Святые отцы о происхождении права собственности

Есть, однако, момент, в котором другие святые отцы пошли дальше Златоуста и дополнили его учение – имеется в виду вопрос о происхождении права собственности. Златоуст однажды замечает: “но в начале не было золота, и никто не любил золота” /VIII:441/. Другие святые отцы тему исторического генезиса собственности развивают более подробно.

Лактанций (IVв.), всегда остро реагирующий на попрание справед­ливости, говорит:

“Любостяжание есть источник всех зол: оно происходит от презрения к истинному величию Божию. Люди, обилующие в чем-либо, не только пе­рестали уделять другим избытки свои, начали присваивать и похищать се­бе чужое, будучи влекомы к тому собственною корыстью. То, что прежде было в общем употреблении у всех людей, начало скопляться часто в до­мах у немногих. Чтобы других подвергнуть своему рабству, люди стали собирать себе в одни руки первые потребности жизни и беречь их тща­тельно, дабы небесные дары сделать своею собственностью, не для того, чтобы уделять их ближнему из человеколюбия, которого в них не было, но чтобы удовлетворять единственно своему любостяжанию и корысти. После того, составили они себе самые несправедливые законы под личиною мни­мого правосудия, посредством которых защитили против силы народа свое хищничество” (“Божественные наставления”, кн.5, гл.6).

Василий Великий: «таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других» (Беседа 6 “На сло­ва из Евангелия от Луки (12,18): разорю житницы моя, и большия со­зижду; и о любостяжательности”).

Интересно, что ту же мысль высказывает и святитель Григорий Бо­гослов, который, казалось бы, далек от земных проблем:

“По крайней мере представили бы они (богатые – Н.С.), что бед­ность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое, сос­тояние… в последствии времени появились в роде человеческом и, как некоторые недуги, вторглись вместе с неправдою, которая и изобрела их. Сначала же было не так… Свобода и богатство (раньше – Н.С.) заключались единственно в соблюдении заповеди; а истинная бедность и рабство – в преступлении оной; но с того времени, как появились за­висть и раздоры,.. с того времени расторглось родство между людьми, отчуждение их друг от друга выразилось в различных наименованиях званий и любостяжании, призвав и закон на помощь своей власти, зас­тавило позабыть о благородстве естества человеческого – ты же смотри на первоначальное равенство прав, а не на последовавшее разделение; не на законы властителя, а на законы Создателя” («О любви к бедным»).

То же утверждает Амвросий Медиоланский:

“Тогда как Господь Бог наш именно желал, чтобы земля была общим владением всех и всем служила (своими) продуктами, скупость, однако, распределяет права владения” (Толкование на Пс.118, бес.8,22).

“Затем они полагали форму справедливости в том, чтобы каждый относился к тому, что общее, т.е. общественное, как к общественному, а к тому, что частное, как к своему. Но и это не согласно с приро­дой. Ибо природа дала все всем сообща. Бог велел всему родиться так, чтобы быть общей всем пищей, и чтобы земля была, так сказать, общим владением всех. Значит природа создала общее право, захват – частное” (“Об обязанностях” 1,28).

Таким образом, мнение святых отцов совершенно ясно: право собс­твенности не есть “естественное право”. Оно является следствием страсти любостяжания. Хищничество, корысть – первичны; а право собс­твенности вводилось, чтобы легализовать захваченное и силою закона защитить “против силы народа свое хищничество”. Здесь Лактанций, Григорий Богослов и Амвросий Медиоланский оказываются более “политэкономами”, чем Златоуст, хотя их выводы полностью совпадают с выводами великого святителя, полученными им на основании чисто нравственного анализа.

Итак, святые отцы полностью поддерживают Златоуста. Это значит, что концепция св. Иоанна Златоуста является не просто личным взглядом святителя, а представляет собой вершину всего святоотеческого учения о христианском отношении к богатству и собственности. А потому взгляды Златоуста вкупе со святыми отцами III-IV вв. с полным основанием можно назвать святоотеческим имущественным учением.

 

СУДЬБА ЗЛАТОУСТА

Учение св. Иоанна Златоуста о богатстве, бедности, собственности и милостыне ­ –вершина святоотеческой имущественной этики. Но судьба этого величайшего из величайших святителя оказалась скорбной. «В мире скорбни будете» (Ин.16,33). Эту евангельскую истину еще раз подтвердила жизнь Златоуста.

Златоуст (347-407) – уроженец Антиохи. Получив превосходное светское образование, он крестился уже в сознательном возрасте и 4 года был чтецом в храме. Затем – 4 года подвижничества в монастыре и 2 года уединения в пустыни, и наконец, 5 с половиной лет диаконства. В то время диаконы не только служили, но и активно занимались устроением дел прихожан. О подвиж­ническом характере деятельности св. Иоанна в этот период говорит многозначительный факт: он отказался в пользу бедных от всего своего имущества. Таким образом, к моменту священнической хиротонии (386 г., Златоусту уже было 39 лет) он был всесторонне готов к этому служению. Обладая выдающимися ораторскими способностями и умножив их специальными занятиями (он учился у известного ритора Ливания), Златоуст сразу поразил прихожан своими проповедями. Но их сила была не только в отточенной форме. Златоуст быстро нашел свою тему – нравственные беседы, изображение грехов, человеческих пороков и немощей, а также способов борьбы с ними. Это именно то, в чем особенно нуждаются его пасомые, и именно то, в чем пресвитер Иоанн исключительно силен. Его проповеди имеют громадный успех, народ приходит в храм специально, чтобы их послушать. Скорописцы их стенографируют и продают желающим (именно поэтому сохранилось значительное количество творений святителя).

Слух о замечательных способностях пресвитера из Антиохи доходит до двора и молодой император Аркадий приглашает его (398г.) на Константинопольскую кафедру. Начинается самый блестящий, но и самый трагический период жизни великого святителя.

Первое, что делает Златоуст став архиепископом, – наводит порядок в своей епархии, нравы которой были сильно развращены. Естественно, этим святитель нажил себе массу недоброжелателей. Кроме того, как только на Константинопольскую кафедру взошел смело употребляющий власть Златоуст, Александрийский епископ Феофил, большой мастер интриги, почувствовал в нем своего врага. Так создалась «клерикальная партия» недоброжелателей великого святителя.

Еще сложнее складываются отношения с императорским двором. Златоуст всегда был глубоко убежден, что священство выше царства. Поэтому неудивительно, что, относясь к императору (и императрице) почтительно, Златоуст уверен в своей власти обличать их дела, если они не соответствуют христианским заповедям. Тем более, что поведение императрицы Евдоксии, властной и любостяжательной, требовало исправления.Евдоксия затаила злобу, и вокруг нее образовалась «партия двора», жаждавшая свержения Златоуста.

Наконец появилась и третья «партия» противников святителя. Дело в том, что святитель продал излишки строительных материалов и даже дорогие церковные сосуды, и на вырученные деньги устроил несколько богоугодных заведений, в том числе – больницу для прокаженных на окраине Константинополя. В результате цена земли вокруг больницы упала, и этим была крайне недовольна группа богатых землевладельцев, которая стала интриговать против него.

Улучив удобный момент все «партии» объединились и, возведя на святителя нелепые обвинения, устроили над ним судилище – знаменитый суд в местечке «Под дубом» (403 г.). Смещенный с кафедры Златоуст уже был отправлен в ссылку, но случилось непредвиденное – землетрясение. Явное знамение Божие напугало Евдоксию, и она поворачивает вспять – Иоанн снова на кафедре. Но вскоре Евдоксия с ужасом убеждается, что Иоанн совершенно не изменился: он снова во всеуслышание обличает пороки императрицы. Это для нее уже слишком. Повод найден, собор снова созван, Иоанн снова низложен и отправлен в Кукуз – глухую деревушку в горах Армении. Три с половиной года Зла­тоуст находится там, пытаясь добиться правды, но тщетно. Более того, по навету его недругов, Аркадий решает «перевести» опального святителя подальше, в Пицунду. В сентябре 407г. в местечке Команы (скорее всего это были Команы Понтийские в нынешней Турции), измученный жестоким обращением конвойных, он со словами “слава Богу за все” остав­ляет этот падший мир.

 

 

РАЗГРОМ ШКОЛЫ ЗЛАТОУСТА

Гибель Златоуста наводит на грустные размышления. Мир не вынес святости великого святителя. Впрочем, если быть точнее, не вынесла богатая властная верхушка. Низы же, народ с огромным энтузиазмом приветствовал Златоуста и активно боролся за его освобождение. Так что, подобно Христу, Златоуст принес «не мир, но разделение». Известно, что после высылки Златоуста (и первой и второй), сотни тысяч горожан вышли на улицы. Начались кровавые столкновения с войсками, сгорел Сенат и даже храм Святой Софии (по одной версии его подожгла разъяренная толпа, по другой – в храм ударила молния). Но власть пошла до конца – мятеж был подавлен, Константинопольскую кафедру заняли враги Златоуста, сначала Арзас, а затем Аттик, и началось жестокое преследование сторонников великого святителя.

И гонимых было предостаточно – и тех, что непосредственно поддерживали Златоуста в конфликтах, и просто сочувствующих или согласных с его учением. Жестокость гонений была настолько яростной, что церковный историк Сократ, упоминая о казнях, замечает, что «о том, кажется, лучше умолчать». Епископ Палладий Еленопольский, сторонник и первый биограф Златоуста, приводит целый перечень гонимых епископов и пресвитеров, кратко указывая их судьбу. Таких оказалось много десятков, и все они или погибли, или на многие годы были сосланы и тем самым лишены возможности влиять на судьбу Церкви. Сам Палладий находился в ссылке 8 лет. Диаконисса Олимпиада, сподвижница Златоуста, обвиненная в поджоге Св. Софии, сумела оправдаться, но в конце концов была присуждена к большому штрафу и ссылке. Она, ужасаясь участи Златоуста и видя разгром, учиненный над его последователями, впала в жестокое уныние. Знаменитые «Письма к Олимпиаде» – это попытка Златоуста вывести ее из этой депрессии; попытка, впрочем, удавшаяся: в конце концов Олимпиада сумела преодолеть уныние и впоследствии была причислена к лику святых.

Кто знает, может быть неизбывная скорбь Олимпиады была своеобразным пророчеством. Чуткое сердце ей подсказывало, что в Церкви произошла великая трагедия, во многом определившая дальнейшую церковную жизнь. В церковной истории эпизоду гонений на Златоуста обычно не придается принципиального значения. Он рассматривается как картинка церковных нравов, заполняющая паузу между тринитарными ихристологическими спорами. Однако, для судеб имущественной этики этот эпизод имел поистине решающее значение. Это – водораздел, после которого Православная Церковь удаляется от святоотеческого имущественного учения и потихоньку возвращается к доктрине, проповеданной ещеКлиментом Александрийским.

В судьбах византийского богословия обращает на себя внимание один примечательный факт: после Златоуста моралистов сравнимого с великим святителем масштаба мы не видим. Блестящее восточное богословие занято совершенно другими проблемами. Сначала яростныехристологические споры, затем борьба с несторианством, монофизитством и монофелитством. Потом борьба с иконоборцами, затем – с уклонениями западной церкви. Далее – исихазм, паламитские споры о сущности и энергиях Божиих. Эти времена дали множество выдающихся богословов, плеяду удивительных отцов-отшельников, ряд изобретательных канонистов. Но где же моралисты? Они постепенно исчезают. Где тема богатства и собственности, так волновавшая отцов IV века? Она медленно, но верно уходит из поля зрения церковных писателей.

 

 

УЧЕНИКИ ЗЛАТОУСТА

Впрочем, в середине V в., ситуация еще не столь печальна: определенный интерес к имущественной теме сохраняется, ибо еще остаются некоторые последователи Златоуста, избежавшие гонений. Среди них можно назвать Исидора Пелусиота, Иоанна Кассиана Римлянина и ФеодоритаКирского. Живя в разных местах Византии, все они чтили Златоуста, Пелусиот и Иоанн Кассиан специально приезжали в Константинополь, чтобы послушать его проповеди. Вот некоторые их высказывания, в которых без труда узнается школа великого святителя:

Исидор Пелусиот:

«Из-за любви к деньгам вражда, драки, войны; из-за нее убийства, разбои, клевета; из-за нее не только города, но и пустыни, не только обитаемые страны, но и не населенные дышат кровью и убийствами… Из любви к деньгам извращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности… Сколько бы зол ни отыскал кто в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, – увидит в них отростки этого корня».

«Скорее кто-нибудь сделал бы невозможное, нежели она (страсть любостяжания – Н.С.) насытится. Ибо приращение, не знаю каким это образом, ей представляется уменьшением и убытком, возжигая только больший огонь».

Иоанн Кассиан Римлянин:

“Итак кто же блаженнее, ужели те, которые из числа язычников недавно обратившись и будучи не в состоянии восходить к евангельско­му совершенству, еще удерживали у себя свое имущество?… Или те, которые выполняя евангельское учение, ежедневно нося крест Госпо­день, не хотели ничего оставить у себя из собственного имущества?… Этого (что первые блаженнее – Н.С.) не осмелится сказать и безумный”.

«С умножением денег увеличивается и неистовство страсти сребролюбия. Она ищет оправдания в надежде на долгую жизнь, преклонную старость, разные и продолжительные немощи, которые не могут быть переносимы в старости, если в молодости не будет заготовлено побольше денег. От таких рассуждений становится жалкой душа, связанная змеиными узами, когда желает умножить дурно собранное имение с недостойным старанием. Такая душа сама себя поражает язвой, жестоко распаляется ею и, всецело занятая помышлением о прибыли, ни на что другое не смотрит взором сердца, как только на то, где можно достать денег… Из-за этого человек не устрашится допустить злодеяние лжи, ложной клятвы, воровства, нарушить верность, воспламениться вредным гневом. Если как-нибудь потеряет надежду на прибыль, то не побоится нарушить честность и смирение, и как другим чрево, так ему золото и надежда корысти заменяют Бога. Потому святой апостол, имея в виду зловредный яд этой болезни, назвал ее не только “ корнем всех зол ” (1 Тим. 6, 10), но и идолослужением (Кол. 3, 5)».

Феодорит Киррский:

“Обилие денег и преизбыточество преспеяний в добродетели прямо между собой противоположны” («Десять слов о промыс­ле»).

Однако именно Феодорит первым стал из универсальной концепции великого святителя делать «умеренную» доктрину. Дело в том, что уФеодорита высший этаж златоустовской постройки редуцирован. У него мы не найдем ни положительного взгляда на жизнь в условиях общности имущества, ни тем более призывов последовать Иерусалимской общине. Феодорит уже живет в обществе крепких частных собственников и не мыслит ничего иного. А потому его задачей является оправдать разделение на богатых и бедных. Богатые и бедные нуждаются друг в друге, и те и другие необходимы в обществе; тела и души и богатых и бедных устроены одинаково, все рождаются нагими и такими же уходят в мир иной; богатые несут различные тяготы богатства: болезни, соблазны и проч., чего лишены бедные – вот доводы Киррского епископа. Он заключает:

«Итак, почему же ты гневаешься и обвиняешь бедность, когда видишь, что и богатство имеет великую в ней нужду, и обладающие богатством не могут без нее прожить? Подивись Тому, Кто так премудро распоряжается в этом: одним дает деньги, другим – искусства, и посредством нужды приводит их в согласие и неприязнь» («Десять слов о промыс­ле»).

Как видим, Феодорит снова использует златоустовский багаж. Но если у Златоуста все направлено на то, чтобы побудить богатых отказаться об богатства и подняться по нравственной лестнице вверх, а бедного ободрить, то Феодорит все эти аргументы направляет на оправдание Творца, который создал «идиллию» совместной жизни бедных и богатых.

Как ни замечательны некоторые высказывания Исидора, Кассиана или Феодорита, но все же известность этих писателей несравнима созлатоустовской (тем более, что творения Феодорита против Кирилла Александрийского были анафематствованы V Вселенским Собором). На общую нравственную атмосферу в Империи оказать значительное влияние они не могли.