Больше всего этот субъект отчего-то напоминал Смолину сельского учителя из глубинки: маленький, щупленький, с реденькими усиками и печатью некоторой интеллигентности на угреватом челе. Костюмчик паршивенький, галстук класса «Мерзаче» – классическая жертва рыночных реформ и прочих либеральных выкрутасов (причем, как положено, изрядно дравшая в свое время глотку в поддержку означенных реформ).
Полное впечатление, что незваный гость чуточку нервничал, – не озирался с затравленным видом и не вздрагивал от малейшего шороха, но явно не мог похвастать полным душевным спокойствием. Потертый портфельчик он сначала поставил у стола, потом взял на колени, потом опять поставил…
Смолин, наблюдавший за ним с некоторым любопытством, сделал равнодушное лицо и с величайшим терпением сказал:
– Я так понял, у вас ко мне дело?
– Да, посоветовали вот… Простите, не знаю вашего имени-отчества…
– Василий Яковлевич. А ваше?
– Евтеев Николай Петрович… Из Предивинска… Я тут хочу кое-что продать, а вы, я слышал, покупаете…
Смолин сидел с равнодушным лицом, но мысли, как обычно в такой ситуации, мельтешили с феерической быстротой и проворством. Предивинск располагался на севере области – райцентр в таежной глуши. Но это сегодня, а когда-то, полторы сотни лет назад, именно он, а не Шантарск был столицей губернии. И обитало там тогда раз в двадцать больше народу, чем в Шантарске, – губернские учреждения, ярмарки, купеческая гульба, гарнизон, подворье архиепископа, каменные дома, церкви, даже настоящий театр, по пьянке основанный чудившим золотопромышленником Буториным, да так и сохранившийся до нашего времени, – и много чего еще. Потом, уже при Александре II, властно вмешалась экономика: новый транссибирский тракт переместился южнее и стал проходить через Шантарск, куда довольно быстро и переместилась с севера вся вышеописанная цивилизация, а большой и шумный некогда Предивинск захирел навсегда.
Это – сухая история, а что до антикварного бизнеса… В Предивинске до сих пор всплывают порой интересные редкости, так что, заслышав его название, любой знающий антиквар невольно делает стойку, вот как Смолин сейчас…
Однако не стоит забывать о другой стороне медали – в нынешних непростых условиях, когда над шантарской антикваркой витает тень майора Летягина…
– Показывайте, – сказал Смолин скучным голосом. – Если что-то интересное, почему бы и нет…
Посетитель торопливо вскинул на колени портфель, щелкнул старомодной застежкой, покопался внутри и с глухим стуком положил на стол нечто определенно тяжелое, округлой формы, размером с блюдце, завернутое в белый пластиковый пакет. Принялся нервно разворачивать. Смолин приглядывался, как обычно в таких случаях, сохраняя на лице полную отстраненность, чуть ли не равнодушие: мол, мало ли хламу таскают…
Звякнуло, лязгнуло… Смолин внутренне напружинился, как почуявший мышь хваткий котяра.
Перед ним лежали два предмета из почерневшей от времени бронзы – в темной, почти черной патине, кое-где тронутые зелеными пятнышками окиси. Почти круглый диск с затейливым украшением в верхней части (вроде двух звериных голов) и бляха в виде волка – на обратной стороне сохранилось одно из двух креплений. Зверь – несомненный волк, Смолин подобных перевидал немало, вот только все они были маленькие, а этот раза в два побольше всех прежде виденных, в полтора указательных пальца. Чистейшей воды археология. Скифы, точнее говоря. У Смолина в этих делах был изрядный опыт. Скифьё, точно. В обеих столицах у него была пара-тройка серьезных покупателей на такие именно вещи – коллекционеры с внушающим уважение стажем и опытом…
Как он ни приглядывался, и простым глазом, и в лупу, не мог усмотреть признаков фальшака. В последнее время развелось немереное количество халтурщиков, впаривающих лохам подобные «редкости», покрытые зеленой окисью толщиной чуть ли не в палец: но знаток легко отличит настоящую окись, высокопарно выражаясь, налёт столетий, от фуфла, изготовленного с помощью не самых редких химикатов…
По всему выходило, что вещи настоящие. Интересные вещи. Таких стараются не упускать…
Однако – другая сторона медали…
Смолин с безразличным лицом проворачивал сейчас огромную мыслительную работу. Серые клеточки работали с предельной нагрузкой, звеня от напряжения и попахивая горелой изоляцией.
Теоретически рассуждая, этот ерзавший на стуле нервный субъект с обликом провинциального учителишки вполне мог оказаться очередной подставой лучшего друга шантарских антикваров майора Летягина, вознамерившегося по своему милому обычаю подложить очередную свинью. Ну, а на практике…
Продавая подобные археологические редкости, опять-таки рискуешь налететь на очередную статью. Но вот покупая означенные раритеты, рискуешь значительно меньше. Они не подходят под категорию «заведомо краденого» – ну откуда Смолин мог знать, что его клиент только что обчистил какой-нибудь музей или занимался незаконными раскопками? От дедушки осталось, сто лет валялось в комоде, детишки трех поколений забавлялись, порастерявши половину… Смолин вообще может не знать, что это «археология» и «антиквариат» – ему просто-напросто предложили красивые вещи, он их, поразмысливши, и приобрел. Исключительно для личного пользования, повесить над журнальным столиком, чтобы глаз радовали… Мода нынче такая, всеобщее поветрие… Одно дело – когда тебе предлагают за нечистый товар меченые купюры, и совсем другое – когда покупаешь ты сам…
В общем, он решил рискнуть.
– Честно говоря, я не большой специалист, – сказал он, начиная увлекательнейший поединок «продавец-покупатель», сам по себе порой будоражащий нервы почище звонкой монеты.
– Я показывал кой-кому… У нас… Говорят, это все настоящее. Археологические редкости. Скифская бронза.
– Ну откуда в Предивинске знатоки… – поморщился Смолин.
– Не скажите! У нас хороший музей… вы не слышали?
– Ну слышал, конечно…
– Музей основан еще в восемьсот сорок третьем, – гордо сказал Евтеев. – Люди там понимающие, некоторые даже в Москве известны.
Это была чистая правда – но Смолин, как и подобало толковому купцу-хитровану, сохранял на лице безразличие, чуть ли не брезгливость.
– И сколько же вы за все это хотите? – спросил он главное (но таким тоном, словно речь шла о безделице).
– По десять тысяч за штучку.
– Не долларов, надеюсь?
– Ну что вы! Рублей, конечно…
– Однако… – покрутил головой Смолин. – Я бы дал за каждую ровнехонько по пять.
– А я бы, простите, никак не взял, – с неожиданной твердостью сказал Евтеев. – По десять они стоят. Безусловно стоят.
Смолин и сам прекрасно знал, что цену гостенек запрашивает божескую. Еще один нюанс веселого антикварного ремесла: в столицах за такие вещи можно взять гораздо больше, в разы – но для этого нужно иметь должные связи и постоянную клиентуру. Тот, кто заявится в Москву или Питер, не имея ни малейших связей, ни черта не добьется, хрен разбогатеет – не дадут тамошние волчары настоящую цену, ох, не дадут…
Меж тем он прекрасно знал, что своим старым контактам вещички впарит как минимум по двадцатке. Так что упускать человечка никак не следовало.
Но и не следовало соглашаться сразу – в лучших традициях восточного базара следует выжать из ситуации все, что только возможно, и капитулировать не раньше, чем исчерпаны все варианты…
– А, скажем, по семь? – предложил он небрежным тоном.
– Не пойдет.
– Тяжело с вами… Ну, по восемь?
– Василий Яковлевич, говорю вам, не пойдет, – твердо сказал провинциал, оказавшийся крепким орешком. – Не будем затевать долгие дебаты. Или по десять, или – я пошел…
– И куда же? – светски поинтересовался Смолин.
– А вот… – гость уверенно полез в левый внутренний карман непрезентабельного пиджачка (прекрасно помнит, где у него что лежит, не растяпа), достал аккуратно свернутый вчетверо листок бумаги и положил перед Смолиным.
Тому достаточно было одного беглого взгляда. Там каллиграфическим почерком были выписаны адреса и «Дуката», и «Эльдорадо», и «Фрегата», и «Раритета» – вкупе с телефонами.
– Я купил на вокзале справочник, «Весь Шантарск», – охотно пояснил Евтеев. – Выписал вот… Вы уж простите великодушно, но я к вам заглянул в первую очередь оттого, что вы расположены ближе всех к вокзалу. До остальных шагать и шагать…
Смолин ухмыльнулся:
– Я смотрю, вас на кривой кобыле не объедешь…
– Да вроде бы есть немножко, – сказал провинциальный интеллигент с чем-то вроде скромной гордости. – Понимаете, Василий Яковлевич, если мы – глухая провинция, это ж не означает автоматически, будто мы глупые. Мы просто-напросто от цивилизации подальше, городок поменьше, да и деньги крутятся, по шантарским меркам, мизерные. Но это ж еще не значит, что мы свою выгоду усмотреть не умеем. Соображаем кое-что… Благо все ж не деревня, а старинный город, хоть и в упадок пришедший… Ну так как же, по рукам? Если не сойдемся, у меня еще четыре варианта, где-то да должно повезти…
– Вы так уверены, что с вами там будут заключать… подобную сделку? – небрежно спросил Смолин.
– Да, в общем… Немножко наслышаны о ваших антикварных делах. Наши у вас бывают, ваши у нас…
– А поконкретнее?
– Сорока на хвосте носит, – с видом крайней простоты развел руками Евтеев. – Как оно в провинции и положено…
Теперь Смолин не сомневался, что имеет дело отнюдь не с пролетарием от сохи. С кем-то, самую чуточку сведущим в антикварном бизнесе, этот замухрышка положительно общался, грамотно говоря, явно провел некоторые маркетинговые исследования.
Как бы небрежно Евтеев добавил:
– Это, так сказать, образцы. Если у нас с вами все получится, очень быстро можно будет дела продолжить…
Вот теперь Смолин совершенно точно знал, что отпускать клиента никак нельзя. Прежде он не слыхивал о Предивинске как о месте, где копают, но, если вещички не из какого-нибудь музея вынесенные, то, значит, и там все обстоит согласно старому шлягеру: ходы кривые роет подземный умный крот… А почему бы и нет, собственно? Если есть понимающие люди, если им очень захотелось денег… В тех местах и в самом деле можно рассчитывать на нехилые залежи нетронутого скифья, да и более поздних цивилизаций…
– А на паспорт ваш нельзя ли взглянуть? – спросил Смолин с обаятельной улыбкой. – Я ничего не собираюсь оформлять, но вот взглянуть хотелось бы…
– Не доверяете? Думаете, краденое?
– Ну что вы, к чему крайности, – все так же улыбаясь, отозвался Смолин. – Просто сделки подобного рода участников заранее ставят в неравное положение… Вы получаете настоящие, имеющие хождение денежки, за которые не надо отчитываться перед налоговой, а вот я… Я, очень может статься, себе за собственную трудовую копеечку приобретаю нешуточную головную боль. Улавливаете нюансы?
– Ну, коли уж так вопрос стоит… Извольте, мне бояться нечего.
Паспорт Смолин листал бегло, но вчитывался внимательно: в самом деле Евтеев, Николай Петрович, прописка предивинская, все вроде бы верно. Конечно, паспорт – это не антиквариат, тут Смолин не взялся бы со стопроцентной точностью изобличать подделку… но на кой черт приходить с такой «липой» ради жалких двадцати штук? Если это подделка, то с фальшаками такого класса гуляют люди, которые за миллионами охотятся…
– Убеждает, – сказал он, возвращая документ. – Так откуда дровишки, любезный Николай Петрович? Землица-матушка?
– Места у нас красивые, дикие, малообитаемые, – сказал с ухмылочкой гость. – Пойдут люди по ягоды-грибы, а попутно, по чистой случайности, еще чего другого и соберут… Вот только пока что не было случая сбыть… Меня на разведку и послали, мирским гонцом, так сказать…
Кодла, подумал Смолин. Ну, следовало ожидать, такими делами все же лучше не в одиночку заниматься, объект вроде кургана, погребения в одиночку замучаешься осваивать. Ладно, решено…
Он выдвинул ящик стола, отсчитал четыре красновато-кирпичных бумажки и положил перед Евтеевым. Тот с деланной небрежностью, явно стараясь предстать человеком солидным, сложил их пополам и сунул в нагрудный карман пиджака.
– Так вот, о дальнейшем… – начал он уже гораздо увереннее.
И деликатно замолчал, когда Смолинский мобильник заерзал на столе, замигал, с большим воодушевлением исполняя «Yesterday». Усмотрев краем глаза высветившееся «Инга», Смолин телефон схватил с большой охотой.
– Василий Яковлевич? Тут такая ситуация… У меня к вам дело, очень важное…
– Ну, я ж человек чертовски любопытный… – сказал Смолин. – Вы сейчас где?
– Я в делах сейчас, можно вечером… хотелось бы.
– Как скажете.
– Дела такие, что нам бы с вами лучше посидеть где-нибудь в спокойном тихом месте, и желательно не на людях…
Интересные дела, подумал Смолин. И, не без азарта прищурясь, абсолютно светским тоном предложил:
– А как насчет у меня дома? У меня там обычно никого, кроме старого верного дворецкого…
Не будь тут постороннего, разговор он, очень может статься, повел бы чуточку игривее – самую чуточку, – но что ж тут поделаешь…
– Давайте. Вы скажете, куда приехать?
– Я за вами сам заеду, идет? – спросил Смолин. – Мою хибару найти непривычному человеку трудновато…
Не называть же адрес при постороннем!
– Хорошо. Часов в семь сможете? К фонтану с амурами?
Горько сожалея, что и на сей раз не удастся применить какой-нибудь игривый каламбур (в связи с амурами), Смолин просто сказал, что сможет, и девушка отключилась. Ощущая некоторый душевный подъем, Смолин отложил телефон и весело поинтересовался:
– Так что вы там начали о дальнейшем?
Евтеев полез во внутренний карман пиджака – на сей раз в правый, – извлек на свет божий довольно толстый конверт, из него – пачку фотографий и, не говоря ни слова, положил перед Смолиным.
Качество, конечно, было не ахти – фотоаппарат не из самых современных, скорее всего, паршивенький «Полароид», какими в Шантарске, не говоря о более продвинутых городах, уже давненько не пользуются: ну, понятно, Предивинск… Однако запечатленные на снимках древности – где одна-единственная, крупным планом, где сразу несколько – без труда удавалось опознать. Бляхи в виде зверей, животных и птиц, парочка кинжалов (должны быть недурственны в натуре), полоса в виде незамкнутого круга (ч-черт, головная диадема, скифье стопроцентное, Артурыч кипятком писать будет и жмотничать не станет!), еще бляхи, круглые и продолговатые… В общем, неплохо потрудились провинциальные кроты. Есть ради чего суетиться – конечно, с абсолютно бесстрастным выражением лица…
– А вот тут у меня, культурно выражаясь, прайс…
Перед Смолиным лег еще один листок, на котором тем же аккуратным почерком было написано: «Олень», «Лев», «Бляха круглая с солярным орнаментом» – и так далее. И цены напротив каждой позиции. Опять-таки вполне Смолина устраивавшие – с учетом ожидавшегося в обеих столицах навара.
– Все, чем пока богаты, – сказал Евтеев, видя, что Смолин все просмотрел. – Интересует?
– Да, безусловно, – сказал Смолин.
Теперь он нисколько не сомневался, что имеет дело с честным «черным археологом», а не музейным вором: на снимках не менее тридцати предметов, о столь крупной краже из музея давненько никто не слыхал – хотя подобная информация среди своих моментально разлетается по всей стране, да и менты вносят свою лепту, регулярно появляясь со списками свежеобъявленного в розыск… Сами лопатами ворочают, пролетарские мозоли зарабатывая.
– Вот только цены… – не удержался он от обычной припевки.
– А что? Цены как цены, вполне щадящие. – Евтеев пожал плечами с независимым видом человека, осознавшего цену не только своему товару, но и себе. – Есть еще две бляхи, примерно такого же размера, я их просто-напросто не успел сфотографировать, – он коснулся пальцем волка. – Вы знаете, когда меня к вам собирали-снаряжали, мы поговорили как следует, разные варианты прикинули… Ваше счастье, что мы новички в этом деле – ну да, надеюсь, со временем пообтесаемся… Короче говоря, триста тысяч за все. Оптом.
Смолин притворился, будто усиленно думает, уставясь в потолок. На самом деле решение он уже принял, едва заслышав сумму. При самом унылом раскладе ожидаемая прибыль составляла рубль за рубль – а вполне возможны расклады и повеселее. Так что нет смысла с пеной у рта торговаться ради десяти-пятнадцати процентов, этих провинциальных землероев нужно незамедлительно подгребать под себя, в монопольное владение. Судя по тому, что он видел на снимках, сотрудничество выйдет интересное, многообещающее…
– А пожалуй что, я и согласен, – сказал он медленно. – Когда сможете привезти?
– Вот это уж теперь не раньше, чем в следующие выходные, – сказал Евтеев не без грусти. – Мы же все, Василий Яковлевич, бюджетники, на службу ходить обязаны, а на поезде туда-сюда как раз оба выходных и убьешь…
– У вас что, машины ни у кого нет? – с искренним удивлением спросил Смолин, глянул на пиджачок-галстук гостя и печально покивал. – Ну да, Предивинск… Да и времена для интеллигентных людей не лучшие…
– Увы, увы… Так что – только через неделю.
Смолину такие сроки категорически не нравились. Береженого бог бережет. Никак нельзя исключать, что за неделю может вклиниться кто-то еще. Подобное, увы, случалось, эти провинциалы, непуганые дети природы, могли наследить где-то еще, попасть в поле зрения кому-то из собратьев-конкурентов. И тогда… Трудно ждать неделю, когда на кону сделка с прибылью как минимум в сто процентов, это вам всякий скажет. До Предивинска около четырехсот километров, если на машине, это, конечно, не федеральная автотрасса, но и не таежная тропка, если выехать пораньше, к вечеру можно и назад обернуться…
– Вот что, – сказал он решительно. – Я и сам могу к вам приехать. Сегодня у нас суббота… По вторник включительно все расписано, и уже не переиграть… В среду, где-то к обеду, я могу у вас быть. Пойдет?
– Отлично просто! Вот, я вам пишу мой служебный телефон, на часок-то под каким-нибудь предлогом вырваться смогу…
Одним словом, смело можно сказать, что расстались лучшими друзьями – точнее, надежными партнерами. Вот только Смолин, проводив нежданного партнера, задумался не о грядущих прибылях, а о вещах гораздо более неприятных.
Ему пришло в голову, что все это время он как-то пренебрегал вполне очевидным следом, нежданно-негаданно подвернувшимся на глаза. Прямо-таки демонстративно торчавшим на видном месте. Фарфор в той квартирке. Подбор фигурок выдавал человека не случайного, явно коллекционера со вкусом – а это-то и был след. В Шантарске просто-напросто не могло обитать не известных Смолину серьезных коллекционеров чего бы то ни было – такова уж специфика ремесла. По хорошему фарфору серьезно прутся человек семь… да, пожалуй что, именно семь, после кончины Липкина. Дедуктивно рассуждая, среди них как раз и может оказаться некто энергичный и решительный, всерьез вознамерившийся положить лапу и на картины вдовы, и, быть может, на что-то еще, вздумавший забогатеть резко и беззастенчиво.
С уверенностью можно исключить только двоих – зато сразу. Профессор Хайт и генерал Дробышев – просто-напросто не те люди, тут и к бабке не ходи. Впутаться в это дело для них было бы так же противоестественно, как для Смолина, скажем, лапать первоклассницу на детской площадке.
А вот остальные пятеро… Чисто теоретически рассуждая, любой из них достоин оказаться под подозрением – не в силу некоей криминальной биографии (в общем, ничего подобного у всех пятерых), а просто оттого, что, рассуждая цинично, способны. Теоретически способны, и все тут…
Шарецкий… Анжеров… Благоволин… Погосян… Лурих… Да, вот именно. Представляя их себе, вспоминая то и это, можно допустить, что любой из них, чересчур уж встроенный в нашу рыночную экономику, может и не удержаться, когда замаячит серьезный куш. В особенности когда не предвидится ни мокрухи, ни чего-нибудь столь же неаппетитного, некоего перебора…
Потом ему пришло в голову, что список подозреваемых все же следует расширить. Наш Икс может оказаться другом-приятелем кого-то из пятерки – солидным, не вызывающим подозрений близким другом, коему и предоставят в распоряжение квартиру для встреч с юной феминой. Как это у культурных людей водится. Друг приличный, девочка приличная… Что ж, это тоже след – но гораздо более запутанный. Черт, ну мы же сыскари, в самом-то деле! За что ни возьмись, все получится по-дилетантски, кто ж знал, что однажды придется заниматься такими вещами в своем городе…
Ничего толкового не шло на ум, хоть тресни – где искать, как? К тому же с номером машины до сих пор загвоздка…
Так и не родив мало-мальски дельных мыслей по поводу всех тягостных загадок, он взял телефон:
– Глыба? Ты сегодня, часом, ничего… пэтэушного не планируешь? Вот и ладненько. У меня сегодня в гостях дама, так что побудь уж, если не трудно, ушибленным антинародными реформами бывшим профессором философии… Ну да, в таком ключе. Кстати, любопытные как, торчат? Нету? Ну, совсем хорошо…
…Дастархан Смолин готовил у себя в мансарде – не роскошный, но и отнюдь не напоминавший мимолетный банкет в подъезде на подоконнике. Коньячок откупорил, лимон порезал, поставил вверх ногами две антикварных стремянных чарочки с донышками в виде волчьих голов. Незаменимая штука в некоторых обстоятельствах – налитую до краев, ее уже невозможно поставить на стол, упадет, и все разольется, так что волей-неволей приходится пить до дна. Какое-то интересное предчувствие у него начало формироваться относительно гостьи: отчего-то на сей раз очаровательная звездочка журналистики вопреки своему обычному тинейджерскому стилю и юбку фасонную приодела, чуть ли не до колен, и блузка оказалась достаточно вычурной, и вся она была продуманная, словно в оперу собралась. С женщинами такие метаморфозы спроста не происходят.
А может быть, суровая действительность проще, подумал Смолин с усталым цинизмом, меленько пластая ветчину острейшим австрийским десантным кинжалом «Глок», прикупленным ввиду его исключительной полезности в домашнем хозяйстве. Может быть, майор Летягин эту красоточку и подослал, дабы выведала все, что возможно. Или, если не так пессимистично, девочка попалась шустрая, прекрасно сообразила, что напала на золотую жилу, проникла туда, куда посторонних пускают раз в сто лет, да и то по случайности. Вот и намерена преуспеяния для застолбить за собой хлебное местечко – со всей свойственной нынешней молодежи практичностью…
«А какая нам, собственно, разница?» – подумал он спокойно. Нам с ней детей не крестить, да и не влюбляться романтично, куда уж в наши-то годы, да и характерец у нас не тот… Мы люди простые, мы момент ловим…
Убедившись, что с сервировкой покончено, он на цыпочках подошел к лестничным перилам и прислушался. Внизу вольно и гладко, как русская народная песня в исполнении мастера своего дела, разливался тенорок Глыбы:
– Все великие цивилизации, не мешает вспомнить, гибли исключительно от внутренних противоречий, пусть даже в иных случаях и представлялось, что виной всему внешние факторы…
Смолин с уважением покачал головой, ухмыляясь в полумраке. Когда он приехал с Ингой, Глыба был неузнаваем: при стареньком, но опрятном костюмчике у него обнаружилась белейшая рубашка и галстук-бабочка, производивший впечатление настоящего, бархатного. Старый щипач держался безукоризненно, изъяснялся интеллигентнейше, как заправский профессор, без тени фальши или натянутости. Не зная, кто он на самом деле, и не подумаешь. Только теперь Смолин смог поверить, что старикан и в самом деле некогда общался на равных со всевозможной элитой раннего хрущевского периода, не будучи разоблачен или хотя бы заподозрен. Старая школа, господа мои, это вам не среднеазиатам впаривать однодолларовые бумажки с двумя грубо подрисованными носилками и не пирамиды основывать – индивидуальный подход к каждому отдельно взятому клиенту, безупречное лицедейство, игра по высшему классу. Вряд ли среди молодого поколения сыщется нечто хоть отдаленно подобное – они, наркошки хреновы, только и умеют, что в автобусе грабки распускать…
Спустившись по слегка поскрипывающей лестнице, Смолин сказал гостеприимно:
– Ну что же, прошу… Эдуард Валентинович?
Прекрасно понимавший подтекст текущего момента Глыба ответил непринужденно, с неким старомодным изяществом:
– Простите великодушно, Василий Яковлевич, но мне пора. Засиделся я что-то, а еще в автобусе трястись чуть ли не час, и на рабочем столе стопа книг. Экономические реформы Кромвеля мною еще совершенно не затронуты, а время поджимать изволит. Так что позвольте попрощаться…
Он деликатно склонил голову сначала перед Смолиным, потом перед Ингой, повернулся и прошествовал к выходу, поигрывая деревянной тростью с вычурным набалдашником из бронзы и белого пластика. Бесшумно притворил за собой дверь.
– Интересные у вас знакомые, – сказала Инга с явным уважением. – Он что же, профессор? Судя по первым впечатлениям…
– Доцент, – невозмутимо пояснил Смолин.
Трость сия была презентом Глыбе от кого-то из его старых корешей, доживавшего век в Шантарске на положении мирного пенсионера. Вычурная ручка в секунду отвинчивалась – и оказывалась рукояткой трехгранного стилета длиной сантиметров в пятнадцать, но, чтобы это обнаружить, пришлось бы совать вещичку под рентген…
– Вы, наверное, с массой интересных людей встречаетесь?
– Приходится, – сказал Смолин. – Работа такая. Пойдемте? Как говорится, чем богаты…
Он первым поднялся в мансарду и зажег свет. Инга остановилась на верхней ступеньке, завороженно озираясь.
– Ради исторической точности, это не я, – сказал Смолин. – Это прежний хозяин тут все придумал и устроил. Капитан дальнего плаванья, так что сами понимаете…
– Какая разница? Красота…
Она подошла к окну и надолго там замерла. Вид и в самом деле открывался великолепный: потемневшая к вечеру Шантара, могучая, величественная, левобережный город, причудливо освещенный уже садившимся за дальние горы солнцем, – этакий марсианский пейзаж из фантастики времен смолинского детства, о которой эта соплюшка наверняка и представления не имела…
Она любовалась панорамой, а Смолин разглядывал ее с неподдельным эстетическим интересом. Приятная была девочка, что и говорить.
Обернулась:
– Вы что же, так один здесь и живете?
– А что делать, – сказал Смолин. – Так уж вышло… Ну, что же мы стоим? Садитесь. Против капли коньячку не возражаете? Тогда берите… берите-берите, это и есть рюмка.
– Интересно как… А почему они такие?
– Это и есть так называемая «стремянная», которую любят осушать герои классиков, – сказал Смолин. – От слова «стремя». Садятся охотнички в седла, подают им такие рюмки, и – до дна. Прошу. Без тостов, а? Что их, напрягаясь, выдумывать…
Он констатировал, что девочка свой «аршин» опрокинула лихо (а доза была не наперсточная все же), задохнулась самую чуточку, но быстро справилась. Галантно подсунул ей тарелочку с конфетами – антикварную, а как же, хорошего германского серебра дореволюционной пробы, к тому же на донышке имелась изящная монограмма под баронской короной с семью шариками на семи зубцах (в сорок пятом началось ее странствие на восток, надо полагать).
– Еще?
– Ой, что вы, такими темпами… Вообще, я по делу…
– Как пожелаете, – сказал Смолин. – Нет у меня намерения вас коварно спаивать… а вот я, с вашего позволения, сразу вторую следом махну. День был нервный…
Он налил себе и, следуя завету классика, немедленно выпил. Закуской и на сей раз пренебрег, зная свои меры и дозы. Инга на него взирала с каким-то непонятным выражением – щеки пикантно порозовели от доброй рюмахи, вся такая… «Не вытерплю, – подумал Смолин. – Схожу в атаку. Не выходя за рамки. Отошьет так отошьет, не смертельно. Хороша, паршивка…»
– Вас что, опять милиция дергала? – спросила вдруг Инга с тем же непонятным выражением.
– Меня? – Смолин пожал плечами. – А почему она меня должна была дергать? С чего вы взяли?
– Ну, после всего, что в городе творится… В антикварной торговле, я имею в виду… – и она сама потянулась к серебряной волчьей голове, оставившей тонюсенький влажный ободок на белой салфетке. – Можно?
– Да бога ради… – сказал Смолин, наливая ей, а заодно и себе. – Вот и тост подвернулся кстати: можно сразу и за процветание антикварной торговли, и за присутствующих здесь дам…
Он поставил пустую рюмку, подождал, пока девушка справится с легоньким алкогольным ожогом, дожует конфетку. И спросил с наигранно грозным видом мультяшного злодея:
– А не подскажете ли, девушка, откуда у вас информация, за которую людей в Шантару опускают с камнем на ногах? Я имею в виду, кто вам сказал, что в антикварной торговле «что-то происходит», да еще милиция припутана?
– Я же говорила, что собираюсь встретиться с вами по делу, – сказала Инга. – Вот, посмотрите…
Оглядевшись, она подняла с пола свою сумочку и достала оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Смолин развернул. Текста там было не особенно много, но содержание примечательное: суконным, казенным, полным канцеляризмов языком излагалось, как доблестные органы правопорядка пресекли намедни на корню злокозненную деятельность шантарской антикварной «доморощенной мафии» (хорошо хоть, в кавычки поставили, мудрилы). Означенная мафия, даром что доморощенная, развернулась на всю катушку: абсолютно незаконно торговала холодным оружием, совала в карман деньги мимо кассы, ради своих меркантильных интересов сбывала первым встречным «предметы, представляющие значительную культурно-историческую ценность» – а также вовсю приторговывала советскими наградами, посягая тем самым на святое. И так далее, в том же духе. Заверялось, конечно, о недопущении впредь и неминуемой каре, ожидающей всякого, кто покусится.
– Это принесли…
– А тут и объяснять не надо, – сказал Смолин. – Пресс-центр доблестного УВД, по стилю и манере изложения видно… – он небрежно бросил бумажку на стол. – Печатать будете?
– Да, редактор велел. Вам это… здорово навредит? – спросила она прямо-таки сочувственно.
– Да ничего подобного, – сказал Смолин, пожав плечами. – Это вы впервые с таким встретились – а мы-то таких кампаний по борьбе и искоренению пережили чертову уйму. И все в конце концов устаканивается. Потому что у умных людей в погонах хватает настоящих криминальных забот, чтобы не заморачиваться еще и нами… – он поморщился. – Не смертельно, в общем. Просто… Просто нервы портит, вот и все. Есть повод лишний раз порассуждать о тупости иных наших законов. Вот вы когда-нибудь слышали про злодея, который пошел бы брать кассу со шпагой восемнадцатого века?
– Не приходилось что-то.
– Мне тоже, – сказал Смолин. – Я за всю свою жизнь единожды слышал, чтобы преступники применяли антикварное оружие. На Урале дело было. Какие-то шустрые ребятки взяли американский кольт ста двадцати лет от роду, забили в него макаровские патроны, обмотав медной проволочкой, чтоб в барабане не хлябали, – ну, и пришили кого-то… Ладно, это огнестрел. Но я в жизни не слышал про преступления с применением антикварного холодняка. Это ж надо быть законченным параноиком… И тем не менее все до сих пор обставлено массой идиотских запретов… Поясню на примере. Вот у коллег моих прошли обыски по магазинам, с изъятиями… ну, вы в курсе? А знаете, почему никто из нас не берет эту самую пресловутую лицензию на право торговли антикварным холодняком? Не потому, что процедура особо тягомотная. Просто-напросто придется еще и завести амбарную книгу, дабы туда вписывать паспортные данные любого, купившего ту самую саблю двухсот лет от роду… А это далеко не всякому понравится. Ну не хочет обычный благонадежный гражданин, чтобы о нем знали. И потому, что, накопив десяток означенных двухсотлетних сабель, он обязан их держать исключительно в железном ящике, под замком, в комнате с решетками на окнах и железной дверью… Это реально? И потом, вещички-то дорогие, не всякому хочется их светить… Конечно, есть некоторый прогресс – в советские времена полагалось регистрировать еще и все золотые-серебряные монеты, что у тебя дома хранятся… Некоторый прогресс налицо…
– А за границей как?
Смолин горько усмехнулся:
– А за границей – форменный разврат. Холодняк антикварный лежит в лавках грудами – я сам видел в Париже, – и его покупают-продают, не предъявляя даже трамвайного билета. И старинный огнестрел, кстати, тоже. А у нас не так давно заставляли в музее сверлить дыры в пистолетных стволах шестнадцатого века – вдруг его умыкнет мазурик, пороху набьет, пулю шомполом закатает, фитиль приладит и ка-ак пойдет окаянствовать… Черт, да за границей преспокойно коллекционируют даже танки с бронетранспортерами – ну конечно, пушки с пулеметами приведены в совершеннейшую негодность… Словом, мы и тут позади планеты всей. Идиотство на идиотстве.
– А почему так?
– Хотите чистую правду? – сказал Смолин. – Я не знаю. И никто не знает. Великолепная формулировочка: так получилось. Есть идиотские законы, но никто не торопится их менять. Хорошо хоть, додумались отменить статью за хранение – а то в прежние времена людям жизнь ломали из-за какой-нибудь железки наполеоновских времен… У вас, я вижу, еще что-то припасено? Покажите уж…
На сей раз это оказался разворот столичной газеты – толстой, цветной, популярной, умеренно желтой. Вот тут уж Смолин читал гораздо внимательнее, а закончив, выругался про себя не в пример смачнее и эмоциональнее.
Это было поопаснее. Те же самые россказни о злокозненной шантарской антикварной мафии – но поданные не в пример изящнее и завлекательнее, хорошим стилем изложенные, борзым пером. Высший пилотаж, что называется: ничего не утверждается прямо, но у читателя непременно останется впечатление (у неискушенного, понятно), что во глубине сибирских руд окопалась шайка криминальных монстров, которые цинично торгуют редчайшими, дорогущими, раритетными предметами, сделавшими бы честь Эрмитажу – а также опять-таки покушаются на святое, ради пригоршни звонкой монеты продавая славные боевые и трудовые награды отцов и дедов…
– Для справки, – сказал Смолин. – За границей даже современными наградами разрешено торговать без малейших юридических закавык. Если человек хочет продать свою или отцовскую медаль, это его личное дело.
– А может, во всем, что наград касается, сермяжная правда все же есть? – спросила Инга. – Правы они, а? – она кивнула на лежащие на столе обличительные статейки.
– А вот давайте рассуждать логично, – хитро прищурился Смолин. – Грешно торговать боевыми и трудовыми наградами СССР и нынешней России, потому что они, высокопарно выражаясь, символизируют боевую и трудовую славу? Так? Но вот скажите мне в таком случае, почему данный запрет не касается царских наград, которыми можно торговать средь бела дня на любом углу хоть ведрами? Что, за ними нет ратной славы? Да навалом! Ну тогда объясните вы мне внятно и убедительно: почему запрещено продавать боевой орден девяноста лет от роду… а совершенно такой же знак ратной славы, но возрастом в девяносто один год, можно продавать невозбранно? Можете объяснить?
– Нет, – честно призналась Инга.
– Не огорчайтесь, – сказал Смолин, разливая по рюмкам. – Никто не может. Знаете, в чем тут дурная пикантность? Георгиевский крест и орден Боевого Красного Знамени сплошь и рядом могут принадлежать одному и тому же человеку – масса примеров. Был у вас дедушка… ах нет, учитывая ваши юные года, скорее уж прадедушка. В царские времена заслужил Георгия, потом пошел в Красную армию и получил там, условно говоря, Боевое Красное Знамя. Крест вы можете продать, как уже говорилось, совершенно свободно – а вот за Знамя вас самый гуманный в мире суд так вздрючит… А ведь они принадлежали одному и тому же человеку, славою покрытому, только не убитому… Как вам такие казусы?
– Сюрреализм какой-то, – поежилась Инга.
– Может быть, – сказал Смолин. – Только мы в этом сюрреализме варимся всю сознательную жизнь… и кое-кто, не исключая иных из здесь присутствующих, и по зонам пошатался исключительно за то, что во всем цивилизованном мире считается совершенно безобидным, приличным деянием… Теперь-то хоть понимаете, красавица, в какой театр абсурда вас занесло? Вот они, темы, их тут вороха…
– А что, я напишу! – сказала Инга с хмельным воодушевлением.
– И ничего не изменится… – сказал Смолин. – Дедушка старый, дедушка лучше знает жизнь на грешной земле…
– Ну уж, так ничего и нельзя изменить… Что вы на меня так смотрите?
– Прикидываю, что пора вам такси вызывать, милая Инга, – сказал Смолин. – Самое время.
– Да вовсе я не пьяная…
– Согласен, – сказал Смолин. – Вот только вы уже на грани… точнее, не вы, а мы. Лучше бы вам домой, к папе с мамой…
– Я только с мамой живу.
– Значит, к маме, – сказал Смолин. – Время позднее, места уединенные, а я – не джентльмен, честно вам говорю. У меня все реакции нормального мужика…
– Приставать будете? – осведомилась она тоном, в котором прослеживалась некая игривость.
Смолин встал, сделал два шага, остановился над ней и сказал серьезно:
– Приставать не буду. «Приставание», по моему глубокому убеждению, – пошлый и жалкий процесс: потный и резкий мужик глупо суетится, хватает девицу за коленки, глупости несет… А вот предпринять чего-нибудь могу… особенно если мы еще хватим. Хотел бы я посмотреть на мужика, который в данной ситуации так ничего и не предпримет… да на вас глядя, зубы сводит у любого нормального…
Инга медленно встала, и они оказались лицом к лицу. Смолин, глядя ей в глаза, двумя пальцами убрал прядку со щеки, погладил по щеке тыльной стороной ладони – а она придвинулась вплотную, так что обнимать следовало смело. Ну, он и обнял. И все получилось прекрасно, Инга, правда, чуточку сопротивлялась время от времени – но исключительно порядка ради, дабы события не летели аллюром…
Глава 6,
в которой наконец-то блестит сталь…
Тихонечко выбравшись на рассвете из постели так, чтобы не разбудить безмятежно спавшую Ингу, Смолин первым делом с превеликим удовольствием посетил туалет. Особых алкогольных излишеств вчера не наблюдалось, так что голова, в общем, не болела и во рту не чувствовалось следов пресловутого ночлега эскадрона. Блаженно зевнув и почесав голое пузо, он, как обычно, первым делом взял со стола телефон, чтобы глянуть, как там обстоит дело с рубрикой «Вам звонили».
Интересные получались дела. Судя по прекрасно известным номерам, вчера, поздней ночью, дважды звонил Шевалье (хотя такое ему было не свойственно), а вот Шварц, тот тоже проявил необычную напористость: с полуночи до трех звонил шесть раз, а с шести утра – еще четырежды. Прежде такого, честно, не случалось, и Смолин даже забеспокоился чуточку: стряслось нечто непредвиденно-жуткое?
На цыпочках спустившись на первый этаж, он свернул в гостиную, плотно притворил за собой дверь и набрал Шварца. Тот откликнулся после второго гудка.
– Случилось что-нибудь? – спросил Смолин, пребывавший в самых трудноописуемых чувствах.
– У нас-то ничего, – ответил Шварц загадочно. – А вот ежели вообще, тогда да… Выходи.
– Куда? – тупо спросил Смолин.
– На улку! – хохотнул Шварц. – Я уж полчаса как торчу у калитки, ежели ты, босс, еще не понял…
Метнувшись к окну, Смолин распахнул занавески. И точно – у зеленого металлического заборчика, ограждавшего крохотный палисадник, стояла черная «целика» Шварца с ним самим, понятное дело, внутри.
Смолин так и направился во двор, как был – босиком, голый по пояс, в мятых тренировочных штанах, что в его патриархальном районе было вещью обыденной: деревня, если разобраться…
Разумеется, примчалась Катька, начала с азартным писком прыгать то вокруг него, то на него. Успокаивая малолетку то грозным шипением, то ласковым увещеванием, Смолин добрался до калитки и не без труда в нее протиснулся, отпихивая Катьку босой ногой. Обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся на пассажирское сиденье.
– Интересные дела, босс, – сказал Шварц, не тратя времени на приветствия. – Я вчера в десять вечера поехал к нашему ботанику, как ты и велел, хотел вежливо пригласить на разговорчик…
– И что?
– А там – черт-те что, мамочка в слезах-истериках, папаня в расстройстве, все в ауте… – протянул Шварц без тени веселости. – Короче, мочканули вчера нашего Мишаню наповал. Пощекотал его кто-то перышком – один-единственный раз, но так, что хватило. Часа в четыре дня, в сквере у ДК Тяжмаша… Такие дела.
– Та-ак… – сказал Смолин, чувствуя неприятный холодок то ли под ложечкой, то ли под сердцем. – Детали ты кое-какие знаешь… Значит, говорил с родичами?
– А как же. Не сматываться же? Под однокурсника проканал, благо возраст позволяет, я, мол, за конспектами, фуйня-муйня… Даже чаю налили в промежутках меж рыданьями. В общем, один раз перышком. Часа в четыре дня, в сквере… И возле него, и по карманам, менты говорили, нашлось несколько чеков с дурью, с какой именно, не выяснял – то ли они не в курсе таких тонкостей, то ли не говорили им точно… Менты, сам понимаешь, вокруг наркоты главным образом и плясали: не употреблял ли, не барыжничал ли… Такая вот безрадостная картинка… Менты вроде обмолвились, что свидетелей нету…
– Дальше.
– А – все. Что там еще? Я и так все, что тебе рассказал, два часа из них выжимал по капельке… Сам понимаешь, как они сейчас… Причитают, что сынок, ангел и кровиночка, в жизни не опустился б ни до торговли наркотой, ни до потребления – но это ж ни о чем не говорит, а? Мог и толкать дурь безденежья вследствие. Дашка – девка недешевая, на нее тратиться надо было нешуточно…
– Мог, – сказал Смолин. – А мог и не толкать… Время и место меня смущает. Не то место, а?
– Это точно, – кивнул Шварц. – Через два дома от скверика – районная ментовка, в тех местах сроду не было ни наркоманских барыг, ни даже алкашей, спокойный такой скверик, там даже по темну безопасно, в отличие от многих и многих… Мог, конечно, и не толкать. Долго ли сыпануть в карман и около жмурика горсть чеков? Такие дела, босс. Если его припороли за собственные косяки, хрен с ним, растереть и забыть. А вот ежели по нашим делам, треба обмозговать… Хотя б теоретически.
– Хочешь честно? – спросил Смолин. – Мне бы чертовски хотелось, чтобы это никоим образом не было связано с нашими делами.
Потому что для наших дел это – ЧП нешуточное… Что-то я за последние четверть века не припомню в наших делах покойничков. Морды били, руки пару раз перешибали. Но вот покойник – это совершенно другой расклад. Мне, признаюсь, неуютно становится…
– Да мне тоже, – сказал Шварц. – Как-то не по понятиям. Случалось, что мочили коллекционеров – но чисто ради грабежа совсем другой расклад…
– Вот то-то, – медленно сказал Смолин. – Даже в самые шизанутые времена не было трупов… Портятся нравы, времена настают идиотские… Ладно, что тут скулить… Хорошо. Допускаем вариант, что убили парнишку из-за наших дел – под коими понятно, подразумевается все недавно случившееся… Зачем? Мотив, версии? И, я тебя умоляю, брось ты гопоту изображать, ты ж профессорский внук и доцентский сын, изъясняйся нормально…
– Мотивы? – пожал плечами Шварц. – Думал я тут про мотивы, пока ждал твоего пробужденья… И как я ни напрягал извилины, пока что маячит одно: парнишка полез к своей ненаглядной Дашеньке. То ли сказал ей что-то не то, то ли сказал не так. Понимаешь?
– Понимаю, кажется…
– Вот… От большого ума болтанул что-то, этой сучкой расцененное как сигнал тревоги, требующий принятия мер. Немедленных и крайних. Она умненькая, она кинулась к тому, кого мы не знаем, а уж тот… Парнишка для них стал чертовски опасным. Может, боялись, что он нечто расскажет… мог он что-то такое знать, а? Что-то, чему и значения не придавал… а мы не знали, что это, потому и спрашивать не стали… Хочешь дурацкую идею? Может, он вполне мог, разболтавшись, что-то им сорвать? Ну, а на что у них губья раскатаны, ты и без меня просекаешь… Вдовушка-божий-одуванчик, нет?
– Если так и было, – сказал Смолин. – Если его приткнули не за реальную наркоту, а за наши дела…
– Ну, босс, коли уж ты требуешь от меня изъясняться в фамильном интеллигентском стиле… Изволь. В сложившихся обстоятельствах следует учитывать оба варианта. Согласен с такой формулировкой?
– Абсолютно, – сказал Смолин. – А посему дуй к Кузьмичу, пусть глаз не сводит с бабулиного дома, пусть горшок у окна поставит, чтобы в сортир не отлучаться. Денег подкинь, чтобы бдил. У меня принципов маловато, сам знаешь. Но одного я свято придерживаюсь: при иных обстоятельствах можно врать, туфтить, фуфлить, кидать… Одного нельзя – брать товар силком. Не оттого, что есть Уголовный кодекс, а потому, что это – категорически не по понятиям. Так путний антиквар себя вести не должен. Но сдается мне, что завелась у нас под носом крыса, собравшаяся это золотое правило нарушить…
– Думаешь?
– Добром бабуля, теперь окончательно ясно, картины не отдаст никому и ни за что, – сказал Смолин. – Отсюда плавно вытекает нехитрая логическая цепочка… Гони, в общем.
– Думаешь, они там что-нибудь… вытворят?
– Не то чтобы думаю, не то чтобы верю… – сказал Смолин задумчиво. – Просто… Просто, я бы ничуточки не удивился, случись там что-нибудь. Если мы допускаем, что парнишку приткнули не по левым делам, а по нашим, то одновременно, просто-таки автоматически нужно допустить еще массу неприятных вещей. Коли уж началась непонятная гнусь, беспредельная совершенно, то нужно ко всему готовиться… Много ли бабульке нужно? Ее вовсе не обязательно мочить, достаточно в чаек снотворного подбросить – благо есть очаровательная особа, туда вхожая, с Фаиной чаи гоняющая…
– Я бы эту особу…
– Увы, увы… – протянул Смолин. – Да, знаешь что… Коли уж у нас начался боевик в мягкой обложке и с аляповатыми картинками… Я тут подумал… Ты, конечно, не откладывая особо, езжай подстегнуть Кузьмича. Но раньше найди Фельдмаршала и Кота. Быстренько подготовьте и проверните…
– Что?
Смолин жестко улыбнулся:
– Ну, не самый сложный спектакль с минимумом декораций, точнее, с минимумом реквизита… Бабулькин подъезд в том доме помнишь? Отлично. Тогда должен помнить, что на лестничной площадке есть окошечки, выходящие на противоположную сторону, так что человек, наблюдающий за подъездом, всего не увидит… Короче. Сцена такая: ты являешься к бабуле весь из себя расфуфыренный, при галстучке и букете цветов. Передаешь их от моего имени, пару минут светски чирикаешь и сваливаешь… но из подъезда ты должен выйти, трудолюбиво волоча несколько – несколько! – старательно упакованных предметов, в которых человек понимающий моментально опознает завернутые картины… Соображаешь? В принципе, это нетрудно устроить, если пошевелить мозгами и руками…
– Так-так-так… Думаешь, за бабулей еще кто-то…
– А почему бы и нет? – пожал плечами Смолин. – Мы что, самые умные в этом городишке? Если кто-то работает с размахом и вовсе не дурак… Там несколько домишек, битком набитых обнищавшим людом наподобие Кузьмича, они за подобный приработок обеими руками уцепятся… И если у кого-то создастся впечатление, что бабуля все же начала толкать картины… Акция последует очень быстро. А я сегодня же Кузьмича кое-кем подстрахую…
– И грохнут тогда бабулю, как пить дать… – хмыкнул Шварц.
– Крепко сомневаюсь, – сказал Смолин, подумав. – Это уже совершенно другая статья, знаешь ли. Собственно-то говоря, если кто-то надумал попятить картины, ему вовсе и не обязательно при этом еще и бабулю мочить. Все равно, при любом раскладе они попадут к коллекционерам, которые своих закромов не светят… Так что я за Фаину не особенно беспокоюсь… Ну ладно, в болтовне правды нет. Уяснил задачу? Вот и ладушки…
Он вылез, тихонько притворил дверцу и вернулся во двор. Присел на добротно сколоченную лавку, опять-таки оставшуюся в наследство от прежнего владельца – Смолин, собственно, ничего тут и не достраивал, времени и желания не нашлось.
Разумеется, подскочила Катька и завалилась на спину у его ног, выставив голое щенячье пузо. Смолин задумчиво ее чесал, погрузившись в нешуточные раздумья.
В происходящем имелись нехорошие, примечательные, многозначительные, неприятные и Аллах ведает какие еще нюансы. Позволявшие все же думать, что дело пахнет не чередой совпадений, а чьей-то выстроенной, вдумчивой работой…
Статья в московской «бульварке» о том красноречиво свидетельствовала. Ночью он еще чуточку поговорил с Ингой на эту интересную тему и кое-какие нюансы для себя прояснил. За московской сенсацией никак не мог стоять ретивый майор Летягин – чересчур уж фантастическая цепочка совпадений должна была выстроиться, чтобы рядовой провинциальный следак, обитающий за пять тысяч верст от столицы, нашел ходы в довольно известную небедную и популярную газету. Прежде всего, нет у него таких возможностей. И потом, зачем это ему? Хотел себя разрекламировать, болезный, свои успехи на ниве борьбы с коварной антикварной мафией? Но ведь в статье не упоминается ни одна фамилия стражей порядка, повсюду безличное определение «шантарские правоохранители». Уж если каким-то чудом честолюбивый майор нашел ходы в ту газету, то непременно озаботился бы, чтобы его фамилия красовалась на видном месте… Любой на его месте так бы и поступил.
Пойдем дальше. Автор статьи, уверяла Инга, реально существует – там, кстати, и фотография красуется. Старый автор означенной газетки, постоянный. Если бы ему сбросил информацию кто-нибудь из шантарских борзопсицев, то уж непременно озаботился бы, чтоб и его имечко мелькнуло. Но ни единого упоминания о шантарских журналистах в статье нет.
Вывод? А он простой и неприятный: кто-то со связями в столице завлекательную информацию в газетку протолкнул. И этот «кто-то» не имеет никакого отношения к людям в погонах.
Отсюда плавненько и закономерно вытекает несколько достаточно простых умозаключений: на доске и в самом деле появилась новая фигура, так что все события следует рассматривать именно с этой точки зрения, поскольку, как широко известно, лучше перебдеть, чем недобдеть…
И еще один эпизодик, предельно загадочный и весьма даже тревожащий…
«А порой из рук в руки потихонечку переходят целые пригоршни золотых монет с профилями давным-давно умерших коронованных особ. Как эта благодать попадает в Шантарск – отдельная песня…»
Именно так, дословно. Смолин помнил наизусть. Хитрушка тут была в том, что он один порою поставлял клиентам золотишко, не обычными поставщиками сюда привезенное, а доставлявшееся верным человеком из кое-каких бывших братских республик. Не бог весть какие обороты – уж безусловно не пригоршни, тут щелкопер приврал качественно – да и покупались монеты на месте самым законным образом у их нынешних обладателей. Вот только эти невеликие количества примерно раз в два месяца путешествовали через границы, не отражаясь в казенных документах. Два-три десятка монеток можно при определенном нахальстве примитивно провезти в кармане – конечно, если путешествуешь исключительно поездом через «благополучные» границы, где нет привычки догола раздевать всех поголовно путешествующих…
Но пикантность-то ситуации как раз в том, что эта сторона дела до сих пор оставалась тайной. Во время постигшей Шантарск эпидемии милицейских рейдов в антикварные лавки ни разу, ни у кого золото не изымалось, хотя порой и присутствовало в сейфах и ящиках столов, – поскольку на безлицензионной торговле золотом никто и пойман не был, в отличие от холодняка. А значит, история приобретала дополнительный сюрреализм. Столичный щелкопер мимоходом зацепил то, чем милиция пока и не интересовалась. В том, что все произошло по глупому совпадению, что обормот присочинил для красного словца, случайно угодив в десятку, не верилось совершенно, многовато совпадений, однако, то есть это и не совпадения вовсе…
Вову Багдасаряна, как раз и занимавшегося этими увлекательными вояжами, Смолин знал настолько давно, что ничуточки в нем не сомневался: в жизни не сдаст, не заложит, случайным людям ни при какой погоде не проболтается. А вот Врубель, законченный алконавт… Не так давно Вова, знавший Врубеля лет двадцать, уступил его настойчивым просьбам и взял с собой в ближнее зарубежье. Врубель там кой-чего прикупил, успешно здесь распродал, и всё бы ничего, но с его манерой пить с первым встречным и развязывать при этом язык, как шнурок…
Тяжко вздохнув, Смолин в последний раз поскреб розовое пузо собаки и поднялся с лавочки, заверив:
– Подожди немного, сейчас жрать принесу…
Заслышав тихое шевеление на втором этаже, он неспешно поднялся в мансарду – без особой неловкости (с чего бы вдруг?), но с определенно присутствовавшим любопытством. Наступало самое интересное время, прекрасно знакомое любому мужику с немалым жизненным опытом. Под названием «наутро». В таких вот случаях наутро случается не то чтобы самое интересное, но, пожалуй, самое непредсказуемое: поди угадай заранее, как будет вести себя очередная подруга, ненароком задержавшаяся в твоей постели до утра, причем впервые – вариантов тут масса, господа мои, и не все они мирны и безобидны, иногда столь удручающие случаются… Вплоть до энергичных заявлений типа: «Так, шкаф мы передвинем вон туда, здесь будет мой трельяж, а детскую оклеим обоями в цветочек и с Винни-Пухами»…
Ничего экстраординарного он не увидел и уж тем более не услышал: Инга сидела в постели, прикрываясь простыней с тем характерным утренним сверхцеломудрием, которое женщинам отчего-то в таких ситуациях свойственно. И взирала на него с неким немым вопросом – и это было знакомо, ага, мужик должен нечто изречь или сделать так непреложно, что это моментально всё расставит на свои места и внесет полную ясность. Ну что ж, не самый худший расклад, говоря откровенно. Гораздо более напрягает, когда подруга первая берет слово и изрекает какую-нибудь дурость, вроде: не правда ли, милый, волшебные узы этой ночи связали нас отныне нерасторжимо? Плавали – знаем…
А потому Смолин, более битый жизнью, нежели глаженный ею по головке, поступил просто: подошел, сел рядом на постель, совершенно безмятежно улыбнулся девушке и спросил:
– Все нормально, правда? Никто глупостей не натворил и даже не наговорил, и пить ты, в общем, умеешь, и прелесть ты все-таки в любое время суток…
Она, полное впечатление, расслабилась, чуть неуверенно улыбнулась. Медленно подняв руку, Смолин погладил ее по щеке и осведомился:
– Никто ни о чем не жалеет? Никто о коварстве мужчин и собственной неосмотрительности не плачет горючими слезами?
Инга помотала головой, улыбаясь уже спокойнее и увереннее.
– Я тебе не буду плести романтических словес, – сказал Смолин. – Я их и вчера не плел. Ты просто прелесть, и все тут. Может, это и не особенно романтично, но скучный я человек, что уж там… Только вот что… Мы безмятежно разбегаемся, как насквозь современные люди, или считаем, что у нас начались отношения?
– А ты сам чего хочешь?
– Отношений, – сказал Смолин, глядя ей в глаза.
– Вот совпадение, и я тоже… – Инга уже совсем уверенно протянула руку, коснулась указательным пальцем его единственной татуировки на предплечье. – Это что? Вроде бы медведь, но на чем он расселся, я никак понять не могу… Мне еще вчера было интересно, если честно…
– На льдине он сидит, – сказал Смолин. – На льдине…
– А зачем?
– Ну, это такой зоновский символ, лапка, – сказал он без улыбки. – Один на льдине. Человек, который сам по себе на сто процентов: ни с блатарями, ни с «мужиками», ни уж тем более с администрацией. Ни в какие «семейки» не входит, ни за тех, ни за этих… Одним словом, один на льдине…
– Здорово… Это ж позиция…
Вот именно, продолжил про себя Смолин. Только не стоит рассказывать, каких трудов обычно стоит такую позицию отстоять и существовать ей в масть… Тяжеленько, мягко говоря.
– А я думала…
– Что?
– Ну, трудно сформулировать… Думала, ты мне сунешь сотку на такси и небрежно выпроводишь…
– Эт-то с какой стати? – искренне удивился Смолин. – У меня с женщинами бывало всякое, но нет как-то привычки небрежно их выпроваживать… С лестницы спускал, это – было. Но исключительно за дело. Заслужила, знаешь ли…
– Просто… Ты какой-то жесткий…
– Я не жесткий, милая, – сказал Смолин. – Я просто-напросто душой не расслабляюсь… ну, или очень редко.
– А я?
– А ты мне нравишься. Чертовски. Вот и вся сермяжная правда. Если тебя не пугает мужик на тридцать лет старше…
– А почему это он должен меня пугать? До сих пор не напугал… и не разочаровал…
Ее улыбка была не лишена лукавства – настолько, что в следующий миг простыня оказалась сброшенной на пол, девушка – сграбастанной, а малолетняя овчарка Катька – очень долго некормленой…
…Шевалье не выглядел удрученным или подавленным, но безусловно хмурым.
– Ты прости, что я раньше избегал конкретики, – сказал он, на миг отводя глаза. – Не всё было понятно…
– Что-то случилось? – спросил Смолин осторожно.
– То, что случилось, как раз кончилось… Я, знаешь ли, две недели ходил под статьей и подпиской о невыезде.
– Бывает, – сказал Смолин. – А можно полюбопытствовать, какая статья?
– Незаконное хранение огнестрельного оружия.
– Ну что же, – сказал Смолин. – В общем, вполне благопристойная статья для солидных людей вроде нас с вами. Ни пошлого «хулиганства», ни позорной «педофилии», ни чего-нибудь откровенно юмористического вроде «потравы посевов»… Комильфо… Шевалье, я и мысли не допускаю, что вы сдуру прикупили китайскую «тэтэшку», с которой собирались брать сберкассу. Дело пахнет антиквариатом, а?
– Именно, – старик улыбнулся чуть смущенно. – Огнестрелом я не увлекаюсь, в отличие от клинков, но ведь каждый человек имеет право на безобидный бзик… Короче говоря, пару месяцев назад совершенно случайно попался продажный наган. Смешно, но мне вдруг отчего-то чертовски его захотелось. Чтобы был, чтобы лежал в столе, чтобы его можно было время от времени достать и пощелкать… Отец вспомнился, быть может, я его наган с трех лет помню… Смешно, а?
– Ничуть, – искренне сказал Смолин. – Каждый второй вас поймет, не считая каждого первого – за исключением законченных пацифистов. Открою страшную тайну: я в жизни продал, наверное, с полсотни стволов – от кремневых восемнадцатого века до более-менее современных. И всегда, если время позволяло, на пару деньков оставлял себе поиграться. Это исконно мужское, Шевалье, что тут смешного…
– Роскошный был наган: девятьсот десятого года, самовзвод, с клеймом Сестрорецкого оружейного… Следовало бы, конечно, его привести в негодность, но я решил повременить. Можно было достать патроны, я хотел пострелять в тайге… Но ко мне неожиданно нагрянули. Нашли. Полное впечатление, знали, что искать. Тебе ничего не говорит такая фамилия – Летягин?
– Еще как говорит, – сквозь зубы процедил Смолин. – Слышали краем уха про наши неприятности? – Он зло покрутил головой. – Шевалье, и они вам начали тупо шить статью? Как примитивному ольховскому блатарю?
– Пожалуй, все так и выглядело… – он улыбнулся не то чтобы хищно, но определенно не по-стариковски. – И протекало крайне серьезно… правда, по моим впечатлениям, этот майор Летягин человек все же чуточку примитивный и пробовал на мне свои следаковские штампы так, словно я этакий интеллигент-пианист, а не старый хрен гораздо более забавной биографии… Но, ты правильно подметил. Прессовал он меня всерьез.
– И вы ни словечком не обмолвились? – негодующе вскинулся Смолин. – Рапиркой со мной махали как ни в чем не бывало?
– А зачем?
– Я бы обязательно что-нибудь придумал…
– Не сомневаюсь и ценю… – Шевалье тонко улыбнулся. – Однако, если мне память не изменяет, кто-то совсем недавно категорически отказывался от всякой помощи, заверяя, что привык свои проблемы распутывать сам… Мне это тоже свойственно. Ситуация была не самая провальная. Другое дело, что мне отчего-то настойчиво шили в продавцы этого самого нагана именно тебя. То-то я тебя и предупреждал намеками… извини, что намеками, но тогда еще все обстояло не так явно. Это позавчера означенный майор Летягин из кожи вон лез, чтобы я признался: ты мне его продал, и точка, им, мол, точно известно, чуть ли не свидетели есть… Ну, а поскольку истине это никак не соответствовало, я на дурацкий манок не поддавался. Стоял на том, что купил его у неизвестного мужичка, коему он, по заверениям, достался от деда-унтера…
– И на какой стадии всё?
– Да, можно сказать, в стадии полного завершения, – не без законной гордости сказал Шевалье. – У меня, Базиль, масса бывших учеников и просто людей, по-доброму ко мне расположенных… Как-то так получилось, что, когда наган попал к экспертам, в стволе уже красовалась изрядного диаметра дыра, боек был спилен, а в дуле имелась заглушка, что моментально выводило данный предмет из категории огнестрельного оружия… Для господина Летягина это было большим шоком. Но кто ж ему виноват? Протокол изъятия они писали сами – а там ни словечка не было о наличии дыры… но и не словечком не упоминалось о ее отсутствии… Оказались настолько благородны, что даже вернули вчера.
Он выдвинул ящик стола и положил перед Смолиным глухо стукнувший наган, и в самом деле украшенный просверленной в дуле, под шомполом, внушительной дырой не менее пяти миллиметров в диаметре. Смолин взвел курок – боек и в самом деле был спилен на добрую треть (причем и боек, и дыра старательно замазаны чем-то вроде машинного масла с пылью, чтобы выглядело так, будто проделано все давненько).
– Тут моментально возникают закономерные вопросы, – сказал Смолин. – Кто-то должен был, пардон, заложить. Вряд ли вы его показывали всем и каждому и таскали в кармане повсюду…
Шевалье развел руками:
– Ну, от подобного никто не застрахован. Вряд ли кто-нибудь закладывал. Скорее уж кто-то оказался несдержан на язык…
– А у кого вы его купили, секрет?
– Секрет, извини, – сказал Шевалье. – Коли уж я человеку обещал никогда в жизни словечком не проболтаться – придется выполнять, сам понимаешь…
– Может, сам человек и проболтался?
– Да если так – что тут поделаешь? К таким вещам нужно относиться философски, поскольку есть существеннейшая разница меж понятиями «умышленно заложить» и «проболтаться по пьянке». Согласен?
– Согласен, – проворчал Смолин. – Как говорилось в бессмертной комедии – ох, добрый ты, боярин… Я лично, по крайней мере, хоть разок болтуну в ухо залез бы…
– Не вижу надобности, – сухо сказал Шевалье.
– Хорошо, ваше право… Значит, пытались меня приплести?
– Вот то-то и оно. Речь шла только о тебе, других антикваров не затрагивали… а впрочем, с остальными-то я знаком шапочно… Но тобой интересовались так, что слюнки у них текли.
– Гурманы… – проворчал Смолин.
– Но это, мсье Базиль, еще не самое интересное… На другой же день после того, как мне предъявили обвинение и торжественно сообщили, что против меня заведено уголовное дело, ко мне заявился в гости занятный типчик. Честь-честью вручил визитку, отрекомендовался адвокатом… Мелкий такой человечек, суетливый, одним словом, ни за что не тянул на серьезного крючкотвора. Но вещи говорил интереснейшие. Заверял, что моя персона привлекла внимание крайне серьезных людей, которым приглянулся этот домишко, – он обеими руками сделал замысловатый жест. – Ну, понятно, центр города, старинная постройка, дореволюционная, купеческая, площадь немалая… Короче говоря, мне в глаза предлагали сделку: либо я здание им продаю – и даже получаю при этом некоторую сумму – либо мне на старости лет светит зона, от которой мне никакими усилиями не отбиться. Э т о т тоже со мной разговаривал, как с интеллигентным старым пианистом, полнейшим профаном в бытовых вопросах…
– Черт знает что, – сказал Смолин серьезно. – Случается иногда такое, но чтобы к вам лезть с таким примитивом… Идиотство полнейшее.
– Вполне с тобой согласен. Во всем этом присутствовал сильный элемент не то что примитива, но порой откровенной дурости, – сказал Шевалье. – Сие касается и Летягина и этого адвокатишки. Честное слово, как мальчишки, начитавшиеся криминальных романов… Серьезные люди так дела не проворачивают. Разумеется, серьезные люди порой как раз и могут притвориться дурачками – но, по моему глубокому убеждению, не в данном случае. Как-никак я пожил достаточно, имею некоторый опыт… Они – натуральные примитивы, не сомневаюсь. Глупейший наезд, без учета личности подвергшегося давлению, его гипотетических возможностей… Давненько что-то у нас в городе таких глупостей не случалось. Будь они оба сопляками, я бы решил, что мы имеем дело с классическим новым поколением: юные идиоты, по причине нежного возраста опоздавшие к событиям и пытающиеся теперь наверстать упущенное – примитивно, тупо. Им, я слышал, нынче просто-напросто бьют физиономии и пинком отправляют восвояси, не применяя крутых мер…
– Ага, наслышан…
– Но эти-то оба – люди достаточно взрослые, – сказал Шевалье с ноткой тягостного недоумения. – Однако такой детский сад развели, что и сердиться нет особого желания – попросту смешно, и не более того…
– У вас, часом, визитка не сохранилась?
– Вот.
– Музаев Борис Витальевич… – прочитал Смолин вслух. – Никогда не слышал. Впрочем, адвокатов я знаю трех-четырех, не более, а их у нас столько… Я ее оставлю себе, с вашего позволения? Или вы собираетесь… что-нибудь прояснить?
Шевалье брезгливо поморщился:
– Ни в коей степени. Как будто нечем мне заниматься… Вряд ли эти клоуны смогут меня подловить на чем-то во второй раз, а значит, и думать о них больше не стоит. Меня, правда, беспокоит, что они и на тебя нацелились…
– Ну, я в аналогичном положении, – сказал Смолин. – Меня сейчас просто-напро
