Часть I. День прошел, истрачен доллар 1 страница

Хьюберт Селби

Последний поворот на Бруклин

 

Эта книга посвящается Гилу, с любовью

 

Часть I. День прошел, истрачен доллар

 

Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё — суета!

Екклесиаст. 3, 19

 

Они сидели развалясь вдоль стойки и на стульях. Очередная ночь. Очередная тоскливая ночь «у Грека», в ночной тошниловке рядом с Бруклинской военной базой. Изредка заходили сожрать гамбургер солдатики и морячки, которые врубали музыкальный автомат. Но они обычно ставили какое-нибудь треклятое хиллбилли. Грека уговаривали убрать эти пластинки, но тот ни в какую. Они приходят и тратят деньги. А вы всю ночь сидите и ничего не покупаете. Ты что, Алекс, издеваешься?! Да на те бабки, что мы здесь прокутили, ты давно мог бы уйти на покой! Брысь! На твои гроши и на трамвае не прокатишься…

В музыкальном автомате двадцать четыре пластинки. Им хватало в двенадцати любимых, а остальные слушали клиенты с базы. Если кто-то ставил пластинку Лефти Фриззелла или какое-нибудь другое дерьмецо, они стонали, жестикулировали (что за твердолобый разъебай, чувак!) и шли на улицу. Двое умников бросали в автомат монетки, а они прислонялись к фонарному столбу и крыльям машин. Теплой светлой ночью они медленно прохаживались кругами, слегка подволакивая правую ногу в моднючей шаркающей походке полиомиелитчика, со свисающими изо рта сигаретами, с поднятыми сзади и опущенными, подвернутыми спереди воротниками свободных рубах. Прищуриваясь, поплевывая. Разглядывая проезжающие машины. Идентифицируя их. Модель. Марка. Год. Мощность в лошадиных силах. Подвесной клапан. Ви-восемь. Шесть, восемь, сотня цилиндров. Уйма лошадей. Уйма хрома. Зарешеченные фары «Ред энд Эмбер». Видал решетку на новом «Понтиаке»? Классно смотрится, чувак! Ага, зато пикап паршивый. Самый клёвый пикап у «Плимута».

А это дерьмо. Да и дорогу держит хуже «Бьюика». А вот на «Роудмастере» я от всех копов в городе свалю. Если заведешь. По прямой. Виражи. Ухожу от легавых. Обтекаемая форме. Автоматическая гидравлика. Да не заведется она! И квартала не проедешь, как тебя сцапают. Только не на новеньком «восемь-восемь»! Жмешь на газ, и тебя сразу с сиденья срывает. Классная тачка! Только их нынче и угоняю. Для гоп-стопа незаменима. И все же не люблю «Понтиак». Если б я покупал машину… Нацепи фартуки на крылья, решетки на фары, колпачки от «Кадди» на колеса да толстожопый выхлоп сзади… черт подери, да это же будет самая клёвая тачка на трассе! Иди в жопу! Нет ничего выше, чем «Континенталь» сорок седьмого с открывающимся верхом. Высший класс. Мы тут на днях видали один на Верхнем Манхэттене. Полный пиздец, чувак! Дерьмецо в автомате все звучало, в они трепались и бродили, трепались и бродили, заправляя рубашки и подтягивая брюки, бросая окурки на мостовую… жаль, ты не видал ту тачку! Цвета шартреза с белыми боками. Покатайся на такой тачке с опущенным верхом, в темных очках и клёвом прикиде, и тебе придется дубинкой от телок отбиваться… сплевывая после каждого слова и целясь при этом в очередную трещину на тротуаре; слегка приглаживая ладонями волосы, аккуратно поправляя «утиные хвосты» на затылке, нащупывая кончиками пальцев выбившийся из прически волосок, который не свисает с должным эффектом… видал бы ты, какие клёвые рубашки продаются в «Обиз»! Шикарный прикид. Слушай, а ты просёк, какой там в витрине клёвый серебристо-голубой синтетический костюмчик? А то как же! Однобортный, с одной пуговицей и большими лацканами… да и чем еще в такую ночь заняться? Горючего в баке всего несколько капель, а наполнить его не на что. Да и податься некуда… но костюмчик с одной пуговицей нужен позарез. Без него твой гардероб не полон. Ага, но я врубился в эту новую шинельку. Клёвые дела, можно вместо куртки носить… пустая трепотня тянулась без конца, и никто не замечал, что одни и те же парни болтают об одном и том же, а кто-то нашел нового портного, который за четырнадцать зеленых шьет класснейшие штаны; а как насчет амортизаторов у «Линкольна»; они бросали завистливые взгляды на проезжавшие машины и плевались; и кто, мол, натянул ту тёлку, а кто — эту; один вынул из кармана маленькую щеточку и почистил свои замшевые туфли, потом вытер руки и привел в порядок свой прикид, другой подбросил монетку, а когда она упала, на нее кто-то наступил, помешав ее поднять, и когда он убрал ногу с монеты, ему растрепали волосы, а он обозвал того разъебаем и выхватил расческу, но когда прическа восстановилась, волосок к волоску, ее опять взъерошили, и он чертовски разозлился, а остальные рассмеялись, и еще чьи-то волосы растрепали, и они принялись толкаться, и кто-то еще стал толкаться, а потом кто-то предложил сыграть в молчанку и сказал, что первым должен водить Винни, все с восторгом заорали, Винни сказал, что ему насрать, и стал водить, все его обступили, он медленно отвернулся и принялся резко дергать головой, пытаясь поймать ударившего, чтобы тот заменил его в центре круга, его двинули в бок, а когда он обернулся, двинули опять, он завертелся в получил два удара кулаками в спину, потом еще один по почкам, он согнулся, они расхохотались, он резко обернулся, схлопотал тычок в живот, упал, но показал на бившего, вышел из круга и минутку постоял рядом со всеми, переводя дух, потом начал наносить удары и почувствовал себя получше, когда как следует вмазал Тони по почкам, оставшись незамеченным, а Тони еле шевелился, и его лупили несколько минут, но потом он все же угадал, и Гарри сказал, что он мухлюет, а на самом деле не видел, кто ударил. Но его все равно толкнули в центр, а Тони выждал в сильно врезал ему сбоку по ребрам, минут пять они еще играли, а Гарри всё стоял в центре круга, задыхаясь и стараясь не рухнуть на колени, и они лупцевали его в свое удовольствие, но потом им стало скучно, игра разладилась, все пошли обратно к «Греку», Гарри — согнувшись и тяжело дыша, все прочие — смеясь, а там направились в сортир умываться.

Они умылись, плеснули холодной водой на волосы и шеи, потом принялись бороться за чистый кусок грязного фартука, служившего полотенцем, крича сквозь дверь, что Алекс — никчемный разъебай, потому что не припас для них полотенца, потом стали воевать за место перед зеркалом. В конце концов они пошли к большому зеркалу у входа в забегаловку, причесались, поправили одежду, смеясь и все еще подкалывая Гарри, потом уселись, откинувшись и развалясь.

Любители дерьмеца ушли, и они крикнули Алексу, чтобы тот поймал какую-нибудь музыку по радио. А почему бы вам не бросить деньги в автомат? Тогда будете слушать то, что захотите. Да ладно тебе, чувак! Не будь занудой! Устроились бы лучше на работу. Тогда бы у вас были деньги. Эй, следи за базаром! Ага, Алекс, не надо сквернословить. Работать надо, бездельники никчемные. Это кто бездельник?! Ага, кто?! Они рассмеялись и принялись орать на Алекса, а тот сидел, улыбаясь, на табуретке у края стойки, и кто-то перегнулся через стойку, включил приемник и стал крутить ручку до тех пор, пока не застонал сакс, и кто-то заорал, требуя его обслужить, Алекс послал его ко всем чертям, тот грохнул кулаком по стойке, Алекс предложил яичницу с ветчиной, а тот сказал Алексу, что не съест здесь ни одного яйца, если не увидит, как его снесет несушка, Алекс рассмеялся — брысь! — не спеша подошел к электрокофейнику и спросил, не угостить ли ему всех ребят кофе, а они рассмеялись, и Алекс велел им устраиваться на работу, а то постоянно ошиваетесь здесь, как нищие бродяги. Когда-нибудь пожалеете. Вас посадят, и тогда вам уже хорошего кофе не видать. КОФЕ!!! Чувак, да он же хуже мочи! Тюремные помои и то вкуснее. Не иначе тебе скоро их снова хлебать. Пошел в жопу, не дождешься. Смотри, как бы я тебя не сдал. Давай, тогда хоть отдохну спокойно. Да без нас ты сдохнешь, Алекс. Кто будет защищать тебя от алкашей? Вспомни, сколько раз мы тебя выручали. Вы, ребята, сами того и гляди в беду попадете. Вот увидите. Постоянно выебываетесь. Ах, Алекс! Не надо так говорить. Нам от этого не по себе. Ага, чувак. Ты вас обижаешь…

Алекс сидел на своей табуретке, курил и улыбался, а они курили и смеялись. Проезжали машины, и некоторые пытались идентифицировать их по звучанию мотора, потом выглядывали, проверяли и, расправив плечи, с важным видом шествовали на место, если таковое имелось. Изредка заходил какой-нибудь пьянчуга, и они орали Алексу, чтобы он оторвал задницу от табуретки и обслужил клиента, или велели парню уматывать подобру-поздорову, пока Алекс не отравил его кониной с кофе, а Алекс брал грязную тряпку, вытирал кусок стойки перед пьянчугой и говорил, да, сэр, чего желаете, и им хотелось знать, почему он не зовет сэрами их, а Алекс улыбался и сидел на своей табуретке, пока пьянчуга не допивал, после чего не спеша подходил, брал деньги, звякал кассой, снова садился на табуретку и велел им вести себя потише: вы что, хотите распугать добропорядочных клиентов? — потом Алекс смеялся вместе с ними, выплевывал окурки и давил их каблуком. А машины всё ехали, пьянчуги всё шли, небо было ясное и светлое от звезд с луной, дул легкий ветерок, из порта доносилось пыхтение буксиров, неслись через бухту и рокотала на Второй авеню глухие стоны их гудков, а когда воцарялась тишина, слышно было даже, как с лязгом лебедки швартуется паром… а ночь была тоскливая, бабок ни гроша, они щелчком выбросили за дверь окурки и подошли к зеркалу прихорашиваться и причесываться, кто-то сделал погромче приемник, пришли некоторые из девчонок, ребята направились к их столику, заправляя на ходу рубашки, а к Фредди привязалась Рози, девица, которую он изредка потягивал, и попросила у него полдоллара, но он послал ее к едрене фене, отошел и сел на табурет. Он разговаривал с ребятами, а она поминутно встревала, но он не нее ноль внимания. Стоило ему слегка шевельнуться на табурете, как она порывалась встать, а когда садился он, садилась, и она. Фреди встал, подтянул штаны, сунул руки в карманы, не спеша вышел за дверь в побрел за угол. Рози шла в шести дюймах справа от него и в шести дюймах позади. Он прислонился к фонарному столбу и сплюнул, едва не угодив ей в лицо. Ты хуже пиявки. От пиявки хоть можно отделаться. Тварь никчемная. Не вешай мне лапшу, ублюдок! Я знаю, что вчера вечером ты вырулил пару монет. А тебе-то что? Да и все равно они уже уплыли. У меня нет даже пачки сигарет. А мне какое дело? Я тебе что, отец? Ах ты, дешевый распиздяй! Иди иисусу жалуйся, а то у меня от тебя уже яйца ноют. Сейчас еще не так заноют, ублюдок паршивый! — попытавшись дать ему пинка в пах, но Фредди увернулся и поднял ногу, а потом влепил ей оплеуху.

На базу возвращались трое буйных во хмелю солдат, которые, угостив выпивкой пару шлюх в местном баре, были выставлены на улицу за драку, когда шлюхи предпочли им пару морячков. Услыхав крик Рози, они остановились и узрели, как она отшатнулась, получив пощечину, и как Фредди схватил ее за горло. Полегче, малыш! Неужто никто не знает, что ебать девиц на улице нехорошо… Они расхохотались и разорались, а Фредди отпустил Рози, посмотрел на них и тоже заорал, уёбывайте, мол, отсюда, ублюдки беспонтовые, Я слыхал, что она хороша в койке. Солдаты перестали хохотать и через улицу направились к Фредди. Сейчас мы из тебя душу выбьем, любитель черномазых! Фредди крикнул, и все высыпали из забегаловки. Завидев их, солдатики остановились, потом повернулись и бросились бежать к воротам базы. Фредди подбежал к своей машине, остальные вскочили внутрь и на крылья или ухватились за открытые дверцы, и Фредди погнался за солдатами по улице. Двое продолжали бежать по направлению к воротам, а третий, запаниковав, попытался перелезть через забор, и Фредди решил расплющить его машиной, но прежде чем машина врезалась в забор, солдатик успел поджать ноги. Ребята спрыгнули с крыла, набросились на солдатика сзади, стащили его с забора, и он упал на край капота, а потом на землю. Они обступили его и принялись мутузить ногами. Он попытался перевернуться на живот и закрыть лицо руками, но, оказавшись на боку, получил удар мыском ботинка в пах и каблуком в ухо, закричал, заплакал, взмолился, потом, когда ему рассекли башмаком губу, умолк, продолжая тихо плакать, ах ты, разъебай, сопляк беспонтовый! — от сильного удара ногой в ребра он слегка повернулся и попытался приподняться на одно колено, а кто-то сделал шажок вперед и пнул его в солнечное сплетение, и он повалился набок, задрав колени, схватившись руками за живот, судорожно глотая воздух, кровь забулькала у него во рту, когда он попытался закричать, потекла по подбородку, потом вспенилась, когда он стал безудержно блевать, а кто-то втоптал его лицом в лужу блевотины, где в водоворотах крови забулькали немногочисленные пузырьки, он задыхался, а их башмаки с глухим стуком врезались говноеду в почки, он стонал, вертел головой в блевотине, разрывая волнистые кровавые узоры, потом ему сломали нос, и он стал ловить воздух ртом, закашлялся и начал тужиться, когда в рот ему вернулась часть блевотины, заплакал, попытался вскрикнуть, а Фредди наподдал ему ногой в висок, глаза трусливого ублюдка закатились, он на миг приподнял голову и, со всплеском и стуком уронив ее на землю, вырубился, а кто-то заорал: полиция! — они снова набились в тачку и уселись сверху, Фредди начал разворачиваться, но тут прямо перед ними остановилась патрульная машина, и вышли копы с револьверами в руках, тогда Фредди остановил тачку, ребята вышли, спрыгнули и не спеша перешли улицу. Копы выстроили их вдоль стены. Ребята стояли, сунув руки в карманы, ссутулившись и опустив головы, поднимая вытянутые руки во время шмона, а потом принимая прежние позы.

Из окон высовывались головы, люди, вышедшие из домов и баров, спрашивали, что стряслось, копы орали, веля всем заткнуться, и тоже спрашивали, что происходит. Ребята пожимали плечами и что-то бурчали. Когда один из копов в очередной риз выкрикнул вопрос, к ним подошли военный полицейский и двое спасшихся солдатиков, державшие с двух сторон третьего, чья голова поникла, а носки ботинок волочились по земле. Коп повернулся к ним и спросил, в чем дело. Эти чертовы янки, значит, чуть не убили нашего дружка, — кивнув на солдата между ними, а его голова покачивалась из стороны в сторону, лицо и форма спереди были залиты кровью, кровь капала и с головы. Фредди показал на него пальцем, подошел к копу и сказал ему, что ничего страшного с парнем не случилось. Он попросту придуривается. Ребята подняли головы, посмотрели на Фредди, зафыркали со смеху, и кто-то пробормотал, что ему палец в рот не клади. Коп посмотрел на солдата и сказал Фредди: если этот тип придуривается, значит, он чертовски хороший актер. Фырканье сделалось громче, и кое-кто в толпе зевак рассмеялся. Копы велели всем заткнуться. Ну, так в чем же дело? Солдатики раскрыли было рты, но Фредди их перекричал. Они оскорбили мою жену. Кто-то сказал: о господи, — а Фредди уставился на солдатиков, ожидая от них каких-то слов, чтобы обозвать их треклятыми врунами. Коп опросил, где его жена, и он сказал: вон там. Эй, Рози! Иди-ка сюда! Та подошла: блузка выбилась из юбки, волосы висят клочьями, помада размазалась от оплеухи, ресницы спутались, и сквозь многочисленные слои давнишней замызганной косметики поблескивают головки прыщей. Мы стояли на углу и разговаривали, а эти трое подонков начали отпускать непристойные замечания по адресу моей жены, и когда я велел им замолчать, они на меня набросились. Так дело было? Ага. Они меня оскорбили, обозвали трекля… грязной шлюхой. Да разве это для тебя оскорбление??? Фредди двинулся было на него, но коп ткнул его дубинкой в живот и велел не кипятиться. А ты попридержи язык, солдат. А-а, все вы, треклятые янки, одинаковы. Сборище никчемных ублюдков, сплошь любители черномазых. Все вы паршивцы! Коп подошел к солдату и сказал, что если тот сейчас же не заткнется, то угодит в тюрьму — и твой дружок заодно. Он пялился на солдатика, пока тот не потупился, потом повернулся к толпе и спросил, не видел ли кто-нибудь, что произошло, а люди заорали, что всё видели, что драку начали пьяные дебоширы, они оскорбили жену этого парня и пытались избить его, тогда коп сказал, ладно, ладно, заткнитесь. Снова повернувшись к солдатам, он велел им возвращаться на базу и позаботиться о здоровье дружка, потом повернулся к Фредди и ребятам и велел им проваливать, а если еще хоть раз увижу, что вы, сосунки, деретесь, лично раскрою вам черепушки и… Эй, минутку! Коп обернулся — к нему подошел военный полицейский. Так дело не пойдет, командир. У этих людей есть права, и я обязан им об этом напомнить. Может статься, они захотят подать в суд на этих громил. Да кто ты такой, черт подери? Адвокат из Филадельфии? Нет, сэр. Я лишь выполняю свой долг и напоминаю этим людям об их правах. Ну ладно, напомнил — и молодец, а теперь отправляйся на базу и оставь народ в покое. Тебе же известно, что в местных барах ты не начальник. Да, сэр, это правда, но… Никаких «но»! Военный заикнулся было еще о чем-то, понадеявшись на поддержку троих солдат, но те уже направились обратно на базу — двое поволокли третьего, разбрызгивая по мостовой кровь, стекавшую с его головы.

В дверях домов и баров исчезли фигуры, головы скрылись в окнах. Копы укатили, Фредди с ребятами вернулись к «Греку», и на улице стало тихо, разве что шумел буксир да изредка проезжала машина; даже крови не было видно с расстояния в несколько футов. Они носились взад-вперед по сортиру, умывались, смеялись, подталкивали друг друга локтями, до упаду хохотали над Фредди, разбрызгивали воду, осматривали обувь на предмет царапин, рвали в клочья грязный фартук, отматывали метровые куски туалетной бумаги и бросались ее мокрыми комками, похлопывали друг друга по спине, разглаживали рубашки, подходили к зеркалу у входа, причесывались, поднимали воротники сзади и подворачивали вниз спереди, поправляли брюки на бедрах, Эй, ну и видок был у того ублюдка, когда мы скинули его с забора! Да уж! Сукин сын в штаны наложил. Шайка сопляков. Эй, Фредди, как твое брюхо? Тот ублюдок здорово тебе саданул. Черт! Да ебал я копов в ту дыру, которой они едят…

Когда-нибудь вы, ребята, попадете в беду. Только и знаете, что драться. Ты о чем это, Алекс? Мы всего лишь защищали жену Фредди. Ага, они оскорбили Рози. Они орали, топали ногами, стучали кулаками по стойке и столикам. Алекс ухмыльнулся и сказал: брысь! Когда-нибудь вы пожалеете. Лучше бы на работу устроились. Эй, следи за базаром, Алекс! Ага, при замужних дамах нельзя выражаться. Они рассмеялись и расселись вдоль стойки и на стульях. Постоянно выебываетесь. Когда-нибудь попадете в беду. Ах, Алекс, не надо так говорить. Нам от этого не по себе. Ага, чувак, ты нас обижаешь…

 

Часть II. Королева умерла

 

И сотворил Бог человека по образу

Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.

Бытие I, 27

 

Жоржетта была гомиком с понятием. Она (он) не пыталась ни маскироваться, ни скрывать своих пристрастий при помощи женитьбы и чисто мужских базаров, не желала утолять свою гомосексуальность, тайно храня альбом с фотками любимых актеров и спортсменов, наблюдая за играми мальчишек или заделавшись завсегдатаем турецких бань и мужских раздевалок, не желала исподтишка бросать на всех косые взгляды и одновременно искать защиты под тщательно оберегаемой маской принадлежности к мужскому полу (со страхом ожидая на коктейле или в баре того момента, когда этот фасад чего доброго начнет осыпаться от алкоголя и будет полностью разрушен при попытке поцеловать или прощупать привлекательного юношу, после чего обычно следует решительный отпор, удар по морде — пидор гнойный! — и приходится, рассыпавшись в бессвязных извинениях и оправданиях, удирать на улицу) — а напротив, гордилась тем, что она гомосексуалист, чувствуя свое интеллектуальное и эстетическое превосходство над теми (особенно женщинами), кто не принадлежит к сообществу геев (посмотрите, сколько педиков среди великих деятелей искусства!); и надевала женские трусики, пользовалась губной помадой, косметикой для глаз (в том числе, время от времени, золотой и серебряной «звездной пылью» для век), делала горячую завивку своих длинных волос и маникюр, носила женскую одежду в комплекте с подбитым ватой бюстгальтером, туфлями на высоких каблуках и париком (едва ли не самое сильное возбуждение она испытывала, когда приходила в «БОП-СИТИ», нарядившись высокой, величественной блондинкой (на каблуках она была в шесть футов четыре дюйма ростом), в сопровождении негра (это был здоровенный красивый черномазый, и когда он ленивой походкой входил в заведение, все тамошние шлюхи вздрагивали, а натуралы опешили слинять. Мы только что из классного притона, классно уторчались, так тащились, что мне было на всех наорать, голубушка, вот что я скажу!); а иногда носила и тампон для месячных.

Она была влюблена в Винни и, пока он сидел в тюрьме, редко бывала дома — ночевала у подружек в Верхнем Манхэттене и почти все время тащилась под бензедрином и марихуаной. Как-то поутру, так и не смыв косметику после трехдневной обкурки в шумной компании, она привела домой одну подружку, и старший брат, влепив ей оплеуху, сказал ей, что если он еще хоть раз заявится домой в таком виде, он его убьет. Обозвав брата грязным пидором, они с подружкой с воплями выбежали из дома. После этого, прежде чем идти домой, она всегда звонила, чтобы проверить, дома ли брат.

Жизнь ее не просто вращалась, а, точно в центрифуге, описывала центробежные круги вокруг стимуляторов, опиатов, клиентов — которые платили ей, чтобы она танцевала перед ними в женских трусиках, а потом срывали их с нее; бисексуалов, которые говорили женам, что идут гулять с ребятами, а проводили ночь с Жоржеттой (она пыталась представить себе, что это не они, а Винни), и причудливый осадок занимал у нее в голове всё больше места.

Узнав, что Винни условно освобожден, она приехала в Бруклин (предварительно купив десять дюжин бензедрина в таблетках) и провела всю ночь «У Грека», преследуя Винни повсюду в надежде остаться с ним наедине. Она купила Винни кофе с булочкой, уселась к нему на колени и принялась уговаривать его пойти прогуляться. Он отнекивался, утверждая, что еще уйма времени, любимая. Может, попозже. Жоржетта ерзала у него на коленях, теребила ему ушные мочки и, чувствуя себя молоденькой девчонкой на первом свидании, кокетливо смотрела на него. Дай мне тебя утешить, Винни, — с трудом сдерживая желание поцеловать его, обнять, погладить по бедрам, мечтая о тепле его промежности, представляя себе, как он нагишом держит ее за голову (не очень ласково) и крепко прижимает к себе, а она наблюдает, как сокращаются его мускулы, нежно проводя кончиками пальцев по напрягшимся мышцам его бедер (он мог бы даже застонать в оргазме); ощущение, вкус, запах… Ну пожалуйста, Винни, — сон этот почти переносился в явь, от бензедрина делалось еще труднее не пытаться осуществить эту мечту немедленно.

Удерживало ее не опасение, что он отругает ее или ударит (это, как она считала, могло бы вылиться в ссору возлюбленных, а потом и в упоительное примирение) — нет, она знала, что, случись такое в присутствии его друзей (вторые скорее просто терпели ее, чем привечали, а то и использовали, чтобы уторчаться, когда оказывались на мели, или поразвлечься, когда им бывало скучно), чувство гордости заставит его и вовсе отвернуться от нее, и тогда не останется не только надежды, но, возможно, и мечты. Для пробы она положила руку ему на затылок и принялась крутить короткие волосы. Когда он оттолкнул ее, она вскочила — и захихикала, когда он шлепнул ее по попке. Она с важным видом подошла к стойке. Можно мне еще чашечку кофе, Алекс? А, пидор греческий? Она сунула в рот еще одну таблетку бензедрина и проглотила ее, запив кофе; опустила пятицентовик в музыкальный автомат и принялась покачиваться под блюзовую вещичку, исполняемую на тенор-саксе. Некоторые из сидевших «У Грека» захлопали в такт и заорали: Давай, Жоржетта, давай! Положив руки на затылок, она начала медленно вихлять задницей и, приблизившись вплотную к одной из девиц, которые смеялись над ней, заехала ей бедром по физиономии. Вот тебе, сучара! Когда музыка умолкла, она села у стойки, допила свой кофе, крутанулась несколько раз на табурете, остановилась, встала, изящно прижав руки к груди в мелодраматической манере певицы на концерте и дрожащим фальцетом пропела un bel di. Кто-то рассмеялся и сказал, что ей надо выступать на сцене. У тебя хороший голос, Жоржи. Ага, — со стороны той же девицы, — чтоб звать свиньей. Жоржетта обернулась, подбоченилась, склонила голову набок и надменно посмотрела на нее. Да что ты понимаешь в опере, мисс Хуесоска? Она запрокинула голову и в самой изящной своей дарственной манере не спеша вышла на улицу.

Впервые Винни арестовали, когда ему было двенадцать лет. Он угнал катафалк. По причине малого роста ему пришлось так низко сползти на сиденье, чтобы достать ногами до педалей, что коп, стоявший на углу, посмотрев на катафалк, остановившийся на красный свет, решил, что кабина пуста. Столь велико было удивление копа, когда он открыл дверцу и увидел за рулем Винни, что тот едва не успел переключить скорость и тронуться с места, но коп вовремя сообразил, в чем дело, и вытащил его из машины. Судья был удивлен не меньше полицейского, который произвел арест, и с некоторым трудом сдерживал смех, распекая Винни и заставляя его пообещать никогда больше не совершать таких скверных поступков. Ступай домой и будь паинькой.

Два дня спустя он угнал еще одну машину. На сей раз с друзьями, которые были постарше и лучше умели водить автомобиль, не привлекая слишком большого внимания. Обычно они оставляли машину себе и ездили на ней в школу, когда не прогуливали уроки, до тех пор, пока не кончался бензин, после чего бросали ее и угоняли другую. Их много раз ловили, но Винни всегда отпускали, заставив пообещать, что он больше не будет. Он был так юн — а с виду еще моложе — и выглядел таким наивным, что ни одному судье и в голову бы не пришло счесть его преступником, и никто не решался отправить его в учреждение, где этот безобидный озорник мог бы научиться воровать. В пятнадцать лет его арестовали в одиннадцатый раз и отправили в исправительное учреждение для мальчиков. После освобождения с ним провел беседу представитель некой общественной организации, пригласивший его посетить клуб мальчиков, расположенный по соседству. За прошедший год Винни подрос и очень гордился умением драться лучше большинства своих сверстников, да и большинства тех, кто постарше. Затеяв забавы ради пару драк в мальчишеском клубе, он перестал туда ходить, да и приглашений больше не последовало.

Первый серьезный срок он схлопотал в шестнадцать лет. Он угнал машину и, мчась по Оушн-паркуэй (хотел проверить, как быстро сможет ехать тачка в случае, если придется удирать от концов), разбил ее. Сам он только глубоко поранил голову. Вызвали «скорую» и полицию, Санитар «скорой» перевязал ему голову и сказал полицейскому, что Винни вполне здоров и его можно забирать в участок. Когда двое полицейских помогали ему подняться по ступенькам участка, Винни еще не полностью отдавал себе отчет в том, что случилось, но понимал, что это копы. Он столкнул одного со ступенек, сбил второго с ног ударом кулака и был таков. Возможно, ему удалось бы улизнуть, но он пошел к «Греку» и показал друзьям рану на голове, поведав им о том, как разделался с двумя копами.

Ему разрешили признать себя виновным в мелком преступлении и вынесли приговор: от года до трех лет.

Судя по всему, сидеть ему даже понравилось. В тюрьме он с помощью булавки и чернил наколол на запястье свой номер и всем показывал его, когда вернулся. Сразу после условного освобождения он направился к «Греку» и просидел там всю ночь, взахлеб рассказывая о том, что вытворял, пока мотал срок. Многие из собравшихся «У Грека» сидели когда-то в той же тюрьме, и они болтали об охранниках, о работе, прогулочном дворе и своих камерах. На другой день были ранены при попытке ограбить магазин трое вооруженных бандитов. Один умер мгновенно, а двое в критическом состоянии попали в больницу. Прослышав об этом, Винни купил газету, вырезал заметку с фотографиями и долго, пока захватанная бумага не превратилась в труху, носил с собой, сообщая всем и каждому, что это его друзья. Я с этими ребятами срок тянул. Знаешь этого малого, Стива, которого ухлопали? Это мой кореш. Мы с ним вместе на нарах прохлаждались. Были просто не разлей вода, чувак. Весь прогулочный двор был у нас в руках. Мы всю масть в тюряге держали, каждое наше слово — закон. Нас даже в карцер посадили вместе. Двое недоносков отказались отдавать нам дачки из дома, так мы живого места на них не оставили. Точно говорю, чувак, мы были просто не разлей вода.

Лавры знакомого некоего типа, убитого полицейскими во время ограбления, были самым значительным фактом его биографии, и воспоминанием об этом факте он дорожил, словно престарелый инвалид, который до конца своей безотрадной жизни хранит память о победном голе, забитом на последней минуте решающей игры сезона.

Винни получал удовольствие, отказывая Жоржетте, когда та пыталась уговорить его с ней прогуляться, шлепая ее по заднице и твердя, не сейчас, мол, любимая. Может, попозже. Ему было приятно, что кто-то пылает к нему такой страстью. Даже если это гомик. Он подошел вслед за ней к стойке, где она уселась, обслюнявил палец и сунул ей в ухо, рассмеявшись, когда она принялась ерзать и хихикать. Жаль, тебя не было со мной в тюряге. Я потягивал там пару милашек, но у них не было таких булочек, — снова шлепнул ее по заднице и посмотрел на остальных, улыбаясь и ожидая, что все улыбнутся, по достоинству оценив его остроумие. Теперь я беру за свои услуги кучу бабок, сладкая булочка, — снова повернулся к остальным, желая убедиться, что все понимают: Жоржетта в него влюблена и ему ничего не стоит натянуть ее в любой момент, но он спокойно ждет, когда она отстегнет ему бабки, и только потом соизволит разрешить ей себя ублажить; чувствуя свое превосходство над остальными, потому что знал Стива, которого убили козлы-полицейские, и потому что Жоржетта умна и способна одними словами стереть всех в порошок (в то же время заранее ненавидя любого другого, кто вздумает употреблять многосложные олова, и считая недоноском каждого, кто учился в школе), но (в силу своего беспросветного скудоумия принимая ее чувство одиночества за уважительное отношение к его силе и потенции) никогда даже не попытается проделать нечто подобное с ним.