Дорога жизни» глазами марафонца

Наконец-то мы у места старта недалеко от берега Ладожского озера. Станция Ваганово. Январское воскресенье. Весь город готовится к пяти­десятилетию освобождения от блокады. Для нас же дорожный дискомфорт, сонливость раннего утра и тревожная напряженность постепенно сменяются предстартовым волнением, сдержанно-оживленными разговорами и подгото­вительной суетой с переодеванием.

Электричка от Петергофа до Балтийского вокзала, потом метро до Финляндского, снова электричка. От Финляндского вокзала федерация лег­кой атлетики арендовала вагон, но в нем среди знакомых и незнакомых лиц со впалыми щеками почему-то несколько странных фигур с помято-пох­мельными физиономиями.

Со мной девять парней – курсантов нашего училища, решившихся ис­пытать себя в зимнем марафоне. Только двое из них знают, что это такое из опыта прошлого года. Остальные надежно показали себя лишь на летних стайерских отрезках. А это до 20 километров. Вообще-то в нашем военном "колледже" хлипких не держат. Но решиться вот так сразу на подобное испытание все же трудно даже подготовленному человеку.

Врачи училищной поликлиники проверяли долго и тщательно. Может быть слишком долго. Электрокардиограмма без нагрузки, под нагрузкой, после... "Дышите – не дышите" и черте что еще... Разрешение получено. Честно говоря, в их возрасте я еще не пробовал, что такое марафон.

Школа в поселке, к которой мы подошли, сойдя с электрички, предназначена для переодевания. В стратегических замыслах организаторы учли всё, но забыли предупредить сторожа.

Мы прогуливаемся на мороз­це, съедаем по ложке глюкозы. Вообще-то мороз отпустил, и это облегча­ет душу. Два дня назад во время регистрации было около двадцати с вы­сокой влажностью и ветром.

На трассу зимнего марафона я сам впервые вышел лишь в прошлом го­ду. И тоже здесь, на "Дороге жизни", в год 50-летия прорыва блокады. "Прицеливался" тогда долго и, наконец, понял – пора. Позади остались два месяца регулярных тренировок: Александрия, Нижний, Александровс­кий, Английский парки, Шинкарка – все петергофские дорожки и тропинки сделались родными. Летний сезон не сменился тогда, как обычно, межсе­зоньем. Только в ноябре позволил себе некоторые вольности и немного силовой подготовки. Я никогда не был "профи" и не жил ради спорта. Но бег и лыжи были со мной, кажется, всегда. Собственно лыжи всерьез на­чались только в Москве, в Военно-политической академии. Наша сборная команда, ее душевный многоопыт­ный наставник Нина Васильевна Чижова – заслуженный тренер России, из­нуряющие тренировки и веселые вечера отдыха. На лыжах результаты ока­зались, как ни странно, лучше. Но бег по-прежнему тянет больше.

Летний сезон того года запомнился как-то особенно. Наконец-то по­зади остались защита диссертации, метаморфозы бесквартирья... Вздохнул полной грудью: 10 000 м на стадионе Военного института физкультуры – первенство Ленинградского военного округа в июне; затем марафон «Белые ночи» 42 км 195 м со стартом на Дворцовой площади; 50 км в сентябре в городском пробеге "Испытай себя"; 25-километровый пробег по "Юго-За­падному рубежу обороны Ленинграда" от Пулково до Кировского завода; самый популярный в городе 30-километровый пробег из Пушкина с финишем на Дворцовой площади. Всё это сентябрь 92-го. И, наконец, снова пер­венство округа, снова 10 км, но теперь уже по кроссу в Пушкине, в ок­тябре...

Школу, наконец-то, открыли...

Знакомый запах финалгона, випратокса, никофлекса и других "змеин­ых смесей", необходимых для прогревания и предохранения мышц и суста­вов, расползается по школьным коридорам. Запах, который уже рефлектор­но вызывает учащение пульса и волнительное предстартовое состояние. Мальчишки тревожно поглядывают на меня. Стараюсь скрыть собственное беспокойство за ободряющей улыбкой. Съедаем по ложке меда. Вообще-то холо­дом наших парней не испугаешь: на полигоне не такое испытали...

Идем в автобусы, которые подвозят к месту старта. Номера на гру­ди и сумках, оставленных в автобусе. Сдаем регистрационные карточки. Короткий митинг у памятника "Разорванное кольцо" на берегу Ладоги. Ве­тераны, пресса, вспышки фотоаппаратов, жужжание телекамер. Эмоции при­частности смешиваются с предстартовым волнением: впереди трудности, которые сами помогут понять страдания ленинградцев, выживших благодаря этой Дороге.

– 1-й километр. Радостное состояние души, все мышцы "поют". Нако­нец-то мы в движении. Ожидание хуже всего. Местность сильно пересече­на. В суровом 41-м отсыпать полотно основательно, видимо, было неког­да. Покрытие, скорее всего, делали прямо по рельефу местности, где до этого проходил обыкновенный проселок.

"Здесь вам не равнина..." Но после того, как в августовской Ал­ма-Ате набегал ежеутренние "двадцаточки" по горным дорожкам санатория, организм тянет хорошо и берет приладожские холмы без особых затрудне­ний. Ребята не отстают. Но мы и не в лидерах. Самые сильные уже отры­ваются.

– 7-й километр. Набор скорости, кажется, завершился. Все системы вработались в оптимальный ритм. Бежится упруго. Разговоры вокруг нас всё глуше и постепенно стихают, сменяясь старательным дыханием. Ка­кая-то деревушка с открытым придорожным магазином.

– В следующий раз забежим, – шутит незнакомый сосед, отвечая на мою ироничную реплику.

Знакомимся. 42-летний Михаил Лобанов из Нижнего Новгорода. Прие­хал за свой счет с группой из пяти человек таких же энтузиастов. Оста­новились в гостинице. Платят большие деньги из своего кармана. По сло­вам Михаила, этот старт у него промежуточный – готовится "взять" дис­танцию в 100 км.

Под ногами плывет снег, раскатанный редкими машинами до се­ро-грязного состояния. В лицо дует холодный ветер с мокрым снегом. Бе­говой костюм постепенно напитывается влагой. Иностранцев в забеге практически нет, не считая одной девушки-эстонки. Вообще, рядом с муж­чинами стартовали десять женщин. А всего на дистанции около двухсот человек. В сравнении с многотысячными московскими марафонами это почти ничего. "...Здесь климат иной". И эти двести стоят многих.

Помню, в 1985-м, когда впервые вышел на старт ММММ (Международный московский марафон мира – не путать с "МММ", у которой "нет проблем" и которая "просто отличная компания", как и многие другие в наше время, ничего не производящие), первые километры было почти невозможно бе­жать, не толкаясь плечами. Тогда на 23-м километре от жары "поплыло изображение", и только усеянная значками кепка поджарого американца едва держалась в помутневшем фокусе моего зрения. Так мы и финиширова­ли друг за другом. Здесь нет американцев, здесь климат иной.

– 11-й километр. Ириновка, Рахья, Проба... Деревни, словно уснув­шие, стоят вдоль дороги. Редкие, пожилых возрастов, зрители. Лидеры давно впереди, а последний из моих ребят, державшийся рядом, начал отставать. Километровые столбы, словно обелиски. На каждом – монумен­тальная надпись: "Дорога жизни". Дорога, связавшая берег Ладоги с осажденным городом.

Я не коренной ленинградец, и родственников моих в блокадном горо­де не было. Мама впервые побывала в Ленинграде в 60-х, приехав из нашей Калининградской области, моей родины, и с восторгом рассказывала о памятниках, дворцах и музеях города. Мы с младшей сест­ренкой с восхищением слушали. Конечно, я тогда не думал, что, "двад­цать лет спустя", получу сюда назначение после военной академии, полюблю этот город, срастусь с его театрами, станциями метро и музеями, с его се­годняшними трудностями. Такая перспектива не приходила в голову и в 1973-м, когда курсантом Харьковского гвардейского высшего танкового командного училища специально приехал сюда, будучи в каникулярном отпуске, чтобы впервые увидеть гранитные набережные Невы и позолоту петергофских фонтанов...

– 15-й километр. Первые трудности. Но и первый пункт питания приближается, не считая "водопоя" на десятом километре. Кажется, окончательно убеждаюсь, что мой "адидас" сделан в лучшем случае в Ар­мении, в худшем – «на одесской фабрике "Московские баранки"». Ноги дав­но мокрые, кожа на левой стопе горит, и боль оттуда стреляет в голову. После того, как в сентябре два ногтя на ноге размякли и слезли на 30-километровой пушкинской трассе, все они в этот раз аккуратно закле­ены пластырем, и здесь, кажется, всё нормально.

– 23-й километр. Скорость падает, беговой костюм парусит, и все труднее противостоять ветру. Когда и без того трудно на подъемах, его порывы навстречу иногда просто останавливают. От отчаяния слезы наво­рачиваются на глазах.

Я не коренной ленинградец, но все-таки питерский. А что заставило этих парней из Нижнего, Кандалакши, Североморска, Иваново, Новгорода, Курска, Брянска, Калининграда, Якутии (!?!) ехать сюда и бежать рядом, впереди, сзади? Бежать и мучиться. Неужели это тот самый менталитет, о котором сегодня так много пишут, то самое глубинное сознание и подсоз­нание, которое не сокрушить ни каким "Ледоколам" и их авторам? Здесь нет длинноногих американцев, но бегут коренастые ребята с волжских бе­регов по этой почти безжизненной теперь дороге, давно утратившей свое стратегическое значение и проходящей между полупустынными деревнями.

– 28-й километр. Пропади всё пропадом... Не побегу больше никогда... Все тело ломит от боли. Голова раскалывается. Ноги хлюпают в снежно-водяной каше, а левая с примесью крови в ней. Нет никакой воз­можности терпеть. "Ленинград, Ленинград, я еще не хочу умирать..." Не побегу больше никогда...

(Через две недели я выйду на старт лыжного первенства Ленинградского военного округа и, как хочется думать, не в последний раз. Но это будет через две неде­ли...)

...Надо терпеть. Людям, ездившим, ходившим по и преодолевавшим эту дорогу в начале 40-х было потрудней, много трудней, труднее, как минимум.

– 30-й километр. Хлеб с крупной солью и тёплый чай на пункте питания словно растворяются в стенках желудка. Ломота отпускает. Кажется, кри­зис позади. Как этого хлеба не хватало ленинградцам в блокадном горо­де, и сколькие из них свой кризис не преодолели, лежат на Пискаревке и, кто знает, где еще...

Пробегаем Всеволожск по северной окраине. Позади Конево, Романов­ка. Я не коренной ленинградец. Но в ту войну все мы были едины. Стар­ший брат отца, украинец Иван Артемович Гелих, защищал Сталинград, бу­дучи старшим сержантом дивизионной разведроты. Два ордена Красного Знамени, полученные им в декабре 1942-го и в январе 1943-го, кое о чем говорят и сегодня. В академии специально взял курсовую работу по «Исто­рии военного искусства» о боевом пути 36-й гвардейской стрелковой диви­зии, чтобы получить доступ в Подольский архив Министерства обороны и сделать там множество выписок в четыре официальные тетрадки и тайные листочки о дивизии и старшем брате отца. Тетради вернулись в академию по почте, изрезанные цензурой до состояния решета. В 1987-м еще нельзя было выписать даже того, например, как наши "Илы" по ошибке обстреляли колонны собственных войск, преследующих немца на левобережье Днепра. Там, за Днепр, командир взвода пешей разведки 104-го гвардейского стрелкового полка старший лейтенант Иван Гелих и получил свой последний орден – Отечественной войны II степени.

Начальник разведки (или, как тогда говорили, ПНШ-2, помощник на­чальника штаба по разведке) того же полка, 26-летний капитан Иван Ар­темович Гелих погиб 2 мая 1944 года уже на румынской территории. К этому времени уже завершилась Ленинградско-Новгородская наступательная операция, на первом этапе которой 14-30 января 1944 года (как сообщает Военная энциклопедия) "войска Ленинградского и Волховского фронтов отбросили немецко-фашистские войска от Ленинграда в юж. и юго-зап. направлениях на 60-100 км и вышли главными силами на рубеж р. Луга. Об­щими усилиями двух фронтов была очищена от противника Октябрьская ж.д. – осн. магистраль, связывающая Москву с Ленинградом".

Тогда-то и утратила свое стратегическое значение "Дорога жизни", по которой бежим мы теперь. Но значимость ее сегодня в исторической памяти россиян не меньшая, чем когда-то критерии стратегические...

– 35-й километр. Хорошо, что подкричали болельщики и судьи, а не только время сказали. "Нам не дано предугадать, как слово наше отзо­вется..." Как важно для человека доброе, ободряющее и успокаивающее, участливое слово, вовремя сказанное. Как часто не хватает его сейчас, когда души черствеют от меркантилизма и новой этики предпринимательст­ва. Разве выжил бы Ленинград в те годы, если б люди его были столь же черствы, как мы порой сейчас?

Что услышал от своей матери и моей бабушки Ульяны Фроловны Верке­евой ее сын, рядовой Петр Веркеев, когда она пешком из Климовского района Брянской области дошла к нему до Гомеля, в госпиталь, где он лежал после ранения в декабре 1943-го? Тогда блокада Ленинграда была уже прорвана, и "Дорога жизни", по которой мы бежим, частично уступила свое место проложенным в течение 17-ти суток железной и автомобильной дорогам по берегу Ладоги в коридоре шириной 8-11 км, образованном в результате стратегической наступательной операции "Искра", проведенной навстречу друг другу войсками 67-й армии генерала М.И. Духанова Ленинградского фронта и 2-й ударной армии генерала В.З. Романовского Волховского фронта во взаимодействии с частью сил 8-й армии генерала Ф.Н. Старикова (как опять же сообщает Военная энциклопедия).

Cколько людей полегло тогда, чтобы деблокировать Ленинград. А ря­довой 3-го Белорусского фронта Петр Иванович Веркеев погиб 25 марта 1945 года в Восточной Пруссии в свои неполные двадцать, погиб, навер­ное, и за то, чтобы вражеская нога больше никогда не стояла у стен Ле­нинграда...

– 39-й километр. Где-то недалеко Ржевка. Это уже Питер. Столбы-обелиски всё также стоят вдоль дороги, но их нумерация давно плава­ет в сознании. Ощущение "дурной бесконечности" по Гегелю. Память всё время ку­да-то соскальзывает, словно в небытие. Эстонка Ноя Куула в сопровожде­нии "почетного эскорта" из трех мужчин хорошим темпом грациозно обхо­дит меня, а я, в свою очередь, медленно достаю и обгоняю парня в "лет­ней форме одежды". Он стартовал лишь в спортивных трусах и майке, и групповые портреты его вместе с бегущими рядом появились на следующий день почти во всех петербургских газетах. Застывает парень, но терпит. В ма­рафоне внутреннее тепло греет лишь первые двадцать километров – потом организм начинает остывать.

Кажется, этой дистанции никогда не будет конца. Еще помню теорему Пифагора. Но тщетно, как не стараюсь, не могу вспомнить ни одного положения ОТС – общей теории систем Людвига фон Берталанфи. А ведь считаюсь специалистом. Но об этом потом – теперь добежать бы.

Меня обходит группа из трех-четырех человек. Один из них сказал, что остался километр. Снег по-прежнему лепит в лицо. Костюм намок до нитки и больно трет грудные соски. Как я забыл их заклеить. Выигрывает тот, кто бежит в лыжном обтекаемом ветром костюме. Меня обходят два таких "красных комбинезона", медленно, словно в каком-то дурном беско­нечно-однообразном сне. Где-то мои ребята, бегут ли, не поддались ли соблазну сойти и упасть в мягкое кресло автобуса сопровождения?

Что-то красное замелькало из-за поворота. Кажется, там скопление людей? Слышны музыка и голос в громкоговорителе. Да, так и есть – ви­ден финиш. На автобусной остановке радостно кричат дети. Это подбадри­вает. Добавляю. Обхожу "красные комбинезоны". Откуда и силы взялись? Остались пресловутые 195 метров. Разгоняюсь и обхожу человек пять на этом отрезке, один из них обходит меня на последних 7-10 метрах до фи­ниша.

Запоздалый азарт, финиш, радостное возбуждение, преодолел! Преодолел!!!

Хочется говорить об этом каждому, обниматься, рукоплескать... Из трех часов не выбежал. С точки зрения лета – это результат не очень высокий. А нормативы для марафона единые. Но какие там, к черту, лет­ние нормативы для "Дороги жизни". Зимних марафонов нигде в мире больше не проводится, и этой дистанции в том нет аналогов. Как нет аналогов "Дороге жизни" и подвигу Ленинграда в мировой истории! Эта Дорога вся ассоциируется с зимой. И жизнь людям она давала, в первую очередь, в студеные ленинградские зимы. И блокада прорвана зимой и снята пол­ностью тоже зимой. "Дорога жизни" – это символ зимы, как и Пискарёвс­кое кладбище. Но, в отличие от Пискарёвки, она – символ жизни вопреки зиме, наперекор ей. Она – дорога Жизни. Именно вопреки холоду, ком­фортной европейской логике вопреки выжил и выстоял наш город.

Среди прибежавших мало коренных ленинградцев, но здесь, на фини­ше, кажется, все мы обретаем право сказать: "Наш город!"

...Тяжелая усталость наваливается на плечи. Многие еще в пути. И мои ребята. Жду их в автобусе, переодеваясь в сухое. Левый носок весь в запёкшейся крови. В прошлом году на ожидание ушло около часа... Но не проходит и двух минут, как в автобус, пошатываясь от усталости, входит Валерий Лисица, еще через такой же промежуток вслед за ним под­нимается Эдуард Брус. И если у Валерия это уже третий марафон, и чувс­твует он себя достаточно уверенно, то Эдуард просто удивляет меня сво­им появлением именно в этот момент. Плюс ко всему оказывается, что он показал лучший результат среди юношей и занял первое место в группе 17-18-летних.

Беру термос и выхожу на трассу. Через некоторое время на финише последовательно появляются Андрей Нефедкин, Алексей Гордеев, Алексей Кожан, Роман Степанов и Никита Дорошко. Встречаю теплым еще чаем в термосе. Жадные глотки и радостное возбуждение на лицах. Взахлеб расс­казывают о своих впечатлениях. Добежали! Преодолели!!!

Всё-таки не хлипкие мы ребята. Мы все, построившие эту Дорогу в 1941-м. Мы все, отстоявшие наш замечательный город. И мы все, их по­томки, пробежавшие по этой Дороге зимний марафон за 3-4 часа.

Нет еще двоих наших курсантов-кировцев, как любовно зовут нас жи­тели Петергофа. 4 часа 15 минут – контрольное время, после которого результат не засчитывается. Автобус сопровождения привозит этих остав­шихся участников. Несмотря на такую погоду и явно не курортное время года, их немного. Грустные лица, на которых робко появляется и тут же исчезает виноватая улыбка. Но они ни в чем не виноваты, ни перед со­бой, ни перед нами. Марафон – не стометровка: и летом сошедшие с мара­фонской трассы – явление обычное. "Ветеран" пробега Андрей Андреев, с честью выдержавший его в прошлом году, на этот раз вынужден был сойти из-за травмы колена на 20-м километре. Старой травмы, которая откры­лась уже на 5-м километре, а он еще столько терпел. Михаил Орленко то­же сошел на 27-м километре из-за спазма бедренной мышцы. Это, как пра­вило, результат кислородного голодания мышц. Пугающие симптомы мышеч­ных спазмов подкрадывались и ко мне на последних километрах этой суро­вой трассы.

Бесстрастный протокол фиксирует всё. И наши потери, как равно и то, что все три первых места среди юношей – наши. Эдуард Брус, Алексей Гордеев и Алексей Кожан становятся призёрами среди ребят 1975-1976 го­дов рождения. В более младшем возрасте на марафон не допускают – не юношеская это дистанция: выносливость приходит с возрастом. Да и юноши сейчас больше стремятся занимать первые места в торговле пивом возле метро или в чем-то подобном. Но надо кому-то и Родину защищать, и готовиться к тому смолоду.

...В бане невозможно ступить на ногу. Идем в парилку.

Кто не нашей подготовки,

Того с полу на полок

Не втянуть и на веревке,

Разве только через блок...

Кажется, так у А. Твардовского.

Кожу на ногах пламенит от финалгона, который согревал на дистан­ции, а теперь жжет до боли.

...Шатает от усталости по пути домой – до Петергофа еще надо доб­раться. Завтра понедельник, предстоит принимать экзамен по философии. И будут преследовать ощущения мозгового истощения, а нужно терпеливо слушать и не сорваться. Ведь оценка выставляется не за то, что чего-то не знаешь (все мы не знаем больше, чем знаем), а за то, что ты знаешь и как мыслишь. Трудная это наука – мыслить. Мыслить и понимать. Пони­мать, зачем живешь, зачем стоит этот город, зачем, ради чего и кого полвека назад была проложена эта Дорога, преодоленная вчера как дистанция марафона.

7 февраля 1994 г.