Нравственные письма к луцилию

Луций Анней Сенека

 

Письмо 1

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Так и поступай, мой Луцилий! Отвоюй себя для себя самого, береги

и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря про-

ходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отби-

рают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех по-

теря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь на-

ибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую - на безделье, и

всю жизнь - не на те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто

ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умира-

ет с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а

большая часть ее у нас за плечами, - ведь сколько лет жизни минуло, все

принадлежат смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не

упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день - меньше будешь зави-

сеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и пром-

чится. (3) Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только вре-

мя, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто

хочет, тот и отнимает. Смертные же глупы: получив что-нибудь ничтожное,

дешевое и наверняка легко возместимое, они позволяют предъявлять себе

счет; а вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя

единственно времени и не возвратит даже знающий благодарность. (4) Быть

может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь

чистосердечно: как расточитель, тщательный в подсчетах, я знаю, сколько

растратил. Не могу сказать, что не теряю ничего, но сколько теряю, и по-

чему, и как, скажу и назову причины моей бедности. Дело со мною обстоит

так же, как с большинством тех, кто не через собственный порок дошел до

нищеты; все меня прощают, никто не помогает. (5) Ну так что ж? По-моему,

не беден тот, кому довольно и самого малого остатка. Но ты уж лучше бе-

реги свое достояние сейчас: ведь начать самое время! Как считали наши

предки поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да к тому же

остается там не только мало, но и самое скверное. Будь здоров.

 

Письмо II

 

Сенека приветствует Луцилия!

(1) И то, что ты мне писал, и то, что я слышал, внушает мне на твой

счет немалую надежду. Ты не странствуешь, не тревожишь себя переменою

мест. Ведь такие метания - признак больной души. Я думаю, первое доказа-

тельство спокойствия духа - способность жить оседло и оставаться с самим

собою. (2) Но взгляни: разве чтенье множества писателей и разнообразней-

ших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оста-

ваться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь

извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде - тот нигде. Кто

проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а

друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни С одним из ве-

ликих умов не освоится, а пробегает всё второпях и наспех. (3) Не прино-

сит пользы и ничего не дает телу пища, если ее извергают, едва прогло-

тивши. Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств. Не за-

рубцуется рана, если пробовать на ней разные снадобья. Не окрепнет рас-

тение, если часто его пересаживать. Даже самое полезное не приносит

пользы на лету. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Поэтому, если не

можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь - и до-

вольно. (4) "Но, - скажешь ты, - иногда мне хочется развернуть эту кни-

гу, иногда другую". - Отведывать от множества блюд - признак пресыщен-

ности, чрезмерное же разнообразие яств не питает, но портит желудок. По-

тому читай всегда признанных писателей, а если вздумается порой отв-

лечься на другое, возвращайся к оставленному. Каждый день запасай

что-нибудь против бедности, против смерти, против всякой другой напасти

и, пробежав многое, выбери одно, что можешь переварить сегодня. (5) Я и

сам так делаю: из многого прочитанного что-нибудь одно запоминаю. Сегод-

ня вот на что натолкнулся я у Эпикура (ведь я частенько перехожу в чужой

стан, не как перебежчик, а как лазутчик): (6) "Веселая бедность, - гово-

рит он, - вещь честная". Но какая же это бедность, если она веселая? Бе-

ден не тот, у кого мало что есть, а тот, кто хочет иметь больше. Разве

ему важно, сколько у него в ларях и в закромах, сколько он пасет и

сколько получает и сотню, если он зарится на чужое и считает не приобре-

тенное а то что надобно еще приобрести? Ты спросишь, каков предел бо-

гатства? Низший - иметь необходимое, высший - иметь столько, сколько с

тебя довольно. Будь здоров.

 

Письмо III

 

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Ты пишешь, что письма для передачи мне отдал другу, а потом пре-

дупреждаешь, чтобы не всем, тебя касающимся, я с ним делился, потому что

и сам ты не имеешь обыкновения делать так. Выходит, в одном письме ты и

признаешь, и не признаешь его своим другом. Ладно еще, если ты употребил

это слово как расхожее и назвал его "другом" так же, как всех соискате-

лей на выборах мы называем "доблестными мужами", или как встречного если

не можем припомнить его имени, приветствуем обращением "господин". (2)

Но если ты кого-нибудь считаешь другом и при этом не веришь ему, как са-

мому себе, значит, ты заблуждаешься и не ведаешь, что есть истинная

дружба. Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разбе-

рись в нем самом. Подружившись, доверяй, суди же до того, как подружил-

ся. Кто вопреки наставлению Феофраста судит, полюбив, вместо того, чтобы

любить, составив суждение", те путают, что должно делать раньше, что

позже. Долго думай, стоит ли становиться другом тому или этому, но ре-

шившись, принимай друга всей душой и говори с ним так же смело, как с

собою самим. (3) Живи так, чтобы и себе самому не приводилось призна-

ваться в чем-нибудь, чего нельзя доверить даже врагу. но раз есть вещи,

которые принято держать в тайне, делись лишь с другом всеми заботами,

всеми мыслями. Будешь считать его верным - верным и сделаешь. Нередко

учат обману тем, что обмана боятся, и подозрениями дают право быть веро-

ломным. Почему не могу я произнести те или иные слова в присутствии дру-

га? Почему мне не думать, что в его присутствии я все равно что наедине

с собой? (4) Одни первому встречному рассказывают о том, что можно пове-

дать только другу, и всякому, лишь бы он слушал, выкладывают все, что у

них накипело. Другом боязно, чтобы и самые близкие что-нибудь о них зна-

ли; эти, если бы могли, сами себе не доверяли бы, потому они и держат

все про себя. Делать не следует ни так, ни этак: ведь порок - и верить

всем, и никому не верить, только, я сказал бы, первый порок благороднее,

второй - безопаснее. (5) Точно так же порицанья заслуживают и те, что

всегда обеспокоены, и те, что всегда спокойны. Ведь и страсть к суете -

признак не деятельного, но мятущегося в постоянном возбуждении духа, и

привычка считать каждое движение тягостным - признак не безмятежности,

но изнеженности и распущенности. (6) Поэтому удержи в душе слова, кото-

рые вычитал я у Помпония: "Некоторые до того забились во тьму, что неяс-

но видят все освещенное". Все должно сочетаться: и любителю покоя нужно

действовать, и деятельному - побыть в покое. Спроси совета у природы:

она скажет тебе, что создала и день и ночь. Будь здоров.

 

Письмо IV

 

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Упорно продолжай то, что начал, и поспеши сколько можешь, чтобы

подольше наслаждаться совершенством и спокойствием твоей души. Есть нас-

лаждение и в том, чтобы совершенствовать ее, чтобы стремиться к спо-

койствию; но совсем иное наслаждение ты испытаешь, созерцая дух, свобод-

ный от порчи и безупречный. (2) Ты, верно, помнишь, какую радость испы-

тал ты, когда, сняв претексту, надел на себя мужскую тогу и был выведен

на форум? Еще большая: радость ждет тебя, когда ты избавишься от ребя-

ческого нрава и философия запишет тебя в число мужей. Ведь и до сей поры

остается при нас уже не ребяческий возраст, но, что гораздо опаснее, ре-

бячливость. И это - тем хуже, что нас чтут как стариков, хотя в нас жи-

вут пороки мальчишек, и не только мальчишек, но и младенцев; ведь мла-

денцы боятся вещей пустяшных, мальчишки - мнимых, а мы - и того и друго-

го. (3) Сделай шаг вперед - и ты поймешь, что многое не так страшно как

раз потому, что больше всего пугает. Никакое зло не велико, если оно

последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла ос-

таваться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не

иначе. - (4) "Нелегко, - скажешь ты, - добиться, чтобы дух презрел

жизнь". - Но разве ты не видишь, по каким ничтожным причинам от нее с

презреньем отказываются? Один повесился перед дверью любовницы, другой

бросился с крыши, чтобы не слышать больше, как бушует хозяин, третий,

пустившись в бега, вонзил себе клинок в живот, только чтобы его не вер-

нули. Так неужели, по-твоему, добродетели не под силу то, что делает

чрезмерный страх? Спокойная жизнь - не для тех, кто слишком много думает

о ее продлении, кто за великое благо считает пережить множество кон-

сульств (5) Каждый день размышляй об этом, чтобы ты мог равнодушно расс-

таться с жизнью, за которую многие цепляются и держатся, словно уносимые

потоком - за колючие кусты и острые камни. Большинство так и мечется

между страхом смерти и мученьями жизни; жалкие, они и жить не хотят, и

умереть не умеют. (6) Сделай же свою жизнь приятной, оставив всякую тре-

вогу о ней. Никакое благо не принесет радости обладателю, если он в душе

не готов его утратить, и всего безболезненней утратить то, о чем невоз-

можно жалеть, утратив. Поэтому укрепляй мужеством и закаляй свой дух

против того, что может произойти даже с самыми могущественными. (7)

Смертный приговор Помпею вынесли мальчишка и скопец, Крассу - жестокий и

наглый парфянин. Гай Цезарь приказал Лепиду подставить шею под меч три-

буна Декстра - и сам подставил ее под удар Хереи. Никто не был так высо-

ко вознесен фортуной, чтобы угрозы ее были меньше её попустительства. Не

верь затишью: в один миг море взволнуется и поглотит только что резвив-

шиеся корабли. (8) Подумай о том, что и разбойник и враг могут приста-

вить тебе меч к горлу. Но пусть не грозит тебе высокая власть - любой

раб волен распоряжаться твоей жизнью и смертью. Я скажу так: кто прези-

рает собственную жизнь, тот стал хозяином твоей. Вспомни пример тех, кто

погиб от домашних козней, извещенный или силой, или хитростью, - и ты

поймешь, что гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев. Так

какое тебе дело до могущества того, кого ты боишься, если то, чего ты

боишься, может сделать всякими? (9) Вот ты попал в руки врага, и он при-

казал вести тебя на смерть. Но ведь и так идешь ты к той же цели! Зачем

же ты обманываешь себя самого, будто лишь сейчас постиг то, что всегда с

тобой происходило? Говорю тебе: с часа твоего рождения идешь ты к смер-

ти. Об этом должны мы думать и помнить постоянно, если хотим безмятежно

дожидаться последнего часа, страх перед которым лишает нас покоя во все

остальные часы. (10) А чтобы мог я закончить письмо, - узнай, что приг-

лянулось мне сегодня (и это сорвано в чужих садах: "Бедность, сообразная

закону природы, - большое богатство". Знаешь ты, какие границы ставит

нам этот закон природы? Не терпеть ни жажды, ни голода, ни холода. А

чтобы прогнать голод и жажду, тебе нет нужды обивать надменные пороги,

терпеть хмурую спесь или оскорбительную приветливость, нет нужды пытать

счастье в море или идти следом за войском. То, чего требует природа,

доступно и достижимо, потеем мы лишь ради избытка. 11) Ради него изнаши-

ваем мы тогу, ради него старимся в палатках лагеря, ради него заносит

нас на чужие берега. А то, чего с нас довольно, у нас под рукой. Кому и

в бедности хорошо, тот богат. Будь здоров.

 

Письмо V

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Я радуюсь твоему упорству в занятиях и рвению, которое побуждает

тебя, забросив все, только о том и стараться, чтобы с каждым днем стано-

виться все лучше, и хвалю тебя за них. Будь и впредь так же упорен, -

тут я не только поощряю тебя, но и прошу. Об одном лишь хочу предупре-

дить тебя: не поступай подобно тем, кто желает не усовершенствоваться, а

только быть на виду, и не делай так, чтобы в одежде твоей или в образе

жизни что-нибудь бросалось в глаза. (2) Избегай появляться неприбранным,

с нестриженной головой и запущенной бородой, выставлять напоказ нена-

висть к серебру, стелить постель на голой земле, - словом, всего, что

делается ради извращенного удовлетворения собственного тщеславия. Ведь

само имя философии вызывает достаточно ненависти, даже если приверженцы

ее ведут себя скромно; что же будет, если мы начнем жить наперекор людс-

ким обычаям? Пусть изнутри мы будем иными во всем - снаружи мы не должны

отличаться от людей. (3) Пусть не будет блистательной тога - но и гряз-

ной тоже; пусть не для нас серебряная утварь с украшениями из литого зо-

лота - но не надо считать лишь отсутствие золота и серебра свиде-

тельством умеренности. Будем делать все, чтобы жить лучше, чем толпа, а

не наперекор толпе, иначе мы отпугнем от себя и обратим в бегство тех,

кого хотим исправить. Из страха, что придется подражать нам во всем, они

не пожелают подражать нам ни в чем - только этого мы и добьемся. (4)

Первое, что обещает дать философия, - это умение жить среди людей, бла-

гожелательность и общительность; но несходство с людьми не позволит нам

сдержать это обещание. Позаботимся же, чтобы то, чем мы хотим вызвать

восхищение, не вызывало смеха и неприязни. Ведь у нас нет другой цели,

как только жить в согласии с природой. Но противно природе изнурять свое

тело, ненавидеть легко доступную опрятность, предпочитая ей нечистоплот-

ность, избирать пищу не только дешевую, но и грубую и отвратительную.

(5) Только страсть к роскоши желает одного лишь изысканного, - но только

безумие избегает недорогого и общеупотребительного. Философия требует

умеренности - не пытки; а умеренность не должна быть непременно неопрят-

ной. Вот мера, которая мне по душе: пусть в нашей жизни сочетаются доб-

рые нравы с нравами большинства, пусть люди удивляются ей, но признают.

- (6) "Как же так? Неужто и мы будем поступать, как все прочие, и между

ними и нами не будет никакого различия?" - Будет, и очень большое. Пусть

тот, кто приглядится к нам ближе, знает, насколько отличаемся мы от тол-

пы. Пусть вошедший в наш дом дивится нам, а не нашей посуде. Велик тот

человек, кто глиняной утварью пользуется как серебряной, но не менее ве-

лик и тот, кто серебряной пользуется как глиняной. Слаб духом тот, кому

богатство не по силам.

(7) Но хочу и сегодня поделиться с тобой моим небольшим доходом: я

нашел у нашего Гекатона, что покончить со всеми желаниями полезно нам

для исцеления от страха. "Ты перестанешь бояться, - говорит он, - если и

надеяться перестанешь". Ты спросишь, как можно уравнивать столь разные

вещи. Но так оно и есть, мой Луцилий: хотя кажется, что между ними нет

ничего общего, на самом деле они связаны. Как одна цепь связывает стража

и пленного, так страх и надежда, столь несхожие между собой, приходят

заодно: вслед за надеждой является страх. (8) Я и не удивляюсь этому:

ведь оба они присущи душе неуверенной, тревожимой ожиданием будущего. А

главная причина надежды и страха - наше неуменье приноравливаться к нас-

тоящему и привычка засылать наши помыслы далеко вперед. Так предвиденье,

величайшее из данных человеку благ, оборачивается во зло. (9) Звери бе-

гут только при виде опасностей, а убежав от них, больше не испытывают

страха. Нас же мучит и будущее и прошедшее. Из наших благ многие нам

вредят: так память возвращает нас к пережитым мукам страха, а предви-

денье предвосхищает муки будущие. И никто не бывает несчастен только от

нынешних причин. Будь здоров.

 

Письмо VI

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Я понимаю, Луцилий, что не только меняюсь к лучшему, но и станов-

люсь другим человеком. Я не хочу сказать, будто во мне уже нечего пере-

делывать, да и не надеюсь на это. Как может больше не быть такого, что

надо было бы исправить, поубавить или приподнять? Ведь если душа видит

свои недостатки, которых прежде не знала, это свидетельствует, что она

обратилась к лучшему. Некоторых больных надо поздравлять и с тем, что

они почувствовали себя больными.

(2) Я хочу, чтобы эта так быстро совершающаяся во мне перемена пере-

далась и тебе: тогда я бы еще крепче поверил в нашу дружбу - истинную

дружбу, которой не расколют ни надежда, ни страх, ни корысть, такую, ко-

торую хранят до смерти, ради которой идут на смерть. (3) Я назову тебе

многих, кто лишен не друзей, но самой дружбы. Такого не может быть с те-

ми, чьи души объединяет общая воля и жажда честного. Как же иначе? Ведь

они знают, что тогда у них все общее, особенно невзгоды.

Ты и представить себе не можешь, насколько каждый день, как я заме-

чаю, движет меня вперед. - (4) "Но если ты что нашел и узнал его пользу

по опыту, поделись со мною!" - скажешь ты. - Да ведь я и сам хочу все

перелить в тебя и, что-нибудь выучив, радуюсь лишь потому, что смогу

учить. И никакое знание, пусть самое возвышенное и благотворное, но лишь

для меня одного, не даст мне удовольствия. Если бы мне подарили муд-

рость, но с одним условием: чтобы я держал ее при себе и не делился ею,

- я бы от нее отказался. Любое благо нам не на радость, если мы обладаем

им в одиночку.

(5) Пошлю я тебе и книги, а чтобы ты не тратил труда на поиски вещей

полезных, сделаю пометки, по которым ты сразу найдешь все, что я одобряю

и чем восхищаюсь. Но больше пользы, чем слова, принесли бы тебе живой

голос мудрецов и жизнь рядом с ними. Лучше прийти и видеть все на месте,

во-первых, потому, что люди верят больше глазам, чем ушам ', во-вторых,

потому, что долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров.

(6) Не стал бы Клеанф точным подобьем Зенона 2, если бы он только слышал

его. Но ведь он делил с ним жизнь, видел скрытое, наблюдал, живет ли Зе-

нон в согласии со своими правилами. И Платон, и Аристотель3, и весь сонм

мудрецов, которые потом разошлись в разные стороны, больше почерпнули из

нравов Сократа, чем из слов его. Метродора и Гермарха, и Полнена4 сдела-

ли великими людьми не уроки Эпикура, а жизнь с ним вместе. Впрочем, зову

я тебя не только ради той пользы, которую ты получишь, но и ради той,

которую принесешь; вдвоем мы больше дадим друг другу.

(7) Кстати, за мной ежедневный подарочек. Вот что понравилось мне

нынче у Гекатона: "Ты спросишь, чего я достиг? Стал самому себе другом!"

Достиг он немалого, ибо теперь никогда не останется одинок. И знай: та-

кой человек всем будет другом. Будь здоров.

 

Письмо VII

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Ты спрашиваешь, чего тебе следует больше всего избегать? Толпы?

Ведь к ней не подступиться без опасности! Признаюсь тебе в своей слабос-

ти: никогда не возвращаюсь я таким же, каким вышел. Что я успокоил, то

вновь приходит в волнение, что гнал от себя - возвращается. Как бывает с

больными, когда долгая слабость доводит их до того, что они и выйти не

могут без вреда для себя, так случается и с нами, чьи души выздоравлива-

ют после долгого недуга. (2) Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты

трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо зара-

зит, либо незаметно запачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опас-

ности. И нет ничего гибельней для добрых нравов, чем зрелища: ведь через

наслаждение еще легче подкрадываются к нам пороки. (3) Что я, по-твоему,

говорю? Возвращаюсь я более скупым, более честолюбивым, падким до роско-

ши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным: и все потому, что по-

был среди людей. Случайно попал я на полуденное представление ', надеясь

отдохнуть и ожидая игр и острот - того, на чем взгляд человека успокаи-

вается после вида человеческой крови. Какое там! Все прежнее было не бо-

ем, а сплошным милосердием, зато теперь - шутки в сторону - пошла насто-

ящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу

ничья рука не поднялась понапрасну. (4) И большинство предпочитает это

обычным парам и самым любимым бойцам!2 А почему бы и нет? Ведь нет ни

шлема, ни щита, чтобы отразить меч! Зачем доспехи? Зачем приемы? Все это

лишь оттягивает миг смерти. Утром люди отданы на растерзанье львам и

медведям, в полдень - зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех,

кто их убьет, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сражающихся

нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо, и так по-

куда не опустеет арена3. - (5) "Но он занимался разбоем, убил челове-

ка"4. - Кто убил, сам заслужил того же. Но ты, несчастный, за какую вину

должен смотреть на это? - "Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на

клинок? Почему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?" - Бичи

гонят их на меч, чтобы грудью, голой грудью встречали противники удар. В

представлении перерыв? Так пусть тем временем убивают людей, лишь бы

что-нибудь происходило.

Как вы не понимаете, что дурные примеры оборачиваются против тех, кто

их подает? Благодарите бессмертных богов за то, что вы учите жестокости

неспособного ей выучиться. (6) Дальше от народа пусть держится тот, в

ком душа еще не окрепла и не стала стойкой в добре: такой легко перехо-

дит на сторону большинства. Даже Сократ, Катои и Лелий5 отступились бы

от своих добродетелей посреди несхожей с ними толпы, а уж из нас, как ни

совершенствуем мы свою природу, ни один не устоит перед натиском со всех

сторон подступающих пороков. (7) Много зла приносит даже единственный

пример расточительности и скупости; изба лованный приятель и нас делает

слабыми и изнеженными, богатый сосед распаляет нашу жадность, лукавый

товарищ даже самого чистого и простодушного заразит своей ржавчиной. Что

же, по-твоему, будет с нашими нравами, если на них ополчился целый на-

род? Непременно ты или станешь ему подражать, или его возненавидишь. (8)

Между тем и того, и другого надо избегать: нельзя уподобляться злым от-

того, что их много, нельзя ненавидеть многих оттого, что им не уподобля-

ешься. Уходи в себя, насколько можешь; проводи время только с теми, кто

сделает тебя лучше, допускай к себе только тех, кого ты сам можешь сде-

лать лучше. И то и другое совершается взаимно, люди учатся, обучая. (9)

Значит, незачем тебе ради честолюбивого желанья выставлять напоказ свой

дар, выходить на середину толпы и читать ей вслух либо рассуждать перед

нею; по-моему, это стоило бы делать, будь твой товар ей по душе, а так

никто тебя не поймет. Может быть, один-два человека тебе и попадутся, но

и тех тебе придется образовывать и наставлять, чтобы они тебя поняли. -

"Но чего ради я учился?" - Нечего бояться, что труд твой пропал даром:

ты учился ради себя самого.

(10) Но я-то не ради себя одного учился сегодня и потому сообщу тебе,

какие мне попались три замечательных изречения - все почти что об одном

и том же. Первое пусть погасит долг в атом письме, два других прими в

уплату вперед. Демокрит пишет: "Для меня один человек - что целый народ,

а народ - что один человек". (11) И тот. кто на вопрос, зачем он с таким

усердием занимается искусством, которое дойдет лишь до немногих, отве-

чал: "Довольно с меня и немногих, довольно с меня и одного, довольно с

меня и ни одного", - сказал тоже очень хорошо, кто бы он ни был6 (на

этот счет есть разные мнения). Превосходно и третье изречение - Эпикура,

писавшего одному из своих товарищей по ученым занятиям: "Это я говорю

для тебя, а не для толпы: ведь каждый из нас для другого стоит битком

набитого театра". (12) Вот что, мой Луцилий, нужно сберечь в душе, чтобы

пренебречь удовольствием, доставляемым похвалами большинства. Многие те-

бя одобряют. Так есть ли у тебя причины быть довольным собой, если мно-

гим ты понятен? Вовнутрь должны быть обращены твои достоинства! Будь

здоров.

 

 

Письмо VIII

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) "Ты приказываешь мне избегать толпы, - пишешь ты, - уединиться и

довольствоваться собственной совестью. А как же ваши наставления, пове-

левающие трудиться до самой смерти?" - Но то, к чему я тебя склоняю -

скрыться и запереть двери, - я сам сделал, чтобы многим принести пользу.

Ни одного дня я не теряю в праздности, даже часть ночи отдаю занятиям. Я

не иду спать, освободившись: нет, сон одолевает меня, а я сижу, уставив-

шись в свою работу усталыми от бодрствования, слипающимися глазами. (2)

Я удалился не только от людей, но и от дел, прежде всего - моих

собственных, и занялся делами потомков. Для них я записываю то, что мо-

жет помочь им. Как составляют полезные лекарства, так я заношу на листы

спасительные наставления, в целительности которых я убедился на

собственных ранах: хотя мои язвы не закрылись совсем, но расползаться

вширь перестали. (3) Я указываю другим тот правильный путь, который сам

нашел так поздно, устав от блужданий. Я кричу: "Избегайте всего, что лю-

бит толпа, что подбросил вам случай! С подозрением и страхом останови-

тесь перед всяким случайным благом! Ведь и рыбы, и звери ловятся на при-

манку сладкой надежды! Вы думаете, это дары фортуны? Нет, это ее козни.

Кто из вас хочет прожить жизнь насколько возможно безопаснее, тот пусть

бежит от этих вымазанных птичьим клеем благодеяний, обманывающих нас,

несчастных, еще и тем, что мы, возомнив, будто добыча наша, сами стано-

вимся добычей. Погоня за ними ведет в пропасть. (4) Исход высоко вознес-

шейся жизни один - паденье. К тому же нельзя и сопротивляться, когда

счастье начинает водить нас вкривь и вкось. Или уж плыть прямо, или ра-

зом ко дну! Но фортуна не сбивает с пути - она опрокидывает и кидает на

скалы.

(5) Угождайте же телу лишь настолько, насколько нужно для поддержания

его крепости, и такой образ жизни считайте единственно здоровым и целеб-

ным. Держите тело в строгости, чтобы оно не перестало повиноваться душе:

пусть пища лишь утоляет голод, питье - жажду, пусть одежда защищает тело

от холода, а жилище - от всего ему грозящего. А возведено ли жилище из

дерна или из пестрого заморского камня, разницы нет: знайте, под соло-

менной кровлей человеку не хуже, чем под золотой. Презирайте все, что

ненужный труд создает ради украшения или напоказ. Помните: ничто, кроме

души, недостойно восхищения, а для великой души все меньше нее".

(6) И когда я беседую так с самим собою, беседую с потомками, неуже-

ли, по-твоему, я приношу меньше пользы, чем отправляясь в суд ходатаем,

или припечатывая перстнем таблички с завещанием, или в сенате1 отдавая

руку и голос соискателю должности? Поверь мне, кто кажется бездельником,

тот занят самыми важными делами, и божественными и человеческими вместе.

(7) Однако пора кончать и, по моему правилу, чем-нибудь расквитаться с

тобой и в этом письме. Уплачу я не из собственных запасов; я до сих пор

все просматриваю Эпикура и сегодня вычитал у него такие слова: "Стань

рабом философии, чтобы добыть подлинную свободу". И если ты предался и

подчинился ей, твое дело не будет откладываться со дня на день: сразу же

ты получишь вольную. Потому что само рабство у философии есть свобода.

(8) Может статься, ты спросишь меня, отчего я беру столь много прекрас-

ных изречений у Эпикура, а не у наших. Но почему ты думаешь, что подоб-

ные слова принадлежат одному Эпикуру, а не всем людям? Ведь как много

поэты говорят такого, что или сказано, или должно быть сказано философа-

ми! Я не беру ни трагедии, ни нашей тогаты2, которая тоже не лишена

серьезности и стоит посре дине между трагедией и комедией; но и в мимах

столько есть красноречивых строк! Сколько стихов Публилия3 надо бы про-

износить не обутым в сандалии, но выступающим на котурнах!4 (9) Я приве-

ду один его стих, имеющий касательство к философии, и как раз к той ее

части, которой мы только что занимались; в нем поэт утверждает, что слу-

чайно доставшееся нельзя считать своим:

 

Чужое, что по вашему хотенью вдруг Свалилось нам.

(10) Но ты, я помню, говорил другой стих, намного лучше и короче:

Не наше то, что нам дано фортуною.

 

А это твое изречение (я не пропущу и его) даже еще лучше:

 

Все, что дано нам, может быть и отнято.

 

Но этого я не зачту в погашение долга: я лишь отдал тебе твое же Будь

здоров.

 

 

Письмо IX

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Ты хочешь знать, справедливо ли Эпикур в одном из писем порицал

тех, кто утверждает, будто мудрецу никто, кроме него самого, не нужен и

потому ничьей дружбы не требуется. Этот упрек Эпикур бросает Стильпону1

и тем, кто думает, что высшее благо - когда душа ничего не терпит. (2)

Впрочем, мы неизбежно впадаем в двусмысленность, если для краткости пе-

реводим слово awa&eia2, прибегая к слову "терпеть". Ведь можно подумать,

будто смысл тут противоположен тому, что мы имеем в виду. Мы хотели ска-

зать: "душа, которой безразлична любая боль", а понять можно так: "душа,

которая не может вытерпеть никакой боли". Погляди же сам, не лучше ли

будет сказать "неуязвимая душа" или "душа, недоступная для любого стра-

дания"? (3) В том и разница между ними и нами: наш мудрец побеждает все

неприятное, но чувствует его, а их мудрец даже и не чувствует. Общее же

и у нас и у них вот что: мудрому никто, кроме него самого, не нужен. Но

хоть с него и довольно самого себя, ему все же хочется иметь и друга, и

соседа, и товарища. (4) Сам посуди, до какой степени довольствуется сам

собой тот, кто порой довольствуется и частью самого себя. Если болезнь

или враг лишат его руки, если случай отнимет у него глаз3, мудрецу хва-

тает того, что осталось, он и с искалеченным телом будет так же весел,

как был до увечий. Но хоть он и не тоскует о потерянном, однако предпо-

чел бы обойтись без потерь. (5) Так же точно никто, кроме него самого,

не нужен мудрецу не потому, что он хочет жить без друзей, а потому, что

может. Говоря "может", я имею в виду вот что: со спокойной душой перене-

сет он потерю. Ведь без друзей он не останется никогда, и в его власти

решать, сколь быстро найти замену. Фидий, если бы потерял статую, сразу

сделал бы другую. Так же и он - мастер завязывать дружбу - заместил бы

утраченного друга новым. (6) Ты спросишь, как можно быстро приобрести

чью-нибудь дружбу; я отвечу, если мы договоримся, что я сейчас отдам те-

бе долг и по этому письму мы будем в расчете. Гекатон говорит: "Я укажу

приворотное средство без всяких снадобий, без трав, без заклинаний зна-

харки. Если хочешь, чтоб тебя любили, - люби". Не только старая, испы-

танная дружба приносит нам великое наслаждение, но и начало новой,

только лишь приобретаемой. (7) Между приобретшим друга и приобретающим

его та же разница, что между жнецом и сеятелем. Философ Аттал4 не раз

говорил, что приятнее добиваться дружбы, чем добиться ее, как художнику

приятнее писать картину, чем ее окончить. Кто занимается своим произве-

дением с душевным беспокойством, тот в самом занятии находит великую ус-

ладу. Выпуская из рук законченное произведение, он уже не будет так нас-

лаждаться: теперь он радуется плодам своего искусства, а пока он писал,

его радовало само искусство. Отрочество наших детей щедрее плодами, но

их младенчество нам милее.

(8) Но вернемся к нашему предмету. Пусть мудрому никто, кроме него

самого, не нужен, он все-таки желает иметь друга, хотя бы ради дея-

тельной дружбы, чтобы не оставалась праздной столь великая добродетель,

и не ради того, чтобы, как говорит Эпикур в том же письме, "было кому

ухаживать за ним в болезни, помогать в оковах или в нужде", но чтобы са-

мому было за кем ухаживать в болезни, кого вызволять из-под вражеской

стражи. Плохи мысли того, кто подружился, видя лишь самого себя; как он

начал, так и кончит. Кто завел друга, чтобы тот выручал из цепей, тот

покинет его, едва загремят оковы. (9) Таковы дружеские союзы, которые

народ называет временными. С кем мы сошлись ради пользы, мил нам, лишь

покуда полезен. Вот почему вокруг того, чьи дела процветают, - толпа

друзей, а вокруг потерпевших крушение - пустыня. Друзья бегут оттуда,

где испытывается дружба. Вот почему видим мы так много постыдных приме-

ров, когда одни из страха бросают друзей, другие из страха предают их.

Каково начало, таков конец, иначе и быть не может. Кто подружился ради

выгоды, тому будет дорога награда за измену дружбе, коль скоро и в ней

было дорого ему что-нибудь, кроме нее самой. (10) Для чего приобретаю я

друга? Чтобы было за кого умереть, за кем пойти в изгнанье, за чью жизнь

бороться и отдать жизнь. А дружба, о которой ты пишешь, та, что заключа-

ется ради корысти и смотрит, что можно выгадать, - это не дружба, а

сделка. (11) Нет сомнения, страсть влюбленных имеет с дружбой нечто об-

щее, ее можно бы даже назвать безрассудной дружбой. Но разве любит

кто-нибудь ради прибыли? Ради честолюбия и славы? Любовь сама по себе,

пренебрегая всем остальным, зажигает души вожделением к красоте, не чуж-

дым надежды на ответную нежность. Как же так? Неужели причина более

честная родит постыдную страсть? - (12) Ты возразишь мне: "Не о том сей-

час речь, надо ли искать дружбы ради нее самой или ради иной цели". -

Наоборот, как раз это и надобно доказать5. Ведь если надо искать ее ради

нее самой, значит, и тот, кто ни в ком, кроме себя, не нуждается, может

искать ее. - "Как же он будет ее искать?" - Как ищут самое прекрасное,

не прельщаясь прибылью, не боясь переменчивости фортуны. Кто заводит

друзей на всякий случай,тот лишает дружбу ее величия.

(13) Мудрому никто, кроме него самого, не нужен. Многие, Луцилий,

толкуют эту мысль превратно: изгоняют мудреца отовсюду и заставляют его

замкнуться в своей скорлупе. Между тем следует разобраться, много ли

обещает это изречение и что обещает. Мудрому довольно самого себя для

того, чтобы жить блаженно, а не для того, чтобы жить. Для жизни ему мно-

гое потребно, а для блаженства только высокий и здоровый дух, презираю-

щий фортуну. (14) Я хочу сослаться на Хрисиппа6, какое он принимает раз-

деление7. Он говорит, что мудрец ни в чем не терпит нужды, хотя потребно

ему многое, глупому же ничего не требуется, потому что он ничем не умеет

пользоваться, зато нужду он терпит во всем. Мудрецу нужны и руки, и гла-

за, и еще многое, без чего не обойтись в повседневной жизни, а нужды он

не терпит ни в чем. Ведь нужда - это необходимость, а для мудрого необ-

ходимости нет. (15) Значит, хотя мудрец и довольствуется самим собой, в

друзьях он все же имеет потребность и хочет иметь их как можно больше,

но не для блаженной жизни, - ведь жить блаженно может он и без друзей.

Высшее благо не ищет орудий вовне: оно создастся дома и возникает только

само из себя. Если же хоть какая-то часть его заимствуется извне, оно

уже зависит от фортуны. - (16) "А как будет жить мудрец, если он, взятый

под стражу, переселенный на чужбину, замешкавшийся в долгом плавании,

выброшенный на пустынный берег, останется без друзей?" - Как Юпитер в ту

пору, когда мир расточится8, боги сольются воедино, природа замрет в не-

подвижности, а сам он успокоится, предавшись думам. Нечто подобное дела-

ет и мудрый: он замыкается в себе, остается с самим собой. (17) Покуда,

однако, он может вершить дела по своему усмотрению, он, хоть ни в ком,

кроме себя, не нуждается, берет жену, хоть ни в ком не нуждается, родит

детей, хоть ни в ком не нуждается, не станет жить, если придется жить,

не видя ни единого человека. К дружбе влечет его не собственная польза,

а естественная тяга. Ведь от роду заложено в нас влечение ко многим ве-

щам, в их числе и к дружбе. Подобно тому как всем ненавистно одиночест-

во, подобно тому как стремление жить сообща естественно объединяет чело-

века с человеком, так есть и здесь некое побуждение, заставляющее нас

стремиться к дружбе. (18) Но, хоть мудрец и любит как никто друзей, хотя

он ставит их наравне с собой, а часто и выше себя, - все же он будет ве-

рить, что все его благо в нем самом, и повторит слова Стильпона, того

.самого, на которого нападает в письме Эпикур. Когда родной город

Стильпона был захвачен, когда он потерял жену, потерял детей, а сам вы-

шел из охватившего все пожара один, но по-прежнему блаженный, Деметрий,

прозванный из-за множества уничтоженных им городов Полиоркетом9, спросил

его, потерял ли Стильпон что-нибудь, и тот ответил: "Все мое благо со

мною!" (19) Вот человек смелый и решительный! Он победил даже победивше-

го врага. Он сказал: "Я ничего не потерял", - и заставил того сомне-

ваться в собственной победе. "Все мое со мной" - со мной справедливость,

добродетель4, разумность, сама способность не считать благом то, что

можно отнять. Мы дивимся животным, которые могут пройти сквозь огонь без

вреда для тела; но насколько удивительнее этот человек, который прошел

сквозь вооруженный строй, огонь и развалины без ущерба и вреда для себя!

Видишь, насколько легче победить целый народ, чем одного человека? Его

речь - это речь стоика, который тоже проносит свое благо нетронутым че-

рез сожженные города. Ведь никто, кроме него самого, ему не нужен, - та-

ковы для него пределы счастья. (20) А чтоб ты не думал, будто мы одни

бросаемся высокими словами, - знай, что и сам упрекавший Стильпона Эпи-

кур написал сходное изречение, которое ты и соблаговоли принять, хотя

сегодняшний мой долг уже погашен. "Кому не кажется верхом изобилия то,

что есть, тот останется бедняком, даже сделавшись хозяином всего мира".

Или же так, если, по-твоему, это звучит лучше (ведь сохранять верность

надо не словам, а мыслям):

"Кто не считает себя блаженней всех, тот несчастен, даже если повеле-

вает миром". (21) Знай, что мысли эти принадлежат всем и, значит, подс-

казаны природой, так что их же ты найдешь и у комического поэта:

 

Несчастен, кто счастливым не сочтет себя."

 

Имеет ли значение, как тебе живется, если ты полагаешь, что плохо? -

(22) "Так что же, - спросишь ты, - если объявит себя блаженным и бес-

честно разбогатевший, и хозяин сотен рабов, рабствующий у тысячи хозяев,

значит, он и станет блаженным по собственному приговору?" - Нет, важно

не то, что он говорит, а что чувствует, и не то, что чувствует сегодня,

а то, что всегда. Потому тебе нет причины бояться, что столь великое

благо достанется и на долю недостойных. Только мудрому по душе то, что

есть, глупость же постоянно страдает, гнушаясь тем, что имеет. Будь здо-

ров.

 

Письмо Х

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Так оно и есть, я не меняю своего мнения: избегай толпы, избегай

немногих, избегай даже одного. Нет никого, с кем я хотел бы видеть тебя

вместе. Убедись же воочию, как высоко я сужу о тебе, если отваживаюсь

доверить тебя тебе самому. Говорят, Кратет', слушатель того самого

Стильпона, о котором я упомянул в предыдущем письме, увидал однажды гу-

ляющего в одиночку юнца и спросил его, что он тут делает один. - "Разго-

вариваю с самим собой", - был ответ. На это Кратет сказал: "Будь осторо-

жен, прошу тебя, и гляди как следует: ведь твой собеседник - дурной че-

ловек!" (2) Обычно мы стережем тех, кто в горе или в страхе, чтобы не

дать им использовать во зло свое одиночество. Да и никого из людей нера-

зумных не следует предоставлять самим себе: тут-то и обуревают их дурные

замыслы, тут и готовят они опасности себе и другим, тут к ним и приходят

чередой постыдные вожделения. Тут-то все, что стыд и страх заставляли

скрывать, выносится на поверхность души, тут-то она и оттачивает дер-

зость, подхлестывает похоть, горячит гневливость. Есть у одиночества од-

но преимущество: возможность никому ничего не открывать и не бояться об-

личителя; но это и губит глупого, ибо он выдает сам себя.

Вот видишь, как я надеюсь на тебя, вернее, как я за тебя ручаюсь (по-

тому что "надеждой" зовется благо, которое либо будет, либо нет): лучше-

го товарища, чем ты сам, я для тебя не нахожу. (3) Я возвращаюсь памятью

к тем полным силы словам, которые ты произносил с таким благородством.

Тогда я поздравил себя и сказал: "Эти слова не просто слетели с языка, -

у них есть прочное основание. Этот человек - не один из многих, он стре-

мится к спасению". (4) Так и говори, так и живи. Смотри только, чтобы

ничто тебя не поработило. Прежние твои моления предоставь воле богов, а

сам моли их заново и о другом: о ясности разума и здоровье душевном, а

потом только - телесном. Почему бы тебе не молить об этом почаще? Смело

проси бога: ничего чужого ты у него не просишь.

(5) Но хочу, как у нас заведено, послать тебе с этим письмом не-

большой подарок. Правдивые слова нашел я у Афинодора2: "Знай, что тогда

ты будешь свободен от всех вожделений, когда тебе придется молить богов

лишь о том, о чем можно молить во всеуслышанье"3. А ведь до чего люди

безумны! Шепотом возносят они богам постыднейшие мольбы, чуть кто приб-

лизит ухо - смолкают, но богу рассказывают то, что скрывают от людей.

Так смотри, чтобы это наставление нельзя было с пользой прочесть и тебе:

живи с людьми так, будто на тебя смотрит бог, говори с богом так, будто

тебя слушают люди. Будь здоров.

 

Письмо XI

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Со мною беседовал твой друг, юноша с хорошими задатками; какова

его душа, каков ум, каковы успехи - все стало мне ясно, чуть он загово-

рил. Каким он показал себя с первой пробы, таким и останется: ведь он

говорил без подготовки, застигнутый врасплох. И даже собравшись с мысля-

ми, он едва мог преодолеть застенчивость (а это хороший признак в моло-

дом человеке), - до того он залился краской'. Я подозреваю, что это ос-

танется при нем и тогда, когда он, окрепнув и избавившись от всех поро-

ков, достигнет мудрости. Никакая мудрость не устраняет природных изъянов

тела или души2: что заложено в нас рождением, то можно смягчить, но не

победить искусством. (2) Некоторых, даже очень стойких людей при виде

толпы народа бросает в пот, как будто они устали или страдают от зноя: у

некоторых, когда им предстоит выступать с речью, дрожат колени, у других

стучат зубы, заплетается язык, губы слипаются. Тут не поможет ни выучка,

ни привычка, тут природа являет свою силу, через этот изъян напоминая о

себе самым здоровым и крепким.

(3) К числу таких изъянов, я знаю, принадлежит и краска, вдруг зали-

вающая лицо даже самым степенным людям. Чаще всего это бывает у юношей,

- у них и жар сильнее, и кожа на лице тоньше; но не избавлены от такого

изъяна и пожилые, и старые. Некоторых больше всего и надо опасаться,

когда они покраснеют: тут-то их и покидает всякий стыд.

(4) Сулла был особенно жесток тогда, когда к лицу его приливала

кровь. Никто так легко не менялся в лице, как Помпеи, который непременно

краснел на людях, особенно во время сходок. Я помню, как Фабиан3, когда

его привели в сенат свидетелем, покраснел, и этот румянец стыда чудо как

его красил. (5) Причина этому - не слабость духа, а новизна, которая

хоть и не пугает, но волнует неопытных и к тому же легко краснеющих

из-за природной предрасположенности тела. Ведь если у одних кровь спо-

койная, то у других она горячая и подвижная и тотчас бросается в лицо.

(6) От этого, повторяю, не избавит никакая мудрость: иначе, если б она

могла искоренять любые изъяны, ей была бы подвластна сама природа. Что

заложено в нас рожденьем и строением тела, останется, как бы долго и

упорно ни совершенствовался наш дух. И помешать этим вещам так же невоз-

можно, как и вызвать их насильно. (7) Актеры на подмостках, когда подра-

жают страстям, когда хотят изобразить страх или трепет либо представить

грусть, подражают лишь некоторым признакам смущения: опускают голову,

говорят тихим голосом, смотрят в землю с понурым видом, а вот покраснеть

не могут, потому что румянец нельзя ни подавить, ни заставить появиться.

Тут мудрость ничего не сулит, ничем не поможет: такие вещи никому не

подвластны - без приказа приходят, без приказа исчезают.

(8) Но письмо это уже просит завершения. Получи от меня нечто полез-

ное и целительное и навсегда сохрани в душе: "Следует выбрать кого-ни-

будь из людей добра4 и всегда иметь его перед глазами, - чтобы жить так,

словно он смотрит на нас, и так поступать, словно он видит нас". (9)

Этому, мой Луцилий, учит Эпикур. Он дал нам охранителя и провожатого - и

правильно сделал. Многих грехов удалось бы избегнуть, будь при нас, го-

товых согрешить, свидетель. Пусть душа найдет кого-нибудь, к кому бы она

испытывала почтение, чей пример помогал бы ей очищать самые глубокие

тайники. Счастлив тот, кто, присутствуя лишь в мыслях другого, исправит

его! Счастлив и тот, кто может так чтить другого, что даже память о нем

служит образцом для совершенствования! Кто может так чтить другого, тот

сам вскоре внушит почтение. (10) Выбери же себе Катона, а если он пока-

жется тебе слишком суровым, выбери мужа не столь непреклонного - Лелия.

Выбери того, чья жизнь и речь, и даже лицо, в котором отражается душа,

тебе приятны; и пусть он всегда будет у тебя перед глазами, либо как

хранитель, либо как при мер. Нам нужен, я повторяю, кто-нибудь, по чьему

образцу складывался бы наш нрав. Ведь криво проведенную черту исправишь

только по линейке. Будь здоров.

 

Письмо XII

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Куда я ни оглянусь - всюду вижу свидетельства моей старости, При-

ехал я в свою загородную и стал жаловаться, что дорого обходится ветхая

постройка, а управляющий отвечает мне, что тут виною не его небрежность

- он делает все, да усадьба стара. Усадьба эта выросла под моими руками;

что же меня ждет, если до того искрошились камни - мои ровесники? (2) В

сердцах я ухватился за первый попавшийся повод разбранить его: "А об

этих платанах явно никто не заботился: на них и листвы нет, и сучья та-

кие высохшие и узловатые, и стволы такие жалкие и облезлые! Не было бы

этого, если бы кто-нибудь их окапывал и поливал!" - Он же клянется моим

гением', что все делает, ухаживает за ними, ничего не упуская, - но де-

ревья-то старые! А платаны эти, между нами говоря, сажал я сам, я видел

на них первый лист. (3) Поворачиваюсь к дверям. "А это кто, - спрашиваю,

- такой дряхлый? Правильно сделали, что поместили его в сенях: ведь он

уже смотрит за двери. Откуда ты его взял? Какая тебе радость выносить

чужого мертвеца?" А тот в ответ: "Ты что, не узнал меня? Ведь я - Фели-

цион, это мне ты всегда дарил кукол на сатурналии; я сын управляющего

Филосита, твой любимец". - "Ясное дело, - говорю я, - он бредит! Это

он-то еще малышом стал моим любимцем? Впрочем, очень может быть: ведь у

него как раз выпадают зубы".

(4) Вот чем обязан я своей загородной: куда бы ни оглянулся, - все

показывало мне, как я стар. Что ж, встретим старость с распростертыми

объятиями: ведь она полна наслаждений, если знать, как ею пользоваться.

Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего,

когда кончается детство. Любителям выпить милее всего последняя чаша, от

которой они идут ко дну, которая довершает опьянение. (5) Всякое наслаж-

денье свой самый отрадный миг приберегает под конец. И возраст самый

приятный тот, что идет под уклон, но еще не катится в пропасть. Да и

тот, что стоит у последней черты, не лишен, по-моему, своих наслаждений,

- либо же все наслажденья заменяет отсутствие нужды в них. Как сладко

утомить все свои вожделенья и отбросить их! (6) Ты возразишь мне: "Тя-

гостно видеть смерть перед глазами". Но, во-первых, она должна быть пе-

ред глазами и у старика, и у юноши - ведь вызывают нас не по возрастному

списку. Во-вторых, нет стариков столь дряхлых, чтобы им зазорно было на-

деяться на лишний день. Каждый день - это ступень жизни, весь наш век

разделен на части и состоит из кругов, меньших и больших, охватывающих

меньшие. Один из них обнимает все прочие - он тянется от дня рождения до

дня смерти; еще один выделяет годы отрочества; есть и такой, что заклю-

чает в себе наше детство; есть, наконец, просто год с его четырьмя вре-

менами; годовые круги, умножаясь, составляют жизнь. Месяц очерчен

меньшей окружностью, теснее всех круг одного дня, но и тот идет от нача-

ла к концу, от восхода к закату. (7) Поэтому Гераклит, получивший проз-

вище из-за темного смысла своих речей2, говорит:

"Один день равен всякому другому". Каждый понимает это на свой лад.

Один говорит, что дни равны по числу часов, и не лжет: ведь коль скоро

день - это двадцать четыре часа, то все дни непременно равны между со-

бой, так как к ночи прибавляется столько часов, на сколько убывает день.

Другой говорит, что любой день равен всем прочим по сходству: в самом

протяженном времени нет ничего такого, чего нельзя найти в одних сутках,

то есть ничего, кроме дня и ночи, которые оно в череде обращений мира

множит, но не изменяет, разве что делает день короче, ночь длиннее или

наоборот. (8) Потому каждый день нужно проводить так, словно он замыкает

строй, завершает число дней нашей жизни. Когда Пакувий3, присвоивший Си-

рию, пировал и пьянствовал, справляя по самому себе поминки, его уносили

от стола в спальню под рукоплескания его любовников, певших под музыку:

,8e(3i(i)'rai, рвВютсч. - Он прожил жизнь (греч.). И каждый день он уст-

раивал себе такой вынос. (9) Мы же то, что он делал от нечистой совести,

должны делать с чистой душой и, отправляясь ко сну, говорить весело и

радостно:

 

Прожита жизнь, и пройден весь путь, что судьбой мне отмерен.4

 

А если бог подарит нам и завтрашний день, примем его с радостью.

Счастливей всех тот, кто без тревоги ждет завтрашнего дня: он уверен,

что принадлежит сам себе. Кто сказал "прожита жизнь", тот каждое утро

просыпается с прибылью.

(10) Но пора уже кончать письмо. Ты спросишь: "Неужели оно придет ко

мне без подарка?" Не бойся: что-нибудь оно да' принесет. Нет, как мог я

так сказать? Не что-нибудь, а много! Ведь что лучше изречения, которое я

ему вручаю для передачи тебе: "Жить в нужде плохо, но только нет нужды

жить в нужде". А почему нет нужды? Потому что к свободе повсюду открыты

дороги, короткие и легкие. Поблагодарим бога за то, что никто не может

навязать нам жизнь и мы в силах посрамить нужду. - (11) Ты возразишь

мне: "Это слова Эпикура; на что тебе чужое?" - Что истинно, то мое. Я не

устану потчевать тебя Эпикуром, и пусть знают все, кто слепо твердит его

слова и ценит их не за то, что в них сказано, а за то, кем они сказаны:

лучшее принадлежит всем. Будь здоров.

 

Письмо XIII

 

Сенека приветствует Луцилия!

 

(1) Я знаю, что у тебя довольно мужества. Ведь и не вооружившись еще

спасительными наставлениями, побеждающими все невзгоды, тм уже рассчиты-

вал на себя в борьбе с судьбой - и тем более после того, как схватился с

нею вплотную и испытал свою мощь, на которую нельзя полагаться наверня-

ка, покуда не появилось отовсюду множество трудностей, а порой и покуда

они не подступили совсем близко. На них испытывается подлинное мужество,

которое не потерпит чужого произвола, они проверяют его огнем. (2) Не

знавший синяков атлет не может идти в бой с отвагою. Только тот, кто ви-

дал свою кровь, чьи зубы трещали под кулаком, кто, получив подножку,

всем телом выдерживал тяжесть противника, кто, упав, не падал духом и,

опрокинутый, всякий раз вставал еще более непреклонным, - только тот,

вступая в бой, не расстается с надеждой. (3) Так вот, чтобы продолжить

это сравнение: часто фортуна подминала тебя, но ты не сдавался, а вска-

кивал с еще большим пылом и стоял твердо, потому что доблесть сама по

себе возрастает, если ей бросают вызов. Однако, если тебе угодно, прими

от меня помощь, которая может укрепить тебя.

(4) Не столь многое мучит нас, сколь многое пугает, и воображение,

мой Луцилий, доставляет нам больше страданий, чем действительность. Я

говорю с тобою не на языке стоиков, а по-своему, намного мягче. Мы ведь

утверждаем, что все исторгающее у нас вопли и стоны ничтожно и достойно

презрения. Но оставим эти громкие, хотя, клянусь богами, и справедливые,

слова. Я учу тебя только не быть несчастным прежде времени, когда то,

чего ты с тревогой ждешь сейчас же, может и вовсе не наступить и уж на-

верняка не наступило. (5) Многое мучит нас больше, чем нужно, многое -

прежде, чем нужно, многое - вопреки тому, что мучиться им вовсе не нуж-

но. Мы либо сами увеличиваем свои страданья, либо выдумываем их, либо

предвосхищаем. Первое мы сейчас разбирать не будем: дело это спорное,

тяжба только началась. То, что я назову легким, ты - наперекор мне - на-

зовешь мучительным. Я знаю таких, которые смеются под бичами, "и таких,

которые стонут от оплеухи. Позже мы увидим, в том ли дело, что сами вещи

эти сильны, или в том, что мы слабы. (6) Обещай мне одно: когда тебя со

всех сторон начнут убеждать, будто ты несчастен, думай не о том, что ты

слышишь, а о том, что чувствуешь, терпеливо размысли о своих делах (ведь

ты знаешь их лучше всех) и спроси себя: "Почему они меня оплакивают? По-

чему дрожат и боятся даже моего прикосновения, словно невзгода может пе-

рейти на них? В самом ли деле это беда или больше слывет бедою?" -

Расспроси самого себя: "А вдруг я терзаюсь и горюю без причины, и считаю

бедою то, что вовсе не беда?"

(7) Ты спросишь: "Откуда мне знать, напрасны мои тревоги или не нап-

расны?" - Вот тебе верное мерило! Мучит нас или настоящее, или будущее,

или то и другое вместе. О настоящем судить нетрудно: лиш^> бы ты был

здоров телом и свободен, лишь бы не томила болью никакая обида. Теперь

посмотрим, что такое будущее. (8) Сегодняшнему дню нет до него дела. -

"Но ведь будущее-то наступит!" - А ты взгляни, есть ли верные признаки

приближения беды. Ведь страдаем мы по большей части от подозрений, нас

морочит та, что нередко оканчивает войны, а еще чаще приканчивает людей

поодиночке, - молва. Так оно и бывает, мой Луцилий: мы сразу присоединя-

емся к общему мнению, не проверяя, что заставляет нас бояться, и, ни в

чем не разобравшись, дрожим и бросаемся в бегство, словно те, кого выг-

нала из лагеря пыль, поднятая пробегающим стадом овец, или те, кого за-

пугивают неведомо кем распространяемые небылицы. (9) Не знаю как, но

только вымышленное тревожит сильнее. Действительное имеет свою меру, а о

том, что доходит неведомо откуда, пугливая душа вольна строить догадки.

Нет ничего гибельней и непоправимей панического страха: всякий иной

страх безрассуден, а этот - безумен.

(10) Рассмотрим же это дело повнимательней. Вероятно, что случится

беда. Но не сей же миг! И как часто нежданное случается! Как часто ожи-

даемое не сбывается! Даже если нам предстоит страданье, что пользы бе-

жать ему навстречу? Когда оно придет, ты сразу начнешь страдать, а поку-

да рассчитывай на лучшее. Что ты на этом выгадаешь? Время! (11) Ведь не-

редко вмешивается нечто такое, из-за чего надвигающаяся беда, как она ни

близка, или задерживается в пути, или рассеется, или падет на голову

другому. Среди пожара открывалась дорога к бегству, рухнувший дом мягко

опускал некоторых на землю, рука, поднесшая к затылку меч, порой отводи-

ла его, и жертве удавалось пережить палача. Ведь и злая судьба непосто-

янна. Может быть, беда случится, а может, и не случится; пока же ее нет,

и ты рассчитывай на лучшее. (12) Иногда, даже когда нет явных признаков,

предвещающих недоброе, душа измышляет мнимые, или толкует к худшему сло-

ва, которые можно понять двояко, или преувеличивает чью-нибудь обиду и

думает не о том, сильно ли обиженный рассержен, а о том, много ли может

сделать рассерженный. Но ведь если бояться всего, что может случиться,

то незачем нам и жить, и горестям нашим не будет предела. Тут пусть по-

может тебе рассудительность, тут собери все душевные силы, чтобы отбро-

сить даже очевидный страх, а не сможешь, так одолей порок пороком -

умерь страх надеждой. Пусть наверняка придет пугающее нас - еще вернее

то, что ожидаемое с ужасом - утихнет, а ожидаемое с надеждой - обманет.

(13) Поэтому взвесь надежды и страхи и всякий раз, когда ясного ответа

не будет, решай в свою пользу - верь в то, что считаешь для себя лучшим.

Но пусть даже страх соберет больше голосов, ты все-таки склоняйся в дру-

гую сторону и перестань тревожиться, думая про себя о большинстве людей,

которые мечутся в волнении, даже если ничего плохого с ними и не проис-

ходит, и не грозит им наверное. Ведь всякий, однажды потеряв покой, го-

тов дать себе волю и не станет поверять испуг действительностью. Никто

не скажет:

"Кто это говорит - говорит пустое, он либо сам все выдумал, либо дру-

гим поверил". Нет, мы сдаемся переносчикам слухов1 (14) и трепещем перед

неизвестным как перед неотвратимым, забывая меру настолько, что малейшее

сомнение превращается в ужас.

Но мне стыдно так разговаривать с тобою и подносить тебе такие слабые

лекарства. Пусть другие говорят: "Может, это и не случится!" Ты говори:

"Что с того, если случится? Посмотрим, кто победит! А может быть, все

будет мне на пользу и такая смерть прославит всю мою жизнь. Цикута окон-

чательно сделала Сократа великим. Вырви у Катона2 меч, отстоявший его

свободу, -