ГЛАВА 2 Теоретические модели особых состояний сознания 3 страница

И. Макалпин (1950) подчеркивает, что новая техника пси­хоанализа стремилась отвергнуть понятие внушения, но не­сколько позже 3. Фрейд снова ввел его, заявив во «Введении в психоанализ*: «Мы должны отдать себе отчет, что если мы в своем методе отказались от гипноза, то это лишь затем, чтобы вновь открыть внушение в форме переноса». Он пишет также в книге «Моя жизнь и психоанализ»: «Нетрудно увидеть в нем (переносе) тот же динамический фактор, называемый гипноти­зерами внушаемостью, который является движущей силой гип­нотического раппорта...». И дальше: «Совершенно верно, что в психоанализе также применяется внушение, как и другие мето­ды психотерапии. Но разница в том, что терапевтический успех психоанализа не определяется внушением или переносом». Во «Введении в психоанализе 3. Фрейд употребляет термины «пе­ренос» и «внушение» как взаимозаменяемые, но подчеркивает, что от прямого внушения психоанализ отказался.

3. Фрейд утверждает, что внушение (или перенос) в психо­анализе используется иначе, чем при других методах психоте­рапии. В психоанализе перенос постоянно анализируется и отвергается. Исключение внушения происходит, таким обра­зом, путем отрицания переноса. И. Макалпин считает, что все это верно, но не объясняет ни переноса, ни внушения. Она пишет: «Странно с научной точки зрения включать в понятие внушения последующие отношения между терапевтом и боль­ным; так же ненаучно определять «внушение» посредством его

функции: в зависимости от того, какова цель внушения -утаить или обнаружить, внушение существует или отсутствует. Мы мало выиграем в методологическом плане если будем употреблять термин «внушение», учитывая эти соображения, и трактовать термины «внушение», «внушаемость», «перенос» как синонимы. Неудивительно, что понимание аналитического пе­реноса постоянно страдает от неточной и ненаучной формули­ровки».

Затем автор дает свое определение: «Если человек, от природы обладающий некоторой внушаемостью, подвергается воздейст­вию стимула внушения и на него реагирует, можно сказать, что он находится под влиянием внушения. Чтобы дать определение аналитическому переносу, необходимо прежде ввести термин, аналогичный обозначению внушаемости в гипнозе, и говорить о способности или склонности человека к переносу. Эта склонность является точно таким же фактором, как внушаемость, и может так же определяться, а именно — как способность приспособ­ляться путем регрессии. Тогда как в гипнозе суггестивным стиму­лом является фактор внезапности, за которым следует внушение, в психоанализе адаптация индивидуума посредством регрессии включается внешним стимулом (или фактором внезапности), соз­дающим инфантильную ситуацию. В психоанализе регрессия — не следствие внушения психоаналитика, но результат длительно­го воздействия инфантильной ситуации анализа. Если субъект реагирует, он создает трансферентные отношения, то есть он регрессирует и формирует отношения (связи) с образами раннего детства. Таким образом перенос, происходящий в процессе пси­хоанализа, может быть определен как постепенная адаптация субъекта к инфантильной ситуации анализа, осуществляющаяся путем регрессии».

Проблема взаимоотношений внушения, переноса и особых состояний сознания еще более усложняется, когда к этим поня­тиям, рассматривавшимся до сих пор в чисто психологическом, инстинктивном и мотивационном плане, добавляют психофизио­логические концепции. Попытка подобного синтеза была пред­принята, как мы видели, Л. Кьюби и С. Марголином, М. Гиллом и Г. Бренманом. Этими авторами введены новые параметры. Было установлено, что физические факторы типа сенсорного ограниче­ния и сами по себе, без участия переноса, способны вызвать регрессию — телесную и психическую.

Важный вклад в психоаналитическую теорию особых состо­яний сознания внес Г. Стюарт (1963). Он видоизменил подход 3. Фрейда и Ш. Ференци, считавших, что гипнотическое отно­шение — это прежде всего мазохистическое и сексуальное подчинение гипнотизируемого субъекта гипнотизеру. Г. Стюарт развивает идеи М. Гилла и Г. Бренмана о том, что гипнотиче-

ское отношение содержит не только вознаграждение инстинк­тивных потребностей, но и сложное уравновешивание влечений и защитных тенденций, в которых значительную роль играет враждебность. Иначе говоря, Г. Стюарт допускает, что гипно­тизируемый находится в амбивалентном¹ положении по отно­шению к гипнотизеру, которого он любит и ненавидит одно­временно. Последний аспект ситуации автор считает наиболее важным. По наблюдениям Г. Стюарта, при интерпретации сексуальных влечений глубина гипноза не изменялась, но если внимание субъекта привлекали к его враждебным чувствам, транс уменьшался или даже исчезал. Это означает, что, если пациент загипнотизирован, его враждебные чувства в некото­ром роде интегрированы так, что он может их выдерживать. Автор спрашивает себя, как это происходит. Он предполагает, что когда гипнотизируемый чувствует и говорит, что он нахо­дится под контролем гипнотизера, то это только на уровне сознания. В бессознательном же происходит обратное: субъект сам контролирует ситуацию. Автор рассуждает следующим об­разом. Гипнотическое состояние базируется на фикции: гипно­тизер, если он хочет добиться гипнотического транса, должен делать вид, что он всемогущ. Но «бессознательное» пациента «знает», что гипнотизер делает вид, и компенсирует ситуацию ощущением, что он сам «принуждает гипнотизера своей вла­стью к этой фикции и сам контролирует гипнотическую ситуа­цию». Таким образом, отношения в трансе — это не только пассивная мазохистическая идентификация и подчинение гип­нотизируемого: «содержанием динамического бессознательного одновременно является агрессивная атака на гипнотизера... Гипнотический транс может быть понят как соучастие гипно­тизера и пациента, направленное на подавление агрессивной атаки последнего на гипнотизера, но одновременно это и про­явление атаки».

Исходя из данных теоретических рассуждений, Г. Стюарт выдвигает новые гипотезы для объяснения феноменов особых состояний сознания. Он считает, что могут сложиться две си­туации: «В первой способность субъекта оценивать реальность (reality testing) достигает высокого уровня, поскольку тревога по отношению к гипнотизеру, рассматриваемому в качестве сопер­ника в данной области, может быть подавлена. Вторая ситуация противоположна первой, так как она характеризуется отказом от реальности, проявляющимся в таких, например, феноменах, как позитивные и негативные галлюцинации, анальгезии, афо-

нии и'др. Подобная ситуация может рассматриваться как внут­реннее нападение на самого себя (self), происходящее под давлением «принципа реальности»¹ и обусловленное боязнью репрессий со стороны атакованного гипнотизера или связан­ным с этим бессознательным чувством вины».

Г. Стюарт объясняет также возможность вызвать и оживить вытесненные воспоминания. Он пишет: «Фрейд (1921) внушил, что гипнотизер поставлен на место «идеала Я» (Сверх-Я) субъ­екта, но, по моему утверждению, «идеал Я» поставлен на место гипнотизера и это Сверх-Я спроектировано и проконтролиро­вано субъектом в соучастии с гипнотизером. Таким образом, субъект чувствует себя в значительной мере освобожденным от власти собственного Сверх-Я и может дать свободный выход воспоминаниям, до тех пор подавляемым»².

Говоря о психоаналитических объяснениях содержания осо­бых состояний сознания, было бы непростительно не упомянуть о разработках в этой области величайшего «отступника» от ортодоксальной фрейдовской теории — Карла Густава Юнга. По мнению многих компетентных специалистов в психотера­пии, хотя 3. Фрейд и некоторые его последователи и добились достаточно радикального пересмотра западной психологии и психотерапии, только К. Г. Юнг сумел бросить вызов самой ее сути и философским основаниям, в том числе и в том, что касалось особых состояний сознания.

К. Г. Юнг уделял большое внимание бессознательному и его динамике, но его представления о нем разительно отличались от фрейдовских. Он рассматривал психику как комплементар­ное взаимодействие сознательных и бессознательных компо­нентов при непрерывном обмене между ними. Для него бессо­знательное не было психобиологической свалкой отторгнутых инстинктивных тенденций, вытесненных³ воспоминаний и под-

¹ Амбивалентность — противоположность душевных склонностей, устано­вок и чувств, преимущественно любви и ненависти, направленных на один

¹ Один из двух принципов, управляющих, по 3. Фрейду, функционирова­нием психики. Он образует пару с «принципом удовольствия» и видоизменяет его действие: как только «принцип реальности» утверждает свое господство, поиск прямых и непосредственных удовлетворений прекращается и удовлетво­рение ищется на обходных путях, а достижение результата может быть отсро­чено в зависимости от внешних условий.

² Подавление — в широком смысле слова психическая операция, направ­ленная на устранение из сознания неприятного или неуместного содержания идеи, аффекта и т. п.

³ Вытеснение — особый вид подавления. Универсальный психический процесс, лежащий в основе становления бессознательного как отдельной об­ласти психики: действие, посредством которого субъект старается устранить или удержать в бессознательном представления, связанные с влечениями (мы­сли, образы, воспоминания). Возникает в тех случаях, когда удовлетворение влечения само по себе приятно, но может стать неприятным при учете других требований.

сознательно ассимилированных запретов. Он считал его твор­ческим, разумным принципом, связующим индивида со всем человечеством, природой, космосом. Согласно его взглядам, бессознательное не только подвластно историческому детерми­низму (переносу) — у него есть и проективная, телеологическая функция¹.

Изучая специфическую динамику бессознательного, К. Г. Юнг открыл функциональные единицы, для которых подобрал назва­ние комплексов. Комплексы — это констелляция (лат. сои — вместе с, Stella — звезда; в астрологии — взаимное расположение звезд на небосводе) психических элементов — идей, мнений, отношений и убеждений, — объединяющихся возле какого-то тематического ядра и ассоциирующихся с определенными чувст­вами. Ему удалось проследить комплексы от биологически детер­минированных областей индивидуального бессознательного до изначальных мифопорождающих паттернов, внутренних сил, ко­торые он назвал архетипами. Так, архетип матери определяет отношение к материальному женскому принципу (мать-семья — племя — реальный мир), архетип отца — к духовному мужскому принципу (отец-закон — общество мужчин — Бог и религия), архетип Я — к принципам порядка и объединения.

Юнг открыл, что в ядре каждого комплекса архетипическис элементы тесно переплетаются с различными аспектами физи­ческой среды. Сначала он посчитал это знаком того, что прояв­ляющийся архетип создает предрасположенность к поведению определенного типа. Позже, исследуя случаи необыкновенных совпадений, синхронностей², которые сопровождают этот про­цесс, он пришел к выводу, что архетипы должны каким-то обра­зом влиять на саму ткань феноменального мира. Поскольку они представлялись связующим звеном между материей и психикой, он называл их психоидами.

Тщательно проанализировав свои собственные особые со­стояния сознания и такие же феномены у своих пациентов (сновидения, фантазии, иллюзии, галлюцинации у психоти­ков), К. Г. Юнг выяснил, что в них обычно содержатся образы и мотивы, характерные не только для мест, разделенных боль­шими расстояниями по всему миру, но и для различных пери­одов истории человечества. Он пришел к выводу, что, помимо индивидуального бессознательного, существует коллективное, расовое бессознательное,' общее для всего человечества и яв-

¹ Детерминизм — представление, согласно которому в основе определен­ных событий (следствий) лежат какие-то другие события (причины). С точ­ки же зрения телеологии, события-следствия определяются не причинами, а изначально заданной целью.

² Синхронность — акаузальный связующий принцип, обозначающий ос­мысленные совпадения событий, разделенных во времени и/пли пространстве.

 

ляюшееся проявлением созидательной космической силы. Срав­нительную религию и всемирную мифологию можно поэтому рассматривать как уникальный источник информации о кол­лективных аспектах бессознательного. Таким образом, пережи­вания индивида в особых состояниях сознания можно считать индивидуальными мифами, а мифы — продукцией особых состояний сознания коллектива!

Юнг писал: «Архетипы возникают из глубинного источника, не сотворенного сознанием и не находящегося под его контро­лем. В древней мифологии эти силы именовались мана или духи, демоны и боги. Сегодня они так же активны, как и когда-либо прежде. Если они соответствуют нашим желаниям, мы называем их счастливыми предзнаменованиями или пред­чувствиями, импульсами — «что-то как бы кольнуло» — и полностью на них полагаемся, будучи весьма сообразительны­ми. Если же они направлены против нас, то мы говорим, что это просто несчастливая звезда, или неудача, или что какие-то люди настроены против нас, или же, что причина наших несчастий лежит, должно быть, в какой-то патологии... Един­ственная вещь, которую мы упорно не хотим признавать, — это то, что мы зависим от «сил», которые находятся вне нашего контроля» (1997).

В связи с этим К. Г. Юнг иначе, чем 3. Фрейд, относился к основному понятию психоанализа — к либидо. Он видел в нем не строго биологическую силу, направленную к механической разрядке, но созидательную силу природы — космический принцип, сравнимый с жизненным порывом. Истинная оценка духовности и понимание либидо как космической силы нашли свое отражение в уникальной концепции К. Г. Юнга о функции символов. Для 3. Фрейда символ был аналогом чего-то уже известного, или аллюзией. В психоанализе один образ исполь­зуется вместо какого-то другого, обычно имеющего запрещен­ное сексуальное или агрессивное значение. К. Г. Юнг называл это знаками. По его мнению, настоящий символ указывает вне себя, на более высокий уровень сознания. Это лучший из возможных способов обозначения того, что неизвестно, некоего архетипа, который нельзя выразить яснее или точнее.

Еще одной интересной и важной системой психотерапии, вышедшей из психоанализа и рассматривающей особые состоя­ния сознания, был психосинтез итальянского психиатра Робер-^то Ассаджиоли (1976), Его концептуальная система основана на предположении, что индивид пребывает в постоянном процессе роста, актуализируя свой непроявленный потенциал. Главное внимание в ней уделяется положительным, творческим и радост­ным элементам человеческой природы, при этом подчеркивается значимость волевой функции. Картография личности, по Р. Ас-

саджиоли, имеет некоторое сходство с моделью К. Г. Юнга, так как включает духовные области и коллективные элементы пси­хики. Система эта сложна и складывается из семи динамичес­ких составляющих. Низшее бессознательное управляет базовыми психологическими активностями, например примитивными ин­стинктивными потребностями и эмоциональными комплексами. Среднее бессознательное, ассимилирующее опыт, прежде чем он достигнет сознания, соответствует в общих чертах представлениям о подсознании 3. Фрейда. Сфера сверхсознания — местонахож­дение высших чувств и способностей, таких, как интуиция и вдохновение. Поле сознания включает анализируемые чувства, мысли и побуждения. О точке ясного осознавания говорится как о сознательной Самости, а высшая Самость — тот аспект инди­видуальности, который существует отдельно от сознания, ума и тела. Все эти компоненты входят в коллективное бессознательное. Важным элементом психосинтеза является понятие сублично­стей — динамических подструктур личности, которые обладают относительно независимым существованием. Самые привычные субличности — те, что связаны с ролями, которые мы играем в жизни¹.

Важно, что терапевтический процесс психосинтеза включает четыре последовательные стадии. На первой стадии пациент узнает о различных элементах своей личности. Следующим шагом будет отказ от отождествления себя с этими элементами и приобретение способности их контролировать. После того, как пациент постепенно открывает свой объединяющий психо­логический центр, можно достичь психосинтеза, для которого характерна кульминация процесса самореализации и интегра­ция всех субличностей вокруг нового центра.

Подобное творческое развитие психоаналитических идей привело к тому, что стали предприниматься попытки построить новую или альтернативную картину психотерапевтического ви­дения мира.

СТРУКТУРНО-СЕМИОТИЧЕСКИЙ-ПОДХОД

Последующая разработка психоаналитических идей приоб­рела оригинальное направление во Франции, где возникла струк­турно-семиотическая интерпретация особых состояний созна­ния. Она базировалась на общеметодологических принципах

¹ Опрос психологами американских актеров показал, что свыше 70% пз них «переносят» кякпе-то черты своих сценических образов на реальную жизнь (И. С. Кон, 1964).

научных течений структурализма¹ и семиотики², трактующих человека и мир как тексты³, а точнее, суммы текстов. Их новый принцип понимания человеческой природы состоит в следую­щем: из существа, преобразовавшего мир природных объектов в сферу вещей культуры, homo faber — человек работающий, — превращается в homo signum symbolicum — человека, создаю-' щего и использующего символы, живущего в мире знаков, значений и смыслов.

Как и любые другие явления человеческой жизни, тексты существуют не изолированно, они непрерывно пересекаются, усиливают или компенсируют друг друга, а процесс их создания и функционирования в любом обществе подчинен правилам и установлениям. Хорошо известно, что говорить или писать можно не обо всем, не при любых обстоятельствах, наконец, не всякому можно говорить о чем угодно. Иллюзию о том, что в определенных ситуациях люди говорят «как попало», не сооб­разуясь с принятыми нормами и не регулируя свою речь, начал рассеивать еще 3. Фрейд. Окончательно развеяли ее структура­листы, в особенности Ж. Лакан и М. Фуко, показав, насколько сильно общество управляет речевыми практиками своих чле­нов, а отдельные личности при этом все равно пытаются сделать текст формой проявления собственной индивидуальности.

С этой точки зрения особые состояния сознания как семио­тический феномен принадлежат к числу специфических семио-логических объектов, символика которых часто выходит за пределы обмена знаков, поэтому их символическая природа не исключает, а предполагает лингвистическую парадигму анализа.

Структурно-семиотический подход к особым состояниям сознания рассматривает их образы как специфический язык, соотносящийся с внеязыковой реальностью — бессознатель-

¹ Структурализм — философское течение, исходящее из представления о преобладании, преимуществе структурного измерения в любых явлениях окру­жающего мира (то есть совокупности отношений между элементами целого, сохраняющими устойчивость при различных изменениях и трансформациях) и, следовательно, из примата структурного анализа как метода познания при­роды и общества. Первоначально оформился в лингвистике в 20—30-е годы XX века (Парижский лингвистический кружок. Копенгагенская тлоссематика и Иельский дискриптивизм). Наиболее известные представители — Ж. Лакан, К. Леви-Строс, Р. О. Якобсон.

² Семиотика (семиология) — наука о знаках и знаковых системах. Современная семиотика, представленная работами Р. Барта, Э. Бенвениста, 10. М Лотмана, А М^ Пятигорского, Б. А. Успенского, — одно из наиболее разработанных направ­лений методологии гуманитарного знания.

³ Текст — осмысленная последовательность знаков (символов), любая форма коммуникации (танец, письмо, ритуал). Критерии текстуальности — связность, осмысленность, возможность восприятия и интерпретации. Струк­турно-семиотическая парадигма рассматривает 8 качестве текстов практически любые объекты реальности.

ным. Правомерность такого подхода обусловливается внележа-щим характером бессознательного по отношению к сознанию — бессознательные содержания доступны сознанию, только буду­чи выражены особым образом (в гипнотическом отреагирова-нии, сновидениях, фантазиях и т. п.). Такая дихотомия «содер­жание-выражение» является центральной для любого языка и фактически составляет его систему как семантика (отношение знаков к реальности), синтаксис (отношения между знаками) и прагматика (отношение знаков к их пользователям).

Исходя из этого центральным вопросом толкования особых состояний сознания является вопрос перевода бессознательных содержаний (внутренней реальности) на внележащий, запре­дельный для них язык сознания. Следствием этого, как указы­вает известнейший представитель тартусско-московской семио-логической школы Ю. М. Лотман, становится «необходимость более чем одного (минимально двух) языков для отражения запредельной реальности и неизбежность того, чтобы простран­ство реальности не охватывалось ни одним языком в отдельнос­ти, а только их совокупностью... Минимальной работающей структурой является наличие двух языков, и их неспособность, каждого в отдельности, охватить внешний мир. Сама эта неспо­собность есть не недостаток, а условие существования, ибо именно она диктует необходимость другого (другой личности, другого языка, другой культуры)».

В структурном психоанализе Ж. Лакана эта проблема реша­ется положениями о том, что «бессознательное структурировано как язык, а бессознательное субъекта — это речь Другого». По его мнению, чистое, доязыковое бессознательное — это фик­ция, поскольку еще до рождения ребенок попадает под влияние речевого поля других людей и все его потребности, влечения, желания вписываются в уже существующие символические системы.

Человеческую психику, по Лакану, составляют явления ре­ального, воображаемого и символического порядка (по анало­гии с триадой фрейдовской первой топики: бессознательное — предсознание — сознание).

Реальное — это самая сокровенная часть психики, всегда ускользающая от наглядного представления, описания и пони­мания, это хаос, недоступный именованию. Реальное психики настолько непостижимо,-что, характеризуя его, Лакан постоян­но употребляет кантовскии термин вещъ-в-себе.

Воображаемое есть индивидуальный вариант восприятия сим­волического порядка, субъективное представление человека о мире и прежде всего о себе самом. Это то, что роднит нашу психику с психикой животных, поведение которых регулируется целостными образами (гештальтами).

Человек в своем отногенезе¹ также попадает под власть образов. Это происходит в возрасте между лестью и восемнад­цатью месяцами в так называемой «стадии зеркала» (stade de miroir), когда ребенок начинает узнавать себя в зеркале и откликаться на свое имя². В это время ребенок ощущает себя внутри распадающимся на части, неравным себе в разные моменты времени, а окружающие его люди предлагают ему соблазнительный единый и «объективный» образ его Я, образ, накрепко привязанный к его телу. И окружающие, «другие», убеждают ребенка согласиться с ними, поощряют его принять это представление о целостности Я и о его тождественности самому себе во все моменты жизни. Яркой иллюстрацией этого процесса может явиться узнавание себя в зеркале, идентифика­ция со своим отражением в стекле. «Беспомощный младенец, не способный к координации движений, предвосхищает в своем воображении целостное восприятие своего тела и овладение им. Этот единый образ достигается посредством отождествления с образом себе подобного как целостной формой; конкретный опыт такого построения единого образа — восприятие ребенком своего отражения в зеркале» (Ж. Лакан, 1948). Но этот момент радостного узнавания себя в зеркале (assumption jubilatoire) или откликания на свое имя является также и моментом отчужде­ния, ибо субъект навсегда остается очарованным своим «зер­кальным Я», вечно тянется к нему, как к недосягаемому идеалу цельности. «Чем иным является Я, — пишет Лакан, — как ни чем-то, что первоначально переживалось субъектом как нечто ему чуждое, но тем не менее внутреннее... субъект первоначаль­но видит себя в другом, более развитом и совершенном, чем он сам». Лакан доводит свои мысли до радикального вывода: «Либидозное напряжение, вынуждающее субъекта к постоян­ному поиску иллюзорного единства, постоянно выманивающее его выйти из себя, несомненно связано с той агонией покину­тости (dereliction), которая и составляет особенную и трагичес­кую судьбу человека» (Ж. Лакан, 1953). Кроме того, в этом зеркальном двойнике находится источник не только желания, но и завистливой агрессии³.

Но субъект является пленником не только своего зеркаль­ного образа. Еще до своего рождения человек попадает под

¹ Онтогенез (от греч. он, род. падеж ontos — сущее, genesis — рождение, происшждение) — в психологии понимается как формирование основных структур и проявлений психики в течение жизненных циклов.

² Этот возраст совпадает с первой субфазой стадии сепарации-шщивп-Дуации.

³ Здесь Ж. Лакан во многом опирается на сделанное 3. Фрейдом описание Того жуткого впечатления, которое подчас производит на человека вид его собстгзенного отражения в зеркале.

влияние речевого поля других людей, которые как-то выражают свое отношение к его появлению на свет и чего-то ждут от него. Эта речь других людей (по лакановской терминологии — речь Другого) и формирует символическое субъекта. Исходя из этого символическое есть априорный социальный порядок, система языка и вообще любая семиотическая система.

Для маленького ребенка знакомство с миром и с речью Другого начинается с фрустрации первичного нарциссизма (то есть в невозможности поддержания адекватного внутриутроб­ного единства с телом матери из-за неизбежных упущений самой заботливой матери). Ради чего мать время от времени покидает ребенка? По множеству причин, ребенку неясных, но, в общем, повинуясь правилам культурного мира, не позволяю­щих современной женщине постоянно держать ребенка рядом с телом. Разлуки с матерью представляются ребенку мучитель­ством, капризом до тех пор, пока он не овладеет речью и не узнает об анатомической разнице полов.

Лакан последовательнее всех прочих психоаналитиков под­черкивал необычайную важность для человеческого бессозна­тельного комплекса кастрации' и того отречения (Verleugmmg) или незнания (meconnaissance), которым люди с самого детства защищаются от факта: у Женщины, у всемогущей матери, нет фаллоса! Доводя эту идею до логического конца, Лакан указы­вает, в каком положении оказывается такая женщина и ее ребенок: «Если желание матери составляет фаллос, ребенок захочет стать фаллосом, чтобы удовлетворить это желание» (Ж. Лакан, 1958). Такое открытие дает наконец объяснение, че­го же ради мать покидала ребенка: она покидала его в поисках недостающего ей фаллоса, который она могла получить только у фаллического отца. Овладение человеческой речью позволяет понять, что же именно говорила мать, оставляя ребенка: она называла Имя отца.

Итак, во всех межличностных контактах, для которых отно­шения между матерью и ребенком становятся первой моделью

¹ В психоанализе комплекс, основанный на фантазме кастрации как ответе ребенка на загадку анатомического различия полов; это различие приписыва­ется усечению фаллоса у девочки. Тесно связан с комплексом Эдипа (особенно в его функции нормирования и запрета) и поэтому структура этого комплекса различна для мальчика и для девочки. Мальчик боится кастрации как осущест­вления отцовской угрозы в ответ на свою сексуальную активность. Девочка же ощущает отсутствие фаллоса как несправедливость и склонна отрицать эту нехватку или стремиться к ее возмещению.

Специфический женский аспект комплекса кастрации — зависть к пенису (фаллосу); и еще 3. Фрейд указывал на то, какие символические последствия имеет этот комплекс для отношений женщины со своим будущим ребен­ком; «Она соскальзывает — благодаря символическому уравнению, можно сказать, — с фаллоса па ребенка» (3. Фрейд, 1933).

(в том числе и в отношениях между психотерапевтом и паци­ентом), фаллос навсегда остается символом, означающим же­лание, которое, по определению, никогда не может быть удов­летворено (П. В. Качалов, 1992). Лакан подчеркивает: то, что мы желаем — не сам объект, не Другой, а желание Другого, то есть мы желаем, чтобы нас желали. Поэтому в психоанализе Ж. Лакана «субъекта побуждают заново родиться, чтобы узнать, хочет ли он того, чего желает». Таким образом, Имя отца становится первым словом, возвещающим закон и символичес­кий порядок мира нашей патриархальной культуры. Мало того, Имя отца разрывает телесную инцестуозную¹ связь ребенка со своей матерью и устанавливает символический принцип член­ства в человеческих сообществах².

Но, помимо комплекса кастрации, еще одно открытие сва­ливается на человека по мере того, как он попадает в речевое поле Другого — открытие смертности всех живущих. Человек, который желает, чтобы его желали, неизбежно сталкивается с нарциссической травмой собственной нежелательности, что вынуждает его перекраивать себя по чужой мерке и, соперничая с друими, ожидать признания Другого. Эти переживания не­избежно ведут к зависти, злобе, агрессии и смертельной обиде на мир и на самого себя.

Отчуждение человека от своей подлинной сущности, начав­шееся с идентификации с зеркальным двойником в стадии воображаемого, усугубляется в стадии символического по мере вхождения субъекта в поле речи Другого. Это вызывает запоз­далый протест (rapprochement), но он изначально безнадежен: положение ребенка перед лицом ожидания Других Лакан опре­деляет выражением «жизнь или кошелек» (Ж. Лакан, 1960). Это ситуация вынужденного выбора: субъект либо откажется от удовлетворения своих сокровенных желаний (отдаст «коше­лек») и тогда он сможет продолжить жизнь как член культурного общества, либо не отдаст «кошелька», но тогда он будет исторг­нут из жизни и его желания все равно останутся неудовлетво­ренными (как, например, в случае детского аутизма³). Отдавая