Глава 16 ● секрет восточной медицины

Эта глава будет очень короткой, хотя может быть когда-нибудь из ее темы вырастет целая книга. Пока это — скорее заявка на тему, подлежащую исследованию. Кто знает, может быть ей суждено стать ключом к победе.

Известно, что животных-тотемов и растения-тотемы примитивные народы не только оберегали, но при соблюдении особых ритуальных правил также и поедали. Можно думать, таков один из источников возникновения медицинской магии. А долгий практический опыт привел к отбору и сохранению в народной медицине тех приемов, которые давали действительный терапевтический эффект.

Если реликтовый гоминоид являлся животным-тотемом, следует ожидать, что его при определенных условиях убивали и поедали, причем это жертвоприношение и поедание связывалось сначала с неясным представлением о “пользе”, далее уступало место более уточненным приемам, наконец, превращалось в медицинские (хотя с точки зрения современной науки и весьма сомнительные) рецепты.

И в самом деле, в нашем распоряжении уже накопилось небольшое число сведений о фармацевтическом аспекте проблемы реликтового гоминоида.

Наиболее древние сведения зафиксировал австрийский этнограф проф. Р. Небески-Войковиц в своих двух книгах “Там, где горы — божества. Три года среди неизученных народов Гималаев” и “Гадания и демоны Тибета” (Nebesky-Wojkowitz R, von. Wo Berge Gotter sind. Stuttgart, 1955; idem, Oracles and Demons of Tibet, Monton, 1959, p. 344). Описывая некоторые древние обряды и верования, изученные им на основании древних рукописей и современных наблюдений, он писал: “Кровь животных используется и при жертвоприношениях и при совершении обрядов тибетскими ламами. В текстах упоминается, например, кровь вороных лошадей (или вообще лошадей убитых случайно), серых собак, черного медведя, ворона, коров (умерших от болезни), кур, овец, яков, волков, свиней. Руководства утверждают, что для довершения некоторых магических обрядов требуется “кровь ми-ргод” (Этот термин, тождественный “ми-гё”, буквально означает “дикий человек”; Р.Небески-Войковиц приводит и другие названия этого существа у тибетцев (означающие “сильный человек”, “большой человек”, “человек ледников”), у шерпов, а также у народа лепча, который рассматривает его как владельца всей горной дичи и бога охоты, однако внешний облик его описывается во всех случаях одинаково.), убитого острием, или кровь ми-ргод, убитого стрелой”. “Во многих случаях кровь перед употреблением смешивается с ядом или горькими веществами”. В другой книге проф. Р. Небески-Войковиц давал более подробные сведения об этой медицинской магии. Перечислив несколько названий, под которыми “снежный человек” известен тибетцам, он продолжает, что “все же наиболее употребительным является слово “ми-гё” — “дикий человек”, под этим именем я нашел упоминание о “снежном человеке” в одной пожелтевшей, едва поддающейся чтению рукописи некоего мага одной буддийской секты, теперь уже почти исчезнувшей. В книге… приводились некоторые рецепты изготовления магических веществ, для которых, наряду с кровью собаки, ядовитыми кореньями и порошком из костей, требовалась еще и кровь “снежного человека”. Наставление по изготовлению этого волшебного средства определенно требовало, чтобы употреблялась кровь “снежного человека” убитого стрелой, в то время, как в другом случае нужна была кровь такого ми-гё, пронзенного мечом”.

К сожалению, мы не знаем, какую именно древнюю рукопись изучал проф. Р. Небески-Войковиц, но в настоящее время у нас есть уверенность, что она не представляет собою совершенно единичного исключения. Найдены указания на очень древние индийские и тибетские письменные источники, изучение которых должно быть поведет к познанию практики использования тела убитого реликтового гоминоида для медицинских надобностей, причем уже не только магического характера, но и в рамках так называемой тибетской медицины, содержащей в себе, как известно, немало рациональных элементов.

Эти указания обнаружены в тибетско-монгольских пособиях и атласах для обучающихся медицине, отпечатанных ксилографическим способом в сравнительно недавнее историческое время: в одном сочинении, отпечатанном в Пекине в XVIII в., в другом, отпечатанном в Улан-Баторе (Урге), очевидно, в XIX в. Экземпляры этих ксилографов имеются в Ленинграде и в Улан-Баторе. Как уже отмечалось, они привлекли внимание проф. Г.П. Дементьева, проф. Е. Влчека, Р.Ф. Итса, проф. Ринчена реалистическими изображениями стоящего на камне “миге”, наряду с находящимися тут же реалистическими изображениями обезьян, разных видов животных и растений, используемых в фармацевтических целях. Все нарисованные животные и растения реально существуют сейчас в Центральной Азии, написанные рядом с рисунком тибетские и монгольские названия соответствуют современным, изображения отличаются сходством с натурой, хотя и выполнены стилизовано. В сочинении “Анатомический словарь для познания разных болезней” (Улан-Батор) изображение “ми-гё” сопровождается следующим текстом на тибетском языке (перевод проф. Ю.Н. Рериха): “ми-гё”, обитающий в высоких горах, вид медведя, имеющий облик человека. Отличается чрезвычайно большой физической силой. Мясо его используется в медицине; согласно “Лхэн-Таб”, желчь его врачует человеческую желчь” (ИМ, III, №81 и №82). Вот где содержится драгоценная для дальнейших исследований ссылка на литературный источник! Приведенный короткий текст предназначен отнюдь не для узкого круга посвященных, поэтому содержащиеся в нем медицинские сведения крайне скупы. Он только намекает, что желающий узнать, как именно вещества, извлекаемые из тела убитого “ми-гё”, добываются, приготовляются и используются в медицице, должен обратиться к специальному сочинению — “Лхэн-Таб”. Согласно комментарию покойного проф. Ю.Н. Рериха, “Лхэн-Таб” — это название медицинского толкования X—XI вв. на еще много более древнее индийское сочинение “Чжю-ши” (“Четверокнижие”), выдержки из последнего дважды издавались в русском переводе (как основа т.н. “тибетской медицины”), однако Ю.Н. Рерих полагал, что сведения о медицинском использовании “снежного человека” вероятнее найти не столько здесь, сколько именно в “Лхэн-Таб”. Естественно, что разыскание и изучение данного письменного памятника, как и других, представляет весьма перспективную задачу для исследователей проблемы реликтового гоминоида.

В приведенных свидетельствах мы услышали об использовании в магии и медицине а) крови, б) мяса (мышц) и в) желчи реликтового гоминоида. Но это еще не все и может быть не самое тайное и не самое главное. Н.В. Валеро-Грачев сообщил В.Л. Бианки, среди прочих монгольско-тибетских данных о “снежном человеке”, что в медицинских целях употребляются желчь и жир этого существа. Как раз использование жира и представляет едва ли не самую любопытную загадку рецептуры восточной крипто-медицины.

На эту загадку обратил наше внимание большой знаток Средней Азии Г.К. Синявский, опирающийся не только на свои личные сведения, собранные у населения, но и на опросные данные своего отца К.Н. Синявского, инженера, работавшего всю жизнь в Средней Азии и считавшегося одним из лучших знатоков края. Интересуясь вопросом о происхождении известного во всей Средней Азии лекарственного и косметического средства “мумиё”, об источниках которого ходили странные и противоречивые слухи, в том числе, что это снадобье получается путем вытапливания из “живого рыжего человека”, К.Н. Синявский, благодаря своим связям, получил в конце концов сведения о том, что “мумиё” получалось путем копчения над огнем покрытого рыжими волосами “хайван аквана” (“снежного человека”). Это оказалось удивительно совпадающим с этимологией слова “мумиё”, которое представляет собою ни что иное, как приспособленное к тюркскому строю узбекского и киргизского языков иранско-тибетское выражение “мум-и-ми-гё”, т.е. воск из ми-гё (тибетское произношение: “ми-ё”).

Г.К. Синявский упоминает, что некоторые среднеазиатские врачи, как Яворский, Остроумов, а также этнографы Наливкин, Лыкошин, Арендаренко интересовались лекарственным снадобьем, известным под названием “мумиё” и приводили о нем кое-какие сведения в своих сочинениях. Вот, например, выдержка из этнографического сочинения Наливкиных о Фергане (1886 г.). “Одним из наиболее популярных лекарств считается мумия. Из чего и как эта мумия приготовляется нам достоверно не известно; мы знаем только, что цвета она обыкновенно желтого и красноватого, вкус неприятный, горький, на базарах продается около 20 коп. за кусочек с горошину и рекомендуется как внутреннее средство при порезах, вывихах, переломах костей и многих других болезнях. Большинство сартов того мнения, что мумия приготовляется в Китае (или Тибете) двумя способами: или из сока какого-то тамошнего растения, или же из человеческого жира. Что касается до второго способа приготовления, то каждый описывает его по-своему, одни упоминают о китайских покойниках, другие более склонны думать о ловле и откармливании китайцами людей, предрасположенных к ожирению. Как бы то ни было, но общественное мнение стоит за приготовление мумии из человеческого жира и стоит за это настолько твердо и непоколебимо, что несколько лет тому назад в одном из уездов области производилось даже следствие, имевшее несколько оригинальный характер, ибо у туземных сельских властей явилось подозрение, не было ли совершено там убийство с целью приготовления “мумии” (В.Наливкин и М.Наливкина, Очерк быта женщины оседлого туземского населения Ферганы, Казань, 1886, с. 71—72). Как видим, этнографы и здесь остались ограниченными сбором народных “фантазий”, видя свою задачу в снисходительном описании примитивного мышления и быта “сартов”. Но отмеченная ими загадка в самом деле долго оставалась неразрешимой. Геолог Б.М. Здорик описывает, как он относил в свое время к одной и той же категории народных фантазий “увлекательные рассказы о подвигах Али-Искандера, о “мумия” — страшном яде и лекарстве от всех болезней, добываемом из внутренностей рыжего (обязательно рыжего) человека, об ужасном черном огне, вырвавшемся из трещин земли у кишлака Джаучи-Пойон во время землетрясения 1929 г., и о “дэвах” — низкорослых лохматых мужчинах, женщинах и детях, в которых я только теперь увидел некоторые черты “йе-ти”, как их описывают шерпы (и в которых, добавим, Б.М. Здорик не узнал черт “рыжего человека”, используемого для добывания “мумие” — Б.П.)” (ИМ, IV, с. 119—120).

Г.К. Синявский сообщает следующие немногочисленные сведения о медицинском использовании в Средней Азии этого “жира ми-гё”, “мумиё” — лекарства, целебные качества которого считались исключительными как при внутреннем, так и наружном употреблении. Считалось, что это сильно действующее лекарство эффективно применялось при целом ряде заболеваний, хотя терапевтические “показания” имели немало общего с колдовством: на прием внутрь полагалось столько крупинок лекарства, сколько пациенту лет! Широчайшим образом “мумиё” применялось и для косметических целей. Показания и дозировка не известны, но сильное воздействие снадобья на кожу было проверено лично автором сообщения. “Если растворенная в масле целая крупинка “мумиё” втиралась в кожу, — пишет Г.К. Синявский, — через некоторое время на месте втирания появлялось местное ожирение, сначала пластичное, а затем упругое. Этот жировичек оставался у человека десятки лет. Я сам из любопытства испытал на себе это средство, помазав им небольшой участок кожи на ноге, — образовавшийся жировик сохранялся у меня около 30 лет”. Сестра автора этого сообщения, журналистка Л.К. Синявская дополнила его следующими воспоминаниями: “В 1914 г. мы с другими горожанами провели лето в горах, в селении Ярдан в 5 км. от Шахимардана. Заночевал у нас однажды таджик-лекарь. Он через переводчика рассказывал о разных лекарствах, с которыми направлялся к месту ежегодного религиозного сборища мусульман. Этот табиб показал пузырек с темными шариками разного размера и сказал, что это очень дорогое лекарство “мумия” сделано из “ак-вана” (“дикого человека”). Если его втереть в кожу — останется след и человек этот не будет болеть многими болезнями. Он предложил попробовать крупиночку лекарства. Я охотно согласилась испытать “мумию” на себе. Табиб, шепча какие-то молитвы, втер мне этот шарик величиной c бусинку бисера в руку, вблизи локтевого сгиба. Дня два-три я помнила об этом, потом все забылось, но через некоторое время на этом месте появилось выпуклое затвердение, и я по сей день имею его на руке. По словам табиба, это снадобье “добывается из дикого человека” (Из письма Л.К.Синявской от 8.IX.1960 г. Архив Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”).

Очевидно, неизмеримо меньшие дозы могут оказывать какое-то смягченное действие на человеческую кожу, что заставляло, судя по рассказам, восточных красавиц бесконечно высоко ценить это снадобье. Рыночная цена его, по-видимому, быстро возрастала. Если в приведенном сообщений Наливкиных, относящемся к 80-м гг. XIX в., речь идет о 20 коп. за кусочек с горошину, то, по словам Г.К. Синявского, в 1912 г. там же в Фергане крупинка подобного снадобья стоила 1 рубль; исходя из этой рыночной стоимости “мумиё”, Г.К. Синявский вычисляет, что каждый экземпляр добытого и использованного для этой цели “ак-вана”, из которого, согласно рассказам, вытапливали 2 – 3 пиалы жира, давал тем самым от 3-х до 5-ти тыс. рублей дохода. В дальнейшем “мумиё” стало еще дороже; “это таинственное лекарство и универсальное косметическое средство Центральной Азии доступно по цене почти одним только индийским раджам и набобам”.

Приведенный эксперимент Г.К. Синявского и его сестры не позволяет поставить полностью под сомнение фармакологическую силу данного жирового снадобья. Да и нет причин дезавуировать уверенность населения в его эффективности. Один из участников похода испанских конквистадоров в Мексику в XVI в., Берналь Диаз хладнокровно записывал: “Мы обмыли раны и смазали их, за неимением масла, жиром, вытопленным из убитого индейца” (Цит. по Р.Кинжалов и А.Белов, Падение Теночтитлана, Л., 1956, с. 69). Что может знать современная медицинская наука о характере терапевтического действия такого рода экзотических средств?

Впрочем, во Всесоюзном Институте Экспериментальной Ветеринарии с 1948—1949 гг., кажется, не без успеха, ставились опыты применения так называемого препарата Дорохова — извлечения некоторых фракций разложения трупов. Для нас сейчас интересно только направление воздействия этого препарата на живой организм: интенсивное стимулирование регенерации тех или иных тканей.

Следует также отметить, что узбекский хирург А.Ш. Шакиров описал высокие целебные качества “мумие” в своей кандидатской диссертации “Некоторые восточные методы лечения переломов костей” (Ташкент, 1953). При этом А.Ш. Шакиров исходил из представления, что “мумиё” является минеральным веществом. В 1961 г. Институт Экспериментальной медицины УзССР (Ташкент) обратился к изучению вопроса о лечебном действии “мумиё”. Было приобретено через третьих лиц некоторое количество “мумиё-и-асыль” (привезенного, кажется, из Ирана) и старший научный сотрудник врач В.Н. Исмаилова провела на кроликах опыты лечения переломов костей с помощью этого препарата. Результат оказался в высшей степени положительным. Все эксперты сошлись в выводе, что “мумиё” оказалось наиболее быстродействующим и эффективным из известных медицине средств стимулирования срастания костей. Ученый совет Института, после дискуссии, логикой вещей принужден был включить дальнейшую разработку этой темы в свой научно-исследовательский план и даже как тему докторской диссертации. Дискуссия была, конечно, неизбежна: некоторые члены совета заявляли, что тема идеологически недопустима, ибо, по старинным сведениям, “мумиё” добывалось из трупов каких-то людей другой расы. Однако, учитывая большое терапевтическое значение препарата, большинство дало себя уговорить, что такого рода сведения надо рассматривать как фальсификацию подлинного происхождения “мумиё”. Заведующий отделом восточной медицины X.Р. Расульев посвятил особое исследование этому вопросу по литературным данным, отвергнув все древние, средневековые и новые источники, свидетельствующие о добывании “мумиё” из трупов. Кстати, в арабских, персидских и иных рукописях и литографированных книгах по медицине, хранящихся в Институте Востоковедения АН УзССР, сотрудники разыскали 24, содержащие сведения о “мумиё” и применении его при травмах, основная часть указанных текстов любезно предоставлена автору этих строк в микрофильмах. Пока что никак нельзя сказать, чтобы удалось сколько-нибудь убедительно отвергнуть мысль о добывании в историческом прошлом (а вероятно и сейчас) “мумиё” из трупов “диких людей”.

Трудно представить себе, как будет развиваться дальше экспериментальное исследование В.Н. Исмаиловой. Источник и состав чудесного препарата медикам пока неизвестны. По слухам, его добывали в горах Ирана; будто бы также — в горах Южного Казахстана (Кара-Тау? Таласский Ала-Тау?); есть намеки на Гиссарский хребет и другие горные области.

Гораздо важнее для нас представить себе тех людей, которые занимались выгодным и глубоко засекреченным промыслом — добыванием, продажей, перепродажей “жира ми-гё”. Единственные указания, которыми мы располагаем, это сообщения того же Г.К. Синявского. В Таджикистане, в междуречьи Каратаг-дарьи и Ширкеид-дарьи, по его предположениям, основанным на местных данных, вытопкой “мумиё” из “акванов” занимались железодельцы — ахангары; их продукцию забирал пристав, через которого она шла к Каратагскому беку и от него — к эмиру Бухарскому, являвшемуся собственником этого своеобразного питомника “акванов” в Гиссарском хребте. Но в основном место происхождения “мумиё” молва относит к Центральной Азии и распространение его связывает с деятельностью индийских цыган — “люли”, которые в недавнем прошлом широко кочевали по югу Средней Азии. Им приписывается какое-то общение со “снежным человеком” или умение добывать из него “мумиё” (ИМ, III, №102).

Пытаясь хоть отчасти проверить эти сведения Г.К. Синявского, я посетил летом 1961 г. долину Каратаг-дарьи. Я видел, что несколькими километрами ниже селения Хакими (что значит “лекарь” или “лекари”), точнее Хакими-Даруни, т.е. “Внутренний Хакими”, находятся остатки давно покинутого селения Хакими-Бирун, т.е. “Внешний Хакими”, где, наряду с огромным жерновом, путник может заметить обильные остатки шлака, доказывающего, что здесь действительно жили железодельцы. Никаких костей среди шлака обнаружить не удалось. Осторожные расспросы стариков дали известные подтверждения гипотез Г.К. Синявского. В кишлаке Каратаг 76-летний мулла Субханкул Саидов, застигнутый врасплох моим вопросом о “мумиё”, ответил, что “мумиё” производится как раз здесь (!). Правда, он тут же поспешил добавить, что это не то “мумие” (или не того качества), какое привозили прежде паломники из Мекки и Медины. Тут же он показал мне носимое с собой в коробочке и употребляемое им постоянно для собственного лечения “мумиё”, напоминающее кусочки смолы со своеобразным запахом. В знак особого расположения небольшой обломок был бесплатно отдан мне для лечения последствий перелома ноги.

Следует отметить, что этот кусочек “мумиё” по внешнему виду и по запаху тождествен тому оставшемуся от экспериментов “мумиё”, который позже мне показывали в Ташкенте в Институте Экспериментальной Ветеринарии. В Москве в одном из химических научно-исследовательских институтов в дальнейшем по моей просьбе самыми современными методами было произведено предварительное определение состава небольшой крупицы из подарка Субханкула Саидова. Оказалось, что в нем ясно различимы три ингредиента: 1) вещество-носитель, вероятно мед, 2) пряности, 3) вещество органического животного происхождения (собственно “мумиё”). Теперь версия о “мумиё” как “горном воске”, то есть минеральном веществе типа озокерита, которая встречается даже у Ибн-Сины (Авиценны), окончательно отпадает. Впрочем, она и носила в старинной фармакологической литературе несомненно маскирующий характер.

На расспросы о способах изготовления “мумиё” Субханкул Саидов ответил, что “есть лишь немногие люди, которые умеют его добывать в горах”. Однако он с чрезвычайной настойчивостью заверял меня, что сырьем для него служат какие-то выделения горных козлов, оставляемые высоко на недоступных камнях. Я задаю вопрос: в книгах пишут, что “мумиё” изготовляют из дикого человека, верно ли это? Старик не отрицает: да, “мумиё” изготовляли и из “одами-явои”, но это, которое он мне дал, — не то, другое “мумиё” (Полевой дневник Б.Ф.Поршнева, Гиссарский хребет ТаджССР, июль 1961 г.). Не менее интересен и ответ, который мне дали три старика таджика из кишлака Хакими на вопрос: верно ли, что Каратагский бек снабжал “мумиём” эмира Бухарского? Все трое с оттенком гордости и значительности ответили утвердительно, хотя в дальнейшем их объяснения способов добывания “мумиё” оставили скорее впечатление заметания следов (Там же). Один из них, старший (по-видимому, мулла) сообщил, что, когда в молодости он повредил спину, некий благочестивый человек, совершивший паломничество в Мекку и Медину, дал ему привезенное оттуда и вылечившее его “мумиё” (Там же). Через несколько дней другой собеседник, заведующий колхозной фермой Малла Тигнеев, сначала изложив мне ходячую версию о добывании “мумиё” из выделений горных козлов, поинтересовавшись затем, что я знаю об этом из книг, заявил наконец, что версия об изготовлении “мумиё” из “дикого человека” путем вытапливания соответствует действительности, пояснив, что “дикий человек” поедает различные травы, в том числе целебные, поэтому в его жире и скапливаются целебные свойства. Любопытно, что в начале беседы Малла Тигнеев пытался отделаться от моих расспросов о “мумиё” лаконичным ответом: “добывают охотники” (Полевой дневник Б.Ф.Поршнева, Гиссарский хребет ТаджССР, июль 1961 г.).

Для непосвященных все таджики Каратагской долины повторяют примерно одну и ту же версию о способе добывания “мумиё”: в период гона горные козлы (согласно одним — самцы, согласно другим — самки) трутся о камни и оставляют на них выделения, которые затем затвердевают, и опытные охотники либо проникают до самих этих недоступных скал, либо сбивают с них указанное вещество меткой пулей. Детали всех этих рассказов явно противоречат друг другу. В Дарвазе Н.Н. Ершов записал совсем другой вариант басни, связанной с горными козлами: “мумиё” — это якобы какие-то минеральные наплывы в горах, которые горные козлы лижут, когда у них переломана какая-нибудь кость, и быстро выздоравливают. Остается отчетливое впечатление, что версия о горных козлах пущена таджикскими муллами и посвященными в секрет лицами для того, чтобы преградить путь любопытству посторонних к тайне изготовления “мумиё”. Больше доверия заслуживают утверждения, что исходное сырье подвергается вывариванию вместе с различными веществами и высушиванию, прежде чем препарат окончательно готов, что существуют разные виды и разные способы формовки “мумиё” (крупинками, плоскими кусочками). Медицинские показания к использованию “мумиё” весьма широки, чаще всего его рекомендуют для лечения последствий переломов и травм. Наиболее бесспорно, что “мумиё” тайно продается по чрезвычайно высоким ценам, а следовательно и почва для всяческого шарлатанства очень благоприятна.

Все эти разрозненные знания лишь подводят нас к порогу большой и совершенно темной темы из, истории медицины. Всякий знает слова “мумия”, “мумифицировать”. Сейчас многие считают, что мумия ¾ это высушенное и набальзамированное тело. Но и в современных арабских словарях можно прочесть, что на самом деле мумия — это средство или лекарство для бальзамирования тела. А еще в XVI—XVII вв. в Европе аптекари продавали “мумию” не как средство для бальзамирования, а как снадобье для лечения переломов и ран. Говорили, что это снадобье привозят с арабского Востока. Во всяком случае, слово “мумия”, которое сейчас нами ассоциируется с историей Древнего Египта, на самом деле завезено в Египет только со времени арабского завоевания. Во многих словарях оно считается арабским словом. Но арабские словари указывают, что оно заимствовано из персидского языка. В действительности же, как мы уже отмечали, в нем персидским является только первый слог “мум”, тогда как окончание “ми-ё” (“дикий человек”) заимствовано из тибетского.

В самом предварительном порядке можно реконструировать четыре больших исторических этапа развития этого удивительного тайного лекарства восточной медицины.

Первый этап может быть назван индийско-тибетским и восходит, по всей вероятности, к до-буддийскому времени. Мы приводили выше кое-какие характеризующие его сведения. Для этого этапа характерно умерщвление “ми-гё” для изготовления лекарств без всякой опаски пролить его кровь, напротив, именно воинским оружием: стрелой, мечом. Для изготовления лекарства используется именно кровь и мясо (а также желчь) убитого животного. Иными словами, его тут умерщвляют еще как врага, как человека. Из древней тибетской медицины эти рецепты впоследствии распространились по всему буддийскому миру. Как один из поздних следов этого этапа можно упомянуть, что в “Бэнь Цао Ган-му”, сочинении Ли Ши-чженя, авторитета в фармакологии XVI века, говорится об использовании в медицинских целях крови “дикого человека”. Кстати, там же упоминается об изготовлении из того же сырья какого-то красителя, не из этого ли факта ведет начало странное совпадение общеизвестного современного названия одной краски “мумия” со словом “мумия” в смысле медицинского средства или бальзамирования трупа?

Второй этап связан с персидским средневековьем. Мы не знаем, в каком веке произошел решительный переворот в способе приготовления лекарства из “ми-гё”. Суть этого переворота состоит в том, что было решительно запрещено пролитие его крови и поэтому для его умерщвления и превращения его тела в лекарство были придуманы новые весьма хитроумные приемы. В сравнительно поздних персидских естественнонаучных энциклопедиях мы находим уже несколько задрапированное и понятное лишь посвященным описание этих приемов. Например, в персидском словаре, составленном Гиосом, мы читаем: “Мумиё — это темное вещество, которое бывает двух видов — природное и искусственное… (Для изготовления последнего) нужен ребенок с рыжими волосами и красным лицом (несомненная зашифровка “ми-гё”), его выкармливают до 30 лет. Изготовляют каменный хум в рост человека, наполняют его снадобьями и сладостью, туда помещают этого молодого человека в стоячем положении и закрывают. Через 120 лет открывают. Все содержимое — и снадобья, и сладость, и человек — это и есть искусственное мумие. Какое место у больного болит, соответствующее место берется из мумиё и прикладывается. Особенно это применяется для лечения переломов костей” (“Гиос-Сулугат” (на персидском языке), переиздано в Бомбее, 1887). Другой средневековый персидский словарь Бурхони-Котэ (Бурхон — псевдоним Маулеви Мухаммеда Хусейна) приписывает и название и способ приготовления искусственного “мумиё” европейцам, что представляется приемом маскировки. “Мумиё” описывается здесь как “вещество, похожее на смолу”. Искусственное “мумиё” (в отличие от природного) изготовляется так: “находят ребенка с рыжими волосами, его содержат до 30 лет, потом изготовляют такой каменный сосуд, чтобы он там поместился, наполняют медом, погружают туда этого человека и прочно закупоривают, так хранят 120 лет, потом сосуд открывают, — все его содержимое и считается мумиё. Полагают, что это мумиё лучше природного” (“Бурхони-Котэ” (на персидском языке), переиздано в Нуль-Кащуре, 1888). Легко заметить, что именно от этих рецептов тянутся нити к наиболее привычному для нас употреблению слова мумия, в смысле консервации человеческого трупа длительное время. Однако это — лишь побочный смысловой оттенок. История же самого снадобья — “мумиё” — шла своим путем.

Третий этап, должно быть, надо отнести к арабской медицине и фармакологии. Мы еще не знаем ничего о начале этого этапа. Арабский путешественник XII в. Абд аль-Латиф пишет, что в Египте можно дешево приобрести употребляемую для медицинских целей “мумию”. В ходе столетий арабская рецептура изготовления этого целительного вещества распространилась во всем мусульманском мире. Центр торговли им оказался в Мекке и Медине, и вместе с тем само лекарство, так же как и странное человекоподобное существо, из которого извлекалось фармацевтическое сырье, приобрели в глазах мусульман оттенок священности и стали тайной, охраняемой от “неверных”. Проникнуть в эти секреты полу-медицинского, полу-религиозного характера современной науке будет очень нелегко. На основе наших предварительных сведений мы можем пока только сказать, что на этом третьем, мусульманском этапе основным приемом получения “мумиё” из рыжеволосого “ми-ё” (“ми-гё”) стало уже не закупоривание его в каменном хуме, а вытапливание из живого существа его жира. Этот прием еще лицемернее избегает прямого убийства, в смысле пролития крови.

Вот, например, описание этой процедуры, любезно сообщенное мне со слов отца директором Института востоковедения Узбекской ССР С.А. Азимджановой. С детства С.А. Азимджанова знает “мумиё”: ее дед, умерший до ее рождения, из паломничества в Мекку привез “чистое мумиё” — “мумиё-и-асыль”, которое хранил в специальной коробочке красного дерева, перешедшей к ее отцу. С.А. Азимджанова видела содержимое этой коробочки: темные прозрачного вида кусочки какого-то вещества, от которых откалывали небольшие крохи для медицинского использования. Ценилось оно очень дорого. Средство считалось особенно эффективным при переломах, утверждали, что каким-то образом больной непосредственно чувствовал, как лекарство проникает ему в самое место перелома. О приготовлении “мумиё” С.А. Азимджанова слышала следующее. Какого то желтоволосого человека специально откармливают кишмишом. В особо подготовленном совершенно темном помещении его подвешивают за ноги вниз головой и оставляют висеть длительное время, кажется, дней 30 – 40. То, что с него стекало, попадало в подставленные глиняные тарелки (миски), расположенные одна над другой таким образом, что они служили как бы последовательными фильтрами, многократно процеженное сквозь них жидкое вещество оседало в нижней тарелке. С.А. Азимджановой известно, что этот способ изготовления “мумиё” и его детали в высшей степени засекречены в соответствующих мусульманских кругах (Записано 3 августа 1960 г. Архив Комиссии по изучению вопроса о “снежном человеке”).

Четвертым этапом в истории “мумиё” можно считать современное положение, наблюдаемое в республиках Средней Азии, когда распространяются заменители “чистого мумиё”, уже не связанные с добыванием его из жира “дикого человека”. Магическая сила остается лишь за названием: многие пожилые таджики, узбеки, и др. еще готовы подчас прибегнуть к спасительному лекарству под этим именем, проданному им знахарями. Если верить некоторым слухам, то кое-кто приносит из гор труп убитого “одами-явои” и, не зная всей процедуры изготовления “мумиё”, лечит себя от тех или иных болезней кустарным образом, прикладывая или принимая внутрь частицы его тела, не веря, что в нем заключена необыкновенная целебная сила.

После сказанного может быть уже не покажется чистой случайностью, что реликтовый гоминод, “снежный человек” если и сохранялся долго кое-где на земле, то подавляющая часть сведений падает на страны и районы, где население в основном было либо буддийским, либо мусульманским. Можно представить себе, что истребление этих живых ископаемых для нужд сакральной медицины сопровождалось и охраной части поголовья для тех же самых целей.

Все это, конечно, представляет собою область скорее предположений, чем систематизированных сведений. Однако и предположения заслуживают самого пристального внимания, если они судят такие важные перспективы для исследования, как в данном случае. В самом деле, если верно, что реликтового гоминоида умели использовать в медицинских целях, значит его умели, а может быть и умеют, добывать по мере надобности, хотя бы он и представлял собою редчайшую и труднодоступную добычу. Значит были, а может быть и есть, люди, владевшие этим искусством как профессией, передававшие из поколения в поколения те приёмы поисков или приманивания реликтового гоминоида, которых так недостает сейчас зоологам, приступающим к исследованию этого реликтового вида. Допустим, таких людей сейчас уже ничтожно мало на земле, да и проникнуть в их тайны не легко. Но может быть все-таки этого достигнуть легче, чем начинать поиски совсем заново, не опираясь ни на какой предшествующий человеческий опыт.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Автор. Единственное заключение, которое я хотел бы сделать: название “снежный человек” совершенно не соответствует изучаемому существу. Как мы видели, оно не является “снежным”, да и не является “человеком” в общеупотребительном смысле слова. Если придираться к словам, то “снежного человека” не существует. Термин этот совершенно случаен, ибо почти нигде не применяется даже местным населением. Мы видели, что гораздо более распространены многие другие названия. Тем более нет причин сохранять привившийся в западной литературе эпитет “отвратительный”, присоединяемый к словам “снежный человек” (abominable), так как он и возник-то из простого недоразумения: обычный термин шерпов “ми-те” или “ме-тех”, обозначающий того же “йе-ти”, был на слух понят как “метох” ¾ отвратительный, мерзкий. Как же быть с этим “восхитительным, но вполне бессмысленным термином”, если воспользоваться выражением А. Сэндерсона? Сам он в своей книге нашел выход в том, чтобы заменить сбивающие с толку слова совершенно условными четырьмя буквами: ABSM (abominable snowmen). Но вряд ли это условное обозначение имеет шанс привиться.

Этот термин “снежный человек”, этот нелепый груз, мешающий нашей работе, является наследием пройденного периода ознакомления с вопросом, периода, который можно назвать спортивно-журналистским. Но тысяча неудобств возникла бы сегодня, если бы мы просто откинули это неверное название, заменив его тем или иным лучшим. Сначала надо вскрыть стоявшее за ним реальное содержание. Завтра слова “снежный человек” станут окончательно ненужными, сегодня еще без них читатель не узнал бы предмета нашего обсуждения.

Оппонент. Все приведенные в вашей книге данные об этом, условно выражаясь, “снежном человеке”, или Homo troglodytes L. можно разбить на две весьма неравные группы. Во-первых, это вещественные данные, т.е. высушенная кисть и известное число зафиксированных следов, а также экскременты (прочие физические признаки деятельности, как-то крики, запахи, вырытые ямы, перемещенные предметы — только описаны, и потому должны быть отнесены ко второй группе). Оценка костных остатков “ложных неандертальцев” зависит от оценки остальных данных. Во-вторых, — описательный материал. Первая группа ничтожно мала. Вторая — огромна. Поэтому можно утверждать, что центр тяжести вашего исследования лежит не в анализе материальных препаратов, вещественных останков живых существ, а в систематизации устных и письменных сообщений о наблюдениях. Но неужели вы не знаете, что зоологи неукоснительно различают “факты” и “литературу” (хотя бы в литературе описывались бесспорнейшие факты)? Для установления нового неизвестного прежде вида требуются в первую очередь факты, литература же, т.е. все, что выражено лишь в словах, играет вспомогательную роль.

Это не условность, этот метод работы порожден всем развитием естествознания; так была преодолена сковывающая науку сила письменных и устных авторитетных мнений и свидетельств, утверждена сила прямого опыта, непосредственного наблюдения. Это — незыблемый результат великого многовекового движения естественнонаучной мысли. Нас учили этому прошлые поколения натуралистов, мы впитали это в свое сознание как синоним всякого подлинно научного мышления. Мы уважаем авторов и то, что они говорят, но научный долг повелевает нам исходить из наблюдаемых фактов. Так должно быть и так будет! Следовательно, если изучение “снежного человека” опирается на различные словесные описания, значит в глазах подлинной естественной науки его не существует. Не правда ли?

Автор. Сущая истина. На тех же естественнонаучных принципах воспитан и я. Но любую истину можно превратить в упрямство. Великую традицию, ведущую начало с борьбы против аристотелизма, можно довести до ослепленности, не лучшей, чем схоластика.

Я мог бы основывать свои возражения на том, что первая группа упомянутых данных не так то уж невесома, чтобы ею можно было пренебречь. Такое представление отстало от хода событий. Если бы в распоряжении науки не было абсолютно ничего кроме фотографий мумифицированной и полускелетированной кисти из Пангбоче, современный уровень ее сравнительно-анатомического анализа позволял бы говорить о едва ли оспоримом колоссальном событии: доказано, что не далее как 300 – 400 лет тому назад где-то на земле обитали гоминоиды или гоминиды, морфологически отстоявшие от Homo sapiens не менее, чем ископаемые палеоантропы. Это открытие сделано обычными камеральными методами, благодаря высокому уровню современной эволюционной морфологии и сравнительной анатомии кисти высших приматов. Прибавьте к этому анализ следов, дающий возможность реконструировать морфологию и моторику стопы, лабораторные анализы экскрементов, говорящие кое-что о кишечнике и образе питания, и даже о кишечных паразитах!

Но я готов согласиться с посылкой, что все это безмолвно и как бы не существует без второй группы данных. Да и в самом деле, ведь фотографии кисти из Пангбоче были в руках многих сравнительных анатомов, но они подходили к препарату с ложной презумпцией, искали кисть чудовищного антропоида, не обнаруживали таковой и поэтому довольно безразлично отбрасывали его без достаточно пристального анализа. Мы подошли к нему с предположением о палеоантропе — и препарат сразу ожил, заговорил. Значит, решающую роль в самом деле сыграла генерализация всего огромного предварительного материала, давшая рабочую идею. Итак, представим себе, что первой группы не существует.

Обратимся к традиции, которая привела к сокрушению средневековой схоластики, к торжеству опытного знания. Вместо того, чтобы фетишизировать ее, вернемся-ка в отдельном случае к ее источнику ¾ к простому здравому смыслу. На столе ученого лежит огромная стопка сообщений людей о неведомом ему явлении. Но это, видите ли, не “факты”, а “литература”! Тут категория “факты” становится, по терминологии Ф. Бэкона, одним из идолов, преграждающих путь науке. Не желаю читать людских сообщений, хочу видеть своими глазами, — гневается воспитанный на лучших традициях ученый. А здравый смысл требует другого: ведь эту стопку сообщений можно трактовать тоже как факт, а не только как свидетельства о факте. Ученое упрямство говорит: все это не служит доказательством и поэтому должно быть отброшено. А здравый смысл говорит: эта стопка сообщений доказывает хотя бы один факт, а именно, что такая стопка сообщений существует, и мы не поступим глупо, если подвергнем данный факт исследованию. Напротив, глупо не подвергнуть его исследованию, раз в нем таится хоть малейшая вероятность дальнейших успехов для науки. Иными словами здравый смысл требует: внимательно читай и сопоставляй прочитанное, исходя и в этом случае не из веры, а из наблюдения, т.е. наблюдай за информацией и информаторами, которые проходят перед тобой. Ведь может быть этот первый наблюдаемый факт поможет хотя бы угадать причину недостатка других фактов, а тем самым найти дорогу к ним.

Оппонент. Вы ставите себя в трудное положение: в этой стопке сообщений чего только не окажется! Очевидно, она сложилась по одному признаку — в ней находится все, что тем или иным путем записано, из первых или из вторых рук, о диких волосатых людях, о разных аналогах “снежного человека”. Происхождение и доброкачественность этих записей весьма различны. Произведите по крайней мере хоть какой-то предварительный отбор. Отбросьте из своей коллекции самые недостоверные, самые ненадежные. Еще лучше, отберите наиболее достоверные, лучшие из всех сообщений, какие вы имеете, — мы так и быть попробуем рассмотреть их в качестве доказательств существования “дикого человека”, за неимением других доказательств.

Автор. Нет, вы не поняли меня. В этой стопке нет ни одного доказательства. Если вы думаете, что в главах 2—10 этой книги я приводил доказательства в пользу существования реликтового гоминоида, а вам оставалось отчеркивать на полях то, что в ваших глазах выглядело доказательным, что — нет, то между нами недоразумение. Я не представил вам в указанных главах ни одного факта, ни одного доказательства.

То, что вы мне предлагаете, это компромисс. О нет, отвечаю я, я не пойду на полу-науку, на измену великим принципам естествознания, о которых только что шла речь. Ведь выбрать из моей стопки некоторые листки, “внушающие больше доверия”, или отбросить “внушающие недоверие”, значит перенести вопрос в плоскость веры, а не знания. Каков мог бы быть объективный и строгий критерий достоверности и недостоверности? Я не собираюсь торговаться с либеральными скептиками и пробираться по зыбкой болотистой тропинке между одной частью сообщений и другой, так как отнесение их туда или сюда всегда останется дискуссионным. Я призываю вас не к снисходительности, не к личному доверию тому или иному информатору. Я и против возражений типа: “как можно верить такому ненадежному информатору!” Раз традиция естествознания требует подвергать всякое высказывание сомнению и проверке, так и надо поступить: исходным пунктом, должно быть недоверие ко всей стопке сообщений целиком, без малейших льгот и уступок.

Только так вправе начать свое рассуждение ученый: может быть, все, сообщенное нам разными лицами о реликтовом гоминоиде, не соответствует истине. Только при таком допущении ученый сможет объективно рассмотреть неоспоримый факт — стопку сообщений. Раз все в ней неверно, как объяснить ее появление? Что она такое и как возникла?

Читатель, ознакомившийся с моей книгой, может не поверить, что таков был действительно исходный логический пункт. Он ведь знает, что я “поверил” этим сообщениям. Чтобы он меня понял, я прежде всего поясню сказанное так. Даже самому убежденному защитнику реальности того, что отразилось в этих сообщениях, должно быть ясно, что в каждом из них налицо хоть небольшая субъективная окраска. Ведь каждый человек преломляет свои впечатления через субъективную призму. Он что-то забыл, что-то преувеличил, что-то ассоциировал со своим прежним опытом. Иначе говоря, хоть в какой-то мере он исказил объект. В какой мере? Как вычислить процент отклонения от истины в каждом случае? Он может оказаться очень различным. Но есть лишь один правильный выход: для начала принять, что в каждом сообщении отклонение от истины равно 100%. Лишь в дальнейшем при необходимости процент может быть снижен. Так мы и поступили. И это наше исходное недоверие ко всем без исключения описаниям действительно оставило в книге известный осадок. Мы так-таки и считаем в них достоверным лишь то, что осталось после их сравнения, после поисков всех других возможных путей их интерпретации.

Итак, мы начинаем анализ с того, что перед нами лежит стопка не соответствующих никакой реальности сообщений о диких волосатых человекоподобных существах. Мы задаемся вопросом: что же представляет собою эта сумма сообщений? Какие причины ее породили?

Ответить на этот вопрос — довольно сложная исследовательская задача. Правда, моя книга не построена по такому плану. Но порядок исследования и порядок изложения не должны обязательно совпадать. Иначе говоря, тому, что написано в этой книге, логически предшествует другая, ненаписанная, проверка всех возможных рациональных ответов на вопрос “что это такое?”, с исключением на некоторое время лишь одного возможного ответа, т.е. признания этих сообщений отвечающими биологической реальности. Лишь кое-что из этого обширного предварительного исследования отражено в главе 14 и некоторых других.

Оппонент. Но меня, как биолога, не интересует возможность подобрать ту или иную версию, объясняющую возникновение всего вашего письменного материала, если речь не идет о биологической реальности. Это — дело фольклориста, может быть психолога, психиатра или даже прокурора, но не мое. Все эти иные версии лежат вне сферы естественных наук, и я ловлю вас на негативном допущении: что эта стопка сообщений не отражает чего-либо, реально существующего.

Автор. Нет, здравый смысл един, и тот, кто хочет высказывать мнение о загадке “снежного человека”, обязан пройти все круги. Нельзя одновременно и отбрасывать ее в чужой дом, и ссылаться на то, что ты в этот дом не вхож. Не хотите туда заходить, логика требует от вас помолчать вообще о реликтовом гоминоиде.

Да на самом то деле разобраться в этих других версиях не так уж трудно. Откуда могли взяться эти неистинные утверждения? — допытывается здравый смысл. Ответов можно придумать не много: a) народное творчество, миф; b) выдумка злонамеренных людей, воздействовавшая через посредство прессы на воображение или корыстное усердие других; c) обман чувств, галлюцинации; d) сочетание в той или иной пропорции первых трех источников. Но все четыре версии исключаются, если иметь перед глазами всю совокупность сведений. Так, версия о мифе исключается обильными сообщениями людей, не принадлежащих к местному населению, о своих визуальных наблюдениях, — хотя они никогда не слышали соответствующих рассказов местных жителей. Нечего говорить, что эта версия, как и все остальные, опровергается наличными веществами данными. Гипотеза о злонамеренном обмане несовместима с достаточно обильными данными о свидетельствах древних и средневековых авторов, об убежденности широких кругов современного населения на местах. Гипотеза о галлюцинациях наблюдателей никак не может объяснить совпадения основного содержания этих галлюцинаций у сотен людей в самых разных условиях. Наконец, уж окончательно невероятно совпадение основных черт описываемых существ в случае, если действовали разные независящие друг от друга причины, порождавшие неправду.

Не излагая здесь подробнее анализ этих четырех гипотез, скажем, что они каждая порознь и все вместе оказываются совершенно противоречивыми и невозможными. Лишь путем исключения остается предположение, что эти сообщения в той или иной мере отражают какую-то биологическую реальность. Тогда наступает фаза проверки внутренней непротиворечивости и научно-биологической возможности такого допущения. Вот эта-то фаза исследования и изложена в настоящей книге. Мы видим, что из всех предложенных истолкований происхождения и характера нашей стопки сообщений, только последнее оказалось непротиворечивым и мыслимым.

Итак, чтобы вы лучше меня поняли, я готов сказать, что объект этой книги — не “снежный человек”. Объектом является некоторая сумма сведений. Перед ученым лежит стопка записей и он исследует: что это такое? В книге рассмотрены не “факты”, а “факт”. Он рассмотрен всесторонне и ему предложено единственное допускаемое логикой объяснение.

Оппонент. Но уж если согласиться, что объектом исследования является не вообще “снежный человек”, а лишь одна эта злополучная стопка сообщений, разрешите отнестись к ее исследованию более строго: почему она составлена настолько односторонне, что в нее попали только свидетельства в пользу реликтового гоминоида и не попали свидетельства против него? Ведь достаточно поставить этот вопрос, чтобы опорочить все ваше рассуждение. Против каждого человека, утверждающего, что он видел “снежного человека”, можно выставить тысячу, которые решительно высказываются против него. Ваша стопка превратится в целую гору и вы уже не сможете сделать из нее своих уверенных биологических выводов.

Автор. Мне неизвестно ни одно свидетельство против реликтового гоминоида. Если бы оно было, я обязательно присоединил бы его к стопке. Но думается, что таковое вообще логически нельзя мыслить. Что значит свидетельство в пользу отсутствия чего-либо? Я слышал лишь много заявлений разных лиц, что они “не верят” в существование “снежного человека”. Но ведь эта категория высказываний лежит совсем в другой плоскости, чем те, которые нами собраны и подвергнуты анализу. Свое “неверие” люди объясняют или тем, что такого существа “не может быть”, или тем, что они лично, имея опыт работы и жизни в том или ином районе, никогда не видели такого существа, ни его следов. На районном съезде союза охотников в г. Лагодехи ГрузССР я задал вопрос: кто лично видел барса (леопарда) или его следы? Таковых оказалось даже меньше, чем видевших “дикого человека” или его следы. Весьма наивно мнение человека, что реликтового гоминоида не существует, раз он сам его никогда не встретил: речь идет о существе редчайшем, скрытнейшем. Да и вообще малейшее наблюдение над природой нельзя соизмерять даже с самым огромным количеством отсутствия наблюдений — будь то по объективным, или субъективным причинам.

Что же касается категорических и даже гневных тирад убежденных противников существования реликтового гоминоида, выступающих и на страницах печати, то их можно только спросить: зачем они говорят и пишут о том, что не существует? Подобная задача возникает разве лишь в том случае, когда все аргументы “за” давно опубликованы, исчерпаны и возможно показать их ошибочность. Да и то в большинстве случаев полезнее было бы заняться тем, что есть, а не тем, чего, по твоему мнению, нет. И уж, во всяком случае, надо сначала знать все аргументы за то, что это нечто все-таки есть.

Оппонент. Подводя итог вашему ходу мысли, я вижу, что вы предлагаете вниманию зоологов всего лишь некоторую непротиворечивую модель. Не так ли?

А если это только мыслимая модель, то зачем публиковать о ней книгу?

Автор. Если понять вас в том смысле, что налицо нет никакого “открытия”, то это неверно: есть открытие, большое открытие, ¾ но не живого существа, а множества известий. Именно их обилие, их взаимное соответствие, их преемственность во времени, их географическое распространение — является открытием.

Если вы хотите сказать, что полученная мыслимая модель не подвергнута никакой экспериментальной проверке, это тоже неверно. Высушенная кисть руки, несколько десятков километров отпечатков следов, в том числе несколько хороших фотографий и слепков отдельных отпечатков, обильные данные об ископаемых гоминидах и “ложных неандертальцах”, приобретают очень большое значение если видеть в них как бы экспериментальную проверку истинности модели. Она выдержала проверку, и поэтому теперь уже является не только моделью.

А книги — это сейчас единственный путь вперед. Нам предстоит искать реликтового палеоантропа не вслепую, не наугад. Лишь организованные усилия приведут нас к главному этапу изучения этого поразительного явления. Книги не только подводят итог предварительной ориентировке. Они и в самом деле формируют модель, без которой осмысленная, целенаправленная работа становится невозможной. Они призваны влиять на мышление ученых, вызывать согласие или усовершенствования модели, а тем самым и методики предстоящих работ. В то же время книги положат конец спортивно-журналистскому этапу в эпопее “снежного человека”. В конечном счете успех поисков и исследований определяет воля и сознание людей — как кадров участников, так и населения. Книги просветят корреспондентов газет и радио. Газеты и радио просветят великое множество людей, которые сегодня не содействуют успеху поисков. Усилия многих людей преодолеют трудности. И тогда придет “его величество факт”.

Оппонент. И все же мне кажется, что более эффективным было бы непосредственное появление “его величества”. Достаточно одного пойманного или убитого экземпляра, и пресса информировала бы весь мир. Я не хочу слов — я хочу сам видеть и пощупать. Между прочим, по этим же мотивам я не верю, например, в шаровую молнию: я никогда ее не видел; мало того, не видел и человека, который бы ее видел. Никакие книги не сделали ее доступной мне и моим знакомым. Ее нет.

Автор. С того дня, как Паули теоретически доказал существование нейтрино, до экспериментальной “поимки” этой элементарной частицы прошло 30 лет. Все это время без нее уже не могли обходиться в теоретических расчетах. Все это время экспериментаторы искали средство еe “поймать” и вышли победителями только потому, что она уже была открыта разумом науки. Да и “пойманную” ее могут наблюдать и удостовериться лишь немногие. Не могу обещать, что лично вы будете приглашены посмотреть живого реликтового палеоантропа. Но если вы удостоитесь этого, вы поймете, как ошибались: он физически настолько похож на человека, что настойчивые требования “убить” или “поймать” экземпляр просто нежизненны. Это вовсе не подобие гориллы. Не раз уже его и убивали, и ловили, но без точного биологического критерия не проводили сознательной грани между ним и “принявшим одичавший вид” человеком. Еще по поведению его легче было бы признать животным, если наблюдать на воле, но мертвого любые органы власти на местах сочтут трупом человека, хотя бы и обильно обволошенного, отнимут его и похоронят, а ваши росказни примут за неумную попытку оправдать преступление. Никому не придет в голову производить тонкие, узко-специальные антропометрические измерения. Живого, связанного веревками, первый встречный гражданин спасет от насилия, вас же, а не его, передаст в руки правосудия; лишь в случае буйного поведения его, ввиду признаков патологии (немота, странные действия), могут передать психиатрам, которые однако не смогут ни поставить диагноз ввиду отсутствия в номенклатуре психических заболеваний такого симптомокомплекса, ни составить анамнез, ни даже записать его имя так, чтобы потом вы смогли его разыскать. Если вы снимете фотографию на некотором расстоянии, хотя и это почти невероятная задача, причем в сумерках или в лунную ночь, вам скажут, что это — человек. Поймите же, с того времени как выяснилось, что изучаемое существо, очевидно, палеоантроп, а не неведомый “страшный антропоид”, все прогнозы изменились. Вопрос перешел из рук “ловителей” в руки ученых, в глазах которых задача не состоит в том, чтобы доказать кому-то реальность этих существ; от них потребуются годы изобретательного труда и, что еще важнее, годы терпеливого разъяснения общественности и государственным органам сути состоявшегося открытия.

Если бы вам случайно и удалось поймать или убить экземпляр, уважаемый оппонент, вас спасет только наличие в кармане вот этой самой книги.