Часть третья. В галереях Лувра 1 страница

 

Глава 26

 

— О боже, я и без того убита горем, а мне еще приходится терпеть вокруг себя всяких олухов! Если бы не обязательства, которые налагает на меня мой титул, я выбросилась бы с этого балкона, чтобы раз и навсегда покончить с такой жизнью, и ничто бы меня не удержало!

Эта горькая тирада заставила Анжелику выбежать на балкон своей комнаты. На балконе соседнего дома она увидела высокую даму в ночной кофте, которая, опустив голову на перила, уткнулась лицом в носовой платок.

К рыдающей даме подошла фрейлина, но та замахала на нее руками, словно ветряная мельница.

— Дура! Дура! Оставьте меня, я вам сказала! Из-за вашей глупости я никогда не буду одета. Впрочем, мне все равно. Я в трауре, и мне остается лишь заживо похоронить себя. Пусть я буду причесана, как чучело, — подумаешь, какая важность!

Она взлохматила свои пышные волосы и подняла мокрое от слез, красивое, с аристократическими чертами, хотя и чуть тяжеловатое лицо. Ей было лет тридцать.

— Если госпожа Вальбон больна, кто же меня причешет? — снова заговорила она трагическим голосом. — Ведь у вас у всех руки такие неловкие, хуже, чем лапы у медведя на ярмарке в Сен-Жермене!

— Сударыня! — вмешалась Анжелика.

На этой узкой улочке в Сен-Жан-де-Люзе, где тесно стояли небольшие дома, сейчас битком набитые придворными, балконы почти соприкасались. Поэтому каждый невольно был осведомлен о том, что происходит у соседей.

Хотя заря только занималась и небо было розоватым, словно анисовый ликер, город уже гудел как улей.

— Сударыня, — повторила Анжелика, — не могу ли я вам помочь? Я поняла, что вы в затруднении из-за прически. Со мной искусный цирюльник, у него есть и щипцы, и всевозможные пудры. Он в вашем распоряжении.

Дама вытерла скомканным платочком свой длинный покрасневший нос и глубоко вздохнула.

— Вы очень любезны, дорогая. Да, конечно, я принимаю ваше предложение. Сегодня я не могу добиться от своих людей никакого толку. Прибытие испанцев привело их в такую ажитацию, словно они попали на поле битвы во Фландрию. Ну скажите на милость, кто он такой, этот король Испании?

— Король Испании, — засмеялась Анжелика.

— Подумаешь! Если все взвесить, так его род не может по благородству сравниться с нашим! Ну, не буду спорить, золота у них много, но они питаются репой и сами скучнее ворон.

— О, сударыня, не разочаровывайте меня. Я в таком восторге, что увижу их. Говорят, король Филипп IV и его дочь — инфанта — прибудут сегодня на испанский берег.

— Возможно. Во всяком случае, я не смогу их приветствовать, так как мой туалет никогда не будет закончен.

— Наберитесь немного терпения, сударыня, я быстро оденусь и приведу к вам своего цирюльника.

Анжелика поспешно вернулась в комнату, где царил неописуемый беспорядок. Марго со служанками доглаживали великолепное платье своей госпожи. Сундуки и ларцы с драгоценностями были раскрыты, и Флоримон без штанишек ползал по полу, с вожделением разглядывая все эти сокровища.

«Надо будет, чтобы Жоффрей сам подобрал украшения к этому платью из золотой парчи», — подумала Анжелика, снимая пеньюар и надевая скромное платье, а поверх него — накидку.

Франсуа Бине она разыскала внизу, на первом этаже, где он всю ночь завивал тулузских дам, подруг Анжелики, и даже служанок, которые хотели выглядеть понаряднее. Бине взял медный тазик на случай, если придется брить кого-нибудь из сеньоров, ящичек, набитый гребенками, щипцами, мазями и накладными косами, и вместе с мальчиком, который тащил жаровню, вслед за Анжеликой вошел в соседний дом.

Здесь было еще теснее, чем в доме старушки — отдаленной родственницы графа де Пейрака, которая приютила их.

Анжелика обратила внимание на роскошные ливреи слуг и подумала, что заплаканная дама, должно быть, очень важная персона. Здороваясь с нею, она на всякий случай сделала глубокий реверанс.

— Вы очаровательны, — сказала дама томным голосом, пока цирюльник раскладывал на табурете свои принадлежности. — Если б не вы, я бы совсем испортила себе лицо слезами.

— О нет, сегодня плакать нельзя! — запротестовала Анжелика.

— Что вы хотите, дорогая моя, все эти увеселения не для меня!

Она скорчила грустную мину.

— Разве вы не заметили, что я в трауре? Я только что потеряла отца.

— О, я глубоко вам сочувствую…

— Мы так ненавидели друг друга и столько ссорились, что это еще больше усиливает мое горе. И как это ужасно — носить траур во время празднеств! Зная злобный характер моего отца, я подозреваю, что он…

Не договорив, она закрыла лицо картонным колпаком, который ей подал Бине, так как он стал обильно посыпать голову своей клиентки душистой пудрой. Анжелика чихнула.

— …я подозреваю, — вынырнув из-под колпака, закончила дама, — что он сделал это мне назло.

— Назло? Что назло, сударыня?

— Умер, черт побери! Ну ладно, ничего не поделаешь! Я ему прощаю. Что бы обо мне ни болтали, но у меня всегда была нежная душа. И отец мой умер как добрый христианин… Это для меня большое утешение. Но меня возмущает, что его тело сопровождали в Сен-Дени всего лишь несколько гвардейцев и священников… никакой помпы, так убого… Вы считаете это пристойным?

— Конечно же, нет, — ответила Анжелика, боясь, как бы не попасть впросак. Если этого дворянина похоронили в Сен-Дени, значит, он принадлежал к королевской семье. Или она не совсем правильно поняла даму…

— Будь там я, все было бы по-иному, поверьте мне, — заключила дама, гордо вскинув голову. — Я люблю пышность и хочу, чтобы каждому воздавалось в соответствии с его рангом.

Она замолчала, чтобы оглядеть себя в зеркало, которое, стоя на коленях, держал веред ней Франсуа Бине, я лицо ее озарилось улыбкой.

— Великолепно! — воскликнула она. — Вот это прическа — и к лицу, и приятна. Милая моя, ваш цирюльник — настоящий артист. Тем более, что я знаю: волосы у меня трудные.

— У вашей светлости волосы тонкие, но пышные и послушные, — ответил цирюльник с глубокомысленным видом. — Именно из таких волос можно создавать самые прекрасные прически.

— Правда? Вы мне льстите! Я скажу, чтобы вам заплатили сто экю. Сударыни! Сударыни! Этот человек должен обязательно завить малышек.

Из соседней комнаты, где болтали фрейлины и горничные, с трудом вытащили «малышек», которые оказались двумя девочками-подростками.

— Это ваши дочери, сударыня? — поинтересовалась Анжелика.

— Нет, мои сестры. Они невыносимы. Посмотрите на младшую, у нее только и есть хорошего, что цвет лица, так она ухитрилась дать себя покусать мошкам, как их там… комарам… и вот, пожалуйста, вся опухла. И еще она без конца ревет.

— Наверно, тоже горюет по отцу?

— Ничего подобного! Просто ей слишком много твердили, что она выйдет замуж за короля, даже называли «маленькой королевой». А теперь она в обиде, что он женится на другой.

Цирюльник занялся девочками, а в это время с узкой лестницы донесся какой-то шум, и на пороге появился молодой человек. Он был очень маленького роста, со свежим, румяным лицом над пышным кружевным жабо. На манжетах и под коленями у него тоже было несколько кружевных воланов. Несмотря на ранний час, одет он был с большой тщательностью.

— Кузина, — сказал он жеманным голосом, — я слышал, что у вас есть цирюльник, который творит чудеса.

— Ах, Филипп, такие новости до вас доходят быстрее, чем до любой красавицы. Но скажите, по крайней мере, что я хороша.

Молодой человек скривил свои красные толстые губы и, прищурив глаза, оглядел кузину.

— Должен признать, что этот волшебник сумел сделать вас более красивой, чем можно было надеяться, — дерзко сказал он, смягчая свои слова кокетливой улыбкой.

Затем он вышел в прихожую и, перегнувшись через перила лестницы, крикнул:

— Де Гиш, дорогой мой, поднимайтесь. Это действительно здесь.

В статном и красивом молодом брюнете, который вошел в комнату, Анжелика узнала графа де Гиша, старшего сына герцога де Грамона, наместника Беарна. Тот, кого называли Филиппом, схватил графа под руку и нежно прижался к нему.

— О, я счастлив. Теперь уж наверняка мы с вами будем причесаны лучше всех при дворе. Пегилен и маркиз д'Юмьер побелеют от зависти. Я видел, как они в отчаянии метались в поисках своего цирюльника, которого с помощью тугого кошелька переманил Вард. Этим прославленным капитанам королевских телохранителей придется предстать перед королем с колючими, как кожура каштана, подбородками.

Он засмеялся немного визгливым смехом, провел рукой по своему свежевыбритому подбородку, затем ласковым жестом погладил по щеке графа де Гиша, без всякого стеснения прильнув к нему и глядя на него томным взглядом. Де Гиш самодовольно улыбался, принимая эти знаки почитания без всякого смущения.

Анжелика никогда не видела, чтобы так держались двое мужчин, и она испытывала даже какую-то неловкость. Видимо, и хозяйке дома это пришлось не по душе, потому что она вдруг воскликнула:

— Ах, Филипп, пожалуйста, не нежничайте друг с другом здесь. Ваша мать снова обвинит меня в том, что я потакаю вашим нездоровым инстинктам. С того праздника в Лионе, когда, помните, вы, я и мадемуазель де Вильруа переоделись бресскими крестьянками, она замучила меня своими упреками. И не говорите при мне, что юный Пегилен в отчаяньи, не то я пошлю человека, чтобы его отыскали и привели сюда. Ну-ка я взгляну, не видно ли его. Пегилен — самый блестящий юноша из всех, кого я знаю, и я обожаю его.

Шумно и стремительно, как она делала все, дама выбежала на балкон, но тут же попятилась назад, прижимая руку к своей пышной груди.

— Ох, боже мой, это он!

— Пегилен? — поинтересовался юный сеньор.

— Нет, тот дворянин из Тулузы, что наводит на меня такой страх.

Анжелика тоже вышла на балкон и увидела, что по улице в сопровождении Куасси-Ба идет ее муж, граф Жоффрей де Пейрак.

— Да это же Великий лангедокский хромой! — воскликнул Филипп, который, в свою очередь, присоединился к дамам. — Кузина, почему вы боитесь его? У него нежный взгляд, ласковые руки и блестящий ум.

— Вы говорите, как женщина, — с отвращением сказала дама. — Я слышала, все женщины от него без ума.

— Кроме вас.

— Я никогда не была чересчур чувствительной. Я вижу только то, что вижу. А разве вы не находите, что в этом мрачном хромом, да еще когда он рядом со своим черным, словно выскочившим из ада мавром, есть нечто такое, что наводит ужас?

Граф де Гиш в растерянности поглядывал на Анжелику и даже дважды пытался вставить слово, но Анжелика сделала ему знак молчать. Этот разговор очень забавлял ее.

— Нет, поистине вы не умеете видеть мужчин глазами женщины, — проговорил Филипп. — Вы просто не можете забыть, что этот сеньор отказался преклонить колени перед герцогом Орлеанским, вот и вся причина, отчего вы так взъелись на него.

— Но ведь он и впрямь проявил тогда неслыханную дерзость…

В этот момент Жоффрей де Пейрак обратил взгляд к балкону, остановился и, сняв шляпу с перьями, отвесил несколько глубоких поклонов.

— Вот видите, как несправедлива молва, — заметил Филипп. — О нем говорят, что он спесив, и однако… Кто еще может поклониться с такой грацией! А вы что думаете, мой дорогой?

— Совершенно верно, граф де Пейрак де Моран славится своей галантностью,

— поспешно согласился де Гиш, не зная, как прекратить этот бестактный разговор, свидетелем которого он стал. — А вы помните, какой великолепный прием он дал, когда мы были в Тулузе?

— О, даже сам король был несколько уязвлен такой роскошью. Впрочем, его величество проявляет живейший интерес к жене хромоногого. Он хочет знать, так ли она хороша, как гласит молва. Ему кажется непостижимым, что можно любить…

Анжелика тихонько вернулась в комнату и, отведя в сторону Франсуа Бине, ущипнула его за ухо.

— Твой хозяин вернулся и сейчас потребует тебя. И не вздумай польститься на экю этих господ, не то я прикажу задать тебе хорошую трепку.

— Будьте покойны, госпожа. Я причешу эту юную мадемуазель и тихонько улизну.

Анжелика спустилась вниз и пошла к себе. Она думала о Бине, он ей очень нравился, и не только потому, что он мастер своего дела и у него безупречный вкус, но и потому, что у этого опытного хитрого слуги была своя философия. Ко всем аристократам, чтобы невзначай не обидеть кого-нибудь, он обращался «ваша светлость».

В комнате Анжелика застала еще больший беспорядок. Жоффрей, повязав салфетку вокруг шеи, уже ждал своего брадобрея.

— Ну, сударыня моя, вы времени зря не теряете, — вскричал он. — Вы были еще совершенно заспанной, когда я вышел разузнать о новостях и о порядке церемоний. А час спустя я уже нахожу вас в дружеской беседе с герцогиней де Монпансье и братом короля.

— Герцогиня де Монпансье! Великая Мадемуазель! — воскликнула Анжелика. — Боже мой! Как же я не догадалась, ведь она сказала, что ее отца похоронили в Сен-Дени.

Раздеваясь, Анжелика рассказала, каким образом она совершенно случайно познакомилась со знаменитой фрондеркой, старой девой королевской крови, которая после недавней смерти своего отца, Гастона Орлеанского, стала самой богатой наследницей Франции.

«Значит, эти две девочки — ее сводные сестры де Валуа и д'Алансон, те самые, что понесут шлейф королевы во время свадебной церемонии. Бине причесал и их», — подумала Анжелика.

В комнату, запыхавшись, влетел цирюльник и сразу же принялся намыливать подбородок своему хозяину. Анжелика стояла в одной рубашке, но сейчас это никого не смущало. Пора было отправляться на аудиенцию к королю, который потребовал, чтобы все приглашенные дворяне явились приветствовать его сегодня же утром. Потом, когда все будут поглощены встречей испанцев, французам будет недосуг представляться друг другу.

Маргарита, зажав во рту булавки, надела на Анжелику первую юбку из тяжелой золотой парчи, потом вторую, тонкую, как паутина, из золотого кружева, рисунок которого оттеняли драгоценные камни.

— Так вы говорите, что этот женственный молодой человек — брат короля? — спросила Анжелика. — Он так странно держался с графом де Гишем, словно влюблен в него. О, Жоффрей, вы и в самом деле думаете, что… они…

— Это называется любовью по-итальянски, — смеясь, сказал граф. — Наши соседи по ту сторону Альп настолько утонченные люди, что их уже не удовлетворяют естественные наслаждения. Мы обязаны им, правда, возрождением литературы и искусства, да еще вдобавок плутом министром, ловкость которого порою оказывается весьма полезной Франции, но зато от них проникли к нам эти странные нравы. Жаль, что они пришлись по душе единственному брату короля.

Анжелика нахмурилась.

— Принц сказал, что у вас ласковые руки. Интересно, когда он успел это заметить.

— Боже мой, маленький брат короля вечно липнет к мужчинам, и, возможно, он попросил меня поправить ему воротник или манжеты. Он не упустит случая, чтобы за ним поухаживали.

— Он говорил о вас так, что во мне чуть не проснулась ревность.

— Душенька моя, если вы только позволите себе волноваться, то очень скоро интриги захлестнут вас с головой. Двор — это огромная липкая паутина. Вы погибнете, если будете все принимать близко к сердцу.

Франсуа Бине, который, как и все брадобреи, любил поговорить, вмешался в разговор:

— Я слышал, что кардинал Мазарини потакал склонностям маленького брата короля, чтобы он не вызывал подозрений у Людовика XIV. По распоряжению кардинала Мазарини мальчика одевали девочкой, и его друзей заставляли одеваться так же. Раз он брат короля, значит, всегда будут бояться, что он начнет устраивать заговоры, как покойный герцог Гастон Орлеанский, который был просто невыносим.

— Уж слишком сурово ты судишь о своих принцах, цирюльник, — заметил Жоффрей де Пейрак.

— У меня, мессир граф, нет иного богатства, кроме собственного языка и права болтать им.

— Лгун! Я сделал тебя богаче королевского брадобрея!

— Истинная правда, мессир граф, но этим я не хвастаюсь. Пробуждать к себе зависть было бы неблагоразумно.

Жоффрей де Пейрак окунул лицо в тазик с розовой водой, чтобы освежить горящую после бритья кожу. Из-за многочисленных шрамов эта процедура у него всегда длилась долго и требовала осторожности, и здесь незаменима была легкая рука Бине. Граф сбросил халат и начал одеваться с помощью камердинера и Альфонсо.

Анжелика тем временем уже надела корсаж из золотой парчи и теперь стояла неподвижно, пока Маргарита прикрепляла шемизетку, — настоящее произведение искусства из шелка и филигранного золота. Золотые кружева сверкающей пеной окутывали ее обнаженные плечи, придавая нежной коже прозрачность фарфора. Щеки, горевшие мягким румянцем, чуть подкрашенные ресницы и брови, волнистые, отливавшие, как и платье, золотом волосы, безмятежная, ясная глубина зеленых глаз — вот что увидела Анжелика в зеркале, и она сама себе показалась каким-то необыкновенным божеством, созданным только из драгоценных материалов: золота, мрамора, изумрудов.

Вдруг Марго, вскрикнув, бросилась к Флоримону — малыш уже тянул в рот бриллиант в шесть карат…

— Жоффрей, что мне надеть из украшений? Жемчуг, пожалуй, слишком скромен, бриллиант — резок.

— Изумруды, — ответил он. — Они подходят к вашим глазам. Одно лишь золото

— крикливо, да и блеск его несколько холоден. Ваши глаза смягчают его, вдыхают в него жизнь. Наденьте серьги и изумрудное ожерелье. А вот из колец одно-два, может быть, и с бриллиантами.

Анжелика склонилась к футлярам с драгоценностями, поглощенная выбором украшений. Она до сих пор еще не пресытилась ими, и каждый раз это изобилие приводило ее в восторг.

Когда она подняла голову, граф де Пейрак прикреплял шпагу к своей усыпанной бриллиантами перевязи.

Анжелика долго смотрела на него, и неожиданно словно дрожь пробежала по ее телу.

— А знаете, герцогиня де Монпансье отчасти права. В вас действительно есть что-то, наводящее ужас, — сказала она.

— Мне все равно не скрыть своего уродства, — ответил граф. — Если я стану одеваться, как все королевские франты, у меня будет смешной и жалкий вид. Поэтому я подбираю туалет, который мне подходит.

Анжелика посмотрела на его лицо. Оно принадлежало ей. Она ласкала его, она знала на нем каждую морщинку. Она улыбнулась и прошептала: «Любовь моя!»

В костюме графа сочетались цвета черный и серебра. Под плащом из черного муара, отделанным серебряными кружевами, которые были прикреплены брильянтовыми застежками, виднелся камзол из серебряной парчи с изысканными черными кружевами. Из тех же кружев были воланы, тремя рядами спускавшиеся до самых колен из-под черных бархатных рингравов. Пряжки на туфлях были с бриллиантами. Шейный платок не свисал в виде жабо, а был завязан широким бантом и тоже расшит крошечными бриллиантиками. Пальцы графа украшали перстни с бриллиантами, и только один перстень был с огромным рубином.

Граф надел мягкую шляпу с белыми перьями и осведомился, взял ли Куасси-Ба подарки, предназначенные королевской невесте, которые он должен вручить королю.

Куасси-Ба стоял на улице у дверей, вызывая восхищение зевак: на нем был бархатный камзол вишневого цвета, широкие турецкие шаровары из белого атласа и такой же тюрбан. Все пальцами показывали на его кривую саблю. На подушечке он держал великолепную красную сафьяновую шкатулку, обитую золотыми гвоздиками.

 

***

 

Два портшеза ждали графа и Анжелику.

Их быстро доставили в особняк, где остановились король, его мать и кардинал. Как и все особняки Сен-Жан-де-Люзе, это был небольшой дом в испанском стиле со множеством балюстрад и перил с фигурными столбиками из позолоченного дерева. Придворные запрудили площадь перед домом, и порывы ветра, доносившего соленый запах океана, шевелили перья на их шляпах.

Едва Анжелика переступила порог, сердце ее затрепетало.

«Сейчас я увижу короля! — подумала она. — Увижу королеву-мать! Кардинала!»

Как он всегда был близок ей, юный король, о котором рассказывала кормилица, юный король, преследуемый разъяренной толпой Парижа, вынужденный, скитаться по разоренной Фрондой Франции, переезжать из города в город, из замка в замок; король, по воле принцев всеми преданный, покинутый. И вот, наконец, он победил. Теперь он вкушает плоды своей победы. Но еще больше, чем сам король, упивалась этой победой женщина под черной вуалью, которую Анжелика увидела в глубине залы, — королева-мать. У нее было матовое лицо испанки, надменное и в то же время приветливое, ее маленькие прекрасные руки покоились на темном платье.

Анжелика и ее муж по сверкающему паркету прошли через всю залу. Два арапчонка держали шлейф ее верхнего платья из золотой травчатой парчи, в отличие от блестящей гладкой парчи, из которой были сшиты юбка и корсаж. Гигант Куасси-Ба следовал за ними. В зале было сумрачно и очень душно из-за обилия ковров и толпы придворных.

Старший камергер короля объявил:

— Граф де Пейрак де Моран д'Иристрю.

Анжелика присела в глубоком реверансе. Сердце у нее отчаянно билось. Она видела перед собой только черную и красную фигуры: королеву-мать и кардинала.

«Жоффрею следовало бы поклониться ниже, — мелькнуло у нее в голове. — Ведь только что он так красиво приветствовал герцогиню де Монпансье. А перед высочайшими он лишь слегка отставил ногу… Бине прав… Бине прав…»

Это, конечно, было глупо вдруг вспомнить о добряке Бине, глупо твердить, что он прав. Да и в чем он прав, кстати?

Она услышала чей-то голос:

— Мы счастливы снова видеть вас, граф, и приветствовать… полюбоваться графиней, о красоте которой столько наслышаны. Обычно молва преувеличивает, но мы должны признать, что на сей раз действительность превзошла все ожидания.

Анжелика подняла голову и встретилась взглядом с блестящими карими глазами, весьма внимательно разглядывавшими ее, встретилась взглядом с королем.

Король был одет роскошно и, несмотря на то, что роста был среднего, держался так прямо, что выглядел куда представительнее всех окружавших его придворных. Его лицо несколько портили оспинки — память о болезни, которую он перенес в детстве. Нос у него был довольно длинный, губы — крупные, улыбчивые, а над ними — тонкая, еле заметная линия темных усиков. Густые каштановые волосы, судя по всему не накладные, были завиты. Ноги были стройные, руки — изящные. Под кружевами и бантами угадывалось сильное, гибкое тело, натренированное охотой и верховой ездой.

«Кормилица сказала бы: отменный мужчина. Правильно делают, что женят его», — подумала Анжелика.

И снова упрекнула себя за низменные мысли в столь торжественный момент своей жизни.

Королева-мать попросила открыть шкатулку, которую, упав на колени и уткнувшись лбом в пол, словно волхв, преподнес Куасси-Ба.

Общий возглас восхищения вызвал маленький несессер с различными коробочками, гребенками, ножницами, крючками, печатками, все из литого золота и черепахового панциря с островов. Набожных дам из свиты королевы восхитила миниатюрная дорожная часовенка. Королева улыбнулась и перекрестилась. Распятие и две статуэтки испанских святых, а также лампадка и крошечное кадило были из золота и позолоченного серебра. Жоффрей де Пейрак заказал итальянскому художнику деревянный позолоченный триптих с изображением страстей господних. Миниатюры были выполнены тонко и отличались свежестью красок. Анна Австрийская заявила, что инфанта слывет очень набожной и, конечно же, будет в восторге от такого подарка.

Королева повернулась к кардиналу, чтобы и он полюбовался триптихом, но тот разглядывал вещицы из несессера и медленно крутил их между пальцами, чтобы золото переливалось на солнце.

— Говорят, мессир де Пейрак, золото течет вам в руки, как источник из скалы, — с улыбкой сказал он.

— Образ правильный, ваше высокопреосвященство, — мягко ответил граф, — именно как источник из скалы… но из скалы, которую предварительно взорвали с помощью фитилей и пороха, в которую глубоко вгрызлись, которую перетряхнули, измельчили, почти сровняли с землей. Вот тогда, если трудиться не покладая рук, до седьмого пота, не щадя себя, действительно золото, может быть, потечет. И даже в изобилии.

— Прекрасная притча о труде, который приносит свои плоды. Мы не привыкли слышать подобные слова из уст человека вашего ранга, но, признаться, мне они по душе.

Мазарини продолжал улыбаться. Он поднес к лицу зеркальце из несессера и мельком взглянул в него. Сквозь румяна и пудру, под которыми он пытался скрыть желтизну лица, он увидел, что на висках проступила испарина, отчего волосы, спадавшие из-под красной кардинальской шапочки, слиплись.

Болезнь изнуряла его долгие месяцы, и когда он, ссылаясь на боли в почках, заявил, что не может первым нанести визит испанскому посланцу Луису де Аро, он-то как раз не лгал. Анжелика перехватила взгляд вдовствующей королевы, брошенный на кардинала, — встревоженный взгляд женщины, которую снедает беспокойство. Казалось, она умоляла: «Не говорите много, это утомляет вас. И потом, вам уже пора выпить настой из трав».

Правда ли, что королева, которой слишком целомудренный супруг столько времени пренебрегал, любила своего итальянца? Об этом говорили все, но достоверно никто ничего не знал. Потайные переходы Луврского дворца надежно хранили тайны. И возможно, лишь один человек знал все — ее сын, король, которого она так рьяно защищала. И разве в письмах, которыми обменивались кардинал и королева, не его называли они своим доверенным лицом? Что же ему доверено?

— При случае я с удовольствием побеседовал бы с вами о ваших трудах, — проговорил кардинал.

Юный король с живостью поддержал его:

— И я тоже. То, что я слышал о них, пробудило во мне любопытство.

— Я в вашем распоряжении, ваше величество и ваше высокопреосвященство.

На этом аудиенция закончилась.

Анжелика с мужем подошли поздороваться с архиепископом Тулузским, бароном де Фонтенаком, которого они заметили в числе окружавших кардинала духовных лиц.

Затем они раскланялись с другими знатными особами и со своими знакомыми. У Анжелики от реверансов ныла спина, но она была так возбуждена, так счастлива, что не чувствовала усталости. Комплименты, которыми осыпали ее со всех сторон, не оставляли сомнений в ее успехе. Да, слов нет, она и граф привлекли всеобщее внимание.

Пока граф беседовал с маршалом де Грамоном, к Анжелике подошел невысокий молодой человек с приятным лицом.

— Узнаете ли вы меня, о богиня, сошедшая с солнечной колесницы?

— О, разумеется, вы — Пегилен! — радостно воскликнула она и тут же извинилась:

— Простите мою фамильярность, мессир де Лозен, но что делать, если повсюду я только и слышу: Пегилен, Пегилен. Пегилен здесь, Пегилен там! Все так вас обожают, что я, хотя уже давно не видела вас, невольно поддалась общему порыву.

— Вы обворожительны и радуете не только мой взор, но и мое сердце. Знаете ли вы, что из всех присутствующих дам вы — самая очаровательная? Некоторые завистницы уже ломают от досады свои веера и рвут в клочья носовые платки, настолько поразил их ваш туалет. Если вы так начинаете, что же будет в день свадьбы?

— О, тогда я померкну перед пышностью свадебного кортежа. Но сегодня у меня особенный день — меня представили королю. Я до сих пор не могу прийти в себя от волнения.

— Вы нашли его приятным?

— Как же можно не найти приятным короля? — рассмеялась Анжелика.

— Я вижу, вы уже усвоили, что следует и чего не следует говорить при дворе. А я вот удивлен, каким чудом до сих пор еще не изгнан отсюда. Мало того, даже назначен капитаном королевских телохранителей.

— В вашем мундире вы неотразимы.

— Пожалуй, он мне идет… Да, конечно, король очаровательный друг, но — осторожно! — играя с ним, упаси вас бог царапнуть его слишком сильно.

И он добавил, склонившись к ее уху:

— Вы знаете, что я чуть не угодил в Бастилию?

— Что же вы натворили?

— Даже не припомню сейчас. Кажется, слишком нежно обнял крошку Марию Манчини, в которую король был безумно влюблен. Королевский приказ о моем заточении без суда и следствия уже был готов, но меня вовремя предупредили. Я в слезах бросился в ноги королю и так его насмешил, что он простил меня и не только не запер в темницу, но даже назначил капитаном. Как видите, он очаровательный друг… если только он не враг.

— Зачем вы мне говорите все это? — неожиданно спросила Анжелика.

Пегилен де Лозен широко раскрыл светлые глаза, которыми он превосходно кокетничал.

— Да просто так, дорогая мой.

Он фамильярно подхватил ее под руку и куда-то потащил.

— Идемте, я должен представить вам моих друзей, они сгорают от желания познакомиться с вами.

Друзьями Пегилена оказались молодые люди из королевской свиты. Анжелика была в восторге, что сразу же попала в окружение самых близких к королю людей. Сен-Тьери, Бриенн, Кавуа, Ондедей, маркиз д'Юмьер, которого де Лозен представил как своего извечного врага, Лувиньи, второй сын герцога де Грамона, — все они показались ей очень веселыми, галантными, все блистали нарядами. Был среди них и де Гиш, на котором по-прежнему вис брат короля. Принц задержал на Анжелике враждебный взгляд.

— О, вот она опять… — пробормотал он.

И повернулся к ней спиной.

— Не обращайте на него внимания, дорогая, — прошептал Пегилен. — Маленький брат короля в каждой женщине видит соперницу, а де Гиш имел неосторожность приветливо взглянуть на вас.

— А знаете, теперь, после смерти своего дяди Гастона Орлеанского, он хочет, чтобы его называли не маленьким братом, а просто братом короля, — вмешался маркиз д'Юмьер.