Глава 14. На стыке двух дивизий 10 страница

Сначала я зашёл в штаб полка, а затем отправился в штаб дивизии. В небольшой деревушке за лесом я разыскал начальника штаба. Он объявил мне, что я назначен начальником штаба отдельного пулемётного батальона. Батальон будет входить наравне с полками в дивизию, и из этого следовало, что боевые задачи нам будет ставить командир дивизии полковник Добровольский и его штаб. Запомнилось мне имя полковника — Ерофей.

Служба на переднем крае и сидение с солдатами в окопах отошла для меня на задний план, так думал я. Теперь я не Ванька-ротный, не простой смертный, как многие тысячи, теперь, если можно так сказать, я штабная крыса и тыловик. "Ну что?" — сказал я сам себе — "Раньше ты их терпеть не мог, а теперь сам влез в их шкуру, и тебе не плохо!".

Я перешагнул через рубеж и оставил его позади, где сплошным потоком лилась человеческая кровь, где исчезали тысячи жизней, не оставляя следов и могил. "Откажись!" — говорил я сам себе — "Зачем шило на мыло менять! С шилом к начальству в душу не залезешь!". "Ладно, посмотрим!" — отвечал я, подумав. Батальон формируется заново. Он войдёт в состав дивизии наравне со стрелковыми полками. По огневой мощи батальон будет превосходить любой стрелковый полк. В боях за Пушкари они усмотрели непреложный и неоспоримый факт. Без пулемётной роты, полагаясь на одну пехоту, высоты дивизии не удержать. Взвесив все "за" и "против" и оценив боеспособность пулемётчиков, командование приняло решение создать отдельный пулемётный батальон.

4-ый отдельный Гв. пульбатальон в своём составе должен иметь четыре пулемётных роты полного состава. Офицеров, знающих хорошо пулемётное дело и технику, в дивизии не было, и мне поручили комплектование штата из прибывающих с пополнением людей. До назначения комбата всеми делами по формированию буду заниматься я.

Мне показали по карте отведённый район и лесной участок, где будет располагаться и стоять батальон, где и когда я буду получать людей, где находятся склады снабжения, где мы будем получать оружие, боеприпасы, обозное имущество, повозки, лошадей, фураж, продукты питания и обмундирование для солдат. Война, которая потом начнётся, для меня, по-видимому, не кончилась совсем. Сейчас я буду заниматься хозяйственными делами, а потом пулемётные роты будут бросать с участка на участок, и на передок придётся выводить их мне. Сходить на передовую и пробыть там день или два — это совсем не то, что сидеть в роте безвылазно. Одно дело — побывать в роте, а другое дело — сидеть с солдатами в окопах и обеспечивать "Ни шагу назад!". Я становился тыловиком. Так, во всяком случае, мне казалось. Возможно, из меня и не получится типичный тыловик, для этого нужно иметь чувство ужаса и страха, чтобы не загреметь на передовую. Они себя считали фронтовиками и официально были приписаны к действующей армии и находились на фронте, хотя линия фронта и находилась где-то там впереди.

Таких фронтовиков, дотянувших до конца войны, в тылах за линией фронта сидело множество. Они имели боевые награды, и никто не считал себя тыловиком. Я стал тыловиком, но несколько отличался от них, потому как вышел из роты. А мои эти новые сослуживцы, штабнички и тыловички, вообще не знали, что такое война, они держались прочно за свои насиженные места \и друг за друга\. О пулях и грохоте, о холоде и голоде, об окровавленных солдатах и о трупном запахе они не имели представления. Войну, как она есть, они домысливали понаслышке. Да и характер у меня был испорчен войной, стал прямой, несгибаемый и неуживчивый. За матушку правду я лез напролом. Много обид и несправедливости пришлось пережить. А другой защиты не было. Но кое-чем я должен был теперь походить на тыловиков. Мне нужна стала парная баня, чистое бельё, новое обмундирование. Запачканным окопной глиной, в нечищеных сапогах я не мог являться на глаза начальству. Покажись в своём прежнем виде — и на тебя вшивый писарь будет с презрением смотреть. Здесь внешний вид ценился выше, чем боевой опыт окопника. А к тем, кто ходил и не вздрагивал при ударе немецкой бомбы, проявлялась неприязнь и отчуждённость.

— Ну вот, тыловой работничек! — говорил я сам себе, — Хотя ты и не привык кланяться, но всё равно придётся нагибаться тебе под низкими потолками деревенских изб. Не будет у тебя забот о куске хлеба или стрельнуть покурить. В кармане у тебя пачка "Беломора" и ты дуешь дым через верхнюю губу. В твоих руках судьбы сотен людей и ты решаешь, кого куда, кому идти в обоз, а кому к пулемётам. Мальчишки, прибывающие на фронт, были в массе своей солдаты-романтики. Им бы поскорей построчить из пулемёта. Война им казалась весёлой игрой.

Приходила маршевая рота, и среди солдат в строю я видел разных людей. Здесь были пожилые, уставшие от жизни люди и неспокойные молодые живые глаза. Из-за их спина, из-за задних рядов выглядывали прохиндейские и нахальные рожи. Нужно было суметь разобраться и решить, кого куда. Нужно было проныр и пройдох не допустить к солдатским пайкам и кухням. Только глазом моргни — они тут же прилипнут к солдатским повозкам, их потом силой от них не отдерёшь. Штат батальона большой, а время на знакомство с людьми ограничено. Нужно всё делать быстро, почти на ходу, и решить, кто будет пулемёты таскать, кто будет дёргать вожжами, кому достанутся кухни, черпаки и термоса, кто будет делить солдатские краюхи хлеба и рассыпать по кучкам махорку. В этом человеческом потоке и судьбах людей нужно быстро и умело по совести разобраться и поставить точку.

— Для нашей работы, — пытался внушить мне присланный в батальон интендант, — Нужны не честные дураки, а смышлёные и ловкие люди! Проходимцы, если хотите!

— Ну-ну! Ты не очень! — одёрнул я его сразу.

Он, видно, решил меня сразу проверить.

— Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, боевой офицер! И, простите меня, Вы в нашем деле ничего не смыслите. Послушайте меня, старика! Я как-никак тёртый калач! Не вмешивайтесь Вы в наше тёмное дело! Мы сделаем всё, как следует! Нам нужны на складах и на кухне знающие и умеющие люди. Я хорошо знаю, кто подойдёт нам, а кто нет.

Я сопоставил его слова с тем, как нас на передке кормили. Я не терпел ловкачей и проныр, которые пробивали себе дорогу за счёт солдатского желудка. Во мне ещё осталась непримиримость к этим скользким людям. С некоторых пор я стал замечать, что в тыловые подразделения стали просачиваться, минуя штаб, разные угодные интенданту людишки. Тогда при первой же встрече я предупредил интенданта, людей, взятых и не оформленных приказом по батальону, немедленно отправить обратно. — Если я завтра проверю, и у вас окажутся неоформленные лица, Вы будете иметь объяснение с начальником штаба дивизии. Никто не имеет права брать людей самовольно со стороны! После этого разговора всё стало на свои положенные места. Первая брань лучше последней!

Батальон продолжил формировку. Прибыл еврей начфин, получили лошадей и повозки. Лесные прогалки, вначале безлюдные, теперь огласились говором солдат. Живая ватага ходила и топталась на месте. Кроме офицеров штаба дивизии, которых я знал теперь хорошо в лицо, у меня появились знакомые лица в полках, тылах и на складах. Я часто встречался с ними при оформлении накладных, документов и разных бумаг. Они говорили о своих делах, обсуждали новости и ходившие анекдоты в дивизии и делились своим мнением. В потоке людей, которые прибывали как пополнение из тыла, жили свои разговоры, понятия и взгляды на войне. В тылу было голодно, и многие думали, что, попав на фронт, они отъедятся на фронтовом пайке. Сама война им казалась нетрудным делом. Такую они её видели в кино. Словяне-новобранцы — легковерный народ. Им всё доступно и просто. Если ему в деревне не давали от души порезвиться и помять кулаки, то он сможет здесь приложить свои руки о немецкую рожу. Они страшно удивлялись рассказам фронтовиков про войну. В их сознании перемешали неприятные новости о войне и о немцах, о колоссальных наших потерях.

— А какого же … там говорят? — Поживёшь — сам увидишь!

В солдатской массе шли неторопливые разговоры о жизни и обо всём. Солдаты — народ суетливый, строили землянки, топили бани, бегали голыми получать чистое бельё. В лесу слышались удары топоров, треск разбиваемых ящиков, доставали оружие, вынимали патроны, грохотали повозки, подвозили амуницию, примеряли сапоги и шинели. Иногда за говором людей слышались пулемётные очереди — проверяли пулемёты. Лес шумел голосами людей, фырканьем лошадей и трескотнёй ружейных выстрелов. Солдатская масса, внешне серая и одинаковая, по-разному жила и работала в лесу. Одни ходили, как сонные мухи, другие быстро мелькали между землянок и стволов. Новому человеку вся эта толкотня и беспорядок были непостижимы. Почему они все толкаются и суетятся, как встревоженный перед грозой муравейник? Где здесь территория роты, где тут расположены тыловики и обозники? Солдатские землянки и офицерские блиндажи, склады, стойла для лошадей и бревенчатые срубы — всё это перемешалось и было разбросано в беспорядке в лесу. Явных границ между ними не было видно. Но солдаты хорошо разбирались в хаосе и толкотне. Они с первого дня усвоили, где их землянка, а где идёт делёж продуктов, и гремят котелки. Вот по лесу петляет избитая повозками дорога, вот от неё в сторону пошла узкая, убитая солдатскими ногами тропа, здесь и сворачивай. Ещё пару шагов — и твоя ротная землянка. Отсюда они бегут, позвякивая пустыми котелками, сюда они обратно медленно бредут, занятые едой и мыслями. Кое-где около землянок торчат часовые. Но стоят они на часах не для того, чтобы охранять солдатские землянки. Их главной задачей является вовремя засечь появление на дороге высокого начальства. Часовые не обращают внимания на снующих солдат. Словяне одинаково серые. Кому они нужны? Важно не прозевать штабных из дивизии. Часовые всегда начеку, если на дороге появилась фигура в ладно сшитой шинели с чисто выбритым лицом. Кому нужна такая охрана? Солдаты шныряют и вертятся вокруг целый день. Кто тут свои, кто тут чужие? Идёт, пугливо не озирается — значит, свой. Все тут свои, все тут наши! Да и какая разница, если придёт чужой из полка? Может, пришёл найти земляка, хочет навестить, знать, давно не видел.

Отдельно за лесом в маленькой деревушке стоял штаб дивизии. Туда без дела никого не пускали. На постах стояли солдаты охранной роты. Они занимались только одним этим, самым важным, делом. Они знали в лицо, кого пропущать, а кого гнать в три шеи.

По другую сторону леса пролегала железная дорога. По ней подвозилось снаряжение, и снабжались войска всем необходимым. На лесном участке пути, в промежутке между станциями, на перегоне, прямо под откос насыпи шла разгрузка вагонов. Вдоль полотна вправо и влево складывали ящики, тюки и мешки. Их сверху для маскировки забрасывали ветками и небольшими обрубленными деревьями. Если сверху взглянуть, то среди редкого леса увидишь сплошные завалы. Что здесь где лежит, опытным глазом не разберёшь. Земля вдоль насыпи была поделена на квадраты. Каждая такая площадка была огорожена колючей проволокой. В одну из них сносили ящики с консервами, в другую отправлялась мука, в третью шло обмундирование, а там, на отшибе, хранились боеприпасы. На разгрузку вагонов посылали наших солдат. На разгрузку в основном ходили стрелки из полков, пулемётчиков на эти работы не посылали. Ящики и тюки носили на спинах и на руках, укладывали в штабеля и забрасывали деревьями. Повсюду в лесу вдоль железной дороги можно было видеть бугры и завалы. Но под завалами и кучами не везде лежало добро, многие из них были пустые. Эшелон обычно подавали ночью. Разгрузку успевали закончить до утра.

С рассветом жизнь за проволокой прекращалась. Всё живое до появления немецкой авиации успевало убраться в лес. Часовые на постах прятались в узкие щели. С утра, как обычно, над районом разгрузки зависал немецкий "костыль". Он долго кружил и урчал в вышине, переваливаясь с боку на бок, высматривал и вынюхивал, где и как что лежит. А когда убирался за горизонт, из-за леса ему на смену выплывали огруженные группы бомбардировщиков "Юнкерс". Они, не снижая высоты, при первом заходе расходились в стороны и сыпали бомбы по площадям. После их первой бомбёжки в воздухе появлялась немецкая "рама", она снимала на плёнку попадания и причинённый ущерб. Лес, где стояли солдаты, немцы не бомбили. Основным занятием немцев была перевалочная база. Самолёты-разведчики появлялись в небе и вели дневной постоянный поиск. С рассветом при появлении самолётов-разведчиков, всякие хождения в лесу прекращались. Взрывы и грохот приучали новобранцев не особенно бояться. Под бомбёжкой можно было предварительно обстрелять своих солдат. А это был немаловажный фактор воинского духа. Иногда они налетали на лес, где стояли солдаты. Местами над лесом они сбрасывали до полусотни бомб. Но так как перед началом налёта солдаты успевали разбежаться по щелям и покинуть свои землянки, потерь среди личного состава почти не было. За всё время стоянки появилось несколько легкораненых. Первые налёты для новичков были страшны своим неотразимым грохотом. Но шло время, словяне понемногу привыкали.

Немецкие самолёты чаще налетали на армейские склады. Они дорожили временем, пока стояли погожие дни. А осень, известно — переменчивая пора. Сегодня ясно и тихо, а завтра нахмурилось небо и хлещет ветер и дождь. При бомбёжке около железнодорожного полотна немцам иногда удавалось нащупать штабеля снарядов и бочки с бензином. При первом удачном ударе в воздух поднималось пламя, и слышались раскатистые взрывы. А когда бомбили ящики с консервами и тюки с обмундированием, в воздух летели обрывки досок, земля и тряпьё. Сверху, с самолётов, никакого эффекта не было видно. Зато солдаты ждали второго момента с нетерпением. Они потирали руки нетерпеливо, ждали, когда маленько стемнеет (к вечеру немецкие самолёты не летали), чтобы броситься и бежать туда. Авось, взрывной волной за проволоку выбросило съестное. За колючую проволоку иногда летели банки консервов, целые килограммы сливочного масла, веером разбрасывались сухари, печенье, мыло и сахар. Дни без бомбёжек для солдат были скучными и неинтересными. Всё поступающее добро уходило со складов своим путём и порядком и солдатам ничего не перепадало. А когда ящики взмывали вверх и рассыпались в воздухе, душа от счастья уходила в пятки. А на пасмурную, нелётную погоду смотреть было противно.

Вот и сегодня было исключительное попадание. А то эти идиоты немцы рыщут, где бы чего поджечь! Им давай чёрный дым до небес и яркое пламя. А в ум не возьмут, кому от этого польза! Сегодня немцы — просто молодцы! Стоит их похвалить за такую работу! Сегодня за проволоку полетел целый ворох ящиков с консервами и другое. Вот сволочи! Наконец-то попали! Сегодня за колючей проволокой вечером будет ползать весь шустрый народ. Такие моменты особенно приятны и памятны для солдата. Сегодня к колючей проволоке словяне поползут вперегонки. На фронте к колючей проволоке они так шустро не подбираются. Уходить с постов на вылазку было нельзя. За самовольную отлучку сажали под арест. Попасть под арест в такие дни — не нужно на плечах иметь головы! В ротах уже дознались о самовольных отлучках под проволоку. К вечеру командиры рот ходили по землянкам и проверяли наличие солдат. Испытать своё счастье хотелось всем и каждому, но не всем попадались под руки банки консервов и куски съестного. Удачливых было немного. Их можно сосчитать по пальцам, они были у всех на виду. Они ходили по лесу со вздутыми заплечными мешками. В землянке на нарах мешок нельзя оставлять. Он всегда за спиной \, и в очереди на кухню мешок торчит на спине горбом\.

Основная масса солдат прибыла из тыла. Первые дни они чувствовали себя голодными и завидовали тем, у которых в мешках что-то лежало. И вот в землянках стали твориться воровские делишки. Утром то в одной, то в другой землянке возникала брань, и слышались крики. Причём безо всяких видимых причин вся землянка солдат поднималась на ноги, срывалась с места и высыпала наружу. Солдаты все разом вместе начинали орать и галдеть. Командиры стрелковых рот вначале не понимали, что собственно, творилось. Всё это возникло неподалёку от нас, где жили стрелки. У нас в батальоне всё было спокойно, потому что наши солдаты на разгрузку не посылались и на вылазки за продуктами не ходили. На крики и шум выбегали ротные и подавали команды строиться, чтобы успокоить своих солдат. В строю выяснялось, что кто-то ночью лёг рядом сзади на нары, порезал мешок и забрал у спящего продукты.

— Что ж, по-вашему, в землянках появились жулики? Чтобы сразу пресечь перебранку и смуту, офицеры рот строили своих солдат и начинали досмотр вещей в солдатских мешках. Из мешков вываливалось всё на землю кучей. И когда у кого-то обнаруживали консервы в мешке, гвалт начинался снова. Раздавалась команда "Смирно!", и подозреваемого уводили в землянку к командиру роты. Там солдата подвергали строгому допросу, но находились живые свидетели, которые эти две банки у солдата видели раньше. Действительно, в этом деле было много загадочного. Но воровство и порезы мешков не прекратились. Они продолжались в других полках и ротах. То в одном, то в другом полку появлялись скандалы и утихали. Но так как пропадали только добытые за проволокой продукты у солдат, то им орать и жаловаться запретили. Пригрозили, что выяснят и будут сажать за самоволку. После этого все сразу успокоились.

Прошло много дней. Однажды я возвращался верхом из дивизии и по дороге заехал в свой бывший полк.

— Товарищ Гвардии старший лейтенант! — услышал я знакомый голос.

— А! Старый знакомый! Как у тебя идут дела?

— Возьмите меня отседова! — он почесал ногтями небритую щёку и вопросительно посмотрел на меня.

— Сразу, сходу обещать не могу. Мне надо со штабом полка об этом договориться! Зайди ко мне как-нибудь! Ты знаешь, где мы находимся! Поговорим! Может, что сделаю для тебя. У тебя что-то случилось?

— Не могу! Нельзя мне здесь больше оставаться!

— Ну и дела!

Через пару дней Парамошкин зашёл и разыскал меня. Мы с ним сели около землянки на лавочку, и он мне поведал свою беду.

— Это мы потрясли в стрелковых ротах мешочников. \Вы мне дали слово, что про это никому ни гу-гу!

— Как договорились! — ответил я.\

— Попал я по глупости в нехорошую компанию. Познакомился я со старшиной Гердой чисто случайно. Он зашёл к нашему старшине, а я там в это время был. Наш старшина отошёл куда-то ненадолго, а старшина Герда меня и подцепил. Пригласил зайти, поговорить, мол, надо. Я думал, он меня где в тылы устроит служить. Пошёл. Первый мешок в землянке стрелков он сам разрезал. Мы стояли в сторонке, учились у него. Жертву он заранее присматривал, глазомерно оценивал, толкал нечаянно плечом, ощупывал руками мешок, похлопывал по плечу. Всё делалось тонко и искусно, как на Сухаревском рынке в былые времена, чтоб солдат с консервами ни о чём не догадался. Мешочнику дарма давали закурить. Почему-то в добыче продуктов за проволокой особо отличались нацмены. Или им просто везло, или у них в темноте глаза острее и зорче. Добытые продукты они не ели и берегли их на чёрный день. Словяне, те продукты съедали, не доходя до землянок. А у этих в мешках по пустому котелку бренчали банки, сухари, сахар.

Старшина Герда потом рассказывал нам.

— Стоишь в толкучке на кухне, привались на мешок и ласково поглаживай рукой. Сильно не дави, перебирай сквозь материю содержимое пальцами. Нащупаешь банки с говядиной, так и засосёт всё внутри. У нас в полку пулемётчиков на работы не водили, из расположения под проволоку уйти было нельзя. На дороге стояли полковые из охраны. А если бежать кругом, то пока доберёшься, придёшь туда к шапочному разбору. Вот мы и клюнули на предложение Герды. Отойдёшь в сторонку из очереди, а у самого слюнки текут.

— И что ж, у старшины Герды были подручные?

— Нас было трое. Я, Герда и ещё один солдат. Иногда вцепишься обеими руками в мешок, а тебя за шиворот тянут сзади, выживают из очереди. Орут, дураки, ты, мол, здесь не стоял. Поогрызаешься для вида, ослабишь руки и вылетишь, как пробка. Внимание толпы в такие моменты приковано на кухне, на поваре-жулике. Несправедливо! Кто-то таскает в заплечном мешке дармовые продукты, а кто-то с пустым желудком всю ночь от этой мысли ворочается. \- Чем меньше есть солдат еды, тем легче встретит час беды! — сказал я. И добавил: "Где-то слышал или прочитал, сейчас не помню".\

— А у тебя, друг, беда от еды! — Мы солдатский паёк не трогаем! \Что его, то его! Он тебе и закурить не даст, не то что наши словяне\. Старшина говорил так, мы как вроде революционеры! Хотим несчастных освободить от гнёта, каким они придавлены со стороны спины пыльным мешком. Мы не трогаем солдатского пайка, как это делают жулики-интенданты. Мы готовы возмездие им воздать! Никто из нас не обижал пайковой едой простого солдата. Такой закон войны! Солдат тоже чувствует пустоту в желудке, как и все его собратья. А иначе нельзя. Имей солдат при себе запас продуктов, он тут же их съест. Впроголодь держать нашего брата полезно и нужно. Куда старшина, туда и они. Жисть впроголодь заставляет солдатиков шевелить мозгами и ногами.

— А что заставило вас обирать мешочников?

— Как что? Пропустишь сквозь зубы кухонную жижу, и такой появляется зверский аппетит, а тут перед тобой мешочник гремит консервами. Взял бы и расстрелял! Конечно! Нас можно судить за это. Но того, что было, теперь не вернёшь! Солдат чего боится? Что перед смертью не поел и будет мучаться, умирая впроголодь. Перед самой ей хорошо поесть досыта! Посмотрите кругом, кто ковыряет в зубах, а кто сплёвывает через зубы. От одного только вида солдатской похлёбки мурашки по спине ползут.

А брали мешки мы так. Из землянок на свет божий солдат выгоняют на работу несколько раз. Они толпой вылезают наружу, строятся, а потом по дороге, как стадо баранов, идут на разгрузку. Возвращались они табуном. Толкаются в проходе землянки, работают локтями, хотят поскорей место на нарах занять. Лежать было тесно. Умещались на боку. Укладывались торопливо, ворочались недолго, засыпали сразу и крепко. Все похожи друг на друга: грязные, мятые, небритые и нечёсаные. Солдаты были из нового набора. Старшины и сержанты солдат в лицо не знали. При выдаче пищи ротного старшину не интересовала фамилия. Они считали людей по пустым выставленным котелкам. Если число котелков со списком взвода совпадало, то старшина подавал команду: "Давай, наливай!". Варево разливалось быстро, повара на этом деле насобачились и руку набили быстро. Так что урвать с кухни лишнюю порцию не удавалось никому. Солдат стоял и глядел, когда над его котелком мелькнёт половник повара. Он по всплеску, на глаз, знал густоту своей порции. Нам оставалось одно — ждать вечера. Проще было в землянку затесаться с толпой пришедших с работы. Вместе с ними лезешь на нары и ложишься позади облюбованного. Когда все уснули, достаёшь бритву, делаешь надрез. На груди у тебя свой, приготовленный для перегрузки мешок. Перекладываешь банки в свой нагрудный, подымаешься и встаёшь. Люди, не просыпаясь, подвигаются на свободное пространство.

Выйти наружу было легко. Ночью частенько выбегали солдаты, если с вечера надуются чаю. Кипячёной воды в землянке хватало. \Для этой цели стояли термоса. Пей, сколько хошь! Воды никому не жалко. Промывай себе кишки и мозги!\ В одну и ту же землянку мы больше разу не заходили. Выбирали другую. Но вылазки давали немного. У нас появилась уверенность, что мы можем потрясти интендантов. Помните, я говорил, возмездие? Старшина Герда, как руководитель могучей кучки, пока мы шлялись, извлёк из своей головы новую идею, разработал крупного масштаба план. Доводку деталей плана и рекогносцировку объекта он взял на себя, а мы, как всегда, работали на подхвате. Тонкий стратег, изворотливый тактик, чуткий психолог, он вёл нас к великой цели. Он имел когда-то дело с воровским миром, занимался умственной работой и решением пространственных задач. Умственная работа не вызывала у него никаких затруднений. В душе он был артист и тонко играл в жизни, как на сцене.

"Братишки!" — так называл он нас, — "Что ж вы головы повесили, соколики мои, или выпить захотели, алкоголики?" — тянул он басом. Мы слушались и уважали его.

Откровенно, мы и побаивались его. Лишние слова он не бросал, скажет, и всё вроде на месте. Он никогда не кричал на нас, заботился, мог отдать нам все свои запасы, но только главное, что он держал в неприкосновенности, — это власть над нами. Я рассказываю всё начистоту!

— Ладно, я верю. Парамошкин-Парамошкин! Был ты исправный и храбрый солдат, а в кого ты превратился? Но ты не рассказал мне самого главного, про бочку со спиртом.

— Теперь про бочку! Старшина Герда в полку служил на вещевом складе. Он часто захаживал к нашему старшине, \там мы и познакомились\. Не помню, как это случилось, что он прибрал нас к своим рукам.

— Да, жалко мне тебя! — сказал я, — В полку ты был хорошим солдатом! Избаловался ты теперь на тёмных делишках, пропадёшь!

— Пропаду, товарищ Гвардии старший лейтенант!

— Так что, эпопея со спиртом — тоже ваших рук дело?

— Наше! Куда денешься? Я расскажу Вам всё по порядку. Дело это требовало исключительного чутья, непреклонной воли и предельного настроя. В таком деле одной прыткостью ничего не возьмёшь. Здесь нужен аналитический ум, полёт мысли и самообладание, как говорил нам старшина Герда. Тут нужна солидность властный голос, зычный и раскатистый. На простой налёт Герда не пошёл. Он решил взять со склада спирт и съестное на виду у охраны. Мы одни, без него, не потянули бы этой операции. Мы могли легко справиться с несколькими мешочниками и ротозеями, а тут стояла вооружённая охрана. Когда Герда изложил нам свой план, мы сразу поняли его талант и полёт мысли.

"Хватит мелочиться!" — сказал он нам — "Завтра пойдёте в разведку! Часовым на глаза не показываться! Физиономии свои не выпяливать напоказ! Будете ползать за проволокой, вроде как крохоборы!". Сам он установил пути подъезда и вынужденного отхода, места, где стояла охрана и щели, где во время бомбёжки прятались они. Немцы каждый день бомбили базу, от воя и взрыва бомб у часовых притупились мозги. Мы видели, как они прятались в укрытиях. Одного из нас старшина произвёл в сержанты, а сам нацепил знаки различия майора. Он носил офицерское обмундирование, шинель у него была сшита у полкового портного. Для этого случая он надел хромовые сапоги. Нужно было показаться у главных ворот, где стоял часовой, и были землянки. Старшина в чине майора играл роль начальника гарнизона, а я и сержант — свиту его охраны. Момент посещения склада был выбран самим старшиной. Немцы с утра налетели на базу. Складское начальство сбежало подальше в лес.

Когда кругом посыпались бомбы, мы вошли на территорию склада, нас было трое. Мы неожиданно появились перед часовым, сидевшим в щели. Майор напустил на себя ярость и свирепость и стал поносить сержанта и меня:

"Почему на складах не стоят часовые?" — орал майор, а осколки и куски земли летели над нами. "Слушаюсь, товарищ майор!" — отвечал сержант — "Будет исполнено!". "Люди охраны забились в щели, а вам, разгильдяям всё нипочём! Отдам всех под суд! Всех пересажаю! В пехоту на передовую отправлю!". Демонстрация перед часовым удалась. Часовой, разинув рот, глазел на майора. Осколки и земля долетали до нас. Мы вздрагивали и пригибались, а майор стоял, выпятив грудь, и их не замечал. Часовой тоже приседал раз от раза, он выглядывал и смотрел на усатого майора, а майор размахивал руками и грозился нас посадить. Через некоторое время мы удалились со склада. Отойдя немного, мы легли в канаву, чтобы перевести дух и перекурить. Я посмотрел на Герду, он был весьма вспотевший. "Пора!" — сказал он мне, и я побежал за лошадью, стоявшей в кустах в стороне от дороги. Я подогнал подводу, мы сели в неё — и прямо на склад. Первое, что сделал майор, теперь он набросился на часового. "Опять сидишь в яме!" Майор, ещё больше распаляясь, подошёл к часовому, взял у него винтовку и передал её мне. "Сержант, снимите с него ремень, арестованному не положено брюхо перепоясывать!" — и он объявил солдату трое суток аресту, а сержанту сказал, что он пойдёт под суд. "Отведёшь его на гарнизонную гауптвахту!" — качнув головой в сторону солдата, приказал он мне — "Передашь начальнику караула, что я трое суток дал! И не забудь взять расписку! Знаю я вас, проходимцев. Отпустишь дорогой, а потом вас ищи! Давай иди!". Мы вышли со склада, я повёл солдата по дороге. Пока мы медленно шли, над нами с рёвом проносились немецкие "Юнкерсы". Мы припадали к земли или вовсе ложились в придорожную канаву. Часовые, стоявшие по углам заграждения, не знаю, видели или нет спокойно выехавшую и нагруженную повозку. Мне было видно хорошо идущих за ней людей. Как только повозка исчезла из вида, я заорал на солдата: "Ложись! Самолёт прёт на нас!" Солдат прыгнул в канаву и уткнулся в землю лицом, а я бросил его ремень и винтовку и драпанул по кустам. Когда мы собрались у старшины Герды в землянке, вкатили бочку и внесли два ящика говяжьих консервов, часовые тревоги на складе не подняли. Кажется, всё обошлось благополучно. Мы уже ликовали и почёсывали пальцами под скулой, но Герда разочаровал нас: "Спирта ни грамма никому! Я же говорил, что нужно воздать велико благодарно тем потерпевшим братьям-словянам, у которых вы резали мешки".

Целых два дня мы принюхивались к заветной бочке и смотрели с завистью, как старшина наливал термоса. "Не только вам, но и мне нельзя до поры прикасаться к спирту. Нужно иметь выдержку!". Мы ничего не понимали. В каждой солдатской землянке стояли термоса с кипячёной водой. Начальство опасалось эпидемии кишечных заболеваний. Место в лесу было низкое, заболоченное и сильно загаженное. Доставкой кипячёной воды занимались повозочные. С вечера они получали кипяток, и солдаты на ночь гоняли чаи. К утру остывшая вода оставалась в термосах для питья. Лес был захламлён разными отбросами, солдатам запрещали черпать воду из луж.