Глаголы новой жизни.» Творческие искания и первая русская революция

 

Все представления и эмоции Андреева носили максималистский характер. Отрицание текущей действительности было предельным. Желанное будущее писатель отождествлял с абсолютной гармонией. А грядущее свободное общество уподоблял «анархизму», имея в виду этимологический смысл этого слова, обозначающего «безначалие», «безвластие». Как вспоминал его брат, Андреев сказал: «Анархизм наступит, когда люди внутренне будут к нему готовы, когда в голову никому не придет оскорбить другого, учинить насилие...» У писателя сложилось убеждение, что только после «переплавки» нравственной природы людей восторжествует полное равноправие, отпадет необходимость в государственной власти.

Приближение такого идеала Андреев понимал как «путь вперед молодых героев», орошенный их «мученической кровью, их слезами, их потом». Молодость, чистота, самоотверженность должны были излечить застаревшие недуги мира.

С верой в непогрешимое совершенство строителей новой жизни, в их действенное влияние на бессознательную человеческую массу принял Андреев первую русскую революцию. В. Вересаеву он писал: «И благодатный дождь революции. С тех пор дышишь, с тех пор все новое, еще не осознанное, но огромное, радостно страшное, героическое. Новая Россия. Все пришло в движение». Взрыв мертвой, застойной атмосферы приветствовал писатель. И сам с живостью принял участие в демонстрациях и митингах. Сочувствуя освободительному движению, Андреев предоставил свою квартиру членам ЦК РСДРП для заседания, за что был арестован и заключен в Таганскую тюрьму. Находясь там, отозвался радостным удивлением на события в северной столице: «Как хорошо держатся петербургские рабочие — откуда столько выдержки, неподкупности, политического смысла».

Надежды писателя будто сбывались. Это ощущение, однако, оказалось нестойким. Слишком серьезного внутреннего перелома в народном сознании ожидал он от революции. Много позже (1911), подводя итоги своим впечатлениям о ней, Андреев писал: «Не тот момент драматичен, когда рабочий идет на улицу, а тот, когда его слуха впервые касаются глаголы новой жизни, когда его еще робкая, бесславная и инертная мысль вдруг вздымается на дыбы, как разъяренный конь, единым скачком уносит всадника в светозарную страну чудес». Чуда духовного перерождения в революционной борьбе 1905-1907 гг. не произошло. А темная стихия ненависти, разрушения, по мнению Андреева, возросла. Болезненными были эти печальные наблюдения. Тем не менее своего поиска разумных сил революции он не прекратил. Творчество приобрело двойственное звучание.

В основе рассказа «Губернатор» (август 1905) мучительное ожидание героем своей близкой гибели — мести рабочих за то, что он приказал расстрелять участников стачки с их семьями. Тягостные переживания приводят губернатора к пониманию справедливости народного гнева и безнравственности властей. Страх сменяется почти смирением перед возмездием, и оно наступает.

Убийство губернатора истолковано все-таки глубокой ошибкой. Идеал революции «состоит в свободе, равенстве и братстве, граждане должны пользоваться такими средствами, которые не противоречат этому идеалу». Так говорит один из руководителей рабочих. Автор усиливает его мысль экспрессией своего слова. Решение умертвить губернатора, «рожденное во тьме, само по себе неисследимая тьма, царило торжественно и грозно, и тщетно пытались люди осветить его свечами своего разума».

В рассказе нет безысходности. «Призрак новой жизни» просветляет «тьму», рождая в массе мстителей «новое чувство спокойного и бесповоротного осуждения» преступных властей. Преодоление слепой ненависти и жестокости в душе борцов за свободу — начало их сознательной деятельности: «Народ просыпается! Пока он только еще во сне ворочается, а у вашего дома подпорки трещат, а вы погодите, как он совсем проснется!»

Еще в 1904 г. он писал Горькому: «Разум. Ему честь и хвала, ему все будущее и вся моя работа». В своей мятежной современности писатель хотел видеть приближение царства Разума, всеобщего единения. Торжество этих качеств он нашел в Великой французской революции, сказав (июль 1905): «Божественно-прекрасен был народ французский на исходе XVIII столетия». Российские события пробуждали возрастающую тревогу. Она окрасила многие произведения Андреева.

В рассказе-притче «Так было» (первый вариант — октябрь 1905, закончен в начале 1906) картина свержения монарха-деспота в одном «обширном королевстве» укрупнена и омрачена образом часов-времени, отстукивающих бесконечную повторяемость происходящего: «Так было — так будет». Такой мотив раз вит всем содержанием рассказа. Восстание масс названо «огромным, непобедимым движением», его исход вызывает подъем: «свободный народ — какое счастье!» Но «старый рабский страх» перед властью, перед бичом угнетателя врывается разрушительной стихией в «святые чертоги народного разума». Восставшие становятся зловещим «марширующим хаосом», напоминают «огромного, распухшего, волосатого червяка», предаются бессмысленному разрушению и кровопролитию. Свет заслоняет «что-то огромное, бесформенное, слепое». Все же финал не окончательно пессимистичен. Один из участников движения убежден: можно и нужно выжечь рабское чувство.

Нет сомнения, того же мнения придерживался писатель, ощущая настоятельную потребность прояснить, кто способен помочь торжеству разума. Обычно вызывает удивление почти одновременное написание Андреевым «Так было» и пьесы «К звездам» (ноябрь 1905), в которой А. В. Луначарский отметил «активную философию жизни, философию преобразования мира». Ничего странного в том не было. В первой вещи — сгусток страдальческих эмоций при взгляде на текущие события. В драме — открытие идей, которые должны осветить путь к будущему.

Действие «К звездам» развернуто в период временного отступления восставших, когда их руководители вынуждены скрываться от полиции. Ситуация избрана продуманно. Автора интересуют разные воззрения на революцию. Сценическим пространством становится малая площадка — обсерватория профессора Терновского. Все герои объединены между собой узами родства или деятельности. Но в «тесноте» общения происходит их внутреннее размежевание.

Среди участников восстания нет ренегатствующих. Но рабочий Трейч, юная Маруся трудно совмещаются с Анной и ее мужем Верховцевым. «Революция,— говорит Анна,— не нуждается в ваших вихрях и взрывах — это... ремесло, в которое нужно вносить терпение, настойчивость и спокойствие». Вторит ей и Верховский. В кругу мечтателей и «звездочетов» они чувствуют себя чужими. Андреев не отрицает необходимости практических деятелей. Только не они рождают веру в грядущее.

Трейч «сдержанно» (ремарка автора) отстаивает совсем иной смысл революции: «Земля — это воск в руках человека. Надо мять, давить — творить новые формы. Но надо идти вперед. Если встретится стена — ее надо разрушить...» Трейч — особый тип борца — мыслителя и страстного пропагандиста. На его призыв откликаются: Маруся — романтическим порывом, Лунц и Житов — мечтой о новой жизни. Особую роль в споре играет Терновский.

Отрешенность ученого от близких оборачивается его глубокими раздумьями о человечестве. Оно, по мнению профессора, продолжает жить «так страшно и так скучно, как блоха, заблудившаяся в склепе». Терновский провидит «Сына вечности», для которого не будет тайн и страха перед вселенной, а откроется «неиссякаемый океан творческих сил». Революция, с ее жертвами, расценивается как священное звено в единой цепи восхождений человечества «к бессмертию, к звездам». По существу Терновский развивает программу Трейча (поэтому они так сочувственно внимательны друг к другу) и завещает свои идеи юным и чутким к большой правде Марусе и Пете.

В творчестве Андреева этих лет нет другого произведения, где бы так же светло проявились авторские «жизнестроительные» мечты. В ряде последующих сочинений, очень разных, художественно неравнозначных, сильно зазвучали мрачные аккорды, по-прежнему связанные с восприятием народной жизни: драмы «Савва» (1906) и «Царь Голод» (1907), повесть «Иуда Искариот» (1907).

В феврале 1906 г. Андреев стал свидетелем первомайской демонстрации в Гельсингфорсе, выступал против самодержавия на июльском митинге, наблюдал съезд финской красной гвардии. Подавление Свеаборгского восстания усилило пессимистические настроения, которые он объяснил Горькому: «И, как везде, с одной стороны, слабый, оборванный, малоразвитый умственно пролетариат, и с другой — тупая, жирная и крепкая буржуазия...» Иной реакции быть не могло, поскольку перерождение народа Андреев понимал максималистски (всеобщее, небывало глубокое) и хрестоматийно (свобода, равенство, братство). Исход 1906 г. был вообще непереносимо тягостным для писателя, он потерял любимую жену (Александру Михайловну Велигорскую). Ощущение «царства тьмы» (А. Луначарский) предельно нарастало и вылилось в самое мрачное произведение — «Царь Голод».

Горький назвал ее «реакционной вещью»; разрыв недавних друзей достиг своего пика. А критика антиреволюционного направления поспешила увидеть в пьесе «содержательную идею» и «правду жизни».

Источником народных волнений становится в драме кровожадный Голод, служащий старухе Смерти; сами события рисуются бессмысленным бунтом. Осуществляют его порабощенные до отупения рабы и «отбросы большого города». Рабочие ощущают, что их «голова пуста», крестьяне напоминают горилл... Противоположные этим страшным фигурам персонажи редки (всего двое) и слабы. Картина создана пугающая. Стихийность происходящего подчеркнута композиционно: сцены разрознены, населены массой безымянных лиц, «наплывы» крупных планов всегда самого мрачного свойства, наиболее выпукло дан Царь Голод.

И все-таки трудно отказать Андрееву даже в этом произведении в гуманистической позиции. Глубокое сопереживание отдано «несчастным», у кого с детства «болит сердце», кто задавлен «безумной тяжестью» машин, «великим мраком» города. Ненависть голодных к сытым, преступность «жирных» против человечества и его культуры — главный вывод автора. Тем отвратительнее Царь Голод. Он постоянно поднимает из гробов мятежников для возмездия временным победителям — их врагам, а затем снова обрекает восставших на смерть.

Андреев неоднократно говорил, что он ведет речь «о простом бунте», а не «об истинной революции». По свидетельству Вересаева, о ней он высказался так: «Будет умирать революционер,— и сама смерть будет рукоплескать тому, как он умирает». Можно, думается, увидеть осуществление этого замысла в пьесе, созданной вслед за «Саввой» в 1906 г., в «Жизни Человека».

«Жизнь...» тоже была принята кисло, хотя Художественный театр поставил по ней замечательный спектакль. Сам Андреев в беседе с провинциальным актером защитил ее от нападок: «Так вы играете «человека» большим, могучим, не сдающимся перед роком? Вот! Вот именно так и надо ее играть! А то все обо мне говорят: «пессимист».

В «Жизни...» многое вызывает болезненную реакцию. Открывает и завершает бытие Человека высшая сила — «Некто в сером», «Он», с бесстрастным, лишенным глаз лицом. В его руках неумолимо тающая свеча жизни — тщетны предпринятые людьми усилия. Все пять картин — пять кратких моментов земного существования Человека отмерены роком. Героя окружают Родственники, Враги и Наследники, предающие его; шепчутся и радуются его несчастьям Старухи.

В обстановку как будто полной безысходности вписаны на редкость светлые образы Человека и его Жены. Мертвой маске «Некоего в сером» противоположены благородные, одухотворенные лица. Они чувствуют, мыслят, созидают, поэтому счастливы. И не одиноки: им помогают Соседи, их любят Друзья, у Человека есть Сын и Ученики. Все испытания только углубляют мудрость героя. В трагический момент гибели Сына он приходит к истине: «Моя мысль передается другим людям, и пусть меня забудут, она будет жить»; «талант — это больше жизни». О Сыне тоже сохраняется добрая слава.

«Некто в сером» управляет лишь физическим существованием — исчезновением Человека. Над духовным началом нет власти. Поэтому герой в свой последний час побеждает слепой закон судьбы: «Бери мой труп, грызи его, как собака, <...> меня в нем нет».

«Могуча и непобедима жизнь»,— сказал о пьесе А. Блок, увидев в ней «страдания современной души». Точнее не определить. Хочется лишь добавить: в эту песнь человеческому Духу внесен и подвиг защитника народного, им был Сын Человека. Трейч, Маруся, Терновский, Человек рождены единым интересом к духовно активной личности, с нею связаны у Андреева представления о подлинных перспективах революции. В этом смысле драма не исключение, а часть его раздумий о «глаголах новой жизни».

Действующие лица пьесы о Человеке лишены индивидуального облика, в них обобщены какие-то черты «современной души» или те силы, добрые, злые, которые воздействуют на нее. Тем не менее через некоторое время после создания этого произведения Андреев заметил: «Вопрос об отдельных индивидуальностях как-то исчерпан, отошел, хочется все эти разношерстные индивидуальности так или иначе, войной или миром, связать с общим, человеческим». По всей видимости, писатель имел в виду не просто расширение круга явлений, а выход к всеэпохальным проблемам.

Скоро, в феврале 1907 г., Андреев закончил повесть «Иуда Искариот и другие», где в корне переработанный библейский сюжет выразил его представление о смысле и характере развития мира. Связь «с общим, человеческим» состоялась, хотя волнения текущего времени забыты не были. Необыкновенно глубокую, страстную и очень сложную вещь создал Андреев. Справедливо отнес ее к литературным шедеврам Луначарский. Проникновеннее всех об «Иуде Искариоте» снова сказал Блок: «Душа автора — живая рана». А сам писатель предположил, что повесть «будут ругать и слева, сверху и снизу». Почему? На то были причины.

Отношения Иисуса и Иуды, по мифу антиподов во всем, у Андреева лишены прямого антагонизма. Оба стремятся одному — возрождению человечества. Более того, несомненная симпатия отдана Искариоту, причем в ситуации совершаемого им предательства. Ну как тут не заподозрить реабилитации самого низкого порока! В этом и упрекали писателя. Он, однако, обнаружил совершенно не свойственные библейской легенде истоки и характер поведения Иуды.

Многое в повести может показаться странным. Поначалу Иуда выглядит циничным, лживым, потом вдруг резко меняется, превращаясь в гордую и трагическую фигуру. Поражает двойственность его поступков и переживаний. Искариот всю жизнь отдал поискам «самого лучшего человека», а найдя свой идеал в Учителе, обрек его на мучительную смерть. Но, «одной рукой предавая Иисуса, другой рукой Иуда старательно искал расстроить свои собственные планы», окружал несчастного искренней страдальческой любовью. Увидев восторженную встречу, оказанную Иисусу, Иуда бросает жестокие слова: «Если он прав, <...> тогда я сам должен его удушить, чтобы сделать правду». Вместе с тем теряет сон от одной радостной мысли, что идея Иисуса может реализоваться. По мере приближения гибели Учителя в душе Иуды растет «смертельная скорбь». А после распятия он делает пугающее признание: «Осуществились ужас и мечты». Противоречия, лежащие в основе этого образа, предельные, но глубоко мотивированные в повести.

Иуда пришел, чтобы поразить Иисуса правдой о темной, грешной земле и найти силу ее преображения. Новый ученик откровенно «демонстрирует» всеобщую ложь, жестокость, бесчестность, для убедительности даже притворяясь носителем тех же пороков. Надежда владеет им: Учитель сам «порубит секирою сухую смоковницу», совершит чудо — исцелит людей от скверны. Сын божеский разрушает эту мечту, продолжая лишь проповедовать добро. Несовместимость страстного желания Искариота сотрясти мир с всепрощением Иисуса достигает высшей точки. Тогда Искариот и ступает на страшный для себя путь: отдает Назарета на страдания, которые пробудят в народе веру и совесть, т. е. жертвует своей любовью и занимает навсегда подлое место «возле Иисуса».

Таков исток раздвоения, потрясений «предателя поневоле». Он не соглашается на временное, случайное подчинение людей высшему началу, хочет полного их очищения. Вот откуда проистекает фраза: «...я сам должен его удушить, чтобы сделать правду». Но постоянно, вплоть до смерти Иисуса, Иуда жаждет его спасения. То молит самого Учителя о чуде. То ищет сопротивления готовящейся казни извне. Однако главное противоречие так и не оставляет Искариота. Он страстно хочет протеста горожан, даже тюремщиков против убийства и боится отсрочки великого перелома в их сознании, возможного лишь в ответ на жертвенные муки Иисуса. Потому для Иуды соединяются «ужас и мечты», рождается трагическая необходимость «поднять на кресте любовью распятую любовь».

Четко прочерчена в повести граница между двумя главными героями. Иисус несет великую светлую идею преображения жизни, но ничего не понимает «в людях, в борьбе». Иуда обладает душой, которую смело «бросает в огонь, когда захочет», способностью порвать «ту тонкую пленку, что застилает глаза человеку», отстоять «беспощадную истину», чтобы в будущем «поднять землю» к солнцу.

В повести, созданной по евангелистскому сюжету, легко читается реакция Андреева на события текущего времени. Писатель доносит во всей их остроте свои чувства: ненависть к жестоким и ухищренным в политике властям (первосвященник Анна и его приспешники), болезненное восприятие темных бессознательных горожан и селян, иронию по отношению к части интеллигенции, ищущей только для себя место под солнцем (ученики Иисуса), и — мечту о подвижниках, жертвующих собой во имя спасения человечества. Но конкретно-временные акценты лишь доля достигнутых в повести обобщений.

Обращение к мифу позволяет избежать частностей, сделать каждого героя носителем сущностных проявлений самой жизни на ее изломе, крутом повороте. Элементы библейской поэтики (скажем, многообещающее «И вот пришел Иуда...») усиливают весомость каждого малого эпизода. Цитаты из высказываний древних мудрецов придают всеэпохальный смысл происходящему. По такой «канве» выткан контрастный «рисунок» повествования, где все подчинено противоборству идей и настроений общечеловеческого звучания. Каждая краска или деталь «работает» на раскрытие бытия в целом. Так разросся андреевский метафорический ряд (тьма и свет, ночь и день, дышащие холодом горы, камни на пути Иуды, окаменелая мысль каменеющей головы...).

Впечатляющими средствами выразил Андреев свое представление о развитии мира. Его движение зависело от взаимодействия трех сил: прорицателей новых идей; широких народных масс; деятелей, могущих соединить передовую мысль с запросами множеств. Для писателя не существовало слова, отторгнутого от дела. Но он продолжал болезненно ощущать неверие в пробуждение народного сознания. Перспектива желанного прогресса оказалась туманной. А Иуда лишился позитивной деятельности. Пессимистические настроения, мрачная экспрессия крайне уплотнились. Искариоту осталась одна возможность — пойти на заклание при всем отвращении к жертве, «страданию для одного и позору для всех», и сохраниться в памяти поколений только предателем.

В творчестве Андреева конца 1900-х гг. нет крупных, под стать «Иуде Искариоту», вещей. Однако и на этом отрезке времени видна прежняя тенденция — сочетание на редкость «жестоких» («Тьма») произведений с просветленными, даже романтическими («Из рассказа, который никогда не будет окончен», «Иван Иванович»). И те и другие были вызваны раздумьями о революции.

Появление в пьесе «Черные маски» (1908) посланцев тьмы и «одевающейся мраком» души главного героя Андреев истолковал сам. Незадолго до своей смерти он писал Н. Рериху: «Вот она, Революция, зажигающая огни среди мрака и ждущая званых на свой пир. Вот она, окруженная Зваными... или незваными?» В условно обобщенной по форме драме передал Андреев страх и боль перед возросшими в трудные годы потрясений темными, инстинктивными побуждениями людей. Однако даже здесь не забыта исходная светлая идея — зажженные огни, светильники революции.

«Рассказ о семи повешенных» как протест против смертной казни получил громкий общественный резонанс. Но с «легкой» руки Горького это произведение стали несправедливо ограничивать вечными темами жизни и смерти. Спору нет, Андрееву в мудрости, оригинальности наблюдений такого толка не откажешь, как представляется, именно в силу особого подхода к вопросу о насильственной смерти. Она, читаем в одном из писем Андреева: «...не только нарушает права человека на жизнь, но права на разум — на священный дар, которым прокляла и благословила нас судьба». Вот с этой позиции и рассмотрены страшные часы перед гибелью семерых, обреченных на казнь. У политических заключенных мысль и чувство имеют, однако, свое направление; связь с революционной действительностью очевидна.

Как участница борьбы, Муся ощущает свою слитность с миром, его «безбрежными горизонтами», находит в нем чарующую музыку и свет. Для девушки «смерти нет», так названа главка, посвященная ей. Вернер, разочаровавшийся «в себе и своем деле», в ночь перед расстрелом понимает, насколько «молодо еще человечество» с «его смешными промахами» и великой целью — совершенствования. Пробуждение мысли о судьбах людей всей Земли (а не просто самоотвержение, как у других героев рассказа — Тани, Сергея) считает писатель чертой подлинного революционера в отличие от обычных террористов.

Первая русская революция принесла Андрееву глубокие — не без основания — разочарования, одновременно насытила его мечту, раздумья о мире и человеке новым содержанием, а творчество — яркими свершениями.