Достижения эволюционной психологии

 

 

Предсказания Дарвина имеют обыкновение сбываться. В полной мере это относится к высказыванию из заключительной главы «Происхождения видов»: «В будущем, я предвижу, откроется еще новое важное поле исследования. Психология будет прочно основана (...) на необходимости приобретения каждого умственного качества и способности постепенным путем». Идеи Дарвина во многом опередили свое время, и развитие эволюционой психологии поначалу шло медленно. Из всех эволюционных идей именно идея о биологическом, эволюционном происхождении человеческой психики вызывала и продолжает вызывать самое ожесточенное сопротивление и у широкой публики, и у религиозных деятелей, и даже у многих ученых. Человеку очень трудно избавиться от врожденной склонности к дуализму, то есть к проведению непроходимой грани между материальной и так называемой духовной сферой. Очень трудно избавиться от чувства собственной важности и уникальности. Если уж Земля оказалась не центром Вселенной, и человек – не венец творения, то пусть он будет хотя бы существом, которое освободилось от власти слепых сил природы и приобрело свои высшие психические качества каким-то иным путем (см.: Неприятие научного знания уходит корнями в детскую психологию).

Несмотря на это мощное сопротивление, эволюционный подход все-таки стал доминирующим в научной психологии и этологии человека. Однако ученым, работающим в этом направлении, приходится активно отстаивать свои позиции от всевозможных нападок, и отголоски этой борьбы проникают даже на страницы самых уважаемых научных журналов. Вот, например, какое заявление недавно пришлось сделать редакции журнала Nature в ответ на антиэволюционные выступления американских политиков: «и тело, и разум человека произошли путем эволюции от более ранних приматов. Способ человеческого мышления свидетельствует о таком происхождении столь же убедительно, как и строение и работа конечностей, иммунной системы или колбочек глаза. Это относится не только к механизму работы нейронов, но и к различным аспектам нашей морали» (Evolution and the brain (Editorial) // Nature. 2007. V. 447. P. 753) (см.: Человек не был создан по образу Божию).

В последнее время быстро накапливаются факты, свидетельствующие о том, что даже самые «высшие» проявления нашей психики, такие как мораль, имеют вполне материальную основу; что соответствующие психологические механизмы возникли в результате биологической эволюции. Хотя никто, конечно, не отрицает роль воспитания и культурного наследования.

Например, выявляются конкретные области мозга, отвечающие за те или иные аспекты наших моральных суждений. В частности, обнаружилось, что у людей с двусторонним поврежедением вентромедиальной префронтальной коры исчезает способность испытывать сопереживание и чувство вины, при полном сохранении интеллекта и всех остальных функций мозга. Эти люди на сознательном уровне прекрасно отличают добро от зла, но на практике отсутствие эмоциональной составляющей в механизме формирования моральных суждений приводит к характерным искажениям, отклонениям в работе этого механизма. Такие люди выносят моральные суждения только на основе холодного расчета: какой из двух вариантов в итоге даст максимум пользы и минимум вреда. Здоровые люди учитывают еще и свои эмоции (см.: Выявлен отдел мозга, отвечающий за эмоциональную составляющую морально-этических оценок).

Подобные факты говорят о существовании материальной, нейрологической основы у человеческой духовности. Но чтобы говорить об эволюции этих особенностей психики, нужно доказать, что они имеют хотя бы отчасти наследственную, генетическую природу, и что они подвержены изменчивости и поэтому на них может действовать отбор.

Такие исследования тоже проводятся и дают интересные результаты. Например, при помощи близнецового анализа и других методов было недавно показано, что в значительной мере от генов, а не от воспитания, зависят, например, такие наши качества, как доверчивость, благодарность (David Cesarini, Christopher T. Dawes, James H. Fowler, Magnus Johannesson, Paul Lichtenstein, Bjцrn Wallace. Heritability of cooperative behavior in the trust game (весь текст в свободном доступе) // PNAS, March 11, 2008. V. 105. № 10. P. 3721–3726.), склонность к кооперации, «стремление к равенству» (эгалитаризм) (Wallace B., Cesarini D., Lichtenstein P., Johannesson M. Heritability of ultimatum game responder behavior // Proc. Natl Acad. Sci. USA. 2007. V. 104. P. 15631–15634) и даже отчасти политические взгляды (Martin et al., 1986. Transmission of social attitudes) (см.: Доверчивость и благодарность — наследственные признаки; Политические убеждения зависят от пугливости). Именно в последние годы впервые удалось получить надежные статистические доказательства существования генетической основы таких вещей. Конечно, от воспитания тоже много зависит, но и генетическую составляющую самых сложных наших психических проявлений тоже нельзя уже не принимать в расчет (см.: Гены управляют поведением, а поведение — генами).

Дарвин предполагал, что «нравственное чувство» человека основано на инстинктах, развившихся у наших предков в связи с общественным образом жизни. Эта идея сегодня подтверждается множеством фактов.

Огромную роль в жизни человеческих коллективов играет кооперация и альтруизм. Эти явления очень широко распространены в природе и встречаются даже у бактерий. Разработан целый ряд теорий, объясняющих развитие альтруизма в ходе эволюции. Среди них можно упомянуть теории родственного отбора, реципрокного альтруизма, непрямой реципрокности.

Кроме того, ряд моделей, основанных на теории игр, подчеркивает то обстоятельство, что внутригрупповая кооперация должна особенно сильно развиваться в условиях острой межгрупповой конкуренции (см.: Межгрупповая конкуренция способствует внутригрупповой кооперации). При этом, естественно, кооперация и альтруизм оказываются направленными только на «своих» то есть на членов своей группы. Обратной стороной такого внутригруппового альтруизма становится так называемый парохиализм – враждебность к чужакам.

Многие эволюционные психологи считают, что альтруизм у людей изначально развивался в комплексе с парохиализмом. То есть самые лучшие наши качества – доброта, альтруизм, взаимопомощь – изначально были неразрывно связаны с самыми плохими нашими качествами – в том числе со склонностью к межгрупповым конфликтам, войнам, с враждебностью ко всем, кто не с нами, кто непохож на нас, по-другому себя ведет и так далее.

Возможно, ключевую роль в развитии парохиального альтруизма у ранних представителей рода Homo сыграл переход к питанию падалью в африканской саванне.

• Известно, что межгрупповая конкуренция обостряется при резко неравномерном распределении дефицитного ресурса

• Переход гоминин от питания фруктами и насекомыми к питанию падалью в саванне – это как раз и был переход к использованию ресурса, распределяющегося в пространстве и времени в высшей степени неравномерно. Это могло создать предпосылки для резкого обострения межгрупповой конкуренции между коллективами древних людей.

Гипотеза о том, что альтруизм у людей развивался в комплексе с парохиализмом (Choi J. K., Bowles S. The coevolution of parochial altruism and war // Science. 2007. V. 318. P. 636–640) косвенно подтверждается результатами психологических экспериментов, в ходе которых было показано, например, что у маленьких детей альтруизм и парохиализм развиваются практически одновременно, примерно в возрасте 5-7 лет, причем у мальчиков и парохиализм, и альтруизм по отношению к «своим» выражены сильнее чем у девочек. Это вполне понятно с эволюционной точки зрения, поскольку в первобытном обществе мужчины гораздо больше проигрывали от поражения в межгрупповых конфликтах, чем женщины, и больше выигрывали в случае победы (Ernst Fehr, Helen Bernhard, Bettina Rockenbach. Egalitarianism in young children // Nature. 2008. V. 454. P. 1079–1083). Поэтому у мужчин и внутригрупповая кооперация, и враждебность к чужакам должны были развиться сильнее (см.: Альтруизм у детей связан со стремлением к равенству).

Еще одно исследование показало, что люди чаще избирают лидерами женщин, когда существует опасность конфликтов внутри группы. Межгрупповая конкуренция, напротив, способствует выдвижению лидеров-мужчин. Это может быть связано с врожденными различиями женской и мужской психики, которые, в свою очередь, развились из-за того, что репродуктивный успех мужчин в первобытных коллективах сильнее зависел от исхода межгрупповых конфликтов, а успех женщин сильнее зависел от благополучного разрешения внутригрупповых проблем. (Mark Van Vugt, Brian R. Spisak. Sex Differences in the Emergence of Leadership During Competitions Within and Between Groups // Psychological Science. 2008. V. 19. P. 854–858) (см.: Разрешение внутригрупповых конфликтов — женское дело ).

Дарвин, как известно, разработал теорию полового отбора, которая сильно опередила свое время и не была понята современниками. Только в 20 веке научное сообщество оценило всю мощь этой теории. В последние годы получены потдверждения возможной роли полового отбора в развитии многих особенностей человеческого разума и поведения (от речи до чувства юмора). Обычно в таких исследованиях речь идет о проверке тех или иных проверяемых следствий, вытекающих из эволюционных моделей. Например, человеческие языки содержат гораздо больше слов, чем необходимо для полноценного общения. Есть гипотеза, согласно которой избыточные лингвистические способности человека развилась под действием полового отбора как средство демонстрации интеллекта. Если эта гипотеза верна, то люди, особенно мужчины, при виде привлекательных особей противоположного пола, должны чаще использовать в своей речи редкие слова. И проводятся эксперименты, чтобы выяснить, так это или не так. В данном случае эксперименты дали положительный результат (Jeremy Rosenberg, Richard J. Tunney. Human vocabulary use as display // Evolutionary Psychology. 2008. V. 6 (3). P. 538–549) (см.: При виде красивых девушек мужчины начинают говорить умные слова). Аналогичным образом проверяются и получают подверждение гипотезы о происхождении чувства юмора, щедрости, и так далее (см.: Чувство юмора и щедрость — результаты полового отбора?).

Блестяще подтвердились догадки Дарвина о важнейшей роли общественного образа жизни в развитии разума. Развитие мозга и умственных способностей у приматов неразрывно связано с общественным образом жизни, с необходимостью предвидеть поступки соплеменников, манипулировать ими, учиться у них, а также оптимально сочетать в своем поведении альтруизм с эгоизмом. Такова точка зрения большинства антропологов на сегодняшний день. Идея о том, что разум у приматов развился для эффективного поиска фруктов или, скажем, выковыривания пищи из труднодоступных мест («гипотеза экологического интеллекта»), сейчас имеет мало сторонников. Она не может объяснить, зачем приматам такой большой мозг, если другие животные (скажем, белки) отлично справляются с похожими задачами по добыче пропитания, а мозг у них при этом остается маленьким. Напротив, «гипотеза социального интеллекта» подтверждается многими фактами. Например, антрополог Робин Данбар обнаружил у обезьян положительную корреляцию между размером мозга и размером социальной группы. Приматы, в отличие от большинства стадных животных, знают всех своих соплеменников «в лицо» и с каждым имеют определенные взаимоотношения. А личные отношения – это самый ресурсоемкий вид интеллекутальной деятельности.

Характер этой корреляции таков, что можно рассчитать, какой максимальный размер группы мог быть у наших предков. Для современного человека получается, что максимальный размер группы – 150 человек. В такой группе мы способны поддерживать индивидуальные отношения с каждым членом группы, знать его репутацию и так далее. Для более крупных социумов необходимы какие-то дополнительные механизмы поддержания целостности.

Почему же именно люди стали самыми умными из всех приматов? Согласно одной из наиболее правдоподобных гипотез, дело тут в том, что люди — животные не просто социальные, а «ультрасоциальные». Только люди способны формировать принципиально разные по своей структуре коллективы, различающиеся своими традициями, нормами поведения, способами добычи пропитания, системой внутригрупповых отношений, устройством семьи и т. д.

Чтобы эффективно функционировать в сложном социальном окружении, у людей должны были с некоторых пор развиться интеллектуальные способности совершенно определенного плана. Речь идет о способностях к эффективной коммуникации, обучению, а главное — к пониманию не только поступков, но и мыслей и желаний своих соплеменников (такое понимание называют «теорией разума»).

Каким образом появились у людей эти способности? На этот счет предложены две альтернативные гипотезы. Либо они возникли в результате равномерного развития интеллекта в целом («гипотеза общего интеллекта»), либо это было специфическое, узконаправленное развитие именно социально-культурных способностей, а все прочие (например, способности к логическому мышлению, выявлению причинно-следственных связей в физическом мире и т. п.) развились позже, как нечто дополнительное, вторичное («гипотеза культурного интеллекта»).

Речь идет, таким образом, о магистральном направлении эволюции нашего разума. Становились ли мы «вообще умнее», или у нас совершенствовались в первую очередь строго определенные, социально-ориентированные умственные способности, а все остальные — постольку-поскольку.

Некоторые экспериментальные данные свидетельствуют в пользу второй версии. Например, показано, что дети в возрасте двух с половиной лет справляются с задачами «социального» характера гораздо лучше обезьян, хотя в решении «физических» задач шимпанзе и орангутаны нисколько не уступают им (см.: Найдено ключевое различие между человеческим и обезьяньим интеллектом).

Дарвин первым обратил серьезное внимание на сходство в выражении эмоций у человека и других животных. Этому посвящена его книга, вышедшая 1872 году. Сегодня мы знаем, что не только внешнее выражение эмоций, но и системы их генетической и биохимической регуляции весьма сходны у людей и других млекопитающих. Между прочим, нейробиологичесчкие исследования показывают, что при решении различных морально-этических задач у людей активизируются в первую очередь те области мозга, которые связаны с эмоциональной сферой. Например, при решении дилемм, связанных с вопросами справедливости, равенства и общего блага (Ming Hsu, Cйdric Anen, Steven R. Quartz. The Right and the Good: Distributive Justice and Neural Encoding of Equity and Efficiency // Science. 2008. V. 320. P. 1092–1095).

Возможно, важную роль в антропогенезе сыграли изменения в некоторых генах, связанных с системой эмоциональной регуляции поведения. Так, в 2005 году было показано, что люди отличаются от высших обезьян несколькими мутациями в регуляторной области гена, кодирующего белок продинорфин. Продинорфин является предшественником нескольких нейропептидов, связанных с регуляцией эмоционального статуса и влияющих на поведение, формирование социальных связей и на способности к обучению и запоминанию. Этот ген у предков человека находился под действием положительного отбора (Rockman MV, Hahn MW, Soranzo N, Zimprich F, Goldstein DB, et al. (2005) Ancient and Recent Positive Selection Transformed Opioid cis-Regulation in Humans. PLoS Biol 3(12): e387) (см.: Эндорфины сделали нас людьми?).

В последние годы много внимания уделяется нейрохимическим основам социального поведения и межличностных отношений. Оказалось, что у человека и других животных работают одни и те же системы регуляции этих сложнейших форм поведения. Речь идет, в частности, о роли нейропептидов окситоцина и вазопрессина в регуляции семейных и общественных отношений (Donaldson, Young, 2008). Мало того, что сами эти нейропептиды практически одинаковы у разных животных, так они еще и действуют очень похоже.

У всех изученных животных эти пептиды регулируют общественное и половое поведение, хотя конкретные механизмы их действия могут различаться у разных видов.

Окситоцин у позвоночных регулирует половое поведение самок, а также их привязанность к детям и брачному партнеру. Вазопрессин влияет больше на самцов, в том числе на их агрессивность, территориальное поведение и отношения с самками.

У моногамных полевок самки на всю жизнь привязываются к своему избраннику под действием окситоцина. У самцов того же вида супружеская верность регулируется вазопрессином и дофамином.

Введение вазопрессина самцу моногамной полевки быстро превращает его в любящего мужа и заботливого отца. Однако на самцов близкого вида, для которого не характерно образование прочных семейных пар, вазопрессин такого действия не оказывает. Очевидно, нейропептиды не создают тот или иной тип поведения из ничего, а только регулируют уже имеющиеся поведенческие стереотипы.

Этого, однако, нельзя сказать про рецепторы окситоцина и вазопрессина, которые располагаются на нейронах некоторых отделов мозга. Воздействуя на эти рецепторы, удалось научить самцов немоногамного вида полевок быть верными мужьями, то есть создать поведение, не свойственное данному виду.

У человека обнаружены очень похожие вещи. Например, оказалось, что длина микросателлитов, расположенных рядом с геном вазопрессинового рецептора, коррелирует с чертами характера, связанными с общественной жизнью — в том числе с альтруизмом.

Эти микросателлиты влияют и на семейную жизнь. У мужчин – носителей одного из аллелей этого микросателлита (этот вариант называется RS3 334), возникновение романтических отношений вдвое реже приводит к браку, чем у всех прочих мужчин. Кроме того, у них вдвое больше шансов оказаться несчастными в семейной жизни. Те женщины, которым достался муж с «неправильным» вариантом микросателлита, обычно недовольны отношениями в семье.

Подобные исследования начали проводить недавно, но общая картина начинает прорисовываться. Похоже, что по характеру влияния окситоциновой и вазопрессиновой систем на отношения между особями люди не очень отличаются от полевок (см.: Гены управляют поведением, а поведение — генами).

Интересный вопрос – есть ли у человека такие эмоции, которых нет или почти нет у животных? Мы знаем, что даже такие чувства, как сильная привязанность к сексуальному партнеру, у животных есть, и даже регулируются они теми же нейропептидами и медиаторами, что и у человека. Однако у человека есть одна эмоция, почти не свойственная животным. Это отвращение. И есть основания полагать, что развитие чувства отвращения было тесно связано с парохиализмом, с враждебностью к чужакам, о которой мы говорили. Например, было показано, что приверженность «своей» социальной группе (в частности, патриотизм) — коррелирует с развитостью чувства отвращения (Navarrete & Fessler, 2006. Disease avoidance and ethnocentrism: the effects of disease vulnerability and disgust sensitivity on intergroup attitudes); показано также, что боязнь инфекции, страх заболеть коррелирует с ксенофобией, негативным отношением к иностранцам (Jason Faulkner et al. 2004. Evolved Disease-Avoidance Mechanisms and Contemporary Xenophobic Attitudes). Может быть, в этом состоит одно из важных отличий человека от других животных в области эмоциональной регуляции поведения. Может быть, острая межгрупповая конкуренция у наших предков привела к комплексному развитию альтруизма и парохиализма, как мы уже говорили, причем это было связано с определенными изменениями эмоциональной сферы, в частности, развитие парохиализма могло быть связано с развитием чувства отвращения.

Изначально отвращение могло выполнять функции гигиенического характера, но в ходе антропогенеза это чувство, по-видимому, было «рекрутировано» для выполнения совсем иных, чисто социальных задач. Объект, вызывающий отвращение, должен быть отброшен, изолирован или уничтожен, от него необходимо дистанцироваться. Это делает отвращение идеальным «сырым материалом» для развития механизмов поддержания целостности группы. В результате наши предки научились испытывать отвращение к чужакам, «не нашим», «не таким, как мы». Для подчеркивания межгрупповых различий люди и сегодня сплошь и рядом привлекают морально-нравственные оценки, в том числе основанные на чувстве отвращения (Марк Хаузер; Dan Jones. Moral psychology: The depths of disgust // Nature. 2007. V. 447. P. 768–771) (см.: Отвращение — основа нравственности?)

Дарвин в своих трудах иногда настолько опережал свое время, что просто диву даешься. Например, в книге «Происхождение человека и половой отбор» он прямо пишет о том, что различия между мышлением человека и животных имеют не столько качественный, сколько количественный характер. Мысль крамольная даже по нынешним временам, а тем более в 19 веке.

Однако эта мысль убедительно подвреждается данными этологии. Это одна из тем, о которых я не имею возможности говорить подробно и вынужден ограничиться краткими констатациями. Так вот, экспериментально показано наличие у животных многих аспектов мышления и поведения, ранее считавшихся чисто человеческими. Это зачатки логики, в т.ч. т.н. транзитивной логики; способность выполнять простейшие арифметические действия; зачатки «теории разума», способность понимать мотивы чужих поступков, т.н. «макиавеллианский интеллект», интриги и внутригрупповые альянсы, настоящие межплеменные войны у обезьян, зачатки бескорыстной взаимопомощи и эмпатии, то есть сочувствия, и многое другое (см.: Животные способны логически мыслить; Мартышки произносят фразы из двух слов; Обезьяны думают о будущем; Рыбы обладают способностью к дедукции; Мыши чувствуют чужую боль; Шимпанзе способны к бескорыстной взаимопомощи; Скворцы понимают грамматику; Качественной разницы между мышлением человека и животных нет; Война — естественное проявление коллективизма?).

Есть у животных и культурное наследование – например, умение колоть орехи камнями передается из поколение в поколение в некоторых популяциях шимпанзе, причем в разных популяциях существуют разные традиционные методы колки орехов. И эти традиции передаются и сохраняются в популяциях шимпанзе тысячелетиями. И колка орехов – это не врожденное поведение, ему обучаются в первые годы жизни, причем обучаются долго и с большим трудом (см.: Чтобы стать людьми, обезьянам не хватает рабочей памяти).

Дарвин размышлял и о возможности эволюционного объяснения происхождения религий. Вот фраза из книги «Происхождение человека и половой отбор», в которой Дарвин ближе всего подошел к идее об инстинктивных корнях религии, и о том, что религия может быть «побочным эффектом» других свойств человеческой психики.

Сегодня «эволюционное религиоведение» стало признанным научным направлением, которое быстро развивается (Hauser, 2006; Boyer, 2008). В рамках этой дисциплины можно выделить два основных направления:

1) Религия — «случайный» побочный продукт (не обязательно полезный) эволюционного развития каких-то других свойств психики.

2) Склонность человеческого мозга к генерации и восприятию религиозных идей – полезная адаптация, развившаяся в ходе эволюции наряду с другими адаптивными свойствами мышления.

Эти два подхода не являются взаимоисключающими. Ведь нередко побочный продукт какого-либо эволюционного изменения одновременно оказывается (или впоследствии становится) полезной адаптацией (см.: Религия: полезная адаптация, побочный продукт эволюции или «вирус мозга»?).

В рамках первой идеи – «религия как побочный продукт каких-то адаптивных свойств психики» – получены интересные экспериментальные данные, которые говорят о том, что важной предпосылкой распространения религий могли стать адаптивные особенности детской психики, направленные на быстрое восприятие знаний от взрослых (Topбl et al., 2008); побочным эффектом этих адаптаций могла стать повышенная склонность к индоктринации (Dawkins, 2006).

Годовалые дети регулярно совершают одну и ту же ошибку. Если несколько раз подряд положить игрушку в один из двух контейнеров (например, в правый), а потом на глазах у малыша спрятать игрушку в левый контейнер, ребенок всё равно продолжает искать желанный предмет в правом контейнере. Это объясняли просто неразвитостью интеллекта. Однако эксперименты показали, что дети совершают эту ошибку только в том случае, когда игрушку прячет взрослый человек, поддерживающий с ребенком визуальный контакт. Если же взрослый не смотрит при этом на ребенка, или вообще предметы перемещаются как бы сами (то есть экспериментатор управляет ими из-за ширмы, так что ребенок его не видит), то дети гораздо реже совершают эту ошибку. По-видимому, дети воспринимают действия экспериментатора как сеанс обучения. Человек несколько раз прячет игрушку в правый контейнер, а ребенок при этом думает, что ему тем самым объясняют: смотри, игрушка всегда находится под правым контейнером. И ребенок быстро усваивает этот урок. В дальнейшем, когда игрушку кладут под другой контейнер, ребенок просто не верит своим глазам и продолжает искать там, где взрослые его научили искать. Если же игрушка как бы сама помещается много раз подряд под правый контейнер, ребенок не делает из этого таких далеко идущих выводов (см.: Детские ошибки помогают понять эволюцию разума).

Сознание малыша настроено на то, чтобы извлекать общую информацию об устройстве мира не столько из наблюдений за этим миром, сколько из общения со взрослыми. Дети постоянно ждут от взрослых, что те поделятся с ними своей мудростью. Когда взрослый передает ребенку какую-то информацию — ребенок пытается найти в ней некий общий смысл, объяснение правил, порядков и законов окружающего мира. Дети склонны обобщать информацию, но не любую, а прежде всего ту, которая получена от взрослого человека при прямом контакте с ним.

Адаптивная роль такой особенности детской психики совершенно очевидна. Но при этом оказывается, что дети с большей готовностью верят тому, что сообщают им взрослые, чем своим собственным глазам. Совершенно ясно, что неизбежным побочным продуктом этого становится склонность к индоктринации. Фактически дети готовы безоговорочно принять любую информацию об устройстве мира, которую им передают взрослые. То есть возникает идеальная питательная среда для появления и распространения всевозможных эгоистических фрагментов информации, своего рода «информационных вирусов», в том числе нелепых суеверий, бессмысленных ритуалов и так далее.

Рассматривается и еще целый ряд свойств психики, побочным продуктом которых могли бы стать религиозные верования.

Например, такая черта нашей психики, как умение мысленно вступать в «социальные отношения» с лицами, в данный момент отсутствующими. Без этого не смогли бы существовать большие организованные коллективы. Какой может быть порядок в племени, если люди выполняют свои обязанности только в присутствии вождя или родителя? Способность поддерживать отношения с «идеальным образом» отсутствующего человека — полезнейшая адаптация, но у нее есть неизбежные побочные следствия. Среди них — такие распространенные явления, как реалистичные и эмоционально насыщенные «взаимоотношения» людей (особенно детей) с вымышленными персонажами, героями, умершими родственниками, воображаемыми друзьями. Отсюда до религиозных верований — один шаг.

Люди отличаются от других приматов способностью образовывать очень большие коллективы неродственных индивидуумов. Это чрезвычайно «ресурсоемкое» в интеллектуальном плане поведение. Мы говорили, что у обезьян имеется положительная корреляция между размером мозга и максимальным размером социальной группы. Но мозг человека не мог увеличиваться до бесконечности, поэтому пришлось вырабатывать специальные адаптации, чтобы сделать возможным функционирование больших коллективов, в которых не все знают друг друга лично. Одной из таких адаптаций стала способность подавать, распознавать и высоко ценить сложные, дорогостоящие и трудно подделываемые сигналы, смысл которых — «я свой», «я один из вас», «мне можно доверять».

Религии могли использовать это свойство психики для своего распространения. Не случайно во многих религиях придается большое значение самым «дорогостоящим», изнурительным ритуалам, а также верованиям, которые кажутся чуждыми и нелепыми представителям всех прочих религиозных групп. Часто считается доблестью верить во что-то особенно нелепое как раз потому, что в это так трудно поверить. Люди таким образом доказывают другим членам группы собственную лояльность и готовность следовать групповым нормам невзирая ни на что.

Тут мы уже близко подходим к другой идее, о которой я упоминал – о том, что определенные аспекты религиозного мышления могли сложиться в качестве полезных адаптаций. Прежде всего – как средство повышения сплоченности коллективов, как средство укрепления парохиального альтруизма.

Интересные результаты дал сравнительный анализ разнообразных замкнутых общин, которых очень много возникло в США в XIX веке. Среди них были как религиозные, так и светские (например, основанные на идеях коммунизма). Оказалось, что религиозные общины в среднем просуществовали гораздо дольше, чем светские. Это хорошо согласуется с идеей о том, что религия способствует просоциальному поведению (верности общине, готовности жертвовать личными интересами ради общества). Более детальный анализ показал, что выживаемость религиозных общин напрямую зависит от строгости устава. Чем больше ограничений накладывала община на своих членов, чем более «дорогостоящие» ритуалы им приходилось выполнять, тем дольше просуществовала община. Это означает, что именно ритуалы и ограничения, а не какие-то другие аспекты религии, играют главную роль в обеспечении устойчивости общины. Это исследование, как и ряд других, указывает на то, что изнурительные обряды, посты и тому подобное, во-первых, являются эффективными средствами убеждения окружающих в собственной лояльности (и поэтому община со строгим уставом надежно защищена от притворщиков и нахлебников)

Во-вторых, ритуалы, особенно коллективные ритуалы, являются мощным сплачивающим фактором и способствуют укреплению парохиального альтруизма (см.: Религия: полезная адаптация, побочный продукт эволюции или «вирус мозга»?).

Об этом, в частности, свидетельствуют результаты четырех исследований, проведенных недавно среди представителей шести религиозных конфессий. Эти исследования показали, что люди, регулярно посещающие богослужения, в большей степени склонны к проявлениям религиозного фанатизма и ненависти к иноверцам, вплоть до одобрения террористов-самоубийц. Частота молитв, однако, не имеет такого эффекта.

Этот график показывает, во сколько раз чаще люди, которые регулярно посещают храмы или регулярно молятся, поддерживали парохиальный альтруизм по сравнению с людьми, которые посещают храмы или молятся НЕрегулярно. Эти результаты подтверждают идею о том, что совместные религиозные действа — но не религиозные верования как таковые — являются мощным фактором укрепления «парохиального альтруизма», то есть преданности «своим» в сочетании с ненавистью к «чужакам» (см.: Может ли эволюционная психология объяснить феномен террористов-самоубийц?).

На этом я заканчиваю свое затянувшееся выступление. Надеюсь, что этот беглый обзор достаточно наглядно показывает, что идеи Дарвина не только «пролили свет» на происхождение и эволюцию человека, но и стали главной путеводной нитью для исследователей, занимающихся этой проблемой. И я уверен, что движение в этом направлении будет продолжаться.

Благодарю за внимание.