I В больничном дворе стоит небольшой флигель, окруженный целым лесом

репейника, крапивы и дикой конопли. Крыша на нем ржавая, труба наполовинуобвалилась, ступеньки у крыльца сгнили и поросли травой, а от штукатуркиостались одни только следы. Передним фасадом обращен он к больнице, задним -глядит в поле, от которого отделяет его серый больничный забор с гвоздями.Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тотособый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных итюремных построек. Если вы не боитесь ожечься о крапиву, то пойдемте по узкой тропинке,ведущей к флигелю, и посмотрим, что делается внутри. Отворив первую дверь,мы входим в сени. Здесь у стен и около печки навалены целые горы больничногохлама. Матрацы, старые изодранные халаты, панталоны, рубахи с синимиполосками, никуда не годная, истасканная обувь - вся эта рвань свалена вкучи, перемята, спуталась, гниет и издает удушливый, запах. На хламе всегда с трубкой в зубах лежит сторож Никита, старый отставнойсолдат с порыжелыми нашивками. У него суровое, испитое лицо, нависшие брови,придающие лицу выражение степной овчарки, и красный нос; он невысок ростом,на вид сухощав и жилист, но осанка у него внушительная и кулаки здоровенные.Принадлежит он к числу тех простодушных, положительных, исполнительных итупых людей, которые больше всего на свете любят порядок и потому убеждены,что их надо бить. Он бьет по лицу, по груди, по спине, по чем попало, иуверен, что без этого не было бы здесь порядка. Далее вы входите в большую, просторную комнату, занимающую весьфлигель, если не считать сеней. Стены здесь, вымазаны грязно-голубоюкраской, потолок закопчен, как в курной избе, - ясно, что здесь зимой дымятпечи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сори занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, клопами и аммиаком, иэта вонь в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вывходите в зверинец. В комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат людив синих больничных халатах и по-старинному в колпаках. Это - сумасшедшие. Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальныеже все мещане. Первый от двери, высокий, худощавый мещанин с рыжимиблестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядитв одну точку. День и ночь он грустит, покачивая головой, вздыхая и горькоулыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенноне отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя по мучительному,бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка. За ним следует маленький, живой, очень подвижной старик с остроюбородкой и с черными, кудрявыми, как у негра, волосами. Днем онпрогуливается по палате от окна к окну или сидит на своей постели, поджавпо-турецки ноги, и неугомонно, как снегирь, насвистывает, тихо поет ихихикает. Детскую веселость и живой характер проявляет он и ночью, когдавстает затем, чтобы помолиться богу, то есть постучать себя кулаками погруди и поковырять пальцем в дверях. Это жид Мойсейка, дурачок, помешавшийсялет двадцать назад, когда у него сгорела шапочная мастерская. Из всех обитателей палаты N 6 только ему одному позволяется выходить изфлигеля и даже из больничного двора на улицу. Такой привилегией онпользуется издавна, вероятно, как больничный старожил и как тихий,безвредный дурачок, городской шут, которого давно уже привыкли видеть наулицах, окруженным мальчишками и собаками. В халатишке, в смешном колпаке ив туфлях, иногда босиком и даже без панталон, он ходит по улицам,останавливаясь у ворот и лавочек, и просит копеечку. В одном месте дадут емуквасу, в другом - хлеба, в третьем - копеечку, так что возвращается он вофлигель обыкновенно сытым и богатым. Все, что он приносит с собой, отбираету него Никита в свою пользу. Делает это солдат грубо, с сердцем, выворачиваякарманы и призывая бога в свидетели, что он никогда уже больше не станетпускать жида на улицу и что беспорядки для него хуже всего на свете. Мойсейка любит услуживать. Он подает товарищам еду, укрывает их, когдаони спят, обещает каждому принести с улицы по копеечке и сшить по новойшапке; он же кормит с ложки своего соседа с левой стороны, паралитика.Поступает он так не из сострадания и не из каких-либо соображений гуманногосвойства, а подражая и невольно подчиняясь своему соседу с правой стороны,Громову. Иван Дмитрич Громов, мужчина лет тридцати трех, из благородных, бывшийсудебный пристав и губернский секретарь, страдает манией преследования. Онили лежит на постели, свернувшись калачиком, или же ходит из угла в угол,как бы для моциона, сидит же очень редко. Он всегда возбужден, взволнован инапряжен каким-то смутным, неопределенным ожиданием. Достаточно малейшегошороха в сенях или крика на дворе, чтобы он поднял голосу и сталприслушиваться: не за ним ли это идут? Не его ли ищут? И лицо его при этомвыражает крайнее беспокойство и отвращение. Мне нравится его широкое, скуластое лицо, всегда бледное и несчастное,отражающее в себе, как в зеркале, замученную борьбой и продолжительнымстрахом душу. Гримасы его странны и болезненны, по тонкие черты, положенныена его лицо глубоким искренним страданием, разумны и интеллигентны, и вглазах теплый, здоровый блеск. Нравится мне он сам, вежливый, услужливый инеобыкновенно деликатный в обращении со всеми, кроме Никиты. Когдакто-нибудь роняет пуговку или ложку, он быстро вскакивает с постели иподнимает. Каждое утро он поздравляет своих товарищей с добрым утром, ложасьспать - желает им спокойной ночи. Кроме постоянно напряженного состояния и гримасничанья, сумасшествиеего выражается еще в следующем. Иногда по вечерам он запахивается в свойхалатик и, дрожа всем телом, стуча зубами, начинает быстро ходить из угла вугол и между кроватей. Похоже на то, как будто у него сильная лихорадка. Потому, как он внезапно останавливается и взглядывает на товарищей, видно, чтоему хочется сказать что-то очень важное, но, по-видимому, соображая, что егоне будут слушать или не поймут, он нетерпеливо встряхивает головой ипродолжает шагать. Но скоро желанно говорить берет верх над всякимисоображениями, и он дает себе волю и говорит горячо и страстно. Речь егобеспорядочна, лихорадочна, как бред, порывиста и не всегда понятна, но затов ней слышится, и в словах и в голосе, что-то чрезвычайно хорошее. Когда онговорит, вы узнаете в ном сумасшедшего ч человека. Трудно передать на бумагеего безумную речь. Говорит он о человеческой подлости, о насилии, попирающемправду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконныхрешетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников.Получается беспорядочное, нескладное попури из старых, но еще не допетыхпесен.