Миниатюра рассказывает и показывает, как еще молодой монах Саят-Нова, истощенный бытом монастыря, решается снова войти в свою юность и детство.

Ахпат... Саят-Нова спал... Встревоженно ревела лань. Лаяли собаки...

В ночи тревожно метались белые голуби... Саят-Нова спал...

В собор вошли юноши. Горели свечи.

Саят-Нова спал...

Из кельи Саят-Новы вышел Саят-Нова...

Он доил лань.

Умолкла освобожденная лань...

Осели птицы...

Замолкли собаки...

Саят-Нова выплеснул белое молоко во двор монастыря, и все вокруг стало белым...

Саят-Нова проснулся в ознобе... Было очень тихо.

Он медленно спустился вниз и вышел во двор...

Белели горы в снегу, и Ахпат засыпал снег...

Замер родник... Должно быть, потому так тихо...

Саят-Нова шел украдкой...

Вошел в трапезную и разрыл пол...

Открыл сосуд в полу и жадно пил вино... Саят-Нова пьянел... и медленно качаясь, пошел вниз с горы в долину.

Он шел в ночи... Хрустел снег... И где-то кто-то почему-то ночью рубил и валил тополя!..

Играла назойливо музыка на курдской свадьбе...

Саят-Нова сбился с дороги...

Скажу, ты шелк, но ткань года погубят,

Скажу, ты тополь – тополь люди срубят...

Скажу, ты лань, про лань все песни трубят,

Как петь? Слова со мной в раздоре, прелесть!

Саят-Нова вошел в Тбилиси.

Он подошел ко дворцу... У входа горели костры, пели ашуги и воспевали Анну – царевну.

Сегодня в ночь родился мальчик...

Царевна сына родила...

Проскочил мимо всадник, и из под белой бурки сияла золоченая колыбель...

Саят-Нова трезвел на морозе... Фальшивили ашуги... Саят-Нова запел...

Скажу, ты шелк, но ткань года погубят,

Скажу, ты тополь – тополь люди срубят...

Скажу, ты лань, про лань все песни трубят,

Как петь? Слова со мной в раздоре, прелесть!

Медленно приоткрылось окно царевны... Царевна слушала и металась в горячке...

Пел Саят-Нова... Плакала царевна. Пел Саят-Нова.

Молчали ашуги.

Дымятся трубы бедных лачуг...

Пылятся дрова во дворах Авлабара.

Лают псы на «Человека в черном».

«Человек в черном» ищет свой дом... И везде лают псы, везде пилят поленья.

Капают с крыш сосульки...

С горячим белым хлебом перебегают улицы старухи.

Старушки окружают Саят-Нову и тянут к его лицу горячий хлеб...

Саят-Нова отломил кусочек и медленно разжевал горячий хлеб.

Старухи тянули его за руки и втолкнули в отчий дом...

В доме пусто и холодно, нет ковров... Капает вода с потолка в медные тазы, и колыбель Арутина замотана в марлю и висит под потолком...

Саят-Нова прижал горячий хлеб к груди и, медленно покачиваясь, закрыл глаза...

Тахта! Армянская тахта. На ней сидит старуха и вертит веретено. Бегают по черной юбке желтые цыплята.

Крутится веретено... Кудахчет наседка.

Врываются ветры. И сумасшедший ветер гудит над городом и гнет к земле кипарисы, срывает купол с церкви Сурп-Саркиса.

Бегут старухи с горячим хлебом... Кружится дым во дворе.

Гиж март! Гиж март!

Бегут в ужасе люди с горячим хлебом...

Летит над ними купол Сурп-Саркиса. И купол бьется о минарет! и о скалу Мтацминды[16], и окунается в воды Куры...

И взлетает снова вверх, истекая, исчезает в небе...

И снова ветры срывают крыши!

С Саят-Новы ветер срывает шапку, и Саят-Нова бежит...

Бежит... подхваченный ветром... бежит по кладбищу Петроса и Погоса[17], прижимая к груди горячий хлеб.

Саят-Нова бежит, бежит по могилам, и возникают перед ним призраки матери, отца...

Бабушка с веретеном и цыплятами.

И все они тянутся, тянутся к Саят-Нове и тянутся к горячему хлебу...

Горло мое пересохло, я болен...