Этические проблемы в исследовании

 

Целью нашего исследования было изучить подчинение и неподчинение авторитету в условиях, которые позволяли тщательное исследование этого явления. Испытуемый получал указание от экспериментатора совершать все более и более жестокие поступки: мы хотели выяснить, в какой момент он откажется. Чтобы создать необходимые условия для наблюдений, потребовалась своего рода театрализация. Мы использовали технические иллюзии (в частности, жертва лишь делала вид, что получает удары током). Остальное не было запланировано нами и стало неожиданностью для нас самих.

Однако некоторые критики ужасались не тому, что испытуемые подчинялись, а тому, что такой эксперимент вообще проводился. Профессиональные психологи фактически разбились на два лагеря[35]: одни его очень хвалили, другие жестоко критиковали. В 1964 году доктор Диана Баумринд обрушилась на него в журнале American Psychologist. Чуть позже я опубликовал там же следующий ответ:

…В одном из недавних номеров American Psychologist мне задали ряд вопросов относительно эксперимента с подчинением. Выражалось беспокойство по поводу благополучия его участников и того, были ли приняты адекватные меры, чтобы защитить их.

Начнем с того, что критик путает непредвиденный результат эксперимента с его базовой процедурой. Она пишет, в частности, будто мы специально стимулировали стресс у участников. Да, есть много способов спровоцировать стресс в лаборатории (Lazarus, 1964). Но опыт с подчинением — не из этой серии. Крайнее напряжение, которое испытывали некоторые испытуемые, стало для нас неожиданностью. Перед началом экспериментов процедура обсуждалась со многими коллегами, и ни один не предвидел реакций, которые впоследствии имели место. Вообще предсказать результаты эксперимента удается далеко не всегда. Если ученый не хочет допускать такой степени риска, он должен вообще отказаться от научных исследований.

Более того, изначально были все основания ожидать, что как только жертва начнет протестовать, испытуемые откажутся выполнять указания экспериментатора. Я спрашивал мнение многих коллег и психиатров, и практически все они ожидали, что так все и будет. Да и вообще, чтобы начать эксперимент, в котором все упирается в неподчинение, нужно исходить из веры в наличие у людей естественных ресурсов, которые позволят им преодолеть давление авторитета.

Действительно, через какое-то время стало понятно, что некоторые участники готовы дойти до максимальных значений электрошока, а другие испытывают стресс. На мой взгляд, лишь с этого момента можно было задаться вопросом о том, не свернуть ли эксперимент. Но сиюминутное волнение — это одно, а вред — совсем другое. Наши опыты продолжались, и я не видел никаких признаков душевной травмы у испытуемых. А поскольку сами они энергично поддерживали эксперимент, я решил, что исследования прекращать не стоит.

Не вызвана ли критика скорее неожиданностью результатов, чем самим методом? Некоторые испытуемые вели себя так, что это казалось шокирующе безнравственным. Но если бы все они ограничились «слабым разрядом» или отказались от участия при первых же признаках дискомфорта у «ученика» и результаты эксперимента были приятными и вдохновляющими, кто бы стал протестовать?

Один из важнейших аспектов процедуры был связан с концом экспериментальной сессии. Со всеми участниками после эксперимента проводилась специальная работа. Что именно мы им говорили, зависело от вариации эксперимента, к тому же постепенно у нас прибавлялось опыта, и мы находили новые слова. Но как минимум мы ставили их в известность, что жертва не получала опасных ударов током. У всех испытуемых была дружественная встреча с невредимым «учеником» и долгая беседа с экспериментатором. Не подчинившимся испытуемым мы объясняли эксперимент таким образом, чтобы поддержать их чувство правоты. Послушных уверяли, что их поведение абсолютно нормально, а внутренний конфликт имел место у всех участников. Мы сообщили участникам, что по окончании экспериментальной серии вышлем полный отчет. С некоторыми из них мы провели дополнительные подробные беседы.

По окончании экспериментальной серии испытуемые получили письменный отчет, в котором излагались детали экспериментальной процедуры и результаты. Опять-таки их собственная роль в экспериментах подавалась без попытки унизить; мы уважали их поведение в ходе экспериментов. Все участники также получили опросник, касающийся их участия в исследовании. Он позволял им выразить свои мысли и чувства по поводу своего поведения.

Ответы на опросник подтвердили мою догадку, что испытуемые позитивно восприняли эксперимент. Если брать количественный аспект (см. таблицу 8), 84 % испытуемых выразили положительные эмоции от эксперимента, 15 % — нейтральные, и лишь 1,3 % — негативные. Понятно, что к этим цифрам следует относиться с осторожностью. Однако сбрасывать их со счета не стоит.

Кроме того, четыре пятых испытуемых полагали необходимым дальнейшее проведение подобных экспериментов, а 74 % заявили, что в результате узнали о себе нечто важное.

Дополнительные опросы и оценки проводилась в плановом порядке и не были вызваны тем, что мы заметили какой-то особый риск в экспериментальной процедуре. На мой взгляд, испытуемые абсолютно не подвергались опасности и не рисковали получить душевную травму.

По мнению критика, после эксперимента человек не находит оправдания своим поступкам и не может себя простить. Однако обычно дело обстоит иначе. Механизмы, которые заставляли его подчиняться и нажимать на рубильник, продолжают действовать и после эксперимента, позволяя ему оправдывать свое поведение. Люди думают то же, что и во время эксперимента: «Я выполнял задание, порученное мне руководителем».

Поскольку идея наказывать жертв током отвратительна, то когда посторонние люди слышат о самой затее, они уверены: «Испытуемые откажутся подчиняться». А когда становятся известны результаты, прежнее убеждение сменяется другим: «Они не смогут с этим жить». Однако обе формы отрицания результатов в равной степени ошибочны. Многие участники не только подчиняются до самого конца, но и не получают душевной травмы.

Отсутствие травмы — одно из минимальных условий эксперимента. Между тем в участии есть и плюсы. Наш критик полагает, что люди не извлекли никакой пользы из эксперимента. Но это не так. И неслучайно многие ощущали благодарность за участие в важном, по их мнению, исследовании. Через год после эксперимента один человек написал: «Эксперимент укрепил мою убежденность в том, что следует избегать вреда ближнему, даже если для этого нужно ослушаться начальника».

Еще один отзыв: «Мне лично эксперимент показал, сколь важно каждому человеку иметь твердую почву, которая станет основой для решений, даже самых мелких. Полагаю, люди должны больше размышлять о себе и своих взаимоотношениях с миром и окружающими. Если этот эксперимент поколеблет чью-то излишнюю самоуверенность, он уже не напрасен».

И это далеко не единственные из положительных и интересных отзывов, которые поступили от участников.

Пятистраничный отчет, разосланный участникам после эксперимента, был специально составлен так, чтобы всячески подчеркнуть ценность их участия. Он затрагивал и общую концепцию экспериментальной программы, и логику замысла, описывал результаты десятка экспериментов, причины внутреннего конфликта и возможное значение эксперимента. Испытуемые реагировали с воодушевлением. Многие выразили желание участвовать в дальнейших экспериментальных исследованиях. Отчет был разослан всем участникам несколько лет назад. Тщательность, с которой он был подготовлен, опровергает мнение критика, будто нам не было дела до того, вынесут ли люди пользу из своего участия.

Критик опасается, что участники будут неприязненно относиться к любым психологическим экспериментам из-за интенсивности переживаний, связанных с лабораторными процедурами. У меня другие наблюдения: люди чаще воспринимают негативно «пустой» лабораторный час со стереотипными процедурами. Выходя из лаборатории, они думают, что убили время на дурацкое и бесполезное занятие.

Наши же испытуемые в целом отнеслись к своему участию в эксперименте совершенно иначе. Они увидели здесь возможность что-то узнать о человеке вообще и о себе в частности.

Через год после завершения экспериментальной программы я начал дополнительное исследование. Для этого был приглашен со стороны врач-психиатр, имеющий опыт лечения амбулаторных больных. Он провел беседы с 40 нашими испытуемыми. При этом он уделил особое внимание тем, кто, по его мнению, мог получить душевную травму. Эти возможные травматические последствия он и хотел выявить. Но вот его вывод: да, некоторые испытуемые испытали сильный стресс, но «ни у кого не обнаружены признаки травмы… свою роль (в эксперименте) каждый воспринял так, как и ожидается от человека с устойчивой моделью поведения. Не обнаружено никаких следов травматических реакций». Нашему критику стоило бы учесть эти данные, прежде чем браться за перо!

По большому счету, критик полагает, что изучать подчинение в подобной ситуации нельзя, поскольку у испытуемого якобы нет разумной альтернативы подчинению. Упускается из виду следующий факт: подчинились отнюдь не все. А раз так, значит, не подчиниться можно. Общая структура экспериментальной ситуации не исключает этого.

У критика вызывает тревогу высокий уровень подчиняемости в первом эксперименте. В той вариации эксперимента, которой она уделила особое внимание, 65 % испытуемых подчинялись до конца. Однако учтем общую картину: степень подчиняемости сильно менялась от одной разновидности эксперимента к другой. В некоторых из них 90 % испытуемых отказались продолжать эксперимент. Я считаю, что уровни подчиняемости и неподчиняемости объясняются не только самим фактом эксперимента, но и спецификой элементов в каждой экспериментальной ситуации. А эти элементы систематически менялись в нашей программе исследований.

Забота о человеческом достоинстве основана на уважении к способности человека совершать нравственные поступки. По мнению критика, экспериментатор заставлял испытуемых применить электрошок. Категорически с этим не согласен. Да, экспериментатор отдает команды. Однако между командой и результатом находится нечто важное: действующее лицо, которое может подчиниться или не подчиниться. Я исходил из убеждения, что каждый человек, пришедший в нашу лабораторию, волен согласиться с требованиями авторитета или отвергнуть их. Этот подход связан с верой в человеческое достоинство: каждый способен решать сам, что ему делать. И мы видим, что многие испытуемые отвергали указания экспериментатора, утверждая тем самым человеческие идеалы.

Также эксперимент критикуют, ссылаясь на то, что «он может повлиять на способность человека в будущем вообще доверять каким-либо авторитетам». Но ведь экспериментатор не просто авторитет, это авторитет, который приказывает испытуемому совершать жестокие и бесчеловечные поступки против другого человека. На мой взгляд, будет замечательно, если участие в нашем эксперименте вселит в участников скептицизм к авторитетам подобного рода. Здесь я принципиально расхожусь с критиком. Она воспринимает испытуемого как пассивное существо, полностью контролируемое экспериментатором. Я же исходил из иной точки зрения. В лабораторию приходит человек со свободой выбора, который волен последовать данным ему указаниям или не последовать им. Критик полагает, что так подрывается доверие к любым авторитетам. А мне кажется, эксперимент пойдет людям на пользу, если поможет им осознать, что не стоит бездумно подчиняться авторитету.

Прозвучала критика в наш адрес и в пьесе Дэниела Эбса «Собаки Павлова», которая увидела свет в Лондоне в 1971 году. В ней многое строится вокруг нашего эксперимента с подчинением. В кульминационный момент действия Курт, один из главных героев, отказывается выступать в роли подопытного кролика. В своем введении к пьесе Эбс весьма резко высказывается об иллюзиях, которые были использованы в эксперименте: «вранье», «жульничество», «мошенничество». Впрочем, он, похоже, высоко оценил театральную составляющую эксперимента. И он позволил мне изложить свои соображения в предисловии к его книге. Я написал следующее:

По-моему, вы осудили иллюзии в моем эксперименте в чересчур резких выражениях. Как драматург вы наверняка понимаете, что иллюзия способна открывать глаза на вещи; на самом деле само существование театра возможно именно благодаря выдумке.

Посмотрев спектакль, кто-то мог бы заявить, что драматург обманул нас, одурачил и обвел вокруг пальца. Взять хотя бы актеров. Казалось бы, старик, а сотри грим — и под ним цветущий юноша. Врача играет обычный лицедей, который ничего не смыслит в медицине. Однако подобные разговоры о «вранье», «жульничестве» и «мошенничестве» будут глупостью, ибо ни один зритель так не воспринимает театральные иллюзии. Все согласны, что иллюзия нужна для развлечения, интеллектуального обогащения и прочих радостей, которые приносит театр. А коль скоро зритель согласен, вы можете продолжать в том же духе.

Итак, я не говорю, что вы обманываете, дурачите и обводите вокруг пальца свою аудиторию. Но чем наш эксперимент хуже? Да, в нем используется дезинформация. Да, в нем используется иллюзия: как сцена раскрывает истины, которые иным путем трудно познать. Но эти приемы оправданы одним: в итоге участник соглашается с ними и находит в них ценность…

…Когда мы объясняли испытуемым, в чем дело, они реагировали на это позитивно. Большинство из них считали, что потратили час не впустую. Если бы дело обстояло иначе и на нас сыпались упреки, мы не смогли бы продолжать эксперимент.

На чем основана моя оценка? Прежде всего, сразу после эксперимента я разговаривал с испытуемыми. Эти многочисленные беседы были очень информативными, но больше всего они показали, с какой легкостью полученный опыт вписывается в обычную картину мира. Вообще люди вели себя скорее дружелюбно, чем враждебно. Проявляли любопытство, никого не обличали, и безусловно не считали себя униженными. Это общее впечатление впоследствии подтвердилось формальными процедурами, с помощью которых мы оценивали реакцию испытуемых на эксперимент.

Главное моральное оправдание процедуры, использованной в моем эксперименте, состояло в том, что участники сочли ее приемлемой. Более того, это стало главным нравственным основанием для продолжения экспериментов.

Этот факт важен для любой оценки эксперимента с этической точки зрения.

Представьте эксперимент, в ходе которого участнику отсекали бы мизинец. Не говоря уже о возмутительности подобного, эксперимент не продлился бы и нескольких часов: от разъяренных участников посыпались бы жалобы на университетскую администрацию и юридические последствия не заставили бы себя ждать. Когда с человеком поступают плохо, он знает это и может принять меры против обидчика.

Критика эксперимента, не учитывающая терпимую реакцию его участников, лишена оснований. Высказывая недовольство техническими иллюзиями и называя их «обманом», критики забывают, что сами испытуемые сочли такой прием правомерным! А ориентироваться здесь следует не на мнение внешних критиков, а на мнение участников.

Есть люди, которые считают поведение экспериментатора обманом, плутовством и манипуляцией. Но согласитесь, что его можно воспринимать и как драматурга, создателя постановки, способной открыть исполнителям нечто новое. И быть может, наша с вами работа не такая уж разная. Да, зрители ваших театральных представлений ожидают, что столкнутся с иллюзией, а мои испытуемые этого не ожидали. И это существенно. Однако на вопрос, этично ли искать истину путем таких драматургических постановок, нельзя отвечать абстрактно. Следует исходить из реакции тех, кто прошел такую процедуру.

И еще один момент: подчиняющийся испытуемый не винит себя за удары током, нанесенные жертве, ведь это была не его инициатива. Так велел авторитет. И худшее, что он может сказать о себе: «Будет мне наука — не надо безропотно слушаться авторитета».

То, что наш эксперимент внушил эту мысль некоторым его участникам, на мой взгляд, его большое достоинство. В качестве примера возьму свидетельство молодого человека, который участвовал в повторном эксперименте в Принстоне в 1964 году. Молодой человек был полностью послушен. 27 октября 1970 года он написал мне:

«Участие в “опыте с электрошоком”… сильно повлияло на мою жизнь…

Когда я был испытуемым в 1964 году, я был убежден, что делаю человеку больно, но совершенно не понимал, почему это делаю. Да и немногие способны точно сказать, когда они действуют по собственным убеждениям, а когда покорно склоняются перед авторитетом… А тут — военный призыв. Понимая, что будучи призванным в армию, я тем самым соглашаюсь делать все, что мне прикажет командование, я боюсь самого себя… Я хочу стать отказником по убеждениям совести, а если мне не дадут этот статус, готов пойти в тюрьму. Иного выхода для себя по совести я не вижу. Надеюсь лишь, что члены призывной комиссии будут также действовать в соответствии со своей совестью…»

Он спросил, бывало ли подобное с другими участниками и мог ли опыт эксперимента иметь такой эффект.

Я ответил:

«Да, конечно, эксперимент касается дилеммы, с которой люди сталкиваются, когда авторитет говорит одно, а совесть — совсем другое. И я рад, что ваше участие в исследовании побудило вас глубже вникнуть в эти вопросы. Несколько участников сообщили мне, что после эксперимента стали более чутко относиться к проблеме подчинения авторитету. Если эксперимент помог вам лучше осознать проблему, связанную с безоглядным подчинением авторитету, значит, он уже сыграл важную роль. И если вы глубоко убеждены, что нельзя убивать людей, состоя на службе у своей страны, вам обязательно надо добиваться статуса отказника по убеждениям совести. И я очень надеюсь, что к вашей искренности в данном вопросе отнесутся с пониманием».

Через несколько месяцев он снова написал. Он сообщил, что рассказ об участии в эксперименте не произвел большого впечатления на призывную комиссию, но статус отказника по убеждениям совести ему все же дали. Вот его слова:

«Разговор с ними не уменьшил моей глубокой убежденности в огромном влиянии этого эксперимента на мою жизнь… Вы открыли мне одну из важнейших причин бедствий в мире… Я счастлив, что есть и моя доля в той информации, которая вам была необходима для такого открытия. И рад, что, отказавшись служить в вооруженных силах, я поступил так, как должны поступать люди, если хотят, чтобы эти проблемы были решены.

С искренней благодарностью за то, что вы для меня сделали…»

В нашем мире о многих поступках трудно судить однозначно. Но для меня значимее слова этого юноши, который лично участвовал в эксперименте, чем слова постороннего критика. Человеческий отклик тех, кто был внутри эксперимента, важнее абстрактного морализаторства. Люди же, прошедшие эксперимент, не только одобряют использованные нами процедуры, но и в подавляющем большинстве призывают провести более глубокие исследования, которые позволят лучше понять подчинение и неподчинение.

В течение последующих лет в печати прозвучали многочисленные голоса поддержки в пользу нашего эксперимента.

Доктор Милтон Эриксон, известный клинический психолог, пишет:

Того, что новаторские исследования Милгрэма объявляют неэтичными, неоправданными, неинформативными и т. п., следовало ожидать — хотя бы потому, что людям нравится закрывать глаза на нежелательное поведение. Они предпочитают изучать память, забывая о бессмысленных слогах…

Милгрэм вносит крупный и важный вклад в наши знания о человеческом поведении… Публикуя свое первое исследование, он прекрасно понимал, что открывая такую область научных исследований, вызовет осуждения и упреки… Чтобы заниматься такими исследованиями, как Милгрэм, нужны сильные люди с большой верой в науку и желанием показать, что сам человек, а не «дьявол», несет ответственность за свои бесчеловечные поступки

(International Journal of Psychiatry, October 1968, pp. 278–279)

Доктор Амитай Этциони, профессор социологии из Колумбийского университета, пишет:

На мой взгляд, эксперимент Милгрэма — один из лучших в наше время. Он показывает, что принятое противопоставление интересного и серьезного гуманистического исследования точному, эмпирическому количественному анализу ошибочно. Можно с пользой совместить одно с другим.

(International Journal of Psychiatry, October 1968, pp. 278–279)

Профессор Герберт Келман написал серьезную статью об этических проблемах экспериментального исследования (Human Use on Human Subjects: The Problem of Deception in Social Psychological Experiments). А вот слова доктора Томаса Кроуфорда, социального психолога из Беркли:

С точки зрения Келмана, экспериментальные манипуляции легитимны, если способствуют индивидуальной свободе выбора… На мой взгляд, исследования Милгрэма направлены именно на ту достойную цель, которую ставит перед нами Келман. Читая об их результатах, мы не можем не проводить параллели с аналогичными конфликтами в нашей собственной жизни.

(In Defense of Obedience Research: An Extension of the Kelman Ethic. In The Social Psychology of Psychological Research, edited by Arthur G. Miller. New York: The Free Press, 1972)

Доктор Алан Элмс из Калифорнийского университета в Дэвисе пишет:

Изучая условия, при которых возникает деструктивное подчинение, а также психологические процессы, которые приводят к попытке снять с себя ответственность, Милгрэм осуществил, с моей точки зрения, одно из самых нравственно значимых исследований в современной психологии.

(Из: Social Psychology and Social Relevance, Little, Brown and Company, 1972)

 

Приложение II

 

 

Модели поведения людей

 

Чтобы лучше понять, почему одни люди подчиняются экспериментатору, а другие не подчиняются, мы предложили испытуемым ряд индивидуальных тестов. В частности, чтобы разобраться, расходятся ли послушные и непослушные участники в своем понимании ответственности, испытуемым в первых четырех вариациях эксперимента дали «часы ответственности». Они представляли собой диск, который испытуемый мог разделить на три сектора с помощью подвижных стрелок. После эксперимента испытуемых просили «разрезать пирог на три части» сообразно ответственности, которую несут три действующих лица (экспериментатор, испытуемый и жертва). Мы спрашивали: «В какой мере каждый из нас несет ответственность за то, что этот человек получал удары током вопреки своей воле?» Экспериментатор считывал результаты с обратной стороны диска, размеченной как 360-градусный круг.

В целом испытуемые не испытывали особых затруднений при выполнении задания. Результаты по 118 испытуемым, которым был предложен этот тест, показаны в таблице 9.

Основной вывод состоит в следующем: непослушные испытуемые брали основную ответственность за страдания «ученика» на себя: 48 % ответственности они взяли на себя и 39 % — отвели экспериментатору. Несколько иначе обстоит дело с послушными испытуемыми: они не считали, что несут бóльшую ответственность, скорее наоборот. Еще большая разница наблюдалась при определении меры ответственности «ученика». Послушные испытуемые возлагали на него вдвое бо́льшую ответственность за его же собственные страдания, чем непокорные. Когда их спрашивали об этом, они отвечали, что он вызвался добровольно и плохо учился.

Таким образом, бунтари чаще берут на себя основную ответственность, чем подчиняющиеся. И они считают менее ответственным «ученика». Конечно, эти оценки делались уже после эксперимента, и неизвестно, насколько они отражают устойчивые склонности послушных и непослушных испытуемых, или были просто психологической корректировкой постфактум.

Доктор Алан Элмс провел ряд психологических тестов приблизительно с 20 послушными и 20 непослушными испытуемыми, которые участвовали в эксперименте с непосредственной близостью. Основной вывод: налицо взаимосвязь между подчинением в эксперименте и результатом по Ф-шкале. Эта шкала была изобретена Адорно и его коллегами для измерения склонности к фашизму (Adorno, 1950). Элмс обнаружил, что послушные испытуемые отличались большей степенью авторитарности (более высокий результат по Ф-шкале), чем непослушные. Это может показаться тавтологичным, но Элмс объясняет:

Взаимосвязь между подчинением и некоторыми элементами авторитаризма выглядит довольно сильной. И не будем забывать, что мера подчинения есть мера реальной покорности авторитету, а не прогнозирование своих поступков. Слишком многие исследования по авторитарности… проводились на уровне письменных вопросов и ответов, когда само поведение не наблюдалось. А здесь у нас есть люди, которые либо подчиняются указаниям авторитета, либо не подчиняются им, причем в реалистической и очень тревожной ситуации… Создается впечатление, что эти исследователи конца 1940-х годов вышли на нечто, что может быть транслировано из абстрактных тенденций в настоящее авторитарное поведение: подчинение человеку, стоящему у руля, и наказание более слабого подчиненного (p. 133).

(Social Psychology and Social Relevance, 1972)

Взаимосвязь между результатом по Ф-шкале и поведением в ходе эксперимента интересна, но не очень сильна. На мой взгляд, это обусловлено несовершенством подобных опросников. Трудно соотнести поведение с личностью, поскольку мы недостаточно знаем о том, как измерять личность.

Еще одну попытку найти корреляты подчинения предпринял Лоренц Кольберг, мой коллега по Йельскому университету. Кольберг разработал шкалу нравственного развития, основанную на теории, что в процессе взросления индивиды проходят ряд стадий морального суждения. Проведя пилотные исследования с помощью группы из 34 йельских студентов, он обнаружил: непослушные стояли на более высокой степени нравственного развития, чем послушные. Опять-таки эти результаты интересны, но далеко идущих выводов делать не стоит (Kohlberg, 1965).

Я и сам собрал некоторую информацию об испытуемых сразу после их участия в эксперименте. К результатам следует относиться с осторожностью, но общие тенденции можно обозначить. Между республиканцами и демократами нет существенных различий в степени подчиняемости. Католики послушнее иудеев и протестантов. Образованные люди были не очень сговорчивыми в сравнении с менее образованными. Представители таких областей, как право, медицина и педагогика, более склонны к неподчинению, чем люди, занятые в технических профессиях, скажем, инженерном деле и физике. Чем дольше человек служил в армии, тем большую выказывал степень подчиняемости, но бывшие офицеры были менее послушны, чем бывшие рядовые (независимо от срока службы последних). Таковы результаты по первым четырем экспериментальным условиям (из серии с непосредственной близостью). По непонятным причинам многие из этих закономерностей не наблюдались, когда мы перешли к другим вариациям эксперимента. (Ведь смысл подчинения и неподчинения в этих ситуациях несколько разный.) В общем и целом, я удивлялся, как мало обнаруживается коррелятов для подчинения и неподчинения и насколько слабо они соотносятся с наблюдавшимся нами поведением. Я уверен, что у подчинения и неподчинения есть сложная основа в человеческой личности. Но я знаю, что мы еще не нашли ее.

Как бы то ни было, ошибочно полагать, что неподчинение соотносится с какой-либо одной чертой характера или что подчиняются только плохие люди, а хорошие не подчиняются. Ситуация многогранна и взаимодействует со столь разными сторонами личности, что сложно делать какие-то обобщения. Более того, характер испытуемого, по-видимому, не так сильно влияет на его поведение в ходе эксперимента, как думают большинство читателей. Ибо современная социальная психология дает нам важный урок: зачастую поступки определяются не столько тем, что он собой представляет, сколько тем, в какую ситуацию попал.

 

[1]Зимбардо Ф. Эффект Люцифера: Почему хорошие люди превращаются в злодеев. — М.: АНФ, 2015.

 

[2]Предварительная и основная части. Как показали предварительные испытания, процедура зачитывания слов и нанесения ударов током требует навыка: у человека не сразу получается выполнять ее гладко. Поэтому перед основной частью «учителю» давали возможность зачитать «ученику» предварительную серию из десяти слов. В эту серию входили всего три нейтральных слова (т. е. слова, которые «ученик» назвал правильно). Таким образом, электрошок применялся в остальных семи случаях, с максимальным разрядом в 105 вольт («умеренный разряд»). К окончанию предварительной части почти всем испытуемым удавалось освоить процедуру.

Затем испытуемым давали второй список и говорили, что процедура аналогична первому списку. Однако экспериментатор добавлял:

«Когда дойдете до конца списка, повторите его снова. И продолжайте наносить удары, пока “ученик” не выучит правильно все пары слов».

Экспериментатор дает испытуемому следующую инструкцию:

«Начните с 15 вольт и увеличивайте уровень разряда на один шаг всякий раз, когда “ученик” дает неверный ответ».

 

[3]Ни один испытуемый, дошедший до 30-го уровня, не отказывался продолжать использовать его.

 

[4]Ингибиция (от лат. inhibere — сдерживать, останавливать) — в психологии подавление, сдерживание, внутренний запрет. Феномен, противоположный социальной фасилитации. То есть это ухудшение скорости и качества выполняемых действий под влиянием присутствия посторонних наблюдателей. — Прим. ред.

 

[5]David Mark Mantell, “The Potential for Violence in Germany,” Journal of Social Issues, Vol. 27, No. 4 (November 4, 1971), pp. 101–12.

 

[6]В последнее десятилетие ученые стали углубленно изучать влияние физического соседства на поведение. См., например, Edward T. Hall, The Hidden Dimension (New York: Doubleday, 1966).

 

[7]Недавно я узнал, что некоторые ученые (Sheridan & King, 1972) воспроизвели эксперименты с подчинением, используя следующую модификацию: брали не подставную (человеческую) жертву, а реальную — щенка, который действительно получал удары током, визжал, выл и метался от боли. В качестве испытуемых использовались как мужчины, так и женщины. Результат: «Все женщины без исключения следовали указанию наносить щенку удары током до самого конца шкалы». См. также Kilham & Mann, 1972.

 

[8]Это следует из данных по нервозности. По окончании опыта каждого испытуемого просили указать на шкале, сколь напряженным и нервным он был в момент максимального напряжения. Мы собрали эти данные по 21 экспериментальному условию, включая данное условие. Результат: послушные женщины констатировали у себя большее напряжение, чем любая из 20 групп послушных мужчин. Чем это обусловлено? Возможно, женщины действительно нервничали больше мужчин. Но возможно, они меньше стеснялись сообщить об этом. Как бы то ни было, у послушных женщин указанная степень напряженности была выше, чем в любом из 20 других условий. Этого нельзя сказать о женщинах, проявивших неподчинение. Степень нервозности, которую они указывают, идентична средней степени нервозности у мужчин, проявивших неподчинение.

 

[9]Хофлинг и другие ученые исследовали случаи, когда медсестры не ставили под вопрос распоряжения врачей касательно передозировки лекарств. См. Charles K. Hofling, E. Brotzman, S. Dalrymple, N. Graves, C. Pierce, “An Experimental Study in Nurse-Physician Relationships,” The Journal of Nervous and Mental Disease, Vol. 143, No. 2 (1966), pp. 171–80.

 

[10]Идея, что дело в содержании приказа, вовсе не взята с потолка. Она основана на многочисленных исследованиях в области социальной психологии, которые показывают, как может вести себя человек, когда над ним не стоит какой-либо особый авторитет (Ash, 1951; Milgram, 1964).

 

[11]Как тонко заметил де Токвиль, конформность есть логичный регуляторный механизм демократизированных отношений между людьми. Она «демократична» в том смысле, что давление призвано сделать человека не лучше или хуже тех, кто оказывает давление, а сделать его таким же.

Подчинение возникает из неравенства в отношениях и сохраняет его. В своем наивысшем выражении оно может считаться идеальным регуляторным механизмом фашизма. Вполне естественно, что концепция управления, которая во главу угла ставит неравенство, возводит подчинение в абсолютную добродетель. Повиновение возникает в контексте иерархической социальной структуры, что подразумевает разное поведение руководителей и подчиненных. Неслучайно отличительными чертами Третьего рейха были доктрина о высших и низших группах и впечатляющие символы достойного и мгновенного подчинения с щелчком каблуками и готовностью выполнить приказ.

 

[12]Я упрощаю. Хотя природа изобилует иерархическими организациями, люди не нуждаются в том, чтобы всегда действовать в их рамках. Клетка мозга не выживет без органа в целом. Однако человек относительно самодостаточен. И это избавляет его от полной зависимости от социальных систем. Он может и входить в такие системы, принимая соответствующие роли, и отделяться от них. Эта способность к двойному функционированию дает нашему виду максимальные преимущества в адаптации. Она позволяет сочетать безопасность и эффективность, которые дает организация, с новаторским потенциалом и гибкой реакцией индивида. С точки зрения выживания вида это оптимальный вариант.

 

[13]Цит. по изд.: Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». — М.: Современные проблемы, 1926. — Прим. пер

 

[14]Специалисты по детскому развитию давно поняли: «Первые социальные взаимоотношения связаны с признанием указаний авторитета и подчинением» (English, 1961, p. 24). Поначалу ребенок находится в полной зависимости и лишен возможности выбора. И обычно авторитет предстает перед ним с благожелательной и полезной стороны. И все же наблюдения свидетельствуют о том, что уже в возрасте двух-трех лет ребенок вступает в период необузданного негативизма, бросая вызов авторитету на каждом шагу и отвергая даже самые хорошие советы. Из всех поведенческих проблем, связанных с социальным приспособлением, самой серьезной проблемой родители считают непослушание (Stogdill, 1936). Зачастую в это время возникает напряженный конфликт между родителем и ребенком, и процесс созревания, поощряемый родительскими стараниями, обычно делает ребенка более послушным. Но вечное непослушание детей, сколь бы сильно оно ни было, связано с отвержением авторитета и утверждением себя, отличается от взрослого непослушания тем, что ребенок не предполагает за собой никакой индивидуальной ответственности. В отличие от тех форм неподчинения, которые мы можем глубоко ценить во взрослых людях, эта форма вызова не зиждется на соображениях морали.

 

[15]Техническая проблема, связанная с тем, как авторитет заявляет о своей легитимности, заслуживает серьезного внимания. Допустим, юноша получает письмо, в котором сказано, что это повестка от призывной комиссии. Из чего видно, что это и впрямь повестка, а не чей-то розыгрыш? Или даже так: из чего видно, что когда молодой человек приедет в лагерь, указанный в письме, встреченные им люди в хаки и впрямь будут иметь право распоряжаться его жизнью? А вдруг это гигантская мистификация, осуществленная группой безработных актеров? Подлинный авторитет понимает, насколько легко имитировать признаки власти, и держится начеку, опасаясь самозванцев. Неслучайно так строги наказания за ложное притязание на авторитет.

 

[16]Допустим, экспериментатор перемещался бы из одного частного дома в другой (с разрешения их владельцев), избирая для опыта гостиные этих домов. Его начальственная аура существенно поблекла бы вне лабораторной обстановки, которая обычно подкрепляет его статус.

 

[17]О понятии «зоны безразличия» см. Herbert A. Simon, Administrative Behavior: A Study of Decision-Making Processes in Administrative Organizations. New York: The Free Press, 1965.

 

[18]Данную ситуацию хорошо иллюстрирует роман Германа Воука «Бунт на “Кайне”» (1952). Когда командир глуп, это в порядке вещей. Многие начальники отлично справляются, даже будучи некомпетентными. Проблема возникает лишь в том случае, когда авторитет, пользуясь своим положением, навязывает более толковым подчиненным ошибочную линию действий. Глупые начальники подчас могут быть весьма эффективными и иметь популярность у коллектива, пока отдают инициативу в руки талантливых подчиненных.

«Бунт на “Кайне”» иллюстрирует и два других момента. Во-первых, даже если командир некомпетентен, бросить ему вызов очень сложно. Корабль чуть не затонул из-за неадекватных действий Квига, но Вилли и Кейт захватили контроль над ним лишь ценой колоссального внутреннего стресса и переживаний. Во-вторых, хотя бунт выглядит абсолютно нормальным в данной ситуации, принцип авторитета столь глубок, что автор — устами Гринвальда — во внезапной и драматической концовке ставит под сомнение нравственную основу бунта.

 

[19]В книге «Психология масс и анализ человеческого “Я”» (1921) Фрейд отмечал, что человек подавляет собственные функции супер-эго, давая лидеру полное право решать, что хорошо, а что плохо.

 

[20]В своем блестящем анализе социальных иерархий Кёстлер замечает: «Я неоднократно подчеркивал, что эгоистические импульсы человека несут значительно большую историческую опасность, чем интегративные тенденции. Проще говоря, индивид, который слишком агрессивно утверждает себя, навлекает на себя наказание общества; он ставит себя вне закона, выпадает из иерархии. Верующий же еще сильнее встраивается в общество; он входит в лоно церкви, партии или какой-либо иной социальной ячейки, которой полностью придает свою идентичность». См. Arthur Koestler, The Ghost in the Machine (New York: The Macmillan Company, 1967), Part III, “Disorder,” p. 246.

 

[21]Интерпретация, согласующаяся с теорией когнитивного диссонанса. См. L. Festinger, 1957.

 

[22]См. Erving Goffman, “Embarrassment and Social Organization,” The American Journal of Sociology, Vol. 62 (November 1956), pp. 264–71. См. также Andre Modigliani, “Embarrassment and Embarassability,” Sociometry, Vol. 31, No. 3 (September 1968), pp. 313–26; “Embarrassment, Facework, and Eye Contact: Testing a Theory of Embarrassment,” Journal of Personality and Social Psychology, Vol. 17, No. 1 (1971), pp. 15–24.

 

[23]Если смущение и стыд — важные факторы, заставляющие испытуемого подчиняться, следует ожидать резкого снижения подчиняемости, когда условия для возникновения этих эмоций устраняются. Именно это и происходило в эксперименте 7, где экспериментатор уходил из лаборатории, отдавая приказы по телефону. Подчинение испытуемых было во многом обусловлено тем, что они общались с экспериментатором лицом к лицу. Некоторые виды подчинения — скажем, у солдата, посланного с одиночной миссией в тыл врага — требуют длительного послушания авторитету и соответствия между ценностями подчиненного и ценностями его начальника.

Исследования Гарфинкеля и наш эксперимент показали, что для неподчинения должна разрушиться структура предпосылок социальной жизни. Мы наблюдали те же неловкость, смущение и страх перед неподчинением, которые имели место в опытах Гарфинкеля, где людей просили нарушить стереотипы повседневной жизни (Garfinkel, 1964).

 

[24]Большинство людей неспособны предсказать поведение участников, поскольку не предвидят переход в агентное состояние и факторы, привязывающие индивида к нему. Предсказывая отказ от опыта, они рассматривают испытуемого как обычного человека, у которого задействованы все нравственные способности. И совершенно не учитывают фундаментальную реорганизацию его психической жизни, которая происходит в результате входа в агентное состояние.

Проще всего скорректировать ошибочное предсказание человека, не знакомого с результатом эксперимента, сказав ему: «Содержание действия далеко не так важно, как вы думаете. Намного важнее взаимоотношения между исполнителями. Основывайте свое предсказание не на том, что участники делают или говорят, а на том, как они соотносятся друг с другом в рамках социальной структуры».

Есть еще одна причина неправильных прогнозов. Общество пропагандирует идеологию, согласно которой действия индивида проистекают из его характера. Эта идеология имеет следующее практическое последствие: она стимулирует людей действовать так, словно только они одни контролируют свое поведение. Однако это глубоко искаженное представление о детерминантах человеческих поступков. И оно не позволяет дать точный прогноз.

 

[25]Конрад Лоренц описывает сбой в ингибиторных механизмах, обусловленный появлением инструментов и оружия: «Этот принцип относится, и даже в еще большей степени, к использованию оружия с дистанционным контролем. Человек, который нажимает на кнопку, настолько закрыт от возможности видеть, слышать и эмоционально осознавать последствия своих поступков, что может совершать их беспроблемно, — даже если наделен силой воображения». См. Konrad Lorenz, On Aggression (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1966), p. 234.

 

[26]См. N. J. Lerner, “Observer’s Evaluation of a Victim: Justice, Guilt, and Veridical Perception,” Journal of Personality and Social Psychology, Vol. 20, No. 2 (1971), pp. 127–35.

 

[27]В теории Э. Дюркгейма аномия — потеря человеком самоидентификации, разрыв социальных связей. — Прим. ред.

 

[28]В Принстоне: D. Rosenhan, Obedience and Rebellion: Observation on the Milgram Three-Party Paradigm. (Материал готовится к печати.)

В Мюнхене: D. M. Mantell, “The Potential for Violence in Germany.” Journal of Social Issues, Vol. 27, No. 4 (1971), pp. 101–12.

В Риме: Leonardo Ancona & Rosetta Pareyson, “Contributo allo studie della agressione: La Dinamica della obedienza distruttiva”, Archiva di psicologia neurologia e psichiatria, Anna XXIX (1968), fasc. IV.

В Австралии: W. Kilham & L. Mann, “Level of Destructive Obedience as a Function of Transmittor and Executant Roles in the Milgram Obedience Paradigm.” Готовится к печати (1973) Journal of Personality and Social Psychology.

 

[29]См. M. I. Orne & C. C. Holland и мой отклик на их отзыв: A. G. Miller (ed.) The Social Psychology of Psychological Research. New York: The Free Press, 1972.

 

[30]Впрочем, не будем наивными. Все мы видели, что государство, контролирующее аппарат пропаганды, неизменно изображает свои цели в нравственно выгодном свете. В нашей собственной стране убийство мужчин, женщин и детей во Вьетнаме оправдывалось необходимостью спасти «свободный мир» и т. д. Мы видели, сколь легко эти заявления принимаются гражданами в качестве достойных целей. Диктатуры пытаются убедить массы в правомерности своих действий, ссылаясь на общепринятые ценности. Даже Гитлер не говорил, что уничтожит евреев из ненависти. Он мотивировал свои действия желанием очистить арийскую расу и создать более высокую цивилизацию, свободную от ослабляющих его паразитов.

 

[31]Бирстедт вполне резонно замечает, что феномен власти даже более фундаментален, чем феномен государства: «…Проблема власти играет ключевую роль для любой адекватной теории социальной структуры… И даже государственное управление не сугубо политический феномен, но прежде всего феномен социальный… Матрица, из которой возникает государственное управление, сама обладает упорядоченностью и структурой. Если анархия — противоположность государственному управлению, то аномия — противоположность обществу. Иными словами, власть не есть лишь сугубо политический феномен в узком смысле слова. Ибо она появляется не только в политической организации общества, но и во всякой организации. Всякое объединение в обществе, сколь угодно маленькое и временное, имеет свою структуру власти». Bierstedt, pp. 68–69.

 

[32]Однако лейтенант Уильям Келли, командовавший взводом, ссылался затем на приказ сверху.

Военный прокурор утверждал, что такого приказа не существовало. Отметим: прокурор не оспаривал сам принцип, что солдат должен подчиняться приказам. Речь шла лишь о том, что Келли действовал самочинно, а потому несет ответственность за резню. Келли был признан виновным.

Реакция американской публики на приговор Келли изучалась учеными (Kelman & Lawrence, 1972) и отнюдь не обнадеживает. 51 % опрошенных заявили, что выполнили бы приказ, если бы им велели перестрелять всех жителей вьетнамской деревни. Келман делает вывод:

«Без сомнения, не все люди находят требования легитимных с виду авторитетов в равной степени убедительными. В эксперименте Милгрэма не все участники наносили жертве максимально возможный удар током. И не все подчиненные Келли выполняли его приказ убивать безоружных мирных жителей. Те, кто оказал сопротивление в данных обстоятельствах, по-видимому, сумели сохранить ощущение личной причастности и ответственности, которыми мы обычно пользуемся в повседневной жизни…

Тем не менее, судя по нашим данным, многие американцы думают, что не вправе противиться указаниям руководства. Действия Келли в Сонгми они считают нормальными и даже желательными, поскольку тот (с их точки зрения) исходил из подчинения законному авторитету».

Возникает вопрос, почему респонденты Келмана полагают, что подчинились бы командиру в Сонгми (хотя предсказывая результаты нашего эксперимента они наверняка предсказали бы неподчинение).

Во-первых, Келман проводил свое исследование, когда страна все еще воевала с Вьетнамом. Ответы отражают отношение к войне и общее одобрение государственной политики. Если бы вопросы задавались в мирное время, число недовольных действиями Келли увеличилось бы. Данная реакция также отражала солидарность с американским солдатом, которого, по мнению большинства американцев, засудили. Во-вторых, задавать вопрос о подчинении в военном контексте значит ставить его в том ракурсе, который наиболее знаком среднему жителю: он знает, что солдат должен выполнять приказы. Ответы на опрос были продиктованы народной мудростью, слухами и знанием военного контекста. Однако это не предполагает понимания общих принципов подчинения, которое можно продемонстрировать лишь их правильным применением в новом контексте. Люди отдают себе отчет в том, что солдаты совершают убийства. Но они не видят, что такие действия суть логическое следствие процессов, которые в менее очевидной форме характерны для всего общества.

И наконец, данные ответы показывают, насколько американцы в своей оценке вьетнамской войны усвоили точку зрения властей. Им основательно промыла мозги государственная пропаганда. (На социальном уровне последняя есть способ внушить людям официальное понимание ситуации.) В этом смысле респонденты Келли не вполне находились вне системы авторитета, о которой их спрашивали, но пребывали под ее влиянием.

 

[33]Henry Wirz, Trial of Henry Wirz (Commandant at Andersonville), House of Representatives, 40th Congress, 2nd Session, Ed. Doc. No. 23. (Письмо исполняющего обязанности военного министра в ответ на резолюцию Палаты представителей от 16 апреля 1866 года, с кратким описанием суда над Генри Вирцем. 17 декабря 1867 года (с приказом напечатать).)

 

[34]Может показаться, что хорошим решением проблемы авторитета стал бы анархизм и полный отказ от политических институтов. Однако это отнюдь не выход. Во-первых, если наличие власти иногда ведет к совершению безжалостных и безнравственных поступков, отсутствие власти делает людей беззащитными перед теми, кто лучше организован. Если Соединенные Штаты откажутся от всех форм политической власти, итог будет совершенно ясен. Мы скоро падем жертвами хаоса, ибо общества с лучшей организацией всегда чувствуют возможности, которые предоставляет слабость, и пользуются ими.

Более того, наивно полагать, что это вопрос вечной борьбы благородного индивида с дурной властью. Ведь его благородство и ценности, которые индивид противопоставляет злонамеренному авторитету, от авторитета и заимствованы. И на каждого человека, который совершает зверства по указанию сверху, есть человек, который по этой же причине удерживается от жестоких поступков.

 

[35]См. Jay Katz, Experimentation with Human Beings: The Authority of the Investigator, Subject, Professions, and State in the Human Experimentation Process, New York: Russell Sage Foundation, 1972. Этот солидный том (1159 страниц) содержит комментарии по поводу эксперимента Баумринд, Келмана, Ринга и Милгрэма. Есть также материал доктора Пола Эрреры (с. 400), который взял интервью у некоторых участников эксперимента. Интересные дискуссии по поводу этического аспекта нашего исследования см. в: A. Miller, The Social Psychology of Psychological Research; A. Elms, Social Psychology and Social Relevance.