудержный, как стихия, взрыв гнева и возмущения. А. Хучбаров, восставший против личностного насилия, эволюционировал в идейного врага партийно-чекистской власти и эффективно боролся целых 15 лет до депортации ингушей и еще 11 лет после нее со сталинским режимом в горах Северного Кавказа в самый осатанелый его период.

Ахмед Хучбаров и другие осуществляли вооруженное сопротивление как регулярную войну, имевшую собственную тактику и стратегию. Будучи стихийными, врожденными стратегами, не прошедшими штудий Генштаба, Хучбаров и бойцы грамотно использовали естественные природные условия территории Ингушетии и прилегающих к ней районов со стратегическими задачами конкретных военных операций.

Грамотной была и «национальная политика»: в разное время в отряде А. Хучбарова находились, помимо ингушей, чеченцы, дагестанцы, русские, грузины, осетины и др. Это говорит о здравомыслии «бандитов» и политически верном – объединительном – подходе к делу общей борьбы против режима. Естественном, не декретируемом сверху объединении кавказских повстанческих сил.

Отряд Хучбарова был подчинен жесткой дисциплине и порядку, иначе он не мог бы существовать столь долго и эффективно. Схроны, склады, базы с боеприпасами, пищей, собственными пошивочными мастерскими располагались во многих стратегических пунктах, которые находились в горах Ингушетии, Хевсуретии, Чечни.

По существу до 1955 года – в самый страшный и тяжелый по прессингу со стороны полицейско-карательной власти период – Хучбаров был неуловим для спецслужб, потому что имел, во-первых, несомненную поддержку у земляков и был недосягаем для провокаций, во-вторых, он квалифицированно пресекал инфильтрацию в ряды своего отряда.

Подполковник Полонский в упомянутом ранее «Обзоре» по этому поводу пишет: «Банды и бандиты, укрывающиеся в селениях, имели широкую пособническую базу и легко пополнялись «переменным» составом, который жил на легальном положении, работал в колхозах. Как правило, чеченцы и ингуши очень редко сообщают органам о появлении банд и совершенных ими преступлениях. В этом отношении заслуживает внимания высказывания одного бандпособника: «Если меня осудят за бандпособничество, я когда-нибудь вернусь. Если по-своему меня осудит Бехоев (главарь банды), то я никогда не вернусь…». Такое положение среди чеченцев и ингушей оказывалось возможным в силу сохранившихся пережитков родового быта»[56].

Бесперебойное снабжение оружием и продовольствием обеспечивалось четкой отлаженной системой взаимодействия с местными отделами внутренних дел, колхозами, кооперативами и частными лицами. Что не покупалось, то экспроприировалось у самого экспроприатора – Власти.

В 30-е годы вооруженная борьба Хучбарова была регулярной войной на изнурение с Советами как безбожной, бесчеловечной и противоестественной системой. Эта борьба еще не была освободительной и абсолютно бескомпромиссной войной на уничтожение, какой она стала в 40-е годы, особенно после депортации ингушей в 1944 году. Это очень важно отметить, потому что эволюция самой борьбы указывает на то, что Хучбаров и многие другие повстанцы стихийно и самостоятельно (без какой-либо идейной и материальной помощи извне) становились непримиримыми идейно-политическими врагами советской власти, выходя из узких рамок социального протеста.

Ахмеда Хучбарова не удалось арестовать в самые «истребительные» для повстанцев годы – с 1944 по 1948, когда «…органами МВД Грозненской области легализовано, выведено из гор и задержано 2213 чеченцев и ингушей. В процессе фильтрации и следствия было арестовано и привлечено к уголовной ответственности за бандитизм 348 человек и за побеги из мест поселений 22 человека. Остальные 1843 чел. были задержаны и отправлены под охраной к местам поселений чеченцев и ингушей, …из 1843 задержанных 1818 чеченцев и ингушей уклонилось от переселения и большинство их скрывалось в горах [57]. Остальные 25 чел., в том числе 8 несовершеннолетних и один старик, бежали из мест поселений и скрывались до их задержания в горах... Из них 16 чел. органами МВД в 1945-1946 гг. были легализованы, обработаны для склонения к легализации и вывода из гор уклоняющихся от переселения и после завершения этой работы, вместе с задержанными по оперативным соображениям, были направлены к месту поселений чеченцев и ингушей…»[58].

Среди «обработанных» значились Хасан Шишханов, Курейш Белхароев, Хучбаровы Асхаб и Абубакар. Но среди них не было Ахмеда Хучбарова. Его так и не смогли «обработать», но коварно обмануть и арестовать после двухлетней (с 1953 по 1955 годы) спецоперации КГБ – удалось.

Если отбросить всю типично гэбешную шелуху и идеологическую трескотню из чекистского учебного пособия генерала-майора В. Шадури [59], то в «сухом остатке» выкристаллизовывается следующее.

Во-первых, во время войны, особенно после 1942 года (отступление немцев с Северного Кавказа), отряд Хучбарова стал многочисленным и высокопрофессиональным с точки зрения ведения войны с опергруппами и истребительными отрядами УНКВД в горах. В его отряде находились: Хучбаров Солтмурад (двоюродный брат), Хучбаров Абубакар (племянник, завербованный после ареста в 1944 г. УНКВД Грозненской области), Бати и Соип Хашиевы (или Ханиевы), Иби Алхастов, Бадафар Курбанов (дагестанец), Малышев Александр, Магомед Исраилов (сын Хасана Исраилова - Терлоева), Хунариков Муса, Чока и Сейд Хожаевы, Ахмадов Татар, Муртаз (фамилия неизвестна), Пайзулла (аккинец), 18-летний грузин.

Во-вторых, Ахмед Хучбаров и Хасан Исраилов (Терлоев) были человечески и идейно связаны друг с другом, что имело непосредственные практические результаты в общей борьбе. Хучбаров имел общие военные цели и совместные акции также с легендарным Хасухой Магомадовым (пережившим Ахмеда на 20 лет) и Абумуслимом Дидиевым.

В-третьих, отряд Хучбарова, располагая свои хорошо оснащенные базы в труднодоступных горных районах Кавказского хребта и имея бесперебойное снабжение современным (на то время) оружием (в том числе автоматическим), объектом своих нападений делал, главным образом, воинские подразделения и промышленные предприятия (т.е. структуры работающие в том числе и на уничтожение ингушей).

В-четвертых, мобильное и хорошо вооруженное повстанческое формирование Хучбарова, находясь на нелегальном положении, фактически активно действовало на территориях Ингушетии, Чечни, Осетии, Дагестана и трех районов Грузии (Душетском, Казбегском и Ахметском).

В-пятых, эффективная деятельность, по существу война, Ахмеда Хучбарова против советской власти на Северном Кавказе вплоть до 1955 года причинила «не только значительный политический и экономический, но и ни с чем не сравнимый морально-нравственный ущерб»[60].

Война Ахмеда Хучбарова с режимом была действительно не на жизнь, а на смерть, о чем говорят факты, которые чекисты не в силах были утаить и преуменьшить.

22 августа 1942 года 29-ый топографический отряд Закавказского фронта в преддверии депортации ингушей осуществлял рекогносцировку местности в районе сел Гули и Ляжги Галашкинского района. Отряд попал в засаду, которой руководил Хучбаров. Офицеры и несколько солдат - фотографов в количестве 7 человек были убиты.

Хучбаров вел прицельную войну на поражение именно со специальными частями НКВД, которые «зачищали» горы Ингушетии от «антисоветского элемента». «Хучбаров Ахмед со своими единомышленниками и наиболее преданными ему бандитами специально выслеживал сотрудников органов НКВД, участвовавших в борьбе с бандитизмом, и принимал меры по совершению их убийств. Так, в июне 1943 года Хучбаровым в с. Гули Галашкинского района был убит старший оперуполномоченный отдела борьбы с бандитизмом НКВД Чечено-Ингушской АССР младший лейтенант Назиров Мухадин Назирович, смелый молодой чекист. В 1943 году в горах Ахметского района участникам банды Хучбарова удалось угнать несколько тысяч голов овец и во время перестрелки убить трех солдат 236-го полка внутренних войск НКВД и двух милиционеров. … В том же году на хуторе Джараго, тогда Ахалхевского района, бандиты Хучбарова обнаружили на привале отряд внутренних войск и, открыв по нему огонь, расстреляли 23 солдата а затем, совершив вооруженный налет на летние пастбища, угнали более двух тысяч овец, принадлежащих колхозам и совхозам…»[61].

9 июня 1944 г. у с. Малари Хамхинского сельсовета отряд Хучбарова уничтожил опергруппу НКВД под руководством лейтенанта Голика, «зачищавшую» от остававшихся в горах после всеобщей депортации ингушей. Выполнение задания группы Голика заключалось в убийстве старика Бочалова Абукара Хуниевича и его сына – малолетки: их отрезанные головы чекисты забрали с собой для отчетности в конторе. Хучбаров со товарищи расстрелял военных преступников и, приложив головы к обезображенным труппам отца и сына, похоронил их, согласно мусульманскому ритуалу. У генерал-майора В. Шадури об этом сказано следующее: «…все 5 человек зверски были убиты. Убитыми оказались командир 2-го взвода 9-ой роты 236-го стрелкового полка войск НКВД младший лейтенант Голик Григорий Михайлович, пулеметчик Козлов Иван Семенович, солдаты Дмитрий Трофимов, Александр Икрянников и Геннадий Суворов»[62].

Подобные карательные акции НКВД осуществлялись по специальному решению правительства, и в них было задействовано 19 тысяч оперативных работников Наркомата внутренних дел и до 100 тысяч офицеров и бойцов войск НКВД. По специальному указанию Л. Берии [63] для ликвидации «бандитизма» в выселенных районах Ингушетии, Чечни войсками НКВД создавались войсковые гарнизоны, формировались разведывательные и оперативные группы.

За свою обезлюдевшую и обескровленную Родину Ахмед Хучбаров сражался как идейный борец и опытный воин уже после победы Сталина над Германией, что представлялось еще более трудной задачей, потому что победители усугубили и ужесточили методы и характер своей борьбы с непокоренными. И поэтому деятельность отряда Хучбарова в конце 40-х –начале 50-х годов в горах тем более беспрецедентна по своей дерзости, мужеству, силе духа и высокому профессионализму.

Бойцы Хучбарова продолжали истреблять оперуполномоченных карателей госбезопасности: 6 июня 1946 года у ингушского села Хамхи была уничтожена опергруппа из 5 человек, шедшая «из Казбегского района по заданию партийных и советских органов». На территории Ахметского района Грузии отряд Хучбарова ликвидировал сотрудников районного отдела внутренних дел, в горах Хевсуретии – сотрудников и осведомителей госбезопасности. «В мае 1947 года бойцы Хучбарова в Душетском районе Грузии уничтожили группу работников милиции и их пособников. В 1948 году в Пригородном районе отряд Хучбарова попадает в засаду, устроенную большим отрядом НКВД. Партизанам с боем удалось вырваться из окружения, но в бою героически погиб всеобщий любимец и бесстрашный воин двоюродный брат Ахмеда Солтмурад. Он умер, успев прочитать предсмертную молитву-ясийн, которую знал наизусть. Каратели отрезали и унес