Интермедия На гребне волны 1 страница

 

...Они ехали сквозь взбаламученную Россию, как опоздавшие гости спешат на праздник, который начался без них. Вместе с прочими пассажирами выхватывали из рук мальчишек-газетчиков

наспех отпечатанные листки, жадно впиваясь глазами в мелкие черные строчки, читали вслух, тут же обсуждали, и тут же вспыхивали стихийные митинги, на которых ораторы на все лады перепевали вариации на одну и ту же тему: «Свобода! Революция!» Иосифа тоже захватило это всеобщее возбуждение, но он не произносил речей, четырехлетнее одиночество отучило от разговоров, и он лишь смотрел и смотрел по сторонам радостно блестящими глазами, чтобы не упустить ни одного мгновения, все увидеть и все запомнить. Это был его день, его праздник!

На станциях людно, весело, все сословия смешались в одну толпу, только жандармы куда-то делись... За свои без малого сорок лет жизни он много повидал и теперь понимал всех, кого видел перед собой. Смешны были гимназисты и прочая интеллигентская молодежь, повторявшая без толку и понимания громкие слова газетных передовиц. Фабричные — нервные, взвинченные, с впалой грудью и землистыми лицами — почти поголовно были навеселе по случаю праздника, и в толпе то и дело вспыхивали пьяные драки. А в сторонке молча стояли мужики, и на их сосредоточенных лицах читалось: «Свобода-то свобода, а налоги? А земля?» Эти свой интерес знают, и если кто думает, что они будут голосовать за красивые слова... В глазах женщин он читал безмолвное: «А война?» Иосиф понимал их всех и на ходу формулировал требования: крестьянам — землю, рабочим — достойную зарплату и охрану труда и всем — мир и демократическую республику. На душе было и радостно, и тревожно: что-то будет дальше? Он достаточно пожил на земле, чтобы

научиться понимать: ничто и никогда не происходит так, как задумано.

Он мало участвовал в разговорах, больше склонялся над кипами газет: опаздывали они с возвращением из ссылки, ох как опаздывали! По крайней мере, надо читать, надо думать, чтобы быть готовыми, чтобы не потерять ни одного дня. И сами собой складывались слова: «Для того, чтобы разбить старую власть, достаточно было временного союза восставших рабочих и солдат. Но для того, чтобы сохранить добытые права и развернуть дальше революцию, — для этого одного лишь временного союза рабочих и солдат отнюдь не достаточно. Для этого необходимо союз этот сделать сознательным и прочным, длительным и устойчивым. Органами этого союза и являются Советы рабочих и солдатских депутатов...»¹ Так ли писать? И тут же опыт подсказывал вопрос: а под чьим влиянием будут эти Советы? Удастся ли договориться с меньшевиками? Ой ли... А тут еще эсеры — сила, а за ними мужики. Чью сторону примут они? Что в столице? Как там товарищи? В газетах ничего о партии большевиков не писали...

В газетах о большевиках не писали и не могли писать. К этой революции социал-демократы не имели ни малейшего отношения. Она рождалась и вынашивалась совсем в других слоях общества — это была революция аристократии и буржуазии, рвавшейся к власти. А кто абсолютно не был готов к тому, что произошло, так это партия большевиков. ЦК, по-прежнему находившийся за границей, был отрезан от России войной, российский

¹ Сталин И. О Советах рабочих и солдатских депутатов. «Правда», 14 марта 1917 г.

партийный актив разогнан по ссылкам либо ждет погоды. Молотов, уже много-много лет спустя, жаловался: «Вот я «Правду» выпускал, мне двадцать два года было, какая у меня подготовка? Ну что я понимал? Приходилось работать. А эти большевики старые — где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин — тоже, оба хорошие инженеры-электрики, Цюрупа был управляющим поместьем, Киров был журналистом в маленькой провинциальной газете...» А тех, кто рисковал, загнали туда, куда Макар телят не гонял, уж это-то Иосиф знал на своей шкуре...

Заграничное руководство тоже ничего подобного тому, что произошло, не ожидало. Ленин в Цюрихе говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». И слова эти сказаны были в январе 1917 года.

В «час X» в Петрограде руководили, а фактически представляли партию трое молодых членов нелегального Русского Бюро ЦК — Залуцкий, Молотов и Шляпников. Для них происшедшее тоже оказалось полной неожиданностью. Молотов впоследствии рассказывал:

«Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким... пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью уж, наверное, 27 числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел — вот тут я его впервые и увидел.

Мы: Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?

Он: Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов, — говорит, окая.

— А где заседает?

— В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел.

Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета — представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум...

27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало».

«Тройка» начала действовать в меру своего умения и понимания ситуации. В Совет они внесли предложения: не оказывать никакой поддержки Временному правительству, запретить выпуск газет, не поддерживающих революцию. Трудно было придумать что-либо нелепее и несвоевременнее этих предложений — надо же ляпнуть такое именно тогда, когда вся страна находится в совершеннейшей эйфории по поводу «демократического» правительства и обретенной наконец-то свободы слова. Оба предложения, естественно, не прошли, лишь заставили относиться к большевикам как к людям несерьезным, подпортив репутацию их партии. Но репутация партии в глазах «буржуев» и «оппортунистов» не очень-то волновала «тройку». Молоды они были, молоды и не опытны, основные теоретики проживали за границей, и подсказать было некому. Но из Сибири уже ехали первые ссыльные, политики умеренные и разумные — депутат Госдумы Муранов, Каменев, Сталин...

...Прямо с вокзала он отправился к Аллилуевым. Тут его ждали, понимая, что при первой же весточке о революции он сорвется с места. А в столице куда деваться? Конечно, к ним, куда же еще! И вот он на пороге: все в том же костюме, в котором четыре года назад отправился в ссылку, уже распадающемся от ветхости, с ручной корзинкой, где помещался весь его багаж. Иосиф был все такой же — и не такой. Дети запомнили его подавленным, молчаливым, а теперь он стал веселым. Смеялся, шутил, показывал в лицах захлебывающихся от высоких речей станционных ораторов и жадно расспрашивал обо всем, краем глаза разглядывая друзей. Сергей и Ольга мало изменились за четыре года. Но надо же, как выросли дети: Аня и Надя — совсем барышни...

Немного отдохнув с дороги, Иосиф направился в редакцию «Правды» под настороженные взгляды членов «тройки», которые уже вошли во вкус политики и теперь опасались, что новоприбывшие задвинут их куда-нибудь в угол. Собравшиеся решили устроить вернувшимся формальный прием в руководство — приняли в члены Бюро Муранова, отказали Каменеву, Иосифа допустили с совещательным голосом, сославшись на «некоторые свойства личности». Он внутренне усмехнулся: боятся, что он их задавит своим авторитетом. Ну и ладно, он и с совещательным голосом стоит этих желторотых с их решающими, пусть-ка попробуют с ним поспорить... Ему не Бюро нужно, ему нужна в первую очередь «Правда», тогда он и без них обойдется... Иосиф, как Илья Муромец после второй чаши меду хмельного, чувствовал в себе силу. Теперь он на своем месте, это дело ему в са-

мый полный рост! Ничего, что революция буржуазная, главное — что революция!

Уже 14 марта вышла его первая статья «О Советах рабочих и солдатских депутатов». 16-го — еще одна, «О войне». «Голый лозунг «Долой войну!» совершенно непригоден как практический путь, ибо он, не выходя за пределы пропаганды идей мира вообще, ничего не дает и не может дать в смысле практического воздействия на воюющие силы в целях прекращения войны... Выход — путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры. Рабочие, солдаты и крестьяне должны устраивать митинги и демонстрации, они должны потребовать от Временного правительства, чтобы оно открыто и во всеуслышание выступило с попыткой склонить все воюющие державы немедленно приступить к мирным переговорам на началах признания права наций на самоопределение».

И так далее — почти в каждом номере. До сих пор он был мало востребован как политик, но много думал и много учился, и оказался в полной мере готов выступить и в этом новом амплуа, возглавив партию, пока не приедут из-за границы цекисты — когда они еще приедут? Не так это просто, в Европе идет война...

Теперь в полной мере оказался востребован и его литературный талант. Что стихи — детская забава! Все свое умение работать со словом, выработанное, когда он учился складывать слова в стихотворные строчки, Иосиф вкладывал теперь в газетные статьи, почти физически ощущая, как можно словом ворочать массы — как горный поток сдвигает с места громадные валуны. В свое

время он оценивал стиль Ленина: «Каждая фраза не говорит, а стреляет». Перефразируя, можно сказать про сталинский стиль, что у него стреляет каждая мысль, а каждое слово пригнано к месту, как крупинки пороха, незаметно и предельно функционально. Оценки точны и взвешенны, ситуацию он чувствует, как чувствует лошадь хороший наездник, а ведь она была куда как сложна и менялась каждый день! Зато язык прост и доступен любому полуграмотному фабричному или солдату. «У Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал», — говорил Молотов.

Возьмем для примера крохотную газетную реплику «Или — или» (не потому, что она особо важна по теме, а просто потому, что она мала по объему). Только надо учесть, что написана она не для того, чтобы ее просматривали глазами, а чтобы ее читал вслух какой-нибудь рабочий у станка или солдат в окопе, медленно, почти по складам, а остальные слушали. Для этого она чрезвычайно удобна.

«В известном интервью от 23 марта министр иностранных дел г. Милюков развил свою «программу» о целях настоящей войны. Читатели знают из вчерашнего номера «Правды», что цели эти империалистические: захват Константинополя, захват Армении, раздел Австрии и Турции, захват северной Персии.

Оказывается, русские солдаты льют кровь на полях сражения не для «защиты отечества», не «за свободу», как уверяет нас продажная буржуазная печать, а для захвата чужих земель в угоду кучке империалистов.

Так, по крайней мере, говорит г. Милюков.

От имени кого же говорит все это так откровенно и во всеуслышание г. Милюков?

Конечно, не от имени русского народа. Ибо русский народ, русские рабочие, крестьяне и солдаты — против захватов чужих земель, против насилия над народами. Об этом красноречиво говорит известное «воззвание» Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, выразителя воли русского народа.

Чье же мнение выражает в таком случае г. Милюков?

Может быть, мнение Временного правительства, как целого?

Но вот что сообщает об этом вчерашнее... «Вечернее Время»:

«По поводу появившегося в петроградских газетах 23 марта интервью с министром иностранных дел Милюковым министр юстиции Керенский уполномочил информационное бюро печати при министерстве юстиции заявить, что содержащееся в нем изложение задач внешней политики России в настоящей войне составляет личное мнение Милюкова, а отнюдь не представляет собой взгляды Временного правительства».

Итак, если верить Керенскому, г. Милюков не выражает мнения Временного правительства по кардинальному вопросу о целях войны.

Короче: министр иностранных дел г. Милюков, заявляя перед всем светом о захватнических целях нынешней войны, пошел не только против воли русского народа, но и против Временного правительства, членом которого он состоит.

Еще при царизме г. Милюков высказывался за ответственность министров перед народом. Мы со-

гласны с ним, что министры подотчетны и ответственны перед народом. И мы спрашиваем: продолжает ли г. Милюков признавать принцип ответственности министров? И, если он продолжает его признавать, почему не уходит в отставку?

Или, может быть, сообщение Керенского не... точно?

Одно из двух:

Или сообщение Керенского неверно, и тогда революционный народ должен призвать к порядку Временное правительство, заставив его признать свою волю.

Или Керенский прав, и тогда г. Милюкову нет места во Временном правительстве — он должен уйти в отставку.

Среднего нет».

...Естественно, такой сотрудник сразу стал в «Правде» главным. Уже через два дня Молотова мягко вывели из состава редакции. Не шумя и не отстаивая своих прав, Сталин просто взял газету в руки и повел ее, как лоцман, зная впереди цель, но не забывая о фарватере и подводных камнях, полностью сосредоточившись на событиях дня, бурное течение которых не оставляло места для дальних прогнозов. Каковы бы ни были цели большевиков в революции, но текущая политика диктовала свои тактические ходы. Глупо переть против Временного правительства, пока оно еще популярно, надо дать ему время дискредитировать себя... ну и, конечно, помочь этой дискредитации, не без того, в том числе и такими репликами, как приведенная выше. Свою позицию по отношению к правительству, полностью противоположную

позиции Русского Бюро, Сталин сформулировал на Всероссийском совещании большевиков в конце марта: «Поскольку Временное правительство закрепляет шаги революции, постольку поддержка, поскольку же оно контрреволюционное — поддержка Временного правительства неприемлема».

Позднее Троцкий назовет эту политику «соглашательством» (правда, сам он в то время большевиком не был, но об этом Лев Давидович предпочитал не вспоминать). Забывая одно — если бы не это «соглашательство», если бы большевики продолжали смешить всех своими ультрареволюционными лозунгами поперек здравого смысла, не было бы у их партии ни популярности, ни власти, и нечего было бы ему делить со Сталиным в 1927 году.

Сталин не стал также печатать в «Правде» ленинские «Письма издалека», руководящие указания для российских большевиков, мотивируя это тем, что Ленин находится за границей, ситуации не знает, а после приезда в Россию его взгляды могут измениться. И вот Ленин приехал вместе со всей заграничной социал-демократической верхушкой, но его взгляды, как оказалось, не изменились. Едва сойдя с поезда, он сразу же провозгласил лозунг «Вся власть Советам!». Это было несколько лучше молотовского «Долой Временное правительство!», поскольку к немедленному свержению правительства Ленин не призывал. Но это был не здравый смысл, а простой бухгалтерский расчет: ведь Советы в то время были эсеро-меньшевистскими, и требовать для них власти значило дарить ее своим соперникам. Нет, задача была поставлена другая: сначала добиться большинства в Советах, и уж потом требовать для них власти.

Всего-то — добиться большинства! При том что партия большевиков была небольшой, слабой и по численности, и по влиянию, не шедшей ни в какое сравнение с другими левыми партиями. Плеханов, один из отцов русской социал-демократии, зло смеялся над «Апрельскими тезисами», и не он один... Но самое удивительное случилось потом — этого большинства тем не менее удалось добиться. И власть удалось взять и, что еще более удивительно, удержать ее. В изложении советских историков дальнейшее развитие событий выглядит естественным, но ведь на самом деле оно было невозможным. Этого не могло случиться — и все-таки это случилось. Почему меньшевики и эсеры не смогли этого сделать, более того, получив власть — упустили ее, а большевики смогли?

В том, какими методами обеспечивались рост и влияние партии большевиков, видна рука опытнейшего тактика и организатора, который добивался поставленной цели методично и неуклонно. Кто бы это был? Ленин? Но Ленин далеко не так хорошо чувствовал ситуацию, это видно хотя бы по событиям сентября, а опыта практической работы у него вообще не было никакого. Иной раз он рождал искрометные идеи, но даже самая лучшая идея в неумелых руках тормозится на стадии воплощения. Нет, среди заграничных цекистов искать бесполезно. И если исключить наличие какого-нибудь «неизвестного гения» в партийной верхушке, рано умершего и потому прочно забытого, то среди стратегов революции был всего один человек, способный сделать невозможное. По крайней мере, делание невозможного в последующие тридцать пять лет стало его профессией.

Не тем ли самым почерком разрабатывались планы индустриализации, коллективизации, гонки вооружений — те, которые позволили Советскому Союзу сделать еще одну невозможную вещь: в невероятно короткие сроки восстановить разрушенную экономику и победить в чудовищной мировой бойне объединенную армию всей Европы?

...Но к моменту приезда Ленина в Россию партия большевиков проигрывала гонку — она насчитывала всего лишь 24 тысячи членов по всей стране и не пользовалась практически никаким влиянием. А он выдвигает свои тезисы так, словно у него не 24 тысячи человек, а по меньшей мере в сто раз больше...

Сначала Сталин выступил против «Апрельских тезисов», но уже к середине месяца перешел на ленинские позиции. Едва ли этот авантюрный план пришелся ему по душе, скорее, он просто подчинился партийной дисциплине. Если чего партии в этот сложный момент мучительно не хватало — так это именно разборки в верхах по какому-нибудь теоретическому поводу. А обсуждение «Апрельских тезисов» в то время было сугубо теоретической дискуссией, ибо соглашаться с Лениным или не соглашаться на практическую работу никоим образом повлиять не могло. Что бы ни было записано в декларации, в любом случае сейчас надо повышать численность и влияние партии, надо пробиваться в Советы, до большинства в которых большевикам было как до Луны. Ну, а долетим до Луны, тогда уж будем и власть брать... Вопрос о взятии власти был в то время чистейшей утопией.

В июне на I съезде Советов заявление Ленина о том, что партия большевиков готова взять власть, зал встретил хохотом. Кто мог предсказать, что безумная судьба и эту фантазию сделает былью?

Натренировавшиеся в эмиграции и ссылках большевики оказались неплохими политиками. А вот в правительстве политики засели совершенно никудышные. Не прошло и двух месяцев с февральских событий, как Временное правительство вошло в свой первый кризис, причем предельно глупо. В то время критерием «пригодности» для народа любых политических сил было отношение к войне, которая всем опостылела. Армия, не дожидаясь выхода России из войны, разваливалась явочным порядком, с каждым днем дезертиров становилось все больше и больше. И тут 18 апреля министр иностранных дел Временного правительства Милюков заявляет союзникам о «всенародном стремлении довести мировую войну до решительной победы» и намерении Временного правительства соблюдать данные им обязательства. Если бы он дал себе труд подумать... но какое тут думать, когда рефлекс срабатывает — многовековая привычка российских верхов вытягивать всю страну во фрунт перед Европой. Но на этот раз страна почему-то вытягиваться во фрунт не пожелала.

Газеты растиражировали высказывание Милюкова, после чего, естественно, последовал взрыв. Уже 20 — 21 апреля (3 — 4 мая) 1917 года состоялась большая антивоенная демонстрация, в которой участвовали не менее 100 тысяч человек. 2 мая 1917 года Милюков и Гучков были выведены из

состава правительства и образовано новое, коалиционное правительство, в которое прорвались и представители левых сил — эсеры и меньшевики.

Что же касается большевиков, то в правительство они не попали, однако численность их партии постепенно росла. К концу апреля она насчитывала уже около 100 тысяч человек. А на съезде Советов, там, где делегаты смеялись над Лениным, в состав ЦИКа были избраны 58 большевиков — около 18 процентов Исполкома, при том что среди делегатов съезда большевиков и сочувствующих им было всего около 10 процентов. В числе избранных оказался и Сталин. Вспоминая результативность его работы в Совете, меньшевик Суханов назвал его «серым пятном», и, должно быть, заслуженно — он в это время занимался со-. всем другими вещами. ВЦИК был почти исключительно митинговым органом, а ораторов в партии хватало и без Сталина, и еще каких!

Если бы большевики рассчитывали только на разного уровня парламенты, то они так и остались бы на задворках политического процесса. Однако они совершенно точно знали, в какой среде и какие лозунги найдут понимание, и, оставив Советы любителям парламентской болтовни, все дееспособные силы бросили на работу на заводах и в армии. Еще в 1909 году Сталин называл фабрично-заводские комитеты и профсоюзы «основными бастионами партии», именно в этой среде проходила его революционная работа, и он точно знал, чего эти люди хотят и как с ними разговаривать. Рабочие хотели совсем простых вещей: приличной заработной платы и ее индексации, охраны труда, социальных гарантий, но чтобы разгова-

ривать с ними, надо было знать, как они живут и как функционируют заводы. Этому в университетах не учат, а когда человек начинает свою партийную карьеру с руководителя заводского кружка, то все происходит само собой.

Фабрично-заводские комитеты держались несколько в стороне от кипящего котла политических страстей, однако власть имели большую. После Февраля, пользуясь всеобщей смутой, они резко увеличили свое влияние на предприятиях, вплоть до того, что объявляли себя параллельной властью на заводах, где контролировали производство, заработную плату, наем и увольнение. Большевики сумели найти общий язык с комитетами, и при том, что в Советах влияние их партии было по-прежнему небольшое, за рабочими заставами оно усиливалось день ото дня. 30 мая — 3 июня 1917 года прошла Петроградская конференция фабзавкомов, на которой, в отличие от состоявшегося сразу же вслед за ней съезда Советов, три четверти делегатов были настроены пробольшевистски. Этот раунд они выиграли.

Росло влияние партии также и в армии, тем более что большевики, не связанные участием в правительстве, выступали за немедленный выход России из войны, о чем постоянно писали в своей фронтовой газете «Окопная правда». 18 июня 1917 года у могилы жертв революции большевики провели колоссальную демонстрацию под лозунгом «Долой войну!» — на нее собрались около 400 тысяч человек. И как раз в этот день на фронте началось наступление, которое, учитывая состояние страны и армии, не могло не провалиться — и, естественно, провалилось. Обиженное правительство, вместо

того чтобы посыпать собственные головы пеплом, обвинило в разложении армии большевиков. Нет, большевики, конечно, ее тоже старательно разваливали, но куда им было до поистине роковых усилий властей!

Примерно к концу июня власть изменила свое отношение к партии большевиков. До сих пор к Ленину относились примерно так же, как в 90-е годы к Жириновскому, но влияние этих смешных крикунов почему-то росло, и правительство решило, что их деятельность пора прекратить. Это была еще одна ошибка Временного правительства, ибо для роста популярности любой партии ничего лучше репрессий просто не придумать. Еще по дороге в Петроград в знаменитом запломбированном вагоне Ленин повторял: «Мы едем прямо в тюрьму». И потом, уже в Питере, каждый вечер скептически говорил: «Сегодня нас не посадили — значит, посадят завтра». До определенного времени это было не более чем кокетством, но в начале июля его пророчество чуть было не сбылось.

В конце июня весть о провале наступления докатилась до Петрограда. 3 июля три министра-кадета подали в отставку. А надо сказать, что, в отличие от депутатов и политиков, пробольшевистски настроенные рабочие и солдаты к обещанию Ленина взять власть относились серьезно. И вот, когда министры подали в отставку, в пулеметном полку решили: правительство рушится, пора! Они разослали делегатов в другие части и на заводы и уже целой толпой представителей явились во дворец Кшесинской, где заседал большевистский штаб, с требованием немедленной революции. Ру-

жье, столь торжественное вывешенное Ильичем на стенку, подвело его, выстрелив от случайного сотрясения в середине второго акта.

ЦК, Петроградский комитет и военная организация большевиков, посовещавшись, решили, что поддерживать выступление партия не будет. В то время это было равносильно самоубийству. Временное правительство не могло навести в стране порядок, но чтобы разгромить большевистскую партию, сил у него хватало. Однако и не поддержать революционных рабочих и солдат тоже было невозможно — это было бы расценено как предательство. С огромным трудом удалось переключить внимание толпы и сделать из выступления мирную демонстрацию под лозунгом «Вся власть Советам!» Теперь уже Совет попал в трудное положение — выступавшие вроде бы оказались его сторонниками. Однако другое решение ЦК, о прекращении уличных выступлений, выполнить не удалось — народу понравилось выступать.

Тут, как по заказу, подоспел и новый скандал. Петроградские газеты получили информацию о том, что Ленин вроде бы получает деньги от немцев. Тут же припомнили и запломбированный вагон. Доверие народа к печатному слову известно, разбираться бы никто не стал, если бы эти материалы удалось широко напечатать, дело вполне могло кончиться погромом и кровавой бойней. Выход нашел все тот же Сталин: трудно сказать, какие аргументы он приводил, но он сумел уговорить председателя ЦИК меньшевика Чхеидзе, своего старого знакомого, обзвонить редакции газет и попросить не публиковать компромат на Ленина. Авторитет Чхеидзе был велик, газетчики по-

шли ему навстречу, и компрометирующие материалы напечатала лишь одна крохотная газетка «Живое слово».

Но в целом ситуация была гремучая, и трудно сказать, чем бы все закончилось, если бы не Сталин со своей всегдашней ролью всеобщего миротворца. Вот когда ему в полной мере пригодилось семинарское образование — он находил слова для всех, удерживая солдат от стрельбы, правительство и ЦИК от стремления железной рукой навести порядок. В какой-то момент казалось, что ему это не удастся, — когда власти потребовали от гарнизона Петропавловской крепости разоружиться, те оскорбленно отказались, а у ворот уже стоял со своим отрядом военный представитель ЦИК эсер Кузьменко. Если бы гарнизон крепости вступил в бой с военным отрядом Совета, о партии большевиков можно было бы забыть надолго. Но Сталин сумел всех уговорить...

Несмотря на то что большого кровопролития не было, все же ответственность за беспорядки возложили на большевиков, так что правительство получило желанный повод. 5 июля ЦИК дал министрам-социалистам полномочия «для борьбы с анархией». 6 июля был проведен обыск в особняке Кшесинской, устроен погром в типографии «Труд», где печатались большевистские и профсоюзные материалы, арестованы многие большевистские руководители. 7 июля отдан приказ об аресте Ленина. Сталин укрыл Ильича в квартире Аллилуевых и в тот же день, собственноручно сбрив знаменитую ленинскую бородку, отправил его в кепке и длинном аллилуевском пальто подальше от греха, в Разлив. Сам он так зарекомендовал се-

бя во время беспорядков, что на его свободу никто не покушался.

Приобретя ореол гонимой, партия большевиков резко прибавила популярности. В августе их было уже 240 тысяч. В том же месяце прошел VI, подпольный съезд РСДРП(б), где с отчетным докладом и докладом о политическом положении в стране, которые по рангу должен был читать лидер партии, выступил Сталин, бывший теперь первым человеком в партии. И самым хитрым человеком тоже.

Все-таки они были неисправимы, эти эсдеки-теоретики! В самое горячее время они не нашли ничего лучшего, кроме как устроить теоретическую дискуссию: возможна ли в России социалистическая революция, если, по Марксу, она должна была начаться в промышленно развитой Европе? Что из этого следует — что надо распустить партию и ехать в Берлин поднимать немцев? Иосиф вспомнил все иезуитские штучки, которым научился в семинарии, и здесь же, на съезде, открыл новое направление марксизма. «Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь, — говорил он. — Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего». Это было гениально придумано — уж в чем-чем, а в умении подвести обоснование подо что угодно Сталину не было равных. Да, большевики взяли власть еще и потому — во многом потому, — что в информационной войне они шли подобно танковому клину: у них были теория, метод, пресса и человек, который со всем этим умел виртуозно обращаться.

Кроме того, съезд утвердил экономическую программу большевиков, столь же авантюрную, как и их теория, и вполне с ней согласующуюся: конфискация помещичьей земли, национализация всей земли в стране, национализация банков и крупной промышленности, рабочий контроль над производством и распределением. Программа была сверхпопулистская и сверхдемагогическая, но народу нравилась, а поскольку и в августе никто всерьез не относился к тому, что большевики могут на самом деле взять власть, то они ничем не рисковали. Зато число сторонников стало расти еще быстрее. А хорошо не участвовать в правительстве!

...И еще одним небольшим событием был отмечен этот съезд, событием, которому никто тогда не придавал особого значения. На нем к партии большевиков присоединилась небольшая группа так называемых «межрайонцев», занимавшая по взглядам промежуточное положение между большевиками и меньшевиками. Некоторые члены этой группы впоследствии стали видными большевиками — такие, как Володарский или Урицкий. Но интересно не это, а имя лидера «межрайонцев» — им в ту пору был видный меньшевик Лев Бронштейн. Впоследствии он будет играть в советской истории видную — даже слишком видную! — роль и станет известен всему миру под своим партийным псевдонимом — Троцкий.