Неолит. Земледелие и выпечка хлеба как священнодействия.

Лекция 17

 

Итак, дорогие друзья, на прошлой лекции мы с вами завершили разговор постановкой вопроса о том, что же в неолите с зерном. Мы с вами говорили о том, что археологи обнаружили две вещи. Во-первых, то, что в протонеолитических поселениях захоронения совершаются под полами домов или рядом с домами на территории поселений. И второе – обнаружено, что сами эти стационарные поселения возникают за 1-2 тысячелетия до начала земледелия. Но они совпадают по времени с резко возросшей активностью в сборе диких злаков. Вот, собственно говоря, о чём мы говорили на прошлом занятии, и мы выяснили, что, скорее всего, такое отношение к поселению, к осёдлости, вызвано желанием находиться на костях предков и иметь с ними неразрывную связь. Об этом мы ещё немного поговорим с вами сегодня, но переходим непосредственно к проблеме земледелия.

Итак, сбор дикорастущих злаков резко возрастает одновременно с переходом к осёдлости. Это можно объяснить технически просто. Поскольку поселения были стационарные, то звери от них разбегались. Звери же не дураки, они видят, что охотники на них охотятся, и уходили подальше. Раньше охотники были кочевниками. Они легко преодолевали эту проблему и кочевали вслед за стадами. А тут вот это уже невозможно. Следовательно, приходится менять диету, чтобы выжить. Это самое простое объяснение, его учёные, как правило, и дают. Приходится менять диету, чтобы выжить – это аргумент сильный. Надо больше питаться зерновыми, растительной пищей, которая, понятно, уже никуда убежать не может. И постепенно, как говорят некоторые учёные, люди поняли, что надо с умом собирать пищевые культуры, сохранять корневища, осуществлять подсевку, то есть, не мешать части зёрен падать в землю, чтобы на следующий год тоже было, что есть. Так и возникло земледелие. Всё это было бы очень хорошо и совершенно правильно, если бы не некоторые моменты, которые сразу же заставляют нас заподозрить, что всё не так просто.

Первые, ещё протонеолитические поселения Переднего Востока – это так называемая натуфийская культура (от местечка Натуф), XI-X тысячелетия до Р. Х. Мы с вами мысленно входим в город, всем вам прекрасно известный хотя бы из Библии, –Иерихон. Город Иерихон бесконечно древнее того города, стены которого рухнули, когда вострубили трубачи Иисуса Навина. Американская исследовательница Кэтрин Кэньон опубликовала даже книгу Digging Jericho («Раскапывая Иерихон»), которая переведена была на русский язык ещё в советское время. Она проводила раскопки в 1952-1957 гг. и совершила невероятное открытие. Иерихон расположен, как вы помните, среди пустыни Эль-Гор, недалеко от Иордана. Собственно говоря, он возник благодаря вечно текущему, бьющему, мощному ключу, источнику пресной воды, что в пустыне Эль-Гор редкость, В этом месте возник город и земля, обводнённая этим источником, даёт великолепный урожай. Те, кто бывали в этих местах, помнят, что от Иерихона к Иерусалиму дорога идёт всё время в гору – Иордан лежит внизу, в долине Иордана. Так вот, Кэтрин Кэньон, раскапывает поселение XI-X тысячелетий до Р.Х. как раз в Иерихоне – около 50 круглых хижин на каменных основаниях. Собственно, и остались-то круглые основания, углублённые, как я уже вам говорил, в землю, диаметром 4-7 метров, с теми самыми захоронениями в самом поселении, о которых я, опять же, вам говорил.

И она раскапывает храм – маленький, длиной около 8 метров, но не круглый. Он прямоугольный и состоит из двух частей. Удивительно, что он практически воспроизводит античные храмы с перистилем, то есть, с передней частью, вынесенной на колоннах, и основной закрытой частью, где в нише, аналогичной нынешнему алтарю, находится статуя божества. Так вот, этот маленький храмик воспроизводит эту форму и состоит из двух частей. О том, что находится в нише, мы поговорим несколько позже – это тоже очень интересно. А сейчас для нас важно то, что в перистиле, в притворе храма находятся кувшины, в которых хранится зерно дикой пшеницы, которая растёт в тех местах и которая, в конце концов, и дала нынешнюю культурную пшеницу, растущую по всему миру. Это так называемый эммер. Так как многие из вас – будущие преподаватели истории религии, а другие – её популяризаторы в области православной журналистики, вам, конечно, надо знать больше, чем обычным школьникам или студентам, и поэтому я и рассказываю вам подробнее. Так вот, эта пшеница эммер хранится в храме. В храме же хранятся и серпы, которыми эту пшеницу вручную жали. Её было так много, что уже тогда использовался серп с кремнёвыми накладками, которые образовывали лезвие. Всё это в храме! Почему?

Забегая чуть вперёд скажу, что исследование Кэтрин Кэньон интересно тем, что не в этом поселении XI –X тысячелетий, а в следующем за ним поселении IX тысячелетия (так называемый докерамический неолит А), обнаружена башня – первое монументальное, мощнейшее строение с огромными, толстенными стенами. Крепостная башня! Понимаете, для учёного находка крепостной башни в эпоху неолита А аналогична примерно тому, как если бы сейчас мы обнаружили во дворце эпохи Александра I, в ранее никогда не открывавшейся кладовой, компьютеры пятого поколения. То есть, это абсолютно невозможно – все считали, что в то время не строили каменных сооружений. Мощные каменные сооружения строятся значительно позднее. Во времена Кэтрин Кэньон считали, что город, то есть, огороженное и защищаемое пространство, - это дань уже IV тысячелетия, эпохи перехода к государству или перед самим переходом к государству. Открытие Кэтрин Кэньон потрясло мир учёных, отодвинув городскую и, соответственно, видимо, какую-то государственную цивилизацию, по крайней мере, на 5000 лет. Это огромное расстояние, потому что (не забудем!) от первых государств, как считали до времён этого открытия и как ещё учат в школе, до сего дня прошло тоже 5000 лет. То есть. Практически в 2 раза увеличилась древность городской цивилизации. Это само по себе было колоссальным открытием. Башня Иерихона – теперь она есть во всех учебниках и о ней все говорят – была потрясающим открытием. А о чём она говорит? Она говорит о крепости. Там на самом деле была крепость, и их там было много. Она говорит, что строить было не только тяжело. Строили долго, с трудом. Крепостными сооружениями там были стены, но наиболее массивное – это донжон, башня, которая является последним укрытием для горожан, если прорваны стены, как в раннесредневековых замках. Это ведь говорит только об одном: уже тогда происходит, как сказал бы специалист по социально-экономической истории, резкое социально-экономическое расслоение. Одним есть, что охранять, и на это не жалко очень больших сил, а другим есть, что грабить. Именно это заставляет строить башни и стены. А помните, мы с вами говорили на прошлой лекции, что переход к неолиту был, если угодно, точечным? То есть к неолиту перешли во многих районах мира, но небольшие группы людей, а большинство не перешло, оставалось охотниками. И вот, по всей видимости (это, конечно, только догадка), между теми, кто перешёл к осёдлой жизни, и теми, кто остался охотниками, возникло глубочайшее внутреннее напряжение, глубочайшая вражда. Кстати говоря, вот эти башня и этот ранненеолитический Иерихон были сожжены и цивилизация прекратилась. И то, что возникло на её месте позже – другое городское поселение – явно несёт на себе следы другого народа, другого племени, другой культуры. То есть, жизнь была отнюдь не сахар и падшесть человеческая проявлялась тогда в полной мере.

Но вернёмся к самому раннему поселению – протонеолитическому поселению XI тысячелетия. Итак, зерно в храме. Случайно ли? В другом натуфском поселении, которое, конечно, не так вам известно, и называется Хайоним (это всё нынешние Израиль или арабское государство Палестина), между домами археологи находят ступки. Не забудем, что в то время дикое зерно, которое жали серпами, ещё не мололи в мельницах – мельниц ещё не было. Его растирали пестиками в ступках. Конечно, это были не аптекарские ступки и не аптекарские пестики, а здоровенные ступы с выемкой и пест тоже был здоровый. И надо было быть довольно крепкой барышней, чтобы работать таким пестиком с такой ступкой. Чуть позже я объясню, почему с зерном работали женщины и почему и сегодня на кухне полагается работать им. Особенно, как правило, женщины делают всё, что связано с земледелием и с выпечкой хлеба – это тоже не случайно. Я тут исключение – иногда сам пеку пироги. Но понимаете, сапожник без сапог, а знающий истину может от неё отступать.

Кстати, пестики и ступки – это одна из причин, по которым у жителей этих натуфийских поселений очень быстро стачивались зубы – сами пестик и ступка тоже истирались вместе с зерном и оставляли пылеобразный песок, который, естественно, попадал в хлеб, и когда его жевали, зубы стирались. По этой особенности сразу видно –охотник перед нами из кочевого племени или раннеземледельческий череп: у раннеземледельческого черепа или у черепа из поселения, где занимались ещё только сбором дикорастущих злаков, практически до основания стёрты зубы. Если это достаточно взрослый человек, если он умирает уже во второй половине жизни, у него, как правило, зубы стёрты совсем. Как это называется в России? «Под мыски», по-моему, или как-то так.

Так вот, эти ступки в Хайоним использовались как надгробия! Причём очень часто они повёрнуты выемкой, «впуклой» стороной, к земле. Такая же находка была в местечке Нахль-Орен у подножия известного вам всем Кармила. Вы, конечно, все умные, дорогие друзья, и мне даже стыдно вам это говорить, но на всякий случай: естественно, это не названия тех поселений, которые были тогда. Это не то, как они тогда назывались, а названия нынешних арабских деревень, около которых или в которых проводились археологические раскопки. Это всем ясно. Так что прошу это понимать твёрдо. Вот в Нахль-Орене ступки тоже использовались как надгробия и были такой величины, что их вообще не смог покрыть культурный слой и они к началу раскопок просто вылезали из-под земли как какие-то надгробные плиты древнего кладбища. Но это были именно ступки с внутренними выемками.

Наконец, есть посёлок Эйнана. Это знаменитое, хорошо исследованное поселение, одно из первый осёдлых поселений Переднего Востока и вообще человечества. Оно расположено на озере Хуле. Вы знаете, что такое озеро Хуле? Вы, конечно, все знаете Галилейское озеро, да? А ведь Иордан не вытекает из Галилейского озера. Он в него и втекает с севера. И вот то озерце, расположенное уже в Сирии, из которого действительно вытекает Иордан, потом втекающий в Галилейское или Тивериадское озеро, и есть озерце Хуле. Оно пресноводное, в нём бьют мощные ключи. Оно, естественно, расположено среди болот. Оно само по себе небольшое, но оно очень удобно для осёдлой жизни ещё не земледельца, потому что там полно рыбы, диких водоплавающих птиц и всяких ракушечек, моллюсков и так далее. Этим тоже не брезговали – всё это поедалось жителями Эйнаны с большим удовольствием. Они, как французы, были большие гурманы. Так вот, там тоже найдены ступки и пестики совсем не по назначению. Почему-то они тоже связаны с заупокойным культом: они лежат на могилах, где закопаны умершие. И более того, в одном из домов было найдено одновременно около 30 пестиков, причём больших. Ясно, что так много не надо для технических нужд. И 7 из них были выложены в виде человеческой фигуры.

И наконец, довольно нередки захоронения умерших в ямах, в которых раньше хранилось зерно. В то время, дорогие друзья, керамики, естественно, ещё не было. И зерно хранили следующим образом: в глине вырывалась яма, в ней разжигался огонь, и стены её в некоторой степени превращались в этакий сосуд, становились твёрдыми после того, как прожигались огнём. И вот туда ссыпалось зерно. Потом, через некоторое время, почему-то зерно из некоторых ям полностью выбиралось. Конечно, какие-то зёрнышки оставались – по ним-то учёные и сделали вывод, что это были ямы для хранения зерна. И в эти ямы клались кости вторично захороненных умерших людей. Понятно, эти ямы находились тоже на территории поселения.

Совокупность всех этих данных позволяет сделать вывод, что дикорастущее зерно собиралось для священных целей, связанных, поскольку речь идёт о захоронениях, о ступках-надгробиях, с культом умерших, с их почитанием. То есть, мы видим, что захоронения умерших под полами домов и собирание зерна взаимно перекрещиваются.

Почему же понадобилось в таком случае зерно? Значит, оно было не только утилитарно. Значит, осёдлость и зерно – это не причина и следствие (то есть, осели на землю из-за почитания предков и стали собирать зерно, потому что нечего было есть), а два момента религиозного процесса – процесса формирования каких-то новых духовно символических явлений. С чем это связано?

Вспомните на минуточку, о чём мы с вами говорили в первом семестре. Мы говорили, что в эпоху неандертальца происходит то, что я назвал «неандертальской революцией», когда человек впервые понял, что умерший должен возвращаться в землю, из которой он взят, как и все мы, в конечном счёте, взяты из земли (об этом я уже много раз вам говорил). Он должен возвращаться в эту землю, которая является Матерью-Землёй, лоном, в которое, как семя, кладётся умерший, и тогда он возродится вновь к новой жизни – отсюда поза сна, эмбриональная поза и так далее. Это было у неандертальцев. Мы помним, что эта идея ещё более усиливается в позднем палеолите – это статуэтки «палеолитических Венер», которые кладутся в гробницы. Это стихия земли, это Мать-Земля, поэтому на этих статуэтках нет лица, но есть всё, что связано с чревоношением и деторождением. Человек всё более и более глубоко переживает мысль о необходимости возрождения. А что значит – переживает мысль о необходимости возрождения? Это значит, что он чувствует себя всё менее и менее уверенно. Он чувствует, что он может не возродиться, что одного почитания небесного Бога как Отца и Творца мало, надо ещё возродиться из земли, надо ещё восстать из мёртвых.

Мы пока не можем сказать о нюансах этого сознания. Но то, что человек всё более и более глубоко и серьёзно переживает идею необходимости и проблематичности возрождения, совершенно ясно. Именно из-за этого он и усиливает обряды. Ведь если всё и так получается, то надо использовать старые формы, что тут невероятного выдумывать? Посмотрите: в XIX веке люди в России причащались в основном раз в год и были вполне довольны. А сейчас очень во многих храмах люди причащаются раз в неделю, а то и несколько раз в неделю. Есть, конечно, люди легкоумные, но в основном это очень серьёзный подход, который говорит о том, что люди ощущают: одного раза мало, что так не получится. А почему мало? Потому что человек понимает, что он постоянно спотыкается, падает, грешит, и он за год закоснеет в этих своих грехах и, в общем-то, тяжело будет потом. И поэтому он старается исповедоваться, причащаться и бывать в церкви почаще, чтобы находиться в этом более здоровом духовном состоянии. Значит, что причина частого причастия? Ощущение того, что без этого можно совсем погибнуть, да? Вот примерно что-то подобное, видимо, владело человеком и в эпоху каменного века, заставляя его искать всё новые и новые формы, которые бы с большим приложением его сил дали бы ему большую надежду на победу над смертью. У нас-то речь идёт просто о большей частоте старой формы. То есть, человек, как на самом деле и любой нынешний христианин, был сконцентрирован на идее победы над смертью. Идея была не в том, чтобы хорошо и удобно жить здесь на земле, а именно в том, чтобы победить смерть, даже ценой многих неудобств на этой земле. Отсюда и переход к осёдлому существованию – неудобный, новый и поэтому странный, и кроме того, обрекающий человека на бедность, но вроде бы, как эти люди считали, дающий им больше шансов, большую надежду на возрождение.

В религиозной жизни вообще, в жизни веры, постольку, поскольку мы не можем непосредственно воспроизводить божественное в материальном и земном мире, мы воспроизводим его в формах, как говорил о. Александр Шмеман, эпифанических символов – символов, в которых является сущность, но всё же символов. Скажем, мы говорим о том, что причастие – это плоть и кровь Христовы, и так оно и есть – оно являет сущность плоти и крови Христовых. Но являются плоть и кровь в виде земных сущностей – земного хлеба и земного вина. И они не теряют этой природы, хотя и приобретают и принципиально иную природу именно после того, как она проходит евхаристическое таинство.

То же самое переживает древний человек. Понимая, что очень возможно невозрождение, он идёт двумя линиями символизации, соединяя себя с двумя линиями образов, которые на самом деле пересекаются и приводят к эпохе неолита. Первая линия – это соединение себя с миром предков, уже победивших смерть, и второе – это соединение себя с зерном, с растениями, побеждающими смерть ежегодно, потому что любое зерно, умирая, даёт колос. Более того, в колосе оба эти символа соединены. С одной стороны, зерно, «аще не умрет, не оживет», как мы любим говорить евангельскими словами, а с другой стороны, умирает одно зерно, а оживает целый колос, соответственно, это образ рода – один предок умирает, но он даёт жизнь многим. Значит, родовая идея и идея личного возрождения здесь пересекаются.

Отсюда собирание зерна дикорастущих растений – на Переднем Востоке злаков. В Юго-Восточной Азии, где другой климат и злаков в таком количестве не было, собирали бобовые растения (культура Хоа-Бинь в Северном Вьетнаме и Лаосе). Символической разницы никакой нет. Важно, что это растения, умирая, побеждающие смерть. И так люди соединяли себя с миром предков.

Отсюда и второй, уже человеческий образ – ступка и пестик. Ступка и пестик превращают зерно, которое невозможно вкушать само по себе, в муку, которую можно вкушать. Удивительным образом повсюду на Переднем Востоке растирание зерна пестиком в ступке считалось символическим уподоблением полового акта, где пестик – мужское, а ступка – женское начало. То есть, это зачатие новой жизни, потому что из этой муки появится хлеб, который будут вкушать как то, что даёт жизнь. Поэтому-то и надгробья в виде ступок – это та же Мать-Земля, та же возрождающая стихия земли.

Надо сказать ещё, что, по всей видимости, сама по себе выпечка хлеба стала очень интересным священнодействием. Всё, что связано с хлебом оказывается глубоко символичным. Не случайно хлеб практически повсюду в той или иной форме является священной пищей – далеко не только в христианстве. Возьмите хлебоприношение в Ветхом Завете, возьмите хлебы десятков форм, в зависимости от варианта жертвоприношения, в Древнем Египте – там были и плоские, и пирамидальные, и каких только не было. И повсюду – и в Месопотамии, и у арийских народов Индии – хлеб является священным приношением. В чём тут дело?

Давайте посмотрим на эти символы глубже. Это не выдумка. Ребята, некоторые из вас считают, что это учёные выдумывают такие символы. Ничего подобного! Учёные пытаются идти вслед за логикой религиозного сознания, которое не оправдывает какие-то бытовые формы, придавая им священный смысл – логика религиозного сознания иная. Она творит адекватные духовные смыслы, которые впоследствии обретают свою жизнь в профанной сфере (тот же хлеб).

Посмотрите всё, что связано с хлебом. Зерно вырастает из земли. Оно само по себе побеждает смерть. Но что такое земля, кроме того? Ведь в землю кладутся тела умерших предков! Ведь на самом деле зерно впитало в себя, если угодно, распавшуюся плоть умерших! В некотором смысле зерно и хлеб – это плоть самих предков. Это можно назвать учёным словом эндоканнибализм: когда мы едим хлеб, мы в нём едим плоть отцов. Это очень страшно звучит, но это, по сути говоря, так. И, кстати, на Руси это было очень принято. За это западные народы ругали русских, но, как в любой вещи, в ней есть своя положительная сторона, а есть своя отрицательная. Отрицательная сторона – это, конечно, русское разгильдяйство, а положительная в том, что это, видимо, какое-то древнее знание, традиция. Кладбища через некоторое время, через несколько столетий, запахивались и превращались в поля. То есть, реально слово отечество связано с тем, что мы вкушаем плоть отцов. Мы с ними одно в этом символическом действии. Как мы вкушаем плоть Христа и становимся одним с ним в таинстве Евхаристии, так же и в хлебе, исходящем из земли, мы вкушаем плоть отцов и являемся с ними одним целым не только по трансляции биологического семени, но и по этому священнодействию. Это первое: зерно само по себе несёт в себе не только идею возрождения, но и совершенно реальную плоть предков.

Отсюда любовь к отеческим гробам, отсюда «горек хлеб чужбины». Мы это забываем. Почему горек? Сейчас вот открылись границы, все побежали в Америку, в Австралию: хлеб там сладок, и помол мельче, и белее, и денег больше платят. Но горек хлеб чужбины не потому, что он плох, не потому, что плохо чужестранцу, а потому, что это не наших предков, не наших отцов плоть. Это других отцов, это родина другого народа. Мы должны вполне уважительно относиться к этому народу, но мы другие. Нам Бог дал родиться здесь и вкушать плоть этой земли! Как глубоки все эти вещи и как плохо мы на самом деле их понимаем. Почему в древности изгнание с родины считалось равным смертной казни, а сейчас люди добровольно уезжают? Да потому, что раньше люди понимали, что такое родина, что такое земля отцов! И, кстати говоря. Поэтому белые воины, уходя в эмиграцию, отступая, брали с собой мешочек родной земли. Что там земля? А это плоть отцов! И поэтому на русских кладбищах зарубежья – на каком-нибудь Сен-Женевьев-де-Буа или в Висбадене – в могилу первой горстью кидалась земля из этих мешочков, а потом уже засыпалась землёй кладбища – чтобы умерший соединился с землёй отцов. Все эти вещи символически значимы. Мы просто в нашем одичании забыли всё это. Наше посольство в Париже построено на русской земле. Екатерина в XVIII столетии повелела нескольким сотням подвод русской земли через всю Европу приехать в Париж и засыпать всю территорию посольства слоем русской земли и на ней строить здание, в котором находилась резиденция русского посла. Вот что такое земля родины! И действительно, мне одна старая эмигрантка, тоже из белой эмиграции, но уже во втором поколении, живущая сейчас в Техасе, написала, что она очень хочет приехать сюда, умереть и быть похороненной в русской земле. Зачем ей это? Не всё ли равно? Чем техасская плоха? Нет, в русской земле! А ей «русские советские» знакомые, говорят: «Не приезжай! У нас тут медицинское обслуживание хуже и квартиры дороже!» Понимаете? На разных уровнях сознание работает. На Афоне тоже засыпали территорию Пантелеимонова монастыря русской землёй.

Так что вот эта идея земли очень велика. Но не этим ограничивается хлеб. Первое – земля отцов, запомните это. Второе – вода. Мука, разумеется – будем ли мы печь пресный хлеб или дрожжевой – обязательно смешивается с водой. Вода – это ведь тоже не просто так. Когда мы будем заниматься Египтом, я буду говорить вам подробнее, но вода – это всегда символ «Бога в себе», Бога по ту сторону бытия, бесформенного, безóбразного, ибо Бог образов не имеет, и в то же время животворящего всё, как вода. Она бесформенна, безóбразна и она даёт жизнь всему.

Я чувствую, что я сейчас открою вам одну тайну, которую хотел отложить до следующей лекции, но придётся. Помните, я вам говорил, что в этих храмиках в Иерихоне (и подобный же храм раскопан в Северной Аравии в таком же древнем городе Бейда, который существует до сих пор – вы найдёте его на карте), там, где в античных храмах стояла скульптура божества, там, где у нас, запрестольная икона, у них и ещё в некоторых подобных храмах протонеолита стоял необработанный кусок камня. Это очень странно, да? Всё было обработано, всё было прилично: колонны, стены – и вдруг глыба, поставленная вертикально. Что такое эта глыба? Почему она в самом священном месте храма? Так это и есть образ безóбразного Бога! Бог не имеет образа! До этого Его изображали в виде великих животных (мамонта, зубра), иногда Ему робко придавали даже какие-то человеческие черты. Но здесь иная мысль. Бог безобразен! Он по ту сторону! Это, кстати говоря, и ужасает, потому что человек весь укоренён в образах, в желаниях этой земли. А он же желает соединиться с Богом! И отсюда-то, кстати говоря, возможно, и усиление этого чувства неадекватности Богу. Но Бог начинает изображаться безóбразны. И одновременно каменная глыба! Камень – это, конечно, универсальный символ вечности, незыблемости, неразрушимости. Что из земных вещей более неразрушимо, более вечно, чем камень? Правда же ведь нет ничего – ни дерева, ни какие-то других вещей? Тем более не плоть человеческая! Камень! Значит, это одновременно знак безóбразности и неразрушимости Бога, Его, если угодно, символического бессмертия, Его вечности.

Итак, вода. В Египте мы это уже знать твёрдо. Когда мы с вами будем говорить о представлениях Египта, мы увидим, что «Бог в себе», Бог по ту сторону творения, Бог до творения (а эта категория в Египте очень хорошо известна, она там названа Нун) всегда изображается первичным водами, которые у нас неправильно называют «космическими водами». Это, конечно, докосмические воды, это сам Бог. Он – именно воды, «Бог в себе».

И с этим связан огромный ряд образов! Вы не подумали, например, почему омывают покойника, когда он умер? Просто потому, что он грязный? Потому, что его опять соединяют с вечностью через воды! Его соединяют с водой как со знаком вечности. Так же и при рождении младенца омывают водой потому, что это образ выхода из вечности в наш мир. С этим же связано и омовение в очень многих религиях перед молитвой, перед вступлением в храм – не потому, что люди грязные физически. И наш уже совершенно житейский обычай мытья рук до принятия пищи – это тоже, в общем-то, образ соединения с божеством. Поэтому вода – это универсальный образ не чистоты, как у нас часто говорят. Если мы посмотрим внимательно всё чинопоследование крещения и великой агиасмы, мы в нём увидим постоянные параллели с образом Бога как вод. И отсюда, кстати говоря, крещение, погружение! Это же не только смерть! Представьте себе, если бы тебя дубиной по голове ударяли, тоже можно было сказать «смерть». Погружение в купель, погружение в воды, троекратное и во имя Божие, связано именно с соединением с Богом в себе. То есть, все эти вещи очень глубоки, о них нам ещё придётся говорить.

Но здесь мы пока говорим о хлебе. Вот соединение плоти земли и плоти предков с божественной водой аналогично зачатию семенем Божьим земной твари и новому рождению. Помните, я вам говорил, в неандертальском захоронении само тело человека является семенем новой жизни? И, по сути говоря, приготовление теста, соединение воды и муки – это есть такое же соединение божественного начала, воды, в данном случае с плотью отцов, со стихией земли, то есть, образ возрождения. Когда пройдёт семь недель, будет Пасха, мы будем печь куличи, и это та же символика – символика священного хлеба воскресения. Отсюда и традиция куличей: та же вода, тот же хлеб, из любви мы туда ещё маслица и молочка добавим, но суть-то именно эта! Яйца – это тот же символ! Это тоже семя, только уже животного, курицы. Да и икра на Лазареву субботу – тоже семя. И сейчас, когда кушаете блины с икрой, помните об этом!

Следовательно, второй образ – это образ соединения божественного, небесного Бога в себе, Бога по ту сторону бытия, Бога-Творца и сущего до творения, присносущего, с плотью сотворённого Им мира для того, чтобы родить новую и вечную жизнь из этого сотворённого мира, чтобы придать сотворённому качества божественного. Это тесто – если угодно, кулинарная форма молитвы «Отче наш», когда мы, плоть и тварь, называем небесного Бога нашим Отцом. Это центр и средостение нашей веры.

Но есть и третий элемент. Этот третий элемент – огонь. Ведь тесто же никогда не остаётся тестом. Только дети любят есть тесто, а мы с вами любим его всё-таки печь. И прохождение теста через огонь – это жертвоприношение Богу человеческого как соединения праха и божественного семени, возвращение Богу: «Твоя от Твоих Тебе приносяща», совершенно литургическая формула.

Вот что такое хлеб и вот почему он и сейчас участвует в самом великом священнодействии христианской церкви – в литургии. И именно поэтому хорошая хозяйка никогда не позволит детям бросаться хлебом, даже когда домой приносят хлеб, который не участвует в литургии, даже хлеб не освящённый, а выпеченный на Хлебозаводе №3, или выбрасывать хлеб. Бабушки мне всегда говорили: «Доешь кусочек, а то он за тобой бегать будет». Это всё, конечно, очень мило, но в этом очень глубокий смысл: хлеб священен. По сути говоря, любая пища священна. Но хлеб весь соткан из символических священнодействий. И для древнего человека, человека неолита, всё, что связано с хлебом, будет священнодействием.

Мы не знаем, пекли ли хлеба в раннем неолите – у нас не осталось от этого никаких следов. Скорее всего, пекли то, что и до сих пор пекут на Переднем Востоке, - пресные лепёшки. И, кстати говоря, наши блины, которые мы сейчас едим, - это же на самом деле поминальные блины. Мы ведь в эту неделю, неделю воспоминания рая, которая заканчивается изгнанием из рая, - поминаем всех от века умерших христиан, всех наших предков. Не случайно этому предшествует мясопустная суббота. В неолите нас бы поняли бы как дважды два. И мы едим что? Блины. Вы же знаете: когда бывает заупокойная трапеза после смерти человека, полагается же блины давать. Это же тоже очень древняя традиция, даже дохристианская. Это общечеловеческая традиция этого региона, потому что блин – это знак ещё и солнца (блин – это солнце, образ воскресения, победы над смертью). А вы помните: все эти храмики и сами жилища, как я вам говорил на прошлой лекции, ориентировались по оси «восток-запад», и захоронения по оси «восток-запад». То есть, всё это известно было тогда. Это пожелание воскресения, возрождения. Хлеб – жизнь не только в том смысле, что он нам даёт жизнь физическую. Когда читаешь воспоминания людей, которые испытали настоящий голод в действительно голодные годы или в застенках, то о чём они мечтали? Они не мечтали о лангустах, не мечтали о бифштексах. Они мечтали о хлебе. Хлеб даёт, конечно, жизнь физическую, но за физической жизнью стоит образ жизни нескончаемой. И хлеб – это образ жизни нескончаемой.

В некоторых религиозных традициях сохранился и интересный мистический образ вкушения с водой муки, не прошедшей огонь. Возможно, это тоже связано с какими-то глубокими религиозными образами. Об этом надо просто думать. Я, по правде говоря, специально об этом не проводил исследования. Одной из таких странных на первый взгляд болтанок является греческий кикеон. Это мука с водой, главный, таинственный элемент вкушения в Элевсинских мистериях, этакое их тайное причастие. Здесь можно продумывать всё дальше и дальше, глубже и глубже. Я вам показал, можно сказать, первый уровень символизации, а там идут более глубокие, если мы просто знаем какие-то исторические формы.

Наступит более позднее время, VI-VII тысячелетия до Р.Х., и мы уже твёрдо будем знать, что хлеб пекут, причём очень похожий на наш нынешний хлеб батонами с насечкой. Насечки, кстати говоря, не потому, что хлеб трескается. Насечки имели символическое значение – троичная символика и другая. Это во многом то же, что незнающий человек мог бы принять за насечки на просфорах. Они на самом деле изображения, а если ничего не понимать, то значит, какие-то там узорчики. Так вот, от VI-VII тысячелетий мы уже находим, во-первых, глиняные изображения хлебов как имитацию реального хлеба. Оттуда мы и знаем, что они похожи на наши булки и батоны. Мы видим изображения Матери-Земли – женщины, которая держит в руках два или несколько таких хлебов. Это наш образ, а это VI-VII тысячелетия!

И наконец, мы имеем изображения печей. Вот такая печь с русским зевом повсюду – в Восточной Европе, на Переднем Востоке, в нынешней Турции, в Ливане – была священной, ибо в ней происходило священнодействие: жертвоприношение муки и воды и их превращение в хлеб – выпечка хлеба. На Украине и в Молдавии есть несколько находок эпохи неолита, где изображено святилище (это явно модель храма), но в нём женщины замешивают тесто, там же печи пекут хлеб, и там же изображение божеств. То есть, приготовление хлеба и священнодействие соединены. Иногда на этих печах над зевом изображались глаза, показывая, что речь идёт не просто о постройке, а о живом существе, и, соответственно, зев становится ртом, который вместо слов даёт хлеб. Есть словесная жертва – жертва логосом, словом, а есть жертва плотью, ставшей духом, ставшей божественной через выпечку хлеба. В неолитических культурах нынешней Греции маленькие изображения печи, где выпекался хлеб, носили на шее, как у нас сейчас носят крест. Это явный знак воскресения, победы над смертью.

И наконец, последнее во всём этом замечательном хлебном ряду – это наш фольклор. Куда прячутся Машенька и Ванечка, преследуемые Бабой-Ягой? В печку! А что говорит печка? Ты покушай моих пирожков! А Ванечка капризный, не хочет их кушать и попадает аккурат к Бабе-Яге. А Баба-Яга – это смерть. А когда покушаешь пирожков, к ней не попадёшь. Вот вам пожалуйста! Как говорят религиоведы, сказка – это последний этап деградации религиозного предания. Если оно постепенно деградирует, то остаются детские сказки. Но сказка ложь, да в ней намёк! Это не случайные сказки.

Всё, что я сейчас рассказал, важно для нас тем, что это не вторичное осмысления земледелия, выпечки хлеба, то есть, некая мифологизация социально-экономической, хозяйственной жизни, а совсем наоборот. Сама последовательность шагов: сначала религиозное, потом врофанное, светское, говорит о том, что это не идеология, когда словами оправдывались те или иные дела (скажем, люди перешли к земледелию, а чтобы придать этому священный характер, выдумали все эти истории), и о том, что люди перешли к земледелию, к использованию злаков, к осёдлой жизни ради решения определённых религиозных задач. Это была не идеология, а сумма религиозных идей, а результатом этого было уже открытие земледелия, появление города, осёдлого поселения и так далее. То есть, социальная сфера, сфера материальной внешней жизни, вторична относительно жизни духовной, производная от неё. И учёный-археолог может это видеть абсолютно точно.

Земледелие появляется, по всей видимости, с VIII-IX тысячелетия до Р.Х. И сначала (и, кстати говоря, всегда) оно являлась священным актом, пока в Советском Союзе в колхозе об этом не забыли (но тогда и земля рождать перестала). Вспомните икону «Божья Матерь – спорительница хлебов». Вспомните, что всегда в русской деревне, и поверьте, не только в русской, но и во французской, и в испанской, и по-своему на Древнем Востоке, началу земледельческих работ обязательно предшествовал молебен. Священник выходил на поле, в некоторых районах России зафиксировано, что после молебна первые зёрна бросал в землю или священник, или дьякон, а потом уже начинали сеять крестьяне. На Востоке, например, в Таиланде, первую борозду всегда проводит царь – он осуществляет это священнодействие. То есть, это так важно, безусловно, не просто потому, что надо всем есть, а потому, что это великое священнодействие. И Египет, кстати говоря, сохранил нам этот интересный образ. Дело в том, что по-египетски одно и то же слово хемен означает и земледельческое орудие – плуг, и мужской половой орган. То есть, совершенно очевидно, что как плуг взрыхляет землю и потом в неё падают семена, точно так же происходит и зачатие жизни. То есть, хлеб, который сеется, аналогичен зачатию человека. И поэтому хлеб и человек – это синонимичные явления. А отсюда понятно: хлеб – плоть Моя.

Кстати говоря, к тому, что мы говорили о воде: вспомните таинственные слова, сказанные Иисусом Никодиму: «Если некто не родится от воды и духа, не может войти в Царство небесное». Мы это понимаем обычно очень просто: «от воды» – это пророчество о крещении. Но само же крещение – это тоже определённый символ. Если кто не родится от Духа Святого и от Бога, который символически изображается водами, он не может иметь жизни свыше. То есть, надо иметь этот божественный начаток в себе, а его, в том числе, даёт и хлеб.

Я посвятил так много места этому важному моменту, во-первых, для того, чтобы вы поняли, насколько глубокие символы, связанные с хлебом и с пищей, лежат, в том числе, и в нашей, да и в любой религиозной традиции. Пища священна. Приготовление пищи в доме – это священнодействие.

Вообще надо сказать, что в эпоху раннего неолита и протонеолита жилище становится храмом во всех отношениях. Под ним покоятся умершие, в нём совершаются священнодействия, в нём зарождается новая жизнь, и эта новая жизнь соединяется с предками, кости которых тут же присутствуют. То есть, жизнь человека является не набором случайных импульсов, а вся она является продолжающимся, длящимся священнодействием. По сути говоря, и жизнь верующего человека у нас сейчас не делится на две сферы – дома я просто человек, просто кусок плоти, а в церкви я чадо Божие, я причащаюсь. Нет-нет. Вся наша жизнь, во всех её аспектах, во всех проявлениях – это всегда священнодействие. И как раз эпоха неолита это показала очень ясно. Человек, готовит ли он пищу, соединяется ли он со своей женой, молится ли он, приносит ли он жертвоприношения, он ничего не делает просто так. Всё имеет один и тот же смысл: победа над смертью и достижение вечной жизни.

Вторая цель, которую я ставил перед сегодняшней лекцией, - это показать вам, что не материальное является причиной духовного, а наоборот: духовное является причиной материального. Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет. Когда сокровище на небесах, тогда, естественно, там же и сердце, и таким образом выстраивается жизнь. Почему это важно сказать? Потому что современный мир, в том числе и современное религиоведение, конечно же, стихийно материалистичны. И даже учёные, которые сами по себе не материалисты, как тот же Мирча Элиаде, невольно следуют за этим материалистическим пониманием.

Вот, например, слова из «Истории религиозных идей» Мирчи Элиаде: «Первым и, возможно, значительнейшим следствием открытия земледелия явился кризис в системе ценностей палеолитического охотника: религиозные отношения с миром животных вытесняются тем, что может быть наименовано таинственным единством между человеком и растительным миром. Если кость и кровь до того являли сущность и священный образ жизни, то теперь эти идеи воплотились в семя и кровь.‹…,› Можно сказать, что от неолита и до Железного века история религиозных идей и верований составляет одно целое с историей [материальной] цивилизации. Любое открытие в сфере технологии, каждая хозяйственная или общественная новизна отражалась, кажется, в системе религиозных смыслов и ценностей. Когда мы будем говорить об открытиях неолита, их религиозное «эхо» всегда должно учитываться».

Здесь всё надо переставить с головы на ноги. Не религиозное «эхо» материальных открытий, а материальное «эхо» религиозных символизаций. Это совершенно ясно. Это можно доказать с точностью научного факта.

Может быть, у вас вызвала сомнение эта аналогичность земледелия деторождению, вернее, зачатию. Но, тем не менее, это абсолютная реальность. И здесь как раз Мирча Элиаде прав. Он в другом месте пишет: «После открытия плуга земледельческий труд уподобляется соитию. <…> Священный смысл женского начала и материнства наверняка не был неизвестен и в палеолите, но открытие земледелия существенно усилило его».

И вот чтобы подтвердить это, я приведу вам один из древнейших текстов человечества. Это 560-ое речение Текстов пирамид, соответственно, записанное в середине III тысячелетия. Но оно интересно тем, что оно несёт в себе формулы неолита и даже палеолита. Когда мы внимательно вчитываемся в священные тексты пирамид (а это же ритуальные тексты, которые произносились многие века и тысячелетия до того, как они были записаны, естественно, в связи с борьбой победой над смертью, - потому они и в пирамидах). Здесь, конечно же, будут непонятные вещи, как всегда. Тексты пирамид требуют очень серьёзного анализа отдельных слов. Но в целом будет всё понятно.

Итак, Тексты пирамид, Речение 560, параграфы (по принятой у египтологов форме) 1394-1395: «Земля взрезается плугом, дары приносятся, земля Тиби (?) приносится». Что такое земля Тиби, никто не знает. Возможно, это даже и не название какой-то конкретной земли, а какая-то духовная категория, но мы её не понимаем. Пока мы думаем, что речь идёт о земледелии. Но ведь это же всё в гробнице, и ясно, что земледелие – это только образ. «Две божественных области кричат перед ним». Перед кем? Перед умершим, конечно! «…когда он сходит в землю». Оказывается, пахота и бросание зёрен аналогичны и соитию, и захоронению, когда тело умершего кладётся как зерно. Хоронится не тело, а чистое зерно. «О Земля, отверзи уста свои для твоего сына <…>, ибо то, что позади него, принадлежит пище; то, что впереди него – принадлежит охоте». Это слова, безусловно, палеолита. Ещё не было никакого земледелия. Что это такое: «то, что позади него, принадлежит пище»? То, что охотник уже убил на своей тропе охоты, естественно, становится пищей. «То, что впереди него», то есть, то, что ещё не убито, принадлежит охоте. Здесь и категория пищи, и категория смерти, и категория воскресения – всё это написано в гробнице.

Вот, дорогие друзья, та глубина, в которую мы погружаемся, изучая символику неолита. Но интересно, что есть сфера, в которой никогда не используется мука. Есть сфера, в которой используется только зерно. И эта сфера связана со смертью – не с преодолением смерти, а со смертью как таковой. Она, кстати говоря, скоро проявится и у нас. Это наша кутья – там же целые зёрна. То же самое в Индии: обжаренные зёрна в культе мёртвых. Почему это так? Вот с этого мы начнём следующую лекцию.