Эдвин Лефевр. Воспоминания биржевого спекулянта. Весной 1906 года я устроил себе короткий отдых в Атлантик-Сити

Глава 6.

Весной 1906 года я устроил себе короткий отдых в Атлантик-Сити. Я избавился от всех акций, и на уме у меня были только развлечения и смена обстановки. Кстати говоря, я вернулся к моим первым брокерам, братьям Хардинг, и играл очень активно. Я мог оперировать тремя или четырьмя тысячами акций. Это не намного больше, чем у меня бывало во времена незабвенной конторы «Космополитен», когда мне едва исполнилось двадцать. Но была существенная разница в марже. В «Космополитен» я работал с маржей в один пункт, а брокеры, которые на самом деле покупали и продавали для меня акции на Нью-Йоркской бирже, требовали существенно более высокого обеспечения.

Я уже рассказывал историю о том, как в «Космополитен» однажды продавал без покрытия три с половиной тысячи сахарных и как меня охватило предчувствие, что готовится что-то не то и надо закрывать торговлю. Это занятное чувство навещало меня довольно часто. Как правило, я поддавался ему. Но временами я плевал на предчувствие и говорил себе, что было бы просто дуростью менять свою позицию из-за слепого импульса. Я объяснял эти настроения расстройством нервов, причиной которого могли быть слишком много сигар, недосып, вялая печень или что-нибудь в этом роде. Всякий раз, когда случалось уговорить себя и не слушать внутреннего голоса, мне потом приходилось жалеть об этом. Я могу припомнить дюжину случаев, когда я испытал чувство тревоги и опасности и не продал, а на следующее утро я приходил в контору и узнавал, что рынок активен или даже растет, и тогда я говорил себе, как глупо было бы поддаться слепому импульсу и продать. Но уже на следующий день рынок начинал падать. Где-то что-то сорвалось с привязи, и если бы я не был столь разумен и логичен, то мог бы заработать, а не потерять. Причины были явно не физиологические, а психологические.

Хочу рассказать одну такую историю, потому что это имело последствия. Я приехал на отдых в Атлантик-Сити весной 1906 года вместе с приятелем, который также был клиентом братьев Хардинг. Я думал только об отдыхе, и рынок меня не интересовал ни с какой стороны. Я всегда мог оставить торговлю ради развлечений, если только, конечно, речь не шла об исключительно активном рынке, затрагивающем мои интересы. Сколько я помню, был рынок быков. Общие перспективы для бизнеса были благоприятны, и биржа слегка затормозилась, хотя настроение рынка было боевым и все указывало на рост цен.

Как-то раз, позавтракав, мы просмотрели утренние нью-йоркские газеты и, наскучив смотреть, как чайки подхватывают на мелководье мидий, чтобы потом с высоты двадцати футов сбросить их на плотный влажный песок и выковырять из разбитых раковин свой завтрак, решили прогуляться по набережной. Там это было единственное развлечение по утрам.

Было еще не жарко, мы медленно брели себе, убивая время и наслаждаясь солоноватым воздухом. Братья Хардинг держали на набережной отделение, и мы туда каждое утро заходили, чтобы узнать, что и как. Это была просто дань привычке, потому что никаких дел на рынке у меня не было.

В тот раз мы обнаружили, что рынок стал очень активным и сильным. Мой приятель имел на брокерском счете небольшой пакет акций, купленных им на несколько пунктов дешевле, а потому был настроен по-бычьи. Он расписывал мне, как хорошо держать акции в ожидании сильного роста цен. Я слушал его вполуха и из вежливости поддакивал. Я рассматривал доску котировок и отмечал изменения - курс почти всех акций шел вверх - пока не дошел до Тихоокеанской железной дороги. У меня возникло чувство, что эти акции следует продавать. Объяснить я ничего не могу. Просто возникло такое ощущение. Я попытался понять, почему должен этим заниматься, и не нашел никаких причин для того, чтобы выставить эти акции на продажу без покрытия.

Я уставился на последнюю цену Тихоокеанской железной дороги и скоро перестал видеть и саму доску, и что-либо иное. Меня наполняло единственное желание - немедленно выставить на продажу эти акции, и я не мог понять, почему должен этим заняться.

Должно быть, я в этот момент как-то странно выглядел, потому что мой приятель, стоявший рядом, внезапно тронул меня за плечо и спросил:

- Эй, в чем дело?

- Понятия не имею, - ответил я.

- Засыпаешь на ходу? - участливо спросил он.

- Нет, не засыпаю. Но вот что, я намерен продать эти акции. - Следуя наитию, я всегда получал прибыль.

Я подошел к столу, на котором лежали бланки брокерских приказов. Приятель следовал за мной. Я выписал требование продать на рынке тысячу акций Тихоокеанской дороги и протянул бланк управляющему. Он с улыбкой посматривал на меня, пока я писал и подавал ему бланк. Но, прочитав его, он перестал улыбаться и спросил: «Думаете, это разумно?» Я подтвердил взглядом, что со мной все в порядке, и он передал приказ оператору.

- Что ты задумал делать? - спросил мой приятель.

- Я их продаю!

- Продаешь что? - он был в недоумении. Если он на стороне быков, как же я оказался среди медведей? Что-то было неправильно.

- Тысячу акций Тихоокеанской, - ответил я.

- Почему? - его недоумение нарастало.

Ответить мне было нечего, и я просто пожал плечами. Но он, должно быть, решил, что мне кто-то шепнул, потому что взял меня за руку и вывел в холл, где нас не могли видеть и слышать ни другие клиенты, ни клерки.

- Ты что-нибудь слышал? - зашептал он прямо мне в лицо.

Он был сильно взволнован. Акции Тихоокеанской были среди его любимцев, и он, учитывая прибыли и перспективы компании, ставил на их рост. Но при этом он был готов покушать и медвежьи новости.

- Ничего! - ответил я.

- В самом деле ничего? - Он не мог скрыть своего недоверия.

- Просто ни единого словечка.

- Тогда какого черта ты их продаешь?

- Понятия не имею, - ответил я, и это была святая правда.

- Ох, Ларри, кончай скрытничать, - попросил он.

Он знал, что обычно я веду игру очень рационально и расчетливо. А тут я вдруг на бычьем рынке продал тысячу акций Тихоокеанской. Он предполагал, что должны быть убедительные причины, чтобы продать такой большой пакет на фоне сильного рынка.

- Я действительно не знаю, - повторил я, - Просто почувствовал, что-то должно произойти.

- Что должно произойти?

- Я не знаю. Я действительно ничего такого не слышал. Знаю только, что хочу продать эти акции. И пожалуй, продам-ка еще тысчонку.

Я вернулся в контору и отдал приказ о продаже еще одной тысячи этих акций. Если я был прав, продав первую тысячу, то просто грех было бы этим и ограничиться.

- А что может произойти? - продолжал настаивать мой приятель, который никак не мог смириться с тем, что не понимает моих действий. Если бы я сказал ему, что, по слухам, эти акции должны пойти вниз, он бы их тут же продал, даже не спросив, кто источник или почему вдруг вниз. - Так что должно произойти? - не успокаивался он.

- Да миллион вещей может случиться. Я сам толком не знаю, что. У меня нет никаких причин, и я не умею предсказывать судьбу, - отвечал я.

- Тогда ты сумасшедший, - сделал он вывод, - полный безумец! Продаешь такую кишку акций и сам не знаешь, почему. Ты в самом деле не знаешь, почему ты их продаешь?

- Я на самом деле не знаю, почему решил их продать, - я начинал уставать от препирательств. - Знаю только, что на меня нашло какое-то наитие. Просто захотел продать и продал. - Тут беспокойство стало настолько сильным, что я быстро вернулся и продал еще одну тысячу.

Для моего приятеля это было уже чересчур. Он крепко схватил меня за руку и сказал:

- Слушай, давай-ка двигать отсюда, пока ты не продал всю дорогу.

Но я уже продал достаточно, чтобы унять охватившую меня тревогу, так что охотно последовал за ним, даже не дождавшись отчета о выполнении приказа. Если бы у меня были веские причины так поступить, это была достаточно большая для меня линия - три тысячи акций, а не имея вовсе никаких причин, да еще на фоне очень сильного рынка, не выказывавшего ни малейших признаков спада, это был более чем достаточный риск. Поддерживало меня только воспоминание, что в прежние разы, когда мне вот так же хотелось продать и я удержался, то потом об этом жалел: я рассказывал приятелям о своих наитиях, и мне было сказано, что это вовсе не вздор, а работа подсознания, моего творческого ума. Этот тайный ум подталкивает художников делать всякие вещи, и они потом сами не знают, как до этого додумались. Может быть, у меня в голове застряла масса всякой незначительной мелочи, и когда ее скопилось много, то сработал кумулятивный эффект. Может быть, зацикленность моего приятеля на своей бычьей игре возбудила во мне дух противоречия, и тут под руку попалась Тихоокеанская дорога, которую тогда все усиленно расхваливали. Я не знаю, откуда и почему приходят эти предчувствия или озарения. Я знаю только, что вышел из конторы братьев Хардинг в Атлантик-Сити, продав на растущем рынке без покрытия три тысячи, акций Тихоокеанской железной дороги, и почувствовал себя наконец успокоившимся.

Мне было интересно, какую цену они взяли за последние две тысячи акций, и после ленча мы вернулись в контору. Там меня встретила радостная картина: рынок в целом оставался сильным, а мои акции пошли в рост.

- Твоя песенка уже спета, - откликнулся мой приятель. Было видно, как он рад, что не продал свои акции.

На следующий день рынок еще немного подрос, и мой приятель, не умолкая, радовался своим успехам. Но я был уверен в своей правоте, а в таких случаях я никогда не выхожу из себя. Чего ради? В этот же день ближе к вечеру акции Тихоокеанской дороги перестали расти, а перед закрытием торгов они начали падать. Цена очень быстро упала ниже той, по которой я продал свои три тысячи. Я окончательно уверился в своей правоте, а раз так, я решил продать еще немного. Так что прямо перед закрытием я продал еще две тысячи акций.

Вот такие дела: продал по наитию пять тысяч акций Тихоокеанской дороги. С той маржой, которая была у меня на счете, я бы не смог продать больше через контору Хардинга. Отпуск сломался. Для меня это была слишком большая линия без покрытия, поэтому той же ночью я вернулся в Нью-Йорк. Мне нужно было выяснить, что же все-таки случилось, и потому я решил вернуться к себе. Там я в случае чего смогу действовать быстро.

На следующий день пришли известия о землетрясении в Сан-Франциско. Там было настоящее бедствие. Но при открытии рынка акции понизились только на несколько пунктов. Бычьи силы продолжали работать, а публика сама по себе неспособна реагировать на новости. Такое можно наблюдать сплошь и рядом. Если, к примеру, для общего роста котировок есть солидное основание, то независимо от того, манипулируют быки рынком, как утверждают газетчики, или нет, но определенного сорта новости не могут оказать на рынок такое же влияние, какое они имели бы в атмосфере рынка медведей. Все зависит от направленности внимания. В этом случае биржа не оценила масштаб катастрофы просто потому, что не хотела. В тот же день, еще до закрытия торгов, котировки вернулись к прежнему уровню.

У меня были выставлены на продажу пять тысяч акций. Гром уже грянул, но мои акции устояли. Моя интуиция оказалась просто первоклассной, но мой банковский счет не возрастал - даже на бумаге. Мой приятель, который в Атлантик-Сити присутствовал при том, как на меня снизошло наитие продать акции Тихоокеанской дороги, был одновременно рад и огорчен.

Он говорил мне:

- Старичок, это было первоклассное прозрение. Но видишь, когда таланты и деньги одновременно играют за быков, нет резона сопротивляться. Они все равно выиграют.

- Дай только время, - возразил я.

Я имел в виду цены. Я не собирался закрывать операцию, потому что знал: ущерб от землетрясения ужасающ и моя железная дорога должна была пострадать чуть ли не сильнее всех. Сказать правду, полная глухота биржи к этому несчастью приводила меня в бешенство.

- А вот что ты намерен делать? - спросил я - Вложить в железнодорожные акции те миллионы долларов, которые компании потеряли от землетрясения? А после того, как они устранят ущерб, откуда возьмется прибыль для выплаты дивидендов? Самое большое, что ты укажешь сказать, это что разрушения не столь велики, как говорят. Но разве это причина, чтобы покупать акции пострадавших дорог? Ответь-ка мне!

На все это он смог ответить только следующее:

- Да, звучит серьезно. Но я тебе говорю, рынок с тобой не согласен. Лента-то не лжет, правда ведь?

- Ее правда иногда запаздывает, - возразил я.

- А знаешь историю? Кто-то говорил с Джимом Фиском за несколько дней до «черной пятницы» и привел десять причин того, почему золото должно упасть в цене, причем навсегда При этом он так разошелся, что в конце заявил Фиску, что намерен продать несколько миллионов. А Джим Фиск глянул на него и говорит: «Полный вперед! Продавай без покрытия и пригласи меня на свои похороны».

- Что ж, - сказал я, - если бы этот тип действительно выставил их без покрытия, он бы получил бешеную прибыль! Тебе бы самому лучше все-таки продать свои железнодорожные.

- Только не я! Я из тех, которые предпочитают не плевать против ветра и не плыть против течения.

На следующий день, когда в прессе появились подробности катастрофы, рынок начал сдавать, но все еще медленнее, чем следовало. Хорошо понимая, что ничто на свете не может устоять против сильного землетрясения, я удвоил ставку и продал еще пять тысяч акций. К этому моменту многие уже поняли, что произошло, и мои брокеры были на моей стороне. Ни в их, ни в моих действиях не было ни тени безрассудства. На следующий день рынок, наконец, начал реагировать должным образом. Начался настоящий обвал. И натурально, я не упустил своего шанса. Я еще раз удвоил и продал еще десять тысяч акций. Таков был единственно возможный способ игры.

Я не думал ни о чем, кроме того, что я прав - прав на сто процентов, и что удача свалилась на меня с неба. Теперь мне оставалось только воспользоваться ею. Я продал еще. Думал ли я в то время, что, выставив на продажу без покрытия такую громадную линию, я рискую и что подскок курса может сожрать не только бумажную прибыль, но и вложенные деньги? Я даже не могу сказать, задумывался ли об этом, но если и задумывался, то практически не принимал в расчет этой возможности. Это не было безрассудством. Я на самом деле играл осторожно, консервативно. Нет в мире сил, которые могли бы устранить последствия землетрясения, не так ли? Ведь компания не в состоянии за ночь восстановить разрушенные постройки, да еще бесплатно, задаром, не тратя денег, ведь не могла? Даже все деньги мира не помогли бы мгновенно устранить последствия катастрофы, так ведь?

Я не ставил деньги вслепую. Я не был безумным медведем. Я не был опьянен успехом или мыслью, что вся страна может рухнуть вслед за почти стертым с карты Фриско. Нет, конечно! Я не ожидал всеобщей паники. Уже на следующий день я закрыл сделку. Я сделал двести пятьдесят тысяч долларов. Тогда это был мой самый большой выигрыш с самого начала участия в спекуляциях. Все было сделано в несколько дней. Биржа не обращала внимания на землетрясение первые один или два дня. Они будут рассказывать, что причина в том, что первые сообщения были не столь уж тревожными, но я думаю, что дело в ином. Публике потребовалось время, чтобы изменить свое понимание Рынка акций. Даже профессиональные биржевики отреагировали большей частью с задержкой и без понимания.

У меня нет для этого никакого объяснения, ни житейского, ни научного. Я всего лишь рассказываю о том, что и почему я делал и что из этого вышло. Меня гораздо меньше занимала загадка моего наития, чем то, что оно принесло мне четверть миллиона долларов. Это означало, что, когда придет время, я смогу оперировать куда более мощными линиями акций.

В то лето я уехал на воды в Саратогу. Предполагалось, что это будет отдых, но я все-таки приглядывался к рынку. Прежде всего, я не так уж устал, и это меня не утомляло. А потом, все мои знакомые были так или иначе связаны с рынком. О нем мы, естественно, и говорили. Я заметил, что есть важная разница между разговорами о торговле и участием в торговле. Попадались собеседники, напоминавшие фельетонных клерков, которые хвалятся, что вчера круто поговорили со своим хозяином, как с подлой и ничтожной личностью.

В Саратоге у братьев Хардинг было отделение - здесь отдыхали многие из их клиентов. Но главной идеей, я думаю, была реклама. Отделение на курорте - это первоклассная реклама. Я к ним регулярно захаживал и проводил время среди таких же, как я. Управляющим был отличный малый из нью-йоркской конторы, который был занят поддержанием и налаживанием контактов с отдыхающими биржевиками, а при возможности был рад поучаствовать в бизнесе. Место было просто создано для распространения слухов о вероятных чемпионах - на бегах, на бирже и тому подобном. В конторе у Хардингов знали, что я не принимаю ничьих советов, поэтому управлявший никогда не подходил ко мне, чтобы доверительно шепнуть на ухо о новостях, полученных из нью-йоркского офиса. Он просто передавал мне телеграммы со словами: «Вот что они мне присылают» - или что-либо в этом роде.

Я, конечно, наблюдал за рынком. Для меня смотреть на котировочную доску и расшифровывать ее сигналы - это одно и то же. Я заметил, что моя приятельница. Тихоокеанская железная дорога, похоже, приготовилась расти в цене. Цены на ее акции были высоки, но их движение выглядело так, как будто их кто-то окупает. Я наблюдал за ними несколько дней и все больше убеждался, что их скупает кто-то очень не робкий, располагающий не только большими деньгами, но и знающий, что к чему. Он накапливал акции очень по-умному.

Как только я окончательно уверился в этом, я, естественно, тоже начал их покупать, примерно по 160. Он продолжал свое дело, и я покупал и покупал - порциями по пятьсот акций Чем больше я покупал, тем больше рос курс но безо всяких рывков, так что я чувствовал себя очень уверенно. Я не видел препятствий к их дальнейшему росту; лента об этом ничего не говорила.

Неожиданно ко мне подошел управляющий и сказал, что из Нью-Йорка его по телеграфу спрашивают - у них, естественно, была прямая связь с Нью-Йорком, - нет ли меня поблизости, а когда им ответили, что я здесь, пришел ответ: «Задержите его в офисе. С ним хочет говорить мистер Хардинг».

Я сказал, что, разумеется, задержусь, и купил еще пятьсот акций Тихоокеанской железной дороги. Я совершенно не представлял, о чем хочет со мной говорить Хардинг. Вряд ли о делах. Моей маржи с избытком хватало на покупку того, что я сейчас скупал. Очень скоро меня разыскал управляющий и попросил пройти к междугороднему телефону.

- Привет, Эд, - сказал я.

Но тут на меня обрушилось:

- Что за чертовщина с тобой происходит? Ты свихнулся?

- А ты? - огрызнулся я.

- Что ты там выделываешь? - послышалось из трубки.

- Да в чем дело-то?

- В том, что ты скупаешь эти акции.

- Но ведь с моим залогом все в порядке?

- Дело не в марже, а в том, чтобы не быть полным лопухом.

- Я что-то не улавливаю.

- Ты зачем скупаешь эти железнодорожные акции?

- Они собираются расти, - объяснил я.

- Расти, черт их дери! Ты разве не видишь, что инсайдеры просто скармливают их тебе? Ты для них просто легкая добыча. Лучше бы ты спустил эти деньги на скачках - все развлечение. Не позволяй им себя одурачить.

- Никто меня не дурачит, - возразил я. - Я об этом деле не говорил ни единой душе.

Но он продолжал наседать:

- Ты думаешь, что всякий раз, как ты влезаешь в эти акции, тебя будет спасать какое-нибудь чудо? Выбирайся отсюда, пока еще есть шанс. Просто преступление ставить на рост при такой цене, когда эти бандюги выбрасывают их прямо тоннами.

- Но лента говорит, что они их скупают, - настаивал я.

- Ларри, когда начали поступать твои приказы, у меня чуть сердце не лопнуло. Бога ради, не будь лопухом. Избавься от них! Прямо сейчас. Они могут рухнуть в любую минуту. Я свой долг исполнил. Будь здоров! - И он повесил трубку.

Эд Хардинг был большая умница, необычайно хорошо информирован и к тому же настоящий друг, бескорыстный и преданный. Еще важнее было то, что, как я знал, он занимал положение, позволявшее знать о многом. Я-то при покупке железнодорожных акций опирался только на свой многолетний опыт изучения ленты: я увидел в движении котировок определенные симптомы, которые обычно предшествуют существенному росту курса. Не знаю, что со мной случилось, но думаю, я решил, что вычитал на ленте признаки того, что кто-то скупает акции, просто потому, что умные манипуляции инсайдеров заставили ленту рассказывать эту лживую историю. Может быть, на меня произвели впечатления хлопоты Эда Хардинга, который пытался предотвратить то, что считал моей колоссальной ошибкой. Не могло быть никаких сомнений ни в его уме, ни в добросовестности мотивов. В общем, я не могу сказать, что подтолкнуло меня последовать его совету, но я последовал, да, я так и поступил.

Я продал все свои акции Тихоокеанской дороги. Ну, конечно, если было глупостью играть на их рост, то было бы столь же глупо не сыграть на их понижение. Так что, продав купленные без покрытия, я продал без покрытия четыре тысячи акций. Большую их часть я выставил по цене 162.

На следующий день директоры Тихоокеанской компании объявили о выплате десятипроцентных дивидендов. Сначала никто на бирже не мог этому поверить. Это было слишком похоже на отчаянные финты загнанных в угол игроков. Все газетчики набросились на директоров компании. Но пока мудрецы с Уолл-стрит пассивно размышляли, рынок вскипел. Акции пошли нарасхват, и в результате цена на них еще подскочила. Некоторые сделали на этом состояние, и позднее я слышал про довольно тупого специалиста, который по ошибке заработал триста пятьдесят тысяч долларов. На следующей неделе он уже продал свое место на бирже и стал сельским джентльменом.

Понятно, что в тот самый миг, когда я услышал о беспримерных десятипроцентных дивидендах, я осознал, что получил по заслугам, послушавшись не собственного опыта, а совета со стороны. Я пренебрег собственной убежденностью а послушал приятеля только потому, что тот был бескорыстен и обычно знал, что делает.

Как только эти акции пошли вверх, я понял, что сейчас играть на их понижение просто глупость. Все мои деньги лежали в виде маржи на счету в конторе Хардинга, и это было нормально. Удручало меня то, что ленту я прочел верно, но потом как дурак позволил совету Эда Хардинга сбить себя с толку. Но на сожаления не было времени, да и смысла в этом занятии никакого; что сделано, то сделано. Поэтому я распорядился избавиться от акций, выставленных на продажу без покрытия. Когда я послал приказ о закрытии этой операции, акции на рынке шли по 165, и при этой цене я уже терял три пункта. Но брокеры сумели закрыть сделку только по 172 и 174. Когда я получил брокерский отчет, выяснилось, что дружеское и доброжелательное вмешательство Хардинга обошлось мне в сорок тысяч долларов. Небольшая плата за недостаток веры в собственную правоту! Это был дешевый урок.

Я ни о чем не беспокоился, потому что лента утверждала, что цены будут расти и дальше. Это был необычный скачок цен, да и решение Совета директоров было беспрецедентным, но в этот раз я делал то, что считал разумным. Как только я дал приказ на покупку четырех тысяч акций, чтобы закрыть продажу без покрытия, я решил получить выгоду от дальнейшего роста, а лента говорила именно об этом. Поэтому я купил еще четыре тысячи акций и держал их до следующего утра. Потом я вышел из игры. Я не только вернул потерянные сорок тысяч, но еще и заработал пятнадцать. Если бы Эд Хардинг не попытался спасти мои деньги, я бы получил фантастическую прибыль. Правда, он оказал мне большую услугу, поскольку именно этот урок завершил мое образование в качестве биржевого спекулянта.

И дело здесь было не в том, что нечего слушать посторонних, а надо жить своим умом. Главным было то, что я обрел веру в себя и способность совершенно отказаться от прежних методов торговли. Эта история в Саратоге была моей последней ставкой на удачу, последней азартной игрой. После этого случая я начал думать не о движении отдельных акций, а об общих условиях рынка. В трудном ремесле спекуляции я сам себя поставил на более высокую ступень мастерства. Оказаться там было нелегко, и, видит Бог, у меня на это ушло много времени.