Федерико Моччиа Три метра над небом я хочу тебя

Федерико Моччиа Три метра над небом. Я хочу тебя

 

 

Сканирование - U-la, monochka

 

«Три метра над небом. Я хочу тебя»:

Лимбус Пресс; Санкт-Петербург; 2012; ISBN 978-5-8370-0632-6

Перевод: Наталья Колесова

 

Аннотация

 

Благодарим компанию «Каравелла-DDC» за предоставленные материалы.

Эта книга – продолжение нашумевшего романа Федерико Моччиа «Три метра над небом», получившего мировую известность благодаря удачной экранизации (в прокате фильм назывался «Три метра над уровнем неба»).

Герой романа, легенда Рима – повеса и драчун Стэп, – возвращается из Америки домой. Два года вдали от родины он пытался забыть любимую, залечить рану измены. И что же? На протяжении всей книги герой решает для себя вопрос: ржавеет ли старая любовь? Ответ небанальный: ржавеет. Да, случается в жизни, что мы теряем любовь. Это больно. Но судьба подчас распоряжается так, что цена потери оказывается невелика в сравнении с тем, что мы взамен обретаем. Герой обретает в два раза больше любви!

Федерико Моччиа ТРИ МЕТРА НАД НЕБОМ Я ХОЧУ ТЕБЯ

 

 

Посвящается Джин.

Эту историю мне рассказала твоя улыбка.

Бабушке Элизе и тете Марии, которые так хорошо и с такой любовью готовили.

И которые в тот самый день пришли ко мне…

 

– Я хочу умереть. – Вот что я думал, когда два года назад, бросив все, садился в самолет. Я хотел разом со всем покончить. Да, так лучше всего: простая авиакатастрофа, чтобы не было виновных, чтобы мне не было стыдно, чтобы никто не пытался докопаться до истинной причины… Я помню, самолет трясло в течение всего полета. Снаружи бушевала буря, и пассажиры сидели напряженные и перепуганные. И только я один улыбался. Когда тебе плохо и все вокруг видится в черном цвете, когда у тебя нет будущего и тебе нечего терять, когда каждый миг давит на тебя… Всем своим весом. Невыносимо. И дыхание твое прерывисто. И ты хочешь во что бы то ни стало избавиться от этой тяжести. Любым способом. Пусть самым простым, самым трусливым, лишь бы снова не откладывая на завтра эту мысль: ее нет. Ее больше нет. И тогда тебе тоже больше не хочется быть. Хочется исчезнуть. Пуфф! Без всяких проблем, никому не доставляя хлопот. Так, чтобы никто не спросил взволнованно: «А ты разве не знал? Да, именно он… Знаешь, что с ним случилось!». И этот тип будет рассказывать, как ты погиб, добавляя все новые и новые подробности. Он придумает что-нибудь невероятное, как будто он знал тебя всю жизнь, как будто он один по-настоящему понимал твои проблемы. Как странно… Ты и сам-то не успел их понять. И ты ничего уже не сможешь сделать: эту историю будут передавать из уст в уста. Тоска зеленая. Память о тебе попадет в руки какого-нибудь засранца, а ты никак не сможешь этому помешать.

Ну так вот, в тот день у меня было неодолимое желание встретиться с кем-нибудь из этих клевых волшебников, которые на твоих глазах накрывают плащом голубя, и вдруг – пуфф! – его уже нет. Нет его, и все тут. И ты, довольный, уходишь с этого представления. Там еще, возможно, были балерины, как обычно, немного толще, чем следовало, ты сидел в таком старинном кресле, довольно жестком, в зале, кое-как оборудованном в каком-то подвале. Да, там еще, возможно, пахло плесенью и сыростью. Одно точно: куда делся тот голубь – никто так и не узнает. Да нет, все не так. Мы не можем просто взять и исчезнуть. Прошло время. Два года. Теперь я прихлебываю пиво, вспоминаю, как я хотел стать таким вот голубем, улыбаюсь и мне немного стыдно.

– Хотите еще?

Стюард улыбается мне, придерживая свою тележку с напитками.

– Нет, спасибо.

Я смотрю в иллюминатор. Мимо проплывают окрашенные в розовый цвет облака: рыхлые, мягкие, конца им нет. Где-то за облаками, вдали, восходит солнце. Оно еще не совсем проснулось. Не могу поверить. Я возвращаюсь, сидя в кресле под номером 27. Это мое место в самолете: правый ряд сразу за крыльями, центральный проход.

Итак, я возвращаюсь. Красивая стюардесса, проходя мимо, тоже мне улыбается. Слишком близко. Как у «Нирваны»: «If she comes down now, oh, she looks so good…» Легкий запах духов, униформа сидит безупречно, довольно прозрачная блузка, сквозь которую виднеется кружевной бюстгальтер. Она ходит взад-вперед по самолету, улыбаясь, и нет у нее никаких проблем и переживаний. «If she comes down now…»

– Ева – прекрасное имя.

– Спасибо.

– Вы искушаете меня, как та, библейская Ева…

Некоторое время она пристально смотрит на меня. Я ее успокаиваю.

– Но это не запретный плод. Можете дать мне еще пива?

– Но это уже третье…

– Конечно, если так пойдет… Я пью, чтобы забыть вас.

Она улыбается. Кажется, я ее развеселил.

– А вы всегда считаете, кто сколько выпил, или это я вас так впечатлил?

– Это как вам больше нравится. Знаете, пиво попросили вы один.

Перед тем как уйти, она снова улыбается. Потом удаляется слегка танцующей походкой. Я выглядываю в проход. Идеальные ноги, темные эластичные утягивающие колготки, строгие туфли, как у них положено. Светлые, слегка мелированные волосы сплетены в косички и собраны в хвост, падающий на спину. Она останавливается. Я вижу, как она разговаривает с господином, сидящим впереди, в том же ряду, что и я. Она выслушивает его просьбы, молча кивая. Потом, засмеявшись, успокаивает его. Прежде чем уйти, оборачивается. Смотрит на меня: зеленые глаза, слегка обведенные карандашом, на верхних веках темные тени. Во взгляде – интерес. Я раскрываю объятия. На этот раз улыбаюсь я. Господин еще что-то говорит. Она профессиональным тоном отвечает и удаляется.

– Очень симпатичная стюардесса.

Моя соседка сбивает меня с мысли. Она смотрит на меня внимательно и улыбается, хитро глядя из-за толстых стекол очков. Ей лет пятьдесят, выглядит для своих лет неплохо, только сережки у нее слишком громоздкие. Впрочем, и синих теней на веках тоже многовато.

– Да, она просто кнелька.

– Что?

– Кнелька. У нас в Риме так называют таких, как она. На самом деле, у нас говорится похлеще, но сейчас не тот случай.

– Кнелька… – Она качает головой: – Никогда не слышала.

– Ну как же, кнелька… Иногда еще говорят: смачная кнелька. Симпатичное выражение, взятое из кулинарии. Вы же слышали об итальянских кнелях?

– Ну конечно. Не только слышала, но и ела их сто раз.

Она смеется от удовольствия.

– И они вам нравятся?

– До умопомрачения.

– Ну вот видите. Когда вы говорите про девушку, что она кнелька, это значит, что она вкусная, как те штуки, что вы ели.

– Да, но это смешно – представлять ее кнелей. Знаете, это как-то… как бы сказать… несуразно!

– Да нет же! Вы просто должны представить себе такие кнели, с горячим соусом, с начинкой, тающей во рту, они так прилипают к небу, что потом их надо отцеплять языком.

– Ну, в общем, я поняла. Вы большой любитель кнелей.

– Ну, в общем, да.

– И часто вы их едите?

– В Риме – очень часто. В Нью-Йорке я никогда не ел итальянскую пищу, сам не знаю почему, из принципа может быть.

– Странно, а говорят, там полно превосходных итальянских ресторанов. Вот, смотрите, она идет назад, эта кнелька.

С довольным смехом дама показывает на возвращающуюся стюардессу. Та улыбается, в руке у нее бокал пива. Она настолько хороша собой, что кажется – сошла с рекламного буклета.

– А вы ей скажите, что она – кнелька: увидите, как ей будет приятно.

– Нет, вы просто смеетесь надо мной.

– Да нет же. Уверяю вас: это комплимент.

– Значит, ей так можно сказать?

– Конечно, скажите.

Стюардесса подходит, протягивает мне подносик, в центре которого – бокал на бумажном кружке.

– Вот ваше пиво. Больше не просите, мы скоро идем на снижение.

– Я и не собирался больше просить. Кажется, я начинаю вас забывать. Хотя это не так уж и просто.

– Правда?.. Ну спасибо.

Я пробую пиво.

– Отличное пиво, спасибо – то, что надо: холодное, как я люблю. Да еще поданное вами – совсем как пиво с рекламы.

– Простите за любопытство: а что вы забудете во мне в первую очередь?

– Может быть, то, как вы были одеты…

– Вам не нравится наша униформа?

– Нравится. Просто я буду представлять ее по-другому…

Она смотрит на меня в недоумении, но я не даю ей возможности ответить.

– Вы надолго в Рим?

– На несколько дней… Сентябрь в Риме-это супер. Я хочу походить по магазинам. Может быть, найду что-нибудь, в чем меня не забудут.

– О, я уверен. Вы найдете себе прекрасную одежду, потому что Вы… как это сказать… как это говорится?

Я поворачиваюсь к даме, сидящей рядом со мной.

– Помогите же мне.

Дама, кажется, немного робеет, но выпаливает:

– Вы… кнелька!

Стюардесса смотрит на нее в замешательстве, переводит взгляд на меня. Брови ее ползут вверх, и вдруг она начинает хохотать. Уже неплохо. Дело пошло. Я тоже смеюсь.

– Отлично сказано, именно это я и имел в виду!

Стюардесса по имени Ева, качая головой, удаляется по проходу.

– Просим вас пристегнуть ремни.

Ее хвост, затянутый на затылке, покачивается так же обворожительно, как и все остальное… Прямо как крылышки бабочки. Бабочки, которую хочется поймать. Была такая песня, от которой я сходил с ума в Штатах, такая английская песня, популярная пару лет назад…

«I’m gonna keep catching that butterfly…» Это «The Verve». Пытаюсь вспомнить, как там дальше. Забыл. Чей-то голос выводит меня из задумчивости. Дама возится в своем кресле.

– Уф, вечно не могу найти ремень в этих самолетах.

Я помогаю соседке, которая навалилась на меня всем телом.

– Вот он, синьора, он тут, внизу.

– Спасибо. Никогда не могла понять, зачем он нужен. Ведь он не пристегивает нас крепко-накрепко.

– Да уж, это точно.

– В общем, если нас дернет, это не совсем так, как в машине.

– Нет, совсем не так, как в машине, нет… Вы боитесь?

– До смерти.

Она смотрит на меня и, кажется, раскаивается, что сказала именно эти слова.

– Ну, синьора, от судьбы не уйдешь.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказал.

– А что вы сказали?

– Вы прекрасно поняли.

– Да, но я надеялась, что не так поняла. Я до ужаса боюсь самолетов.

– По вам не похоже.

Она очень нервничает, пытается улыбнуться пересохшими губами. Я отхлебываю пиво, и мне хочется повеселиться.

– А вы знаете, что авиакатастрофы в основном случаются или при взлете, или…

– Или когда?

– Или при посадке. То есть это скоро.

– Что вы такое говорите?

– Правду, синьора. Нужно всегда говорить правду.

Делаю еще глоток пива и краем глаза вижу, что она смотрит на меня в упор.

– Прошу вас, скажите же что-нибудь.

– И что вы хотите, чтобы я вам сказал, синьора?

– Отвлеките меня, чтобы я не думала о том, что могло бы…

Она сильно сжимает мне руку.

– Мне больно.

– Простите.

Слегка разжимает руку, но не убирает ее. Я начинаю что-то рассказывать: истории из моей жизни, не связанные между собой, – все, что приходит на ум.

– Так вы хотели узнать, почему я уехал?

Дама кивает. Она слова не может вымолвить.

– Ну, знаете, это длинная история…

Она кивает еще решительнее, ей хочется слушать, все равно что, лишь бы немного отвлечься. Мне кажется, я разговариваю с другом, со своим другом…

– Ну так вот, его звали Полло. Странное имя, не правда ли?

Дама не уверена, нужно ей согласиться, чтобы я продолжал, или нет.

– Ну так вот. Этого друга я потерял два года назад. Он был все время со своей девушкой, Паллиной. Она очень умная, с живыми, всегда веселыми глазами. Ужасно умная, за словом в карман не полезет, язва такая.

Соседка слушает молча, в глазах – любопытство, почти восхищение от моих слов. Как странно… Иногда с незнакомыми людьми проще, можно легко рассказать им о себе все, как есть. Может быть, потому, что тебе неинтересно, что они о тебе подумают?

– А я был с Баби, лучшей подругой Паллины.

Баби… И я ей рассказываю все: как я с ней познакомился, как начал смеяться, как влюбился, как скучал по ней… Красоту любви можно увидеть, только потеряв ее. Может быть, так получается, когда начинаешь анализировать. Я часто задавался таким вопросом. Но в этих делах разве можно до конца оставаться искренним? Надо будет спросить об этом кого-нибудь, кто через это прошел. Когда я говорю, я думаю. То и дело останавливаюсь. Дама чрезвычайно заинтересована: мой рассказ полностью поглотил ее внимание, она уже успокоилась и даже отпустила мою руку. Забыла о катастрофе, которая ее пугала. Теперь, как ей кажется, она вникает в мою.

– А с этой Баби вы потом когда-нибудь еще разговаривали?

– Нет. Изредка я разговаривал с братом, реже – с отцом. Но не часто: звонки из Нью-Йорка стоят кучу денег.

– Вы чувствовали себя одиноким?

Отвечаю ей что-то неопределенное. Трудно сказать: я чувствовал себя менее одиноким, чем в Риме. Потом, естественно, упоминаю о маме. Я рассказываю о ней, и мне приятно видеть, что эта история оскорбляет жизненные принципы дамы. Моя мать предала отца, я застукал ее с мужиком, жившим напротив. Она не хочет в это верить. После этой новости она полностью оправилась. Самолет? Она даже забыла, что летит на самолете. Она задает мне кучу вопросов… Я иногда даже не успеваю отвечать. Почему людям так нравится копаться в чужих делах, вникать в пикантные подробности, в разные неприличные детали, в не всегда понятные поступки, получать удовольствие от чужих грехов? Может быть, потому, что, если ты только слушаешь, грязь на тебя не попадает. Кажется, дама наслаждается моими рассказами и переживает. Трудно понять, искренне ли. Но мне это и не важно. Я спокойно все ей выкладываю: как я расправился с любовником матери, как я молчал дома и ничего не рассказал ни отцу, ни брату. Потом о суде. Как моя мать сидела напротив меня и молчала. Так и не хватило ей мужества признаться в том, что она сделала. Она не созналась в своем предательстве, а ведь это оправдало бы мой поступок. И я сидел там спокойно, и мне было почти весело, когда судья обвинил меня в столь естественном поступке: избиении подонка, осквернившего лоно женщины, которая произвела меня на свет.

Дама уставилась на меня, раскрыв рот.

– Синьора, знаете ли, это можно выразить массой других способов… Но одно дело – когда это шутка, как если бы, например, Бениньи напрыгивал сзади на Карру^[1]. А здесь речь о моей матери.

Разницу синьора понимает. Неожиданно она снова становится серьезной. Наступает молчание. Тогда я пытаюсь снизить драматичность.

– Как сказал бы Полло, от «Beautiful»^[2] меня понос пробирает!

Вместо того, чтобы возмутиться, дама смеется: отныне мы единомышленники.

– А дальше что? – спрашивает она в нетерпении, чтобы услышать продолжение сериала.

И тогда я спокойно, без эмоций, продолжаю свой рассказ. Я объясняю ей, почему я хотел уехать в Америку: я хотел спрятаться там на курсах графики.

– И поскольку даже в большом городе можно случайно встретиться, лучше совсем оттуда убраться. Начать новую жизнь, встретить новых людей, и главное – никаких воспоминаний. Первый год был мучительным: как трудно было говорить по-английски, хорошо, если случайно встречался итальянец, который мог помочь. Все очень интересно, жизнь, наполненная красками, музыкой, звуками, движением, праздниками, событиями. Все вокруг шумит, не затихая. Ни в одном разговоре не звучало ее имя, ничто о ней не напоминало даже намеком. Баби. Это были бессмысленные дни, когда сердце отдыхало, и душа и мозги тоже. Баби. И невозможно вернуться к прошлому, оказаться под ее окнами, встретить случайно на улице. Баби. В Нью-Йорке – ни малейшей опасности… В Нью-Йорке не звучит песня Баттисти: «И если вдруг я вспомню о тебе, просто подумаю, что тебя нет, и незачем страдать, потому что знаю, я знаю точно: ты не вернешься»^[3]. И не нужны лицемерные уловки, чтобы не оказаться в местах, где она тоже бывает. Баби.

Дама улыбается.

– Я тоже знаю эту песню. – И она напевает что-то невразумительное.

– Да-да, именно эта.

Я пытаюсь прервать этот концерт самодеятельности. Меня спасает самолет. Тр-р-р. Сухой, металлический звук. Резкий рывок – и самолет слегка встряхивает.

– О Боже, что это? – синьора наваливается на мою правую, единственную свободную руку.

– Это шасси, не волнуйтесь.

– Да как же не волноваться! Это от них столько шума? Такое впечатление, что они отвалились.

Невдалеке стюардесса и другие члены экипажа садятся на свободные места и на какие-то странные боковые сидения рядом с выходом. Я ищу глазами Еву, нахожу ее, но она больше не смотрит в мою сторону. Синьора пытается отвлечься самостоятельно. Ей это удается. Она отпускает мою руку в обмен на последний вопрос.

– Почему у вас все закончилось?

– Потому что Баби нашла другого.

– Да как же так? Она же была ваша девушка? После всего, что вы мне рассказали?

Похоже она получает удовольствие, вставляя мне в рану палец. Приземление отошло на задний план. Дама забрасывает меня вопросами до последнего момента и даже в запальчивости переходит на «ты». И заходит еще дальше.

– С тех пор, как вы расстались, ты занимался любовью с какой-нибудь другой женщиной? – И новая пикирующая бомбардировка: – Вы бы смогли начать сначала?

Я пережидаю этот шквальный огонь.

– А простить ты мог бы? Ты об этом говорил с кем-нибудь?

То ли от пива, то ли от ее настойчивых вопросов у меня закружилась голова. А может, она заразилась от любви, которую мне никак не забыть. Я уже ничего не понимаю. Слышу только барабанную дробь мотора и характерный звук турбины перед заходом на посадку. А-а! У меня идея, я знаю, как спастись от этого допроса…

– Смотрите, огни посадочной полосы. Мы, похоже, не успеем приземлиться, – говорю я со смехом, снова чувствуя себя хозяином положения.

– О Боже, правда, вот они…

Она в ужасе прилипает к иллюминатору: смотрит на самолет и крылья, они почти касаются земли и неуверенно дрожат. Легким движением старой пантеры она хватает на лету мою правую руку. Снова смотрит в иллюминатор. В следующий миг она вжимается затылком в подголовник и изо всех сил упирается ступнями в пол, будто хочет сама затормозить ногами. В мою руку вонзаются ее ногти.

Мягкий рывок, самолет касается земли. Турбины сразу же начинают вращаться в противоположном направлении, громадная стальная масса дрожит всеми своими креслами, кресло моей соседки – не исключение. Та держится до конца. Крепко зажмурившись, она вцепилась в мою руку и дрожит.

Командир корабля объявляет, что мы приземлились в римском аэропорту Фьюмичино.

– Температура за бортом…

В задних рядах сделали скромную попытку поаплодировать, но сразу затихли: этот обычай постепенно уходит в прошлое.

– Ну вот, все прошло нормально.

Синьора облегченно вздыхает:

– Слава Богу!

– Может быть, еще увидимся.

– Да, мне было очень приятно поговорить с тобой. А все, что ты мне рассказывал, – это правда?

– Это такая же правда, как и то, что вы чуть не оставили меня без руки.

Я показываю ей правую руку и следы от ногтей.

– Ой, простите меня.

– Да ничего.

– Покажите-ка.

– Да нет, серьезно, ничего страшного.

В салоне один за другим начинают звонить мобильники. Пассажиры улыбаются и принимают умиротворенный вид, как это обычно бывает после посадки. Многие открывают верхние полки и вынимают пакеты с подарками из Америки, более или менее бесполезными вещами; потом выстраиваются в проходе, надеясь выйти побыстрее. После стольких часов неподвижности, когда, сидя в своих креслах, ничего не остается, как подводить итоги прожитых лет, можно снова вернуться к суетливой жизни, когда некогда думать, когда принимаются неправильные решения, – вернуться к последнему рывку перед финишем.

– До свидания.

– Спасибо, удачного дня.

Более или менее симпатичные стюардессы выстроились у выхода из самолета. Ева с профессиональной улыбкой прощается с пассажирами.

– Спасибо за пиво.

– Это моя работа, – она улыбается мне более естественной улыбкой. А может, мне так кажется.

– Если у тебя будут проблемы… – Я протягиваю ей карточку.

Она смотрит на нее в нерешительности: там мой римский телефон.

– Эта карточка – мой экзамен на курсах по графике.

– Хорошо сдал?

– Все остались очень довольны. Им показалась гениальной моя идея поделить ее на две части: белую и голубую.

– Очень мило.

Она кладет карточку себе в карман. Я не решился сказать ей, что я из Лация, и начал спускаться по трапу.

Мягкий сентябрьский ветерок. Солнце восходит, всего лишь половина девятого. Идеальное время для прибытия. Приятно снова стучать ногами по земле после восьмичасового перелета. Садимся в автобус. Оглядываю своих попутчиков.

Несколько китайцев, толстый американец, молодой парень, который непрерывно слушает свой Samsung YP-T7x в 512 МБ, я много таких видел в Нью-Йорке. Две подруги возвращаются из отпуска: они не разговаривают друг с другом, наверное, устали от долгого совместного путешествия. Влюбленная парочка. Они смеются, все время переговариваются о чем-то, шутят. Я завидую им или, лучше сказать, мне нравится смотреть на них.

Ко мне подходит моя соседка, пухленькая дамочка, которая теперь знает все о моей жизни. Смотрит на меня с улыбкой, будто говорит: «Ну вот, все прошло хорошо, не так ли?». Я киваю. Немного раскаиваюсь, что столько ей рассказал. Потом успокаиваюсь: ведь я ее больше никогда не увижу.

Проверка паспортов. Несколько овчарок на поводке нервно прохаживаются взад-вперед в поисках кокаина или травки. Собаки с добрыми глазами недовольно осматривают нас всех по очереди, они готовы на многое, лишь бы их оставили на этой работе. Полицейский рассеянно листает мой паспорт. Потом передумывает, возвращается на пропущенную страницу, снова внимательно ее просматривает. Сердце мое начинает стучать быстрее. Все в порядке. Я ему не интересен. Меня это развеселило, я забираю паспорт и кладу его в карман. Забираю свой багаж. Я свободен, выхожу, я снова в Риме.

Я был в Нью-Йорке два года, а такое впечатление, что я уехал вчера. Быстро иду к выходу. Натыкаюсь на людей, катящих чемоданы; какой-то тип, запыхавшись, бежит на посадку, наверное, опаздывает на рейс. По ту сторону ограждения чьи-то родители ждут детей, а те еще не прилетели. Красивые девушки с остатками летнего загара ждут своих любимых или тех, кто ими когда-то был. Скрестив руки на груди, прогуливаясь или стоя на месте, с взволнованным или спокойным взглядом – так или иначе они ждут.

– Такси, вам нужно такси? – «левый» таксист бежит прямо на меня, притворяясь честным. – Я с вас недорого возьму.

Я не отвечаю. Он понимает, что со мной дело не выгорит, и отстает. Осматриваюсь. Красивая, элегантная женщина в светлом костюме и с легкими золотыми украшениями на шее спокойно наблюдает за моим передвижением. Красивая. Улыбаюсь ей. Она кивает, и в этом незначительном кивке скрыто все: изменить?.. Я бы не прочь, но не могу, вот бы стать свободной! Потом отводит взгляд: она передумала.

Я продолжаю оглядываться по сторонам. Все как обычно. Какой дурак. Конечно же. Чего ты ожидал? Ты ищешь кого-то? И вот для этого ты вернулся? Значит, ты так ничего и не понял, ты еще ничего не понял. Мне смешно, какой же я кретин.

 

* * *

 

– Он должен бы уже прилететь…

Спрятавшись за колонной, она не произносит ни слова, но сердце стучит, она мысленно говорит сама с собой. Может быть, чтобы заглушить стук сердца, набирается мужества. Делает глубокий вдох и медленно выглядывает из-за колонны.

«Вот он. Я знала, я так и знала!»

Она чуть не выпрыгивает из укрытия.

«Я просто не верю… Стэп. Я знала, я знала, была уверена, что он сегодня возвращается. Поверить не могу. Мамочка, как же он похудел. Но все же улыбается. Да, кажется, он в форме. Может быть, даже счастлив? Может быть, ему там даже было классно. Да что же это я такая дура? Я что, ревную? Да какое я имею право? Никакого… ну и что? Мама дорогая, что же я делаю? Серьезно, я больна, просто больна. То есть я счастлива. Он вернулся. Поверить не могу. О Боже, он смотрит на меня!»

Она снова прячется за колонну. Вздыхает. Сильно зажмуривает глаза. Головой прислоняется к холодному белому мрамору, руки прижаты к колонне. Замерла. Глубокий вздох. Уффффф. Выдох… Фьюююююю. Вдох… Она открывает глаза. Мимо проходит турист, смотрит на нее в недоумении. Она ему улыбается, как бы давая понять, что с ней все в порядке. Но это неправда. Это очевидно.

«Вот черт, он меня видел, я чувствую это. О Боже, Стэп меня заметил, я знаю.»

Она снова выглядывает из-за колонны. Стэп проходит мимо, как ни в чем не бывало.

«Да нет же, ну и дура. Да если бы даже и заметил…»

 

* * *

 

Ну, вот и я. Я вернулся. Это Рим. Точнее, Фьюмичино. Иду к выходу. Прохожу через стеклянные двери и выхожу на улицу. Вереница такси. Но именно в эту минуту у меня появляется странное чувство. Мне кажется, что кто-то наблюдает за мной. Резко останавливаюсь. Да нет, все в порядке. Хуже нет, когда ждешь чего-то особенного… А ничего не происходит.

 

 

Восход окрасил в оранжевый цвет редкие облака, разбросанные по небу. Побледневшая луна прячется за опущенные листвой ветки. Вдали слышны нервозные звуки трассы. Из какого-то окна доносится музыка, медленная и приятная. Теперь фортепьяно звучит заметно лучше. Все тот же парень, только повзрослевший, снова готовится к экзаменам по специальности. Внизу при свете луны белеют линии теннисного корта, а бассейн со спущенной водой грустно ожидает следующего лета. И так – каждый год. Как обычно, зануда-служащий слил воду слишком рано. На втором этаже многоквартирного дома среди ухоженных растений и поднятых деревянных жалюзи слышен смех девушки.

– Даниела, ты повесишь когда-нибудь трубку? У вас же есть мобильники, отец кладет вам деньги чуть ли не каждый день! Что вы виснете на домашнем?

– Ты же знаешь, мам, здесь не берет! Связь только в гостиной, а там вы вечно сидите и слушаете!

– Мы вообще-то живем в этом доме!

– Ладно, мама. Я с Джули говорю. Сейчас доскажу кое-что и повешу.

– Да вы же весь день в школе вместе были. Что там такое случилось с тех пор? А? Что тебе такое срочное надо ей рассказать?

Даниела рукой закрывает трубку.

– Слушай, даже если это всего лишь глупость, я бы сама хотела решать, говорить мне ее кому-то или нет, ясно?

Даниела поворачивается спиной к Раффаэлле, думая, что так будет понятнее, что правда на ее стороне. Мать пожимает плечами и отходит. Даниела краешком глаза видит, что осталась одна.

– Джули, слышала? Мне надо вешать трубку.

– Ну так на чем мы остановились?

– Что там и встретимся.

– Да я не про это!

– Слушай, я все решила, – Даниела в волнении оглядывается. – Сейчас, когда все торчат дома, не самый подходящий момент говорить об этом!

– Но Дани, это слишком важно! Нельзя же решать это так… на ходу!

– Слушай, давай поговорим прямо на вечеринке!

– Ну ладно, как хочешь. Тогда встречаемся через сорок пять минут. Успеешь?

– Нет, давай хоть через час пятнадцать!

– О'кей, пока.

Дани вешает трубку. Какой же Джули бывает невыносимой. Она что, не понимает, что ей нужно на полчаса больше? Я должна классно выглядеть, просто супер. В жизни не так уж часто выпадает такой вечер, и к нему надо подготовиться. Она смеется про себя: даже наоборот, такого больше не случается никогда. Обычно «это» происходит, когда ты меньше всего ждешь. Она идет в свою комнату и впервые не знает, какое белье надеть. Она чувствует себя необычно – до странности неуверенной в себе. Потом успокаивается. Это естественно – так себя чувствовать: никто не знает, как все будет, когда тебе предстоит впервые заняться любовью. Она глубоко вздыхает. Правда.

Единственное, в чем она уверена: это случится сегодня вечером, и с ним. Именно в эту минуту она сталкивается в коридоре с Раффаэллой.

– Даниела, можно узнать, о чем ты сейчас думаешь?

– Да ни о чем, мама… о всякой ерунде.

– Если это ерунда, думай о чем-нибудь поважнее!

В какой-то миг Даниелу распирает желание рассказать ей обо всем. О своем важном и, главное, бесповоротном решении. Но она сдерживает порыв. Она понимает, что тут ей и придет конец.

– Конечно, мама, ты права.

Не стоит с ней спорить. Они улыбаются друг другу. Затем Раффаэлла смотрит на часы в столовой.

– Ну, что ты скажешь? Просила ведь отца приехать до нашего отъезда к Пентести, а они живут в Ольджата. Ни разу в жизни не сделает мне приятно…

 

 

– Стефано!

Прямо передо мной, посередине улицы, стоит мой брат.

Я улыбаюсь.

– Привет, Па. Мне очень приятно снова его видеть. Я просто в восторге, но мне удается этого не показать.

– Ну как ты? Представить себе не можешь, сколько я думал о тебе.

Он крепко меня обнимает. Изо всех сил сжимает в объятиях. Мне это приятно. На минуту вспоминаю последнее Рождество, что мы провели вместе. Перед моим отъездом. И ту пасту, которую он приготовил и которая, как он думал, мне не понравилась…

– Ну, как ты, развлекся в далекой Америке?

Он берет у меня сумку. Естественно, ту, что полегче.

– Да, там было классно, в далекой Америке. Кстати, а почему в далекой?

– Ну, так принято говорить.

Мой брат знает, как принято говорить. Конечно, времена изменились. Он смотрит на меня счастливым взглядом и улыбается. Он искренне рад. Он по-настоящему любит меня. Хотя мы с ним совершенно разные. Он напоминает мне Джонни Стеккино.

– Слушай, что ты смеешься?

– Да так просто.

Я смотрю на него внимательнее. Подтянутый такой, в новой свежей рубашке, легкие темно-коричневые брюки с отворотом внизу, пиджак в клеточку и наконец…

– Эй, Паоло, а где твой галстук?

– Да я летом его не ношу. А что, так плохо? – Не дожидаясь ответа, он делает жест рукой: – Вот мы и пришли. Смотри, что я себе купил… Он показывает на предмет своей гордости: – «Ауди 4», последняя модель. Нравится?

Как при виде такого восторга сказать, что нет?

– Красота, классная штука.

Он нажимает на кнопку брелока, который держит в руке. Раздаются два всхлипа, дважды мигают фары, и все гаснет. Паоло открывает багажник.

– Давай сюда сумки.

Кидаю туда две американские сумки вдобавок к той маленькой, которую он уже аккуратно положил на дно.

– Только не гони… – И тут мне в голову приходит идея. – Дай мне попробовать?

Он смотрит на меня. Выражение его лица меняется. Сердце замирает. Но братская любовь одержала верх.

– Конечно, держи.

Он натянуто улыбается и бросает мне ключи с пультом. Сумасшедший. Не дай Бог иметь такого брата, как я. А уж если он просит проехаться на такой новенькой «Ауди 4». Я усаживаюсь за руль. В салоне – запах новой машины, она само совершенство, разве что немного узковата. Загорается панель, я завожу мотор.

– Она легко идет.

– Знаешь, она еще на обкатке…

Он смотрит на меня с беспокойством и пристегивается. А мне, возможно, из-за того, что наконец-то я вернулся в Рим, хочется кричать от радости; а может быть, мне просто хочется сбросить с плеч эти два года молчания; и я со всей злости, накопившейся вдали от родины, давлю на газ. Машина срывается с места.

«Ауди 4» виляет задницей, вздымается на дыбы, ревет, шины шуршат по горячему асфальту. Паоло вцепился обеими руками в ручку над окошком.

– Ну вот, я так и знал, так и знал! Ну почему с тобой вечно одна и та же история?

– О чем ты? Я ведь только что сел за руль.

– Я имею в виду, что с тобой никогда нельзя быть спокойным!

– Хорошо. – Я уменьшаю скорость, сворачиваю с дороги и еще немного играю с рулем, почти касаясь крылом дорожного ограждения. – Ну, успокоился?

Паоло усаживается поудобнее на сиденье и снимает пиджак.

– С тобой никогда нельзя быть спокойным.

– Да ладно тебе, ты ведь знаешь, я прикалывался. Не волнуйся, я изменился.

– Еще изменился? И насколько же?

– Этого я пока не знаю, вот – вернулся в Рим проверить.

Мы молчим.

– Курить здесь можно?

– Я бы не хотел.

Вставляю сигарету в рот и нажимаю на прикуриватель.

– Что ты делаешь, я же сказал…

– Тебя подвело твое «Я бы не хотел».

– Вот видишь… ты изменился. К худшему.

Смотрю на него с улыбкой. Я его люблю. Он-то, кажется, всерьез изменился: выглядит более зрелым, настоящий мужчина. Прикуриваю «Мальборо медиум» и протягиваю сигареты ему.

– Нет, спасибо, – он чуть приоткрывает окошечко. Снова улыбается. – А знаешь, я тут встречаюсь с одной.

Мой брат старше меня на семь лет. Невероятно, но иногда он выглядит мальчишкой, когда рассказывает о приятных вещах. Я решаю ободрить его.

– Ну и как она, симпатичная?

– Симпатичная? Да она красотка! Высокая, блондинка, ты ее, наверное, знаешь: ее зовут Фабиола, занимается интерьерами. Она любит ходить только в изысканные места, у нее столько вкуса…

– Ага, понятно, ну конечно.

– Ну, ладно, ладно. Не остри тупым концом. Так она обычно говорит.

– Немного двусмысленно, тебе не кажется? Ей надо бы поосторожнее с такой фразочкой. В общем, теперь мне понятно, почему вы вместе.

– Ну да, у нас один настрой.

Один настрой. Ну что тут скажешь. Настрой может быть только у музыкальных инструментов. Или еще хуже – в психиатрии. А любовь – это когда дух захватывает, когда ни о чем не думаешь, когда ты скучаешь, если ее долго не видишь, когда, даже если никакого настроя нет, все равно классно, когда сходишь с ума… Когда при одной лишь мысли, что она может идти рядом с другим, ты готов одним махом переплыть океан.

– Это важно, что у вас совпадает настрой. Ну и… – Я думаю, что бы еще такое сказать. – Фабиола – красивое имя.

Очень банальная концовка. Но ничего лучше я не придумал. В глубине души мне фиолетово, но если бы я сказал, что имя это дерьмовое, Паоло бы огорчился. Для него очень важно мнение окружающих, Это самая большая фигня, какая только может быть. Окружающие – это кто? А наши родители – это что, тоже окружающие?

Он почти угадывает мои мысли:

– Знаешь, а у отца тоже есть кое-кто.

– Как я могу знать, если мне об этом никто не говорил?

– Моника – красивая тетка. Ей пятьдесят лет, но выглядит моложе. Она у него весь дом перетряхнула: выбросила кучу старья, обновила его полностью.

– И отца тоже?

Паоло хохочет как ненормальный:

– Ну это уж слишком!

Моего брата может привести в восторг любая фигня. Неужели он и раньше был таким? Когда возвращаешься после долгого отсутствия, все кажется немного другим.

– Они живут вместе, ты должен с ней познакомиться.

Должен. Что значит – должен? Я резко выворачиваю руль, пытаясь объехать типа, который маячит передо мной. Да двигай же попой! Я мигаю ему фарами, все без толку. Газую, притормаживаю. Резко пытаюсь объехать его справа.

Паоло упирается ногами в пол и хватается за подлокотник между нами. Я возвращаюсь в левый ряд и успокаиваю его.

– Все нормально. В Америке такое не выкинешь: там каждый миллиметр под контролем.

– Поэтому ты и вернулся сюда, чтобы оттянуться на моей машине, да?

– Как мама?

– Хорошо.

– Что значит «хорошо»?

– А что значит – «как мама»?

– Как же ты все усложняешь. Она успокоилась? У нее есть кто-нибудь? Ты ей звонишь? Она общается с отцом?

Мне никак не задать последний вопрос: она спрашивала обо мне?

– Она часто меня о тебе спрашивала, – он ответил только на этот вопрос. – Она хотела знать, звонил ли ты из Нью-Йорка, как у тебя дела на курсах и так далее.

– И что ты сказал?

– То немногое, что знал. Что на курсах все нормально, что, как ни странно, ты пока ни с кем не подрался, и еще немного насочинял.

– Что, например?

– Что у тебя там девушка, правда, итальянка. Если бы я сказал, что американка, она бы сразу поняла, что это лажа, – вы бы не смогли и парой слов перекинуться.

– Ха-ха, предупреждай, когда надо смеяться, это очередная острота?

– Еще я сказал, что ты там развлекаешься по вечерам, но никаких наркотиков. Зато множество друзей. В общем, что ты не собираешься возвращаться и тебе там по кайфу. Ну как тебе?

– Более или менее.

– То есть?

– У меня там были две американочки, и мы прекрасно ладили.

Он не успевает рассмеяться: я уменьшаю скорость и съезжаю с объездной направо. Еще раз притормаживаю на повороте, колеса скрипят, за моей спиной гудит какая-то старая тачка, я продолжаю съезжать как ни в чем не бывало и выруливаю на развязку. Паоло усаживается поудобнее. Достает с заднего сиденья пиджак. Пытается что-то сказать.

– Ты не показал поворот.

– Угу.

Едем молча. Паоло долго смотрит в окно, потом поворачивается ко мне, пытаясь привлечь мое внимание.

– Ну что еще?

– Как тогда закончился суд?

– Меня оправдали.

– То есть?

Он удивленно смотрит на меня.

Поворачиваюсь и заглядываю ему в глаза. Он молчит. Смотрит на меня спокойным взглядом. Не думаю, что он притворяется. Или он прекрасный актер. Паоло – хороший брат, но среди его гипотетических достоинств нет ни одного поразительного. Я смотрю на дорогу.

– Ничего особенного: меня оправдали и все.

– Как это? Объясни толком.

– Ты что, не знаешь, как это делается? Как и с амнистией на налоги или строительство, когда она проводится специально перед выборами. Тут та же история о преступниках, вроде меня, забывают, зато президент запоминается.

Паоло улыбается.

– Знаешь, я давно задаю себе вопрос, почему ты уделал того типа, что жил напротив нас.

– Трудно, наверное: вопрос задаешь, а ответа все нет?

– Ну, меня отвлекали кое-какие другие дела.

– В Америке ты бы и дня не продержался. Там нет времени задавать себе вопросы.

– Но я-то жил в Риме, и между аперитивом и капуччино задумывался об этом. И даже пришел к одному заключению.

– Вот это да! И к какому же?

– Что наш сосед каким-то образом надоедал маме: может быть, приставал или шутил как-то непристойно. Ты об этом узнал и бах-бах! Отправил его в больницу…

Я молчу. Паоло смотрит на меня в упор. Мне хочется уклониться от его взгляда.

– Но кое-чего я не понимаю, никак не могу въехать… Извини, но мама же была на суде и ничего не сказала, ну, как все было: что там такого этот тип ей говорил, в общем, почему ты так себя повел. Если б она рассказала что-нибудь, судья, может быть, что-то понял.

Паоло. Что он знает, Паоло. Бросаю на него взгляд, потом снова смотрю перед собой. На дороге, под колесами «Ауди 4» мелькают белые штрихи разделительной полосы. Один за другим, изредка чуть стертые. Слышен шум автострады. Вжиих. «Ауди 4» приподнимается и опускается при подъемах. Чувствуется каждый стык на дороге, но это не надоедает. Нужно ли сказать ему правду? Открыть одному человеку глаза на другого? Паоло любит маму такой, какая она есть. Он любит ее такой, какой ее видит. Или хочет видеть.

– Паоло, а почему ты об этом спрашиваешь?

– Да так, хочу знать…

– Что-то не сходится?

– В общем, да.

– А ведь это кошмар для тебя как коммерсанта.

Джованни Амброзини – так звали нашего соседа, я узнал это только на суде. Хотя нет, его фамилию я узнал раньше. Когда я позвонил в его дверь, фамилия была написана над звонком. Он открыл, он был в трусах. Как только он меня увидел, сразу прикрыл дверь. Я пришел просто поговорить. Попросить его сделать потише музыку. И вдруг сердце екнуло. Вот короткий миг, пока дверь была открыта, я увидел в щели ее лицо. И наши взгляды, встретившись, навсегда разошлись. Я никогда этого не забуду. Она была обнаженной, такой я не видел ее никогда. Она была красивой, такой я ее всегда любил… Моя мама. В постели чужого человека. Я помню сигарету у нее во рту. И ее взгляд. Как будто она хотела сжечь все дотла, и будто она хотела сказать: вот, мой мальчик, смотри, это жизнь, это и есть настоящая жизнь…

У меня до сих пор вскипает кровь при этом воспоминании. Так вот – Джованни Амброзини. Я схватил его за волосы и вытащил на лестницу. Он упал. Я разбил ему о ступени обе челюсти, ударив по затылку. Он цеплялся за лестничные перила, а я бил его башмаком в ухо, в лицо, по ребрам, давил каблуком пальцы, пока те не превратились в кашу. Пальцы, которые к ней прикасались.

Ну все, все, хватит, прошу тебя. Иначе не выдержишь. И ты всю жизнь будешь это помнить. Всю жизнь. Я смотрю на Паоло. Делаю глубокий вдох. Спокойно. Еще глубже. Спокойно. Наври что-нибудь.

– К сожалению, Паоло, не всегда все концы сходятся. Тот чудило меня достал, вот и все. Представь себе, мама тут ни причем.

Похоже, он рад. Ему приятно слышать эту версию. Он уставился в лобовое стекло.

– Ой, я забыл тебе кое-что сказать.

Я смотрю на него с беспокойством.

– Что еще?

– Я переехал. Живу по-прежнему в Фарнезине, но теперь у меня квартира с аттиком.

– Наконец-то позитивная новость.

– Хорошая?

– Просто супер. Тебе надо ее увидеть. Сегодня ночуешь у меня, идет? Номер телефона тот же. У меня друг в «Телекоме», он помог перевести номер на новый адрес.

Он улыбается, наслаждаясь этим своим мелким могуществом. Черт, как же я об этом не подумал! Слава Богу, что у него тот же телефон, он же у меня на визитке. Той, что я дал стюардессе. Еве, кнельке.

Улыбаюсь про себя.

Корсо Франча, Винья Стеллути, дальше – площадь Дельфийских Игр. Еду мимо улицы Колаянни, дальше – площадь Джачини. У светофора неожиданно тормозит мопед. Девушка. О Боже. Это она. Длинные светло-пепельные волосы выбиваются из-под шлема. Она теперь еще носит и кепку с козырьком. На ней – голубая курточка, точь-в-точь под цвет ее глаз, голубой i-pod. Да, похоже, она… Притормаживаю. Она раскачивает головой в такт музыке и улыбается. Останавливаюсь. Она трогается. Пропускаю ее. Она весело объезжает нашу машину. Благодарит меня кивком… сердце мое бешено стучит. Нет, не она. Но меня охватывают воспоминания. Как если бы ты стоял в море ранним холодным утром и кто-то тебя окликнул. Ты оглядываешься, здороваешься. Но когда оборачиваешься обратно и хочешь идти дальше, на тебя вдруг набегает волна. И вот я снова, против своей воли, оказываюсь в том месте, где я стоял два года назад, как потерпевший кораблекрушение. Ее предки уехали за город. Она мне позвонила и пригласила к себе. Поднимаюсь по лестнице. Дверь не заперта. Она оставила ее приоткрытой. Медленно вхожу.

– Баби, ты здесь? Баби…

Тишина. Закрываю дверь. Иду на цыпочках по коридору. Дохожу до спален. Из родительской едва слышна музыка. Странно, ведь она сказала, что предки уехали в Чирчео. Дверь полуоткрыта, за ней – слабый свет.

Подхожу ближе. Открываю дверь. И прямо у окна вижу ее, Баби. На ней – одежда матери: длинная кашемировая юбка с рисунком, прозрачная шелковая блузка песочного цвета расстегнута. Под ней виден бюстгальтер кремового цвета. Волосы заплетены во множество косичек. Баби кажется немного старше. Ей хочется выглядеть старше.

Она мне улыбается. В руке у нее – бокал, наполненный шампанским. Второй она наливает мне. Бутылку ставит в ведерко, наполненное льдом, стоящее на тумбочке. Вокруг горят свечи, и нас постепенно окутывает запах дикой розы. Она ставит ногу на кресло. Юбка распахивается, теперь виден ее высокий ботинок и нога, обтянутая тонким, медового цвета чулком в сеточку, на резинке. Баби выжидающе смотрит на меня, держа в руках два бокала, взгляд ее неожиданно меняется. Как будто она в один миг стала взрослой.

– Возьми меня, как будто бы я – это та… Та, которая тебя не хочет, та, которая каждый день изводит меня, стараясь нас разлучить.

Она протягивает мне бокал. Я выпиваю шампанское одним махом. Холодное, вкусное, великолепное. И целую ее со всей силой своего желания. Наши языки пахнут шампанским, они еле двигаются, усыпленные, опьяневшие… И вдруг они оживляются. Я провожу рукой по ее волосам и тут же запутываюсь в заплетенных косичках. И так держу ее голову в руках, она моя, вся моя… ее поцелуи становятся настойчивее. Она полностью овладела моими губами, такое ощущение, что она хочет проникнуть внутрь меня, проглотить меня, добраться до самого сердца. Но что ты делаешь? Остановись, оно уже и так твое.

Баби отрывается от меня и смотрит мне в глаза. Она и вправду похожа на свою мать. И мне страшно от ее напористости, я впервые вижу ее в таком состоянии. Она берет мою руку, приподнимает сбоку юбку и проводит ею… ведет ее выше и выше… по ноге. Откидывает голову назад. Глаза закрыты. На губах играет улыбка. Я ясно слышу ее громкий вздох. Она ведет мою руку все выше и выше. Медленно, медленно подводит ее к трусикам.

Вот они. Она медленно сдвигает их, и я пальцами попадаю прямо в нее. Баби вздыхает еще громче. Она расстегивает мне брюки и полная нетерпения, быстро их стягивает, я никогда ее прежде такой не видел. И нежно находит его. И замирает. Смотрит мне прямо в глаза. И улыбается. Лижет мне губы. Кусает меня. Она голодна. Она хочет меня. Она опирается о стенку, толкает меня, упираясь лбом в мой лоб, улыбается, испускает вздохи, начинает ласкать меня рукой по всему телу, и ее голодные глаза теряются в моих… Потом снимает трусики, дарит мне последний легкий поцелуй и нежно гладит меня под подбородком. Задрав юбку, встает на кровати на четвереньки. Переворачивается на спину и поднимает ко мне лицо.

– Стэп, прошу тебя, возьми меня силой, как если бы я была моей матерью, сделай мне больно… Прошу тебя, клянусь, я так хочу.

Это невероятно. Но я так и делаю. Я повинуюсь, и она начинает кричать, как никогда прежде, а я почти теряю сознание от удовольствия, от желания, от абсурдности всей этой ситуации, от любви, о которой я и мечтать не мог. Я все еще закипаю от удовольствия, вспоминая это, я закипаю…

– Эй, Стэп!

– Да?

Внезапно я очнулся. Рядом Паоло.

– Что с тобой? Ты встал посреди дороги.

– А?

– Вот теперь ты меня действительно удивляешь. Мы такие вежливые стали? Ни разу не видел, чтобы ты так делал: уступил дорогу девчонке, которая, к тому же, не права. Невероятно. Или Америка так на тебя подействовала, или ты и вправду поменялся. Или…

– Или?

– Или эта девчонка кого-то тебе напомнила. – Паоло поворачивается ко мне и смотрит в упор.

– Эй, не забывай, что мы братья.

– Вот именно. Именно это меня и беспокоит… Это я сострил, если ты не понял.

Паоло смеется. Я трогаю машину с места, стараясь совладать с собой. Мне это удается. Делаю глубокий вдох. Еще глубже. Как же больно осознавать, что эта волна будет накатывать на меня до конца жизни.

 

 

«BMW Z4» – классная машина. Не знаю, что бы я отдал за такую. Клаудио Джервази едет мимо Порта Пинчиана и останавливается перед витриной салона «BMW». Смотрит на нее как ребенок: восторженно, жадно, упрекая судьбу, которая лишила его надежды иметь такую вещь. Если бы Раффаэлла только знала, о чем он мечтает, проблемы ему были бы обеспечены. Если бы она узнала и все остальное – конец, ему крышка. Лучше об этом не думать. Она никогда не узнает. На этой мысли он останавливается, так как уже запарковался напротив входа в салон. Значит, можно бы и войти. Нет ничего плохого в том, что у тебя есть желания. Или это тоже считается грехом перед обществом? Клаудио – мастер аналогии. Так я хоть немного себя займу… Я только спрошу, сколько бы мне дали за мою машину в случае обмена. Может, мой старенький «Мерседес» прилично потянет. Конечно, пробег у него ого-го. Но зато он в отличном состоянии, я слежу за ним… Он обходит вокруг машины. Только одна царапинка, – это из-за Баби и Даниелы, вернее, из-за их манеры ставить «Веспу». Ну, посмотрим, что они мне скажут…

Клаудио входит в магазин. Ему навстречу спешит молодой продавец, одет он безукоризненно: красивый голубой галстук, под цвет костюма – прекрасно сидящего пиджака и узких брюк, из-под которых виднеются темные мокасины, довольно простецкие, но начищенные до блеска. Совсем как машина. Вблизи она кажется еще красивее. Небесно-голубого цвета, а салон чуть темнее, и все детали от руля до рычага коробки передачи обтянуты черной мягкой кожей. Глаз не отвести.

– Добрый вечер, я могу вам помочь?

– Да, я хотел бы узнать, сколько стоит эта «BMW». Это ведь «Z4»?

– Конечно, синьор. Максимальная комплектация, полный… четыре подушки безопасности, система курсовой стабилизации, разумеется, резина в комплекте… сейчас посмотрим… Синьор, вам повезло, сегодня у нас проходит акция. Для вас сорок две тысячи евро. Плюс-минус – договоримся.

Разумеется, будет плюс. Но то, что у них скидки, уже неплохо. Продавец улыбается, заметив, что он немного разочарован.

– Посмотрите, это же машина Джеймса Бонда.

Клаудио глазам своим не верит.

– Именно эта?

– Ну, нет, конечно! – продавец пытается определить по его глазам, не шутка ли это. – И знаете, почему? Потому что та, из фильма, была «Z3», «BMW» предыдущей серии, и ее уже наверняка отправили на слом или выставили на каком-нибудь аукционе! А эта – круче, такая была в «Двенадцати друзьях Оушена» или в «Одиннадцати», не помню уже. Короче, на ней ездили Джордж Клуни, Мэтт Дэймон, Энди Гарсиа, Брэд Пит, а теперь… поедете вы!

Клаудио слабо улыбается.

– Может быть…

Продавец понимает, что перед ним – классический тип «долгоиграющего» покупателя. Но он не знает настоящей правды. Перед мысленным взором Клаудио – беспощадная тень, ужасная голограмма, лазерная проекция, он цепенеет при одной мысли о жене. Парень надеется разогреть потенциального клиента с помощью дополнительной информации. Он кружит вокруг машины, выдавая цифры: скорость, расход топлива, всевозможные рабочие характеристики и, конечно, упоминает гибкие схемы продаж.

– Кстати… – Клаудио цепляется за последнюю фразу, и какая-то надежда звучит в его голосе. – Вы ведь принимаете машины в зачет?

– Конечно, а как же иначе? Хотя в данный момент вторичный рынок не слишком востребован.

Клаудио и не сомневался.

– А вы могли бы взглянуть? Она у меня здесь, на улице.

– Разумеется, пойдемте посмотрим.

Клаудио, в сопровождении продавца, выходит из магазина.

– Вот она.

Он с гордостью показывает свой темно-серый блестящий «Мерседес». Теперь молодой человек серьезен, внимателен и дотошен. Он осматривает машину, иногда касается ее, проверяя, не было ли восстановительных работ, не видных невооруженным взглядом. Клаудио старается его успокоить.

– Я проходил все ТО в срок, недавно вот резину поменял…

Продавец обходит машину и смотрит на другой бок, тот, что поцарапан «Веспой». Клаудио пытается отвлечь его внимание.

– А на прошлой неделе я сделал полный осмотр.

Но такого профессионала не проведешь.

– Ясно… а вот здесь вы не слабо стукнулись!

– Да это дочки. Тысячу раз им говорил: ставьте «Веспу» у стены, все без толку!

Продавец пожимает плечами, как бы говоря: «Ну, это не мои проблемы».

– Короче, ее можно выставить. Потом еще проверим двигатель, механик посмотрит. Ну, и если не будет каких-то проблем, думаю, вы можете рассчитывать на четыре – четыре с половиной тысячи евро.

– Да? – У Клаудио нет слов. Он надеялся на сумму в два раза больше. – Но ведь она девяносто девятого года.

– Правда? А я-то думал – двухтысячного. В общем, я вам назвал реальную цену, правильно?

Правильно? Ну да, все правильно. Так я тебе и поверил, что это правильно. По-твоему, я вам должен отдать плюс-минус тридцать семь с половиной тысяч евро. Клаудио решает больше не думать об этом.

– Да, ну хорошо.

– Ну, тогда до свидания. Если что, мы всегда на месте.

Молодой продавец энергично пожимает ему руку в уверенности, что более или менее его убедил. Потом протягивает ему листок с информацией по «BMW». Идя к машине, Клаудио рассеянно посмотрел на бумажку. Убедившись, что продавец зашел в магазин и не видит его, он разорвал листок и выбросил в ближайший мусорный ящик. Не хватало только, чтобы Раффаэлле попалась эта улика. Он садится в свой «Мерседес». Кладет руки на руль. Милый ты мой, ты же знаешь: я тебя никогда не предам! Затем вынимает мобильник, смотрит по сторонам и пишет смс. Посылает и, естественно, тут же стирает сообщение. И наконец, прикуривает «Мальборо»: – это последнее проявление настоящей свободы.

 

 

– Ну вот, Стэп, видишь, дом 237. Подожди, я открою ворота. Припаркуйся. Мое место номер шесть. – Паоло ужасно горд. Вынимаем сумки. – Лифт – прямо из гаража.

Это также предмет его гордости. Поднимаемся на шестой этаж. Дверь он открывает, как будто это сейф – сигнализация, два замка, железная дверь, на которой красуется его имя: Паоло Манчини – написано в рамке с золотым ободком. Выглядит ужасно, но я молчу.

– Видел? Я вставил свою визитку в рамку. Там есть и телефон. Неплохо придумано, правда? Что ты улыбаешься? Не нравится?

– Да нет, с чего ты взял? Думаешь, я тебе все время вру? Мне нравится. Вправду нравится, говорю же.

Паоло умиротворенно улыбается и пропускает меня в квартиру.

– Ну заходи, вот смотри…

Внутри неплохо: новый паркет, светлые тона, белые стены.

– Мебели пока маловато. Мне пришлось все тут переделывать. Смотри, я поставил диммеры, и теперь можно регулировать свет, как захочешь, видишь? – Он крутит один: увеличивает и уменьшает свет. – Клево, да?

– Супер.

Я так и стою в дверях с сумками в руках. Паоло сияет от радости, что так здорово все придумал.

– Давай покажу, где ты будешь спать, – он открывает дверь в конце коридора. – Вуаля!

Паоло стоит у открытой двери с широкой улыбкой.

– Э… – Должно быть, там какой-то сюрприз. Вхожу.

– Я забрал все твои вещи и привез сюда. Несколько свитеров, маек, худи. И еще смотри… – он показывает на картину, висящую на стене. – Осталась одна картина Андреа Пациенца^[4]. Только ее ты не сжег.

Я вспоминаю то Рождество двухгодичной давности. Наверное, он это замечает и ему становится неловко.

– Ну, ладно, я пошел к себе в комнату, а ты устраивайся.

Я кладу сумку на кровать. Открываю «молнию» и медленно вынимаю вещи. Свитера, спортивные куртки. Куртка «Abercrombie». Обесцвеченные джинсы марки «Junya». Светлая худи «Vintage 55». Аккуратно сложенные рубашки «Brooks Brothers». Складываю все в белый шкаф. Там много полок. Раскладываю на них вещи, которые достаю из другой сумки, на дне которой лежит бумажный сверток. Беру его и выхожу из комнаты. Паоло, в своей комнате, лежит, свесив ноги с кровати.

– Держи, – бросаю сверток ему на живот. Он сгибается пополам, как от удара, и сверток падает на кровать.

– Спасибо, с чего бы это? – он во всем ищет причину.

– Писк американской моды.

Паоло разворачивает бумагу и достает подарок. Он немного смущен.

– Спортивная куртка от «Fire». Там все такие носят.

Ему нравится.

– Примерю!

Он надевает ее прямо на пиджак и смотрится в зеркало. Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

– Прочная, блин! – это выражение не из его лексикона. Она ему и впрямь понравилась. – Ты точно угадал с размером.

– Носи на здоровье. По цене она потянет на половину твоего дома.

– Что, такая дорогая?

– Да нет, твоя квартира побогаче, да и размер побольше.

– Да, я знаю, Стэп, но…

– Паоло, я же пошутил.

Паоло облегченно вздыхает.

– Нет, серьезно, ты ведь за нее черт знает сколько отдал.

– Ты и представить себе не можешь, сколько я за нее заплатил.

Вот опять из него лезет коммерсант. Я иду в свою комнату. Начинаю раздеваться. Надо бы принять душ. Паоло входит в комнату, на нем по-прежнему надета куртка с болтающимся на воротнике ярлычком, в руках он держит пакет.

– У меня для тебя тоже есть сюрприз, – хочет мне его бросить, но передумывает и просто дает в руки. Кантовать нельзя. Вещь хрупкая.

С любопытством разворачиваю пакет.

– Это тебе на день рождения. – Ему удалось заинтриговать меня. – Это правда тебе на день рождения, который ты провел в Америке. Мы тогда тебя только по телефону смогли поздравить.

– Да, я слышал на автоответчике.

Я продолжаю разворачивать подарок, стараясь не думать о том дне. Но не могу отделаться от воспоминаний. 21 июля… Я нарочно тогда ушел из дома, чтобы не сидеть у телефона в ожидании звонка. Потом, вернувшись домой, увидел мигающий огонек автоответчика. Одно сообщение, два, три, четыре. Четыре сообщения, четыре звонка. Четыре возможности, четыре надежды.

Сначала первое. «Алло, Стефано, это папа… С днем рождения! Ты думал, я не помню?» Отец. Ему обязательно надо поюморить. Нажимаю кнопку и слушаю дальше. «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя! Стэп…» Брат. Это мой брат: пропел поздравление в трубку. Вот блин! Остается два сообщения. Следующее, предпоследнее. «Привет, Стефано…» Нет. Это мама. Молча слушаю. Голос ее звучит мягко, может быть, немного устало, он полон любви. Зажмуриваюсь. Сжимаю кулаки. Сдерживаю слезы. Сегодня мой день рождения, мама. Мне хочется веселиться, смеяться, быть счастливым, мама… Да, я тоже по тебе скучаю. Я по стольким вещам скучаю… Но сегодня у меня нет никакого желания думать об этом… не хочу. «Еще раз поздравляю, Стефано, и умоляю, звони мне, когда захочешь. Целую».

Итак, осталось еще одно сообщение. Беззвучно мигает зеленый огонек. Я сижу и смотрю на него. Он медленно загорается и гаснет. Этот зеленый огонек мог бы быть самым дорогим подарком в моей жизни. Он мог бы подарить мне ее голос. А вдруг она тоже скучает по мне? На минутку вернуться назад, в прошлое, может, начать сначала… Я мечтаю еще минуту. Потом нажимаю на кнопку. «Привет, пропащий! Ну, как ты там? Как же приятно слышать твой голос, хотя бы по автоответчику! Ты даже не представляешь, как я по тебе скучаю! Рим опустел без тебя. Ты ведь узнаешь меня? Это Паллина. Конечно, мой голос стал чуточку взрослее. Так вот, мне надо рассказать тебе кучу новостей. С чего бы начать? Надо подумать… Я долго могу разговаривать, предки уехали за город, я звоню из дома, потом придет счет, но это как раз классно: они меня тут разозлили. Вот я их и накажу, ха!» Она смешит меня, я рад ее звонку. Слушаю ее, улыбаясь. Но не буду врать, улыбка вымученная. Я ждал не этого звонка. Без того голоса, которого я так жду, день рождения не день рождения. Мне кажется, я даже еще не родился.

Прошло два года, и вот я вернулся.

– Ну, что скажешь, нравится?

Я уже полностью развернул обертку и теперь держу в руках коробочку.

– Это последняя модель: классная «Nokia».

– Мобильник?

– Супер, да? Берет везде. Прикинь, я достал его через одного друга, в магазинах таких нет еще. Это «семидесятая», в ней есть все, что надо, и она такая маленькая. Умещается в кармане пиджака.

Он кладет его себе в карман, чтобы я убедился, что это правда.

– У тебя и в самом деле продвинутые друзья.

– О-па, видал? Вот так он открывается, а можно убрать звук и поставить вибрацию. Держи.

Он даже не заметил мою шутку. Смотрит на меня выжидающе.

– Спасибо, – это все, что я в состоянии вымолвить. – Мне как раз нужен телефон.

– У тебя и номер уже есть: 335–80-80–80, легко запомнить, да? Это все мой друг из «Телекома».

Он лопается от гордости. За себя и за своих друзей. Теперь у меня есть номер телефона. Я сосчитан. Идентифицирован. Доступен. Наверное.

– Отлично! Но теперь мне бы хотелось принять душ.

Кидаю телефон на кровать.

Паоло выходит, покачивая головой:

– Смотри, будешь так его бросать, он долго не протянет.

Ничего тут не поделаешь, это мой брат. Такой зануда! Не верится, что оба мы родились из одного семени: нашего отца. Хочется так думать, во всяком случае. Включаю радио на тумбочке и настраиваю его. Раздеваясь, посмеиваюсь про себя. Мама родила Паоло от другого. Ну, это уж чересчур. Но тогда все хотя бы было понятно. Да нет, конечно. Тогда были другие времена. Тогда была любовь. Мне нравится эта мелодия. Подпеваю радио.

 

* * *

 

Я стою у дома Паоло. Мне было видно, как в квартире зажегся свет. Я знаю, что это новый дом его брата. Вот он, вижу. Стэп проходит мимо окна.

Значит, это его комната. Да он что, раздевается что ли? И что-то напевает себе под нос. Надеваю наушники. Включаю радио на своем сотовом. Переключаю каналы, пока не нахожу то, что, кажется, напевает Стэп. Что за канал? «Ram power» 102.7. «Живи и помни»^[5]. Ну и вкусы у Стэпа… Смотрю на часы. Уже поздно, надо идти домой. Родители меня ждут.

 

* * *

 

– Паоло, а полотенце у тебя есть?

– Я же положил в ванной. Все разложено по цветам: голубое – для лица, синее – для тела, и голубой халат – за дверью.

Да уж, по сравнению с ним Фурио – плохо организованный несмысленыш.

– Эй, Стэп, покажись-ка!

Выхожу в коридор.

– Боже, какой красавчик! Ты что, похудел?

– Да, в Америке в спортзалах занимаются по-другому. Куда больше бокса. На первых же встречах я понял, какие же мы все тормозные здесь в Риме.

– А ты реальный…

– С каких это пор ты так выражаешься?

– Я записался в спортзал.

– Ушам своим не верю. Давно пора! Ты же всегда мне зудел: да ты время тратишь в спортзале, да какая разница, какая у тебя фигура и так далее… А теперь что?

– Это Фабиола меня уговорила.

– Ну вот, видишь! Фабиола мне уже нравится.

– Она говорит, что я много сижу, и что мужчина к тридцати трем годам должен быть в полной форме.

– К тридцати трем годам?

– Она так говорит.

– Так ты мог два года еще жить совершенно спокойно.

– Я не хотел подчиняться правилам.

– Фабиола молодец, – я направляюсь в ванную – И куда ты записался?

– В «Roman Sport Center».

Пауза. Я снова появляюсь в дверях.

– Это тоже решила Фабиола?

– Нет, – он гордо улыбается, довольней своим выбором. – Я… ну… в общем, по правде говоря, она уже давно туда ходит.

– А, вот в чем дело…

Возвращаюсь в ванную и закрываю за собой дверь. Невероятно. Нет ничего хуже, чем ходить в спортзал со своей собственной девушкой. Вот ты лежишь под штангой и посматриваешь, кто там к ней подошел, что ей говорят, какой-нибудь лох начнет показывать ей, как надо правильно делать движение… и что там она делает, и как она отвечает… Ужас. Я часто таких вижу. После каждого снаряда – поцелуй. А в конце тренировки – один и тот же вопрос: «Что будем делать вечером?»

Потому что, если вы пара, у вас уже все расписано. Это же ясно, а иначе какая же вы пара? Во дают… А вот если ты «одиночка», тогда «Roman Sport» – это то, что надо. Мускулы сами собой работают за двоих, они должны показать себя в лучшем виде. Тренажеры и штанги только делают вид, что работают; на самом деле они молча наблюдают, как у них на глазах заводятся вполне