Часть II. Происхождение и облик современного мира

Глава 16. Цикл закрывается

А) Россия

В большевистской революции проявились типичные черты, которые, на наш взгляд, заслуживают особого внимания. Романтические, хаотичные и иррациональные моменты, присущие другим революционным движениям и, в первую очередь, французской революции, сыграли в ней гораздо менее значительную роль. Большевизм, напротив, характеризует расчётливость, хорошо продуманный план и совершенная техника. Сам Ленин от начала до конца подходил к проблеме пролетарской революции как математик, решающий задачу высших исчислений, холодно и беспристрастно анализируя мельчайшие ее детали. Согласно его словам: "Мученики и герои не нужны нашей революции: нам требуется логика и железная рука. Наша задача состоит не в том, чтобы низвести революцию до уровня дилетантов, но в том, чтобы поднять дилетанта до революционного уровня". Это высказывание прекрасно дополняла деятельность Троцкого, для которого проблема восстания и государственного переворота была не столько проблемой организации народных масс, сколько чисто технической задачей, требующей применения специализированных и хорошо организованных подразделений¹.

Большевистские главари безжалостно следовали своим идеям. Им были безразличны те следствия, те невиданные бедствия, к которым ведет практическое применение абстрактных принципов. Человека для них не существовало. В большевизме элементарные силы воплотились в группе людей, которые соединяли в себе зловещую устремленность фанатика с совершенной логикой, методом, и мировоззрением, свойственном технику, взгляд которого устремлен исключительно на орудие, наиболее пригодное для достижения цели. Лишь на второй стадии, ими же вызванной и во многом удерживаемой в предустановленных рамках, высвободились те подспудные силы, которые скрывались в недрах древней Российской Империи. Установился режим массового террора, направленный на разрушение и неистовое искоренение всего, связанного с бывшим господствующим классом и русско-боярской цивилизации в целом.

С этим связана и другая отличительная черта, состоящая в том, что если предшествующие революции в своей бесовской одержимости практически всегда ускользали из рук своих творцов, пожирая своих детей, то в России это произошло лишь в незначительной степени: установилась преемственность власти и режима террора. Неумолимая логика красной революции не останавливалась перед уничтожением и безжалостной критикой тех большевиков, которые пытались уклониться от ортодоксальной линии, невзирая на личности и безо всяких угрызений совести по поводу используемых средств. Однако значительных кризисов или колебаний в целом практически не наблюдалось. Это сколь показательная, столь и зловещая черта. Она явилась предвестницей эпохи, в которой темные силы уже не скрываются как прежде под личиной, но сливаются с человеческим миром, находя приемлемое для себя пристанище в тех людях, у которых одержимость уживается с блестящим интеллектом, методом, совершенным умением властвовать. Это одна из наиболее отличительных черт конечной фазы каждого цикла.

Что до самой коммунистической идеи, то во избежание иллюзий, следует постоянно помнить о сосуществовании в коммунизме двух истин. Одна, так сказать внутренняя, имеет догматический и незыблемый характер, соответствует принципиальным основам революции и сформулирована в трудах и директивах первого большевистского периода. Вторая — изменчивая, "реалистическая" истина, которая время от времени подвергается различным поправкам. Довольно часто она даже прямо противоречит первой, допуская временный компромисс с "буржуазными" идеями (патриотизм, смягчение идеи коллективизации, славянский миф и т.д.). Однако многообразие этой второй истины отбрасывается в сторону, как только достигнута поставленная тактическая задача. Все эти мнимые уступки служат лишь средством для окончательного торжества первой истины. Поэтому крайне наивны те, кто позволяет обмануть себя и в определенные моменты решает, что большевизм "преодолен", что он "эволюционировал" и приближается к установлению нормальных форм правления и международных отношений.

Относительно первой истины необходимо сказать следующее. Не стоит заблуждаться, в ее основе лежит отнюдь не марксистский экономический миф, но отрицание всех ценностей духовного и трансцендентного порядка. Философия и социология исторического материализма представляют собой лишь крайнее выражение подобного отрицания, его следствие, а не наоборот. Равным образом соответствующая коммунистическая практика является лишь средством последовательного осуществления этого отрицания. Однако имеют значения те следствия, которые влечет за собой подобная направленность, а именно интеграция или, точнее говоря, растворение отдельного человека в так называемом "коллективе", наделенном безусловным правом. В коммунистическом мире завершается процесс искоренения в человеке всего того, что имеет в нем ценность независимой личности, того, что может представлять в нем иной, отличный от коллективного интерес. Средствами достижения этой цели становятся, в частности, механизация, дезинтеллектуализация и рационализация любых видов деятельности во всех областях. Эти явления уже не считают нежелательными последствиями, порожденными роковыми процессами, как их еще недавно воспринимало европейское общество. Вследствие сужения всех горизонтов до чисто экономического, место ожидаемого мессии занимает машина и рационализация становится одним из путей для ликвидации "пережитков" и "индивидуалистических случайностей" "буржуазной эпохи".

С этой точки зрения, отмена частной собственности и инициативы, что составляет основополагающую идею коммунистического учения, оказывается лишь эпизодом и средством достижения определенной цели. В зависимости от конкретной исторической ситуацией, в различные периоды существования СССР это положение подвергалось разнообразным изменениям. Однако неизменной целью остается практическое воплощение массового человека и торжество абсолютного материализма во всех сферах жизни, несмотря на то, что это явно противоречит тем следствиям, которые могут вытекать из чисто экономического мифа. В системе коммунистических воззрений такие понятия как "Я", "душа" и "миф" представляют собой чистую иллюзию и буржуазные предрассудки. В них видят истоки всякого зла и беспорядка, от которых следует избавить человека нового марксистско-ленинского общества при помощи соответствующей реалистической культуры и особой системой воспитания. Естественным следствием подобных воззрений становится уничтожение всех индивидуалистических, либеральных, романтических и гуманистических излишеств, свойственных фазе, названной нами западным ирреализмом². Известны слова Зиновьева: "В каждом интеллектуале я вижу врага советской власти". Столь же примечательно известное стремление сделать искусство массовым, понуждая его отказаться от всякой "психологии" и исследования проблем, волнующих отдельного человека, что с большевистской точки зрения служит лишь средством развлечения высших паразитических слоев. Искусство перестает быть индивидуальным творчеством и обезличивается, превращаясь в "могучий молот, который должен пробуждать рабочий класс к действию". Как опасное "контрреволюционное" заблуждение отрицается и то, что сама наука может быть "объективной" и стоять вне политики, т.е. вне коммунистической идеи, как силы, преобразующей общество. Показателен в этом плане случай с Васильевым и другими биологами, сосланными в Сибирь. Выдвинутая ими генетическая теория не соответствовала главной идее коммунизма, поскольку признавала фактор "наследственности" и "врожденной предрасположенности" и представляла человека иначе, нежели того хочет марксизм, то есть как бесформенную субстанцию, обретающую облик исключительно под воздействием окружающих условий. Все, что имеется наиболее продвинутого в западной мысли с точки зрения эволюционистского материализма и социологического сциентизма, незамедлительно берется на вооружение в качестве догмы и "государственной мысли". Вследствие этого новые поколения рождаются уже так сказать с "промытыми мозгами", с соответствующим материалистическим мышлением. Что же касается антирелигиозной кампании, то общеизвестно, что в данном случае она имеет характер не просто атеизма, но самой настоящей контррелигии. В этом проявляется подлинная сущность большевизма, который подобным образом использует наиболее пригодные средства для устранения великой болезни западного человека, "веры" и потребности "верить", которые подменили собой возможность реальной связи со сверхмиром.

"Воспитание чувств" также переосмысливается в подобном ключе. Ставится задача по устранению всех "буржуазных" сложностей, связанных с чувственностью, эротикой и страстью. Уравнивая классы, считаясь при этом исключительно с теми различиями, которые нуждаются в сохранении с точки зрения технократии и тоталитарного аппарата, устраняют и половые различия. Законодательно устанавливается полное равенство женщин и мужчин во всех областях и идеалом становится окончательное стирание различий между ними, вместо них остаются лишь "товарищи". Точно также как нечто отрицательное рассматривают и семейные отношения, и не только согласно тому представлению о семье, которое царило в "век героического права", но с точки зрения того, что еще сохранялось от этого представления в традиционном буржуазном семейном укладе, с присущими ему сантиментами и условностями. С этой точки зрения наличие такого учреждения как ЗАГС более чем показательно. Общеизвестна и многосторонняя акция, проводимая в СССР, с целью сделать воспитание исключительно делом государства, чтобы ребенок предпочитал "общественную" жизнь жизни семейной.

Согласно первой советской конституции каждый иностранец, являющийся рабочим-пролетарием в обязательном порядке, автоматически становился гражданином Советского Союза. Тогда как русский, не принадлежавший к рабочему классу, лишался гражданства, становился парией, лишенным юридического статуса³. С ортодоксальной сектантской коммунистической точки зрения Россия имела значение исключительно как территория, на которой восторжествовала революция четвертого сословия и пригодная для подготовки грядущей победы и дальнейшего ее распространения по всему миру. Русскому народу, наряду с мистикой общины, всегда было присуще смутное стремление к мессианству: он считал себя народом Богоносцем, на который возложено дело всемирного спасения. Этим воспользовались большевики, извратив эту идею и переложив эти стремления на язык марксистской терминологии. Бога заменили на земного и коллективизированного человека, а "народ-Богоносец" превратился в орудие для всемирной победы пролетарской революции. Позднейшее смягчение экстремистских форм подобных тезисов, после приговора троцкизму не помешало тому, что и по сей день СССР считает не только своим правом, но и обязанностью вмешиваться по всему миру с целью поддержки коммунистических режимов.

С исторической точки зрения, к сталинскому периоду миф "революции" в прежнем его понимании, как нечто обязательно связанное с хаосом и отсутствием порядка, казалось бы исчез: установилась новая форма порядка и единства, опирающаяся на тоталитаризм. Общество превратилось в механизм, приводимый в действие единым двигателем, коммунистическим государством. Человек был низведен на уровень рычага или винтика этого механизма, а, если пытался воспротивится этому, то немедленно оказывался затянутым и перемолотым вращающимися шестернями, для которых ценность человеческой жизни ничто и дозволена всякая подлость. Материя и дух были поставлены на службу общего дела, так что СССР стал единым монолитом, который не оставляет вне себя ничего, одновременно являясь государством, церковью и трестом; политической, идеологической и индустриально-экономической системой. Это идеал сверхгосударства, который представляет собой зловещее искажение традиционного органичного идеала.

Впрочем в целом в советско-коммунистическом идеале имеются аспекты, представляющие для нас особый интерес. В данном случае речь идет о попытках достижения некого состояния типа всеобщей, довольно своеобразной аскезы или катарсиса во имя радикального преодоления индивидуалистического и гуманистического элемента и возвращения к принципу абсолютной реальности и безличности. Однако это стремление предстает в перевернутом виде, так как направлено не ввысь, к сверхчеловеческому, но вниз к подличностному, не к органичному, но к механическому единству, не к духовному освобождению, но к абсолютному социальному приспособленчеству.

Практически не имеет особого значения то, что примитивизм огромной, причудливой массы, из которой состоит сегодня СССР — где после массовых убийств были уничтожены практически все высшие в расовом отношении элементы — надолго отсрочит эффективное создание "нового человека", "советского человека". Направление задано. Миф мира четвертого сословия обрел свой окончательный облик и получил в свое распоряжение один из величайших мировых центров власти, который одновременно стал центром организации как подпольных, так и открытых акций, направленных на подстрекательство интернациональных масс и цветных народов.

Б) Америка

По словам Ленина, романо-германский мир представляет для большевизма "величайшее препятствие на пути пришествия нового человека". Использовав к своей выгоде ослепление демократических наций, подвигнувшее их на "крестовый поход" против фашизма, большевики сумели практически уничтожить тот мир, с которым была связана судьба европейских народов. Между тем в Америке (Соединенных Штатах) с идеологической точки зрения они видели своего рода обетованную землю. Старые боги умерли, воспевание технико-механистического идеала привело к своеобразному "культу Америки". "Революционная буря советской России должна соединиться с ритмом американской жизни". "Интенсифицировать процесс механизации (уже начавшийся сегодня в Америке) и распространить его на все области, вот задача новой пролетарской России" — это практически официальные директивы. Так некто Гастев провозгласил "суперамериканизм", а поэт Маяковский посвятил Чикаго, "электро-динамо-механической метрополии" свой коллективистский гимн⁴. Совершенно очевидно, что в этом вопросе образ Америки, как ненавистного оплота "империалистического капитализма", отходит на второй план по сравнению с Америкой, представляющей собой цивилизацию машин, количества и технократии. Подтверждение этому душевному родству, явно не внешнего, а внутреннего характера, можно найти в самых разнообразных областях.

Не имеет смысла перечислять общеизвестные различия, существующие между Россией и Северной Америкой с этнической, исторической и других точек зрения. Однако эти различия стираются перед лицом следующего факта. СССР и США представляют собой две стороны одного "идеала", который в большевизме существует пока лишь как "мечта" и утверждается насильственными мерами, тогда как в Америке он воплощается в жизнь практически спонтанно, обретая характер почти естественного и очевидного процесса. Так на гораздо более обширном пространстве, нежели мог вообразить себе Энгельс, осуществилось его пророчество о том, что именно капиталистический мир расчистит путь четвертому сословию.

С мировоззренческой точки зрения в Америке также сложилась "цивилизация", представляющая собой полную противоположность миру древней европейской традиции. В ней окончательно восторжествовала религия практичности и выгоды, которая ставит материальный интерес, индустриальную продукцию, чисто механическую, количественную реализацию выше всякого другого интереса. Она расчистила место для величия чисто технико-коллективистской природы, лишенному духа и всякой трансцендентной опоры, внутреннего света чистой духовности. Как и в СССР, здесь пониманию человека, как качества и личности в органичной системе, противопоставляется представление о нем, как о простом орудии производства и средстве извлечения материальной выгоды в конформистском социальном конгломерате.

Если в процессе формации советско-коммунистической ментальности, массовый человек сыграл значительную роль, поскольку эта мысль издавна мистическим образом присутствовала в недрах славянской расы и современным было лишь ее рациональное воплощение во всемогущей политической структуре, то в Америке это явление связано с беспощадным детерминизмом, благодаря которому человек в процессе отрыва от духовного и стремления к преходящему временному величию, вне всяких индивидуалистических иллюзий перестает принадлежать самому себе, чтобы стать частью, зависимой от общества, над которым он в конце концов утрачивает контроль и каковое обуславливает его самыми различными способами. То недоразумение, которое сегодня представляет собой Америка, обусловлено торжеством идеала материального завоевания, который почти сразу был приравнен к физическому благосостоянию и "процветанию". Правильно было сказано, что "в своем неудержимом беге к богатству и могуществу Америка сумела преодолеть барьер свободы, но споткнулась о выгоду... Все силы, включая идеальную и даже религиозную, устремлены исключительно на производственную цель: устанавливается общество выгоды, почти теократия выгоды, которое стремится к производству скорее вещей, нежели людей" либо людей исключительно как наиболее эффективных производителей вещей. "В США высшие права общества освящены своего рода мистикой. Человек, ставший скорее средством, нежели целью, соглашается играть роль колесика в гигантском механизме, ни на секунду не задумываясь о том, что это умаляет его", "следствием чего становится фактический коллективизм, желаемый элитами и бездумно принимаемый массами, который обманом подрывает независимость человека и настолько ограничивает его действия, что даже не страдая от этого и практически об этом не догадываясь, он добровольно подписывает акт самоотречения". Исходя из этого "нет никакого протеста, никакой реакции со стороны американских масс против тирании коллектива. Они добровольно принимают такое положение дел, как само собой разумеющееся и даже как нечто должное"⁵.

Таким образом, мы снова сталкиваемся с теми же проблемами, что и в СССР, поскольку и в более общей области культуры неизбежно и стихийно выявляется сходство с теми началами, на которых строится новый советский мир.

Например, хотя Америка не стремится наложить запрет на все виды интеллектуальной деятельности, тем не менее, она явно питает инстинктивное недоверие к тем ее областям, которые не связаны с чисто прагматическим применением интеллектуальных разработок, полагая это излишней роскошью, которой не стоит слишком увлекаться тому, кто занят серьезным делом (таким как быстрое обогащение, сервис, кампания во имя того или иного социального предрассудка и т.д. и т.п.) В общем в Америке пока мужчины работают, "духовными" вопросами заняты, прежде всего женщины: отсюда их высокий процент в бесчисленных сектах и обществах, в которых спиритизм, психоанализ и суррогаты восточных учений смешиваются с филантропией, феминизмом и сентиментализмом, не говоря уже о социализированном пуританизме и не слишком от него отличающемся сциентизме. Вот что представляет собой уровень американской "духовности". И если Америку скупает на свои доллары мастеров и произведения древней европейской культуры, охотно используемыми для расслабления "господами" из третьего сословия, причина этого кроется отнюдь не в стремлении к духовному обогащению. Действительно в Америке открыватель или изобретатель какого-либо нового приспособления, увеличивающего прибыль, всегда ценится более высоко, чем традиционный тип мыслителя; все, имеющее отношение к деньгам, действительности и деятельности в материальном смысле на шкале ценностей всегда стоит выше аристократического достоинства. Поэтому если даже в Америке древняя философия не запрещена официально как при коммунистических режимах, тем не менее в этом смысле дело обстоит еще хуже: устами Вильяма Джемса было заявлено, что польза является критерием истины и что ценность любой концепции, даже метафизической, должна оцениваться исходя из ее практической эффективности, которая, в свою очередь, в рамках американской ментальности всегда ограничена социально-экономической областью. Так называемый прагматизм является одним из наиболее отличительных признаков всей американской цивилизации; примечательны в этом отношении и теория Девейя (Dewey) и так называемый бихевиоризм: в СССР им прямо соответствует теория Павлова об условных рефлексах, которая также совершенно исключает "Я" и сознание как сущностные начала. Следствием этой типично "демократической" теории является то, что каждый может стать кем угодно посредством определенного обучения и воспитания, то есть человек, как таковой, мыслится как бесформенная, поддающаяся любым изменениям субстанция, как того желает и коммунизм, считающий генетическую теорию о врожденных свойствах антимарксистской и антиреволюционной. Могущество, которым обладает в Америке реклама, в конечном счете, объясняется внутренней бессодержательностью и пассивностью американской души, которой с различных точек зрения присущи двухмерные черты, свойственные даже не столько юношеству, сколько ребенку с заторможенным развитием.

Советский коммунизм официально исповедует атеизм. Америка до этого еще не дошла, однако, даже не замечая того, и, как правило, убежденная в обратном, катится по наклонной плоскости, на которой не остается ничего из того, что хотя бы в рамках того же католичества, означало религию. Мы уже видели к чему сводится религия еще при протестантизме: отрицая всякий принцип авторитета и иерархии, освобождаясь от всякого метафизического интереса, догм, обрядов, символов и таинств, она вырождается в чистый морализм, который а пуританских, англосаксонских странах и прежде всего в Америке, стоит на службе конформистского коллективизма.

Зигфрид⁶ правильно показал, что "единственно подлинной американской религией является кальвинизм, как концепция, согласно которой истинной основой социального организма является не индивидуум, но группа", в которой то же богатство, как с личной точки зрения, так и в глазах окружающих, считается знаком божественного избранничества, так что "сложно отличить религиозное стремление от погони за богатством... Таким образом моральным и желательным считается то, что религиозный дух становится фактором социального прогресса и экономического развития". Соответственно добродетели, необходимые для достижения сверхъестественных целей, оказываются бесполезными и даже вредными. В глазах настоящего американца аскеза представляется чистой потерей времени, а святой подвижник — паразитом на теле общества; герой в древнем смысле этого слова — всего лишь опасный безумец, от которого необходимо избавиться при помощи соответствующего воспитания в духе пацифизма и гуманизма, между тем как фанатичный моралист пуританин окружается сияющим ореолом.

Разве это столь уж далеко от убеждений Ленина, который требовал подвергнуть остракизму "всякое сверхъестественное и чуждое классовым интересам представление", уничтожить как заразную болезнь все остатки независимой духовности? Разве это не тот же идеал приземленного, всемогущего человека, который — как в Америке, так и в СССР — олицетворяет собой торжество технократической идеологии⁷.

Необходимо принять во внимание и следующее соображение. В период НЭПа в России отмена частного капитализма привела к подмене его капитализмом государственным: возникла система централизованного капитализма, без явных капиталистов, которая по сути дела является гигантским предприятием, изначально обреченным на провал. Теоретически каждый советский гражданин одновременно является служащим и акционером всемогущего и всеобъемлющего треста социалистического государства. Практически, он является акционером, не получающим дивидендов: за исключением того, что выдается ему для проживания, вся прибыль от его труда идет партии, которая беспрерывно вкладывает эти средства в другие сферы производства, не допуская накопления капитала в руках отдельного человека, но, напротив, стремясь исключительно к увеличению производительности коллективного человека, в тесной связи с планами мировой революции и подрывной деятельности. Это вполне соответствует сказанному нами относительно аскезы в капитализме — чисто американском явлении — когда богатство, вместо того чтобы быть конечной целью труда и средством для достижения внеэкономического величия или хотя бы для вольного удовольствия отдельного человека, становится средством для выпуска новых товаров, получения новых доходов и так без конца, подобно конвейерному производству, которое не прекращается ни на минуту в своем безостановочно бегстве вперед. Это служит еще одним подтверждением того, что в Америке повсюду, естественным образом, в "свободном" режиме торжествует тот же стиль, который в коммунистическом государстве пытаются утвердить насильственно при помощи централизованных государственных структур. Более того в тусклом величии американских метрополий, где отдельный человек — "кочевник асфальта" — превращенный в ничто перед бескрайним царством количества, осаждаемый различными группами, трестами и всесильными стандартами, затерянный в полных соблазнов чащобах небоскребов, сами владельцы которых намертво прикованы к тем вещам, которыми они владеют, во всем этом мнимом величии массовый человек проявляется гораздо более явственно, в еще более безликой форме, нежели при тирании советского режима, направленной, как правило, против примитивных и лишенных воли элементов.

Интеллектуальная стандартизация, конформизм, организованная и принудительная нормализация представляют собой типично американские явления, но тем не менее совпадают с советским идеалом "государственной мысли", равноценной для всего коллектива. Было справедливо замечено, что каждый американец — будь то Вильсон, Рузвельт или Рокфеллер — подобен евангелисту, которой не может оставить в покое себе подобных, постоянно испытывая необходимость проповедовать и стремясь обратить, очистить, возвысить каждого до уровня морального стандарта США, который для него является несомненно высочайшим. Это началось со времен отмены рабства, приведшего к гражданской войне и закончилось двумя демократическим "крестовыми походами" против Европы, организованных сначала Вильсоном, а потом Рузвельтом. Но и в малом, о чем бы ни шла речь, будь то сухой закон, пропаганда феминизма, пацифизма или пресловутого "возвращения к природе", вплоть до евгенической проповеди и т.п., сохраняется все тот же дух, та же воля к стандартизации, грубое вторжение коллективного и социального в индивидуальную сферу. Нет ничего более лживого, чем утверждение об "открытости" американской души, лишенной предрассудков: не существует ни одного другого народа, обладающего столькими табу. Но американцы настолько ограничены, что даже не замечают этого.

Уже указывалось на то, что одной из причин интереса, питаемого большевистской идеологией к Америке является то, что она поняла насколько успешно при данном типе цивилизации техницизм способствует идеалу обезличивания. Моральный стандарт определяется американским практицизмом. Общедоступный комфорт и перепроизводство в обществе потребления, как отличительные черты Америки, оплачиваются ценой миллионов людей, низведенных до роли рабочих автоматов, воспитанных в духе доведенной до крайности специализации, сужающей умственные горизонты и притупляющей всякую восприимчивость. Место древнего ремесленника, для которого любое ремесло было искусством, вследствие чего каждое изготовляемое им изделие несло на себе печать своего творца и всегда являлось делом собственных рук, что предполагало личное, непосредственное, качественное знание своего ремесла, занимает орда париев, служащих бездумными придатками механизма. Вследствие чего и сами рабочие (за исключением одного, кто занимается их починкой и знает их секреты) становятся всего лишь одними из таких механизмов, работающих в автоматическом и однообразном режиме. В этом вопросе Сталин и Форд протягивают друг другу руки и круг замыкается: стандартизация, присущая всякому механическому и количественному продукту требует стандартизации его потребителя, однообразия вкусов, постоянного сведения разнообразия человеческих ко все более ограниченному числу, что неизбежно приводит и к стандартизации мышления. Всё в Америке способствует этой цели: конформизм, выражающийся в matter-of-fact, likemindedness⁸ становится общепринятым лозунгом. Поэтому, если удается устоять заслонам, возведенным для удержания волны организованной преступности и других диких форм "сверхкомпенсации" (мы уже говорили в этом отношении о битниках), американская душа, всячески облегчаемая от груз раздумий о смысле жизни, катящаяся по накатанным, ясным и надежным рельсам, становится простой и естественной подобно овощу, защищаемая ото всякого столкновения с трансцендентным прочными заслонами "животного идеала" и спортивно-оптимистическим видением мира.

Таким образом, можно сказать, что большинство американцев по большому счету опровергают картезианский принцип "Cogito, ergo sum"⁹: они "не мыслят, но существуют", и более того, представляют собой опасных существ, так как в некоторых случаях их примитивизм значительно превышает примитивизм "советского человека", в которого пытаются превратить славян.

Естественно, общая уравниловка затрагивает и взаимоотношения полов. Советской эмансипации женщины в Америке соответствует феминистская придурь, являющаяся логическим следствием торжества "демократии", сопровождающей материалистическим и прагматическим вырождением мужчины. Распад американской семьи с уже ставшими привычными бесконечными разводами, происходит в том же стремительном темпе, как и в обществе, где вместо мужчин и женщин остались только "товарищи". Женщины, отрекшиеся от самих себя, с верой в свое возвышение за счет исполнения различных мужских функций; женщины, кажущиеся невинными в своем бесстыдстве и всего лишь заурядными в своих самых диких извращениях, пытаются в алкоголе найти разрядку своим подавленным и извращенным природным влечениям¹⁰. Юноши и девушки, которые постоянно смешиваются в товарищеском и спортивном общении, похоже, более не способны воспринимать полярность и элементарную притягательность противоположного пола. Эти явления отмечены чисто американским печатью, хотя их тлетворное распространение по всему миру почти не позволяет распознать истоки этой заразы. В настоящее время, если в этом отношение и существуют какие-то отличия от того, что творится в этой области в коммунистическом мире, то они свидетельствуют о куда более худшем положении дел в Америке: по сути торжеству матриархата. Так в Америке и других англосаксонских странах, любая женщина и девушка считают совершенно естественным то, что за ними признается право на своего рода моральное превосходство и неприкосновенность¹¹.

На заре большевизма был выдвинут идеал музыки, основанной на шумовых, коллективистских эффектах с целью очищения и этой области от сентиментальных буржуазных представлений. То же самое произошло и в Америке, которая распространила по всему миру столь показательное явление, как джаз. В огромных залах американских городов, где сотни пар как заводные куклы содрогаются в эпилептических конвульсиях под негритянские синкопы, явственно видно как просыпается "стадное чувство", пробуждается к жизни коллективистское, механизированного существо. Вряд ли найдется что-либо более показательное чем это явление для описания общего склада современного мира на его конечной стадии: поскольку отличительной чертой этой стадии является как раз сосуществование механического, бездушного элемента, суть которого составляет способность к передвижению, и примитивистского, подличностного элемента, который переносит человека в атмосферу, насыщенную темными чувствами ("окаменевший лес, против которого вздымается хаос" — Г. Миллер). Кроме того, то что было задумано и повсеместно воплощалось большевизмом в виде "зрелищных" представлений, направленных на пробуждение пролетарского мира с целью систематического возбуждения масс, в Америке уже давно было реализовано в куда более широких масштабах и в новой, спонтанной форме: безрассудное опьянение спортивными зрелищами, суть которых состоит в плебейском и материалистическом вырождении культа действия; короче говоря, речь идет о всех тех явлениях вторжения коллективного и регрессии в коллективное, которые, как уже было отмечено, давно выплеснулись за пределы американского континента.

Уже американца Уолта Уитмена, поэта и мистика демократии, можно считать предтечей "коллективистской поэзии", побуждающей к действию, что, как было сказано, является одним из коммунистических идеалов и замыслов. Подобным "лиризмом" глубоко пропитаны многие стороны американской жизни: спорт, деловая деятельность, производство, сфера обслуживания. Если в СССР остается лишь ожидать, что подобное развитие событий приведет к окончательному искоренению исконных стихийных остатков славянской души, то и в США это завершится полным исчезновением индивидуалистических остатков того духа rangers, пионеров Запада, который еще временами высвобождается и ищет выхода в "подвигах" гангстеров, анархистов-экзистенциалистов и других явлениях подобного рода, еще не окончательно поглощенных общим течением.

Можно очень долго продолжать перечисление тех совпадений, которые позволяют оценивать СССР и США как два лица одного и того же явления, как два движения, которые, соответствуя двум центрам мировой власти, сходятся в своем разрушительном влиянии. Первое представляет собой реальность, складывающуюся под железным пятой диктатуры, осуществляемую посредством полной национализации и рационализации. Второе — почти непроизвольно (и потому еще более тревожное) явление, а именно зарождение человечества, которое соглашается и желает быть тем, что оно есть, и, ощущая себя здоровым, сильным и свободным, добровольно (без того самозабвенного фанатизма и фатализма, которые присущи русским коммунистам) приходит к тому же результату, почти не замечая нависшей над ним тени "коллективного человека", которая, тем не менее, окутывает его своим мраком. Но как в одной, так и в другой "цивилизации", как в одном, так и в другом величии, тот, кто способен, безошибочно угадает предвестников пришествия "Безымянного Зверя".

Несмотря на это, некоторые до сих пор носятся с идеей, что американская "демократия" является противоядием против советского коммунизма, альтернативой так называемого "свободного мира". В общем можно сказать, что легко распознать опасность, когда она предстает в облике открытого, физического нападения извне, но трудно угадать ее, если это нападение происходит изнутри. Уже долгое время Европа находится под американским влиянием, то есть под влиянием тех извращенных ценностей и идеалов, которые свойственны североамериканскому миру. Это стало своего рода обратным ударом судьбы. Действительно, как правильно было подмечено, Америка это всего лишь "крайний Запад", где основные тенденции, присущие современному западному миру, просто доведены до абсурда. Поэтому невозможно оказать действенного сопротивления ее влиянию, не отказавшись сначала от тех принципов, которые составили основу этого общества и, прежде всего, миража технического и производственного развития. С усилением этого влияния может случиться так, что когда сожмутся тиски, охватывающие Европу с Запада и Востока, то она, со времен окончания второй мировой войны лишенная всякой истинной идеи и утратившая роль независимой и ведущей мировой политической силы, даже не осознает своей капитуляции. Возможно, этот окончательный крах даже не покажется трагедией.

Коммунистический мир и Америка, притязающие на мировую миссию, выражают фактическую реальность. Как было сказано, возможный конфликт между ними с точки зрения мировой подрывной деятельности станет последней из насильственных операций, требующих зверского истребления миллионов человеческих жизней, ради окончательного завершения последней фазы инволюции и процесса нисхождения власти от одной касты к другой, вплоть до самой низшей, апогеем чего станет пришествие коллективизированного человечества. И даже если удастся избежать атомной катастрофы, которой так боятся сегодня многие, как только исполнится эта судьба станет ясно, что вся современная цивилизация титанов, метрополий из стали, стекла и цемента, кишащих масс, алгебры и машин, обуздывающих силы природы, покорителей небес и океанов, является ничем иным, как призрачным миром, с трудом удерживающимся на своей орбите и готовым в любой момент сорваться с нее, чтобы окончательно затеряться в мрачных безднах космоса, освящаемых лишь тем зловещим сиянием, которым сопровождается его ускоряющееся падение.

^ ^ ^