ДВЕ ПОЕЗДКИ В МАНЬЧЖУРИЮ В 1864 ГОДУ

Записки Сибирского отдела Императорского Русского Географического общества. 1865. Кн. 8, отд. I. С. 1–120.

Также отд. оттиск: Кропоткин П.А. Две поездпи в Маньчжурию в 1864 году. Иркутск, 1865. 120 с.

I. Описание пути
из Старо-Цурухайтуевского караула
через г. Мэргэн на Айгун

Мысль об отыскании прямого сухопутного пути с юго-восточной границы Забайкальской области на Амур являлась давно, частию вследствие рассказов наших промышленников, забиравшихся в китайские владения иногда на несколько сот верст, частию вследствие рассказов пограничных монголов. Кроме того, ежегодно из г. Мэргэна выходит караван купцов («торгачинов», как их называют казаки) в д. Олочи на ярмарку. Другой караван выходит в Ново-Цурухайтуевский караул из Цицигара. С ними постоянно бывает чиновник «гуссайда», который отправляется вниз по Аргуни до Олочей и там в утесе, в углубление кладет какую-то бумагу и берет «расписку» (как говорят казаки), положенную прошлогодним гуссайдою. Вероятно, эта бумага служит удостоверением для правительства в том, что торгачины действительно были в упомянутых караулах, так как эта торговля ведется не добровольно, а по приказанию начальства. Начало ей положено очень давно, Нерчинским трактатом, когда китайцы, желая обеспечиться от домогательства русскими права путешествовать во внутрь Китая, учредили ярмарку в Цурухайтуе и Олочах, и аккуратно до настоящего времени продолжают высылать сюда купцов с незначительным количеством товаров (просо, рис, дабы, чашки и другие мелочи) на 30–40 телегах.

Но в последнее время для русских купцов открылась фактическая возможность самим ходить в Китай, Наши казаки воспользовались этим и в прошлом 1863 году около 15 караванов, из 2-й конной бригады отправилось за границу до р. Керулюна [1]. В нынешнем 1864 году в мае, во 2-й же бригаде, было уже выдано 45 заграничных билетов, из которых несколько до г. Долон-нора, лежащего в соседстве с Калганом. Некоторые караваны вели по нескольку сот голов скота и табуны. Но все эти караваны отправлялись в Монголию, казаки же сомневались в возможности ходить по Манчжурии. Действительно, Манчжурия не упомянута в трактате, право же беспошлинной торговли ясно предоставлено только в Монголии. Но во всяком случае мы имели право пройти но Манчжурии, так как по смыслу трактата Манчжурию можно было подразумевать под словами «Дайцинская империя». Поэтому если бы и помешали торговать, то во всяком случае, не следовало ожидать препятствий на пропуск, хотя, с другой стороны, конечно, могло случиться, [что] китайские власти могут придраться к недомолвке трактата и не пропустить каравана.

Во всяком случае Пекинским трактатом мы получили право беспрепятственно ходить и по Манчжурии, и когда этот трактат перешел в действительность, то это дало возможность привести в исполнение мысль об отыскании прямого сухопутного пути из Забайкалья на Амур. Зимою 1863/64 г. бригадный командир 2 бригады г. Буксгевден, во время свидания с новым амбанем г. Хайлара, спрашивал его, есть ли подобный путь; амбань, только что назначенный в Хайлар из Цицигара, говорил, что сам не может дать положительного ответа, но тут же спросил одного из присутствовавших, который сказал, что торгачинская дорога (Кедар—Харгуй) из Мергэна в дер. Олочи пересекает р. Ган [2] в 200–250 ли от Аргуни, и что, выйдя на эту дорогу, можно легко дойти до Мэргэна. Амбань прибавил, что препятствий не может быть сделано никаких, лишь бы были билеты.

Кроме того, было известно, что в Мэргэн можно попасть другим путем, — чрез Хайлар. Г. Хилковский, ходивший в Хайлар в 1862 году, в своей путевой записке говорил, что от Хайлара до Мэргэна считается не более 800 ли [3], что по дороге встречаются леса и горы, но что тут проходят обозы на быках. Но во всяком случае эта дорога должна была быть длиннее первой верст на 100.

Но если эта дорога и была длиннее, зато слухи, доходившие об торгачинской дороге, называли ее непроходимою. Пограничные монголы, узнавши, что наш караван намерен идти по р. Гану и потом по торгачинской дороге, всячески уговаривали казаков не ходить, уверяя, что они в месяц не дойдут до Мэргэна и жестоко намаются в хребте. «Там болота, грязи непроходимые, в прошлом году много лесу навалило от пожаров, деревья лежат поперек дороги, а объехать их нельзя, потому что лес густой, гор много». Факты несколько подтверждали эти слухи: в прошлом году торгачины не могли пройти на телегах и, бросивши их, они выехали верхом, жалуясь на множество валежника и грязи.

Рассказы эти пугали казаков тем более, что они повторялись всеми, даже такими монголами, которых, как давно знакомых и дружных с русскими, нельзя было подозревать в желании лгать.

Но бригадный командир г. Буксгевден был совсем другого мнения: во-1) телеги мэргэнцев таковы, что дорога, для них непроходимая, не могла быть препятствием для наших телег. Обод их колеса состоит из круглой палки не более 2½ дюймов в диаметре и все вообще части их очень жидки; 2) перевал через Большой Хинган, по которому проходит путь из Хайлара в Мэргэн, судя по слухам, едва ли лучше того, который нам предстоял по торгачинской дороге. Наконец, мне было известно, что горный проход в верховьях р. Яло болотист и идет в густом лесу, к тому же и очень каменист [4], а весьма вероятно было, что через этот же проход идет и дорога из Хайлара в Мэргэн (судя по картам), наконец, если и есть еще третий проход, то нет причин предполагать, что он должен быть лучше других двух; в-3) дорога, по которой предлагали идти монголы, значительно длиннее торгачинской дороги. Действительно, до Хайлара более 100 вер;, от Хайлара до Цицигара 850 ли, около 450 вер. и от Мэргэна до Айгуна, по исчислению г. Малевича, около 200 вер. — всего 750 верст. 4) Рассказы должны быть преувеличены, так как китайцы наверно не желают, чтобы мы узнали о существовании прямой дороги. А к тому же надо вспомнить привычку каждого путешественника хвастать перенесенными трудностями.

Одним словом, мы решились идти по торгачинской дороге, чем впоследствии были очень довольны. Решено было нанять промышленных, которые брались вывести нас по Гану до дороги, а там идти уже по ней, нанимая, если будет возможно, проводников из орочон.

15 мая мы были на сборном пункте в Старо-Цурухайтуе; съехались и казаки, но, узнавши, что с ними пойдет чиновник, сейчас вообразили себе, что идет какая-то военная экспедиция и не взяли с собою ни табуна для торговли, ни товаров. Пришлось растолковать им, что с ними идет не чиновник, а частный человек, который сам намерен торговать с китайцами и т.п. Мои товары, взятые на сумму около 300 руб., несколько успокоили их относительно мирного и торгового характера нашей экспедиции и тогда они взяли с собою товаров и 39 лошадей.

21 мая весь наш караван был уже в сборе. Он состоял из 11 человек: 4 казаков собственников и 6 наемных людей [5]. Караванным старшиною у нас был урядник Софронов. С нами было: 41 лошадь, 3 одноколки и 1 четырехколесная телега с товарами и припасами, нагруженные каждая не более 10–12 пуд. На одной же одноколке было не менее 15 пуд. Четырехколесная телега запрягалась парой.

За несколько дней мы предупредили монголов, что тогда-то переходим границу, а потому приглашаем их для осмотра наших вещей. Караульные монголы сейчас же отрядили нарочного в Хайлар спросить у амбаня, пропускать ли нас на эту дорогу, или нет; — вероятно, ответ был получен утвердительный.

21 мая в 6 часу мы стали переезжать Аргунь. Между прочим в ст. Цурухайтуевском карауле, расположенном на реке, в котором скот часто забегает на ту сторону, нашелся один только бат, другой пришлось взять от монголов. Караульный дзалан охотно давал его, но один божко из братских упорно сопротивлялся; впрочем, повторенные приказания дзалана и обещание заплатить за бат смягчили его. Здесь в первый раз пришлось мне увидеть, какое влияние часто имеют божхо. Не раз потом приходилось видеть, как не очень смышленый чиновник является на переговоры с божко и слово в слово повторяет то, что тот скажет ему, или даже иногда по наущению божхо — писаря начинает говорить в том или другом тоне.

Сильный Ю.-З. ветер замедлял нашу переправу, утро было пасмурное, холодное, пришлось надеть шубы. Начавши переправу, мы послали предупредить монголов, что переправляемся; они не замедлили явиться: один укирда, дзалан, божхо — писарь и пр. Явился коврик; сел укирда, усадивши с собой рядом, непременно на крошечном коврике, караванного старшину; уселись и другие казаки. По-видимому, мы имели дело с большими друзьями. Опять начались уговаривания идти на Хайлар, но дело было уже решено; наконец они предложили проводников, мы и от них отказались, зная, что казенные проводники будут только мешать. Осмотр на китайской границе оказался снисходительнее европейского. Нам на слово поверили, что нет запрещенных товаров, записали число тюков, вписали всё с возможною подробностью в наш билет, упомянули даже, что коров и баранов нет и списали для себя копию, которая, как оказалось впоследствии, везде опережала нас по дороге. В это время запрягали лошадей, и караван тронулся. Впереди укирда со свитой, казаки, монголы, похлопывавшие меня по плечу, говоря «торговай» — должно быть, этим выражалось дружественное расположение, за которое надлежало угостить водкой. Мы так и сделали: пока ловили коней, заехали к караульному дзалану, покурили с укирдой и, после его отъезда, принесли водку. Дзалан и божхо угостились, а нас угостили отвратительнейшим варевом с неразварившимся просом без соли, но не пить было нельзя. В 9 часу мы тронулись под руководством промышленных. Казаки выехали в мрачном расположении духа. «Ну, намаемся, — говорили все, — нет, напрасно на Хайлар не пошли».

Не отъехали мы 10 верст, как нас догнал солон, посланный от дзалана для того, чтобы попросить у «торгового» водки. Остановившись на привале, мы дали ему водки, и караульный поплелся назад с своею фляжкою. Как видно, дзалану ничего не стоит послать караульного трястись 50 верст из-за косушки водки. Вообще жизнь солонов в Хорнтуе (в карауле) очень незавидна. Кроме дырявой шубы да меховых отрепьев в виде шапки у них ничего нет, — летом они повязывают лоб какою-нибудь грязною тряпицею, вот их шапка. И так скачет караульный солон за 100 верст, если нужно, из-за каждого каприза дзалана. В вознаграждение за это они получают самое жалкое содержание натурой, деньги же, положенные в жалованье [6], как говорят, большею частию не доходят до них, а остаются в руках чиновников.

Наши казаки всех своих соседей безразлично называют мунгалами, только изредка приходится слышать, чтобы они называли их солонами; между тем язык, на котором они объясняются с ними, зовут солонским. Язык этот ни что иное, как язык, на котором говорят все наши тунгусы, с примесью только монгольских слов. Солоны, рассеянные на западном склоне Хингана по северной окраине Гоби, в окрестностях Далай-Нора, даже в окрестностях Цицигара (по свидетельству Ланге) составляют доныне народ загадочного происхождения. Европейские писатели дарят их самыми прихотливыми названиями: Манчжу-Солонами, Камнега-Солонами, даурскими тунгусами и т.п. Несомненно только то, что это народ, специально употребляемый для военной службы, говорящий тунгусским языком, тем самым, которым говорят подвластные России тунгусы и зверопромышленники, рассеянные по западному склону Хингана [7] и по всей вероятности тунгусского племени. — Несомненно также то, что народ этот сильно подвергся влиянию монгольского племени до такой степени, что солоны, которые приходят на службу в Пекин или приезжающие в Ургу по делам (из мест, лежащих к З. от Далай-Нора) [8], говорят по-монгольски, как бы на своем природном языке. Сколько мне известно, солоны местами занимаются хлебопашеством, главное же занятие их военная служба; — кочующие в окрестностях Далая живут своими небольшими стадами.

Оставивши караул, мы въехали на обширную степную возвышенность, где на 2-й версте мы встречаем вал сажени в три шириною, ров которого лежит на северной стороне. Теперь этот вал, направляющийся прямо на восток, весь обсыпался, и местами только следы его остались, но все-таки он тянется заметною полосою. Я успеваю только потихоньку от наших спутников заметить по карманному компасу направление его. Вал этот тянется на громадное пространство: он идет и в теперешних наших владениях, переходя Аргунь в 12 верстах ниже Хайлассату [9] и, пройдя 60 верст по Гану, направляется к Ю.-В., пересекает дорогу из Хайлара в Цицигар в 80 верстах от Науна и направляется на В. к Амуру. Время от времени, около самого вала или в саженях 50–100 от него, попадаются городки, состоящие из квадратного вала вдвое, если не втрое, выше вала, составляющего линию. Таких городков, как говорят, существует несколько против Старо-Цурухайтуевского караула. Вал идет, не обращая внимания ни на какую местность, в гору и под гору, по косогору, иногда не обращая даже внимания на то, идет ли покатость к северу или к югу от него [10]. Возле вала протоптана узкая дорога, по которой монголы ездят за лесом. По ней и пошли мы вдоль южных скатов сопок, окаймляющих левый берег Гана, то спускаясь, то поднимаясь по волнистой возвышенности. Верстах в 12, после длинного, но пологого подъема, мы поравнялись с сопкою с странным названием «Курьер» [11]. Тут Ган прорывается в ущелье и отсюда только разливается в широкую долину, по которой версты три течет параллельно Аргуни и впадает в нее немного ниже Старо-Цурухайтуя. В ¾ вер. ниже Гана впадает р. Дербул-Хаул, составляющаяся в 5 верстах от устья из двух речек — Дербула и Хаула и нанесенная на карте Шварца против Буринского караула. Эта ошибка тем более странна, что падь, из которой выходит к Аргуни р. Дебул-Хаул, видна из Старо-Цурухайтуя. Мало того, г. Шварц мог прочесть у Палласа [12] (1788 г.) что «немного пониже маяку (9 верст ниже Старо-Цурухайтуевского караула) с мунгальской стороны впадают в Аргунь 3 песчаные речки: Дербул, Хаул и Ган, из коих первые две одним устьем, а Ган особливым» и выше, что против Буринского караула (где на карте г. Шварца нанесен Дербул-Хаул) впадает только речка Бура.

Ган течет в долине, в версту или полторы шириною, между крутыми берегами, размытыми водою и обнажающими внизу каменистые глыбы, покрытые наносами, вершины сопок правого берега заросли березником. Он разбивается на несколько протоков, заросших мелким тальником. По левому берегу Гана тянутся степи, характер которых совершенно схож с нашими степями, — по левому берегу Аргуни, Грунт тот же гравий. Растительность степи почти исключительно острец, местами попадается мангир, и трава состоит из очень немногих видов. Но замечательно, что с переходом Аргуни видится резкий переход в размерах травы, у нас она в редких местах была более двух вершков, тут в ¼ арш. и более. После привала мы идем тою же однообразною степью, в изобилии населенною тарбаганами [13]. Характер степи остается тот же, только она становится волнистее, спуски и подъемы больше и круче, и на правом берегу Гана чаще и чаще попадаются обнаженные дикие возвышенные сопки. Ночевали мы на превосходном лугу, с высокою, сочною травою, у берега Гана, возле сопки, названной промышленными Нетуга. Прошли около 40 верст.

22 мая. Оставивши Нетугу влеве, мы снова выбрались на возвышенность и снова пошли по валу. Изредка случается нам, желая избегнуть изгибов вала, пойти тою стороною сопок, которая обращена на север. Весь северный склон состоит из иловатого, потрескавшегося наноса (над грунтом из гравия), совершенно схожего с наносами в самой долине Гана. Это наводит на странный вопрос: неужели же поднятие этих гор совершилось в такое недавнее время, — после образования из осадков Гана этого наноса?

На 6-й версте от ночлега мы переезжали устье пади, уходящей в горы, шириною около версты, вал тянется в пади и в нем 3 ворот, но дорог к ним теперь никаких не заметно. Эту падь мы проехали без труда, зато в устье пади — Тыгэ-гэ (возле сопки того же имени) пришлось помучить лошадей. Буквально вся падь изрыта по всем направлениям кротами, и кучки земли разбросаны плотно одна возле другой. Лошади и телеги ежеминутно проваливались сквозь рыхлый слой ила в норы кротов, а телеги, кроме того, подпрыгивали по кочкам. В дождливое время переезд затруднится грязью в руслах теперь высохших протоков Гана и речек в пади Тыгэ-гэ. Впрочем, весьма вероятно, что можно будет объехать эту котловину по ее окраине, тем более, что там тянется и вал.

На 21-й версте мы оставили вал, так как он направился вправо к В.-Ю.-В. В исходящем угле (около 130°) находится квадратный городок, саженей в 15 [14].

После привала на берегу Гана[15] против сопки Средней Цангиной, которая торчит острым конусом на правом берегу[16], мы пошли по-прежнему по южным склонам прибрежных отрогов холмов. Иногда спускались мы в долину Гана, шириною около версты, с остатками его прежних русл и с превосходною травою.

Верстах в 30 от ночлега Ган делает поворот к В.-Ю.-В., причем на С. прибрежных сопок начинает показываться в отпадках и логах мелкий чалый березник; прибрежные сопки становятся выше и круче, пади глубже врезаны и вся окрестная страна постепенно начинает принимать характер горной страны, впрочем все таки можно находить хорошую дорогу, выбирая пологие подъемы в падях. Сопки на южном берегу Гана большею частью безлесны; только на северном склоне их к Гану растет мелкий березник; зато сопки правого берега все заросли лесом, но каким именно, не могу решить, так как, занятый съемкой, я не ездил в сторону от дороги. Затем, когда мы вышли в долину Эекэна и стали встречать леса, мы были уже на значительной высоте, где не должно было расти ничего, кроме березы и хвойных лесов. Т.е. только тогда, когда мы перевалили через Хинган, мы встретили дуб, а вскоре и лещину. Тем не менее существование того и другого на западном склоне Хингана несомненно: первого потому, что его видел г. Кашин в 10 вер. от Аргуни, а по Дербулу и Хаулу видали его в виде кустарника наши промышленные. Что же до орешника, то его встречал Паллас [17] и, наконец, в недавнее время на выставке 1862 года в Чите были представлены обыкновенные лесные орехи, собранные против Нерчинского завода на правом берегу Аргуни. М.Т. Ланге во время путешествия 1736 года тоже встретил дуб и орешник, только переваливши через Хинган. Объяснить это можно только тем, что он шел вблизи Аргуни степными местами и встретил леса только тогда, когда стал вдаваться в самую глубь отрогов цепи, где дуб и орешник исчезают, чтобы явиться тотчас после спуска с высокого главного кряжа Большого Хингана. Растительность по берегам Гана и по островам, среди которых он вьется, состоит из тополевых деревьев и разных пород ивовых кустов. В этих лесках водится теперь много лисиц и изюбров. Наши промышленные встречали их несколько, но убили только одну лисицу. Растительность плоских возвышенностей преимущественно острец, который на берегах Гана; заменяется густою, высокою, но бледною и жесткою травою; среди камышей, на тихих, глубоких протоках водится множество уток. После от привала мы шли берегом Гана под крутыми мысами, представлявшими обнажения глинистых сланцев, а далее гравия, покрытого наносною иловатою землею с тонким слоем чернозема. На противуположном берегу видны каменные естественные ворота в скале сероватого цвета. Казаки, ездившие туда промышлять, рассказывали, что одна сопка круто подмыта Ганом, а в расстоянии сажени от воды в скале находится пробоина, удобопроходимая для лошади; так образовались у самой реки естественные очень красивые ворота, которыми пользуются промышленные, чтобы поджидать тут зверя или бросать приманку. Ночевали мы на огромном лугу (верст в 17 длины) на берегу Гана, где, едва отыскали удобное для ночлега местао, поросшее острецом.

23 мая. Пройдя верст пять по лугу, где мы ночевали, после небольшого перевала мы круто спустились в котловину, ограниченную справа крутыми, подмытыми водою холмами. Дно луга состояло из ила, покрытого тонким слоем чернозема над гравием. Весь этот луг изрыт по всем направлениям кротами, лошади беспрестанно проваливались в их норы; кроме того, при двух переездах через одну протоку Гана приходилось рубить кочки, за которые цеплялись оси телег. Таким образом мы сильно утомили лошадей, но когда выбрались из этой котловины, то представилось другое затруднение. Где-то близко должна была быть дорога, как говорили промышленные. Впереди горы подходили очень близко к Гану, который отворачивал вправо к Ю.-В. Есть ли проход под горами? Если есть, то такой же, как только что пройденный луг. — Между тем к В.-Ю.-В. идет широкая падь… Запаслись трубой и взъехали на сопку повыше. С горы оказалось, что в вершине пади есть маленький перевал по волнистым еланям, а впереди должна быть речка, пришедшая с Ю.-Ю.-В. — вероятно, Эекэн, по которому и должна идти дорога, по словам промышленных. Наш караванный старшина съездил на гору, посоветовался с другими казаками и приказал ехать в падь [18]. После привала у ключа, в этой пади, мы идем вверх по ней. Скоро пересекли нам дорогу несколько пологих куполовидных холмов, состоявших вверху из растрескавшегося наносного ила, и через 10 верст мы вышли в широкую долину, поперечно пересекавшую нам дорогу. По долине извивалась узкая (сажен 6) речка, берега которой поросли густым камышом. Это была Эекэн, а на том берегу его оказалась «торгачинская» дорога.

Лошади устали от езды по кочкам, к тому же шел дождь, а казаки хотели писать домой письмо с промышленными, которые отсюда должны были вернуться через несколько дней в Старо-Цурухайтуй. Порешили здесь ночевать и тем временем приискать удобный брод.

24 мая. Наши люди плохо отметили брод. Мы прошли около 4 верст по Эекэну и тогда переправились через него; но брод оказался неудобен, берег крут, а на той стороне пришлось идти версты две по кочковатому болотистому лугу, который во время разливов, вероятно, бывает залит. Впрочем, теперь мы прошли эти две версты без затруднений.

Дорогу мы нашли под отрогами невысоких холмов, изредка спускающихся к долине крутыми и подмытыми водою обрывами, вправо идущую вверх по долине, шириною около 2 верст, где вьется Эекэн, в который тут же впала такая же речка Чонга [19].

Мы отъехали не более 15 верст от ночлега, как нас встретило человек 20 орочон с нойоном, звавшим нас к себе. Караван остановился, и мы поехали с орочонами. Направо, на мысу, недалеко от слияния Чонги и Эекэна, нашли мы палатку из дабы и звериных шкур, тут же 4 телеги на высоких колесах и человек 30 орочон, присевших на корточки у огонька. Чиновник с синим шариком принял нас довольно любезно, стал угощать мутным варевом проса, объявил, что дорога впереди прескверная, записал наши имена, мы — их, и пожелал видеть наш билет. Мы пригласили его к себе. Между прочим, один из первых вопросов был: «где нойон Александр [20]»? Мы сказали, что нойон остался в Цурухайтуе, что теперь наш «дамол» (начальник) божхо «Играбу» Евграф Софронов. — А где «Мурфуфу»? Они думали, что непременно граф Муравьев идет брать эти сопки и болота.

Скоро все орочоны приехали к нам в гости. Мы угощали их чаем, спиртом и сухарями. Оказалось, что они поедают сухари не хуже русских, — сухари так и хрустели на зубах, причем сытые запрятывали их за пазуху. Скоро орочоны сдружились с казаками и, пока нойон перечитывал и переглядывал билет, орочоны торговали винтовки у казаков, пробовали их, восхищались меткостью и дальностью; наконец привезли продавать «понты» [21]. За три старых серебряных рубля отдавали «понты» об трех отростенях; яо не знаю почему-то казаки не купили их. Приезжал и даур, невдалеке стоявший с табором [22]. Оказывается, что дауры составляют партию из орочон, дают им пороху, свинцу, немного проса и, как крепостных, заставляют на себя работать всё лето. Все хорошие продукты охоты достаются хозяину, орочоны же получают мясо убитых зверей и часть шкур. Так как иногда бывает довольно много убитых изюбров, дающих дорогие «понты» [23], то дауры сильно наживаются от этих артелей.

Такие же артели направляются в хребты по левому берегу Амура, причем дауры всегда кончают тем, что окончательно закабалят орочона. Так, во врема сбора на р. Маланге они дают ему араки сперва за соболей, потом в долг. Орочон обещается уплатить на будущий год соболями. К тому времени он еще задолжает у своего хозяина-даура, долг отсрочивается, но за одного соболя уже надо платить два. Так идет до тех пор, пока у орочона не будут отобраны ружье, конь, и тогда он поступает к дауру как бы в кабалу.

Когда мы отправились дальше, караульный дзянгин скоро догнал нас, и едва можно было узнать его в орочонской оборванной одежде, с куском трута на вилке за поясом, в ободранной шапке из звериных шкур, причем его шапка с шариком была надета на одного из его спутников-орочон. Он, впрочем, не более 4–5 верст провожал нас и поехал в хребты, без дороги. Мне кажется, он должен был только выехать к нам на дорогу, как караульный чиновник, расположенный со своим караулом в этих местах, — осмотреть караван и донести, что такие-то прошли тогда-то.

После привала продолжаем идти вверх по пади р. Чонги, а потом одного из ее притоков. Дорога, идущая у подножий холмов, составляющих падь, очень хороша, но зато сама падь становится уже болотистою. При малом ее падении, речка разливается по дну всей пади, так же как и некоторые ключи, впадающие в нее и пересекающие дорогу. Пройдя около 18 верст, мы ночевали в этой пади, на сыром лугу с очень хорошим кормом.

25 мая. Сегодня с утра стали входить в отроги хребта с его болотистым, пологим скатом. Чем более мы углублялись в хребет, тем более представлялось болотистых переездов; скоро начался и очень пологий подъем к В.-Ю.-В., по небольшому отпадку, заросшему (так же, как и все остальные), на южном склоне, крупным березником (деревья в ½ арш. в диаметре) на сухом грунте, между тем как северные склоны заросли мелкою березовою чащей, сквозь которую иногда проглядывала лиственница, и грунт везде болотистый.

Скоро пришлось переезжать несколько параллельных, идущих с севера на юг, падей, с болотистым дном [24], а затем начался подъем на хребет (идущий с С.-В. на Ю.-З.) по каменистой извилистой тропинке в березовой чаще [25]. На хребте береза окончательно пропала, — остались исключительно лиственница и ярко окрашенная, но небольшая травяная растительность.

Спуск с хребта, вьющийся в диком лиственничном лесу, гораздо круче подъема, впрочем, он возможен для экипажей. Под хребтом мы остановились на привал в широкой (более версты) болотистой пади с такими же болотистыми отпадками. Кругом нас синеют высокие, покрытые лесами горы, но так как мы уже перевалили через один отрог хребта, то казаки, на основании слухов, доходивших от орочон, порешили, что мы находимся в вершинах Малого Хайлара, который, впоследствии увеличившись несколькими притоками, по-видимому пробивается сквозь пройденную нами утром гряду и течет на запад. Впоследствии это подтвердили 2 орочона [26].

У ключа мы встретили еще одного караульного чиновника, старого и подслеповатого, возвращавшегося в Мэргэн со службы. Приход наш не удивил никого; спросили только билет и, получивши его, чиновник читал, читал, переворачивал и кончил тем, что, ничего не говоря, отправился дальше по дороге. При нем было несколько орочон, которые продавали нам козье мясо и охотно бы разболтались, если бы два–три маньчжура не мешали им.

Покупая козье мясо, мы спросили: чего им нужно в обмен, ни пуговицы, ни другие безделки не прельщали орочон, и выше всего они ставили огниво и порох, в котором, как видно, они все сильно нуждаются.

После привала продолжаем идти окраиною широкой пади, в которую из соседних отпадков текут быстрые прозрачные ручьи в 2–3 аршина шириною, поросшие по берегам мелкими кустарниками тальника, и образуют речку, текущую к западу, вероятно, Малый Хайлар. Вокруг нас нагромождены горы отдельными массами, с глубоко врезанными долинами. Позади нас видна пройденная цепь со множеством отрогов. Впереди тоже непрерывный ряд высоких зубчатых гор. Вправо огромная, отделившаяся от других, крутая сопка. Так как горы, образующие падь, по которой мы идем (к В. и В.-Ю.-В.) не круто спускаются в нее, то дорога лепится возле самого края их, по жирному черноземному грунту, в который глубоко врезаны две широкие колеи. Пройдя 5 верст, должны были переезжать через болотистую, широкую, более версты, (падь с двумя речками, пришедшими с С.-В. Каждая речка, шириною от 7 до 10 саж., течет чрезвычайно быстро в болотистых берегах, впрочем, по твердому дну, усеянному мелкою галькою.

Затем повернули к Ю.-В. и идем верст 6 по краю такой же широкой пади, как и прежде, по стороне ее обращенной к Ю.-З. и свободной от болотистых речек, в то время, как противоположный скат положе и пересечен болотистыми отпадками и падями. Скоро падь, в которой течет, по-видимому, довольно большая речка, заросшая густыми колочками, делает поворот к В.-С.-В., причем такая же широкая падь пошла к Ю.-В. Нам приходится переезжать десятки отпадков и одну падь; последняя очень болотиста, и переезд сажен на 30 неудобен. Впоследствии оказалось, что мы идем по р. Кулдуру, составляющейся выше из Большого и Малого Кулдуров. Падь же, по-видимому, отделившаяся к Ю.-В., есть Малый Хайлар, который берет начало южнее Кулдура.

До настоящего времени мы не встречаем орочон; их, должно быть, отогнали от дороги, а между тем они должны бы быть здесь ради изобилия дичи: коз здесь несметное количество, рев гуранов беспрестанно слышен в окрестностях; и немногим меньше, чем коз, должно быть и изюбров.

26 мая. Ночью пошел сильный дождь, утром он долго не переставал, а потому вышли около 12 часов.

Верстах в двух от ночлега мы переехали сперва через Бага (Малый) Кулдур, потом через Эхэ (Большой) Кулдур, и пошли по пади р. Дзергелуна. Название последней значит (по-тунгусски) обе рядом, так как некоторое время обе реки, пришедшие из разных падей, текут рядом по одной широкой пади [27]. В этой пади, на пространстве более двух верст, представлялось нам сплошное болото, посреди которого особняком торчало несколько кучек лиственницы и по которому, извиваясь бесчисленными изгибами, тянулась дорога. Местами переезд был очень плох, хотя, впрочем, эти болота не бездонные пропасти — постоянно внизу, под слоем чернозема, изрытого кочками и пропитанного водою, как губка, мы находили то гальку, то красный песок, не допускавший лошадей глубоко проваливаться, но наши низкие колеса оказались тут очень неудобными, — часто случалось, что, идя по дороге, промытой в зыбкой поверхности болота, ось цеплялась за самый этот слой чернозема или за кочку, и немалого труда стоило выбраться при помощи стягов. Особенно худого переезда в этой пади было не боле 100 сажен. Тут придется устраивать гать, или низкий мост, что возможно, так как крепкое дно лежит не глубже аршина, а леса кругом достаточно. Затем мы поднимались по р. Дзергелуну до того места, где он, наконец обращается в болотце, среди которого сочится едва заметный ручей [28]. Тут мы имели перед собою еще два или три болота, среди которых не образовалось даже речек [29]. И после этого мы вступаем в густой лиственничный лес и мало-помалу начинаем подниматься в гору, возлее узкой, темной пади. Лес становится очень густ, так что снега должны тут таять очень медленно; грязь становится больше и больше; дорога вьется, чтобы обходить упавшие деревья, но это не всегда удается в густом лесу, так что около десяти деревьев пришлось рубить и оттаскивать от дороги (что, впрочем, задерживало поезд не более как на 5 минут). Подъем не крут, но труден вследствие выбоин, грязи, валежнику, местами и камней, так что одноколку, нагруженную, 15 пудами, пришлось запрягать парой.

Мы уже подумывали о трудностях переезда через главную цепь, когда увидели, что один чиновник, ехавший впереди нас и которого мы догнали под хребтом, слез со своими спутниками с коней перед высоким овоном [30] и стал привязывать клочки гривы к наваленному над камнями хворосту. Его невольно спросили: «неужели это главный хребет?» — «Он самый; впереди нас в пади, р. Номин (длинная), течет в Нонни».

Мы едва верили им: хребет, говорили, высокий, а мы поднялись на него, сами того не замечая, ибо что значит подъем, версты в три, правда, но положительно незаметный. Дорога проложена с таким искусством, что вполне могла бы служить образцом нашим инженерам, столько тут видно изучения местности. Наконец, по большому числу оставленных нами старых дорог [31] видно было, что она есть результат долговременных исправлений.

С вершины хребта видны во все стороны массы нагроможденных друг на друга гор, заросших лиственницею, с пятнами розового багульника и чрезвычайно глубоко прорезанными падями; береза почти окончательно пропала. Сквозь прогалины виден вправо темно-серый голец. К сожалению, наш горизонт был ограничен, как деревьями, так и тем, что на вершине хребта мы находились в седловине.

Спуск оказался очень крут, — версты две с половиною промелькнули перед нами незаметно, едва удерживали мы лошадей по извилистой дороге в лесу; болота разом исчезли, и спуск идет по каменистому грунту в узкую сухую падь, заросшую великолепной травой. Тут из ключа берет начало река Номин.

В этой пади мы встретили много народа: караульного чиновника, который с отрядом шел на 3 месяца в караулы, расположенные вниз по Аргуни, и тут же кочевье орочон, состоящее исключительно из женщин. (Утром мы встретили 2-х орочон из этого кочевья, прятавшихся за деревьями. Двое из наших тунгусов поехали к ним, отыскали и завязали разговор на родном языке, который скоро сблизил их; орочоны рассказали, что скоро мы встретим их кочевье, на котором остались одни женщины, просили не трогать их, рассказывали, что все орочоны бегут с дороги, услышав о нашем приближении. — От этих орочон мы узнали названия речек.)

На большом пространстве горели в лесу огни, кони ржали на привязях, женщины суетились около огней, а далее кружком сидели дауры, шедшие на службу, и вели свои, по обыкновению крикливые, разговоры.

Приняли нас очень хорошо, поили ханшиной и т.п., чиновник разговорился, рассказал нам, что в 7 дней мы дойдем до Мэргэна, дорога всюду хороша, но «как вы не боялись идти в хребты?» Вообще он болтал очень любезно и почти без умолка. Когда мы разбили палатку, они приходили к нам чуть ли не со всем орочонским кочевьем; спирт еще более развязал языки, и болтовня завязалась дружеская. Орочонов мы угощали, за неимением лучшего, сухарями, — и сухари хрустели на всех зубах, дети сосали их, а матери остатки запрятывали за пазуху. Вообще житье орочон жалкое: у них ничего нет обеспеченного, — все зависит от случая, от охоты, — не повезло, и целый улус питается варевом, в котором плавают несколько крупинок проса, а не то жидкостью, только в насмешку зовущуюся чаем. Зато если убит какой-нибудь зверь, для всех наступает праздник. Старшие лакомятся сырою печенью, жены варят мясо, остальные, нарезав его, жарят на палочках у костра; голодные, общипанные, косматые собаки — и те пируют.

Во всем вообще заметна у них крайняя бедность, особенно жалуются они на недостаток пороха и свинца. Если бы между кочевьями орочон ходили небольшие караваны, которые меняли бы им на продукты охоты просо, порох, свинец и немного даб (большею частию охотники одеты в звериные шкуры), то это было бы истинным благодеянием для орочон и довольно выгодной операцией. Операция эта была бы еще выгоднее, если бы был дозволен вывоз пороха и винтовок, что, конечно, не могло бы представить неудобств, а между тем избавило бы орочон от зависимости от дауров и от китайской торговли и способствовало бы сближению русских с этими племенами. Конечно, в первый раз, когда проходили русские, начальство постаралось отогнать всех орочон, но в другой–третий раз, надо надеяться, это не повторится, и тогда мена в этих местах, где орочоны впервые увидят русские товары, непременно будет очень прибыльна.

Из зверей, водящихся здесь, называли: коз, изюбров, медведей (впрочем, очень немного), лосей и отчасти соболей, — так что, хотя полтораста лет тому назад Хинган и был прославлен Иезуитами, как место добычи лучших черных соболей, но теперь едва ли он в состоянии оправдать эту репутацию, — соболей, по-видимому, стало тут очень немного, иначе их били бы наши промышленные, и черные соболи непременно являлись бы на нашей границе. Главное же богатство Хингана, по-видимому, составляют «понты» (изюбровые рога). Впрочем, все эти выводы более или менее гадательны: чтобы узнать это вернее, нужно проехать Хинган осенью и, конечно, не в такое время, когда все орочоны отогнаны от дороги или прямым приказанием начальства, или рассказами о варварствах русских, вероятно, пущенными в ход маньчжурскими властями.

Пирушка и веселье не кончились у нас: когда гости ушли домой, у них продолжалась гулянка; наши тунгусы ушли туда и прогуляли всю ночь. — До восхода солнца из табора доносились их завыванья в роде песни, крики, смех и говор.

27 мая. На следующее утро все переменилось: один тунгус из каравана, понимавший кое-что по-маньчжурски, уже предупредил нас, что караван будут задерживать, так как он слышал, как один писарь подучивал этому чиновника. Действительно, утром пришли к нам чиновник с синим шариком, вчера так весело болтавший с нами, подслеповатый старик-чиновник, которого мы встретили в вершинах Малого Хайлара, и еще несколько писарей и божхо. Всё пахло какою-то официальностью, когда все расположились у костра. Прежде всего спросили билет. —«Отчего китайской печати нет? Мы вашей печати не знаем, — это может быть пятаком припечатано» и т.п. придирки. Наш караванный старшина, урядник Софронов, отвечал на все придирки, доказывая, например, невозможность иметь китайскую печать, так как ее нет у пограничных чиновников, и т.д. Наконец, просто из желания придраться к чему-нибудь, они говорили: «что это у вас за маленький билет? Вот у нас билет от начальства, сейчас видно, что казенный». В подтверждение они вытащили узенькую бумагу аршина в 2 длины, думая совершенно сразить нас ею. Но и мы не растерялись, — вытащили лист «Московских ведомостей» и заставили их разинуть рот от удивления. — «Неужели это все исписано»? — «Да мало того, — отпечатано даже». Видя, что споры об величине бесполезны, они принялись читать билет, но ни один из них не мог прочесть ни китайского, ни монгольского текста. Наш переводчик прочел им по-монгольски. Затем стали требовать, чтобы мы показали товар. Мы, конечно, отказались на том основании, что могут смотреть тюки только на границе. Затем нас стали уговаривать вернуться, потому что иначе им достанется, зачем пропустили по не показанной дороге. Мы ссылались на то, что дороги не указаны в трактате. «По трактату вы не имеете права ходить по Манчжурии». — «Манчжурия повинуется кому? Дайцинскому государю?» — «Да». Следовательно, составляет часть дайцинского государства, по которому мы имеем право ходить, и т.д. в этом роде. Видя, что все это безуспешно, и мы стали уже ловить коней, они начали уговаривать нас ждать, пока пошлют в Бокой-хотонь (Цицигар) и спросят дзянь-дзюня, можно ли нас пропустить; мало того, предлагали одному из нас ехать туда, а прочим ждать. На все это мы отвечали одно: «если мы по трактату не имеем права ходить здесь, арестуйте нас, сопротивляться мы не станем; но затем, так как мы люди торговые и от задержки понесем убытки, то будем по начальству требовать, чтобы с вас взыскали их. Затем у нас провизии не хватит, кормите нас, — кроме того, принимайте на хранение все наши вещи, которые мы сдадим вам по описи». На это они не согласились, говоря, что арестовать нас не имеют права, а тем временем один чиновник взял билет к себе за пазуху и объявил, что не отдаст его. Тогда, видя, что словопрения ни к чему не поведут, мы запрягли и оседлали коней, велели трогаться телегам, а урядник Софронов спросил у чиновника его имя, чтобы записать и заявить в Мэргэне, что билет у такого-то. Тогда началась пресмешная сцена: все показывали друг на друга. «Его имя запиши, — нет его» и т.д. Наконец, свалили все на старого подслеповатого и глухого чиновника, который только руками отмахивался. Кончилось, впрочем, тем, что билет возвратили и расстались друзьями, даже чиновник, шедший на караулы, взялся передать на границу записку от нас.

От ночлега мы идем по левому краю пади (не шире ¼ версты), в которой вьется р. Номин; падение довольно круто, и падь окаймлена крутыми отрогами гор, заросшими на северной стороне исключительно лиственницею и почти безлесными на южном крутом скате. Падь Номина быстро расширяется. Пройдя не более 6 верст от ночлега, мы стали на привал в устье сухой широкой пади, заросшей лиственницею. На привале меня поразило разнообразие видов травяной растительности. Хотя это разнообразие следует назвать бедностью сравнительно, например, с луговою растительностью Амура, но я сравнивал ее с растительностию пройденных нами степей и горных долин. Там мы встречали почти исключительно острец и баранью траву, здесь представилось много распускающихся лилий н на пространстве двух квадр. сажен я набрал 42 совершенно различных вида [32].

Затем падь расширяется уже до версты и более, и верст на 15 идет совершенно прямо; вьется только Номин, обозначенный кустами тальника, а иногда и лиственницей. Не отошли мы и двух верст от привала, как на южном склоне холмов стала попадаться черная береза, сперва корявая и очень мелкая, потом крупнее, рядом с кустарником дуба; вскоре вслед за тем дуб попадается уже и в виде деревца, оставляя лиственнице только северный склон гор.

Номин постоянно увеличивается от множества побочных ручьев, и когда на 14-й версте от привала мы переехали его, так как дорога не может идти под крутым правым берегом, Номин уже достигает ширины 3 саж. Пройдя 21 с лишком версту по пади Номина, отличающейся раздельною, колокольною формою сопок, мы ночуем на берегу одной его протоки. Дорога была очень хороша, по твердому, изредка черноземному грунту.

28 мая. Идем по пади Номина, которая местами достигает ширины двух и более верст. Номин беспрестанно увеличивается речками, рвущимися с гор с необыкновенною быстротой [33].

Трава на лугах гуще и гуще, — беспрестанно попадаются новые виды (конечно, сверх сосчитанных мною на вчерашнем привале).

Пройдя около 19 верст, мы увидели себя окруженными со всех сторон горами, которые спереди заперли всякий выход. Действительно, ударившивь в сопки левой стороны, Номин круто повернул вправо, обогнул расположившиеся амфитеатром горы и прорвал себе в цепи выход, теперь достигший ширины около 400–450 саж. Взобравшись на очень высокую и крутую сопку, мы видели гигантскую становую цепь и впереди нас другую, идущую почти с севера на юг, сквозь которую с таким трудом пробился Номин. Тут нам пришлось два раза переехать через него. Оба брода не глубже аршина, но очень быстры; ширина реки достигает уже до 10–15 саж., но, судя по пространству, занятому галькою, надо думать, что она в большую воду достигает 30–40 саж. и более. Глубина также значительно увеличивается. Громадные же наносные лиственницы доказывают его страшную быстроту в это время [34]. Переезд между бродами не более 2 верст по гладкому лугу, заросшему травою, которая очень напоминает амурскую флору. Тут же на южном склоне гор впервые попалась лещина в виде низкого кустарника. На 25-й версте от ночлега вышли справа и слева две пади, перпендикулярные к пади Номина, что дало казакам повод назвать это место Крестовкой. Из правой пади пришли две речки, из которых вторая (шириною около 12 саж., очень быстрая) пробивается, верстах в 8 от пади Номина, через очень узкие, в несколько сот саж., ворота[35], сквозь левую же падь, верстах в 25–30, виден высокий голец, по-видимому, главного хребта. В нескольких саженях ниже впадения этой второй речки мы снова переходим на левый берег Номина (4-й брод), где влево круто отделилась в падь очень торная дорога, но так как она шла на С.-В., то мы, конечно, оставили ее. Затем верст на 12 от брода идем роскошнейшим сухим, необыкновенно гладким лугом, шириною версты в полторы, по которому вьется Номин. Луг этот окаймлен вертикально стоящими горами, которые представляют вертикальные обнажения. Сегодня прошли более 40 верст.

29 мая. После 11 вер. великолепной дороги по широкой пади Номина, нам снова пересек наш путь меридиональный кряж гор, которого относительная высота над долиной кажется даже больше высоты главной цепи [36]. Тут, ударившись в горы левой стороны, Номин подмывает один высокий утес и от него бросается под прямым углом вправо, прорывается под горами правого берега и рвется под горы левого, точь-в-точь, как было и в первом прорыве, с тою только разницею, что это ущелье не шире полуверсты и заросло великолепным тополевым лесом. Дорога идет тут сперва по левому берегу Номина, между рекою и утесом, но на случай очень большой воды, вероятно, есть возможность отыскать дорогу в горах. В этом ущелье приходится (в 5-й раз) переезжать Номин, а через 5 верст — и в 6-й раз [37]. Между этими двумя бродами вышла, между прочим, из одной узкой пади дорога с юга, очень торная [38].

Хинган, очевидно, состоит из нескольких параллельных цепей, из которых в каждой встречаются граниты и порфиры; после главной цепи Номин в двух ущельях прорвался сквозь две почти меридиональные цепи; затем, через 5 верст проходит уже широкими воротами через третью цепь, тоже меридиональную, но несколько ниже предыдущей. Такие цепи не могли ни задержать, ни отворотить реки, сформировавшейся из множества речек, которые быстро текут в круто опускающихся к востоку падях. Особенно крут в этих параллельных цепях восточный склон. После этих цепей, ничем не стесняемый, Номин уже свободно течет в широкой долине (2–3 версты), направляясь прямо к Ю.-В. и разбиваясь местами на несколько проток.

Мы остановились у 6-го брода на превосходном лугу, заросшем громадным уже (около ¾ арш.) острецом, из известных мне растений я замечал малинник и ревень; одуванчик уже отцвел. Кусты и леса кишат самыми разнообразными насекомыми. Пауты не дают отдыху нашим лошадям. Непривычные к ним, они доходят чуть не до исступления от этой массы насекомых. Если придется гонять скот по этой дороге, то надо будет гонять его самой ранней весной, а то степной скот, прежде никогда не видевший паутов, положительно спадет в теле от неимоверных усилий, делаемых им, чтобы избавиться от несметного количества этих насекомых.

Вообще природа становится гораздо оживленнее: кругом ревут гураны, козы беспрестанно выскакивают из кустов, чуть ли не возле самой дороги; из птиц много глухарей и косачей. Начинают попадаться и следы людей; по всей дороге разбросаны остатки орочонских юрт с следами недавно брошенных огней; — если население так же густо в горах по тропинкам, как и близь дороги, то оно должно быть не мало. Попались между прочим и самые люди, назвавшие себя «даур-бутхи». Они приходят сюда рубить строевой лес [39], который в большую воду будет сплавлен в городок Даур-бутхи-хутун [40].

При появлении нашем эти люди спрятались в кусты, но казаки отыскали их и разговорились с ними на ломаном тунгусском языке (скрадываются окончания слов и неправильно выговариваются многие слова, так что нужен некоторый навык, чтобы понимать их). Между прочим испуганные дауры спрашивали нас, имеют ли они право рубить здесь лес, и ихняя ли эта земля или русская.

Затем продолжаем идти тою же падью Номина, обставленною слева довольно крутыми отрогами гор, представляющих большею частию порфировые обнажения, — справа тянутся более пологие холмы. С той и с другой стороны круто падают из гор мелкие побочные ручьи, заметно увеличивающие Номин. Впрочем, они вовсе не болотисты, как на западном склоне, и вообще дорога очень хороша [41].

30 мая. Ночевали мы вблизи от табора «торгачинов» ехавших на ярмарку в Олочи. Только что светать стало, как ехавший с ними чиновник приехал к нам и стал уговаривать вернуться, потому что ему достанется, если он нас пропустит и т.п., впрочем, все это было говорено очень умеренно, с явным желанием сделать только всё, что можно, для исполнения приказания. Мы расстались положительно друзьями.

Не отъехали мы двух верст, как какой-то даур приехал звать нас к себе. Табор, в котором он стоял, был на берегу Номина, там, где приготовлены были плоты для отправки при перой прибыли воды. Несколько крытых телег, снятых с колес и поставленных на землю, заменяли юрты. Кушанье готовилось в дождливое время в большом шалаше из древесных ветвей. Даур торговал у нас коня, но оказалось, что у него ничего нет в обмен, кроме поношенного озяма, небольшого куска канфы просовой водки. Торг, само собою, не состоялся, и мы поспешили вырваться из этого шалаша, где вонь от даур и их чесноку была невыносима. Такое же бедное временное население попадается нам еще в нескольких местах, возле складов строевого леса, для Бокой-хотона (Цицигара). Пройдя от ночлега 12 вер. по пади р. Номина, оставляем ее вправо с идущею вдоль нее очень торною дорогою в Цицигар и поднимаемся на довольно высокую елань, через отрог хребта, заросший великолепным дубняком [42] и, после двух перевалов, выходим в широкую падь с маленькой речкой, направляющейся к Ю.-В. Тут мы и ночуем, пройдя сегодня 38 верст [43]. Дорога (в сухую погоду) очень хороша — чернозем, местами гравий.

31 мая. Простояли на месте из-за дождя, который шел весь день.

1 июня. Идем верст 7 по краю этой болотистой пади, к Ю.-Ю.-В. и Ю.-В.; по дну ее, сотнями изгибов, вьется речка, по степенно увеличиваясь притоками, текущими в слегка болотистых падях. — Горы, окаймляющие падь, заросли мелким лесом, напоминающим Доуссэ-Алин (малый Хинган) на Амуре. На 9-й версте вышли в широкую (около 3 верст) падь речки Гуюй-ли [44], идущую с севера на юг. Горы, состоящие из разноцветных мраморов, принуждают речку к огромным извилинам, которые мы и миновали несколько раз, поднимаясь то на превосходную елань, то на отрог хребта, заросший мелким дубняком. С этого последнего отрога нам представилась роскошная долина, верст в 5 шириною, и верст на 10 длины, орошаемая р. Гуюк-ли и ее притоками.

Под самым отрогом бросался в глаза какой-то знак, к которому вела тропинка. Мы подъехали к нему и увидали, что четыре шеста, аршина в три длиною, связаны верхушками; затем на высоте 1½ арш. от земли устроен из шестов же род полки, на полке лежала голова быка, от которой сдернут по длине спины ремень из кожи, связывающий голову с хвостом, а по углам развешаны 4 копыта. Рядом с этим стояли два шеста с протянутою между ними веревкою, обвешанною 10-ю разноцветными лоскутками. Тут же вырыто 7 ям, которые, как пояснил один из наших тунгусов, обозначают праздник 7 хошунов. Свежие следы показывали недавность жертвоприношения, а прежние остатки голов и костей — что оно повторяется ежегодно. По всей вероятности, торгачины, собирающиеся из деревень, лежащих в окрестностях Мэргэна, сходятся здесь и приносят жертву перед выездом в горы, куда бык и был обращен головою. Мы проехали несколько верст по этой пади, когда к нам присоседились два верховых, — один чиновник, другой его провожатый орочон с ружьем. Чиновник оказался молодой, веселый и постоянно гарцевал на красивой лошаденке. Он объявил нам, что в третий день месяца (26 мая) [45] приехал в Мэргэн посланный от дзянь-дзюня, который приказал беспрепятственно пропускать нас и выслать к нам навстречу чиновника для заготовленія переправы на Гани. Мы рассказали ему о прижимках чиновников в верховьях Номина и получили ответ, «что мало ли чего не бывает между друзьями?» От него мы узнали, между прочим, что Мэргэн уже близко от нас, и через два дня мы будем в городе. «Товаров в Мэргэне вообще мало, — говорил он, — купцов человек десять; а вы еще так дорого цените свой товар» [46]. «Ну, там поторгуемся».

Переехавши раз через Гуюй-ли, мы остановились у второго брода там, где она представляет крутые обнажения красных песчаников.

2 июня. Поднявшись с ночлега, переезжаем через речку сажен в десять. Брод не глубок, но в большую воду будет затруднителен. После речки продолжаем идти по той же пади, ее левым берегом, переезжая несколько грязноватых поперечных отпадков. Горы исчезли, — место их заступили холмы из гравия и белых песчаников. Луга в этой долине очень хороши, трава на них очень высока и уже почти вся в цвету, в том числе много бархаток и несколько пород мака в цвету. Вот все, что я могу сказать о сегодняшнем пути, — не отъехали мы трех, четырех верст, как к нам подъехало несколько орочон и даур с маньчжурским чиновником и, приставши ко мне, положительно лишили возможности делать съемку, — все, что я мог сделать — это заметить несколько раз общее направление пути, пройденного сегодня утром (около 18 вер.). Неотвязчивость и любопытство выехавших к нам навстречу не давали нам покоя, наши спутники постоянно ощупывали то или другое, трогали нас, предлагали меняться вещами и так далее. Казаки свободно объяснялись с орочонами по-тунгусски, с даурами по-даурски. Чиновник, еще подъезжая к нам, кричал: «тороп» (здорово), а потом «топр парн» (добрый парень), и, наконец, чтобы разом уже выложить весь запас познаний в русском языке, кричал «нет», — именно кричал, потому что я очень редко слышал, чтоб маньчжурский чиновник говорил. Чиновник только для виду ехал верхом, за ним ехала и его телега, плетеная и очень легкая, на тонкой не смазанной оси и с оригинальною упряжью: на лошадь надето ярмо из четырех связанных концами палок, составляющих параллелограмм. Они привязываются веревками же к колышкам, вбитым в оглобли; затем надет чересседельник, с высокими торчащими палками вместо колец. Вожжи заменяла бичевка, привязанная к болоку телеги, за нее лениво подергивал ленивую лошадь возница, сидевший в передней части повозки и болтавший ногами. На 17-й вер. мы дошли, наконец, до деревни домов в двадцать, состоявшей из лачуг-мазанок, чрезвычайно бедных и жалких на вид, тут нет ни малейшего сходства с китайской деревней (кроме архитектуры домов), — скорее можно сравнить их дома с лачугой бедного гольда. Тут же возле деревни, на берегу речки, лепились остатки юрт недавно укочевавших орочон. Когда мы остановились, то один из приезжавших к нам орочон рассказывал, что их всего четыре рода: баэир, самаир, гураир и манеир [47], что некоторые из орочон этих родов живут в деревнях, которые мы проедем. Некоторые же из их рода имеют порядочное количество скота: так напр., у него с двумя братьями есть до 60 голов. Здешние орочоны — самагиры, очень не любят номинских: «зверь—народ, говорил один из них, живут очень бедно и воры, а попадешь к ним, с голоду умрешь, если своего нет».

Видя, что жители этой деревни занимаются хлебопашеством, имеют несколько скота (очень рослого), мы думали купить у них каких-нибудь припасов, но безуспешно, — ни мне, ни тунгусу, ходившему в деревню с мелочами, не удалось ничего выменять.

Сегодня мы дальше не пошли из-за дождя, который поднялся около 11 часа.

3 июня. Тотчас после привала переезжаем Гуюй-ли, который уже сделался порядочной речкой [48]. После того по лугу направляемся к отрогам холмов. Сзади (с.-с.-з.) подошла большая широкая падь, должно быть Гани, которая, соединившись с Гуюй-ли, течет в двух, трех, иногда даже четырех верстах от дороги, в широкой открытой пади; дорога же, избегая изгибов реки, идет по пологим отрогам холмов, местами поросших редким леском. Пройдя 17 верст, выходим к пикету Дзянгин-Нур из 3-х домов; но зато с кучею чиновников; а в полуверсте от него деревня, домов в 23, Баэир, а еще в двух верстах — Самаир (домов в 30). Деревни эти, как показывают их названия, орочонские [49], но пашен здесь уже очень много. Скота мало; в первой деревне мы видели стадо не более как из 30 голов исключительно рабочего скота, даже коровам продето в ноздрях кольцо. Расположение деревень обыкновенное китайское — отдельными кучками посреди деревьев, но дома очень бедны на вид. Напрасно наши тунгусы разболтались с ними, в надежде завязать какую-нибудь торговлю; первые их слова были ни к селу, ни к городу: «маймаху угэ» (торговли нет) [50]. После деревень мы перевалили сперва через один отрог низких холмов, поросших дубняком и орешником; потом, поднимаясь по падям с превосходными лугами [51], взошли на довольно высокую плоскую возвышенность, по которой проехали около 6 верст. Вправо, насколько хватает глаз, среди березок, дубков, орешника и цветущего шиповника тянется эта возвышенность. Влево в версте или двух она спускается на плоскую равнину, на которую с севера будто подошли и рассыпались отроги хребтов с крутыми обнаженными скалами. Невдалеке видна р. Ган, подалее Нонни; вид оригинален и великолепен; дорога по елани ровная и каменистая. На 6-й версте начинается спуск с елани; тут, вправо от дороги, видно коническое возвышение на ровной площади, и кругом его амфитеатром поднимаются невысокие возвышенности, прерывающиеся в нескольких местах и спускающиеся к центральному, коническому возвышению крутым обрывом, а к наружной стороне — пологим скатом. По наружности все заставляет думать, что это остаток погасшего вулкана.

Окончательно спустившись с елани, мы вышли в долину, всю испещренную пашнями. Тут же под утесом бросилась в глаза башня, сложенная из дикого камня, вышиною около 2 саж. и аршина 3, 4 в квадрате, с дверями. Вверху сделаны бойницы, возле которых видны остатки прежде настланного пола. Наконец, в полстены сделаны с четырех сторон 4 узкие бойницы. Трудно понять, с какою целью построена такая башня: для защиты со стороны гор она очевидно не годится, потому что с горы можно было бы по одиночке перестрелять всех, сидящих в башне, которые ничем не прикрыты; если же для защиты со стороны города, то этому противоречит то, что именно с этой стороны сделан вход в башню. В версте от башни мы въехали в очень большую деревню Лидзу, дворов в 50. Долго пропутавшись в узких переулках ее, посреди великолепных огородов, мы выехали, наконец, на берег Гани, где устроен перевоз. Гань — широкая река, саженей в 100, течет тут в пологих берегах посреди кустов и огромных вётел, подмывая выше деревни отроги пройденных нами гор. На той стороне в кустах лепятся отдельные дома, из которых доносятся звуки голосов и крики домашнего скота. Любопытные не замедлили собраться даже и на том берегу, чтобы хотя через реку поглазеть на нас. Толпа стояла, пока совсем не стемнело, т.е. пока не разогнали ее полицейские; — но не смотря на наши старания купить что-нибудь, нам ничего не продали, говоря, что «в городе будете торговать».

4 июня. Переправились мы на батах, сколоченных из 4-х досок, немного пошире наших забайкальских, причем китайцы мастерски управлялись с ними. В нескольких верстах от переправы проехали деревни Чайдзу и Кайдзу (вероятно, Кайку иезуитских карт), после чего бросили Гань с ее деревушками и пошли ровною степью, посреди распаханных полей, до того возбуждая всеобщее любопытство, что жители бросают пашни и выбегают на дорогу, чтобы посмотреть на нас.

Выйдя на тот берег, мы пошли ровными местами, по которым, подмывая маленькие неровности, текут Гань и Нонни. Через 12 верст вышли, наконец, к Нонни, — реке шириною сажен в семьдесят, которая на правом берегу разливаетея, вероятно, версты на три, судя по набросанной гальке, или изменяет постепенно свое русло, подмывая крутой левый берег, на котором стоит г. Мэргэн.

Всё свободное население города высыпало на берег, даже женщины показывались в отдалении. К нам выезжал навстречу карбас с одним кормовым и одним боковым веслом. Странно, что китайцы находят в этом удобного? скажу только, что переправа при противном ветрен, несмотря на поощрительные крики чиновника с синим шариком, управлявшего кормовым веслом, продолжалась около двадцати пяти минут и снесло нас непомерно далеко. Карбас (одинаковой постройки с китайскими речными джонками), хотя, должно быть, и сидел довольно глубоко, но все-таки свободно подходил к берегам, шесты не доставали дна на середине реки. Вообще если Нонни везде такова, как мы видели ее в Мэргэне (в малую воду), то она может быть судоходна до Мэргэна, ниже которого еще увеличивается притоком Гани, тоже большой реки. Чем сильнее парусило карбас нашими двумя телегами, тем неутомимее работал на корме чиновник, и мы пристали, наконец, к берегу; вся толпа хлынула к нам и смяла бы нас, если бы полиция не избавила от труда самим проталкиваться. Не желая воспользоваться отведенною нам квартирою, мы разбили свою палатку и, приодевшись, отправились к амбаню, захвативши с собою несколько подарков: самовар с прибором, пуговицы и т.п.

Шесть или семь полицейских насело на наш экипаж, который, запряженный парою лошадей, быстро катился по городу. Мэргэн — небольшой город, втрое меньше Айгуна, в нем есть крепость, состоящая из двух частоколов, пространство между которыми наполнено земляным валом в 1½ саж. ширины и намного более сажени вышины. В наружном частоколе сделаны кремальеры, а время от времени бойницы, по-видимому, для орудий, которых, впрочем, я не видел ни одного. Амбань принял нас донельзя вежливо у вторых внутренних ворот и ввел в комнату, обвешанную атрибутами его власти — плетьми всех фасонов. Начались, конечно, угощенья; но, несмотря на любезности, начало не предвещало ничего хорошего. Прежде всего амбань рассказал нам, что в городе ничего нет — ни чаев, ни шелковых материй, и немного даб, затем есть съестные припасы и довольно вина. Мы объяснили, что и у нас товаров очень мало и надеемся найти на них покупателей. Наконец предложили подарки, но, несмотря на продолжительные уговаривания, амбань отказался от всех наотрез на том основании, что, только что познакомившись с нами, он в первый раз не может брать подарков. Наконец после продолжительных переговоров амбань объявил, что торговать он отнюдь не запрещает, но тут же смеясь что-то сказал своим подчиненным, из чего, впрочем, ясно следовало, что мы де им не запретим, но своим не позволим.

От амбаня мы поехали другою дорогою — торговою улицею, состоящею из двух рядов лавок и украшенною тремя деревянными резными воротами, которые теперь совершенно разваливаются и ради общественной безопасности их следовало бы окончательно убрать. Лавки бедны, но все-таки в каждой из них хватило бы материалу, чтобы скупить все наши товары. Мы попробовали купить кое-что, напр., ганзы для замены наших поломанных трубок, — но нигде ничего не продали, говоря, что «завтра будет торговля». Мы вернулись назад, тем более что показались чиновники от амбаня, ехавшие к нам для отдачи визита, так как «амбань человек больной и сам не может быть у вас». Мы приняли чиновников и угостили их, как могли, но пользы от их посещения, конечно, не было никакой. Усталые, утомленные от невыносимой жары, мы уж не трогались после этого, посылая только тунгусов для покупки чая, мяса и т.п., но безуспешно.

Народ до позднего вечера толпился у нашей палатки, и только хлысты полицейских удерживали любопытных от вторжения в самую палатку. К вечеру возле нашего табора появился другой — маньчжурский. Мы, конечно, сочли нужным обидеться этою любезностью и потребовали, чтобы сторожа удалились к самому городу и стали близь выхода главной улицы, так как это более соответствовало их номинальному назначению, — «охранять нас от худых людей». Желание наше исполнили после нескольких крупных переговоров.

5 июня. Нужно ли говорить, что когда на другой день мы выехали с товарами и, забравшись с позволения одного купца в его дом, разложили там товары, покупщиков являлось в изобилии. Но мы ничего не могли продать, благодаря распорядительности полиции, которая, заметив свою оплошность, уже в глазах наших, запрещала торговать и приказала даже унести принесенные дабы. Нужно ли говорить также о том, как теснился народ в лавку этого купца посмотреть на наши товары? Все это в порядке вещей. Но интересна нелепая отговорка, придуманная одним чиновником, приставленным к нам, — что торговля начнется, когда приедет сюда амбань. Конечно, амбань не приехал, и все наши ссылки на трактат оказались бесполезными перед людьми, которые, может быть, в жизнь свою не слыхали о каком бы то ни было договоре. Мы должны были вернуться, но решились на следующее: послали к амбаню одного казака с переводчиком, давши им 3 серебряных рубля с тем, чтобы положить деньги амбаню на стол и сказать, — пусть же он покупает нам мяса, буды и т.п., если уже запрещает торговать; за тем мы будем жаловаться своему генерал-губернатору, который напишет об этом в Пекин, а в Пекине разберут, имеет ли амбань право так нарушать трактаты. Демонстрация подействовала: тотчас же амбань послал одного чиновника с нашими парламентерами, и они купили несколько мелочей.

Не успели они еще вернуться, как явились посланные с подарками от амбаня, мясом, манчжурским спиртом, печеньями, не вонявшвми кунжутным масло