Глава 1. Надменность, мщение и опасение.

Пролог

 

Пробираться через туман, заполонивший собой все коридоры в доме, было трудно, Ла­миса едва поспевала щелкать ножничками перед собой. В главную светлицу дома почет­ную гостью вел Виллор, в нем туман признавал владельца и пропускал. Без Виллора Ла­миса не смогла бы рассечь туман и саблей, что говорить о маленьких тупых ножничках. Даже сейчас всецело от тумана они не избавляли, Ламисе приходилось постоянно отпле­вываться от серебристой массы, просачивающейся через ее густую вуаль, и стараться идти к Виллору ближе. С сокрушением почетная гостья подумала, что после этой прогулке ей придется долго вычесывать туман из волос. И в тот же миг со злостью отбросила эту мысль. Так ли это значимо теперь, в столь тревожное время? Рем некогда сказал, что, ко­гда Ламиса выбрала эту судьбу, она сама отрешилась от всех своих привилегий столбовой дворянки, а потому не имеет права на нытье и былое внимание к себе. Тогда Ламиса оби­делась, сейчас же осознала, что офицер был как никогда прав. В чем значение ее вель­можности, когда над ее душой глумиться смерть?

– Пришли, Ламиса Тенкановна, извольте пройти, – сказал Виллор, отворяя резную дверцу и пропуская Ламису вперед. Почетная гостья подобрала подол длинного платья – не смотря на революцию в женской моде она предпочитала старинные наряды – и вошла в светлицу. С облегчением Ламиса осознала: здесь нет тумана. Но если его нет, следова­тельно…

Ламиса спешно обвела глазами светлицу. Это была спальня, и на кровати в ней лежал Рем. Не забывая о нормах приличия, а потому все равно идя павой, Ламиса ринулась к нему. Теперь, очутившись ближе, она рассмотрела раненого. Рем был бледен, будто бы вновь, как много лет назад, упал в мешок с мелом. Всего его опутывали змеями бинты и, казалось, будто бы Рем как-то сжался. От былого величия валтонского офицера ничего не осталось.

Если бы Ламиса была в этом особняке в первый раз, она бы испугалась, что ее …эм …друга лечит человек, в медицине не осведомленный. Но гостья знала, что дом облюбовали маямы, что устроили здесь лазарет. Их Ламиса не любила, ей делалось дурно от запахов снадобий, она не могла выносить крови. От вида Рема почетной гостье уже стало скверно, а если бы сейчас перед Ламисой показалась одна из маям… нет, прибавлять им работы в виде своего обморока Ламисе не позволяла гордость. Она беспомощно посмотрела на Виллора.

– Ламиса Тенкановна, Рем Риланович просил привести вас к нему. Я не смог отказать. Простите, что пришлось соврать, – повинно пояснил он, поймав взор почетной гостьи.

– Я все понимаю, Виллор Жданович, я все понимаю, – ответила Ламиса, хоть этого она не прощала и в ложь во спасение не верила. Долго глядеть на Рема она не могла. Он без соз­нания или спит? Не имеет значения, как только Виллор уйдет, Ламиса исчезнет из этого мрачного места. Циничная справедливость.

– Рем Риланович просил меня убедить вас остаться, – угадал думы почетной гостьи Вил­лор. – Вспомните все то, что мы с вами одолели…

– Я не хотела в это ввязываться, – грубо перервала Виллора Ламиса. Что он о себе возом­нил? Кем себя считает? – Меня в это вовлекла Дана.

– Вы прекрасно знаете, что могли отказаться. Так зачем вы это сделали? – Виллор взгля­нул на Ламису так, словно это она сейчас лежала израненной птицей на кровати перед ним. Жалостно, беззлобно. А ведь Виллор мог ненавидеть Ламису. И был бы прав. Но сейчас он простил бы ей все, попроси Ламиса об этом. Но гостья не собиралась этого де­лать. Чересчур много почета для какого-то там крестьянина, пусть и такового воспитан­ного и образованного. И пусть революция была три года назад в Алиосе и почти двадцать – на Замлане. Он все равно лишь крестьянин, преклонять голову перед которым она, кня­гиня Цорнина, не обязана. – Из-за своего бескрайнего любопытства?

«И в укор своей горничной» - добавила про себя Ламиса. И тут же отмахнулась от этой мысли. Сейчас она понимала, что конкуренция с крестьянами – глупость. Но тогда это ка­залось Ламисе лучшим вариантом. Высокомерие и жажда превзойти эту глупую горнич­ную, вот что завлекло Ламису Цорнину в эту историю в виде почти главной героини. Почти лишь из-за Даны. Провалиться бы ей. Впрочем, она уже это сделала.

– Да, из-за любопытства. Но вспомните, сколько мне было лет! Я была дурой, обычной дурой, – наконец отозвалась Ламиса. Виллор, еще столь недавно раздражавший ее одним своим присутствием, ныне был ей безразличен. Рем долго убеждал ее не обращаться к крестьянину на «ты», но Ламиса прислушалась к нему лишь сейчас. Вероятно, взыграло чувство вины перед Виллором, пусть и в такой странной форме. Так или иначе, угрызений по поводу произошедшего Ламиса не испытывала. Или очень хотела не испытывать.

– Ах, Ламиса Тенкановна, Ламиса Тенкановна, – протянул Виллор. – Вы не исправимы. Пребывай я на месте Рема Рилановича, я бы тысячу раз подумал, прежде чем укрощать такую даму как вы. Вы могли бы быть похожи на рысь, гордую и сильную, одинокую. То­гда бы я вас ненавидел. Но вы, скорее просто котенок какой-нибудь там породистой кошки, пытающийся подражать такой далекой и дикой рыси. Поэтому мне вас жаль, доро­гая Ламиса Тенкановна. Вы не заслуживаете ненависти, вы жертва самой себя, для вас только жалость, – проговорил Виллор абсолютно равнодушным голосом.

Ламиса едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Или чтобы не заплакать. Ей было одно­временно смешно слышать эту фразу из уст крестьянина, ведь ее он явно лишь заучил, и горько от того, что это правда. «Жертва самой себя». Пожалуй, этой фразой уже можно описать сложившуюся с Ламисой ситуацию, не пускаясь в долгие объяснения.

– Виллор Жданович, чего вы добиваетесь своими словами? – Ламиса решила, что в дан­ной ситуации лучше всего просто надеть маску равнодушия и насмешки. – Пытаетесь за­деть меня? Высмеять? Ваши попытки тщетны, я давно научилась пропускать слова мимо сердца.

– Вы хотели сказать «ушей»? – по привычке поправил Виллор. Ламису всегда раздражала эта его привычка, она заставила себя не наброситься на него с кулаками и проклятиями, а улыбнуться и спокойно ответить:

– Увы, отключать собственный слух я не умею. А вот сердце очень даже.

Ламиса не хотела признавать, что оговорилась, и потому сказа первое оправдание, какое только появилось у нее в думах. Виллор не понял хитрости княгини, в его глазах заиграли слабые, потухающие огоньки восхищения. У Ламисы на лице вновь заиграла улыбка. Та­кая циничная, но не такая вымученная, нежели первая. Он все еще ей восхищается. После всего, что Ламиса сделала, Виллор все еще упивается ее речами и разбирает на цитаты. Глупый. Ждет извинений, которых не получит никогда, от девушки, что дважды убила все его надежды. Как словами, так и руками.

– И все же, Ламиса, мы затянули наш разговор, – после неловкой паузы продолжил Вил­лор, неуклюже отступивший на пару шагов назад, неуютно чувствуя себя под взглядом Ла­мисы. Для гостьи это было победой. Он наконец-то понял свое место. – Рем Риланович просил передать вам свои размышления. Он хочет погрузить особняк в пусту. Вместе с собой. Вместе с вами. Меня он просил отправиться в тот город, а по дороге заехать к ли­ране Райце и попросить ее прибыть к вам… - на мгновение Виллор запнулся, а затем тихо, едва слышно добавил: - Вернее, я бы сделал это, будь она жива.

Ламису прогневила его речь. И он еще называет Дану лираной? Ее, княгиню Цорнину просто по имени-отчеству, а Дану высшей формой почтения? Напрашивался детский вопрос: Почему? Но ответ нашелся сам собой. В глазах Виллора Ламиса – этакий падший ангел, объект восхищения, оказав­шийся гнилью. Виллор еще верит, что Ламиса не так плоха, что в ней еще есть хоть отго­лоски тех качеств, что приводили его в восторг, а потому старается относиться к ней рав­нодушно или немного хуже, но не превозносить и не ненавидеть.

- Что ж, я согласна. Но для начала мне бы хотелось… эм… кое-что для вас сделать, - отве­тила Ламиса и элегантным жестом призвала киду. Маленький зверек, похожий на ласку с аккуратными крылышками и горизонтальными зрачками, примчался на зов владелицы, пискнул, и, получив от Ламисы мысленный приказ служить Виллору, залез собеседнику княгини на плечо. Позже Цорнина еще не раз корила себя за этот поступок и пыталась по­нять, зачем отдала столь ценного зверя Виллору, но так этого и не поняла.

Крестьянин хладно и коротко поблагодарил Ламису за подарок, собрал свои немногие вещи и ушел из особняка, оставив на прощанье несколько сюрпризов.

А через несколько недель Ламиса уже стояла на балконе особняка в самом темном из своих платьев. Смерть забрала еще и Яклия. Возможности выбраться на похороны у нее не было, чему Ламиса была рада. Хотя, не витай над особняком первая стадия пусты, она бы все равно не пошла на них. С Яклием она никогда не общалась близко, он был для нее второстепенной фигурой, но на душе скребли кошки. Неужели все может просто так взять и закончиться? Неужели и с Ламисой могло бы быть так? Когда умерла Дана Ла­мисе было проще, она думала, что это единичный случай. А теперь все повторилось. Опять.

Ламиса провела рукой по щеке под вуалью. Это слезы? Она плачет? Не может быть. Сен­тиментальностью Ламиса никогда не отличалась, но сейчас почему-то растрогалась. Же­лая оторваться от грустных мыслей, Ламиса посмотрела на сад. И вновь заплакала. По тропинке к калитке шел Рем. Ламиса понимала, что останавливать его в желании отом­стить за Дану, тем более перед годами, а может и десятилетиями пусты, глупо, но не хо­тела, чтобы он уходил. А вдруг он не вернется как Яклий?

Ламисе трудно было сказать, кем для нее был Рем. Сначала он был чем-то вроде приза, Ламиса всячески пыталась увести его у Даны. Не из-за любви, из-за желания показать этой «лиране» Райце, где ее место. Офицер и горничная. Дворянин и крестьянка. Ламису они раздра­жали, ей хотелось разрушить эту влюбленность прежде, чем она превратилась бы в лю­бовь. Ламиса потерпела поражение, смирилась, но смешанные чувство навеки завладели ее сердцем и рассудком. С одной стороны она не могла понять, как Рем только посмел от­вергнуть ее, а с другой восхищалась его преданностью…

И сейчас, стоя на балконе и видя, как уходит последний дорогой ей человек, Ламисе хо­телось разрыдаться. Она взяла себя в руки, и лишь несколько крупных слезинок покати­лись по ее лицу. Княгиня сняла вуаль, разрезала ее пополам, положила левую часть на ла­донь.

- Причина смерти Даны – это я, - шептала она в след Рему, смахивая слезу. – Не думаю, что ты меня простишь. Но молю, ради памяти Даны, повидайся с Хелд и вернись.

Ламиса сдула кусочек ткани с ладони, в надежде, что Рем никогда не узнает об этом ма­леньком ритуале.

На дворе стояла осень 1939 года.

 

Глава 1. Надменность, мщение и опасение.

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.

Если бы кто-нибудь спросил бы у Фэнна, кто или что стало виновником всего произошедшего, он бы без раздумий ответил: «Торшер и запонки».

Отчасти шутка, отчасти правда. Такая веселая злая шутка судьбы.

Однако не будем забегать вперед.

Все началось в тот далекий июньский день, когда Фэнну выдали ключи от загородного дома и от­правили в пригород, что назывался Иралань.

Хотя нет, все началось в еще более далекий майский день, когда Фэнну удалось уговорить на это родителей после почти месяца препираний. Благо, Фэнна на фоне сестры ребенком уже не счита­ли, а потому договориться было немного проще, чем раньше.

Или нет, все началось в уже забытый апрельский день, когда тетка Фэнна жаловалась, что никак не сможет проверить свой новоприобретенный особняк, а родители Фэнна лишь пожимали плеча­ми, отвечая, что и у них времени не найдется.

И опять нет. Все началось-таки еще в конце февраля, когда все та же тетка поскользнулась на льду и сломала ногу.

А хотя, и здесь можно сказать, что события нашей истории начали происходить еще в декабре, когда тетка только купила себе новый дом, или еще в конце ноября, когда только появился тот злополучный лед, или в октябре, когда похолодало, или в сентябре, когда холодный циклон только направился к городку… Впрочем, это уже не так важно.

Вернемся к нашему июньскому дню.

С самого утра вокруг Фэнна суетилась младшая сестра. Разница в возрасте их была равна двум годам, но на людях Алфранда вела себя так по-детски, так мило в глазах матери и слегка раздра­жающе в глазах Фэнна, что никто не мог дать ей больше девяти-десяти лет. Отнюдь не дурочка, скорее свой ум предпочитающая не выставлять напоказ, несколько наивная, беззаботная. Многие считали ее ангелом. Многие, но не Фэнн. Он знал, как это милое создание рвется на концерты рок-групп, подшучивает над всеми и вся, ведет себя порою дьяволенком. В таких случаях Фэнн обычно называл ее Исчадьем Декабря, на что Алфранда злилась и превращалась во что-то посерь­езнее обычного чертика.

Но в тот день Алфранда вела себя на удивление мирно. Будто бы временно повзрослев, она тщательно проверяла, все ли взял с собой ее брат, обещает ли отзваниваться хотя бы раз в неделю, если будет брать связь, точно ли ему эта поездка нужна.

– Слушай, Алфри, ты точно не хочешь со мной? Билеты не проблема, а с родителями я договорюсь, – поинтересовался Фэнн. На самом деле Алфранду ему с собой брать не хотелось. Сестра, к тому же младшая, к тому же на Иралань. Нет, идея эта была так же плоха, как попытки Странтары пол­ностью присвоить себе бывшие земли Драгинии. Алфранда, конечно, откажется, но обрадуется, что Фэнн предложил ей съездить с ним. Этот расклад событий был удобен для Фэнна: он оказал сестре знак внимания, ничего при этом не потеряв.

– Нет, не хочу. В наш город моя любимая группа скоро приезжает, – мечтательно протянула Ал­франда, явно мысленно представляя себя в рваных черно-зеленых джинсах и не менее сумасшед­шей футболке в объятьях солиста. – Так что нет. Мне и у нас не плохо. – Она немного помолчала, теребя в руках белый платочек, будто ожидая на свои простые слова реакции Фэнна. Наконец, огля­нувшись на комод и зачем-то перейдя на шепот, девчонка спросила: – Фэнн, а тебе не обидно, что родители не смогли тебя проводить?
– Нет, не обидно, – пожал плечами Фэнн. Не смогли и не смогли, взрослые люди, имеют право на занятость. Да и ему не так мало лет, в сопровождении не нуждается. Алфранда еще может обиде­ться, в ее возрасте такие вещи кажутся донельзя несправедливыми, но не Фэнн. То ли привык, то ли нашел этому достойные аргументы. Мать не может жить без сцены и кино, так зачем ей срыв­ать репетицию только из-за поездки сына на Иралань? А отец и вовсе по делам в Герцаве, так что возможности вырваться у того не наблюдалось тем более. Эта поездка не столь значимое событие в жизни Фэнна, так какое право требовать от родителей отказа от своих дел он имеет? Совсем друг­ая ситуация была бы с выпускным или вручением какой-нибудь там грамоты (хотя в обоих случаях сам Фэнн предпочел бы и вовсе не являться), тогда бы отсутствие родителей оказалось обидным. А так… смысл волноваться и винить мир в ужасной несправедливости? Фэнн миллионы раз объяснял это Алфранде, но сестра упорно пропускала его слова мимо ушей. Вернее, не понимала. Но Фэнн о последнем варианте даже не задумывался.

– Ну, блин. А, ладно. А ты что вообще на Иралани делать собрался? Ну, там по лесам ходить, местные тайны разгадывать или еще чего? – спросила девчонка, глядя на него каким-то странным взглядом, выражающим то ли восхищение, что Фэнн так легко убедил себя не обижаться на родителей, то ли с обидой от того, что брат не разделял ее мнения.
– Алфри, не блинкай, – автоматически поправил Фэнн. – Я не люблю, когда мама заводит эту песню, но: «Вы наследники двух аристократических фамилий, и мы до сих пор имеем кое-какую власть. К тому же ваш дед все равно губернатор, как и прапрадед. Конечно, революция была в 1917 в России и в 1936 в Валтонии, но будьте добры, соответствуете титулу, мои князь и княжна». – Говоря фразу матери, Фэнн умело пародировал лирану Лиселию: положил одну руку на запястье другой, немного опустил костлявые плечи, предал лицу одновременно и бездушное и незлобивое выражение. Алфранда улыбнулась, но вовремя уловила отсутствие в речи брата сарказма и обижено нахмурилась. Если пародирует, то хоть бы ради смеха, а не просто так!
– Не занудничай, все уши ты мне уже своим русским языком прожужжал, - проговорила она. – Не такая я уж и безграмотная, подумаешь, нукаю и блинкаю! Мы вообще не из этой страны и мира, имеем право говорить так, как нам заблагорассудиться.
– Не оправдание. Может, мы и из Валтонии, что в Алиосе, но живем, как многие другие стихийники, в России, что на Замлане, – ответил Фэнн. – Грамотная речь – признак хорошего воспитания и образования. Не спорю, я и сам не всегда придерживаюсь правил, к тому же изредка в моих речах мелькает сленг, являющейся не объемлемой частью современного мира, однако я не совершаю банальных ошибок. К примеру, ты никогда не услышишь от меня неправильные ударения в словах «звонить» и «жалюзи» или… – Фэнн мог бы еще долго говорить на эту тему, но, заметив недоуменный взгляд сестры, прекратил свою речь. Вздохнув, он махнул рукой и закончил несколько иначе, чем хотел изначально: – Ладно, забей. Не из этого мира, так не из этого мира. С возрастом поймешь. Мне пора. Автобус скоро отходит, а мне еще надо найти Виласа и Миклу.

– Ладненько. В общем, встретиться тебе с Хелд и вернуться, – с улыбкой на лице сказала Алфранда брату старое пожелание, что говорили в след путешественникам, когда самой Валтонии еще и в помине не было, и отдала тот самый белый платочек. На удачу.

Фэнн коротко поблагодарил сестру, спрятал ее платочек в карман пальто и покинул родовое поместье Кнарских.

Многие Кнарские были авантюристами, эта черта характера была почти наследственной, жаль, угасла после революции 36-ого года. Вновь вспыхнула она, когда никто не ожидал, через несколько поколений в нынешнем наследнике Кнарской фамилии, Фэнне. В школе он устраивал срывы уроков, сжигал журналы, – благо, огневик, с пламенем обращаться умеет – пародировал учителей прямо на их уроках. Еще не засекали. Вернее, понимали, что он, а не имели никаких доказательств. Со временем, Фэнну это прискучило. Сжигание журналов перестало веселить, одноклассники стали боязливее, осторожнее относиться к идеям срыва уроков, пародировать одних и тех же людей постоянно надоело. Захотелось чего-то более масштабного, более серьезного. Фэнн не успел предложить самому себе варианты, как наступил тот апрельский день. И с той поры все мысли его были заняты Ираланью. Лишь в последний момент он задумался: а что ему там, собственно, делать? Мирный, дачный поселок, надеяться на кражу, убийство, криминальную историю в целом – глупо, вселенские заговоры не рассматривались. И в надежде, что две головы лучше одной, Фэнн решил позвать с собой некого Виласа, а тот прихватил свою племянницу Миклу, что была лишь на год младше его.

Здание несколько выделялось на фоне старинного центра города. Окна и дверь пластиковые, облицовка из панелей серого цвета, ларьки, лаконичная надпись «Автовокзал», часы чуть выше нее. Скучный современный дизайн. Основанный в 1648 году город на Волге не принимал это здание, отталкивал всеми силами. Правобережье, где находились центр, автовокзал, хвасталось старинными домами, в одном из которых родился известный революционер, а в другом не менее известный писатель, вечным огнем, могилой неизвестного солдата, советскими пятиэтажками… всем, кроме современных строений. Вернее, они были, но либо терялись, либо смотрелись дико.

Снующие у автовокзала люди этого не замечали. В принципе, они не замечали ничего и никогда: ни красот своего города, именуемого ими же «Дырой», ни зеленеющих деревьев, ни даже происходящих периодически странных вещей. Прохожих проблема заключалась в том, что они видели сверхъестественное там, где его быть не может. Реальные чудеса прохожие предпочитали не замечать, сваливая вину за произошедшее на погоду, стечение обстоятельств, правительство. Глупые. Так и сейчас дождь, промозглый ветер, туман в июне казались жителям города вполне нормальными вещами. Но все было не так. Что-то надвигалось, и это чувствовал любой стихийник.

Вилас и Микла были в здании. Обычно они, дабы не пускаться в долгие подробности, как получилось, что возраст дяди и племянницы почти одинаков, предпочитали представляться просто двоюродными братом и сестрой. Вернее, предпочитал Вилас, а Микла как обычно молчала и ссутулившись стояла на заднем плане, будто бы боясь, что за любое неверное слово ей отвесят пощечину.
Даже сейчас на автовокзале под «защитой» дяди Микла выглядела испуганной и от того невзрачной. Она занавесила темными, лишь едва не черными, волосами лицо и сильно напудрила его, плотно сжала пухлые губы. Ее можно было бы назвать симпатичной, если бы сама она не представлялась себе существом жалким и блеклым. Фэнну Миклу было жаль. Он никогда с ней особо не общался, был абсолютно без понятия о ее интересах, не знал, о чем она думает, но понимал, что Ада наверняка не просто так ведет себя серой мышью.
И Вилас. Ворон. Не только из-за нормийской фамилии Ветреск, во время революции переделанной в Ветресков, но и из-за внешности. Нос длинен, как клюв, глаза темны, как птичьи. Волосы в разы светлее, нежели у Миклы, за черные их не принять и в ночи, однако от этого вороном он быть не переставал.

Но даже не их внешность, не их одежда выдавали в них стихийников. Едва заметные перебирания пальцами, более прямая, что было видно даже у ссутулившейся Миклы, осанка, нежели у их привыкших сидеть за компьютерами ровесников, несколько иные движения. Мелочи. Их выдавали сущие мелочи.

Фэнн уже пробирался сквозь толпу, когда чья-то легкая, невесомая рука опустилась ему на плечо.

– Фэнн? – послышалось со спины. Фэнн повернулся к говорившему. Вернее, говорившей. Девица, такая же стихийница, немного старше Фэнна, лет двадцати, но ниже ростом. Светло-русые волосы, болезненно-бледная кожа, бескровные губы… все в ней было обычным. Вернее, так казалось Фэнну, пока он не увидел второй глаз девушки. Алый зрачок, подтеки крови и синие ресницы. Еще больше удивляла одежда девушки. Даже невнимательный в этом плане Фэнн не мог не отметить, что одета она, мягко говоря, странно. На ней была меховая юбка в пол, шелковая кофта, такой же меховой жакет и кружевные перчатки.
– Мика! Мика! Ты перепутала человека, это не Прокл, – одернул девушку подошедший молодой человек. Ничего экстравагантного в нем не было, если не считать старинных офицерских пагонов на фраке. И вновь стихийник. Что ж, в том городе это было не редкостью. – Вы извините ее, перепутала. Ничего с этим гримом не видит, приходится повсюду за собой водить. Мы типа начинающие актеры, нас немного у нас в Самаре задержали, а через пару часов уже выступление. Гримироваться времени нет, вот, пришлось все в автобусе проделывать. Теперь уже репетируем, пока такси ждем. Мы «Барикион» играем, знаете такую пьесу? Мика в ней Флавию играет.
Фэнн мысленно закатил глаза. Не оттого, что люди искусства столь прозаично говорили, нет. «Барикион» был любимой пьесой его матери, а потому его и звали как одного из героев произведения. Лирана Лиселия постоянно твердила сыну, какая это замечательная пьеса, и что Фэнну определенно стоит перечитать ее. Фэнн же отказывался это делать чисто ей назло. Однако про Флавию он помнил, что та сдернула его теску с места и впутала в свои какие-то интриги. Лучше знака перед отъездом не найти.
Однако актерам Фэнн ничего не сказал. Пожал плечами, заверил, что ничего страшного не случилось. Стоп, а ведь эту актрису зовут как племянницу Виласа. Забавное совпадение
– Этим двум от тебя что нужно было? – спросил потерявший терпение, а потому подошедший сам Вилас. – Привет, кстати.
– Да так, перепутали, ничего интересного, – отмахнулся Фэнн. – К слову, здравствуй. Привет, Микла.
– Привет, Фэнн, – ответила Микла себе под нос. Она подняла на Фэнна свои синие глаза, но тут же вновь опустила. В ее случае это уже можно было назвать успехом. Затем она как-то печально и тревожно посмотрела на стеклянные двери автовокзала. Проговорила что-то одними губами и с совсем не свойственной ей решительностью, но немного дрожащим и тихим голосом, сказала: – Не думаю, что нам стоит ехать. У меня дурное предчувствие. Будто бы своим присутствием мы совершим нечто… неправильное… и нас ждет какая-то… опасность…
Микла умолкла, решительность померкла под взглядом Виласа.
– Микла, что ты придумываешь? Не хочешь ехать? Оставайся. Я тебя не упрашиваю, – проговорил он укоризненно. – Хоть сейчас могу домой отвезти, хочешь?
– Нет. Если вы поедите без меня, будет еще хуже, – покачала головой Микла. Вилас на это лишь усмехнулся и потащил родственницу на стоянку. Фэнн вздохнул, запустил пятерню в волосы и посмотрел им вслед. Алфранда непременно заметила бы, что волосы у Фэнна пшеничные, а глаза серебристо-стальные. Фэнну же до так подробностей было глубоко все равно.

В автобусе было немноголюдно. Погода представляла собой зрелище отвратное, дачники отсиживались дома. Кому еще могло понадобиться ехать в областной городок, что даже городом называть не хотели, упорно зовя его пригородом? Никто, и это было на руку. Не Фэнну, не Микле, не Виласу. Кое-кому другому.

Вилас потащил Миклу к двум свободным местам в конце автобуса. Скорее из воспитанности, чем из заботы о племяннице, он пропустил ее к окну. Микла попыталась что-то ему сказать, но Вилас не стал ее слушать. Фэнн, вздохнув, сел на место сразу за ними. Да здравствуют три часа дороги!

От нечего делать Фэнн попытался рассмотреть пейзаж за окном. Мешал дождь. Противный, обманчивый. Он принимал обличье стены и вновь превращался в морось. Исчезал, позволяя солнцу бросить лучи, и возвращался из ниоткуда. Фэнн оставил всякие попытки, уже хотел достать телефон из сумки, как его внимание привлек едва заметный дымчатый силуэт. В плаще до пола, с сияющей ухмылкой, он отражался в окне. Фэнн мысленно прикинул, что лучше – подпалить или задержать в воздушном кармане – сделать, если обладатель силуэта враждебен, решительно обернулся и… не увидел ничего, кроме кондуктора. Исчезло и отражение в окне. Будь Фэнн обычным человеком, он бы решил, что ему померещилось. Однако таковым он не являлся. Дождь и туман в июне, актеры на автовокзале, слова Миклы, силуэт в окне. Фэнн уже предчувствовал, что ничем хорошим его поездка не кончится, однако о возвращении домой он и не подумал. Испугаться ехать, вернуться, тем самым признать свою слабость? Нет, спасибо. Гордость не позволяет. Фэнн решил думать, что ошибся. Вот только это было не так.

 

*****

 

Роксана знала, что ее «деятельность» рано или поздно будет замечена. Не остановилась. Велика была жажда мести. Жаль только, что человек, кому была месть Роксаны адресована, этого не знал, не замечал. Как и не замечал саму Роксану.

Раньше это для нее было средством выживания. Недолго, но было. Не то чтобы маминой зарплаты не хватало, нет, жилось вполне терпимо, но однажды Роксана увидела его поместье. И ей захотелось большего. Так родилась ее ненависть к богачам. Самовлюбленные, равнодушные, подлые людишки, что ради уважения общества и денег жертвуют всем. Даже слишком многим.

За два года Роксана установила для себя четкие правила. Не брать слишком много, вытаскивать из кошелька лишь пару купюр и оставлять его где-нибудь, где был «пострадавший». Обворовывать лишь состоятельных людей, по возможности приезжих, тех, кто не заметит пропажи. И, главное, никогда не переходить путь местной воровской группировке. Полиция ее поймать не могла, не имела доказательств, а группировка очень даже.

Но вскоре возможность обворовывать пропала. Мама замуж вышла. Отчим нравился Роксане гораздо сильнее отца, разочаровывать такого не хотелось, а поймай Кирьян ее на воровстве и прощай, доверие. Потому уже год Роксана не воровала. По крайней мере, в таких масштабах, как раньше. Месть все равно порой брала над ней верх, а особенно после того, как сегодня Роксана вновь встретила отца на улице.

Прекрасный день, чудесный! Такой свежий, как бывает перед дождем, такой «пастельный» из-за тумана, такой бесподобный!.. Но нет, судьба решила, что радоваться погоде роскошь слишком для Роксаны большая, а потому свела с ним, с Бидоаллом Орлокой, ее отцом. Жил он, конечно же, в другом городе, но здесь был проездом. Вместо вопросов о ее жизни, вместо попытки завязать разговор, он сделал вид, что не знает дочь. Роксана могла бы посчитать, что он ее не узнал, ведь на маме он не удосужился жениться, однако этот долгий взгляд в ее сторону, это нахмурившееся лицо, этот вздох… все говорило об узнавание Бидоаллом дочери, о его намеренном игнорировании. Роксане полагалось зарыдать, забиться в угол, нажаловаться маме, да сделать хоть что-нибудь, что сделала бы любая из ее одноклассниц. Однако Роксана понимала, что так просто успокоиться не сможет. Она отправилась на вокзал, укрощать свою злость, свой гнев воровством у богачей.

Роксана была Робином Гудом в юбке. Эгоистичным Робином Гудом в юбке.

На вокзале всегда было чем поживиться. Множество приезжих зачастую были донельзя заняты своими делами, а потому стащить у них кошелек и положить обратно было делом простым. Роксана давно научилась определять, кто действительно богат, а кто нет. Вот молодой человек, студент. Мятая футболка, поверх грязная куртка, за спиной рюкзак с пришитой лямкой. Не кандидат. Роксана перевела взгляд в другую сторону вокзала. Куда-то спешила женщина. На высоких каблуках, в руках клатч со стразами, на шее дорогая подвеска… но на ногах штопаные колготки. Бедняжка! Так хочет попасть в высший свет, не представляя, что ее там ждет. Выпендривается, не стоит ее трогать. Роксана вновь стала вглядываться в толпу. Как назло, все сегодняшние приезжие среднего класса.

«Не судьба, – подумала Роксана. – Придется пойти к маме на ее работу».

И вдруг ее привлек силуэт молодого человека. Ничего особо примечательного в нем не было, однако Роксане на него будто бы указала чья-то призрачная рука. Она помотала головой, отгоняя видение. Что ж, это явно было не просто так. Как и любая стихийница, Роксана тут же решила проследить за молодым человеком. Делать ей все равно больше нечего, а слежка была для Роксаны таким же развлечением, как кино для ее одноклассниц.

Роксана умела следить за людьми. Свои воровские планы она продумывала настолько тщательно, что за всю ее криминальную практику Роксану ни разу даже ни в чем не заподозрили. Что ж, если этот парень – Роксана абсолютно не умела определять возраст людей, поэтому не решила для себя мальчишка ее жертва или юноша, из-за чего выбрала нейтральное в ее понятие «парень» – окажется еще и богачом, можно будет отыграться на нем. Роксана хищно усмехнулась и стащила с головы венок. Чем больше заметных вещей, тем меньше шансов остаться за кадром, так что с венком из цветов придется распрощаться. Затем Роксана натянула на голову капюшон, длинными волосами лучше тоже не светить. Все, можно смело смотреть за объектом.

Лица парня Роксана так и не видела. А в толпе безошибочно находила. Природная наблюдательность, присущая юной магессе Ласиц, помогала в таких вещах. Она проследовала за парнем к выходу, терпеливо выждала, пока он с кем-то разговаривал. На краткий миг в ее рассудке промелькнула мысль, а зачем этот парень ей, собственно, сдался, но тут же растворилась в азарте слежки. Роксана и сама не понимала, почему ей это так нравится. На лицо напросилась улыбка. Знала бы ее классная руководительница, чем единственная в классе отличница занимается в свободное время, быстро бы исключила Роксану из ранга умниц-разумниц.

Ее объект прошелся по улице, периодически посматривая по сторонам. Тоже кого-то ищет? Или скрывается? Азарт начал сменятся тревогой. Роксана в нерешительности достала из кармана заколку с цветочком на конце, взглянула на нее и вновь, как три года назад, ощутила всю ту ярость и бессильную злость. Нет, вот так просто она не отступит.

Ага, завернул в подворотню. Будь Роксана чуть смелее, непременно напала бы на парня с ножом. Но пока что до такого она еще не дошла. Пока что.

Парень подошел к остановке, вгляделся вдаль. Было многолюдно. Роксана не хотела прорываться к нему, как вдруг ее объект решил посмотреть время, встряхнул рукой, согнул ее в локте и из-под рукава пальто выглянул рукав рубашки. В блике света фар автомобилей сверкнули запонки. Или золотые, или позолоченные.

«Ха! Теперь я просто не имею права его упустить!», – подумала Роксана и стала пробиваться сквозь толпу. Если она хочет обокрасть этого богатого щеголя, – а в Роксанином понимании все щеголи были богатыми – то лучше момента не найти. В сумку ей, конечно, не залезть, увы, их разрезание Роксана не практиковала. Придется довольствоваться карманами.

Дождавшись, когда щеголь на что-нибудь отвлечется, Роксана присмотрелась, есть ли там бумажник, убедилась и, сложив пальцы буквой «V», полезла в карман. Она зацепила край кошелька и с неожиданной легкостью, будто парень нарочно замер, вытащила его. Открыв, Роксана не долго думая вытащила две верхних купюры. Не слишком крупные, чтобы из-за них так рисковать, но достаточные, чтобы унять ее злость. Затем, без всякой задней мысли, Роксана решила не бросить бумажник на землю, как хотела сделать изначально, а вернуть обратно в карман, только чтобы доказать себе, что она карманница высокого уровня.

Свершилось же в итоге невероятно: впервые за Роксанину криминальную карьеру ее поймали за руку.

Молодой человек обернулся к Роксане. Он походил на спешный набросок художника: острые скулы и подбородок, впалые щеки, бледная кожа, какая бывает у северян. В лице его, казалось, отсутствовали почти все плавные линии. И будто в насмешку над всеми этими несовершенствами лица на голове его была шапка чуть волнистых, взлохмаченных светлых волос. Вопреки страху, Роксана вдруг усмехнулась. Что ж, спасибо, что ее поймал хоть не прекрасный принц, а вполне обычный в рядах стихийников худощавый паренек. Она не была уверена, является ли он таковым, но склонялась к варианту «да».

– Промышляем уличным воровством, – заметил молодой человек, не выпуская Роксаниной руки. – Не слишком-то благородное занятие для девушки из приличной семьи.

– С чего вы взяли, что я именно воровала? Может, я увидела кошелек на земле и решила вернуть, – отчаянно отрицала Роксана. С перепугу она обратилась к нему на «вы», хотя особо взрослым молодой человек Роксане больше не казался. Ей и в голову не могло придти, что однажды ей придется оправдываться перед своей жертвой, а потому Роксана абсолютно не понимала, что ей теперь делать.

– По-вашему, я просто так стоял истуканом четыре минуты и ничего не замечал? Вы бы хоть меня отвлекли, - усмехнулся молодой человек. – И ладно бы вы нуждались, я бы и слова не сказал, но, судя по тому, какое на вас надето кольцо, – при этих словах Роксана была готова убить себя за невнимательность и глупость, но на деле лишь безуспешно попыталась вырвать руку, – в деньгах вы не нуждаетесь, так в чем смысл вашего воровства? Страдаете клептоманией?

– Что? Ничем я не страдаю! – сказала Роксана прежде, чем подумала. Куда логичнее было согласиться, извиниться за несдержанность, свалить всю вину на болезнь. Однако об этом Роксана задумалась уже позже. Чем лучше идея, тем больше, как известно, ее опоздание. – А смысл моего воровства в мести таким, как ты.

– И кто же это, такие как я? – поинтересовался парень. Он смотрел на Роксану с самодовольной ухмылкой, явно забавляясь ее растерянностью. Ее это разозлило. Все-таки, все богачи такие.

– Самовлюбленным, эгоистичным, алчным, аморальным богатеям, готовым на все, ради славы, денег и выгодного положения в свете, – проговорила Роксана, исподлобья смотря на молодого человека. Ухмылка исчезла с его лица, сменяясь интересом.

– А что конкретно вам сделали богачи, что вы так их невзлюбили?

– Мой отец бросил маму и ни разу за всю свою жизнь даже не поинтересовался нашей судьбой, – выпалила Роксана. Она так и не поняла, отчего была столь откровенна в этот момент, но о сказанном не жалела. Парень сочувственно посмотрел на нее, абсолютно беззлобно спросил:

– И кто же, позвольте узнать, ваш отец?

– Бидоалл Орлока, - проговорила Роксана, скрипя зубами.

Молодой человек несколько оторопел, будто бы Роксана сказала ему нечто касающееся его, но ему же не известное. Он вскинул вверх бровь, в его глазах читалось искреннее недоумение. Роксане это показалось странным. С чего бы вдруг абсолютно незнакомому ей парню вдруг так меняться в выражении лица из-за одного упоминания отца Роксаны?

– Странно, а я никогда не думал, что Бидоалл дойдет до такого, – проговорил он и неосознанно отпустил руку Роксаны. – Я хорошо знаю его, и мне рассказывали, что он часто заводит любовниц, но чтобы так… Ах, девушка, теперь я просто обязан вам представиться! Мое имя – Фениксилиан Кнарский и я…

Роксана не дослушала парня. Только почувствовав свободу, она тут же оттолкнула от себя молодого человека с той силой, на какую была только способна, и кинулась в толпу. Догнать ее никто не пытался, незачем было, а она все бежала подгоняемая страхом.

Что ж, сегодняшний день явно преподнес Роксане взамен испорченного утра подарок: она обокрала не абы кого, а сына какого-нибудь из друзей отца. Мысль льстила.

Роксана никогда не возвращалась домой сразу после кражи. Иногда еще долго просто гуляла, иногда же, как сейчас, шла к реке.

На городском пляже не было никого. Погода испортилась, туман стал гуще, заколотил мелкий дождь. Странно было бы увидеть беззаботно отдыхающих.

Роксана сняла балетки, закатила штанины джинсов, стянула носки, медленно огляделась, входя в воду. Вода не являлась ее основной стихией, водников всегда было не слишком много, однако каждый раз, оказавшись у реки в одиночестве, Роксана заходила в воду хотя бы по щиколотку. Это ее успокаивало, будто смывало всю злость. Роксана никогда не задумывалась, от чего же так. Она не знала языка воды, каковым иногда обладали стихийники, она не умела под нею дышать, она не понимала, как заставлять столь вольную стихию подчиняться. Но ее всегда тянуло к реке. Только к этой реке. Озера, ручейки, пруды… все это не влекло Роксану.

Обычно с каждым шагом Роксана все больше расслаблялась, но не сейчас. Нечто подсказывало ей, что лучше уйти, забыть, не возвращаться пару дней. Роксана гнала эти мысли. Сегодня она заслужила хоть немного походить по дну.

Дойдя до места, где пологий скат вдруг обрывался, Роксана остановилась. Она, наконец, сняла капюшон, расплела остатки хлипкой, но длинной косы и подумала, что сейчас было бы неплохо снять ее на камеру и, отредактировав, распечатать. Роксана вздохнула. Неплохо бы, только некому. Было бы здорово, появись здесь кто-нибудь, сними ее и исчезни.

Неожиданно, Роксана почувствовала, что что-то коснулось ее ноги. Она повернулась, ожидая увидеть очередной мусор, но вместо это чуть не взвизгнула. Рука. Ее коснулась человеческая рука.

«Когда я подумала, что здесь было бы неплохо кому-нибудь очутиться, я не имела в виду, что хочу застрять на безлюдном пляже по колено в воде с трупом!» – возмущенно подумала Роксана. Порядочной валтонской девушке полагалось завизжать, убегая прочь со всех ног, а затем несколько недель приходить в себя после полученного шока, вот только Роксана не слишком-то спешила соблюдать традиции. На самом деле, Роксана сразу поняла, что человек еще жив. В конце концов, почти все ее детство прошло на маминой работе, в травматологии. Однако в ее мыслях «с трупом» звучало куда лучше, чем «с чуть живым человеком».

На утопленника он не походил. Какой нормальный – если утопленников только можно считать нормальными – человек будет топиться в рубашке с пятном от супа? Нет, утопленник бы точно нарядился в самое лучшее. Значит, человек либо сорвался, либо его столкнули. Роксана тяжело вздохнула. Что сегодня за день такой? Сначала ее ловят за руку на воровстве, затем она находит в воде ели живого человека, а дальше что? Ей придется останавливать стаю бешено несущихся на город слонов? Отбиваться карандашом от тарок? Танцевать на спор с глобусом на главной площади?

Роксана схватила человека за рубашку. Пока он был не в состоянии возражать, а потому бояться порвать ткань Роксана не боялась. По воде ей удавалось тащить его без труда. По земле было труднее. А потому девушка беззаботно нашла в кармане телефон и позвонила единственному способному помочь человеку:

– Алло, мама? Привет. Твоя дочь только что нашла чуть живого утопленника на городском пляже. Стоп, и тебя это не волнует? А, ну тогда ладно. Пришли, пожалуйста, ребят со «скорой». Что? Да, да, я помню.

 

 

В своей жизни Лукой привык ко всему относиться с дворцовым этикетом. По этой причине, незнакомая девушка, командующая двумя санитарами над его ухом, даже не из колеи его выбила, нет. Она аккуратно перетащила его на новую планету, дала сковородкой по голове, облила маслом и бодренько выкрикнула: «Добро пожаловать!», уезжая в закат на упряжке из зайцев.

Какое-то время Лукой решил не подавать признаков жизни. Девушка и санитары могли быть прислугой его врагов, а этого Лукой боялся больше всего. Вот только все это как-то не вязалось вместе: сначала та дама и ее слуга столкнули Лукоя с моста, чтобы он, умерев, не разболтал подслушанного разговора, а потом вдруг раскаялись и решили спасти? Это было бы странно.

Лукоя переложили на кровать. Какие-либо звуки в палате, кроме команд девицы и возни санитаров, отсутствовали, соседей у него не оказалось. Дверь закрылась. Едва дождавшись этого, Лукой рывком сел. И тут же пожалел об этом решении. В лежачем положении вроде бы были незаметны ни головная боль, ни ломота в суставах, ни общее дурное состояние. Лукой не слишком этому удивился. В конце концов, он не умер лишь благодаря магии.

Что ж, здесь ему безопаснее, чем во дворце, только как объяснить врачам кто он, откуда, и почему не умер после столь длительного обморока, находясь в воде. Была надежда, что хоть один местный врач окажется из их племени, но Лукой не слишком в это верил. С недавних пор он в принципе мало во что верил.

Лукой стал думать, что сказать докторам. Мысли никак не находились. Для бездомного слишком хорошо одет, для детдомовца – тоже. А может, он ничего не помнит? Пока последний вариант казался Лукою самым возможным. В жизни он лично встречал девушку с амнезией, так от чего бы ему не воспользоваться тем же? Княжна тогда упала с лошади, его же сбросили с моста.

Воодушевление пропало быстро. Сколько может длиться травматическая амнезия? Неделю? Месяц? А потом что? Вернуться во дворец без денег, документов, вновь опасаться за свою жизнь? А если допустить, что «потом» не наступит, какой именно период своей жизни может забыть Лукой? Насколько он помнил, для полной амнезии нужна психологическая, а не физическая травма. А может..?

Лукой был готов взвыть от всего этого. И зачем он тогда пошел в эту дворцовую библиотеку?! Еще неделю назад Лукой, как и каждый приличный придворный ученик гофмейстера, думал только как отделаться от уроков хотя бы до августа, а теперь он погряз именно в тех проблемах, которые столь яростно высмеивал.

Хуже всего было от того, что родители Лукоя вряд ли узнают о его исчезновении раньше, чем через месяц, а то и два. Сами они в Австралии, а из дворца им об этом не скажут, ведь только сегодня – ведь еще сегодня, правда? – Лукой таки смог получить отпуск на неопределенный срок. Оставалось только заверить у обер-гофмейстера, к которому Лукой так и не дошел. Наверняка та дама позаботилась об этом. Так что семейство Антеренин едва ли узнает, что точно произошло с их младшим чадом.

Лукой пробыл в палате несколько часов в полном одиночестве. От скуки он попытался вспомнить основы управления прислугой, но вместо этого лишь в очередной раз вспомнил пыльную библиотеку, дымчатую даму, ее слугу, мост…

– Привет. – Услышав это, Лукой подскочил на месте, дико посмотрел на дверь и вцепился в одеяло. Фраза безобидна. Это Лукой слишком нервозный. – Оу, я тебя напугала?

Опомнившись, Лукой отпустил одеяло и рассмотрел женщину. Русые волосы до плеч, светло-ка­рие глаза, «размазанные» губы. Тридцати пяти лет, не больше. Милая и приветливая, она внушала доверие. Лукой облегченно вздохнул. Эту женщину не стоит бояться, подумалось ему.

– Не волнуйся, я не нанесу тебе вреда, - сказала она, поправляя врачебный костюм. Даже голос у нее был мягкий и спокойный. – Можешь звать меня просто Лана. А ты? Как зовут тебя?

Лукой, практически не задумываясь, представился:

– Луко… Лука. Меня зовут Лука.

– Лука? – переспросила Лана, будто бы ее имя не было таким же редким. – Как интересно! – Она замолчала на несколько минут, затем села на край кровати Лукоя и, не спрашивая фамилии и о родственниках, сочувственно проговорила: – Сейчас будет не слишком приятная тема, но я должна поговорить с тобой об этом. Ты уже пять часов находишься в больнице. Сегодня утром тебя нашли в реке без сознания. Ты что-нибудь помнишь об этом?

Лукой молчал. Упорно молчал. Наверно, он все-таки «не помнит»…

– Если тебе тяжело говорить об этом сейчас, я могу подождать, я тебя не заставляю, – заметив замешательство Лукоя, ласково проговорила Лана. – А ты можешь сказать, где ты живешь, кто твои родители, их номера телефона?

Молчание продолжалось. Лукой путался в сомнениях. Лана, Лана, Лана… от какого имени это сокращение? Набравшись смелости, Лукой выпалил:

– Я не могу вам сказать этого. Я понимаю, это звучит как бред, но умоляю, лирана… – Лукой замялся, ожидая реакции на сугубо валтонское обращение.

Лана снисходительно улыбнулась и взъерошила Лукою волосы.

– Что ж ты сразу не сказал? – спросила она. – Все верно, я лирана Лания Кленка.

– Так вот, лирана Лания, - продолжил Лукой, – я не могу вам ничего рассказать. Прошу, умоляю, не спрашивайте, почему именно! Лирана Лания, я не могу сказать вам ни про моих родителей, ни о месте моего жительства, ни о чем, что так или иначе меня касается. Поймите, моя жизнь в опасности, а я не могу сказать, почему. Вы и представить себе не можете, какому страшному человеку я невольно перешел дорогу! Умоляю, лирана Лания скажите всем, что я умер!

Лания неожиданно рассмеялось. Не в насмешку. И не истерично.

– Эх, Алукий. Или ты Лукой? Я, как и любая другая валтонская лимая, дала клятву никогда не задавать лишних вопросов и помогать магам и магессам вне зависимости от страны происхождения во всех городах Замланы. Однако даже если я объявлю тебя мертвым, то из больницы до выздоровления не выпущу в любом случае. А нужно ли тебе прятаться от персонала, а мне выдумывать, почему у меня занята палата? Думаю, нет. Обычно, в вот таких вот случаях пострадавший к нам поступает в состоянии клинической или биологической смерти. Тебе в этом плане крупно повезло: ни того, ни тем более другого, у тебя нет и в помине. Но если тебе кажется, что тебе стоит после утопления просто отлежаться и все, то ты, дорогой мой, ошибаешься. Магическое истощение, водные инфекции, даже полученный шок… все это говорит мне, что раньше, чем через недели через две я тебя никуда не отпущу. Нет, я бы конечно могла выпустить тебя через недельку домой отлеживаться, но туда ты упорно не хочешь возвращаться. Так что сейчас я быстренько сооружу тебе какие-никакие документы на имя… хм?... на имя Алеши Березкина. Легенду придумаем позже, причем без тебя, у нас в Иралани…

– Простите? – прервал монолог Лании Лукой. – Иралань? Но с моста …. Но в воду я попал в Герцаве!

Лания вздохнула.

– Я бы с радостью тебе объяснила, как такое могло произойти, однако не могу. Отчего-то все простое, когда пытаешь о нем рассказать, вдруг либо становиться сложным, либо звучит как сущий бред. В общем, суть в том, что многие объекты круга пяти земных миров дублируются. То есть, наша река есть и в родном Алиосе и на местной Замлане. Неосознанно ты захотел оказаться в безопасном месте, вот тебя и отправило в «дубликат». Я и сама не особо понимаю, как в такой ситуации было возможно телепортироваться, однако промолчу. – Лания гордо примерила на себя роль учителя. Лукой не слишком-то внимательно слушал. Все это он прекрасно знал, не зря же он который учит основы мироорасположения, однако внезапная телепортация удивила и его. По всем магнаучным законам, такого быть не могло. Впрочем, Лукой решил не слишком волноваться по этому поводу: наука обычная вообще отрицает существование любой, не только стихийной магии.

– А можно еще один вопрос? Который сегодня день и сколько времени?

– Сегодня шестое июня, а время четыре часа двадцать восемь минут после полудня, – лаконично ответила Лания. – Что ж, пожалуй, мне стоит наконец оставить тебя в покое. Я умею ощущать самочувствие других людей и, поверь, в твоем ничего страшного нет. Сейчас можешь заняться, чем душа пожелает. Я бы рекомендовала сон, но у жертв магического истощения он, как правило, слишком беспокойный. Сейчас я пришлю к тебе свою дочь, у нее можешь попросить все, что угодно, я прослежу, чтобы принесла. Пока, обращайся, если что.

Лания хитро подмигнула и быстрым шагом направилась к двери. Лукой вновь остался в одиночестве.

По крайней мере, он далек от дворца, от обер-гофмейстера, от княжны, от наследника, от убийцы императора. На какой-то момент в воображении Лукоя четыре человека смешались в одного. Он тут же отогнал эту мысль, как глупость. Обер-гофмейстер седовлас, высок, статен и строг, наследник самовлюблен и эмоционален, княжна хитра, тиха, молода и красива, убийца императора…. А убийца императора холоднокровен. В одного человека они не вязались. Представить себе, к примеру, княжну с седыми волосами, выкрикивающей на весь дворец слова ненависти и замахивающейся ножом на императора Орьяна было невозможно. А представить подсыпающего в стакан яд обер-гофмейстера в платье княжны и с почетной тростью наследника – смешно. Относительно правдоподобно смотрелся образ получившего почетный титул гофмаршала наследника, вещающего Орьяна с привычной для княжны тишиной, однако и этот образ изничтожал тот факт, что наследник не разменял даже десятка лет.

Лукой задумался, почему эта мысль пришла ему в голову. Намек, что все четверо готовили заговор? Обер-гофмейстер, конечно, строг и ученикам ненавистен, но заговорщиком все равно в сознании Лукоя быть не мог. Никак не мог быть заговорщиком и наследник в силу возраста. Княжна? Если забыть, что она пропала в середине мая, то очень даже может быть. В какой-то степени, смерть отца была ей выгодна. Только в таком случае было бы логичнее предполагать, что княжна убьет еще и наследника, чтобы воцариться самой. Впрочем, мало ли что еще могло произойти во дворце за время отсутствия Лукоя.

Лукой знал о заговоре лишь в общих чертах, однако и за эту информацию дама и ее слуга сочли нужным его убить. Подстроено все идеально: Лукой успел всем растрепать, что уезжает, инсценировать его отъезд не проблема, родители в Австралии, где не слишком хорошая связь. Отличное преступление, спланированное будто вовсе не за неделю.

Причина, отчего он не отправился в тот же час рассказывать о заговоре дворцовой страже, была проста и банальна до омерзения – страх. До сих пор помнилось Лукою, как слуга сомкнул руки на его шее, как обещал выбить из него дух, а дама смеялась и приказала отпустить Лукоя, а ему молчать под страхом смерти. И вроде бы на этом должен был быть финал: главный герой трусливо поджал хвост и промолчал про опасность. Первое время так и было, Лукой лишь благодарил судьбу, что дама проявила такое великодушие. Но вскоре Лукой, не видя даму и ее слугу неделю, осмелел и постарался продумать план, как открыть народу глаза на тот факт, что умер император не своей смертью. Так ранним утром шестого июня Лукой написал анонимное письмо супруге императора и, попросив передать его одну знакомую фрейлину, отправился паковать чемоданы. А потом дама каким-то образом узнала о письме, а слуга столкнул Лукоя с моста, соединяющего две части дворца, в реку Роцель. Неприятное, однако, воспоминание.

– Ау, есть кто живой? – послышался девичий голос. Лукой настолько погрузился в раздумья, что не заметил, как к нему в палату вошла девушка. В отличие от Лании, на ней был не зеленоватый врачебный костюм, а просто надетый поверх блузы и джинсов халат. Лукой бегло взглянул на девушку. Волосы темно-русые ее были убраны в длинную слабую косу на бок, а на голову был надет венок на славянский манер (и как ее только не заставили его снять?). Девушка обладала правильным греческим профилем, продолговатыми серыми глазами и тонкими, очень аккуратными губами. Примерно такими, обычно, Лукой представлял жительниц античной Греции. Конечно, он знал, что греческий профиль имеет мало общего с носами настоящих греков, однако воображение отказывалось принимать эту информацию. Лишь через несколько минут Лукой осознал, что перед ним дочь Лании: у них было похожее, не слишком хрупкое, но и не массивное телосложение, одна и та же форма лица, примерно одинаковый цвет волос. Вот только дочь Лании милой и приветливой назвать было не то чтобы не возможно, но уж слишком странно.

– Так и будешь пялиться на меня или что-нибудь скажешь? – поинтересовалась девушка, складывая руки. Лукоя это несколько обескуражило. Любая дворцовая фрейлина сначала бы проговорила: «Простите, лирий Лукой, за грубость, но…» а уже потом бы попросила перестать на нее «пялиться». Лукоя это несколько раздражало, ведь смысл извиняться за грубость, если все равно собираешься грубить? Не проще ли просто этого не делать? И вот теперь он встретил вот такую беспардонную – по меркам фрейлин – девушку, однако отчего-то совсем не в восторге. Скорее наоборот.

– Приношу свои извинения, лирана, я просто задумался, – ответил Лукой. – Позвольте представиться: Лукой Антерен и н, один из множества придворных. А вас как, лирана?

– Роксана Ласиц. У нас с мамой разные фамилии, не обращай внимания. Если честно, я абсолютно без понятия, зачем мама меня сюда прислала, так что сделай вид, будто бы мы здорово провели время, скажи, что тебе притащить и давай на этом расстанемся, хорошо?

– Конечно, лирана Роксана. – Проговаривая обращение с именем девушки, Лукой между делом заметил, что звучит это не слишком по-валтонски, однако не стал заострять на этом внимания. Культуры миров смешиваются, жителям Замланы, абсолютно не задумываясь, дают имена алиоские, а алиосцам – замланские. Интересно, а замланцы хоть раз задумывались, почему у их имен «неизвестно» значение? – Мне нужны книги, абсолютно любые, на вас вкус, и блокнот с ручкой. Нужно же мне чем-то заниматься у вас в больнице!

 

А меж тем за всеми тремя героями сей истории велось тщательное наблюдение Люрри. Фэнн, Роксана, Лукой? Забавно, что Фэнн и Лукой знают Роксану, но не знают друг друга. Попытаться вывести девку на передний план? Нет, одна не справиться. А трое – слишком много. Кого-то из них нужно убрать. Но кого?

 

Глава 2. Послания

«Что ж, дорогой дядюшка, спасибо за подарочек! Только твоей внебрачной дочери мне здесь не хватало!» – думал Фэнн, перекидывая свой бумажник из руки в руку. Он не хотел брать с собой в Иралань одну сестру, а судьба подкинула ему другую. Интересно, Фэнну хоть раз в жизни дове­дется находиться где-нибудь без сестричек?

Но самым обидным было даже не это, нет. По валтонским законам любой дворянин должен либо признать бастарда, обеспечить одной пятнадцатой своего состояния и передать титул, либо запла­тить его матери «за сохранение тайны рождения». А если же дворянин отказывался и бросал мать ребенка на произвол судьбы, платить его долги должен первый узнавший о бастарде родственник, вне зависимости от отношения к отцу бастарда, материального состояния, возраста. Закон этот был древен, как и все Средневековое. Однако, пусть и с кое-какими поправками, соблюдался и сейчас. Отлично! Просто блеск! Только с дядиными бастардами Фэнну разбираться не хватало!

Было слабая надежда, что Бидоалл заплатил матери той воровки, вот только Фэнн понимал, что это не так. Пятнадцатиминутного общения с ним хватало, чтобы понять, насколько безнравстве­нен граф Бидоалл Орлока. Безнравственен граф Орлока, а расхлебывать князю Кнарскому. Да здравствует справедливость!

Она явно живет не бедно - один перстень чего стоит! - едва ли нуждается хоть в чем-то. Так отчего ворует? Эх!.. Она всего лишь обычная, глупая, непонятно кому и зачем мстящая девчонка. Одна­ко, практически без раздумий, Фэнн принял твердое решение найти ее, чтобы хотя бы попытаться образумить, ведь с ее понятиями о чести долго в этом мире не прожить.

Найти ее Фэнн решил, а как не представлял. Он ведь даже имени этой воровки не знает! В поли­цию не обратиться, иначе упекут девчонку в колонию, к воровской группировке не сунуться, да и едва ли она там состоит, расхаживать по Иралани в ее поисках как-то глупо, а напрямую спросить у дяди – еще глупее. Тупик.

В раздумьях Фэнн дошел до своей временной обители. Вилас и Микла решили не злоупотреблять гостеприимством, а потому сейчас в особняке никого быть не должно. Однако, едва переступив порог, Фэнн уловил чье-то присутствие. Ничего хорошего это не сулит. И кто это? Еще один вор? Фэнн вздохнул. Да что же это такое-то?

Закатив рукава рубашки, Фэнн направился вперед по коридору. Конечно, огонь ему подчиняется хуже воздуха, но разобраться с незваным гостем сил у него хватит. Фэнн открыл дверь в гости­ную. Пусто. На кухне никого. Кабинет даже не тронут. Библиотека пуста. За лестницей никто не прячется. В спальне все чисто. В гостевой и второй гостевой – тоже. В ванную даже дверь ни разу не открывалась. А дверь мансарды и вовсе завалена хламом. Оставалась только бильярдная… стоп, погодите, бильярдная? Зачем Юноне, не умеющей играть в бильярд, бильярдная? Или Фэнн чего-то не знает? Ладно, он потом с эти разберется. Фэнн решительно отворил дверь, обнаружив за ней… никого. Лишь на столе лежал сложенный вдвое листок бумаги. Странно, Фэнн же точно ощущал чье-то присутствие в доме. Не могло же ему показаться?

Фэнн подошел к листку, развернув, прочитал:

«зимой она нашла книгу

зима была, но еще не настала

город смерти стал для него гробом

ее смерть из-за гордыни

он не знает

она хочет считать, что не раскаялась

они разные люди

Поможет тот, что пройдет ад.

И лишь вопрос: кто это будет?»

Это чем-то походило на безграмотный перевод стихотворения, но ни на валтонском, ни на рус­ском, ни на английском складно текст не звучал. И смысла особого в нем Фэнн не увидел. Каза­лось, что все фразы лишь нещадно вырваны из контекста. Относительно связаны были две по­следние строчки, вот только этого было мало. И с чего бы этому листу было оказаться в бильярд­ной тетки Фэнна? Кому она или кто ей написал столь туманное послание?

Зачем-то сунув листок в карман, Фэнн вышел из бильярдной. Желания сейчас разбираться с этой белибердой у него не было. Сначала нужно отправить СМС Алфранде, затем разобрать вещи, по­том заняться поисками воровки, листок подождет.

Оказавшись в гостиной, Фэнн, естественно, не сделал ни первого, ни второго, ни третьего. Вместо этого он просто завалился в кресло, включил телевизор и занялся просмотром местных новостей.

– … власти лишь пожимают плечами. Как обезопасить водоемы они не представляют, а ведь число погибших уже достигло десятка, – проговаривал голос по телевизору, комментируя изображение на экране. Самих героев сюжета пока не было, показывали больницу. – Бездомному Леше Берез­кину повезло, хотя выжил он в воде лишь чудом. На улице оказался после разорения своего дет­ского дома, пережил половину зимы и весну, а на речку пошел, как они признается, цитирую «Ле­том река для меня вместо душа. Вот я и пошел мыться. А потом вдруг непонятно откуда появилась волна, а дальше я не помню», конец цитаты, – продолжал голос, показывая берег, захламленный корягами и водорослями. – Проблема бездомных будоражит общественность не меньше проблемы безопасности водоемов. Таких как Леша сотни, но не всегда рядом с ними оказываются способные помочь. – Наконец на экране появились люди. Спящие в подворотне, закрывающие лица от камер, но люди. – Спасшую Лешу Роксану Ласиц можно смело назвать героем. – Голос на какое-то время умолк, а на экране появилась… воровка. А она не такая гнусная, как казалось Фэнну. – На речку она пошла делать фотографии, такое у нее хобби, а в результате нашла чуть живого человека. Со­гласно ее словам, Леша был уже близко у берега, однако она прекрасно понимала, что его может унести, пока прибудет помощь. Тогда девочка решила помочь сама. Будучи дочерью именитого врача-травмотолога Лании Кленки, Роксана смогла правильно оказать первую помощь и спасти Леше жизнь. Так почему же спасать Лешу пришлось школьнице остается загадкой, ответ на которую мы узнаем не скоро.

На этом сюжет кончился. Фэнн ликовал. Хоть в кой-то веки телевизор принес пользу. Теперь Фэнн знает имя не только самой воровки, но и ее матери. Оставалось выяснить ее адрес, а лучше где ее можно встретить и все, останется только… а что, собственно, делать тогда? Едва ли она бу­дет слушать нравоучения, а вот принять денежную помощь может. В распоряжении Фэнна на лето была приличная сумма, немного можно отдать и этой Роксане. Если предположить, что она похо­жа на какую-нибудь двоюродную сестру Фэнна со стороны Орлок, то пары платьев, браслетиков и подвесок должно вполне хватить. Хотя… кого он обманывает? Ни одна его кузина в жизни бы не стала воровать из-за мести. Не от высокой нравственности, не от понимания, что это глупо, а лишь потому, что не хотят марать руки сами, для этого же есть наемники, и потомки бывших ригарров, что готовы подзаработать, и другие.

Фэнн не слишком любил общество сестер, в то время как они его обожали. Раньше, когда были они чуть младше, с ними еще можно было ужиться. Теперь, хоть не такие уж они и взрослые – младшей двенадцать, старшей девятнадцать – сделать это непросто. Ненужные изыски, любовь к вычурности, чрезмерное щегольство, помноженное на аристократическое, до сих пор значимое в Валтонии, происхождение и богатых родителей делало сестер Фэнна такими. Он знал, что и сам в какой-то степени такой же мажор, однако все равно считал кузин чересчур капризными.

Фэнн перевел взгляд на окно. Удивленно приподнял одну бровь, зажмурился, посмотрел опять. Показалось ему или в лесной чащи скрылся очередной туманный силуэт? Второй за день? Так, это уже переходит все границы. Нужно сейчас же выяснить, что это.

Фэнн вскочил с кресла, вышел в коридор, нацепил пальто и бросился за силуэтом.

Силуэт уже не стоял у леса, а шел размеренным, будто ведя, шагом. Фэнн не думал идти за ним вечно, но с такого расстояния вряд ли этот сгусток тумана услышит оклик, если он, конечно, может слышать. Фэнн старался нагнать силуэт, но, как бы быстро не шел, все не мог этого сделать. Что за проклятый силуэт? Что ему нужно? Что за глупая игра в загадки и недомолвки? Казаться Фэнну не может, факт. Но и появиться из ниоткуда силуэт не мог. Либо кто-то смеется над Фэнном, либо силуэт кто-то подослал. Если это шутник-дух, то странное чувство юмора у него: не маячит перед глазами, не роняет сковороды, не парадирует голоса животных, не шуршит в кладовой, не… стоп, погодите-ка. Бильярдная. Точно. Присутствие этого силуэта Фэнн ощутил в доме, когда пришел. И это силуэт оставил ту дурацкую записку. Этот духашка просто потешается над Фэнном! Так долго продолжаться не может, нет. Фэнн еще раз посмотрел на силуэт, хорошенько все обдумал, мысленно махнул на духа рукой и, развернувшись, решил отправиться домой. Там, конечно, не ахти как весело, однако ни один подлый духашка не посмеет потешаться над Фэнном в его же доме.

Фэнн огляделся по сторонам. Хм, силуэт завел его ближе к центру города. Отсюда направо, затем по аллеи и там рукой подать. Скучно здесь расположены улицы, однако. Даже потеряться в свое удовольствие невозможно.

– Какая встреча! – услышал Фэнн, проходя мимо одной из подворотен. Он остановился и прислушался. – Ничего нам рассказать не хочешь, а, красотка?

– Мне? Вам? Думаю, что нет, – не растерявшись, ответила девица. Испуганным ее голос не звучал, что было странно. – Еще вопросы?

– Ты нам тут не юли, красотка, – добавил другой голос, погрубее и постарше предыдущего. – Долги гони.

– Какие долги? Насколько я помню, я с вами никаких сделок не заключала, – не терялась д