«Мы жили на Третьей линии: я, мать и старшая сестра. Отца забрали в начале войны. Тяжело было; мать бывало принесёт корку хлеба и картофелину, разделим это на троих—вот и поели. Так было до начала 1944-го. Всякое случалось...Недалеко, улицы за две от нас, немцы часто расстреливали людей, которых отбирали тут же, по соседству с нами. Нам повезло—так мы считали тогда.
Но однажды, в марте 44-го, всех оставшихся на нашей улице людей (это были в основном женщины и дети) немцы собрали и повели куда-то. Матери старались закрывать от детей трупы, лежавшие вдоль дороги, но я увидел... Это была молодая девушка с неестественно вывернутыми руками, и живот был весь в ножевых ранах... Мне сказали, что это была разведчица. Дальше нас вели к машинам мимо Смоленского рынка; там, где сейчас памятник жертвам стоит во время войны виселица была. Я тогда маленький был, но запомнил: на одной виселице—женщина молодая, красивая, а на другой—девочка маленькая, младше меня...
...Сам лагерь большой был, много бараков. В каждом—нары в три яруса. Наши, помню, сразу слева были. Холодно там всегда было.
Днём взрослые работать уходили, а дети так в бараке и о ставались, редко выходили. Я правда парень шустрый был. Выходил иногда из барака—и к забору. Просто стоял и смотрел на «свободу»...Немцы, видно, боялись, что убегу: подходили, автоматом грозили; я возвращался в барак. По утрам проводили построение. Помню, ставили всех, и проходил немец: «Раз, два, три...выходи. Раз, два, три...выходи». Потом уводили их, мы не видели куда, но все понимали—на расстрел...
Еды, разумеется, не было, голодными ходили. Что где видели, то и ели. Там много белены росло, вот она и шла в пищу. А если крапивы найдём— вообще замечательно. Помню, найду где-нибудь в земле малюсенькую гнилую картофелинку, размажу по стенке буржуйки, она подрумянится—и так вкусно... деликатес...
Немцы тоже детей угощали, редко правда. Бегал я как-то возле немецкой кухни (она недалеко от нашего барака была), а один меня подзывает, говорит: «Ищи миску». Я нашёл черепок какой-то, и он мне туда их пудинг налил. Так и жили...
А однажды в начале июня собрали нас и повезли в Чашники на машинах. По дороге остановку сделали. Вот один немец—высокий такой, с бляхами—подходит к нашему грузовику и снимает меня на землю. Мать начинает плакать... А немец этот улыбается и протягивает мне такую розовую коробочку от пудры. И показывает руками: «Открывай». Мать уже в голос рыдает, боится очень. А немец опять показывает на коробочку. И я открыл. А там... там рыболовные крючки, много - много, красивые такие, почти новые...На всю жизнь запомнил.
...Потом дальше поехали, высадили в лесу, сказали ждать...А был там котлован, а в нем баня. Немцы разрешили помыться. А мать не захотела среди первых идти, почувствовала что-то...Немцы подорвали баню. Потом послышался гул советских самолётов. Немцы начали кричать и уводить людей, а оставшихся человек двести (женщин с детьми) согнали в круг. Женщины плакали и, стоя по окружности, собой заслоняли детей. Немцы начали стрелять...Женщины падали замертво, дети кричали... Фашисты начали уходить, но перед отходом заминировали нас; некоторые были ещё живы. Потом русские пришли, разминировали нас. Женщины, оставшиеся в живых, нашли оставленную немцами свиную шкуру, порвали, раздали детям... Через два дня мы вернулись домой»
Мы побывали в гостях и побеседовали с Андреевой Валентиной Владимировной, которая родилась в г. Витебске в 1939 году. Всю жизнь она прожила на улице Вострецова. Свой рассказ Валентина Владимировна вела о событиях, случившихся с ней в 1943 году, когда ей было 4 года.
«Я войну совсем не помнила. Маленькая была. Воспоминания начинаются с 4х лет. Тогда меня и мою тётю 1бти лет погнали в лагерь. Посадили на поезд и везли, везли... Долго везли...Так оказались мы в Польше. Саму жизнь в лагере я помню только обрывками. Кормили плохо. Всегда хотелось кушать. Тётя работала, и мы были предоставлены сами себе, правда когда ей выдавалась свободная минутка, надо отдать ей должное, всегда нянчилась со мной. Она вообще, моя тётя, была просто молодец! Она то меня и вырастила, ведь своих родителей я совсем не помню!»
- А какое у вас самое яркое впечатление от того времени?
«Почему-то, у маленьких детей, самые яркие воспоминания
связаны с ощущениями или вкусом, вот так и у меня... Помню, изредка по воскресеньям нас, детей, водили в костёл. Нет, молиться нас не заставляли, мы просто сидели на лавочках и рассматривали витражи на окнах, всё было нам интересно, ново дети они и есть дети! Но с большим нетерпением мы ждали конца мессы, или как там у них это называется, потому, что нас изголодавшихся детей кормили. В консервные баночки нам накладывали манную кашу. На самое донышко, чтобы всем хватило,но ничего вкуснее этой каши я кажется не ела! Уж сколько лет мне, а до сих пор её вкус чувствую!»
-А что ещё помните, о лагере?
«Помню, как-то вечером над нашим лагерем развернулся настоящий воздушный бой. Это было не за долго до нашего освобождения. Совсем низко над нашим бараком пролетел подбитый самолёт. Пилот, жертвуя собой, старался отвести подбитую машину подальше от лагеря с военнопленными. Очень ярко помню огоньки горящего самолёта. Он упал уже за ограждением. Это был наш самолёт... НАШ... Пилот разбился, но спас много жизней! После этого случая все поняли, что это начало конца.»
- А что было дальше?
«Через несколько дней наш лагерь бомбили. Я и ещё одна девочка, моя ровесница играли в песке возле барака. Начался обстрел. Мы так заигрались, что не хотели уходить. Моя тётя всё тянула меня, пыталась отвести в бомбоубежище. А ту девочку тянула её мама. Моя тётя взяла меня за руку и потащила... Когда мы отошли на какое-то расстояние за
другие бараки, услышали, что где-то рядом разорвалась бомба. Тётя ещё быстрее потащила меня. Когда бомбёжка кончилась, мы вернулись на это место. На том месте, где сидела я, была большая воронка... Тело девочки отбросило метров на 10. А тело её матери вообще не нашли. Моя тётя плакала и что-то говорила о том, чтобы я всегда её слушала. Если бы мы тогда не ушли, рядом с девочкой лежала бы и я.»
В конце нашей беседы Валентина Владимировна плакала. Андреева Валентина Владимировна прожила насыщенную, интересную жизнь. У неё трое детей и очень много внуков. Хочется надеяться, что они не забудут страданий своей героической бабушки, и слова «Великая Отечественная война», «концлагерь», «Холокост», никогда не станут для них пустым звуком.
Когда мы искали героев для наших интервью, мы даже представить не могли, что в нашей гимназии преподаёт бывший узник концлагерей, живой свидетель тех страшных событий. Мы встретились с ним, и он рассказал нам о своём страшном детстве.
- Как называется ваша должность? - так началось наше интервью с Поливкиным Аркадием Ивановичем.
- Моя должность раньше называлась военный руководитель, а теперь: учитель допризывной подготовки юношей в гимназии №2. Я готовлю юношей для службы в вооружённых силах Республики Беларусь. И параллельно я занимаюсь трудовым обучением 5-8 классов.
- С какого года вы работаете в школе?
- С первого сентября 1984-ого года.
- Сколько вам было лет к моменту начала Великой Отечественной войны?
- Я родился 35-ом, так что 6 лет.
- Когда вы попали в плен?
- В октябре 1943-его. Когда проводилась операция по
освобождению Беларуси от немецко-фашистских захватчиков, немцы,
уходя, захватывали население для работы в Германии из партизанских
зон. А мы с мамой были в партизанском отряде, нас из деревни в
деревню возили, два раза спаслись, а на третий... Нас привезли в
Витебск, но уже немцы..
- А откуда?
- Из деревни Хайково. Сейчас такой нет, она была в четырёх
километрах от Коптей. Мы там у тётки жили, Марфы Романовны. Я
только недавно вспомнил место, где нас грузили, шёл случайно возле
станции грузовой, и вспомнил, хоть тогда маленький был, то самое
место. Помню, как немец кричал: «Шнель, шнель, шнель. Киндер,
шнель, шнель, шнель." Вот, погрузили нас и мы поехали. Я пути не
помню, мне мать потом уже рассказывала, что проезжали через Граево
в Латвии, там был пересыльной пункт, и попали в Освенцим. Правда,
тогда он по-другому назывался - Аушвиц. Мы прошли селекцию, мама
моя, крепкая была женщина, сельская, к труду привычная, да и я был крепкий пацан, мне уже почти 8 лет было. Нам посчастливилось, что мы здоровые были, слабых всех в крематорий отправляли....Пробыли мы там две недели
-А в бараках вы вместе с мамой жили?
-Да, нас не разделяли. Мы были даже не номерные, не заклейменные, не знаю почему. Как-то ночью приехали, погрузили нас всех, и увезли. Ехали через город большой, по-моему Берлин. И приехали ночью в лагерь «Вассельдорф», нас там, на опель-плаце построили, и по баракам расселили.
-Какое у вас было впечатление о лагере?
-Никакого! Я же маленький ещё был, мы даже не понимали что происходит! Лагерь и лагерь, тюрьма и тюрьма. Вот Освенцим я хорошо запомнил: холодно, грязно, трёхэтажные нары, вместо досок там была проволока, которая сейчас «Раубица» называется. И вот на этой проволоке мы и спали. Мы даже играли, бегали по лагерю, за это по ушам получали, вернее по спине. Гуммой (по-польски «резинка»), плетью.
-А какими работами занимались взрослые?
-Моя мать участвовала в земляных работах, копала траншеи, окопы, котлованы какие-то. Там в лагере были не только русские, но и итальянцы, французы, поляки. Дети (нас было человек десять) тоже работали, каждое утро нас выгоняли на уборку. Кто по крепче, те тележки таскали, а остальные мусор подбирали. Работали до обеда, потом перерыв, и после обеда снова. Но время свободное всё-таки оставалось, однажды добаловались, лагер-фюррер - Вячеслав...
-Он был русский?
- Нет, поляк. Я хорошо его помню, такой высокий, красивый мужчина, все его боялись. Как идёт он, так все по углам разбегаются, а ему как что не понравится, так он, как врежет нагайкой, гуммой своей. Мне от него два раза попало, один раз, так что я потом неделю сесть не мог. А другой... у нас в лагере земля была выстлана шлаком, так он нас ставил на колени на шлак, ставил на голову таз с водой, и держи, только попробуй опустить. Как только шевельнёшься, нагайкой как врежет. А я этот таз уронил..., а он мне как врежет нагайкой по спине и до самого копчика. Я как вспомню, мне даже сейчас боль отдаёт.... Вот так вот мы до 24 апреля 1944-ого жили, полтора года мы в лагере пробыли. А 24 апреля в лагерь влетели два танка «Т-34», прорвали проволоку, которая под напряжением была, всё развалили, освободили нас. Женщины сразу в слёзы, начали всех обнимать, целовать, кричат, радуются. А накануне, эсэсовцы пришли, знали, что наши скоро придут, хотели нас всех расстрелять. Вывели всех на опель - плац, мы решили, что нас убьют, плачут все, прощаются. Мать моя тоже плачет «Сыночек, сыночек, папу не дождались». Мы долго там стояли, немцы
не могли решить, что с нами делать. А это в апреле было, холодно, замёрзли все. А потом вдруг, смотрим, охрана вся куда-то исчезла. И назавтра утром, наши пришли. Два танка - разведчики, шли Берлин окружать, и нас по пути освободили. Мы голодные, вырвались на свободу, нашли в каком-то сарае мешок картошки, бураки. Потом пошли в деревню, которая рядом была, думали еды найдём, но ничего там не нашли. Только на чердаке мы с сестрой нашли банку варенья, трёхлитровую мы на него как навалились, съели, потом животы у нас расстроились.
- А сколько лет было вашей сестре?
- Сестре? Мы с ней ровесники. Одного года, десять месяцев
разницы. Так вот, потом наши бойцы дали нам раненого коня, телегу, и
поехали мы в Берлин. Ехали прямо по трупам, только-только кончились
бои за Берлин. Я помню, в телегу меня посадили рядом с задним
колесом, едем мы, и телега колесом какому-то немцу прямо по животу,
живот дуется, дуется, а потом хлоп! Взорвался.... Впереди танк ехал, на
гусеницы труп намотало, а он не останавливается. А перед самым
Берлином речка была небольшая, через неё мостик узкий, мы перед ней
остановились, потому что весь мост был завален трупами. А наши
дорогу расчищали - с моста в речку бросали, бросали, как освободили,
танки пошли на этот мост. И у меня перед глазами стоит картинка:
лежат два немца, один боец раненый, весь бинтами обмотанный, а
рядом с ним санитар, он ему видно помощь оказывал.... Да там кругом
одни трупы были, меня тошнило сильно...
- А как вы потом вернулись на родину?
-Ходили поезда из Германии, нас посадили в попутный паровоз, и мы ехали с пересадками, где в открытом вагоне, где в закрытом. 9 мая уже на родине встречали.
- А ваш отец вернулся с войны?
- Да, вернулся. Он был тяжело ранен, и уже в 1944-ом году, когда Витебск освободили, вернулся домой. Ну а насчёт впечатлений, я толком сказать не могу, ведь мы ещё маленькие были, не понимали, что идёт война,. И помню, как ещё в деревне, я как крикнул: «Да здравствует товарищ Сталин!», а мать мне как даст полотенцем, «Ты что, с ума сошёл! Немцы расстреляют!». Это потом уже понял кто свои, кто чужие. Мы не говорили - «красные», говорили - «наши». А вот почему воевали, зачем воевали, этого не понимали, только испытали всё это.... Я до 1947-ого года постоянно чувствовал голод. Мы вставали голодные, днём ходили голодные, и спать ложились голодные, мы постоянно мечтали о еде.
- А в лагере вас как кормили?
- В лагере нам давали шпинат и капусту кольраби, только эту траву. А я не ел это всё, меня мать упрашивала: «Сыночек, съешь хоть чуть-чуть!». А меня тошнило от одного вида. Но как-то выжили.
- Мне бабушка рассказывала, что в Витебске после войны тоже люди голодали, продуктов было не достать.
- Да, в Витебске было ужасно. Я сейчас, когда в школе вижу, как кто-то в мусорку булку с колбасой выбрасывает, у меня сердце кровью обливается.... Я в детстве мечтал, да и сейчас для меня самое лучшее лакомство - килька с томатной пастой.
- Говорят, что немцы по-разному относились к пленным, были ли добрые немцы, которые чем-нибудь помогали?
- Были конечно, в деревне ещё частенько подзовут нас: «Киндер, киндер, ком, ком...», то конфету дадут, то шоколадку, то ещё что. Детей не гоняли, не били. Разговаривали с нами, я тогда был, немецкий выучил, сейчас, правда, уже не всё помню, а тогда я всё понимал, что они говорили.
- А в бараках жили отдельно, русские, французы, или все вместе?
- Славяне все жили вместе, русские, белорусы, украинцы, только помню, отдельно стоял барак Орловской губернии. Французы жили отдельно, поляки отдельно, а у итальянцев вообще был огорожен лагерь внутри лагеря.
- А вы контактировали кок-то с другими бараками?
- Мы держались кучками, в другие бараки не ходили, потому что за это наказать могли. Выходили только на работу, мать моя иногда ходила картофель перебирать в овощехранилище, и оттуда приносила что-нибудь. Готовили потом в консервной банке, но не дай бог узнают, что взяли, сразу в карцер дней не пятнадцать.
- А какие были наказания за нарушения?
- Ну, вот в карцер сажали, там вообще не кормили.
- Но был шанс живым из карцера выйти?
- Да, обычно выходили. Я помню, только один умер, его избили перед этом сильно, а потом в карцер бросили, там он и умер.
- Русский?
- Взрослый мужчина, по-моему, поляк. В нашем бараке тоже
поляк жил - Зенон. Он был старше, научил меня писать, считать. Мы
находили где-нибудь обрывок бумаги, и он меня учил. Так что я
пришёл в первый класс в девять лет, но у меня проблем не было, я уже
и читал, и писал. Но тогда было такое, что и в двенадцать лет в первый
класс приходили, заканчивали четыре класса и в ПТУ. Я тоже хотел в
ПТУ пойти, неудобно было учиться, я был на три-четыре года старше
одноклассников, но мне отец сказал: «Никуда не пойдёшь, пока не
окончишь десять классов».
- Что побудило вас стать лётчиком? Откуда страсть к небу?
- Вообще-то я мечтал о море, о кораблях. Я вначале пошёл в
морскую школу, занимался моделированием. Мы должны были даже
поехать в Лондон на соревнования, но нас не пустили. Но в это время
мы готовили проект для Ленинградского кораблестроительного
института, и пришёл его директор посмотреть, как мы работаем. Посмотрел мои модели, сказал мне, чтобы я, как только закончу десять классов, сразу приезжал к ним поступать. Но потом я начал прыгать с парашютом, а в десятом пошёл на отделение пилотов. Год учился на пилота, а потом экзамены сдали и три месяца летали. Я закончил Ейское авиационное училище в Краснодарском крае, на родине Ивана Поддубного. Потом в 25 лет отслужил в армии.
Из интервью со Скитович Марией Фёдоровной: "Мне было 5 лет, когда началась Великая Отечественная война. Немцы оккупировали Витебск. Всю нашу семью увезли в Германию. Увезли в принудительном порядке. Мои мать и сестра были помещены в лагерь для военнопленных. Условия были невыносимыми. Кормили плохо. Все неимоверно худели, не было сил ходить. А несколько позже нас отправили в Австрию. Положение было еще хуже. Единственное, что нас радовало, это то, что лагерь бы только для русских военнопленных. Мать моя работала уборщицей. Немцы издевались над людьми, которые находились в лагере. Было и такое: немцам нужно было перейти заминированное поле. Прежде, чем перейти, они выгоняли русских и белорусов на это поле. Люди шли буквально на смерть, взрывались. Это было страшное зрелище. А потом, когда поле становилось разминированным, шли вперед фашисты. Вспоминать об этом тяжело. Освободили нас английские войска в конце войны."
К сожалению, с каждым месяцем в живых остаётся все меньше свидетелей мучений и страхов, выпавших в годы войны на долю узников-мучеников. Именно поэтому, нам необходимо приложить все возможные усилия, чтобы произошедшее не было забыто людьми, и ни в коем случае не повторилось с будущими поколениями.
Заключение
Безусловно, годы Второй мировой войны нанесли непоправимый урон детям. Домой вернулся один из десяти ребят попавших за колючую проволоку... Месяцы и годы их детства прошли на нарах, в бараках и сараях на чужой земле, в неволе. С мечтами и снами о родине, о доме... Они пережили унижения, оскорбления, посягательства на их жизнь, тело и душу — трагедии войны и плена, они в своих израненных сердцах хранят неизгладимые воспоминания военного лихолетья. Они до сих пор боятся собак, колючей проволоки, помнят бомбежки и свист плетей, горящие бараки с людьми и дым печей крематориев. Ужасы военных лет оставили неизгладимые впечатления в неокрепших детских душах, а также нанесли непоправимый вред их здоровью.
К сожалению, в наши дни, через 65 лет после победы люди незаслуженно забывают о тех, чьи судьбы связанны с гитлеровским пленом. О погибших и выживших, страдавших не меньше, бросавшихся в бой солдат, и не меньше их заслуживших уважения и сострадания за своё искалеченное детство. К счастью, наше государство стремится обеспечить достойное существование ветеранам и бывшим узникам. Однако, это не снимает ответственности со всех остальных людей, ведь никакие денежные компенсации не вернут этим людям годы потерянного детства. Только внимание и забота окружающих могут облегчить груз их тяжких воспоминаний. Будем надеяться, что белорусы будут помнить об этом не только накануне юбилейных дат или праздников связанных с победой.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:
1. «Никогда не забудем» Минск 1985 г.
2. «Юные герои Витебщины», Витебск 1976 г.
3. Тематическая папка «Витебск в годы войны», кабинет истории гимн. №2
4. Материалы бесед с узниками концлагерей: Поливкиным А. И., Андреевой В. В., Осипук А. Г., Балашова Г. А.
5. Материалы периодической печати
