Даниил Харламов, 11-й класс

Женщины в жизни Обломова

Без сомнения, очень важную, если не главную, роль в жизни Обломова сыграли женщины. Говоря о людях, оказавших на него наибольшее воздействие, нужно упомянуть и тех мамушек и нянюшек, чьи заботы, с одной стороны, и рассказы, с другой стороны, повлияли на сложившийся у Ильи Ильича идеал женщины.

Во-первых, этот идеал включает в себя одухотворённость и поэзию; во-вторых, в нём же источник уюта, заботы и тепла, таких, какими Обломов был окружён в детстве. Однако в романе эти качества существуют порознь.

Одни воплощены в Ольге Ильинской — женщине, которую Обломов действительно любил (правда, по Добролюбову, “любить не умел и не знал, чего искать в любви, как и в жизни”; могу лишь заметить, что ровно с появлением в его жизни Ольги Илья Ильич перестал даже задаваться вопросом, где же жизнь; и, кажется, не только знал, чего искать в любви, но и уверился, что нашёл, — но об этом ниже).

Любовь дала новый смысл его жизни, открыла, или, вернее, пробудила в нём бурю чувств и обнаружила лучшие качества; в нём “играет жизнь”. Можно вспомнить такие символы, как оставленный халат или “одушевлённое” письмо к Ольге, противопоставленное письму к старосте, не более успешному, чем авантюра с отправкой рецепта пива Филиппу Матвеичу.

Ольга, как отмечает Дружинин, “по натуре своей не увлекается мишурой и пустыми светскими юношами своего круга”; но Обломов, который также не видит жизни в этой “мишуре”, суете светских щёголей (как не видит он её в суете литератора или чиновника), усматривает в Ильинской барышне не столько родственную душу, сколько свой идеал: “...этот идеал точь-в-точь был — Ольга! Оба образа сходились и сливались в один...” — но, кажется, напрасно сливались. Дело в том, что идеальному образу, грезившемуся Илье Ильичу, была присуща ещё одна важная черта: “В мечтах пред ним носился образ высокой, стройной женщины, <...> с тихим, но гордым взглядом, <...> как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой”.

Не знаю, насколько Ольга любит Обломова; но так или иначе к её чувству в немалой степени примешивается выраженное в желании превратить Илью Ильича в тот идеал, который уже она себе вообразила, самолюбие: “Ей нравилась эта роль путеводной звезды, луча света, который она разольёт над стоячим озером и отразится в нём”.

Так что цель её несколько вне Обломова: ей скорее хочется, чтобы, к примеру, Штольц “не узнал его, воротясь”.

Поэтому она не только не воплощает в себе блаженного покоя, но и, напротив, побуждает Обломова к деятельности; это не столько, как утверждает Добролюбов, “не входит в его привычки” (всё не так мелко), сколько заставляет постоянно переступать через себя (не случайно Илья Ильич вспоминает её “с содроганием”), быть не собой, а кем-то ещё, — а к этому Обломов не способен, во всяком случае, на долгий срок. И как ни уверяет Штольц друга, что тот может изменить себя, можно даже представить, как он борется с собой, — но очень трудно представить, как Обломов по-настоящему изменяет свою природу.

И в разрыве, впрочем, инициатива в конечном счёте принадлежит Ольге. Однако не то чтобы “воля Ольги послушна её сердцу” и “она продолжает свои отношения и любовь к Обломову <...> до тех пор, пока не убеждается в его решительной дрянности”: тогда уж скорее сердце Ольги послушно её воле; опять-таки, не знаю, насколько сердцу по-настоящему любящему можно приказать разлюбить. Да и “решительную дрянность” Обломова нельзя не поставить под сомнение: в самом ли деле решительно дрянной человек дал бы пощёчину Тарантьеву, когда тот издевается над женщиной, которая, по мнению того же автора, “уничтожила [Илью Ильича] своим поступком, как ни один из обломовцев не был уничтожаем женщиной”? В конце концов, отчего сам Гончаров повествует о своём герое далеко не с той интонацией уничтожающего презрения, с которой следовало бы говорить о человеке решительно дрянном, — из снисхождения? Нет, видимо, произошедшее лучше объясняют слова Штольца: “...обманутое самолюбие, неудавшаяся роль спасительницы, немного привычки... Сколько причин для слёз!”

В противоположность Ольге Агафья Матвеевна, любя Обломова совершенно бескорыстно, ничего от него не требует: она видит в нём, таком, какой он есть, высшее и прекрасное существо, перед которым все другие — ничто (так неожиданно возвращается неловкое слово, сказанное Захаром: другой).

Сам же Обломов находит в Агафье Матвеевне олицетворение идеала удобства и покоя, живое, заинтересованное участие. И словно подтверждая, что найден этот ещё детский идеал верно, Илье Ильичу снится няня, указывающая на образ хозяйки: вот твоя Милитриса Кирбитьевна. Теперь, кажется, грёзы сбылись, и судьба оказалась “доброй волшебницей, <...> которая изберёт себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного, — другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают, да и осыпает его, ни с того ни с сего, разным добром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне”, — не совсем, конечно, неслыханной красавице, но той, на чьих “полной шее и круглых локтях” он “охотно останавливает глаза”. Чудесный идеал достигнут — но царство любви и заботы, Обломовка, со всеми её “обворожительными подробностями”, легко оборачивается царством мёртвых. Агафье Матвеевне не нужно всё то, что пробудил в Обломове роман с Ольгой, — и оно засыпает; более того, исчезают и все надежды, которые существовали у Ильи Ильича ещё до встречи с Ольгой, на Гороховой улице. Оказывается, что тот покой, воплотившийся в его существовании с Агафьей Матвеевной на Выборгской стороне, который Обломов противопоставлял “суете”, — сродни ей, как обратная сторона медали: он так же безнадёжен и бессмыслен.

Но несмотря на сон ума, как бы ни опустился Обломов, он, его сердце, как показывают чуть ли не прежние его порывы в разговоре с Андреем, остаются теми же. И хотя можно сказать, что хозяйка окончательно его погубила, но я бы просто повторила за Дружининым: “Агафья Матвеевна, тихая, преданная... навалила гробовой камень над всеми его стремлениями, ввергнула его в зияющую пучину, но этой женщине всё будет прощено за то, что она много любила”.