Оборона в составе замландского фронта

Благодаря героическим действиям кенигсбергских войск железная дорога и шоссе на Пиллау были отвоеваны у противника и Кенигсберг снова был связан с внешним миром. Появилась возможность устранить последствия непростительного промаха партийных инстанций и эвакуировать из района боевых действий многочисленное кенигсбергское население. Однако, вскоре в этих планах пришлось разочароваться. Пытались, правда, под непрерывным нажимом с моей стороны эвакуировать основную массу населения. Но подготовить в Пиллау необходимое для этого количество судов за короткое время оказалось невозможным и отправка людей шла медленно. Прибывающих из Кёнигсберга жителей пришлось отправлять в промежуточный лагерь и Пайзе, возле кёнигсбергского морского канала. Наспех организованный и плохо подготовленный, как нередко тогда случалось, лагерь этот вскоре оказался без продуктов, в бараках началась эпидемия. Женщины, разместившиеся там со своими детьми вскоре вновь появились у меня в Кёнигсберге с просьбой разрешить им вернуться в город, в свои квартиры и дома, где они могли, по крайней мере, питаться. Помимо всего прочего, они испытывали страх, не решаясь отправляться через море в Германию на крупных транспортные судах, особенно после того, как прошел слух, что два таких судна «Вильгельм Густлов» и «Штойбен» пошли на дно совсем своим живым и мертвым грузом. Несмотря на протест со стороны партии, которая требовала, чтобы я воспрепятствовал возвращению жителей насильственными действиями, я, не раздумывая, шел навстречу пожеланиям этих несчастных, людей, предоставляя им возможность остаться в Кенигсберге и избежать на время тяжких лишений. Из двух с лишним миллионов жителей Восточной Пруссии и Кёнигсберга многие тысячи отправлялись, в конце концов, на запад в эти трудные зимние месяцы, однако не столько по разработанному партией плану, сколько по собственной инициативе.

В Кёнигсберге начали, где надо и не надо, возводить баррикады, затеяли грандиозное переоборудование административного здания под бункер Коха, а на Парадной площади приступили к сооружению стартовой площадки для самолетов. Пришлось сносить целые массивы домов, на что потребовалось множество рабочих из числа гражданского населения, однако затея эта была совершенно лишней хотя бы потому, что самолетами мы совсем не располагали. Но все возражения против этих бессмысленных мероприятий остались гласом вопиющего в пустыне. После прорыва блокады крепости Кенигсберг Кох говорил теперь только о «крепости Замланд», он чувствовал себя «райхскомиссаром обороны» со всеми вытекающими отсюда полномочиями. Впрочем, это не означало, что он намеревался оставаться в этой крепости до самого конца. Наоборот, он уже приготовил на случай бегства в глубь Германии необходимые самолеты и корабли. У меня я крепости в те недели, когда кольцо окружения оставалось разомкнутым, Кох не появлялся. Кажется. один только раз он заскочил на несколько часов в Кёнигсберг, да и то вечером или, ночью. Видимо, он боялся показываться на глаза жителям города после того, как бросил нас на произвол судьбы своим позорным бегством. Другим большим несчастьем для гарнизона крепости, положившего столько жизней на прорыв ее блокады, было то обстоятельство, что теперь крепость начали грабить в военном отношении. Сначала у нас отняли обе боеспособные дивизии — Двенадцатую пехотную и Пятую танковую, направив их за пределы крепости. Затем у крепости забрали ряд специальных частей, подразделения зенитной артиллерии с 76 зенитными орудиями и другие мелкие подразделения. Из крепости вывезли даже часть артиллерийских снарядов. Исход защиты города был предрешен, даже профану стало ясно, что с оставшимися боеприпасами и вооружением мы не сможем противостоять противнику.

Тем временем Четвертая армия неуклонно шла навстречу своей судьбе. 13 марта русские, предприняв сильную атаку, перерезали временную дорогу по берегу залива, оборвалась последняя нить, связывавшая Кёнигсберг с Четвертой армией, которая, будучи прижата к заливу на очень узком участке, героически вела свои последние бои. Я как сосед должен был безучастно взирать на все это, не имея возможности помочь, поскольку такие действия были запрещены приказом сверху. Самым последним храбрым воинам еще удалось спастись, кое-кто переправился в конце марта на артиллерийских паромах и досках. С гибелью всей Четвертой армии штаб группы армий стал излишним (ввиду сокращения района боевых действий), поэтому он был эвакуирован. его место занял штаб уничтоженной Четвертой армии во главе с ее командующими генералом от инфантерии Фридрихом Вильгельмом Мюллером. Назначение командующим человека, который (в отличие от своего надежного предшественника) только что погубил целую армию и теперь должен был действовать в обстановке, грозившей новым окружением, окончательно подорвало веру и надежды солдат и их командиров. Этому генералу, выданному впоследствии греками расстрелянному за операцию на Крите, тем не менее нельзя отказать в личной храбрости — он вышел из Хайлигенбайльского котла в числе последних. Ко всему прочему, 10000 легкораненых солдат из котла Четвертой армии приказом были переведены в и без того переполненные лазареты крепости Кёнигсберг, хотя их следовало эвакуировать в тыл. В ответ на мой энергичный протест мне было заявлено, что эти солдаты в скором времени поправятся и послужат желанным пополнением для гарнизона крепости. В последний день перед началом заключительного сражения, когда крепость еще не была в кольце, я под свою ответственность эвакуировал этих солдат в Пиллау. Конечно, пришлось смириться с тем, что они в этот день стали досадной помехой на дороге в Пиллау для спешно эвакуировавшегося гражданского населения Кенигсберга. Но я, по крайней мере, был рад тому, что избавил их от катастрофы, в которой они уже ничем не могли помочь.

Последнее сражение

В оценке наступательных намерений русских мнение нового командования и мое значительно расходились. Штаб Четвертой армии опасался, что русские, обойдя Кёнигсберг, будут наступать непосредственно на Пиллау. Надо полагать, именно этими соображениями объясняется вывод Пятой танковой дивизии, Первой пехотной дивизии и других подразделений из подчинения крепости. В противоположность такому мнению, мы в Кёнигсберге считали, что противник бросит свои главные силы сначала на сам Кёнигсберг. После разгрома Хайлигенбайльского котла против крепости был поставлен весь Третий белорусский фронт под командованием маршала Василевского с его несколькими армиями, включая наиболее сильную — Одиннадцатую гвардейскую. Кроме того, после падения Данцига в конце марта сюда могли подтянуть и действовавшие там специальные подразделения и соединения. Уже во время последних боев в котле Четвертой армии мы наблюдали перегруппировку войск противника, который подтягивал освободившиеся в этом районе сильные соединения к линии обороны крепости. По ночам с горящими фарами двигались русские мотоколонны. Из-за острого недостатка боеприпасов наша крепостная артиллерия была неспособна даже помешать этим передвижениям. Каждый снаряд приходилось беречь для заключительного сражения. В перехваченных радиограммах русские командиры договаривались между собой о встрече в Кёнигсберге. Сосредоточение русских войск протекало без всяких помех и почти не маскировалось. Немецкая авиация была к тому времени уже не способна вести боевые действия. Танки противника беспрепятственно пересекали местность, хотя расстояние позволяло их обстреливать, а русская пехота спокойно занимала исходные позиции. В прошлом, разгадав наступление противника, мы с успехом применяли тактику отодвигания нашего переднего края обороны, в результате чего удар приходился по пустому месту. Теперь эта тактика не годилась потому что отступать было уже некуда. В сложившейся обстановке непригодными оказались и прочие методы, обычно применявшиеся в подобных случаях. И все же было необходимо попытаться отстоять крепость хотя бы потому, что население Кёнигсберга все еще верило в свою армию. Под ее защитой, возможно, удалось бы еще спасти жителей, эвакуировав их, сначала на Замландский полуостров, затем через Пиллау внутрь Германии и в Данию.

Разница между силами противника и нашими силами, особенно в авиации была колоссальной. Русские сосредоточили здесь под командованием маршала авиации почти треть всего своего воздушного флота, мы же не могли выставить ни одного боевого самолета. Наша зенитная артиллерия страдала от недостатка боеприпасов, поэтому ее пришлось использовать только в наземных боях. Примерно тридцати стрелковым дивизиям русских с нашей стороны противостояли лишь четыре вновь сформированные дивизии и фольксштурм. Так что примерно на 150000 наступающих приходилось всего около 35000 обороняющихся. После отвода Пятой танковой дивизии соотношение в танках равнялось 1:100. Крепости оставили всего одну роту штурмовых орудий. Материальное превосходство противника обеспечивалось отчасти за счет американских поставок оружия. Порой встречались танки «шерман», американские типы самолетов, не говоря уже о всякого рода прочем снаряжении. Насколько велико оказалось превосходство противника, мы смогли убедиться со всей очевидностью по пути в плен, следуя через район сосредоточения русских войск. Вокруг Кёнигсберга стояли орудие к орудию с огромными штабелями еще не израсходованных снарядов. Вопреки утверждениям Верховного командования все время говорившего об оголенности русских тылов, в каждом населенном пункте оказывалось полно войск. О насыщенности войск противника наглядно свидетельствует рассказ одного командира полка:

«После пленения нас провели, скорее всего намеренно, через русские позиции. Моему удивлению не было предела. Такого сосредоточения артиллерии мне еще не приходилось видеть. Одно орудие рядом с другим, батарея за батареей всевозможных калибров. Масса боеприпасов. Танки стоят бок о бок, один «сталинский орган» («катюша» — Прим. ред.) рядом с другим. Большая часть этого оружия даже не была в деле. По шоссе и проселочным дорогам в направлении Кёнигсберга непрерывно тянулись маршевые колонны всех родов войск. На каждом дорожном перекрестке, на каждой развилке стояли регулировщицы, отлично управлявшие движением техники и наших колонн. Куда бы мы ни приходили — везде русские солдаты. Даже если бы нам удалось бежать из Кёнигсберга, мы не прошли бы и километра, не натолкнувшись на русских. Дальнейший мой путь в плен пролегал через всю Восточную Пруссию. Сотни километров — и всюду та же картина».

2 апреля на моем командном пункте, находившемся в Кёнигсберге на Парадной площади появился генерал Мюллер — уже в качестве нового командующего Замландской группой войск. Как ни странно, несмотря на все пережитое в Хайлигенбайльском котле, он был полон иллюзий и не разделял моей пессимистической оценки обстановки. Он потребовал собрать всех командиров дивизий и спецчастей, а также, в первую очередь, всех партийных руководителей. В подвале университета он держал перед нами патетическую речь, пронизанную оптимизмом и верой в конечную победу. Из солдат Четвертой армии, уцелевших в последних боях и сохранивших лишь небольшое количество ручного огнестрельного оружия, он собирался сформировать боевую группу, снарядить ее и направить в Кёнигсберг.

Отсюда, говорил он, начнется потом широкое наступление, в результате которого русские будут изгнаны из Восточной Пруссии. Я возражал, объясняя ему, что даже для небольшого, частичного успеха потребуются по крайней мере 4-5 боеспособных дивизий. Где взять эти дивизии генерал Мюллер, конечно, не знал. Но он считал, что все как-нибудь образуется. Под конец личной беседы со мной он сообщил, что я в скором времени буду заменен на своем посту. Создается впечатление, что я недостаточно верю в оборонительные возможности крепости, тогда как здесь был бы на месте только непредубежденный человек. На мой вопрос, когда можно рассчитывать на замену, он ответил, что тут предстоят некоторые трудности. Поскольку другие командующие, его предшественники, дали мне настолько положительную характеристику, что он, вначале ничего не мог поделать, но будет добиваться моей замены через самого фюрера. Это была моя единственная беседа с генералом Мюллером.

Для уточнения обстановки в эти дни была произведена разведка боем. На основании показаний двух пленных мы пришли к убеждению, что русские в ближайшие дни предпримут генеральное наступление на Кёнигсберг. Неизвестен был только срок этого наступления — начнется оно пятого, шестого или седьмого апреля. При господствовавшей в городе неразберихе, когда военные перемешались с гражданскими, русские, естественно, могли заслать в крепость многочисленных шпионов и составить себе точную картину нашего положения. Несомненно, противник не раз сбрасывал в Кёнигсберг на парашютах немецких военнопленных и гражданских лиц. Кабель на улице Арндта прослушивался двумя представителями клики Зайдлица. На нашей передовой стали появляться немецкие солдаты — перебежчики, вырвавшиеся из русского плена. Однако, среди них попадались и посланцы «комитета свободной Германии» с письмами от немецких генералов, находившихся в русском плену, в частности, от Винцента Мюллера. Они призывали наших командиров к капитуляции и прекращению борьбы. Поэтому было подчас трудно определить, кто эти перебежчики — то ли честные немецкие солдаты, совершившие смелый побег из плена, толи предатели, состоявшие на службе у русских. Так, например, в конце марта перед сторожевым охранением 561 дивизии народных гренадеров появилась довольно большая группа солдат в немецкой форме. Они сказали, что бежали из плена и потребовали отвести их на командный пункт роты. Часовой, думая что так оно и есть, показал им дорогу. Войдя в бункер командира роты, они вытащили припрятанные у них пистолеты-пулеметы и открыли огонь. Наступило замешательство, используя которое они захватили около 20 солдат и сумели уйти с ними на русскую сторону. Так мы узнали, что теперь, когда нам приходилось вести тяжелейшие бои за нашу Восточную Пруссию, немецкие солдаты группы Зайдлица боролись столь коварными методами против своих соотечественников. Как в подобных случаях поступать нашим солдатам. мы не знали. Видно, борьба потеряла смысл, если немцы воевали против немцев.

1 и 5 апреля в результате сильных атак ударных команд противника на участке 69 пехотной дивизии в районе Годринена мы потеряли несколько бункеров. Контрудары, предпринятые с нашей стороны, позволили вернуть только часть утраченных позиций. Противник прорвал наш передний край обороны на участке между Шарлоттенбургом и озером Филиппа.

А 6 апреля русские войска начали генеральное наступление такой мощи, какой мне не доводилось испытывать, несмотря на богатый опыт на востоке и на западе. Около тридцати дивизий и два воздушных флота в течение нескольких дней беспрерывно засыпали крепость снарядами из орудий всех калибров и «сталинских органов». Волна за волной появлялись бомбардировщики противника, сбрасывая свой смертоносный груз на горящий, превратившийся в груды развалин город. Наша крепостная артиллерия, слабая и бедная снарядами, не могла ничего противопоставить этому огню и ни один немецкий истребитель не показывался в небе. Зенитные батареи были бессильны против тучи вражеских самолетов и к тому же им приходилось с трудом обороняться от танков противника. Все средства связи были сразу же уничтожены и лишь пешие связные пробирались на ощупь сквозь груды развалин к своим командным пунктам или позициям. Под градом снарядов солдаты и жители города забились в подвалы домов, скопившись там в страшной тесноте.

Шестого апреля неприятель предпринял массированную атаку на участке 548 дивизии народных гренадеров, только что занявшей позиции в районе Шарлоттенбурга. Русским сразу удалось вклиниться на большую глубину. Дивизия была отброшена почти до пограничного вала. Контратаки потерпели неудачу, не смог восстановить положение и брошенный в бой единственный резерв крепости — полк 548 дивизии народных гренадеров. 6 апреля я запросил у армии Пятую танковую дивизию, чтобы 7 апреля ввести ее в бой на участке 561 дивизии народных гренадеров и, действуя в западном направлении, вернуть утраченные позиции в районе Шарлоттенбурга.

День 7 апреля начался опять с массированного артиллерийского обстрела и сильнейших воздушных налетов на крепость, неприятель стремился расширить клин в районе Амалинау и Юдиттена. Армия ответила согласием на заявку крепости — бросить навстречу прорвавшемуся противнику Пятую танковую дивизию, чтобы вернуть Шарлоттенбург. Но пока оперативный отдел штаба крепости связывался с Пятой танковой дивизией, русские нанесли новый удар — во фронт Первой пехотной дивизии, примыкавшей слева к 561 дивизии народных гренадеров. Приказ о подчинении Пятой танковой дивизии аннулируется. Намечавшееся наступление на Шарлоттенбург отменяется. Вместо этого 561 дивизии народных гренадеров и Первой пехотной дивизии придаются группы танков для организации обороны. В упорной борьбе этот участок использования Пятой танковой дивизии для атаки в восточном направлении через Юдиттен отклоняется.

Тем временем на юге противник прорвал позиции 69 пехотной дивизии, выйдя к Прегелю. Следовало ожидать, что в ночь с 7 на 8 апреля неприятель попробует перебраться на северный берег. О ходе боев на южном участке, где держала оборону 69 пехотная дивизия, до сих пор, не удалось составить достоверной картины. Здесь русские сосредоточили для атаки большие силы, и тоже в западной части, избрав направлением главного удара район Кальгена — Понарта. В результате массированных атак стоявшие здесь части 69 пехотной дивизии были буквально опрокинуты. Упорные бои разгорелись за Главный вокзал. Луга южнее Мокрого Сада с началом русского наступления были затоплены, однако это явилось помехой не только для противника, но и для наших отступающих войск. Действовавшие здесь подразделения понесли особенно большие потери. О мощи наступления неприятельских войск дает представление рассказ командира орудия Дрегера из Первой роты Второго крепостного противотанкового полка:

«В начале апреля противник обстреливал отдельные форты на нашем участке у фольверка Кляйн Каршау. Потом русские, объявили через репродуктор, что мы должны сдаваться и т.д. По радио выступил якобы генерал Мюллер (приверженец Зайдлица). Передача сопровождалась исполнением старых немецких маршей. Объявленный срок был точно выдержан. Затем русские открыли ураганный огонь, после чего в 12-00 началось массированное наступление пехоты при поддержке танков. Противотанковый взвод, стоявший близ Праппельна был опрокинут, одно из орудий нашего взвода получило прямое попадание. Примерно в 200 метрах левее поселка Кальген русские прорвались в направлении Понарта. Вся линия пехоты от Праппельна до залива была уничтожена, оставшиеся в живых — взяты в плен. Атака продолжалась несколькими сильными волнами, некоторым русским удалось подойти к орудию на близкое расстояние, но мы вышли из этой опасной ситуации, бросив несколько ручных гранат. Нам также удалось подбить несколько танков, некоторые повернули назад. Местность, лежащая впереди, выглядела так, как бывает при побоище в буквальном смысле этого слова. Поскольку боеприпасы кончились, а наш левый фланг был оголен, мы вынуждены были отойти, предварительно приведя в негодность орудие. При этом я был ранен в обе руки. Ночью остатки подразделения вели бой в Шпандинене, утром 7 апреля — в Шёнбуше. Русские наступали на Шёнбуш со стороны Понарта, поэтому мы могли отступать только по направлению к Мокрому Саду. Луга по обе стороны дороги были затоплены и обстреливались противником. Под прикрытием дорожной насыпи, нередко проваливаясь в воду, мы сумели благополучно выбраться. Некоторые из отбившихся солдат пытались переправиться вплавь, но были уничтожены огнем русских пулеметов. В районе Мокрого Сада некоторые подразделения уже заняли позиции, в их числе были два противотанковых орудия. Остатки нашей роты тоже заняли позиции возле автогаражей Лигнерской казармы. На дороге к Шёнбушу противник несколько раз выставлял на позиция 120-мм орудия, но их всякий раз уничтожали вместе с расчетами наши противотанковые пушки. Просочившаяся по обе стороны пехота также была уничтожена. Та же участь постигла и мчавшееся к нашей позиции орудие на конной тяге — явление, мало вязавшееся с картиной современного боя. Но потом русские одолели нас четырьмя танками Т-34. Нашего лейтенанта убило. До самого вечера нас то и дело бомбили. Поскольку дорога к Главному вокзалу была уже в руках противника, нам пришлось отступить к верфи Шихау. Затем мы продвигались вдоль Прегеля. В сумерках, постоянно соприкасаясь с противником, мы перешли новый железнодорожный мост, вскоре после этого он был взорван. Наши надежды выйти из окружения рухнули. Во второй половине дня 8 апреля мы вместе с другими подразделениями заняли позиции на площади Эриха Коха (стадион Вальтера Зимона — «Балтика» — Прим. ред.). Ночью была сделана попытка вырваться из окружения, но под огнем противника она потерпела неудачу и 9 апреля около 8-00 нас взяли в плен».

Штабной офицер из «боевой группы Шуберта» так писал о боях на южном фланге:

«Утром 6 апреля противник начал генеральное наступление. После длительной артиллерийской подготовки русские, наступая при поддержке танков и самолетов с юго-запада на север, прорвали позиции на подступах к городу в районе Кальгена — Кляйн Каршау и продвинулись до промежуточных позиций, расположенных строго к югу от Понарта. Здесь их наступление было остановлено силами двух батальонов боевой группы — Третьего батальона 31 полицейского полка и Третьего батальона СС полка Бёме, а также частями 69 пехотной дивизии. К вечеру 6 апреля противнику удалось прорваться на юго-восточном участке 69 пехотной дивизии под Зелигенфельдом и Адель Нойендорфом.

Позиции наших войск, командные пункты и военные коммуникации почти непрерывно находились под сильным артобстрелом. Наша артиллерия слишком уступала противнику, чтобы оказать действенный отпор. Кроме того, ей приходилось экономить боеприпасы, которые мы не могли подвозить со стороны — ведь Кёнигсберг был окружен. Погода с 6 по 9 апреля стояла ясная, небо было безоблачным, что весьма благоприятствовало наступлению русских. Самолеты противника каждый день почти беспрерывно совершали боевые вылеты, сбрасывая бомбы всех калибров на подходящие цели, главным образом на еще уцелевшие городские кварталы, такие как Верхний Хаберберг и Нижний Хаберберг. Противовоздушной обороны мы почти не имели. Вечером 6 апреля город горел уже во многих местах, горели Верхний и Нижний Хаберберг. Мужественные жители Кёнигсберга (насколько мне известно, незадолго до наступления в городе насчитывалось около 130000 человек) действовали бесстрашно, пытаясь спасти то, что еще уцелело. Так, например. можно было, видеть как старики, женщины и дети вытаскивали из горящих домов мебель и разный скарб, тушили пожары подручными средствами. Казалось, они не боятся ни падавших бомб, ни снарядов. Командные пункты, санитарные эвакопункты и дивизионные Пункты медицинской помощи были переполнены ранеными — солдатами и горожанами. Кёнигсберг, куда ни взгляни, представлял собой страшную картину. Воздух был полон дыма и гари, небо по ночам пылало в зареве пожаров и летящих искр. Командные пункты и подвалы были переполнены жителями, искавшими убежища.

С раннего утра 7 апреля неприятель продолжал вести наступление всеми средствами. Наши войска, державшие оборону к юго-западу, югу и юго-востоку от Понарта, а также в Розенау, недолго могли противостоять врагу, превосходившему нас в силе. Вечером русские подошли уже к основным позициям самого города. Сначала их танковая группа сумела прорваться южнее Понарта и продвинуться до района Мокрый Сад. Наступая отсюда во фланг, неприятель очистил Понарт от немецких войск. От обоих оборонявшихся батальонов «боевой группы Шуберта» не осталось почти ни одного человека. Большинство солдат этих батальонов было убито и лишь немногие попали в плен. Противнику, наступавшему с юго-востока, в течение дня удалось приблизиться к Фридландским воротам. Основные позиции в южной части города теперь были частично усилены подразделениями 69 пехотной дивизии. Утром 8 апреля, после предварительной артподготовки, сильные ударные части противника атаковали основные позиции на юге с обоих флангов. Очевидно, русские намеревались прорвать эти позиции на западном и восточном участках и, наступая вдоль южного берега Прегеля, соединиться в тылу наших войск, державших оборону на юге. В случае успеха этой операции противник отрезал бы немецкие войска, находившиеся в южной части города, от войск, оборонявшихся на севере. Учтя намерения противника, боевая, группа усилила свои фланги. И все же наши войска были потеснены ввиду значительного превосходства сил русских. Около 16-00, наступая со стороны товарной станции, передовые подразделения противника вышли к Пригородной улице. Продвигаясь со стороны Шенфлисской Аллеи, русские к этому времени взяли Фридландские ворота. Остальные участки основных позиций на юге (примерно всю среднюю часть) противник до этого подавлял артиллерийским огнем и авиацией. Неоднократные атаки, которые предпринимали здесь русские не очень значительными силами, пока удавалось отразить. И лишь после того, как в 16-30 противник зашел в тыл нашим войскам с восточной стороны станции, наступая одновременно крупными силами во фронт, наша оборона дрогнула. Мы теряли один опорный пункт за другим. Учитывая сложившуюся обстановку, комендант крепости, приказал боевой группе отойти и занять участок основных позиций на севере города.

Действуя на юге, боевая группа понесла тяжелые потери, полки были значительно ослаблены, около 19-00 остатки их пробились к основным позициям на севере города. Здесь они были собраны, пополнены солдатами, отбившимися от других частей, и снова поставлены в оборону. Южные позиции города до Прегеля находились в руках противника. Новый передний край обороны группы проходил вдоль северного берега Прегеля. Границей боевой группы справа была улица Канта, слева — Дровяная улица (южнее площади Гауптвахты). Порядок расположения: справа — остатки эсэсовского полка Бёме, слева — остатки 31 полицейского полка, разграничительная линия — Липовая улица. Командный пункт боевой группы располагался в подвале под домами Россгартенского рынка (название переулка не сохранилось в памяти). Передний край обороны был оборудован в виде опорных пунктов и в домах, причем река Прегель и вся местность, лежащая впереди, просматривались и простреливались нашим огнем.

Северная часть города всю ночь была под сильным артобстрелом, самолеты снова и снова сбрасывали бомбы. С рассветом противник усилил артобстрел северной части города, удерживавшейся нашими войсками. На командные пункты, орудийные позиции и опорные пункты непрерывно сыпались бомбы. Враг хотел сломить сопротивление обороняющихся. После соответствующей артиллерийской и авиционной подготовки противник перешел в массированное наступление на центр северной части города (примерно в районе Университета). Весь день между наступавшим противником и нашими солдатами, оборонявшимися в опорных пунктах, продолжался уличный бой. Под натиском превосходящих, сил неприятеля мы теряли один опорный пункт за другим. Из-за безнадежности положения, недостатка боеприпасов и нервного перенапряжения, вызванного событиями последних дней, во многих опорных пунктах обороняющиеся выбросили белый флаг.

«Боевая группа Шуберта» удерживала свои позиции до наступления вечера. Попытки неприятеля форсировать Прегель на участке боевой группы были пресечены в самом начале. Положение обострилось, когда русские, наступая со стороны Королевских ворот и Закхайма, очутились вблизи Россгартенского рынка и Среднего Ангера. Чтобы задержать здесь наступающего противника, левый фланг 31 полка был отодвинут до Нового рынка и через улицу Ландхофмайстера протянут до Королевской улицы. Отступавших солдат чужих подразделений задерживали и направляли на усиление обороны. Во второй половине дня противник, наступая со всех сторон, продвинулся к центру города. Всюду велись уличные сражения, бои за отдельные дома. Жителей, прятавшихся в подвалах, охватило отчаяние, слышались их стенания, заглушавшиеся шумом боя. Границы фронта были неопределенные; более того, они смешались. Никто не мог толком сказать, что осталось у нас, а что уже принадлежит противнику. Связь командира боевой группы с полками давно нарушилась, давно прекратилась также всякая связь с комендантом крепости и с соседями. Правильно руководить боем стало невозможно. Люди, находившиеся в опорных пунктах были предоставлены, сами себе. В этой обстановке я получил от своего командира генерал-майора полицейской службы Шуберта задачу — в сопровождении двух храбрых солдат пробиться к командному пункту коменданта крепости на Парадной площади с целью:

1. Информировать коменданта крепости о положении боевой группы.

2. Уяснить себе положение вообще и наших соседей в частности.

3. Выяснить вопрос о пополнении боеприпасами.

4. Захватить с собой несколько Железных крестов 1 класса для немедленного награждения отличившихся.

К сожалению, выполнив это поручение, я не смог вернуться на командный пункт боевой группы, потому что при выходе из бункера коменданта крепости был ранен осколком снаряда в бедро и потерял способность двигаться. Меня отнесли на эвакопункт, находившийся в подвале Университета. 10 апреля я вместе со штабом коменданта крепости попал здесь в советский плен. О результатах своего пребывания на командном пункте коменданта крепости я успел сообщить командиру боевой группы письменно через сопровождавших меня солдат».

Из-за сложившейся тяжелой обстановки я просил разрешения бросить весь гарнизон крепости в прорыв на запад, чтобы вывести из города гражданское население, насчитывающее около 100000 человек. Однако мой запрос был отклонен армией в самой резкой форме. Ночью мы потеряли последнюю дорогу, связывавшую нас с Пиллау. Вечером 7 апреля передний край обороны проходил на южном участке по линии: ул. Имперская — Главный вокзал — Нижний Хаберберг — площадь Фридландских ворот — старое полевое укрепление на лугу. На северном участке еще удерживалась восточная позиция фронта. От форта №3 «Кведнау» она поворачивала назад к Кольцевому шоссе и проходила через Баллит — Хардерсхоф — Юдиттен.

Чтобы воспрепятствовать форсированию Прегеля русскими на участке 69 пехотной дивизии, я вынужден был в ночь с 7 на 8 апреля перебросить в район Холлендер Баум часть сил 61 пехотной дивизии, правда, всего два-три батальона послабее. Но артиллерийский огонь, бомбежка, развалины сильно замедлили передислокацию этих батальонов и они пришли слишком поздно.

8 апреля русским удалось форсировать Прегель с юга. Кольцо неприятельского окружения замкнулось на участке между Юдиттеном, Ратсхофом и Амалиенау. Линия обороны 561 Дивизии народных гренадеров тоже была прорвана и основная часть дивизии оказалась отрезанной от крепости. Дивизионный штаб получил разрешение перенести свой командный пункт на Замландский полуостров, поближе к основным силам дивизии. Там, между Модиттеном и фортом №7 «Хольштайн», была образована новая линия обороны фронтом на восток. Северо-западный, северный и южный фронты отодвинулись под натиском противника до городских предместий и самого города.

Теперь страх охватил и заместителя гауляйтера с его приспешниками. Наконец до них дошло, что Кёнигсберг потерян. Они явились на мой командный пункт и отсюда просили гауляйтера по телефону разрешить им прорваться изнутри крепости, получив для этого необходимые военные силы. Они мотивировали свою просьбу тем, что это позволит вывести из города также и основную массу населения. Гауляйтер добился от армии соответствующего приказа. Но мое предложение о том, что осуществить этот прорыв надо всеми наличными силами, уничтожив противника на участке между Кенигсбергом и Юдиттеном, армия отвергла. «Крепость следует удерживать и дальше, для прорыва с целью эвакуации партийных деятелей и гражданского населения использовать незначительные силы» — так говорилось в приказе. Попытка прорваться незначительными силами, имея перед собой мощного противника, была, разумеется, обречена на провал. Поэтому я вновь подчеркнул в личном телефонном разговоре с генералом Мюллером, что только массированный прорыв всего гарнизона крепости мог бы иметь некоторые шансы на успех. На это последовало заявление, что наш долг — удерживать крепость, сражаясь до последнего человека.

Соответствующий приказ поступил около 20.00. Он гласил:

I. Продолжать удерживать крепость Кёнигсберг.

II. Небольшими силами в виде ударных отрядов (чтобы не ставить под угрозу выполнение главной задачи) установить связь с 561 дивизией народных гренадеров. 561 дивизии народных гренадеров вместе с подразделениями Пятой танковой дивизии атаковать противника с запада. Этим подразделениям не продвигаться дальше восточной окраины Юдиттена. Между цепочками ударных отрядов пропускать гражданское население».

Чтобы эта попытка прорыва могла иметь хоть какие-то шансы на успех, участвовать в операции назначались: штаб 661 пехотной Дивизии (генерал Шперль) со всеми батальонами, которые можно было снять с восточного фронта; части 648 дивизии народных гренадеров, часть артиллерии 367 пехотной дивизии, большая часть крепостной артиллерии со всеми наличными боеприпасами.

Партия должна была организовать сбор гражданского населения и руководить им. Между тем ввести ударную группу в бой оказалось делом чрезвычайно трудным, приказ поступил из армии слишком поздно. Стягивать части в исходный район мешали многие обстоятельства — сильный огонь артиллерии, ночные воздушные налеты, груды развалин на пути. Продвижение ударных отрядов задерживалось. Ко всему прочему партия, не согласовав своих действий с командованием крепости, назначила на 00.30 сбор гражданского населения на пути оперативной вылазки на запад. Весть о сборе передаваласв из уст в уста. В результате весь путь оперативной вылазки на всю ширину был заполнен гражданским населением. Жители двигались плечом к плечу, катились повозки, все это производило сильный шум. Русские тотчас насторожились и накрыли весь этот участок плотным артиллерийским огнем. Ударный батальон вынужден был залечь. Командир 548 дивизии народных гренадеров генерал-майор Зудау был убит, генерал-лейтенант Шперль — ранен. Гражданское население и солдаты, оставшиеся без руководства, хлынули назад в город. Весь западный, фронт крепости оказался открытым и лишь отчаянными усилиями удалось кое-как залатать брешь. Вот что пишет о своих впечатлениях и переживаниях во время неудавшейся попытки прорыва вечером 8 апреля командир 192 гренадерского полка майор Левински:

«На участке 61-й пехотной дивизии ничего особенного до сих пор не происходило. Налеты, осторожное прощупывание, сковывающие атаки, а, в общем, относительно спокойно.

8 апреля в первой половине дня полк получил приказ — осторожно отойти к городу. Наш сосед слева, 75 полк охранения, должен был одновременно занять позиции в предместье города, а к вечеру отойти на линию внутреннего кольца укреплений. Трем батальонам нашего 192 полка предстояло сосредоточиться сначала в подвалах домов на Россгартенском рынке, а вечером выйти к Ботаническому саду, заняв исходный район для прорыва в сторону Пиллау. На время прорыва полку обещали придать Второй дивизион артиллерийского полка 367 дивизии под командованием майора Хартмана. Более точные приказы ожидались позднее. Выполнить этот приказ было невозможно, ибо стоило только нашим полкам сняться с позиций, как русские тотчас же нанесли бы удар вслед. Поэтому в 14.00 этот приказ был отменен. Около 19.00 мы получили приказ — занять как можно быстрее ранее указанный район с западной стороны Ботанического сада. 61 пехотная дивизия вместе с остатками 548 дивизии и 561 дивизии народных гренадеров должна была наступать южнее дороги Кёнигсберг — Пиллау, прорваться там сквозь вражеские позиции и открыть путь для эвакуации гражданского населения.

Это было отчаянное предприятие, имевшее лишь незначительные шансы на успех, тем более что проводить его надо было в страшной спешке. Сведения о противнике мы имели скудные. Известно лишь было, что на севере русские вышли к южному берегу Верхнего пруда, а на юге противник занял Биржу, которая находилась примерно в четырехстах метрах к югу от нашего исходного района. В заводском квартале Коссе, примерно в километре к юго-западу от нас, были замечены русские танки. Никто не знал, в наших ли еще руках форт №7 «Хольштайн», расположенный к западу от города на северном берегу Прегеля. Штурмовые орудия и счетверенные 20-мм самоходные установки должны были расчистить путь к Пиллау. Командование принял командир 548 дивизии народных гренадеров генерал-майор Зудау. Командир 61 пехотной дивизии генерал Шперль был в это время тяжело ранен. 192 гренадерский полк вместе со Вторым дивизионом артиллерийского полка 367 дивизии должен был выступать на участке 61 пехотной дивизии в качестве первого эшелона, во втором эшелоне были остальные подразделения дивизии. Для переброски 192 гренадерского полка с восточного фронта через центр города в исходный район была произведена рекогносцировка местности. Выступление назначили на 23.00. Чтобы облегчить прорыв, в 4.00 с запада в сторону кольца окружения должна была нанести удар Пятая танковая дивизия. Время было дорого. И хотя батальоны были предупреждены, что с наступлением темноты надо сниматься с позиций как можно незаметнее, следовало ожидать, что марш через полностью разрушенный город, все еще находившийся под сильным обстрелом, будет длительным и трудным. По Закхаймским воротам уже много часов подряд вели ожесточенный огонь несколько батарей противника, каждую пару секунд местность вокруг ворот сотрясалась от страшных-взрывов, а на дороге появлялись все новые и новые воронки. Комплекс зданий сиротского дома с его старыми, двухсотлетней давности постройками пока что относительно стойко выдерживал эту бурю огня, к тому же он находился несколько в стороне. Здесь и собрались батальоны, разместившись в подвалах и нижних этажах. Время поджимало, а роты подтягивались бесконечно долго. Наконец приказ был отдан. Каждый батальон вели люди, хорошо знавшие местность, однако знания эти, как мы потом поняли, оказались ни к чему, ибо в том аду, каким стал Кёнигсберг, невозможно было ориентироваться. Там, где раньше проходили улицы, теперь угадывались в ночи лишь призрачные ландшафты. Разведанные дороги уже через час оказались непроходимыми. То и дело рвались бомбы, снаряды, ракеты «сталинских органов», на улицы обрушивались фасады еще уцелевших домов, бомбы пробивали огромные воронки. Сквозь этот хаос с юга на север шли, мешая друг другу, обозы, грузовики, артиллерия и штурмовые орудия. В конце концов они так перемешались, что не могли уже двигаться ни вперед, ни назад. Ужасная картина. Сквозь этот ад приходилось пробиваться вперед и нашему полку, то разыскивая дорогу, то обходя противотанковые заграждения и воронки. Наши артиллерийские и боевые обозы вскоре безнадежно застряли, зажатые всевозможным транспортом, отрезанные новыми воронками и развалинами. В 0.35 штаб полка наконец добрался до непроходимого леса, который был некогда Ботаническим садом. Здесь, как и везде, на каждом шагу зияли воронки, деревья стояли поломанные и расцепленные. Штаб дивизии еще не дошел до своего командного пункта, которым должно было стать бомбоубежище недалеко от бастиона «Штернварте». В 0.00 от Северного вокзала и здания Главной почтовой дирекции выступили части 548 и 562 дивизий, имели они успех или нет, мы узнать не смогли.

Перед нами находился бастион «Штернварте», одно из оборонительных сооружений внутреннего кольца укреплений, а к западу от него — ров, откуда нам предстояло совершить прыжок в неизвестность. В бастионе «Штериварте» настроение гарнизона было как перед концом света. Сотни солдат и офицеров набились в ходы сообщения, ожидая здесь страшного суда. Тут мы наткнулись и на капитана Бертхольда, находившегося поблизости с остатками 77 гренадерского полка, пожелавшего присоединиться с нам. Под его началом было около 150 человек.

Между тем подошли и первые роты. Однако, пока основные силы полка занимали исходный район, время приблизилось уже к 20.00, а некоторых рот все еще не было. Майору Хартману из Второго дивизиона артполка 367 дивизии удалось собрать лишь горстку людей человек в тридцать, его батареи намертво застряли в городе. Оперативный отдел штаба 61 пехотной дивизии без конца торопил нас с выступлением, безжалостно поджимало и время. Надо было спешить, если мы хотели прорваться под прикрытием ночи через две линии фронта — одну в черте города, другую — на пути к Замландскому полуострову. Выступили мы около 2.00, имея справа усиленный Первый батальон 192 полка, а слева — остатки 171 полка. Перед нами был глубокий ров, по дну которого проходила железная дорога, связывающая Главный и Северный вокзалы. Нам предстояло его преодолеть. Передовая линия русских сразу была смята и мы продолжали наступать через прилегающее кладбище. Здесь начались первые трудности. Со всех сторон — фланкирующий огонь, перемежающийся залпами «сталинского органа», бившего по кладбищу. Ориентироваться на этой местности, имевшей плохой обзор, перерезанной проволочными заборами и множеством дорог. было почти невозможно. Единственным ориентиром служила стоявшая чуть правее нас русская автомашина с репродуктором, оглашавшая ночь пропагандистскими речами. Сразу же за батальонами следовал штаб полка со своей ударной ротой. Он встретил сопротивление лишь местами, сумев подавить его оружием ближнего боя. Чуть правее штаба полка тяжелый бой вел пехотный батальон. Очевидно, Первый батальон 192 полка взял слишком вправо и вышел к домам по дороге на Пиллау. Высланные связные не вернулись. Второй эшелон, который должен был следовать за нами, судя по всему, так и не выступил. Преодолев высокий забор на краю кладбища и взяв чуть левее, мы остановились. Здесь мы отделились от майора Хартмана, продолжавшего со своими артиллеристами наступать по центру. Через некоторое время, убедившись, что в этом направлении ему не пробиться, Хартман со своими солдатами повернул назад, в Кёнигсберг. О 171 полке, наступавшем слева, мы больше ничего не слышали. Правда, иногда раздавался треск тяжелых пулеметов, но определить их местонахождение было трудно. Мы вышли на железнодорожную линию, но, встретив с обеих сторон сильный огонь, вынуждены были уйти, хотя первоначально намеревались пробиться по ней на запад. Так двигались мы по совершенно разрушенному заводскому району, где, согласно поступившим накануне сведениям, сосредотачивались русские танки, однако нас противник не тревожил. Совершенно неожиданно мы вышли на Хольштайнскую Дамбу, на берег Прегеля. Как ни досадно, стало уже довольно светло, но выбора у нас не было, поэтому пришлось дальше идти по Хольштайнской Дамбе в западном направлении.

Нас оставалось всего 40-50 человек, много солдат мы потеряли на кладбище. Мимо домов, уже занятых русскими, шли мы незамеченными до тех пор, пока у зерновых складов противник не обстрелял наше охранение. Тут-то и началось... Из всех окон русские открыли огонь, стреляли, даже с противоположного берега. Отстреливаясь во все стороны, мы миновали цепочку складов, затем свернули вправо. Продолжать путь по Хольштайнской Дамбе не решились, поскольку во всех близлежащих складах противник уже насторожился и не дал бы нам пройти. Было уже 5.00, в легкой дымке занимался рассвет и видимость становилась довольно хорошей.

Просидев весь день в кустарнике, мы в конце концов прорвались следующей ночью (с 9 на 10 апреля) через топкую заболоченную местность между Модиттеном и Большим Хольштайном. Поблизости оказалось человек 20 солдат и несколько офицеров 171 полка, а также кое-кто из 548 дивизии народных гренадеров, наступавшей впереди нас. Прорыв не удался, пробиться смогли лишь небольшие группы, да несколько штурмовых орудий. Генерал-майор Зудау вскоре после начала наступления был убит недалеко от кирхи королевы Луизы. Днем мы увидели позади себя умирающий город в завесе дыма и огня, все еще прорезаемой огненными трассами тяжелых ракетных снарядов. К 17.00 огонь постепенно прекратился. Лишь кое-где стрекотали пулеметы, но и они в конце концов замолкали. В вечерних сумерках над мертвым городом клубились черные тучи дыма, освещаемые жутким заревом многочисленных пожаров.

Крепость Кёнигсберг пала, а вместе с нею погибли 171 и 192 полки 56 пехотной дивизии. Мы же, дойдя, наконец, на следующее утро до передового охранения 561 дивизии народных гренадеров, стоявшего в лесу возле Коббельбуде, должны были продолжать борьбу, пока и нас не постигнет горький финал».

Вечером 8 апреля передний край обороны проходил на юге по северному берегу Прегеля, мосты через который успели своевременно взорвать, затем вдоль старого вала от Нового Прегеля до Верхнего пруда и далее мимо башни «Врангель», через территорию Ярмарки, Северный вокзал, площадь Вальтера Зимона до кольца укреплений в районе бастиона «Штернварте». В нескольких местах русским уже удалось форсировать Прегель, так что гарнизон и население были скучены на территории площадью около 10 квадратных километров».

В результате непрерывных атак противника, получившего после нашей неудачной попытки прорыва еще большее превосходство, фронт в ночь с 8 на 9 апреля начал во многих местах окончательно ослабевать. 9 апреля борьба вылилась в бои за отдельные опорные пункты. Преимущество внутренней линии обороны оказалось иллюзорным, ибо успешно руководить войсками в условиях, когда улицы завалены обломками рухнувших зданий, было невозможно. Управлять боем с каждым часом становилось все труднее, к тому же все средства связи были уничтожены, связь, лишь кое-как поддерживалась через связных. Предоставленные сами себе, лишенные возможности маневрировать, защитники крепости из последних сил пытались удерживать свои участки и опорные пункты, рассчитывая лишь на оставшиеся боеприпасы. Бункеры были заполнены ранеными солдатами и жителями города. Русские, наступая, обходили оборонительные бастионы, просачиваясь в слабых местах. Повсеместные развалины вполне благоприятствовали такой тактике. Внутри города противник очень осторожно использовал танки, зная, что в каждом подвальном окне, за каждым углом могут подкарауливать фаустники. Русские предпочитали подавлять оборону, сосредотачивая сильный огонь против главных опорных пунктов. Поэтому они почти не предпринимали массированных атак против державшихся до последнего бастионов и Королевского замка. Как проходили героические схватки в отдельности, когда приходилось сражаться с врагом один на один, останется навсегда неизвестным, ибо живыми из заключительных боев вышли немногие. Вот что рассказывает, например, мой интендант Дорпмюллер, которому было поручено восстановить прерванную связь с генералом Микошем и 367 пехотной дивизией.

«Попасть с одной улицы на другую было чрезвычайно трудно, приходилось карабкаться через развалины домов. Уличные перекрестки обстреливались огнем пехоты и танков. Эти перекрестки удерживали отдельные солдаты, по одному с левого и правого угла улиц, вооруженные зачастую лишь автоматами, они заставляли поворачивать назад русские танки с сидевшей на них частью пехоты. На переднем крае обороны я не видел ни одного солдата, который не проявил бы храбрости в бою. Все эти бойцы действовали преимущественно в одиночку. Один раз я видел и роту, изготовившуюся к атаке на большое здание».

После неудавшегося прорыва предпринималось немало других попыток выбраться из Кёнигсберга и, таким образом, избежать плена. Но удавалось это лишь немногим, вроде таких смельчаков, как майор Левински со своими друзьями. Рассказывали, что другой офицер, помоложе годами, сумел вырваться, уцепившись за ствол дерева и плывя, от Имперского моста вниз по течению Прегеля. Капитан Зоммер говорил, что сумел уйти на грузовике, пробиваясь утром 8 апреля окольными путями.

К концу все чаще стали поступать сведения, что солдаты, укрывшиеся вместе с жителями в подвалах, теряют волю к сопротивлению. Кое-где отчаявшиеся женщины пытались вырывать у солдат оружие и вывешивать из окон белый флаг, чтобы положить конец ужасам войны.

Капитуляция

Итак, 9 апреля стало окончательно ясно, что я со своими солдатами и всем населением Кёнигсберга, брошен вышестоящим командованием на произвол судьбы. Ждать помощи со стороны уже не приходилось. В течение трех дней в городе царили смерть и разрушение, не оставалось ни малейших шансов на то, что мы сумеем выстоять своими силами или изменить безвыходное положение дальнейшим сопротивлением. Склады с боеприпасами и продовольствием большей частью сгорели, артиллерийских снарядов почти не осталось, пехотных боеприпасов тоже было очень мало.

С оперативной точки зрения дальнейшая оборона Кёнигсберга в тот момент уже не имела значения для исхода войны, поскольку в начале апреля русские армии находились уже в Померании, Бранденбурге и Силезии, а английские и американские войска перешли Рейн и стояли у ворот Ганновера. В тактическом отношении ситуация в Кёнигсберге 9 апреля была безнадежной. К моменту принятия решения о капитуляции остатки наших дойск, совершенно выдохшиеся и не имевшие какого-либо тяжёлого оружия, удерживали оборону внутри города лишь на северном участке.

Но больше всего на мое решение о капитуляции повлияло осознание того факта, что продолжение борьбы повлечет лишь бессмысленные жертвы и будет стоить солдатам и гражданскому населению тысяч жизней. Взять на себя такую ответственность перед Богом и собственной совестью я не мог, а потому решился прекратить борьбу и положить конец ужасам войны. Хорошо представляя, себе, что крепость придется сдавать жестокому, не знающему пощады врагу, я все же был твердо уверен, что продолжение борьбы означает верную гибель всего, тогда как капитуляция дает, по крайней мере, надежду на спасение большей части человеческих жизней. Дальнейшие события показали, что я был прав. Хотя, принимая решение, я уже не мог отсрочить потерю нашей Восточной Пруссии, но, к своему удовлетворению, спас от верной гибели множество жизней.

После короткого совещания с офицерами своего штаба и командирами дивизий, с которыми еще можно было связаться, в Первой половине дня 9 апреля я объявил о своем решении согласиться на почетную капитуляцию, которую уже не раз предлагал через парламентеров командующий русским фронтом маршал Василевский. Все одобрили это решение. В радиограмме, переданной главному командованию сухопутных войск, говорилось, что борьба за Кёнигсберг окончилась, боеприпасы вышли, а продовольственные склады сгорели.

Первые попытки установить связь с русскими потерпели неудачу. Тогда я послал короткую записку подполковнику Кервину, командиру участка на Барабанной площади, в которой просил его связаться с ближайшим штабом противника и через него обратиться к русскому командованию с просьбой прекратить огонь и выслать на мой командный пункт офицеров-парламентеров с соответствующими полномочиями, поскольку я согласен на предложенную капитуляцию. По радио войскам передали приказ быть наготове. У меня сложилось впечатление, что у войск и населения этот приказ вызвал вздох облегчения. В течение дня фронт, до этого еще кое-как державшийся, распался и до вечера, к моменту подписания капитуляции, удерживались лишь отдельные опорные пункты.

О так называемом последнем героическом очаге сопротивления Кёнигсбергском замке, сложили кучу легенд, но все они несостоятельны. Капитан запаса обербаурат (старший советник по делам строительства) Ханс Герлах, находившийся в подвалах замка до первых часов 10 апреля, свидетельствует, что замок действительно был оборудован так, чтобы партийное руководство после героической обороны за его стенами встретило здесь свой последний час. По его словам, гауляйтер Эрих Кох с группой партийных функционеров посетил замок еще 5 апреля, отдав сумасбродное распоряжение вроде того, что надо втащить орудия на башню замка. Между тем крайсляйтер Вагнер еще в марте отказался от плана оборонять замок силами партии, поскольку считал, что в случае генерального наступления русских замок будет представлять собой слишком заметную цель. В первых числах апреля там, в соответственно оборудованных помещениях бывшего ресторана «Блютгерихт», разместился штаб кенигсбергского фольксштурма — оберландфорстмайстер Баххольц и его адъютант, оберфорстмайстер фон Минквиц (чины работников лесничества).

Когда русские, развивая наступление, стали наседать со стороны Королевских и Закхаймских ворот, в замок начали стекаться многие жители города в поисках убежища. Но ни тогда, ни потом здесь не было каких-либо ответственных партийных учреждений. В замке можно было встретить лишь нескольких оставшихся не у дел крайсляйтеров из южных и восточных районов провинции, но они ничем себя не выделяли и вскоре сняли свою партийную форму. В глубокие подвалы ресторана «Блютгерихт», где еще хранились запасы вина, во время сильных обстрелов все чаще стали проникать изголодавшиеся жители и солдаты. Чтобы положить конец этой нетерпимой обстановке и поддерживать хотя бы мало-мальский порядок, командир фольксштурма распорядился поставить у входов вооруженных часовых.

Непосредственной атаки на замок русские вообще не предпринимали. О факте капитуляции из-за недостаточной связи с внешним миром здесь узнали только по слухам. Лишь когда положение стало казаться командующему фольксштурмом безнадежным, он предоставил каждому возможность прорываться через позиции противника на свой страх и риск. Сам Баххольц и его адъютант фон Минквиц, первыми покинувшие восточные ворота замка, попали на Монетной площади под неожиданный обстрел и, скорее всего, погибли, поскольку и по сей день о них ничего не слышно. Оставшись без командира, остальной гарнизон решил дожидаться развития событий. Лишь около 1.00 10 апреля в подвалах замка появился русский офицер с группой солдат и потребовал капитуляции.

Большой интерес, на мой взгляд, представляет рассказ одного капитана полиции о том, какой конец постиг «боевую группу Шуберта». Возможно, слухи о пресловутых последних защитниках замка объясняются описанными ниже событиями.

«Когда комендант крепости отдал приказ о капитуляции, командир дивизии СД «Восточная Пруссия» оберфюрер Бёме, находившийся в это время на командном пункте «бовой группы Шуберта», объявил Ляша смещенным с должности и назначил новым комендантом крепости генерал-майора полицейской службы Шуберта. Последний, собрав штаб, заявил, что считает себя неподходящим для этой роли и сослался на известное указание фюрера о том, что командование должен принимать человек, имеющий соответствующие качества, фронтовой опыт и т.п. Шуберт, со своей стороны, назначил комендантом крепости командира 31 полицейского полка майора полиции Фогта и предоставил себя в его распоряжение. Фогт принял назначение и отдал соответствующий приказ по боевой группе о продолжении борьбы. Связи с другими подразделениями он не имел. Противник тем временем, наступая со стороны Закхайма, подавил наши опорные пункты севернее Нового рынка и продвигался через Лёбенихт к замку. Майор Фогт приказал всем подразделениям оторваться от противника и укрыться в замке, чтобы защищать его как последний оплот до самого конца. Разделившись на несколько отрядов, остатки боевой группы под командованием Фогта преодолели сопротивление противника на Французской улице и добрались до замка, насчитывая в общей сложности 120-150 человек эсэсовцев и полицейских. С этими силами Фогт приготовился в замке к обороне. На вооружении у них было несколько пулеметов, винтовки, автоматы, ручные гранаты, боеприпасов — в обрез, ухаживать за ранеными было некому. Замок находился под сильным обстрелом, неприятель вел по нему преимущественно навесной огонь. Группа понесла немалые потери убитыми и ранеными. Положение было безнадежным и около полуночи Фогт решил оставить замок. Он приказал уцелевшим солдатам самостоятельно пробиваться небольшими группами на запад, в Пиллау. До этой цели никто не добрался. Большинство групп наткнулось на противника еще при выходе из замка и было уничтожено. Майор Фогт, кажется, тоже был убит. Оберфюрер Бёме, пытавшийся уплыть по Прегелю на лодке, говорят, был подстрелен, упал в воду и утонул. Командир боевой группы генерал-майор Шуберт, начальник штаба подполковник полиции Пешке, начальник оперативного отдела майор полиции Деннингхаус и еще несколько штабистов добрались, якобы, до цепочки бункеров южнее Юдиттена. На рассвете они спрятались в этих пустых бункерах: генерал Шуберт вместе с Пешке и Деннингхаусом — в одном бункере, остальные — в соседнем. С наступлением вечера они собирались продолжить путь. Но до этого не дошло, ибо вскоре после того, как они засели в бункере, послышались голоса русских. Русские подошли сначала ко второму бункеру и приказали укрывшимся выходить, угрожая в случае отказа открыть огонь. Те вышли, были обысканы и взяты в плен. Старшего из них, капитана, под нацеленными автоматами заставили подойти к соседнему бункеру и подать команду сдаваться. Стоя перед бункером, он громко крикнул: «Выходите, иначе будет открыт огонь!» А тише добавил: «Господин генерал, у бункера стоят русские. Если вы не выйдете, они начнут стрелять и бросать ручные гранаты.» Никто не отозвался. Тогда русские стали стрелять по закрытой двери и бросать в отверстие гранаты, взрывавшиеся внутри бункера. Поскольку оттуда не раздалось ни звука, капитан заключил, что все находившиеся в бункере еще до этого покончили с собой. Это предположение вполне вероятно, ибо генерал Шуберт еще раньше говорил, что не сдастся в плен, а если до этого дойдет, он знает, как поступить. Попытка русских открыть запертую дверь ни к чему не привела. После этого капитана вместе с его немногочисленными товарищами увели в плен. Ни о генерал-майоре Шуберте, ни о Пешке, или Деннингхаусе больше никто ничего не слышал».

В борьбе за крепость Кёнигсберг наиболее важную роль до самого конца играли, разумеется, форты. Хотя они представляли собой сооружения устаревшей системы, их пришлось включить в качестве опорных пунктов в комплекс переднего края обороны. Лишь в отдельные форты были назначены специальные коменданты. Гарнизоны состояли из рот, комплектовавшихся желудочными больными, людьми с ограниченным слухом и выздоравливающими. По состоянию здоровья они нуждались в специальном питании и уходе, а потому не годились для окопов.

Форт №8 «Король Фридрих Вильгельм IV», расположенный под Кальгеном, являлся опорой южного фронта. Еще в конце января он оказался в центре боев, разгоревшихся в тех местах. Этот форт, как и промежуточные укрепления Хаффштром и Годринен, держался вплоть до начала штурма. Но в первый же день русского наступления, 6 апреля, эти укрепления были взяты противником, их гарнизоны после ожесточенной борьбы вынуждены были сложить оружие.

Форт №9 «Дона» близ Высокого Каршау был окружен русскими еще в ночь с 29 на 30 января. Когда, несмотря на мужественное сопротивление, оборонявшиеся обнаружили, что русские танки стоят уже на казематах, требуя капитуляции, весь гарнизон форта (две роты выздоравливающих, взвод фольксштурма, радиотелефонный взвод, во главе с одним капитаном и унтер-офицером) взорвал себя. В итоге русские получили фланговую позицию, доставлявшую нам в боях на южном фронте немало неприятностей.

В тот же день, 29 января, мы потеряли и промежуточное укрепление Альтенберг, а за форт №10 «Канитц» в это время шли ожесточенные бои.

Форт №11 «Дёнхоф», расположенный в районе Зелигенфельда, в последних числах января подвергался сильным атакам. 6 апреля этот форт был русскими взят, так же как и форт №12 «Ойленбург», комендант которого, по слухам, застрелился.

Расположенный в районе Лаута, к северу от Прегеля форт №1 «Штайн» в конце января не подвергался прямой угрозе, поскольку наступление русских было остановлено как раз у лаутской мельницы. Во время заключительного сражения в начале апреля комендант этого форта майор запаса Файгель отказался от капитуляции, предложенной противником. Говорят, после этого он был застрелен собственным вахмистром.

Форты №1а «Грёбе», №2 «Бронзарт» и №2а «Барнехоф» в ночь с 7 на 8 были оставлены гарнизонами в соответствии с приказом об отступлении к городскому валу, причем операция эта прошла почти без боя.

Форт №3 «Король Фридрих III», расположенный в районе Кведнау, русские обошли еще до того, как поступил приказ об отступлении. Противник вообще старался по возможности обходить форты.

Форты №4 «Гнайзенау» и №5 «Король Фридрих Вильгельм III», расположенные в районах Байдриттена и Шарлоттенбурга, находились на переднем крае обороны и пали в боях 7 апреля. Форт №5а «Лендорф» также стоял на направлении главного удара противника и тоже упорно сопротивлялся.

Гарнизон форта №6 «Королева Луиза», расположенного под Юдиттеном, в течение двух дней вел бой в окружении и утром 8 апреля при попытке прорваться, оказался в руках противника.

Форт №7 «Хольштайн» после того, как русские 7 и 8 апреля прорвались через Юдиттен к Прегелю, оказался с внешней стороны оборонительного кольца и послужил правым форпостом нового переднего края обороны, образованного в районе Модиттена фронтом на восток. Этот форт во главе с его комендантом, офицером люфтваффе, сдался, говорят, во второй половине дня 9 апреля.

Подобно внешим фортам, старые укрепления внутреннего кольца использовались при обороне в качестве главных опорных пунктов. На южном участке фронта эти укрепления пали под мощными ударами русских уже 7 апреля. Бастион «Грольман» служил последним командным пунктом 367 пехотной дивизии, штаб которой, окруженный со всех сторон, утром 10 апреля начал отсюда свой путь в плен. Башня «Дона», окруженная в полдень 9 апреля и стойко оборонявшаяся, в последние часы была командным пунктом 974 гренадерского полка. В бастионе «Штернварте» укрепились остатки 61 пехотной дивизии, оборонявшиеся там вплоть до капитуляции.

Вернемся теперь к моим переговорам о капитуляции, состоявшимся 9 апреля. Я находился на своем командном пункте, размещавшемся в бомбоубежище на Парадной площади. Первоначально мой командный пункт располагался в подвале здания Главной почтовой дирекции. Но я откатался от этого помещения еще в феврале. Спокойно работать там моему штабу было просто невозможно. Любой артиллерийский снаряд даже малого калибра без труда пробил бы подвальное помещение, находившееся почти на уровне земляной насыпи. Убежище на Парадной площади, наоборот, выдержало все испытания. Оно было, конечно, хорошо известно противнику, разведка которого активно действовала в Кёнигсберге, и с началом наступления сразу стало объектом сильных бомбежек и артобстрела. Бункер успешно выдержал даже несколько прямых попаданий бомб крупного калибра и лишь 9 апреля он начал заполняться водой. В последние дни среди отчаявшихся людей здесь разыгрывались душераздирающие сцены. Так, например, две женщины, бежавшие к нам от преследований чиновников гауляйтера и разместившиеся в одном из помещений, покончили с собой. Даже нам, бывалым фронтовикам, необычайно сильный обстрел и бомбежка заметно действовали на нервы.

После долгих жутких часов ожидания поздно вечером появился подполковник Кервин с группой русских офицеров — представителей командования III Белорусского фронта. Они заявили, что уполномочены принять от нас капитуляцию на условиях, объявленных в известной нам русской листовке. В этой листовке в случае немедленной капитуляции нам гарантировались:

1. Жизнь

2. Нормальное питание и достойное солдат обращение в плену

3. Забота о раненых и гражданском населении

4. По окончании войны возвращение на родину или в одно из государств по нашему выбору.

Я, не колеблясь, принял эти условия. Что русские потом не будут соблюдать ни одной из перечисленных гарантий, я тогда, конечно, не мог предполагать. В 1947-1948 годах, сидя в ужасных условиях одиночной камеры ленинградской тюрьмы в ожидании суда за военные преступления, якобы совершенные солдатами моей Восточнопрусской дивизии, я, помня заверения русских, еще раз обратился с письмом к маршалу Василевскому, напомнив ему о прежних обещаниях. Ответа так и не последовало.

Между прочим, когда ко мне пришли русские парламентеры, небезызвестный партийный чиновник Фидлер, начальник одного на отделов в управлении гауляйтера, пытался проникнуть в бункер и перестрелять парламентеров, но успеха, конечно, не имел. По окончании переговоров русские вышли вместе с нами из командного пункта. К тому времени на Парадную площадь уже прибыла русская рота.

Завершение капитуляции стало для моих товарищей и для меня началом самой трудной поры в нашей солдатской жизни. Годы борьбы на всех фронтах, наши усилия оказались напрасными, поскольку высшее политическое и военное руководство страны продемонстрировало свою полную несостоятельность. Мы не знали, что ждет впереди, и не представляли себе в этот час, сколько унижений выпадет на нашу долю.

Путь в русский плен

Отдав на предстоящий день последний приказ войскам — о сборе подразделений и сдаче оружия, — я вместе с частью своего штаба и группой командиров должен был начать свой тернистый путь в русский плен. Уже по дороге к первому командному пункту одной из русских дивизий мы вкусили кое-что из того, что ожида