Богатство и бедность – ложные критерии

«Бедность» и «богатство» – понятия расплывчатые даже в экономике и социологии. Для эколога они вообще непригодны, а демографам мешают понимать простые законы природы. Вот уже второе столетие, со времен Мальтуса, они силятся понять: бедность порождает многодетность или многодетность бедность? Видимо, читатель уже понял, что между таким субъективным и кратковременным состоянием, как бедность, и таким долговременным популяцион-ным ответом, как рождаемость, строгой причинной зависимости просто не может образоваться.

В стабильных популяциях рождаемость приведена в соответствие со смертностью – высокой или низкой.

Материальное благополучие, если часть его средств употребляется на снижение смертности (причем успешно), создает предпосылки к снижению рождаемости, к переходу от r-стратегии к К-стратегии. Нет ничего удивительного в том, что передовые в техническом отношении народы живут в достатке. Но их достаток не прямое следствие их низкой рождаемости. Кувейт, Южная Корея, Тайвань за одно поколение достигли высокого уровня жизни на фоне сохранения традиционно высокой рождаемости. Нужно время, чтобы рождаемость в этих странах пришла в соответствие с новым низким уровнем смертности, достигнутым благодаря экономическим успехам. Многие малочисленные народы севера Азии и Америки имели исходно невысокую смертность (вследствие изоляции от заразных болезней) и невысокую рождаемость. Заселение их земель другими народами привело к резкому увеличению детской смертности. Рождаемость оставалась низкой в течение нескольких поколений, да и сейчас еще она у многих таких народов недостаточна для покрытия смертности, и их численность снижается. Эти народы никогда не слыли богатыми, но рождаемость у них была невысокой. В условиях высокой плотности населения при бедности, напротив, высокая рождаемость неизбежна, чтобы компенсировать высокую смертность. Медленное реагирование рождаемости на изменившиеся условия жизни и новую смертность особенно видно в США. Здесь у недавних эмигрантов из стран с высокой смертностью – Латинской Америки, Азии, Африки – высокая рождаемость сохраняется в течение 2–3 поколений, постепенно приближаясь к рождаемости эмигрантов из развитых стран и их потомков. У коренного населения – индейцев – рождаемость, напротив, долгое время была ниже, чем у эмигрантов, но, в отличие от них, росла.

Государство и рождаемость

Теперь читатель сам может понять, почему биологи против государственного регулирования рождаемости. Они возражают потому, что это регулирование является вмешательством и в частную жизнь, и в биологические популя-ционные механизмы, причем, как правило, совершенно некомпетентное. Из того, что каждый человек может (и мог всегда) сознательно контролировать свою плодовитость, еще не следует, что и на популяционном уровне все так же просто, и мы можем сознательно контролировать численность человеческих популяций и человечества в целом. Плодовитость популяции контролируется популяционными механизмами, действующими помимо (а зачастую и вопреки) нашего коллективного сознания. Действие этих механизмов верное, беда лишь в том, что в наше быстрое на перемены время они срабатывают медленно. Для меня очень показательно не только то, что все программы искусственного воздействия на рождаемость оказались недейственными, но и то, что они вызывают отчаянный протест в тех народах, над которыми такие эксперименты проводят.

Все попытки искусственного стимулирования рождаемости у народов со стабильной или снижающейся численностью не дали результатов. В печати время от времени сообщается, что с помощью экономических мер или самого грубого вмешательства государства в личную жизнь в той или иной стране удалось повлиять на рождаемость. Но потом оказывается, что это была либо заведомая ложь, либо естественная флуктуация рождаемости, либо кратковременно удалось поймать в ловушку небольшую часть населения. Численность французов стабилизировалась около ста лет назад. С тех пор в стране неоднократно проводили кампанию стимуляции рождаемости. Были и призывы, и запугивание отстать от других народов, и материальные стимулы, и уголовная ответственность за аборты, и запреты на противозачаточные средства, а французов все столько же. В последнее десятилетие в Румынии проводилась предельно жесткая стимуляция рождаемости – и тоже безуспешно. Не дали результата и попытки снижения рождаемости у народов, находящихся в состоянии демографического взрыва. В Китае крайне жесткая программа искусственного ограничения рождаемости дала (при правильном анализе) пренебрежимо малый результат, который был полностью снят вспышкой размножения в последние годы, последовавшей сразу вслед за ослаблением кампании. В Индии подобная по цели программа включала все возможные в наше время методы. Она тоже не дала результата, а когда ее попытались усилить массовой принудительной стерилизацией мужчин, взрыв негодования привел к уходу в отставку премьер-министра И. Ганди. (Кстати, этот пример показывает «научный» уровень творцов таких программ: они даже не понимают, что в популяциях плодовитость женщин не зависит от числа способных к размножению мужчин – их всегда избыток.) Пример нашей страны (где негласно применялись косвенные методы стимуляции рождаемости – пропаганда, награждение многодетных матерей, запреты на аборты, непродажа эффективных противозачаточных средств, пособия матерям-одиночкам, внеочередные квартиры многодетным и т. п.) очень показателен. Одни и те же стимулы кратковременно повышали рождаемость у тех народов, у которых она и так высока (в Средней Азии, например), но не влияли на народы со стабильной численностью (русские в России) и не останавливали снижение численности у прибалтийских народов.

Нужны не принудительные программы, а должны быть созданы такие условия в обществе, при которых каждый человек максимально свободен от других в решении, сколько ему иметь детей, обеспечен соответствующей информацией с детства, и ему доступны все современные средства, как препятствующие зачатию, так и способствующие.

Программы ограничения рождаемости в обществах, находящихся в состоянии демографического взрыва, соответствуют реальным нуждам, и мотивы ратующих за них людей вполне понятны. Совсем иные мотивы у тех, кто в период демографического взрыва на Земле требует стимуляции рождаемости. Кто ратует за это? Националист, ибо для него не своя нация – нелюди, пусть их будет меньше, а своих больше. Милитарист, ибо чем больше детей, тем больше может быть армия, тем больше генеральских мест. И придворный демограф, который обещает за счет прироста рабочих рук заткнуть дыры в экстенсивной экономике. Последний отчасти прав, но он забывает, что в условиях надвигающегося сокращения ресурсов эти руки не на что будет употребить.

Обозримое будущее

Предсказывать будущую историю человечества – занятие антинаучное и неправедное. Но будущее человека как биологического вида более предсказуемо: экологический кризис и снижение численности неизбежны. В рамках этих двух ограничителей эколог может предполагать несколько сценариев, основанных на тех же процессах, которые наблюдаются в разных местах земного шара и сейчас.

Уже готовые перейти в состояние коллапса высокоразвитые популяции станут, сохраняя хороший уровень жизни, плавно уменьшать свою численность путем небольшого снижения рождаемости. Другие популяции будут, сокращая сельское население, коллапсировать в городах, для которых свойственна низкая рождаемость (этот механизм описан выше). В третьих популяциях усилится расслоение на верхушку общества, удерживающуюся на приемлемом уровне жизни, и прозябающие в полуголодном существовании коллапсирующие массы. В последних популяциях возможны голод, эпидемии, образование инвазиру-ющих групп, а отсюда не исключена возможность опустошительных межнациональных и гражданских войн. Если бы этим народам была оказана правильная помощь со стороны высокоразвитых, они коллапсировали бы в более мягких условиях. Но удастся ли человечеству перед лицом экологического кризиса действовать слаженно – судить не биологу.

Мы видим, что легче всего пройдут коллапс популяции, развитые в техническом отношении, с низкой рождаемостью. Они уже многие десятилетия либо находятся в состоянии очень слабого прироста численности, либо сохраняют ее на одном уровне, либо даже слегка сокращают. У таких народов существует определенный процент женщин, имеющих много детей или не имеющих их вовсе, но большинство рождают по два, реже одному ребенку за жизнь. Если (при сохранении той же доли многодетных и бездетных матерей) установка большинства незначительно сдвинется (чаще один ребенок, чем два), то популяция начнет плавно сокращаться, причем может делать это довольно быстро. При средней рождаемости детей чуть больше одного (это «чуть больше» должно быть равно детской и репродуктивной смертности) популяция будет сокращаться на 2% в год (за счет естественной смертности в старости), или вдвое через каждые 35 лет. В течение 100 лет численность человечества при таком сценарии сократилась бы в 10 раз, до 500 млн., и произошло бы это не более заметно, чем современный рост численности, имеющий такие же темпы. Биологическая стратегия коллапса не апокалиптична, если не будут реализовываться небиологические сценарии.

И еще всех нас волнует: сохранится ли цивилизация при такой низкой численности? Но уровень цивилизации зависит не от численности людей, а от плотности их в очаге цивилизации. Величайшие открытия науки и техники, высочайшие достижения культуры человечество создавало, имея численность популяций, которая нам сегодня кажется невероятно малой. Не говоря уже о древних Греции, Риме или Китае, даже во времена Шекспира, Ньютона или Петра I на Земле жило не более 500 млн. людей, а цивилизованных – и того меньше. При современных (а тем более будущих) средствах коммуникации люди, в отличие от прежних времен, не будут чувствовать себя разделенными большими расстояниями.

 

 

Беседа девятая

"От скотов нас Дарвин хочет до людской возвесть средины"

 

Эти стихотворные строки, как и остальные четверостишия, которые вы прочтете ниже, взяты из послания замечательного поэта А. К. Толстого своему приятелю Михаилу Лонгинову, поэту-проказнику и председателю Комитета по печати. В 1873 г. в России была переведена книга Чарлза Дарвина «Происхождение человека и половой отбор». Лон-гинов наложил на книгу запрет. Протестуя против запрета, А. К. Толстой чудесно понял его психологическую подоплеку:

Правда ль это, что я слышу?

Молвят овамо и семо:

Огорчает очень Мишу

Будто Дарвина система?

Полно, Миша!

Ты не сетуй!

Без хвоста твоя ведь...,

Так тебе обиды нету

В том, что было до потопа.

Цель нашей книги – показать биологический фон человеческих поступков, а не уличать человечество или читателя в хвостатости. В начале книги мы задались скромной задачей: провести небольшие этологические раскопки разных наших причуд – вдруг выкопаем что-то инстинктивное. Накопали целую кучу, теперь долго будем разбираться. Что поделаешь:

Восход наук не в нашей власти, Мы их зерна только сеем...

Выяснилось, что в одних случаях биологический фон сильно влияет на наше поведение, в других – много слабее, а в остальных так незаметно, что им можно и пренебречь. Считать, что человек полностью находится во власти врожденных программ, столь же неверно, сколь неверно и отрицать это. Вопрос «Люди мы или животные?» так же неправомочен, как вопрос: «Кто же в конце концов Михаил Лонгинов – Михаил или Лонги-нов?» Нам, как биологическому виду, досталось в наследство очень много инстинктивных программ. Одни (и их большинство) совершенно необходимы и никакого протеста не вызывают (вспомним хотя бы врожденные запреты, основу нашей морали). Другие устарели, третьи ослабились, а четвертые нас не украшают, и с ними мы боремся как можем. И с помощью других врожденных программ, и с помощью разума.

Раз уж произнесено это слово, нужно кое-что сказать и о разуме. Откуда он взялся? Пока мы изучаем только человека, т. е. самих себя, разум кажется нам чем-то огромным и совершенно самостоятельным. Но, обратившись к инстинктивным программам поведения животных, мы видим, что начинал он с весьма маленькой и скромной роли. Мы видим, как в нескольких независимых эволюционных линиях, приведших к головоногим моллюскам, членистоногим и позвоночным животным, естественный отбор постепенно расширял эту роль. Это сравнение

Кажет нам, как та же сила, Всё в иную плоть одета, В область разума вступила, Не спросясь у Комитета.

Разум начинал со скромной службы

Разум и врожденные программы существуют не для борьбы между собой, а для взаимодействия. У всех животных во многих программах предусмотрена их корректировка, отведено место для произвольного поведения. Последнее и возникло для этой цели. Пока мы идем по дороге, автоматы обеспечивают движения, предоставив сознанию заниматься чем угодно. Но перед глубокой лужей на дороге они запрашивают сознание: «Сделай оптимальный выбор из вариантов: прыгнуть, обойти, перейти в брод – или придумай что-нибудь оригинальное». Выбор сделан, лужа позади, и автоматы опять не нуждаются в сознании.

Вы наверняка замечали эту странную иерархию: подсознание бесцеремонно обрывает и переключает сознание, как только в нем, сознании, появится необходимость. Сознание же не может запрашивать подсознание. «Яйца курицу не учат». В процессе эволюции позвоночных животных роль сознания, которая поначалу была вспомогательной, все более расширялась и усложнялась. В конце концов из него получились настолько сложно организованные машины, что они стали сами ставить себе задачи и решать их «в свободное от работы время». Это наглядно демонстрирует мир интеллектуальных животных, млекопитающих и птиц, прекрасно сочетающих врожденное поведение с разумными действиями.

Человекообразные сделали еще большую ставку на интеллект, и это оказалось не очень удачным: все они малочисленны, занимают маленькие ареалы и близки к вымиранию. Эволюционная линия людей со своей гораздо большей ставкой на интеллект миллионы лет влачила еще более жалкое существование, и все ее виды вымирали один из другим, невзирая на увеличение объема мозга. Слишком долго и слишком многому каждая особь должна была учиться самостоятельно и путем подражания. Притом более выдающиеся достижения отдельных особей или групп быстро утрачивались и забывались, прогресса не было.

Успех пришел только к человеку разумному. Почему? Ответ кажется ясным всем: его спасла речь. Она позволила быстро обучаться, накапливать знания и передавать их следующим поколениям во всевозрастающем объеме. Внегенетическая передача новой информации стала значить больше, чем генетическая.

Опора на речь сыграла с человеком и совершенно неожиданную шутку: он начал выходить из-под созидательного влияния естественного отбора, ведь отбор идет по генетической информации. А раз она второстепенна, отбор бессилен ее улучшить.

Речь сыграла огромную роль в усилении интеллектуальной эффективности мозга. Оказалось, что язык речевых символов гораздо более удобен для мозга, чем внеречевое мышление, общее с животными. С переходом на языковую основу возможности того же мозга колоссально возрастают. Так разумному человеку удалось протиснуться через «узкое горлышко», в котором застряли человекообразные обезьяны, а австралопитеки и остальные виды человека вымирали.

Пока в сказанном вы скорее всего не заметили ничего нового, о чем не слышали бы раньше. А оно есть. Новое – идея о позднем соединении языка и мышления и их взаимном оплодотворении. Она предполагает долгую параллельную эволюцию мышления без языка и языка без мышления.

Вы уже собираетесь в поход на человеческую речь, читатель? Нет, в область речи мы вторгаться не станем. Там этологам нечего делать, ведь им не с кем сравнивать: речи как системы, обслуживающей отвлеченное мышление, нет ни у кого, кроме человека. Нам ведомы лишь языки, служащие для коммуникации между особями. Речью должны заниматься совсем другие науки. Тут биологи могут только предостеречь от ошибок, связанных с недопониманием гуманитариями того, что может естественный отбор, создатель речи, а что – не может. Ведь

Способ, как творил создатель,

Что считал он боле кстати –

Знать не может председатель

Комитета о печати

Всяк сущий в ней язык

А вот язык, в отличие от речи, есть не только у человека, но у многих животных, есть он и у вычислительных машин. Изучая языки животных и то, как и для чего они их используют, мы можем найти кое-какие свидетельства по темному вопросу: «Как творил создатель?» Свидетельство каждого вида – благая весть, свой вариант, один из кусочков мозаики.

Евангелие от пчелы. У общественных насекомых язык достаточно сложный. С его помощью пчела-разведчица кодирует информацию о том, где находится источник нектара, и «вытанцовывает» сообщение перед рабочими пчелами в улье, а те раскодируют информацию и, пользуясь ею в полете, находят цветущее растение по описанию, данному разведчицей. Объем сообщаемой разведчицей информации равен тому, который сообщает женщина своим подругам-сослуживицам: «Я нашла в городе новый магазин; продается там губная помада такой-то фирмы; помады много; покупателей пока мало; чтобы найти магазин, надо двигаться на северо-восток 2,5 км; вот образец помады, попробуйте ее и запомните вкус и запах». В основе языка общественных насекомых лежит некий логический и синтаксический скелет, врожденная матрица, на которую в заранее предусмотренных местах размещается набор символов, изменяемых в зависимости от конкретной ситуации. Врожденные логические матрицы лежат в основе языков и других животных, но не столь сложные, как у пчел.

У человека этих матриц огромный набор. Они заполняются содержанием, когда совсем маленький ребенок запечатлевает речь окружающих его людей, прежде всего матери. В этом отношении наш мозг отличается от мозга пчелы и других животных емкостью и сложностью врожденных матриц. И конечно, их конкретной формой. Обучаемое человеческой речи или ее машинным аналогам животное исходно очень ограничено в овладении речью не потому, что оно «вообще» много глупее нас, а из-за того, что у него нет соответствующих матриц, ему нечем учиться языку. Способность без видимого труда овладеть в раннем детстве родной речью не моя личная заслуга, а дар, доставшийся мне от предков. У них же его создавал отбор, и процесс этот был явно очень длительным.

Евангелие от канарейки. Некоторые виды птиц, помимо врожденных сигналов (как у пчел), применяют для освоения видовой песни запечатление. Маленький, беспомощный птенец слушает в гнезде песню отца и «впечатывает» ее в новообразующиеся структуры одного из полушарий головного мозга. Он начнет ее воспроизводить спустя почти год, следующей весной. Этологи показали, что, заменив песню отца иной песней, можно впечатать ее. Впечатывается любой набор звуков, если мозг принял его за песню, а врожденные программы анализа звуков подходят для этих звуков.

Оказалось, что ребенок тоже не «учится говорить», а запечатлевает речь. Это открытие этологов – их главный вклад в проблему человеческой речи. Очень жаль, что большинство лингвистов этого не осознали. Видимо, им трудно понять, какая принципиальная разница между свободным, произвольным обучением чему угодно и запечатле-нием. Запечатление – реализация инстинктивного акта, оно не требует от нас ни догадливости, ни воли, ни сознания, ни интеллекта. Новорожденный слушает поток окружающей его речи. А программа прогоняет этот поток через аналитические структуры, обрабатывает, сортирует, разносит по ячейкам. Голосовой аппарат в это время занят своим: он упражняется в произнесении врожденного набора звуков (слогов), не имеющих отношения к слушаемой речи. Ребенок может произносить слоги и звуки, отсутствующие в родном языке, что вы, наверное, замечали. Конкретный язык использует только часть этого набора, причем разные языки по звуковому составу совпадают лишь отчасти. За I–2 первых года жизни мозг усваивает принцип построения речи в той среде, где он находится, и запоминает минимально необходимый набор слов. Программы импринтинга так совершенны, что, оказавшись в двуязычной среде, они научаются отделять один язык от другого и запечатлевают оба.

С некоторого момента ребенок начинает «говорить». Сначала язык обслуживает его насущные потребности, выживание. По сути дела это команды («нет», «не хочу», «дай», «прочь»), призывы вашего внимания (в них входят и «мама», и имена) и названия немногих очень дорогих ему предметов. Больше ни о чем разговаривать с вами он не желает, хотя понимает вашу речь уже не хуже собаки. Зато, если вы его не понимаете, приходит в ярость и невероятно настойчив. Ребенок очень агрессивно навязывает нам свой стиль коммуникации и добивается успеха: мать начинает говорить «его языком». Есть контакт! По сути дела в этом возрасте слова дополняют, заменяют и сопровождают врожденные сигналы мимики, жеста и крика.

Потом начинается игровое освоение речи, в игре малыш устанавливает с вами речевое общение и упражняется, но поговорить с ним «как с человеком» еще не удается. Это наступит позднее.

Евангелие от сороки. И тогда главной темой его общения становится выяснение того, как устроен окружающий мир, бесконечные «как?». Точно то же происходит с детенышами видов, обучающих свое подрастающее поколение. Это знают все, кто выкармливал птенцов вороны, сороки, галки или хотя бы щенков. Только вопросы они задают бессловесные, вот и вся разница. Впрочем, «говорящие» птицы могут даже спрашивать: «Как?» и «Почему?»

Евангелие от гусыни. На примере своей гусыни К. Лоренц объяснил когда-то миру, что такое консерватизм и чему он служит. Оказалось, что он ограничивает неумелое употребление логики. У ребенка одновременно с интересом к миру вдруг пробуждается интерес к логике современного человека. Ранее мы заметили с вами, что маленькие дети консервативны, и объяснили почему: мозгу запрещено пытаться отличать причину от следствия, ему предписано поначалу только замечать связи и запоминать их как одно целое («ветер дует, и деревья качаются», «надели пальто, и на улице холодно»). Так безопаснее для тебя. Если же ты примешь следствие за причину, может быть очень плохо. Например, замеченную комбинацию «длинная красная ягода и болит живот» лучше не разлагать на причину и следствие. Одно дело – если у тебя болел живот, ты съел ягоду и боль прошла, и совсем другое – если живот у тебя заболел потому, что ты съел ягоду. Когда наступает период обучения взрослой логике, ваш ребенок все время спрашивает, причем очень настойчиво: «Почему?» Часть его вопросов умиляет и восхищает вас своей глубиной и взрослостью. Вы рассказываете о них своим родным и друзьям. А часть – своей нелепостью, упрямо повторяемой. Скажем, ребенок упорно, изо дня в день твердит вам, что деревья раскачивают ветер или что поезд стоит, а все вокруг едет. На самом деле он давно понял, что, на ваш взгляд, тут и проблемы нет, «и так все ясно». Но для его логической машины, доставшейся от предков, причина и следствие здесь совсем не очевидны, противоположная связь выглядит столь же возможной.

На Земле было много племен, обрывавших «почемучек»: «Нипочему, вырастешь – узнаешь!» И на Земле была уйма племен, заходивших в тупик, потому что перепутали причины со следствиями, окружили себя нелепыми приметами, табу. Их пример показывает, как важен инстинктивный совет: «Ох, не путай причину со следствием, не придумывай беспричинных связей». Древние греки, создатели рационалистической цивилизации, больше всего гордились тем, что они упорядочили в своем языке грамматику и создали логику. Нам это кажется само собой разумеющимся – мыслить логично и говорить правильно. Но это только потому, что мы выросли в таком мире. Попади мы с рождения в общество застойного племени – и наши суждения были бы алогичны, а речь непоследовательна. Впрочем, и в рационалистическом обществе часть людей вырастает почти такой, а необоснованные приметы – дело обычное.

Завершив период овладения логикой, ребенок начинает свободно мыслить на любые отвлеченные темы и обучаться любым премудростям.

В эволюции на этот простор сумел вырваться, по-видимому, только разумный человек.

Евангелие от галки. Создавая изолированные колонии из юных галок, К. Лоренц выяснил, что они помимо врожденных сигналов образут сигналы «по договоренности». Кто-то, столкнувшись с чем-то важным (с охотником, например), метит его каким-нибудь сигналом. Остальные его усваивают, и теперь, где бы ни увидели человека с ружьем, кричат «охотник» (не человеческое слово, конечно, а свое). Родители учат сигналу своих молодых, и он становится в колонии традиционным. Позднее этологи нашли у врановых птиц довольно много «договорных» сигналов.

Совсем маленький ребенок тоже пытается важные действия и предметы называть по-своему и очень упрям в этом. Он знает, как это называете вы, может произносить нужное слово, но требует, чтобы вы приняли его знак.

Очень вероятно, что тут действует общая со многими животными программа. Что это один из корней языка с договорной символикой и правом каждого создавать новые слова (примут ли их остальные – другое дело). Ваша собака, не способная к звукоподражанию, стремясь быть понятой, тоже навязывает вам некоторые сигналы («хочу пить», «открой дверь» и т. п.). Сам звук врожденный, но разные собаки употребляют его в разной ситуации. Способные к звуковой имитации животные обычно обозначают предметы их звуками. И тоже очень упрямы в навязывании этих звуков. Мой попугай одним из первых слов усвоил «пить!», а воду стал обозначать бульканьем. На иные жидкости фантазии не хватило, и он называет их словами, но воду – только по-своему. Он прекрасно знает слово «вода», но я ни разу не добился, чтобы он его произнес.

Евангелие от собаки. Наш друг пес – еще одно свидетельство. По объективным научным тестам на интеллектуальные способности он немного уступает шимпанзе, большим попугаям и вороне, но все равно собака для нас – самое умное животное. Почему? – Потому что страстно хочет нас понимать. Это результат совместной эволюции. Собака все время вслушивается в речь, следит за каждым движением и в своем усердии добивается немалого: мы охотно с ней говорим, а она удивительно хорошо нас понимает. И никакие не «команды», «интонации» и «жесты», как утверждают ее недоброжелатели, а слова и отдельные фразы. От природы умная собака, имевшая с вами долгое и разнообразное общение, к старости в пределах определенного круга важных для нее ситуаций понимает вас буквально с полуслова.

Она показывает нам, на что способен мозг животного, если ему это очень нужно. Ведь у собаки нет врожденных программ анализа чужой системы звукового общения, она понимает нас в основном интеллектом. О, как врезались в меня в студенческие годы слова, вычитанные из запрещенной и уничтоженной в 1948 г. замечательной книги генетика и физиолога человека С. Н. Давиденкова, о том, что, если бы собака имела механизм освоения речи, она по возможностям своего мозга усвоила бы курс школьной алгебры! Но «механизма» у нее нет. Она как плохой студент на экзамене: «глаза умные, а сказать ничего не может».

Этологи прекрасно понимают, что опыты с собаками (требующие их изоляции) ничего путного не дадут. Собак изучают физиологи.

Евангелие от шимпанзе. Физиологи очень любят опыты с шимпанзе: во-первых, раз они родственнее всех человеку, значит, всего интереснее (вы-то знаете, что это не всегда верно), а во-вторых, для опытов на шимпанзе легче получить средства, ведь эти опыты очень нравятся налогоплательщику. Одни надеются, что опыты докажут, что между обезьяной и человеком лежит пропасть, а другие ждут обратного.

Шимпанзе – прекрасные подражатели движений и манипуляций с предметами, но звукоподражание у них крайне ограничено (как и у других приматов). Поэтому с ними разговаривают либо с помощью жестов (подобно языку глухонемых), либо картинками, либо через компьютер. Они усваивают достаточное число символов и правил их комбинирования, чтобы поддерживать связь с экспериментаторами и даже между собой. У них нет врожденных систем, которые помогли бы анализировать язык. Шимпанзе (в отличие от ребенка) решает задачу как чисто интеллектуальную. То есть эти эксперименты не имеют ничего общего с тем, как возникал язык в условиях естественного отбора.

Евангелие от попугая. «Говорящие» птицы интересны тем, что, попав в среду людей, они сами, по собственной инициативе осваивают человеческие слова и выражения и пользуются ими. Своей способностью к имитации услышанных звуков (не только человеческой речи, а любых) попугаи похожи на человека несравнимо больше, чем любые млекопитающие, включая обезьян.

Исследования на птицах и человеке показали, что имитация – это не «запись на магнитофонную ленту и воспроизведение», а очень сложный процесс, включающий разложение сигнала на элементарные составляющие, определение роли каждого из элементов, а затем синтез собственного сигнала и его воспроизведение, на каждом этапе сравниваемое как с записанным сигналом, так и с собственным замыслом, как его изменить. Говорящая человеческим голосом птица без труда преобразует слово, услышанное от человека А, в манеру речи человека Б, никогда перед ней этого слова не произносившего. Она в соответствии с собственным эмоциональным состоянием может произнести слово ласково или глубо, вопросительно или повелительно, скороговоркой или подчеркнуто четко и т. п. Все это может и человек. Человек и крупный попугай в этой области стоят на одном уровне «технических возможностей».

Живя с человеком, попугай по собственной инициативе осваивает слова, выясняет значение многих из них и пользуется ими для трех целей: самосовершенствования в этом занятии; коммуникации с человеком (и собакой, если ему это очень нужно); для комментирования вслух собственных действий и мыслей. Моему попугаю, например, доставляет какое-то удовольствие (сидя в одиночестве) перед тем, как чем-то заняться, сказать: «Т-а-а-к!», а кончив, сказать: «Уф-ф1» Уронив что-нибудь нарочно, произнести: «Уронил», а если нечаянно – «Упал». Если какой-то предмет не поддается развинчиванию – выругаться. А если он втихаря ломает что-то, что ломать нельзя, то на разные голоса приговаривает: «Ну что ты делаешь, Рома? Перестань! Хулиган!» и т. п. Когда попугаю очень нужно, он может вступить с вами в диалог. Например, он может настойчиво и все громче звать вас из другой комнаты, употребляя по нарастающей все варианты вашего имени – как зовет обычно вас он и как зовут другие. Услышав наконец отзыв, крикнуть: «Иди сюда». Когда вы зайдете к нему и спросите: «Что хочешь?», он тут же командным тоном отвечает: «Спать!» (Это значит, нужно выключить свет.) Если он хочет пить, он скажет: «Пить хочешь!» – и может вкрадчиво добавить: «Молочко». Получая требуемое, скажет: «На» (это зеркальное отражение «Дай»). Прежде чем попробовать незнакомую пищу, спросит: «Вкусно?»

Давно замечено, что в обратные диалоги (то есть когда что-то нужно вам, а не им) попугаи (как и маленькие дети) не вступают. Мой попугай, если принести новую меховую игрушку – собаку, сразу отвечает на вопрос «Кто это?»: «Собака» (или «Собачка», если она маленькая). Но знакомую ему игрушку он обычно не называет либо начинает шутить: «Кошка», «Мяу», «Ха-ха-ха» и т. п. Те, кто не знает этой особенности попугаев и разговаривает с ними как с людьми, беря инициативу на себя, слышат в ответ сплошную чушь. Вы можете достигнуть многого, если будете произносить имена (а лучше клички) приходящих в дом людей, условитесь, как называть животных, которых он видит за окном или в телевизоре (для них у него есть свои, звукоподражательные имена, которые вы должны знать), называть заинтересовавшие птицу предметы, цвет, теплоту и материал предметов, части его и вашего тела, глаголы действия. Показывать, чем отличается «закрыл» от «открыл», «уронил» от «поднял», «купал» от «купался», «пойдем» от «иди сюда» и т. п. Словом, покажите, что вы не бессмысленно тараторящее существо, а мозг с языком.

Если действовать серьезно, и он будет пробовать говорить с вами как с разумным существом. Например, предсказывать по началу ваших действий, намерению или внешнему сигналу, что вы сделаете дальше. Давать команды и убеждаться, что вы их понимаете и выполняете. Короче говоря, попугай сначала так же не уверен в том, что вы умное и способное к контактам на основе звуковых символов существо, как не уверены и вы в том же относительно него. А почему он должен верить? Он видит, что его видовой системы сигналов вы не понимаете и усвоить не можете. Попав в человеческую среду, попугай год-пол-тора пытается навязать человеку свою систему сигналов. Обнаружив нашу полную бестолковость, он начинает пробовать наши сигналы. И достигает успеха – вы начали реагировать! Почему же он должен признать ваш разум выше своего?

Очень интересно попугаи поступают с собаками (которые их очень интересуют и с которыми они могут дружить и играть). Собачьи сигналы они осваивают быстро, еще до того, как овладеют человеческими словами. И используют их для контакта с собакой (вполне успешно). Освоив человеческие слова и видя, что собака реагирует, услышав их из уст человека, попугаи тут же заучивают кличку собаки и команды и пробуют их в деле. Некоторые собаки от этого чуть с ума не сходят. Если у собаки с попугаем отношения плохие, он дразнит ее командами, мяуканьем кошки, лает и т. п. А если они дружат, то можно наблюдать, как попугай пытается говорить с собакой, используя весь арсенал человеческих слов.

Итак, кое-какие свидетельства о том, «как творил создатель» языки, у других видов собрать можно. Из этой мозаики даже можно сложить несколько возможных вариантов, в которых обязательно будут представлены врожденная логическая матрица для врожденных же символов, мощная имитационная система, употребление договорных символов и структуры мозга для их запечатления.

Отчего б не понемногу Введены во бытиё мы? Иль не хочешь ли уж богу Ты предписывать приемы?