Разведка. Деревня Бондари. Коля Касимов. 1 страница

 

Разведка

30 января 1944 года.

Каждый раз с наступлением темноты я с поисковой группой ухожу за передний край, ползаю и лежу под немецкой проволокой. Я имею категорический приказ в кратчайший срок подобрать (в немецких окопах) объект и взять языка. Я должен разработать план ночного поиска, подготовить людей и на участке полка захватить контрольного пленного. Ко всему, что от меня требуют я давно привык и порядком устал. Им что? Они сидят в блиндаже, лаются (на меня) по телефону, спят по ночам, моются в баньке по пятницам, как евреи, выдумывают, чтобы еще такое придумать, а ты выполняй. Я торчу ночами в снегу, мотаюсь целый день на ногах, ткнуться, глаза закрыть некогда. У меня ночи длинные (зимние), дни короткие. Мне выспаться не дают. Вызывают (нотации читают), сообщают свои важные домыслы, а я должен, как мне сказано, меньше рассуждать и все выполнять.

А не послать ли мне их (на три буквы) к чертовой матери подальше?

После неудачного броска штрафной роты, командир полка потребовал от меня решительных действий.

Разведка боем, которую провели штрафники, не удалась. Теперь мы должны были | захлебнуться кровью | показать на что способны. Общего наступления, как я полагал, в ближайшее время не предвиделось, и командир полка решил активизировать оборону боями местного значения | силами разведки |. Как-то надо было прикрыть провал операции.

Командир полка требовал от меня отчета за каждую ночь, проведенную под немецкой проволокой. Я каждый вечер являлся к нему для доклада, а вечером снова выходил | и ползал под проволокой | за передовую. На снежном бугре наши дважды потерпели позорное поражение. Я должен был смыть с командира полка как-то это пятно. Один раз немцы уволокли из полка. Потом штрафники легли под немецкой проволокой. По замыслу полкового мне | предстояло привести четырех немцев, извлечь для компенсации, атака штрафников на участке полка захлебнулась кровью | на этом участке взять языка. Не много ли провалов для карьеры командира полка. | Штрафников бросили на бугор, чтобы воздать немцам должное за вылазки накануне. Но из этого ничего не получилось. Уж очень прямолинейно он пустил их на штурм высоты. Немцы обнаружили их и расстреляли в упор. Раненные, кто сам не мог уйти, были добиты потом днем из пулеметов. Теперь командир полка требовал от меня бросить разведчиков на немецкую проволоку. Мы должны повторить подвиг штрафников |.

Я сопротивлялся как мог, тянул время, ходил и ползал вдоль проволоки, не находил ничего подходящего, где можно было бы сработать ночью тихо, доказывал, что провести операцию на хапок мы не можем. Для захвата траншеи у нас мало людей. | Пусть захват проведет дивизия. В их распоряжении целая рота разведчиков. Я ничего не могу сделать, у меня в наличии всего двенадцать человек |. Сначала я уговаривал, потом доказывал, а потом встал на дыбы, взял и послал всех подальше. Валяйте сами, организуйте и посылайте. Вызовите Рязанцева, прикажите ему сегодня взять языка. Что вы из меня жилы тянете? Возможно я устал, а вы не дурей меня. Разработайте операцию и пошлите ребят на смерть.

Но командир полка не хотел больше брать на себя провалы, срывы и потери. Им нужен был рыжий стрелочник, который отвечал бы при нужде за это. После каждого провала нужно давать объяснения. (Вот и решил он закрутить всё вокруг полковой разведки. Они специалисты разведчики, они несут потери, суются не туда, не могут взять без потерь языка). После серии срывов ребята идти на бугор за языком отказались. Вопрос стоял так, или очередной провал или массовый отказ. Я видел, что это назревало. Штабные дивизии вопросы разведки решали просто. Готовили (составляли) приказ, подписывали у начальника штаба дивизии, спускали его в полк, назначали срок, а потом хоть не рассветай. Люди шли, погибали и за это никто не отвечал. Командир полка искал возможности как-то оправдать происшедшие срывы. Он, как всегда надеялся на авось. Мне дали три дня сроку на подготовку, чтобы я с ночи с 26 на 27-е на участке, севернее Бондарей взяли языка. Тянуть было больше нельзя. Я дал слово ребятам, что вот так мы идем последний раз. И вот наступила ночь, когда мы встали и пошли на позиции немцев. Кругом было тихо.

| Ничто не предвещало, что немцы чем-то встревожены и поджидают нас |. Группа прикрытия первой вышла вперед, таков в разведке закон. Она легла под немецкой проволокой у проходов. Мы с Сергеем отошли несколько назад и легли в воронку в метрах двадцати от группы прикрытия. Отсюда хорошо было видно и вправо и влево | и вперед |. Мы лежали в небольшом углублении и ждали, когда мимо нас к проходу пройдет группа захвата. Мелкий снег щекотал лицо, я морщился, смахивал его с лица варежкой и смотрел по сторонам. Но и эта наша вылазка не увенчалась успехом. При подходе на исходную группы захвата, немцы неожиданно осветили ее с двух сторон. Одна за другой полетели осветительные ракеты, и тут же немцы открыли пулеметный огонь. Мы потеряли сразу двух разведчиков | из группы захвата |. Через минуту по нейтральной полосе обрушился шквал огня. Пути отхода | к своим | нам были отрезаны. Стрельба продолжалась до самого утра. А наша артиллерия как всегда | скромно | молчала. Весь день мы пролежали в снегу под пулеметным и минометным огнем. Нельзя было повернутся на бок | даже шевельнуться |. Еще два разведчика получили ранения. На следующую ночь оставшимся в живых и раненным удалось выползти к своим. Мы действовали по приказу и провал мог произойти в любой момент, потому что место (не) было (как следует изучено) для поиска не подходящее. Я сделал вывод, что мы сами (идиоты) дураки. Заставить ребят пойти на смерть, ради чего? Для отчета, который потом составит наш полковой, чтобы доказать, что полк ведет бои местного значения, что он руководит активной обороной? На потери и на солдат ему наплевать. Его больше заботило, что и как скажут сверху? Я понимаю, когда на смерть пустили штрафников. Их специально готовили и отобрали смыть кровью свои преступления. А почему добровольцы разведчики должны идти на смерть, как штрафники? Ради кого они должны лезть под пули, чью славу они своей кровью обмыли?

Очередные наши потери и срывы выводили ребят из себя. Убитые товарищи угнетали. Нужны не дни, а недели (отдыха), чтобы ребята пришли в себя. Людям нужно время, чтобы разобраться в своих делах (и мыслях). Не успели мы вернуться, нас опять гонят за передовую. Какая-то горячка у наших штабных из дивизии и у нашего командира полка. Они снова от нас требуют языка. Ни дня ни отдыха, ни минуты покоя. Иди под пули и под проволокой ложись. Я понимаю, когда нужно проделать что-то рискованное, но при этом есть шанс остаться живым. А тут, просто иди, лезь напролом, потому что так надо ради прихоти какого-то (прохвоста) майора.

— Разведка дело добровольное — отвечаю я когда командир полка начинает орать на меня | и сыпать угрозы |. — У меня заявления всех ребят о переходе в пехоту! Полковой разведки больше нет! Мне надоели ваши наскоки! После такого разговора вышестоящие инстанции успокоились (заткнулись). Несколько дней нас не трогали. Дали нам выспаться и прийти в себя. Дня три спустя, ползая в нейтральной полосе, я (обнаружил) обратил внимание на отдельный окоп, расположенный в глубине немецкой обороны. Окоп как окоп! Он прикрывал открытый участок низины, | где нельзя было рыть землянки и окопы |. В окопе, как потом мы выяснили (узнали), сидели два немца. Один светил ракетами (низину), другой стрелял по низине из пулемета. Вот, подумал я, подходящий окопчик. Прикажи сейчас командир полка выкатить пушку на прямую наводку, ударь по окопу осколочным, и одного пулемета и двух немцев нет. Но разве он решится на это? Вдруг немцы нашу пушку тут же подобьют. У нас пушки прячут в тылу.

Не думаю, что командир полка не может догадаться выставить орудия на прямую наводку. Но он знает прекрасно, что артиллеристы станут на дыбы. По начальству пойдут разговоры и перетолки. До командира дивизии дойдет. А наш не хочет, чтобы Квашнин выговаривал ему. Зачем среди начальников служб наживать себе противников и врагов. Разведчиков пошли, за них никто | с него не спросит | не отвечает. |Наши тоже стреляли из пушек. Но делали это всегда издалека. Выпустят десяток снарядов, зацепят за передок орудия и галопом на другое место, чтобы не засекли немцы. Постреляли! И пушки целы!| А что? Тактика активной обороны и без всяких потерь! Вот такие в нашем полку тогда творились дела. (Хотя мы и несли потери в мелких стычках и попытках взять языка, но немцы нас исключительно боялись. Не все у нас было блестяще и хорошо, как некоторые считали, писали в донесениях и хранили в официальных отчетах.)

Подготовка к ночному поиску требует особой предварительной работы. При сплошной линии немецкой обороны куда ни ткнись, везде проволока в два кола, охрана день и ночь и ждут тебя (снаряды, мины и свинец) на каждом шагу немецкие часовые. К отдельному немецкому окопу сразу так не подъедешь. Его нужно как следует рассмотреть, полежать, послушать, изучить знать точно, сколько немцев в нем сидят, чем они вооружены, кто их и откуда прикрывает и какой силы огонь может быть с их стороны, как простреливается местность, есть ли надежные подходы, где вблизи окопа есть укрытия, когда у немцев происходят смены, как регулярно и часто светят они ракетами. Это только сведения о противнике. А нужно знать им свои действия досконально. После неудачных попыток и срывов нужно дать успокоиться немцам. Они сейчас сидят и таращат глаза, боятся что мы сунемся где-либо в новом месте. А наше начальство об этом ничего не хочет знать.

Командир полка взбеленился, (уперся) требует своего. Но с ним дело покончено. Я ему сказал, что не пошлю ребят на неподготовленный объект (нахрапом). Нужно будет, будем готовить месяц. Или сам готовь его. Я случайно узнал, что в разведотделении штаба дивизии появился знакомый человек, бывший комбат нашего полка Чернов. Сейчас он исполнял обязанности начальника отделения. С приходом Чернова в разведотдел дивизии и закрутилась вся эта кутерьма. Командир полка во что бы то ни стало захотел ковырнуть немцев около Бондарей. Кто-кто, а Чернов не задумываясь отправил бы нас удовольствием в преисподнюю. Он не только хотел угодить нашему командиру полка, но не мог простить мне, что однажды я водил его с батальоном в тыл к немцам. У Чернова чесались руки. Он, как я слышал, заверил начальника штаба дивизии, что наведет порядок в полковых разведках и заставит их каждую неделю брать (таскать) с переднего края немцев языков. "Одного, двух офицеров под суд и все заработают." Не успели мы с проволоки снять двух убитых, как из штаба дивизии пришел новый приказ. С 30-го на 31 января взять языка и об исполнении приказа доложить (в штаб дивизии). (Донести письменно в штаб дивизии, что разведчики отказываются выполнять приказ, это взять удар на себя.)

— Знаешь чего, Федор Федорыч! Не будем лезть на рожон! Плетью обуха не перешибешь! И этому проходимцу ничего не докажешь! Делай Федя своё дело, не торопясь! Самое главное сейчас выиграть время. Разговаривай с этими прохвостами учтиво.

— Хотя знаю, что это противно тебе. Я скажу Сенченко, чтобы положил чучело около немецкой проволоки. Пусть несколько раз дернут телефонным проводом, так чтобы слышен был звон немецких банок пустых. Проделаем это на самом правом фланге. Немец такой откроет огонь, что дня три будет грохот стоять, может от нас и отстанут.

— А ты готовь спокойно свой объект. Мы ходили каждую ночь под немецкую проволоку (и лежали там вынюхивая там контрольного пленного), а полковое начальство парилось в баньке, хлестало себя по бокам (и заду пахучими вениками). Эти венички угодливые тыловики настрогали еще с осени. Теперь они были в засушенном виде. Веники возили все это время в обозе. Боевого состава во взводе разведки осталось восемь человек. Ребята были измотаны, ползали у немцев под проволокой целыми ночами. (Без этого нельзя, не подготовить объект). Как-то утром после очередного выхода ко мне подошел Касимов[200]. Тот самый из штрафной роты, которого подобрал Сергей.

— Товарищ гвардии капитан! Двое нас. Мы пойдем на тот окоп.

— Не возражаю, — ответил я — подбирай себе напарника. Подберешь, приступай к изучению объекта. Что, как делать я расскажу, и сам с вами схожу.

Готовить объект это ползать туда, лежать каждую ночь, изучать, смотреть, прослушивать. Потом возвращаться перед рассветом, докладывать данные и записывать. Днем кто-то не спуская глаз должен смотреть за окопом в стереотрубу. Иногда за объектом приходиться наблюдать целую неделю. Нужно изучить немцев, их повадки и привычки. Нужно точно знать время, когда меняться они. Из двух смен нужно выбрать самую подходящую. Наметил жертву, изучил ее досконально, стереги, чтобы ее никто не спугнул. Ты с немцами должен как бы сжиться. Знать все про них. К примеру, спрошу я тебя, что сейчас делают твои немцы. Ты должен подробно мне все рассказать. Нужно знать по времени, когда один из них бросает ракеты. Когда они начинают зябнуть. Когда их заедают вши. (Когда он руку запускает под рубаху и скребет объеденное место вшами на боку). Нужно знать, что в это время делает пулеметчик. Когда он стреляет. Куда он целиться. Сколько патрон пускает в нашу сторону. Нам нужно знать их ритм и режим.

Присели они закурить. Огня от сигареты отсюда не видно, а ты мне докладываешь. К кусту можно во весь рост (идти, мои немцы сидят на корточках, у них перекур) подойти. У немцев сейчас перекур. Нам нужно знать все. Иначе мы сделаем промах, совершим грубую ошибку, понадеемся на авось, попадем под огонь и отдадим богу душу. Взять живого немца без потерь дело сложное. Вот задам я тебе такой вопрос: Смена у немцев происходит после ужина, когда стемнеет. Мы это по опыту знаем. Вот стоит твой немец в окопе (и воняет), и пойдет. Скажи мне, (закрывает он при этом глаза или смотрит себе под ноги. Может когда он поднатужился, его и хватать) может он присел и закрыл глаза. Видишь сколько много вопросов встают перед разведчиком когда он готовит объект. Касимов выбрал себе в напарники, как ни странно, нашего повозочного Валеева. Я конечно не возражал. Но был удивлен. Во взводе разведки были достойные ребята, с богатым опытом. Но как говорят, разведка дело хозяйское. Тот, кто идет на захват, тот и выбирает себе подручного. Тот, кто возглавляет разведгруппу, тот и определяет план действий. Я могу лишь посоветовать или подсказать что либо. А он хочет примет мой совет или сделает по своему, это его полное право. Навязывать что-либо я не могу.

— Почему ты выбрал его? — спрашиваю я Касимова.

— У меня с ним контакт! С другим я не могу!

— Пусть идет! Я скажу старшине, что бы отпустил его на это время. А там посмотрим! Считай, что завтра с утра он в полном твоем распоряжении.

— Сколько тебе нужно на подготовку объекта?

— Неделю не меньше, капитан. Перед смертью неделя не так уж много времени. (Смертнику в тюремной камере больше дают.)

— Сколько нужно будет столько и готовь. Я вас с Валеевым временем не ограничиваю.

— Может больше недели, а может и меньше. Как пойдут дела? Я потом скажу. Вот кину камушки — и назову точно день, когда пойдем на захват.

— Какие еще камушки? Ты гадаешь (что ль) на них?

— Ты капитан все верно сказал. Сорок один камушек, есть такое восточное гадание. Их бросают в определенные дни. Каждый день их нельзя бросать. Потерпи недельку, я тебе сам срок назову.

— Ты Касимов из уголовников, прошел огни и воды, а сам веришь какую-то мистику (ерунду какую-то несешь). Тут при взятии языка не камушки нужны. (Камушки тут ни к чему). В нашем деле характер нужно иметь и мозги, чтоб хорошо работали.

(Вот к примеру: Я дам тебе приказ у командира полка новые валенки унести. Другой попрется сразу на КП в блиндаж, а часовой его туда не пустит. А тебе сообразить надо. У командира полка тоже валенки бывают мокрые, когда его вызывают в дивизию. Валенки сушить надо. Командир полка велит это сделать своему ординарцу. Но он ему не разрешит вонять ими в блиндаже на КП. Скажет, пойди в землянку к связистам и там посуши. Значит тебе нужно зайти к связистам погреться. Часовой около их землянки не стоит. Затравишь сыграть с ребятами в картишки, втянешь ординарца. Скажешь валяй поиграй, а я посушу. Наденешь новые валенки и был такой.

Или еще вариант: командир полка по пятницам моемся в баньке. Взял охапку дровишек и пошел прямо туда. Мне дров велели натаскать. Сюда чтоль их складывать. Посидел, покурил. А как ушел ординарец хозяина хлестать веником, взял валенки подмышку и иди спокойно. Потом по тылам полка, кинутся искать. Кому в голову придет, что ты выполнял важное задание на соображение. Это я тебе для примера сказал, а то ты еще сообразишь и штаны подбитые цигейкой у командира полка сопрешь. На, мол, капитан. Для тебя старался. Парь яйца. А то ты все время на снегу в каких-то дырявых ватных ползаешь. Верно я говорю. В нашем деле первое разумом нужно брать.)

— Скажи мне Касимов, почему тебя Колей зовут? Ты наверно имеешь другое имя.

— Да, раньше меня маленького звали по другому. А потом, когда в тюрьму попал, стали звать Колей. С тех пор я себя Николаем считаю. И в документах у меня теперь Николай.

— А откуда ты так хорошо по-русски говоришь?

— В тюряге и лагерях научили. Я капитан, там многому научился. А теперь на фронте я себя (как все) почувствовал человеком. Ты капитан всем нам как старший брат родной. В неволе все было совсем по-другому. Расскажу тебе про камушки, а потом как-нибудь на досуге про то как заключенные люди живут.

— У меня были мокрые дела. Последний раз я убил кассира и взял у него всю выручку. Мне дали вторично десять лет, за побег из лагеря пять лет прибавили. Судили меня. Сижу я в лагере, отбываю срок. Мокрые дела, суды, все позади. Смотрю кругом тайга. От ближайшей железной дороги верст пятьсот, а то и больше (будет). Слышал про такие места? В пятницу молюсь и бросаю камушки. Они всегда при мне. Бросаю камни и мне сегодня бежать. Что-то думаю не так. Ведь только что все колонны вернулись в закрытую зону. Работы отменены. Слушок прошел. У начальника лагеря жена от родов умерла. Будем сидеть в землянках, охрана усилена. Сидим по нарам! Как я побегу? Вдруг слышу дежурный команду сиплым голосом подает. Первый барак! Выходи в баню строиться! У меня так и сердце зашло. Вот оно! Это бывает, когда очень хочешь. Если из бани не убегу, то другого случая не будет. Совпадения редко бывают. Может другого случая придется долго ждать.

Погнали в баню. Я все тороплюсь. Мелким шажком вперед тянусь. Переднему на пятки наступаю. Мелкую прыть на бег готов сменить. Нет! — думаю. И ловлю себя на этом. Заметит конвойный, остановит колонну, заподозрит чего, повернет обратно, вот тебе и камушки выпали. Они смотрят на всех и все замечают (по одному человеку зеку). У них глаз на этом набит. Взял себя в руки и успокоился. Видно когда долго ждешь свободы, заторопился, не выдержал. Заводят нас в баню. Это длинный рубленный из бревен сарай с маленькими окошками без стекол для света. Зеки могут стеклом порезать кого. Сбросили мы с себя грязное бельишко и голыми просунулись в дверь. Оглядываюсь кругом, рубленная стена, вдоль неё лавки и деревянные шайки разбросаны. Тут бочка с горячей водой, там чугунный бак налитый холодной водой. При входе схватил я кусок тряпицы, это вместо мочалки и кусок мыла в палец размером. Иду толкаюсь дальше, ищу свободное место у стены. Пар стоит над потолком. Смотрю сквозь туман, от пола на метр видно. Кругом белый пар стоит. Вижу только голые ноги и тела зеков до пояса. Смотрю в стене, где кончилась лавка, у потолка пробивается свет (снаружи). Подхожу ближе. Это маленькое, в одно бревно оконце. Хватаюсь за край, подтягиваюсь на руках, кладу голову на бок и высовываю ее наружу. Голова снаружи, тело внизу, а шея в проеме. Верчу головой, налево стена, направо стена, и больше ничего не вижу. Ни проволоки, ни собак, ни часовых. Одна тайга на тысячу верст. Подтягиваюсь выше, сухие плечи в дыру не лезут. Поворачиваю, голову, вынимаю ее из дыры и опускаюсь на лавку. Мне нужно намылить плечи, грудь, спину, бока, живот и бедра. Вот он момент! — думаю я. Впереди тайга на тысячу верст, а я голый, намыленный и в руках с мокрой тряпкой. Тряпку не бросаю. Может еще пригодиться. Подтягиваюсь на руках, обдираю грудь, живот и плечи, проскальзываю вниз, падаю на руки, вскакиваю на ноги и бегом ухожу в тайгу. Бежал без отдыха километров двадцать. Мне все время слышалось, что сзади погоня и какие-то голоса. Бегу, падаю, обдираю ноги и руки, поднимаюсь (на ноги и) снова и бегу.

На другой день в тайге я встретил старуху. Она собирала кедровый орех. Дала мне поесть. Сытный такой. Несколько горстей съел по дороге. Довела она меня до лесной сторожки, дала мне во что одеться, хлеба на дорогу и ореха насыпала. Так я и шёл по тайге, пока до железной дороги не добрался. Осмотрелся кругом, дошел до первого полустанка. Забрался в товарный вагон с дровами (и дальше я ехал товарными вагонами). Города и большие станции обходил стороной. Так я добрался в свои родные места.

— И подолгу ты жил на свободе?

— Когда год, а когда и полгода. Последний раз мне за ограбления и за побеги дали вышку. Я послал в Верховный Совет просьбу о помиловании. Меня помиловали и определили на шесть месяцев в штрафную роту. Вот я и попал к вам.

— Сколько же тебе лет, Касимов?

— Девятнадцать, товарищ капитан. Я улыбнулся и покачал головой. Трудно было сказать по его смуглому лицу шестнадцать ему или двадцать.

— А как же ты без документов на воле жил?

— Мне доставали за деньги справку из колхоза, что мне исполнилось шестнадцать лет. Писали, конечно, другую фамилию и имя. Кто может сказать на лицо, сколько мне лет? Вот такая история с камушками, а вы не верите.

— Посмотрим! Посмотрим! — сказал я, — Как ты по камушкам ты возьмешь языка. На этом наш разговор закончился. Через неделю Касимов опять подошел ко мне.

— Вышло! Товарищ капитан! Будет большая удача. Когда будет не знаю. А мне выпала подушка.

— Какая подушка?

— Я сам точно не знаю. Может ранит, а может убьет?

— Причем здесь подушка?

— Подушка будет! Лежать мне обязательно на госпитальной, койке или в земле. Завтра вечером узнаем! Прошел день, наступила ночь. Еще прошел один короткий день. Он был короткий для меня. А для него он был, по-видимому, тягостным и длинным. Дождавшись темноты, мы с Сергеем Курдюмовым вышли за передний край.

Мы постояли на месте, осмотрелись кругом, прилегли на передний развал воронки и стали наблюдать за немцами. Все было как прежде. Вскоре в воронку явился Касимов и его напарник Валеев. Мы присели на корточки и молча посидели. Я не стал давать указания и обычные наставлёния. Пусть все решают (и делают) сами. (Сейчас каждый думал о своем. Подняться и встать это тоже решающий момент. Каждый по своему успокаивает нервы. Пока ты не встал у тебя в голову лезут разные мысли. Каждый думает о смерти. Что будет когда ты встанешь и пойдешь? Но когда встал и сделал несколько первых шагов сомнения и страх пропадают. Ты встал и решился на всё. От первых нескольких шагов зависит многое. Но вот подходит момент, когда надо встать и решиться.)

— Возьму языка, судимость сразу снимается? — спрашивает | наклонившись ко мне | Касимов.

— Как договорились — подтверждаю я.

Касимов повернулся на бок. Мы с Сергеем лежали | на край воронки | посматривая в сторону немцев. Очередная осветительная ракета повисла в ночном небе. Сейчас она пролетит свой путь и огарок ее ткнется в снег и погаснет. Мерцающий свет ракеты побежал перед глазами. Ракета зависла в воздухе, потеряла скорость и медленно полетела к земле (вниз). Вот она ударилась в снег, завертелась на месте (и тут же погасла). На снежное поле надвинулась темнота.

Касимов и Валеев, как призраки поднялись. Они стояли (к нам спиной) касаясь друг друга локтем. Касимов сделал первый шаг, Валеев немого пригнулся и подался за ним. Они, не оглядываясь, пошли на пулеметный окоп. Теперь их внимание было приковано к немецкому окопу. На них были одеты чистые маскхалаты и вскоре они растворились в ночи. По нашему расчету они должны были успеть дойти до одинокого (стоящего) куста и лечь за ним, пока | очередная осветительная ракета не вспыхнет перед ними в ночном темном небе. За кустом они будут лежать и ждать очередную ракету | немцы не пустят очередную ракету. Для верности две ракеты они пропустят, а когда третья погаснет (и шлепнется в снег) они встанут и пойдут (на немцев). Немцы со света в ночной темноте будут плохо видеть (не увидят). К ним в такой момент можно подойти (незамеченными) вплотную. Это не раз нами было предварительно проверено. (Каждый из них на практике убедился в этом сам). Касимов и Валеев лежали в снегу и пускали ракеты, а мы с Сергеем (в чистых маскхалатах) ходили на них. (Человек должен быть уверен в своих действиях. Иначе нельзя.

Мысли. Что может быть быстрее мысли? За секунду себе представить целую картину. Как-то мне нужно было проверить новичков на выдержку, на храбрость и трусость. Человек должен на немца спокойно и хладнокровно идти. Пускать их без такой проверки в боевую обстановку тоже нельзя. Мало ли дело как может сложиться. У нас несколько в тылу за лесом стояла пустая деревня. Тыловики почему-то в ней не стали располагаться. Видно близко она была от линии фронта и они побоялись немецких обстрелов… Нам туда не по дороге было ходить. Так и стояла деревенька пустая в стороне. Вызвал я старшину и велел ему приготовить немецкий пулемет и ленты с трассирующими. Пойдешь с Валеевым в крайнюю избу. Выбьешь окно и из окна в нашу сторону будешь постреливать трассирующими, а Валеев будет бросать осветительные ракеты.)

(Сделаешь все, чтобы как у немцев было. Мы ляжем в низину, а ты по краю низины короткими очередями бей. Я выведу проверять новичков на вшивость. Покажу им передний край немецкой обороны и потом пошлю крайнюю избу где вы лежите брать. Чтобы с твоей и с нашей стороны не было потерь, ты минут пятнадцать не дай нам поднять головы. Бей по самому краю, чтобы рикошетом пули визжали. Потом Даш одиночные Та-та-ти-та-та! И из избы, дадите хода. Пулемет бросите на месте. Пусть думают что они трофеи взяли. Трем новичкам был дан приказ подползти к крайней избе, в окна забросать гранатами. Возьмете с собой фонарики. У немцев внутри коптилки обычно горят. А после взрыва гранат ворветесь туда в полной темноте. От взрыва гранат всех не перебьет. В избе будут убитые, живые и раненые. После броска гранат, тут же ворвётесь вовнутрь. На всю операцию даю вам одну минуту. Немцы могут из соседних домов крайний дом огнем обложить. Вот тогда вам оттуда не уйти. Ворветесь в избу осветите по углам фонариками, возьмете живых или раненых, прихватите пулемет и сразу бегом назад. Мы вас здесь в лощине будем ждать. Все ясно? Завтра выходим! Вот так однажды пришлось проверять новичков. Старшине я сказал: отойдешь во вторую избу, дашь по крыше длинную очередь из автомата. Для полного впечатления. И смотри никому ни гу-гу! А то потом над ними смеяться ребята будут. Валееву прикажи строго на строго держать язык за зубами. А если новичков не проверить на мондраже, можно всех людей из-за одного погубить.)

На Валееве и Касимове были одеты новые маскхалаты, с накидной белой марлей на лицо. Оружие было обмотано (белым) бинтами. Они как призраки поднялись (на снегу) и исчезли в снегу (из видимости не сделав и двадцати шагов). Я смотрел им вслед и вслушивался в ночное пространство. Кругом (по-прежнему) все было тихо и я мысленно отсчитывал их шаги. Вот они подошли, к кусту и легли (в снег). Правее нас, в стороне пролетела кривая нитка трассирующих. Я напряженно вглядываюсь в неясную, снежную даль и пытаюсь ловить (любое, даже) едва заметное движение, или звук. (Но кругом все неподвижно и тихо). У Касимова пока все идет хорошо. Ничего другого в такой тишине не может случиться. Я представляю себе этот куст. Мы ходили с Касимовым туда предварительно. (Я вижу все мелкие детали как наяву. Я представляю как они там спокойно лежат и ждут, как условлено третью ракету.) Вот быстро набирая скорость (высоту) в небо взметнулась первая (мерцающая, дрожащим светом осветительная) ракета. Я, прищурив глаза, провожаю ее полет (по восходящей траектории). Вот горящий огонь ее с кривой дуги сорвался (вспыхнул) и разлетелся на мелкие куски, горящие осколки (и угольки) вертикально полетели к земле. Немецкий пулемет по-прежнему молчал. Опять наступила темнота, опять начались томительные минуты ожидания. (Теперь в стороне слева пролетела лента горящих и светящихся пуль). Над головой высоко в небе прошуршал немецкий снаряд (дальнобойной пушки). (Темнота и мерцание снега снова расплылись перед глазами. Мне даже в такой момент показалось, что перед нами стоит немец с автоматом в руках, показывает мне стволом, чтобы я встал и сделал руки хенде хох!) Сергей заерзал от холода и неподвижной позы. По моим расчетам сейчас в небо взметнется вторая ракета.

Мы её пропускаем и ждем третью. Когда третья взлетит и погаснет, ребята встанут и пойдут на окоп. Вот она вскинулась из темноты, и до нас долетел хлопок. Яркий след прочертил в темном небе кривую. Снежные бугры и их тени побежали быстро | полетели неестественно | назад. | Потом | Светлое пятно на снегу (понеслось вперед) замелькало и закачалось. (И вот) Ракета на излете. (Меркнет её след, она ударяется в снежный настил и исчезает в снегу). Из немецкого окопа в нашу сторону летит короткая очередь из пулемета, пуль десять трассирующих (не больше). Что это? Случайный выстрел, (дал очередь) на всякий случай? (просто так?). Или немец обнаружил наших ребят? Стрельбы больше нет. Трескотня не последовала (пули провизжали, и всё стихло кругом).

Если бы он обнаружил ребят, то тут бы взревела немецкая артиллерия и вся передовая. Тут бы такой гром и грохот поднялся, что живого места не осталось бы на снегу. А тут короткая очередь в десять пуль и опять тишина и полная темнота. Успели они (двое) подняться в рост до стрельбы? Слышу как у Сергея стучат в кармане (со звоном) карманные часы на цепочке. Впереди все по-прежнему тихо (непроницаемо и недвижимо). Сколько времени прошло (пролетело) с момента, когда погасла ракета? — спрашиваю я себя и мысленно хочу представить что там происходит. И вот (вдруг) из снежной ночной пелены вырвалось едва заметное очертание идущей фигуры. Она медленно двигалась на нас. Если бы она застыла на месте, я бы ее сразу потерял из вида. А она шла (покачивалась) прямо на нас. Теперь я ясно вижу одного из наших ребят. На снежном фоне белым пятном мелькает его маскхалат. (Покачиваясь и тяжело дыша он подходит всё ближе).