Торможение условных рефлексов. Дрессировка собаки всегда требует известной сосредоточенности как со стороны дрессировщика, так и со стороны дрессируемого животного

 

Дрессировка собаки всегда требует известной сосредоточенности как со стороны дрессировщика, так и со стороны дрессируемого животного. Этому обстоятельству следует придавать самое серьезное значение.

Такое внутреннее сосредоточение, по В. Бехтереву, состоит «в постоянных оживлениях известных следов» (былых раздражений в мозгу).

При возможном устранении всех других мешающих работе следов и при подавлении всех вообще внешних реакций у обезволенной собака это сосредоточение, играющее исключительно важную роль в дрессировке, выражается у доместицированного животного гораздо ярче и полнее, чем у человека, потому что воля и задерживающие центры у такого животного более подавлены воспитанием, упражнением, дрессировкой.

Спокойное, сосредоточенное внимание является первым и главнейшим условием при дрессировке собаки, для полного переживания ею ощущений, вызванных сигналами, следами, световыми и иными раздражителями.

При ослаблении же внимания ряд сочетательных рефлексов задерживается и иногда совершенно прекращается; цепь условных рефлексов как бы обрывается.

Отсюда дрессировщик легко может сделать соответствующие выводы насчет того, что успешность в обучении собаки, прочность и полнота выполняемых ею движений в очень значительной степени зависят от того, в какой обстановке производится дрессировка. И собака, и человек должны быть абсолютно спокойны, и внимание их должно быть сосредоточено только на работе.

Конечно, индивидуальные особенности собак и то, в какой степени они обезволены, также играют большую роль в установлении прочного контакта между человеком и животным. Поэтому и устанавливать условные рефлексы невозможно у всех собак одинаково, по шаблону.

Степень сосредоточенного внимания у собак весьма различна: у одной сосредоточенность проявляется в любой момент и сохраняется довольно долго; у другой сосредоточенность вызывается с некоторыми усилиями и сохраняется на короткое время.

Когда вы достигли полной сосредоточенности у собаки, посадив ее перед собой и заставив слушать только себя и наблюдать только ваши движения, можно приступать к дрессировке путем установления условных рефлексов и методическим закреплением их теми способами, о которых я говорил выше.

В процессе дрессировки, в процессе установления у собаки условных рефлексов в виде тех или иных движений вам иногда может понадобиться, чтобы собака не довела до конца своего движения, то есть остановилась на том моменте, который как раз соответствует намеченному вами заданию.

Для этого вы тем же методом вкусопоощрения затормаживаете движение и быстро добиваетесь своей цели.

Моя овчарка Марс по моему желанию во всякое время начинала аппетитно потягиваться. Потягивание происходило почти всегда полностью от начала до конца, то есть туловище собаки сперва подавалось назад, причем передние лапы напрягались, принимая почти горизонтальное положение, при этом голова и шея опускались к земле, затем туловище с изогнутым вниз позвоночником медленно двигалось вперед, вытягивались задние ноги и тянулись за туловищем, голова и шея принимали вертикальное положение.

Затем я пожелал искусственным образом изменить или, вернее, сократить это потягивание. Для этого мне достаточно было в нужный момент дать Марсу лакомство и он, не дотянувшись до конца, превращал медлительный процесс и сосредоточивал все свое внимание на подачке.

Это торможение и в следующий раз, когда я приказывал потянуться, вызывало недотягивание, другими словами, получилось новое движение, которое дрессировщик в своей практике сможет использовать как ему понадобится.

Например, многие охотники находят особенную красоту в стойке, когда собака, остановившись перед самой дичью, застывает с приподнятой передней лапой.

Ясно, что это тоже сеть своего рода заторможенное движение. Почувствовав дичь перед самым своим носом, собака сразу теряет темп потяжки и, вынужденная охотником сразу остановиться, не заканчивает движения одной из своих передних лап, и та повисает в воздухе.

Впрочем, я думаю, что это не имеет серьезного практического значения, и я привожу пример лишь как иллюстрацию.

Вместе с тем я уверен, что у дрессировщика охотничьих собак в работе его встретится не мало таких случаев, когда потребуется затормозить, не довести до конца какое-либо движение собаки.

Здесь он также легко достигнет успеха не с помощью механического воздействия, насилия, а только воспользовавшись вкусопоощрением и применив ласку.

Должен оговориться. Затормозить нетрудно, но как именно затормозить и как оживить торможение в мозгу животного – это, по-моему, в значительной степени зависит от чутья самого дрессировщика.

Можно так затормозить, что и от самого торможения ничего не останется, и сам эмоциональный рефлекс пропадет.

Много значит, чтобы во время вашего искусственного торможения не появилось какое-либо внешнее, постороннее торможение, т. е. надо, чтобы собака находилась в состоянии спокойной сосредоточенности.

Был, например, случай, когда пролетавший мимо окна голубь отвлек внимание одной из обезьян, с которой я работал, добиваясь нужного мне заторможенного действия. Все дело было испорчено, и пришлось работу начинать сначала

 

Читая некоторые статьи и книги теоретиков и практиков дрессировки охотничьих собак, невольно обращаешь внимание на то обстоятельство, что почти все эти авторы самого дрессировщика ставят в какую-то подчиненную собаке и условиям дрессировки роль.

Некоторые пишут: «Когда собаке придет желание сделать то-то», или: «В этот момент собака замирает от волнения и восторга», или: «У вас не найдется способа заставить собаку сделать то-то...» и т. д.

Читая эти рассуждения, иногда перестаешь понимать, кто же кого дрессирует – человек собаку или собака человека?

Именно отсюда, несомненно, вытекают и практикуемые до сегодняшнего дня первобытные методы дрессировки собак, выражающиеся в механическом воздействии на животное.

Собака кусает человека, человек, защищаясь, бьет ее палкой. Чтобы собаку выгнать, человек подстегивает ее хлыстом. Собаке нужно остановиться – человек привязывает ее на веревку...

А ведь на самом деле мы знаем, что человек на современной стадии своего развития как существо социальное, наделен той способностью ставить себе сознательные трудовые цели, которая и отличает его от животного.

Эта способность человека осуществлять свою сознательную цель поднимает его на значительно более высокую ступень по сравнению с животными.

«Паук,– пишет К. Маркс,– совершает операцию, напоминающую операцию ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что прежде, чем построить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже перед началом этого процесса имелся в представлении работника. Он не только изменяет форму того, что дано природой, а в том, что дано природой, он осуществляет в то же время свою сознательную цель».

Вот эту-то «сознательную цель» в приспособлении природы к своим производственным нуждам и должен, между прочим сознательно, преследовать каждый дрессировщик, изменяя сообразно этим целям поведение своего исполнителя – собаки.

«Собака вывела человека в люди»,– писал проф. Богданов, разумея то, что с помощью собаки человек от первобытного звероловства поднялся на высшую хозяйственную ступень скотовода и оседлого земледельца. Но выражение это совершенно неправильно.

Не «собака вывела человека, в люди», а человек сознательно переделал поведение собаки, превратив ее (учитывая природные способности) из дикого зверя в послушного сторожа, загонщика скота или в отыскивателя звериных следов и запахов.

Однако пока, как мы видим, человек не пошел в этом направлении дальше способов одного физического воздействия на собаку в процессе приспособления ее к своим хозяйственным нуждам.

Между тем мы знаем, что современная наука утверждает единство физического и психического в природе поведения животного.

Воздействуя так или иначе на физическую сущность животного, мы не можем забывать и об отражении материальной сущности процесса в его психической сфере.

Совершенно недостаточно знать лишь одно внешнее поведение животного. Надо одновременно с этим изучать также и основы его психики. Хотя это и представляет известные трудности, но зато оплачивается сторицей, давая в области дрессировки чрезвычайно богатые результаты.

Тут я не могу удержаться от того, чтобы не упомянуть об академике Павлове, который, производя огромное количество опытов над собаками, установил в лаборатории за употребление психологических терминов в применении к собаке штраф для своих сотрудников. Но это не помешало все же ему написать в 1914 году:

«Я преклоняюсь перед усилиями мысли старых и новых психологов и я проникнут убеждением, что чистая физиология головного мозга животных облегчит непомерную богатырскую работу тех, кто посвящал и посвящает себя науке о субъективных состояниях человека».

Думаю, что сторонники того взгляда, что поведение человека и животного надо изучать только в порядке экспериментальной физиологии, никогда не добьются полных результатов, тех результатов, к достижению которых толкает нас жизнь.

Для пояснения моих работ в этой области считаю нужным привести некоторые мысли из моей книги «Дрессировка животных. Сорокалетний опыт». (1924 г.)

Наблюдая и изучая выражение ощущений у людей и животных, я заметил следующее: повседневно люди, разговаривая друг с другом, сами того не замечая (за собою и за другими), передают и воспринимают одинаковые, однородные выражения во время интересующего их разговора.

Эти однородные выражения или, лучше сказать, одинаковые сокращения и изменения мышц лица часто как бы застывают на лице и некоторое время, независимо от перемены темы, или точнее сказать, от образов, проносящихся в мозгу слушающего, остаются, как бы застывая на несколько минут. Затем постепенно сглаживаются и исчезают, или иногда переходят в другое положение, и получается иное выражение, в зависимости от смысла разговора.

Представления, образы как бы отражаются на лице и некоторое время удерживаются на нем только тогда, когда внимание особенно сосредоточено. Подробности рассказа об убийстве знакомого вызывают выражение ужаса на лице слушающего, и когда рассказчик переходит к какой-нибудь мелочи, не имеющей непосредственного отношения к фактам убийства, слушающий всё-таки не меняет выражения лица. Но вот заговорили о другом, и у него постепенно меняется выражение лица. Он как бы очнулся и уже следит за собой и придает своему лицу другое выражение – деланное, подобающее данному моменту, т. е., иначе говоря, он симулирует.

Итак, анализируя самого себя, я должен сказать следующее. Ужас на лице, отраженный помимо моей воли, есть рефлекс обыкновенный. Чувство и мимика слиты воедино: образ убитого проносится в мозгу с быстротою молнии, я вижу его таким, каким он был со мной в последний раз. Образы сменяются, как в калейдоскопе, воспринимаются подробности убийства и тем как бы закрепляется положение мышц лица (поднятые брови, полуоткрытый рот и т. д.).

Мимика дает возможность судить о состоянии (душевном) живого существа, объективная психология этого не допускает, но не отрицает полезности для психологии субъективных наблюдений и самоанализа. А. Нечаев утверждает, что хорошим психологом может быть только тот, кто умеет хорошо наблюдать над самим собою, а В. Бехтерев прибавляет: «…и кто умеет хорошо воображать», (Б. Бехтерев.– «Объективная психология». 1907 г., стр. 5).

Рассказчик зарождает в моем мозгу новые образы, и старый след оставшегося впечатления сглаживается; с ним сглаживаются и приходят в нормальное положение мышцы лица. Отсюда предварительный вывод, что обыкновенным рефлексом (или безусловным) мы будем считать мимика ужаса (испуга) человека.

0бъективисты утверждают, что по внешнему поведению и мимическому выражению ощущений животного нельзя судить о его внутреннем состоянии (психическом), т. е. мы не имеем научного права сказать, что в данный момент животное радуется, страдает, спокойно и т. д.

Я попытаюсь доказать противное путем сопоставления переживаний человека и животного, исходя из того, что даже объективисты придают громадное значение самонаблюдению и самоанализу.

Перед фотографической съемкой служитель злит обезьяну, которая, по-моему, приходит в ярость и огрызается. Я стою рядом с ней и пытаюсь привести себя путем воображения в аналогичное состояние злобы. Фотограф фиксирует на пластинке выраженные состояния у нас обоих. Я анализирую себя и нахожу, что в данный момент довел себя силою воображения до состояния истинной злобы, которая внешним образом запечатлелась в моей мимике. А раз наша мимика, как видно из фотографии, почти до точности идентична, то я считаю себя в праве предположить, что обезьяна чувствовала почти то же самое, что и я заставил себя чувствовать. Понятно, перемены в различных чувствах происходят у нас, людей, не до тонкости одинаково – злоба, радость, и т. д. у каждого в отдельности, наверное, протекают по-своему, в зависимости от предшествующих представлений в мозгу и от сцеплений образов и т.д. Но сущность одна и та же, а потому и выражения, и мимика сходны у всех; даже у некоторых животных, в особенности тех из них, строение которых доходит да человека, проявляется это сходство мимики. Даже у собаки, строение черепа которой далеко разнится от человеческого, и у нее мимика и пантомима дают некоторые сходства. Возьмем, например, оскаливание зубов во время злобы, растягивание губ при смехе, сосредоточенное внимание, сопровождаемое частым особым поворотом головы, и т.д. «Даже некоторая мимика,– пишет Дарвин,– у человека, имеет свое атавистическое начало от животных».

Не у всех собак мы видим одинаковые выражения ощущений. У одних пород некоторые ощущения выражаются в резкой степени, у других те же самые ощущения выражаются слабее, например, у борзых, английских гладкошерстных и у обыкновенных густопсовых. Из 19 штук, перебывавших у меня в дрессировке, я ни у одной из них не замечал таких характерных виляний задом и хвостом, как у французских бульдогов, фокстерьеров или в особенности у тойтерьеров.

У последних моих выводков – редкостных карликовых тойтерьеров, или репинчеров, эти движения при выражении радости производились настолько быстро и учащенно, что даже послужили, мне кажется, причиной к неправильному развитию задних ног. Постановка задних ног у карликовых тойтерьеров, в особенности у старых, резко отличалась своею неустойчивостью, вследствие чего задние ноги отстояли друг от друга шире, чем у молодых, с очень заметными искривлениями.

Затем при выражении особо сильной радости эта порода тойтерьеров, быстро виляя задом, улыбалась, поднимала свои верхние губы и показывала зубы вперемежку с вилянием задом и улыбкой; прерывисто чихала от радостного волнения (чаще дышала, вследствие чего раздражала слизистую оболочку носа).

У борзых и у многих других пород этих явлений при проявлении радости я никогда не видал. Хотя выражения радости, горя и других чувств у собак проявляются не совсем одинаково, а в других случаях и вовсе не проявляются наружу, но все-таки общий корень есть у всех животных, не исключая и человека.

Природа выражения ощущений во многих случаях одинакова. Возьмем хотя бы виляние задом. Я часто наблюдал, в на балах, как молодой человек подходил к даме, виляя довольно заметно своим задом, изгибая позвоночник в разные стороны, при этом самодовольная улыбка играла на его лице. Эти виляния задом, если играла в это время музыка, большею частью попадали в такт.

Подхалим извивается перед начальством, подлизываясь; ловелас извивается перед женщиной, стараясь обратить на себя ее внимание. А грация движений телом разве не зависит большею частью от развития позвоночника?

Природа этих движений одна у всех позвоночных. Мой дрессированный варан сильным хвостом резко выражал свое настроение, и если конец хвоста его двигался в стороны спазматически и неровно, я в этот момент никогда не подпускал к нему моих беленьких мышек.

По движениям хвоста у кошки я знал ее настроение и не рисковал пускать ее работать совместно с крысами. По хвосту животных я узнаю многие душевные переживания, а у бесхвостых – по их движениям задом, по изгибанию позвоночника.

Собака ярче всего выражает свои ощущения головой и хвостом. Понаблюдаем немного: собака спит, лежит, свернувшись калачиком. Все мышцы ее тела ослаблены. Но вот одно ухо двинулось, чуть-чуть поднялись. Ухо – первый проводник из внешнего во внутренний мир животного, при закрытых глазах. Хвост в своей основе слабо напрягся, и собака, не меняя позы, поднимает чуть-чуть от пола конец хвоста и вновь опускает на пол. Пауза. Уши, сначала одно, а вслед за, ним и другое, напрягаясь, поднимаются и оборачиваются в вашу сторону. Хвост через несколько секунд начинает шевелиться и уже ясно выраженным движением бьет равномерно до полу; махнул хвост взад и вперед, как половая щетка, и учащенно забился об пол. Собака открыла глаза и поднимает медленно голову.

Разве во всех движениях хвоста не чувствуется целая гамма ощущений?

Глаза ваши встретились с глазами собаки. Собака медленно, не спеша, встала. Хвост перестает двигаться, уши напряженно торчал вверх. Встав на ноги, собака замерла: хвост опускается немного ниже спины. Собака, не спуская с вас глаз, после короткой паузы перекашивает голову на сторону, как бы желая поставить свои глаза и уши вертикально (выражение сосредоточенного внимания), причем хвост чуть напрягается и благодаря этому поднимается выше. Пауза... Но вот вы улыбнулись. Моментально меняется выражение у собаки: голова опускается ниже уровня спины, хвост тоже, опускаясь, начинает качаться, как маятник, равномерно из стороны в сторону.

Собака, приложив уши к затылку, подходит к вам, подставляя голову, как бы приглашая вас погладить ее.

В этой короткой сцене ясно выражается то, что внутренние «душевные» движения сопровождаются игрой позвонков, почти каждого в отдельности, а в общем – всего позвоночного столба, начиная с шейных, грудных и кончая последним позвонком конечности хвоста. Приблизительно можно нарисовать в виде схемы такое движение и положение позвонков и ушей.

Обласканная собака тотчас же усиливает движение хвоста в стороны, причем учащает темп и начинает шевелить спинными позвонками. Повторяю, что гамма позвоночной «музыки», если можно так выразиться, по-видимому, неразрывно связана с психическими переживаниями животного.

Теперь остается расшифровать каждое малейшее движение всего позвоночника, согласовать эти движения с переживаниями, и получится ясная картина выражения ощущений у собаки и их определение. Понятно, уши, глаза и другие части тела, так же, как; и позвоночник, добавляют и дополняют друг друга. Допытываться происхождения и природы движений животных, доискиваться их начальных проявлений не входит в мою задачу. Великий естествоиспытатель и ученый Чарльз Дарвин сам признается в несовершенстве своего труда, даже в рациональном объяснении выражений.

Познакомившись с трудом великого ученого, я со многим не могу согласиться.

Моя практика и постоянное общение с животными во время установления различных ассоциаций показывают на неточности, которыми обильно насыщена та часть книги, которую он озаглавил «О выражении ощущений у человека и животных».

Не премину указать на некоторые из них (глава IV, «Способы выражений у животных», стр. 41): «Кролики и зайцы, например, почти никогда не употребляют своих голосовых органов, как только при сильном страдании, например в тех случаях, когда раненый заяц добивается охотником или молодой кролик пойман хорьком».

 

Мои прирученные кролики издают крики при обычной драке, которая у них часто происходит, в особенности в период спаривания. Пользуются своими голосовыми органами кролики и зайцы при игре и ссоре друг с другом, издавая особый тихий гортанный звук одновременно с фырканьем, похожим на короткое ворчание. Часто добавляют к ворчанию стук о землю задней лапой, служащий им как выражение нетерпения или недовольства и угрозы. Крольчата в период обрастания пушком издают писк, так же как и крысы, когда их мать тревожит своим неловким передвижением в гнезде.

Короткое ворчание у зайцев замечалось мною во время дрессировки в трусообмане. Короткое ворчание кроликов и зайцев часто дополнялось стуканьем о пол задней ногой. Это же движение нетерпения, смешанное со злобой, я встречаю и доныне у различных животных. При долгом неполучении от меня вкусопоощрения мой верблюд бьет задней или передней ногой о землю, ясно выражая злобу или нетерпение. Bo-время данное вкусопоощрение тормозило развитие чувства досады и нетерпения и оставляло одни движения ногами, которые благодаря частому повторению (зазубриванию) ассоциировались с вкусопоощрением и моими движениями и интонацией моего голоса.

Такими же приемами я дрессировал козла, теленка, баранов и т. д. Мой барашек сердито ударял передней ногой сначала о пол, а потом я подставлял ему музыкальный мех. При повторном вызывании этого движения все меньше и слабее выражалось чувство недовольства и под конец совсем пропадало и заменялось только желанием получить вкусопоощрение.

Природа этих нетерпеливых движений для меня вполне ясна, и я не могу согласиться с Ч. Дарвином, который приписывает им другой смысл. Он пишет: «Жвачные – рогатый скот и овцы – замечательны по своей слабой способности выражать свои ощущения и чувствования, исключая, может быть, чувствования боли».

А разве жвачные животные не выражают, как и собаки, удовольствие помахиванием хвоста, трением своего тела, игрой, символическим призывным мычанием и лизанием рук и т. д.?

Мой козел, когда я заставляю его исполнить требуемое, получает вкусопоощрение и тотчас же выражает удовлетворение частым движением хвоста. А мой поющий бык, не давал ли он мне материал для установления ассоциаций? Его мычанье в стойле, ассоциированное мною вкусопоощрением, дало возможность заставлять его петь на арене. А мой осел, кричащий по команде во всякое время, и т. д.?

Многие животные выражают ясно свои ощущения и мимикой, и движениями, и голосовыми связками, и блеском и потускнением своих глаз. Можно ли вообще сравнивать, какие животные больше имеют выразительной мимики, а какие меньше? Собака, курица, заяц, черепаха, крыса и слон – каждый имеет особые данные для выражения своих ощущений.

И вот разве все эти примеры не говорят о качественном подобии в психике человека и животного, разнящемся только в количественном отношении?

«Остается еще исследовать,– писал В. И. Ленин,– каким образом связывается материя, не ощущающая вовсе, с материей из тех же атомов составленной и в то же время обладающей ясно выраженной способностью ощущения».

По этому поводу приведу суждение философа Дидро: «Возьмите яйцо. Что такое это яйцо? Масса, не ощущающая, пока в него не введен зародыш, а когда, в него введен зародыш, то что это такое? Масса не ощущающая, ибо этот зародыш, в свою очередь, есть лишь инертная и грубая жидкость. Каким образом эта масса переходит к другой организации, к способности ощущать, и жизни? Посредством теплоты. А что производит теплоту? Движение. Вылупившееся из яйца животное обладает всеми вашими эмоциями, проделывает все ваши действия. Станете ли вы утверждать вместе с Декартом, что это – простая машина подражания? Но над вами расхохочутся малые дети, а философы ответят вам, что если это машина, то вы такая же машина. Если вы признаете, что между этими животными и вами разница только в организации, то вы обнаружите здравый смысл и рассудительность, вы будете правы; но отсюда будет вытекать заключение против вас именно, что из материи инертной, организованной известным образом, под воздействием другой инертной материи, затем теплоты и движения получается способность ощущения жизни, памяти, сознания, эмоций, мышления».

Психику, степень или объем сознания животного мы можем постигнуть главным образом при дрессировке. Механические эксперименты физиологов дают в этом отношении очень скудный материал, они дают только познание элементов, а не целостной материальной психики животного.

Джон Уотсон в своей книге «Behavior», говоря о «пределах обучения» у так называемых «одаренных животных», пишет: «В животном могут быть такие глубины, в которые бихевиорист (изучающий поведение животного) не проникал и не может проникнуть иначе, как хотя бы частично приняв технику любителей-дрессировщиков, т. е. живя большую часть своего времени с животными и усложняя методы обучения».

И мы уже наблюдаем, как некоторые ученые оставляют свои лаборатории и научные кабинеты для непосредственного изучения животных в их природной обстановке, где нет никаких препятствий для живого, естественного проявления эмоций.

Вот на почве и при условии такого непосредственного изучения животного и можно, дрессируя его, создать необходимый психический контакт, о котором я говорил в предыдущей главе.

По этому же доводу профессор Д. Н. Кашкаров, ссылаясь на мои работы по дрессировке, пишет в своей книге «Современные успехи зоопсихологии».

«При дрессировке перед животным ставится определенная задача. Животное может решать эту задачу какими угодно, всеми доступными ему способами. Его не стесняют при этом. Дрессирующий при этом должен быть очень изобретательным. Он не должен ставить животным невозможных задач. Он должен прежде, чем приступить к дрессировке, самым тщательным образом изучить все привычки, все повадки животного. Его задача – использовать эти повадки таким образом, чтобы животное выполнило поставленную ему сложную задачу. Для этого дрессирующий должен проникнуть в психологию животного, должен постоянно, непрерывно быть с ним, наблюдать его, сжиться с ним, сопереживать. Тогда дрессировка будет успешна».

В другом месте профессор Кашкаров говорит:

«Для установления ассоциаций (условных эмоциональных рефлексов – В. Д.) необходимо постоянное общение с животным и его обезволивание, его воспитание. Надо, чтобы оно настолько привыкло подчиняться вам, чтобы не могло уже противиться ни днем, ни ночью. Обезволивание достигается постоянным общение с животным и тем, что вы, сколько бы терпения это ни стоило, добиваетесь выполнения каждого вашего требования. Животное, таким образом воспитанное, становится все более и более исполнительным и послушным. Тогда начинается учение... «Чудеса», достигаемые некоторыми дрессировщиками, например, В. Дуровым, известны... Тут, в сущности, тот же процесс, что и при воспитании детей и даже взрослых. Никакой принципиальной разницы нет. И как, воспитывая ребенка, мы постигаем его психологию, ибо все время общаемся c ним, и ни одна мелочь не ускользают от нашего восприятия, так и здесь: дрессируя животное, воспитывая его, мы волей неволей живем с ним одной жизнью, сопереживаем. И, это сопереживание, как и в человеческой психологии, конечно, поможет нам глубже познать психику животного, нежели это можно сделать при помощи одних аналитических методов».

Только установив психологический контакт с дрессируемым вами животным, предельна обезволив и доместицировав его, мы сможем понять степень и характер его сознательных ощущений, вырастающих на почве тех или иных эмоций.

Приведу по тому поводу несколько примеров.

Мой собака Рыжка подходит ко мне и тянет зубами за полу моей куртки, явно сознательно желая, чтобы я встал с места, пошел в соседнюю комнату и поставил на пол миску с ее едой, стоящую на полке (анонс).

Моя обезьяна Мимус явно сознательно брала меня за правое или левое ухо с тем, чтобы повернуть мою голову в ту сторону, где находился интересующий ее предмет.

Моя слониха Нона явно сознательно подтаскивает меня хоботом к своим ногам, заставляет садиться и всем своим поведением дает понять, что ей хочется, чтобы я почесал ее соски – единственное нежное место, где она в полной мере ощущает прикосновение моей руки.

Таких примеров можно привести множество. Я считаю излишним далее останавливаться на вопросе о существовании сознания у высших животных. Вопрос этот, решенный положительно, заставляет окончательно и бесповоротно признать непригодными методы механического воздействия при дрессировке животных.

Но не следует забывать и еще одного весьма существенного обстоятельства.

Дрессируя собак, т. е. изучая психику (высшую нервную деятельность) собак, некоторые специалисты-собаководы иногда устанавливают так называемые «психологические типы» для собак. В особенности такое течение наблюдается в области служебного собаководства.

На этой ошибке теоретиков служебного собаководства можно поучиться и тем, кто имеет дела с охотничьими собаками.

«Типизация» собак по внешним признакам может привести к целому ряду недоразумений и, в том числе, к порче дрессируемых собак.

Нельзя не согласиться с С. Иптролигатиным, который в своей статье «Учение о высшей нервной деятельности и практическая работа с собаками» («Собаководство», 1932 г., № 2) говорит:

«При дрессировке собаки необходимо индивидуально подходить к каждому животному, считаясь с его «характером», так, как характер животного так же многогранен, как и человека... Правильно поступит тот дрессировщик, который, кладя в основу своей работы учение о высшей нервной деятельности, не станет делать преждевременных и скороспелых заключений, а путем длительного и глубокого изучения собаки придет к выводу о преобладающем характере ее нервной деятельности... Основательно познакомившись с учением о высшей нервной деятельности, дрессировщик будет обдуманнее, осторожнее подходить к собаке, будет чутко присматриваться ко всем проявлениям внутреннего мира собаки, реже станут случаи порчи собаки дрессировщиком. Будет изжита обезличка».