Н.С. Нижник «Женитьба есть, а разженитьбы нет»: о проблеме расторжения брака в Российской империи

 

В статье рассматриваются вопросы, касающиеся закрепленных законодательством оснований для расторжения брака и практики бракоразводного процесса в Российской империи. Приводятся примеры разводов знатных и «незнатных» лиц, участия монархов в бракоразводных процессах подданных Российской империи.

Ключевые слова: история семейного права, семейное право Российской империи, брак, расторжение брака.

 

Брак в Российской империи представлял собой договор (соглашение, союз) мужчины и женщины, заключаемый в определенной форме и влекущий за собой определенные юридические последствия. Правила поведения, связанные с браком, носили неюридический и юридический характер. Особенности добрачного поведения, ухаживания, выбора брачного партнера, нормы и ожидания партнеров в отношении друг друга и неформальных (в т.ч. внебрачных) связей каждого из членов брачного союза, вопросы о взаимной ответственности за экономическое положение семьи, за воспитание детей, содержание партнерами друг друга и родителей каждого в старости носили неюридический характер и регулировались, как правило, нормами морали, обычаями и традициями. К юридически регулируемым вопросам в России традиционно относились вопросы о брачном возрасте, имущественных отношениях в браке, а также перечень оснований для прекращения брака, признания его недействительным и расторжения брачного союза.

Прекращен брак в XVIII — начале XX вв. мог быть по единственному основанию — в случае, если один из супругов умирал. При этом стремление к расторжению брака подданных Российской империи, как правило, не находило поддержки ни в церкви, ни во властных структурах, ни в обществе. Законодательно закрепленных оснований для развода имелось несколько, но, по свидетельствам современников, развод в XVIII — начале XX вв. являлся одним из самых хлопотных и очень сложно осуществимых дел. «Женитьба есть, а разженитьбы нет», «Худой поп обвенчает, что и хорошему не развенчать», «Муж с женою — что мука с водою: сболтать сболтаешь, а разболтать не разболтаешь», фиксировали русские пословицы предвкушение результатов решения вопросов, связанных с попытками расторгнуть брак супругов, совместная жизнь которых потеряла смысл и безопасность.

Бракоразводный процесс в Российской империи с 1722 г. стал относиться к компетенции созданного по инициативе Петра I Священного Синода. Большое значение для практики рассмотрения бракоразводных дел имел Указ 13 декабря 1744 г., согласно которому разводы «знатных персон» восходили на Высочайшее усмотрение [1, т. XII, № 9088]. Этот указ не был неожиданным нововведением: государи всегда принимали деятельное участие в расторжении браков лиц высших классов. В частности, решение Петра I сыграло важную роль в судьбе генерал-прокурора П. И. Ягужинского. «Супруга Ягужинского, страдавшая ипохондрией и имевшая странный характер, ежечасно истощала его терпение; не смотря на это, он находил, что совесть ему не позволяет развестись с нею. Император, до которого дошли о том слухи, взял на себя труд объяснить ему, что Бог установил брак для облегчения человека в горестях и превратностях здешней жизни; что никакой союз в свете так не свят, как доброе супружество; что же касается до дурного, то оно прямо противно воле Божией, а потому столько же справедливо, сколько и полезно расторгнуть его; продолжать же его крайне опасно для спасения души. Пораженный силою этих доводов, Ягужинский согласился получить разрешение от своего государя на развод» [11, стлб. 600]. Его бывшая жена была заключена в один из московских монастырей, а сам он во второй раз женился — на А. F. Еоловкиной, дочери канцлера Г. И. Еоловкина [10, с. 229].

Екатерина II решала судьбу Ю. В. Долгорукова, который состоял в незаконном браке со свояченицей (браки лиц, состоявших в такой степени родства, не были дозволительными): когда он заключал брак, его родной старший брат уже был женат на родной сестре его будущей жены. В этом он сознался императрице и просил ее о помиловании за совершенное преступление. «Не мне решать, а Синоду», — отвечала ему Екатерина, но именно по ее воле брак Ю. В. Долгорукова и Е. А. Бутурлиной в 1785 г. был утвержден Синодом [33, с. 401], а их дочь Варвара признана законной и именована Долгоруковой [19, с. 1, 188].

Во времена Екатерины II произошло и венчание «вопреки церковному постановлению» графини Е. К. Разумовской и графа П. Ф. Апраксина, который к тому времени уже был женат. Отец молодой супруги, зная о существовании Анны Павловны, живой жены П. Ф. Апраксина, сообщил об этом императрице и, «поднеся на коленях фрейлинский знак несчастной дочери, сказал: «Она не достойна носить пожалованное вами отличие» [33, с. 379]. Бракоразводное дело решалось Высочайшим повелением Екатерины II. Императрица сначала распорядилась «преследовать их [молодоженов. — Н. Н.] со всею строгостью, а потом, под рукою», сказала «брошенной супруге Апраксина, чтобы она шла в монастырь» [9, с. 293]. Новый брак Апраксина получил законную силу.

Русские государи являлись деятельной инстанцией в разных вопросах брачного права, предписывая Синоду не присуждать разводов, «кроме самых настоящих вин», да и о таких разводах доносить монарху, не признавать, согласно тому же указу, достаточным поводом к разводу кумовства [1, т. XIII, № 10050], не расторгать браки, заключенные в близком свойстве [1, т. XIII. № 10028; 18, с. 261, прим. 1]. В XVIII в. русские государи, а чаще государыни, принимали самое энергичное участие в брачных делах, в частности, в расторжениях браков вследствие близости родства. Синод в этих случаях безропотно повиновался повелениям свыше. Мало того, сепаратными указами монархов руководствовался и на будущее время.

Для вмешательства русских законодателей в решение брачных дел Синодом была и еще одна причина — медлительность синодского производства, разногласия между членами Синода при принятии решений и практическая непригодность некоторых постановлений церковного права [22, с. 276].

Бракоразводный процесс «незнатных» категорий населения осуществлялся судами духовных консисторий и носил смешанный состязательно-розыскной характер. Решение выносилось на основании формальной оценки доказательств: судьи решающее значение придавали не убедительности представленных доказательств, а их наличию в определенном законом объеме или их отсутствию.

Дела о разводах смешанных браков (между лицами православного и неправославного вероисповедания) подлежали суду того исповедания, священником которого был совершен брак [1, т. XXVIII, № 21949; т. XXIX, № 22656; т. XXX. № 23319]. Такой порядок сохранялся до издания 24 февраля 1832 г. постановления, в соответствии с которым компетенция в разводах этого рода для обоих супругов была отдана духовным судам православной церкви [1, т. VII, № 5182; 24, изд. 1-е, ст. 2143; 24, изд. 2-е, ст. 75].

Одним из основных поводов для развода в Российской империи являлось прелюбодеяние. Нормативные акты XVIII—XIX вв. закрепляли прелюбодеяние как повод для развода, разрешали после развода второй брак мужу, не виновному в прелюбодеянии, запрещали повторный брак жене, виновной в измене, и назначали прелюбодейке наказания. При определении наказаний имели место и нововведения: жен, «отрешенных от мужей за прелюбодейство» и другие «правильные вины», теперь следовало не постригать в монашество, а отсылать на прядильный двор [1, т. VII. № 4199; 20, т. III, № 1044, п. 10].

В допетровские времена за прелюбодейство наказывалась главным образом женщина. Муж неверной жены не только мог, но и обязан был с ней развестись. Более того, если он прощал измену, тогда наказывали его самого. Неверный муж отделывался годом епитимьи и денежным штрафом. Петр I счел такое положение неправильным, и прелюбодеяние мужа было признано поводом к разводу [13, ч. II, кн. 1, прим. 327, № 2]. Таким образом, были уничтожены различия между супружеской неверностью мужчины с замужней и с незамужней женщиной, разница между понятиями «блуд» и «прелюбодеяние» была ликвидирована [9, с. 305].

Принудительный развод с неверной женой ушел в прошлое (практика свидетельствовала об отсутствии желания мужей разводиться со своими женами [21, с. 164]), Синод разрешал мужу после развода с прелюбодейкой возобновить брак по своему желанию (так, в 1755 г. законное супружество было разрешено секретарю канцелярии Академии наук Петру Ханину с его женой Устиньей, прелюбодейство которой послужило поводом для развода супругов в 1742 г. Устинья была наказана плетьми и 12 лет содержалась в Новодевичьем монастыре [13, ч. II, кн. 1, прим. 327, № 3].

Неверная жена, виновная в разводе, навсегда лишалась брачной правоспособности и подвергалась духовным и светским наказаниям. Духовные наказания чаще всего состояли в епитимии сроком от 7 до 15 лет, не менее года из которых прелюбодейке приходилось провести в монастыре. Помимо епитимии, практиковались пожизненное содержание в монастыре, не связанное с пострижением в монашество; направление на работу на прядильный двор (на практике часто заменяемое ссылкой в Сибирь); ссылка в приданные деревни с обязательством «быть там до самой кончины без выхода» [13, ч. II, кн. 1, прим. 327, № 1, с. 114]; ссылка «в вечную работу», которая иногда заменялась ссылкой в приданные деревни; наказание плетьми, предшествовавшее пожизненному содержанию в монастыре. Жене, виновной в разводе по прелюбодеянию, запрещалось носить фамилию мужа.

Неверный муж, прелюбодейство которого послужило поводом для развода супругов, нес иные наказания. Практика Московской Духовной Консистории фиксирует только о поручении таких мужей «смотрению отцов их духовных» [13, ч. II, кн. 1, прим. 327, № 2, с. 122].

Главными доказательствами вины при прелюбодеянии являлись показания двух—трех свидетелей-очевидцев. Признание своей вины супругом, совершившим прелюбодеяние, не принималось во внимание, если оно не подтверждалось формально необходимыми доказательствами. На практике это приводило к многочисленным злоупотреблениям и часто вынуждало к подкупу лжесвидетелей.

Суд был вправе подвергнуть виновного тюремному заключению на срок от 3 до 8 месяцев, а его партнера — на 2—4 месяца, если он был холост, и на срок 4—8 месяцев, если он состоял в браке. Одновременное возбуждение уголовного дела и дела о разводе не допускалось: развод считался наказанием, а за одно и то же преступление лицо не могло наказываться дважды. У невиновного супруга оставалось право выбора между уголовным преследованием прелюбодея и сохранением брака в одном случае, и разводом — в другом. Виновному в прелюбодеянии супругу после развода разрешалось вступить в новый брак только после церковного покаяния.

Супружеская неверность явилась причиной подачи Евдокией Шаховской в апреле 1877 г. прошения о разводе со своим мужем коллежским секретарем Алексеем Шаховским. Дело было принято в производство, нашлись и свидетели прелюбодеяния. Один из них, московский мещанин Александр Карташев, рассказывал: «Коллежского Секретаря Князя Алексея Николаевича Шаховского я знаю, — познакомил меня с ним купеческий сын Арбатский, у которого Князь в прошедшем 1877 году нанял квартиру в Марьиной роще в доме Дроновой... Арбатский сообщил мне, что Князь... желает купить себе небольшой дом; так как я занимаюсь комиссионерством по покупке и продаже домов, то он пригласил меня придти к Князю для указания ему мною известных и более удобных для него продающихся домов. Показавши Князю Шаховскому список домов мне известных. я сошел вниз к Арбатскому. Так как это было около полудня, то Арбатский предложил у него позавтракать. Во время завтрака я вспомнил, что список. остался у Князя. После завтрака Арбатский предложил мне войти к Князю за списком. Когда мы отворили дверь в помещение Князя, тут увидели его лежащим на женщине в самом действии совокупления. Князь вскричал “Как Вы смеете”, и мы тотчас же бросились назад.». Доказательства измены показались столь убедительными, что союз супругов Шаховских был расторгнут. Евдокии Александровне было разрешено вступить во второй брак, а князь Шаховский обрекался на пожизненное безбрачие и семилетнюю епитимью [17, с. 56].

Однако найти свидетелей адюльтера было очень непросто, а без них развод в суде был невозможен. Как квалифицированный вид прелюбодеяния рассматривалась бигамия — заключение нового брака при наличии нерасторгнутого. Бигамия являлась поводом к разводу. Она давала право первому супругу бигамиста при нежелании этого супруга продолжать законное сожитие с двоебрачником, расторгнуть прежний брак и вступить в новый.

На широкое распространение бигамии указывают многочисленные свидетельства из законодательной и судебной практики, примеры из истории быта [25, с. 231—241]. Так, известны факты двоеженства графа П. Ф. Апраксина [33, с. 379], примеры бигамии гардемарина Афанасия Кайсарова [3, т. IV, № 1345], графини А. Б. Апраксиной, урожденной княжны Голицыной, состоявшей в браке не только с графом П. А. Апраксиным [36, с. 74], факты двоемужия супруги известного композитора М. И. Глинки Марии Петровны, тайно обвенчавшейся с конногвардейским офицером Васильчиковым при жизни супруга [28, с. 52], А. С. Бутурлиной которая, «отошед от мужа своего, вышла за своего любовника» С. Ф. Ушакова [36, с. 74], известна история капитана Осипа Ганнибала [1, т. XXII, № 15946] и др. По словам современников, аналогичные примеры можно было «сотнями считать» [36, с. 74].

Одной из главных причин широкого распространения бигамии являлось наличие в российской действительности неформального развода [32, с. 113—114]. Накладывало свой отпечаток и небрежное отношение духовенства при сборе справок о личности вступающих в брак. Примером может служить дело кадета Ивана Филиппова, которое слушалось в 1776 г. в Московской духовной консистории. В период с июня 1775 г. по сентябрь 1776 г. в местностях, недалеких друг от друга, он успел последовательно жениться на пяти женщинах [13, ч. III, кн. 1, прим. 186, № 1; 5, с. 312].

В случае установления многобрачия одного из супругов возможным было одновременное наказание по решению уголовного суда и признание брака недействительным в духовном суде.

Вопрос о многоженстве мог быть решен и таким образом, как в случае семейства Потемкиных. Престарелый подполковник Александр Васильевич Потемкин, направляясь в одну из своих деревень, увидел в сельце Маншино красавицу — молодую бездетную вдову старика Скуратова. Потемкин влюбился и начал свататься к Дарье Васильевне, «объявив себя вдовцом, в то время как первая его жена оставалась в смоленской деревне» [27, с. 39]. Вскоре состоялась свадьба: подполковник женился на вдове, будучи женатым. Не сразу «молодая Потемкина узнает свое положение и уже беременная требует свидания с утаенной женою. Ее слезы и отчаяние доводят до сострадания добродушную женщину, в супружестве несчастную и преклонную летами; она идет в монастырь и скорым пострижением утверждает этот брак» [27, с. 40]. Именно в этом браке в 1738 г. родился знаменитый князь Таврический, возведенный впоследствии «в торжество мира с турками» в графское достоинство.

Одной из серьезных проблем юридической практики того периода было решение вопроса: какой брак должен быть расторгнут, если супругов несколько? По существовавшим традициям действительным признавался первый брак, а второй — незаконным. Окончательно законодательным порядком правила развода при наличии бигамии были сформулированы в Уставе Духовных Консисторий и закреплены в Своде законов Российской империи [4, ст. 222; 24, изд. 2-е, ст. 57].

Примером юридической значимости первого брака может служить дело Марии Васильевой. В 1787 г. она вышла замуж за поручика Льва Щепочкина. Прожив с супругой почти пять лет, Щепочкин 12 апреля 1792 г. «дал ей увольнительное письмо, что он по внутренней болезни, чувствуя себя неспособным к супружескому сожитию и будучи намерен вступить в монашеское состояние, предоставляет жене своей вступить в вторый брак, обязываясь никогда ее более женою своею не считать. По сему увольнительному письму Марья Васильева в том же году вышла в замужество за Майора Петра фон Мейера, и в 1793 году родила дочь Елисавету. По самую смерть Петра Мейера жена и дочь его признаваемы были законными не только им самим, но и всеми родственниками и знакомыми дворянами, и оне внесены были в дворянскую родословную книгу. Первый ея муж Щепочкин, умерший в 1807 году, женился в 1794 году на второй жене, и имел с нею нескольких детей. Слободско-Украинская Консистория определила оный брак (брак Марьи Васильевой с Мейером. — Н. Н.) расторгнуть. Таковое решение Консистории Февраля 18 дня 1812 года утверждено и Святейшим Синодом» [1, т. XXXIV. № 27137].

Синод, рассматривая случаи, когда один из супругов оставлял другого и вступал в новый брак, в 1723 г. обратил внимание на важность исследования причин таких поступков, выясняя, не был ли оставленный супруг сам виноват в бегстве другого. Если вина оставленного супруга была очевидна, то первый брак признавали расторгнутым, а за вторым сохраняли юридическую силу. Так, в 1726 г.

Синод принял решение «крестьянку Елизавету Леонтьеву, которая, после перваго мужа ея Варфоломея, самовольно ю оставившаго и в монашество отошедшаго, принуждена была скитатца и которая, жив прежде блудно с Иваном Кулюбакиным, потом с ним обвенчалась», считать законной женой, несмотря на то, что брак этот был заключен при жизни первого супруга [3, т. V. № 1854].

Подобный подход был продемонстрирован консисторией и при рассмотрении дела 47-летнего крестьянина Егорова. Он женился на крестьянской девке Прасковье Ивановой, но жил с ней без совокупления «за неимением у нея детородного уда». Через какое-то время Прасковья сбежала от мужа, а Егоров в 1722 г. женился на ямщицкой вдове Рогожской слободы Анне Косминой. Однако Космина «стала жить прелюбодейно с сержантом Соловьевым», в связи с чем Егоров решил подать просьбу о разводе со второй женой. Но в это время Анна сбежала от своего мужа, «сошлась с дворовым человеком Дмитриевым и вышла за него замуж». Совершенно случайно Егоров встретил Анну в Москве и с криком «Караул!» бросился к ней. Местонахождение Анны Косминой стало известно и Егорову. Ему удалось начать бракоразводный процесс. Первая жена Егорова Прасковья была направлена консисторией в медицинскую контору для обследования. Доктора сообщили, что она «к плотскому сожитию подлинно неспособна». Учитывая столь серьезные обстоятельства, консистория приняла решение «брак крестьянина Егорова с первою женою Прасковьею за неспособностью ея к совокуплению расторгнуть, а второй брак с Анною Косминою, с которою венчан у Сергия в Рогожской, признать действительным, и отдать ему Космину с возложением на него семилетней эпитимии под смотрением духовника за то, что женился от живой жены. На означенную Космину и двороваго человека за беззаконное сожитие также возложена семилетняя эпитимия под смотрением их духовников». В 1781 г. Дмитриев обратился в консисторию с просьбой разрешить ему вступить в новый брак с избранной им невестой. На эту просьбу 15 июля консисторией отреагировала следующим образом: «как он Дмитриев лет молодых, то дабы не мог сделать ко греху поползновения», разрешить ему вступить в новый брак, но возложенную епитимию продолжить [13, ч. III, кн. 2, прим. 186, № 3, с. 72, 73]. Таким образом, консистория вопреки общему правилу о недопустимости второго брака при существовании первого (а брак Егорова с первой женой был расторгнут уже при производстве дела), признала второй брак вполне действительным и не потребовала его повторного венчания.

В юридической практике Российской империи были зафиксированы случаи, когда лица, разведенные со второй женой, вступали с ней в брак после смерти первой супруги, не повторяя чина венчания. Примером может послужить дело титулярного советника Дмитрия Яворского, рассмотренное в Московской духовной консистории в 1756 г. Яворский вступил в брак с Екатериной Петровой, уже имея жену Елену Васильеву. Не смотря на то, что Е. Васильева находилась вследствие сумасшествия на содержании под караулом в монастыре, консистория расторгла второй брак Яворского и восстановила первый. Это решение было утверждено и епархиальным архиереем. В феврале 1752 г. Яворский обратился к Преосвященному Платону с прошением, «чтоб дозволено ему было жить со второю женою, указывая на решение Св. Синодом дела майора Шемшина, которое решено тем, что когда первая, да еще самим им оставленная жена (которая многие лета по женитьбе его на другой, находилась в живых) умре: то без всякого штрафа, ему со второю женою жить позволено». 23 марта 1752 г. Преосвященный Платон написал: «понеже первое его супружество сам Бог разрешил смертию, а за второе незаконное церковную эпитимию принял, и при покаянии... со усердием исполнил эпитимию: того ради от монастырского уволив подначальства, позволить ему со второю, бывшею отрешенною, уже аки с законною, отныне жити с женою, наипаче потому, что она по делу оному неповинна явилась» [13, ч. II, кн. 1, прим. 328, № 3].

Во второй половине XVIII в. была распространена и такая юридическая практика при двоеженстве: второй брак расторгался, первый — восстанавливался, но супруги разлучались друг с другом. Жена при этом должна была получить вдовий выдел из имущества мужа [1, т. XIX. № 14160]. Однако и это правило не являлось постоянно действующим. Доказательством может служить история Осипа Ганнибала. В 1784 г. дед А. С. Пушкина, будучи уже женатым на Марье Пушкиной, женился на Устинье Толстой. Решением верховной власти первый брак был оставлен в силе, а второй расторгнут [1, т. XXII. № 15946]. Однако в просьбе его первой жене М. Пушкиной о назначении ей указанной части имущества было отказано. В такой ситуации О. Ганнибал самостоятельно принял решение выделить часть имения для обеспечения средствами воспитания своей дочери Надежды от М. Пушкиной, возложив контроль за управлением имением на назначенного им опекуна [21, с. 173].

Очевидно, что законодательство, признавая первый брак и расторгая второй, каждый раз пыталось решить трудный вопрос, как урегулировать восстановленный брак и превратить его вновь в сожительство, которое мужчиной и женщиной ранее уже было расторгнуто, учитывая, что один из них уже имеет другого, более любимого, супруга. Жизненные реалии нередко заставляли церковную судебную практику отступать от строгих церковных правил.

В XVIII в. официально был поставлен еще один вопрос: может ли человек вступать в новый брак, если он имеет живую жену в другом государстве? Такая постановка вопроса была обусловлена прежде всего необходимостью решения проблем, связанных с судьбой военнопленных, по различным причинам «оседавших» в России. Еще в Московском государстве митрополит разрешил князю Бельскому вступить в Москве в новый брак, несмотря на то что в Литве у него осталась жена [5, с. 75]. Аргументом для такого решения было утверждение: где нет сожительства, там брака быть не может. Однако в 1741 г. Сенат принял противоположное решение [1, т. XI. № 8450].

Наряду с фактами двоеженства в российской действительности широкое распространение имело и двоемужие. Россия вела многочисленные войны. Женщины зачастую не имели никаких известий от своих мужей, ушедших воевать. Не удивительным было то, что через какое-то время они вновь выходили замуж [24, с. 241].

Сенатом было постановлено, что «солдатская вдова не прежде правом вдовства своего может пользоваться, как по получении от инспекторской военной коллегии экспедиции паспорта, удостоверяющего о смерти мужа ее». Синод по поводу двоемужия давал такие разъяснения: «Вторые браки без законного удостоверения о смерти первых мужей суть противозаконны». Исходя из этого положения, Сенат в 1812 г. решил, что «с прижитыми в таковых вторых браках детьми надлежит поступать, как о незаконнорожденных от солдатских жен установлено» [1, т. XXXII. № 25140].

Таким образом, общий порядок в делах о заключении нового брака при наличии прежнего был таковым, что после уничтожения второго брака первый сохранялся в силе. Но обманутый супруг мог не изъявить желания продолжать брачное сожительство с бигамистом. В таком случае двоебрачника ожидало пожизненное безбрачие. Помимо этого, виновный подвергался духовному и светскому наказанию. Духовное состояло в епитимии и содержании в монастыре в трудах, светское — в «нещадном плетьми наказании», которое предшествовало отправке в монастырь и производилось при консистории. Правда, телесным наказаниям подвергались, как правило, представители низших классов. Но и здесь не обошлось без исключений — в качестве наказания О. Ганнибала за вступление в брак при жизни своей жены Екатерина II отправила его участвовать в морских кампаниях на Северном море «для покаяния» и «дабы он службою перегрешения свои наградить мог» [1, т. XXII. № 15946, с. 61].

Иногда от двоебрачника брали поручную запись в том, что он будет жить с первым супругом. Так, сотнику Лисовскому в 1722 г. было вменено в обязанность жить с первой женой и «никоим образом ей не мстить, и ничем ее напрасно не озлоблять и умерщвления не нанести, взять по нем поруку вероятия достойную» [13, ч. I, прим. 311, № 1; см. также: 3, т. II, № 452; т. IV, № 1345; т. V, № 1872].

Невиновный в двоебрачии супруг имел право вступить в новый брак. Иногда о невинности обиженного супруга предписывалось «публиковать согласно 172 артикулу Воинскаго Устава, дабы оно в прежней чести и достоинстве почитаемо было неотложно» [3, т. IV, № 1345].

Потеря невестой невинности до брака и добрачная беременность не от жениха могла составлять повод для развода. К такому выводу можно придти, принимая во внимание дело, находившееся на рассмотрении в Синоде в июне 1826 г. [9, с. 319СВ20]. Муж просил о разводе на том основании, что «жена родила чрез 5 месяцев после брака. Св. Синод. отказал на том основании, что истец при вступлении в брак не объявил. нигде перед начальством, что в жене не нашел девственности и принял ее в сожитие, да и по разрешении жены от бремени подал иск только через 6 месяцев. Следовательно, чрез пропущение времени лишил духовное начальство средств к раскрытию истины» [12, с. 41].

В народном правосознании к XVIII в. уже утвердилось воззрение на непорочность невесты как на предмет гордости самой невесты и всех ее родственников. Удостоверению наличия девственности невесты в некоторых местностях России придавали огромное значение. Свидетельства целомудрия новобрачной демонстрировались «всему миру» — «обнародовались», причем принимались самые тщательные меры для предотвращения подлога. Положительные результаты такой ревизии приносили почет и уважение девушке, ее родителям и всему роду. «Звеселила всю родиноньку», — пелось в одной из многочисленных, сложенных по этому поводу народных песен. При печальных результатах осмотра брачной постели совершался целый ряд действий для посрамления всей фамилии. «Доказательством того, — писал профессор А. Ф. Кистяковский, что тут не только новобрачная и ее родители подвергаются позору, но и ее родичи, служит то, что хомут (символ позора) иногда надевают и на свах. Как честь невесты отражается на прославлении рода, к которому она принадлежит, так и ее бесславие падает позором на целый ее род» [14, с. 168]. Вплоть до 1917 г. сохранялся обычай издевательства над родителями девиц, нарушивших целомудрие [31, с. 114—115]: как наглядный способ всеобщего поругания и насмешек, совершалась передача отцом мужа свату кубка, из отверстия которого вино проливалось на одежду [15, с. 172].

Однако на территории Российской империи существовали местности, жители которых и на рубеже XIX—XX вв. не придавали большого значения сохранению девушкой невинности [23, с. 129; 182—186]. Не рассматривалась как позор потеря невестой невинности до брака, например, в Мезенском уезде. Здесь родившая девушка быстрее выходила замуж, чем сохранившая девственность. В Пинежском уезде Архангельской губернии и в Уссурийских казачьих станицах на вечеринках имела место полная свобода половых сношений. У камчадалов при выборе невесты сохранению девушкой девственности не рассматривалось как имеющее значение: зять даже упрекал тещу, когда получал целомудренную невесту. У вотяков на сближение молодых людей тоже смотрели очень снисходительно. Там даже существовала поговорка: «Мужик не любит — Бог не любит». В Пермской губернии свобода отношений полов являлась нормой жизни: девушки-пермячки часто не сохраняли невинность до брака и выходили замуж, уже став матерями [23, с. 17]. Иметь ребенка здесь не считалось позором. На пермяцком языке даже не существовало особого названия для обозначения девушки и замужней женщины: слово «ныл» употреблялось по отношению и к той, и к другой [7, с. 556, 570].

Церковь, утверждавшая христианскую мораль, оценивала потерю целомудрия как позор для самой невесты и ее рода. Однако юридических последствий потеря невинности не имела.

Как форма ослабления конфликтов между супругами, в России практиковалось разножитие, или разлучение супругов. Оно могло применяться как процессуальная мера — в качестве средства разделения до окончания процесса как тех супругов, о законности брака которых велось судебное разбирательство, так и тех, кто возбудил дело в связи с жестоким обращением одного из них с другим.

Если ситуация не вписывалась ни в одну из официально признаваемых церковью и государством, а развод был крайне необходим для того, чтобы соединить свою судьбу с судьбой другого человека, то в таких ситуациях мог иметь место самовольный развод.

Если же вопрос о втором браке не стоял, то дворяне обычно не утруждали себя бюрократической волокитой. Официальный развод они заменяли фактическим: разъезжались, делили имения. Правда, при этом имела место серьезная проблема: при такой относительной свободе мужья несли на себе бремя ответственности (в т.ч. и материальной) за своих жен.

Показателен пример супругов Суворовых. Женился Александр Васильевич в возрасте 43 лет в 1774 г. на княжне Варваре Ивановне Прозоровской [29, с. 492; 26, с. 273]. Хлопотал об этом браке главным образом отец Суворова, мечтавший о внуках. Жена была настоящей русской красавицей, хорошо воспитанной, но, как отмечали современники, «с наклонностями к мотовству» [34, с. 69]. Не удивительно, что жизнь у супругов не оказалась безоблачной. Тем более вскоре выяснилось, что Варвара Ивановна не склонна избегать общения с молодыми людьми. Взбешенный доказательствами «вольного поведения» супруги, Суворов в сентябре 1779 г. подал в Славянскую духовную консисторию прошение о разводе с женой, обвинив ее «в презрении закона христианского». С большим трудом при участии императрицы Суворова уговорили пойти на публичное церковное примирение [37, с. 524]. Но в 1784 г. он подал повторное прошение о разводе в Синод, обвинив жену в недозволенной связи с секунд-майором Казанского пехотного полка И. Е. Сырохневым. Брак расторгнут не был: Синод не обнаружил доказательств прелюбодеяния. Но фактический распад семьи произошел. Суворов определил жене годовой пенсион в 1200 руб. [8, с. 20]. Варвара Ивановна сначала переехала жить к отцу, потом — к брату в Москву. Девятилетнюю дочь Наталью Суворов определил в Смольный монастырь, категорически запретив ей всяческие отношения с матерью [35, с. 531]. Сын Аркадий, родившийся через два месяца после повторного возбуждения дела о разводе, сначала оставался на воспитании у матери [34, с. 78], а в 1796 г. тоже был перевезен отцом в Петербург.

Конфликт фельдмаршала со своей супругой и возбуждение им бракоразводных дел привели к шумному скандалу, втянувшему в себя петербургскую знать, включая императора. В октябре 1797 г. Варвара Ивановна потребовала от мужа, с которым к тому времени уже давно жила врозь, уплаты ее долгов — 22 тыс. руб., а также увеличения ее годового содержания. Суворов ответил, что «сам должен, а по сему не может ей помочь» [18, с. 159]. Но, памятуя о холодных отношениях Павла I и бывшего мужа, Варвара Ивановна обратилась за помощью к императору. При разрешении конфликта монарх встал на сторону графини, которая, вдохновившись столь могущественной поддержкой, изъявила желание «жить в доме мужа» и иметь имущество, которое приносило бы ей 8 тыс. руб. годового дохода. Павел I повелел генералиссимусу «исполнить желание жены». А. В. Суворов, находившийся в это время в трудном денежном положении, вынужден был подчиниться воле императора: он передал супруге дом, увеличил содержание, но долги оплачивать не стал. Семейные неурядицы подтолкнули Суворова к принятию неординарного решения: в начале 1798 г. он обратился к императору с просьбой разрешить ему постричься в монахи [16, с. 122]. Правда, вместо монастыря Суворову вскоре пришлось отправиться на поле боя. Достигнув мировой славы и почета, но не добившись успеха в «домогательствах о формальном разводе», Суворов до самой смерти жил отдельно от законной супруги.

Отсутствие возможности добиться официального развода и устроить личную жизнь порой толкало людей на преступления. Один из таких случаев был положен в основу драмы Л. Н. Толстого «Живой труп». В 1881 г. 17-летняя Е. Симон вышла замуж за Н. Гиммера. И раньше увлекавшийся спиртным, после свадьбы Н. Гиммер стал пить все больше и больше, потерял работу, практически перестал появляться дома и в конце концов превратился в обитателя ночлежек. Вскоре жена оставила непутевого мужа и уехала работать в подмосковное Щелково, в котором познакомилась с С. Чистовым.

7 апреля 1894 г. Е. Гиммер подала прошение о расторжении брака с Н. Гиммером «по его супружеской неверности». Судебный процесс длился полтора года и завершился отказом в разводе «по недоказанности нарушения мужем его супружеской верности». Тогда Екатерина решилась на отчаянный шаг — симулировать смерть супруга. Под ее диктовку тот написал «прощальное письмо»: «Многоуважаемая Екатерина Павловна, последний раз пишу Вам. Жить я больше не могу. Голод и холод меня измучили, помощи от родных нет, сам ничего не могу сделать. Когда получите это письмо, меня не будет в живых, решил утопиться. Дело наше можете прекратить. Вы теперь и так свободны, а мне туда и дорога, не хочется, но делать нечего. Тело мое, конечно, теперь не найдут, а весной никто не узнает, так и сгину, значит, с земли. Будьте счастливы. Николай Гиммер» [28, с. 16—17].

Через какое-то время из реки выловили обезображенное тело, в котором Екатерина «опознала» своего мужа. Утопленника отпели в церкви Саввы Освященного и похоронили на Дорогомиловском кладбище. Получив «вдовий вид», 21 января 1896 г. Е. Гиммер обвенчалась с С. Чистовым, а еще через три месяца в Санкт-Петербурге при попытке получить паспорт был задержан «живой труп».

Супругов Гиммер отдали под суд за двоебрачие и 8 декабря 1897 г. присудили к ссылке в Енисейскую губернию. По просьбе ходатаев ссылку удалось заменить тюремным заключением на один год.

Л. Н. Толстой лично знал подсудимую и был впечатлен ее историей. В сентябре 1911 г. премьеры пьесы Л. Н. Толстого «Живой труп» состоялись в Москве и Петербурге. О том, насколько актуальной была проблема, затронутая в пьесе, говорит тот факт, что только за десять месяцев 1912 г. «Живой труп» был показан 9 тыс. раз в 243 русских театрах. Любопытно, что, выйдя из тюрьмы, Н. С. Гиммер неоднократно встречался с Л. Н. Толстым, просил у него денег. По иронии судьбы писатель даже устроил того писцом в Московский городской суд, где в свое время слушалось дело Гиммеров [17, с. 60].

Дореволюционная Россия так и не дошла до создания единого для всех подданных законодательства о браке. Российское брачное законодательство — и светское, и каноническое — в основе своей имело религиозные правила, поэтому лица разных вероисповеданий и конфессий попадали под действие различных законов в зависимости от предписаний своей религии. С одной стороны, это было свидетельством веротерпимости и отсутствия навязывания всему населению империи православных представлений о браке. С другой, на рубеже XIX—XX вв. начала настоятельно ощущаться потребность в альтернативном едином светском законодательстве, допускающем браки между лицами разных религий и развод по взаимному согласию в светском органе. Но в Российской империи это были лишь далекие перспективы, а сам бракоразводный процесс продолжал осуществляться по принципу: «Муж — не башмак, с ноги не сбросишь», «Жена — не гусли, поиграв, на стенку не повесишь».

Список литерятуры

Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года: в 45 т. — СПб., 1830.

Свод законов Российской империи. — Т. X. — Ч. 1. — СПб., 1842.

Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. — Т. I—X. — СПб, 1869—1911.

Устав духовных консисторий (утв. 27 марта 1841 г.). — СПб., 1841.

Терберштейн, С. Записки о Московии (Rerum Moscoviticorum Commentarii). С латинского базельского издания 1556 года перевел И. Анонимов, преподаватель истории в VII Санкт- Петербургской гимназии. — СПб., 1866.

Тояьцев, В. Л. Законодательство и нравы в России XVIII века. — СПб., 1886.

Аобротворский, Н. Пермяки. Бытовой и этнографический очерк // Вестник Европы. — 1883. — Т. 4. — Апрель.

Епатко, Л. Неизвестный Суворов // «МК» в Питере. — 2001. — 12—19 декабря.

Загоровский, Л. О разводе по русскому праву. — Харьков, 1884.

Записка английского резидента Рондо о некоторых вельможах русскаго двора в 1730 году «Характеры некоторых русских вельмож» // Записки иностранцев о России в XVIII столетии. — Т. I: Письма леди Рондо, жены английского резидента при русском дворе в царствование императрицы Анны Иоанновны / пер. с англ. / под ред. С. Н. Шубинского. — СПб., 1874. — Приложение.

Записки графа Бассевича, служащие к пояснению некоторых событий из времени царствования Петра Великого (1713—1725) / пер. с франц. И. Ф. Аммона // Русский архив. — 1865. — Вып. 1—12.

[Иоанн, епископ смоленский.] Основания решений Святейшаго Синода по духовно-судебным делам // Православное обозрение. — 1875. — Май.

История Московского епархиального управления со времени учреждения Св. Синода (1721— 1821). Сочинение Николая Розанова: в 3 ч. — М., 1869—1871.

Кистяковский, Л. Ф. К вопросу о цензуре нравов у народа // Записки Императорского Русского Географического общества по отделению этнографии. — T.VIII: Сб. юридических обычаев / под ред. П. А. Матвеева. — СПб., 1878.

Костомаров, Н. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. — СПб., 1860.

Лотман, Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). — СПб. 1994.

Максимова, Т. Развод по-русски // Родина. — 1998. — № 9.

Мартьянов, П. Суворов в ссылке // Исторический вестник. — 1884. — Т. XVIII. — Октябрь.

Московские ведомости. — 1793. — № 74.

Мухина, З. З. О девичьей чести и добрачных отношениях в крестьянской среде Центральной России во второй половине XIX — начале XX в. // Женская история и современные гендерные роли: переосмысливая прошлое, задумываясь о будущем: материалы Третьей международной научной конференции РАИЖИ, 1—3 ноября 2010 г., Череповец. — М., 2010.

Нижник, Н. С. Правовое регулирование брачно-семейных отношений в русской истории. СПб., 2006.

О тайне супружества. Происхождение, историко-юридическое значение и каноническое достоинство 50-й (по спискам патриархов Иосифа и Никона 51-й) главы печатной Кормчей книги. Исследование по истории русского церковного права профессора, свящ. М. Горчакова. — СПб., 1880.

Пушкарева, Н. Л. «Жену с почину берут?» (устыдительные наказания девушек в традиционной русской культуре XIX в.) // Женщина в российском обществе. — 2009. — № 3.

Пушкарева, Н. Л. Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.). - М., 1997.

Руднев, М. Церковное судопроизводство по делам о расторжении брака по причине супружеской неверности: История развития его от учреждения Св. Синода до установления современной формы процесса / / Христианское чтение. — 1902. — Т. CCXIII. — Ч. I. — Февраль.

Смирнов, Л. Очерки семейных отношений по обычному праву русского народа. — М., 1877.

Статс-дамы русского двора в XVIII и XIX столетиях. Биографические списки П. Ф. Карабанова / сообщ. Кн. А. Б. Лобанов-Ростовский // Русская старина. — 1871. — Т. III. — Январь—июнь.

[Степанова, П. Л.] Воспоминания о М. И. Глинке // Русская старина. — 1871. — Т. IV. — № 7—12.

[Суворов, Л.] Автобиография Суворова, написанная им в 1786 году // Исторический вестник.

1900. — Т. LXXX. — Май.

Суханов, Н. Н. Записки о революции. — Т. 1. — М., 1991.

Терещенко, [Л. В.] Быт русского народа. — Ч. 2. — СПб., 1848.

Терещенко, Е. Л. Расторжение брака в крестьянской среде в первой половине XIX в. (на примере Черниговской губернии) / / Женская история и современные гендерные роли: переосмысливая прошлое, задумываясь о будущем: материалы Третьей международной научной конференции РАИЖИ, 1—3 ноября 2010 г., Череповец. — М., 2010.

Фрейлины русского двора в XVIII и XIX столетиях. Биографические списки П. Ф. Карабанова / сообщ. Кн. А. Б. Лобанов-Ростовский // Русская старина. — 1871. — Т. IV.

Шубинский, С. Жена Суворова // Исторический вестник. — 1897. — Т. LXVIII. — Апрель.

Шумигорский, Е. Из галлереи исторических силуэтов. Суворочка // Исторический вестник.

1900. — Т. LXXX. — Май.

Щербатов М. М. О повреждении нравов в России. — London, 1858.

Юдин, П. Суворов в Астрахани // Исторический вестник. — 1900. — Т. LXXX. — Май.

Нижник Надежда Степановна, профессор кафедры теории государства и права, Санкт-Петербургский университет МВД России, доктор юридических наук, кандидат исторических наук, профессор. Россия, Санкт-Петербург, ул. Летчика Пилютова, д. 1. E-mail: [email protected].