Нет там никакого шлаг-бауммм-ма. 4 страница

На горизонте виднелась цепочка серых пятиэтажек, перемежавшихся частными домишками, чадно дымила желтая кирпичная труба – ну вот вам и Пижман. Только про «мир входящему» забудьте начисто: примерно в километре впереди у низенькой бетонной будочки приткнулись аж три «лунохода», по обеим сторонам дороги, и возле них в самом деле прохаживаются не меньше дюжины ребяток в сером, кое-кто с автоматами, вот и овчарка равнодушно лежит возле сине-желтого «Москвича», вывалив язык, отвернувшись от дороги. Все точно.

Мазур наблюдал минут десять, изучая их тактику. И убедился, что ни одной машины просто так не пропускают – дают отмашку всем, кто направляется в городок, иные бегло осматривают и тут же отпускают, у других старательно проверяют документы, белую «Ниву» и зеленый «Москвич» и вовсе заставили отъехать на обочину, о чем-то препираются...

– Хреново, – сказал он, садясь за руль. – Перекрыта дорожка. На скорости прорываться – и думать нечего, сядут на хвост, начнут гонять по городу... А красную корочку показывать – еще рискованней. Так, восемь вечера... Ну, опять прятаться придется. А с темнотой пешком обойдем...

И развернул машину, поехал назад.

 

Глава четвертая

Ночлег по-пижмански

 

Свернув под «кирпич», он не спеша проехал с полкилометра – пока не остановился перед загородившим дорогу шлагбаумом, деревянным, выкрашенным в красно-белую полоску. Шлагбаум выглядел ухоженным и посередине был украшен еще одним «кирпичом». Слева от него красовалась добротная деревянная избушка под темно-красной железной крышей, в крохотном дворике лаяла привязанная на цепи к конуре здоровенная овчарка. Дальше среди леса виднелись дачи.

Мазур вылез и после некоторого колебания направился прямо к домику, крайне похожему на роскошную сторожку. Перемахнул через низенький заборчик. Овчарка надрывалась, но на крыльце так никто и не показался. Косясь на пса, заглянул в окно.

Большая чистая комната с выключенным телевизором в углу, диваном и телефоном на тумбочке. Режим контрастом – стол, где стоят две пустых винных бутылки, одна початая и одна полная, на тарелках немудреная закуска (но рядом – куски хлеба и колбасы, валяющиеся прямо на скатерти). Блюдечко набито окурками. И тут же, за столом, уронив голову на руки, дрыхнет лысоватый мужичонка в клетчатой рубашке и мятых брюках – хорошо дрыхнет, качественно, и ухом не ведет в ответ на отчаянные призывы четвероногого друга – тот-то службу несет четко...

Не требовалось особого напряжения ума, чтобы с ходу определить: сторож запил всерьез и надолго. С большой дозой вероятности можно предположить, что заранее знает: накрыть его некому, день будний. «Новорусские» богачи вряд ли относятся снисходительно к подобным слабостям своей челяди – значит, в дачном поселке никого нет, риска влопаться никакого...

Под потолком – дешевая люстра. На тумбочке – телефон. Но нигде не видно столбов с проводкой. Значит, проложены под землей от самого Пижмана. – М-да, народ здесь оттягивается богатенький... Тем лучше. Без серьезных оснований прирученные провинциальные власти сюда не сунутся – да они, поди, и сами в здешних хоромах обитают...

Мазур размотал веревку, поднял шлагбаум и провел машину дальше по дороге. Опустил шлагбаум и замотал веревку точно так, как было раньше. Овчарка гавкала, но сторож так и не соизволил продрать глаза.

Телефон Мазура крайне искушал, но он разглядел в окно, что на нем нет гнезда для бумажки с номером. Значит, даже если дозвонишься до здешнего «межгорода», разговор не закажешь – какой номер прикажете назвать телефонистке? Может, на даче отыщется телефончик?

Он медленно ехал вдоль прихотливо раскиданных особнячков. Конечно, это не Шантарск, но для местного уровня дачки вполне приличные: кирпичные, как одна (в основном, правда, одноэтажные), с первого взгляда видно, что клавшие их мастера вкалывали отнюдь не по-совдеповски. Кое-где – обширные огороды, кое-где – небольшие бассейны. Приличные деньги вбуханы. И нигде – ни единой живой души.

– Бомонд... – проворчал Мазур. – Это мы с тобой на самые верхи залетели.

– А дальше?

– А дальше выбираем любую и квартируем до темноты. Ночью пойдем в город – огородами, огородами...

– Тут сигнализации не может быть?

– Вряд ли, – подумав, серьезно сказал Мазур. – Не вижу смысла. Очень уж далеко гнать по тревоге из города, километров восемь, и подъездная дорога только одна – любой тать сто раз успеет в тайге схорониться, тайга-то дикая совершенно... Нет, я бы такого цербера с волчьим билетом выставил. Правда, ничуть не похоже, чтобы здесь хулиганье шарашилось, смотри, как ухожено все, ни мусоринки...

– И куда мы?

– А вот сюда, – он остановил машину возле одноэтажного домика из темно-красного кирпича, с зеленой крышей и причудливым кованым флюгером. – Гараж есть, а тайга вплотную подходит, в секунду можно затеряться... Вот будет хохма, если тут местный шериф обитает.

Распахнул железную калитку, по-хозяйски вошел во двор – обширный, забетонированный. Взбежал на крыльцо, потрогал дверь – ну заперто, конечно. Замок не из дешевых, импортный – для отечественного хулигана преграда непреодолимая. Для «морского дьявола», старательно обученного многим шокирующим ремеслам, – если не детская задачка, то легкая разминка...

Старательно постучал в окна. Никто не вышел. И вокруг – никого. Мазур прошел к гаражу, прямо-таки расплылся в улыбке, обнаружив, что он заперт на примитивный висячий замок местного производства.

И открыл его через тридцать секунд с помощью отысканной в бардачке подходящей железки. Загнал машину внутрь, вставил замок, закрыл, но запирать не стал. И с тремя другими железками, найденными в гараже, подступил к замку входной двери.

Замок сопротивлялся минуты три – процесс затянулся главным образом из-за того, что Мазур не хотел его уродовать, хотел оставить целым и невредимым. Хозяин дачи ни в чем не виноват – да и снаружи не будет бросаться в глаза, что важнее...

Распахнув дверь, тщательно осмотрел и ее, и косяки, ища возможную сигнализацию. Но, как и предвидел, ничего такого не обнаружилось. Щелкнул выключателем – в крохотном холле с медвежьей шкурой на полу вспыхнул свет. Погасил. Распахнул перед Ольгой дверь:

– Прошу, мадемуазель.

Попробовал замок – закрывался исправно. Заблокировал его кнопкой и пошел осматривать дачу. Дача была небольшая – обширная каминная с бильярдным столом, включенным в сеть холодильником, японской видеодвойкой и того же происхождения музыкальным центром, крохотная кухня, ванная и две спальни.

Ольга из любопытства ходила за ним по пятам. Вздохнула:

– Вот такую бы и нам...

– Подожди до адмиральства, – сказал Мазур. – Авось, и наживем... Телевизор посмотреть, что ли? Шторы задернуть, с улицы не видно... Ладно, это потом.

Подошел, распахнул дверцу холодильника – наглеть так наглеть. Особого изобилия там не наблюдалось: в морозилке – два пакета с французскими курицами, внизу – две банки крабов, пачка отечественного маргарина, бутылка финской вишневой «21», две бутылочки «Пепси».

– Негусто, – сказал он. – Ну, у нас консервов еще навалом, сейчас на плите разогреем...

– Давай я курицу в духовку суну? – будничным тоном предложила Ольга. – Все равно сидеть до темноты, успеем...

– Ага, – кивнул он и расхохотался: – Ну, хороши мы... Ладно, займись курицей, малыш. В самом деле, времени навалом. Рюмашку дернешь? Все пузыри непочатые...

– Потом.

– Ну, тогда и я потом. А пока «Пепси» ошарашу, сто лет уж не видел...

– Мне тоже открой.

Мазур вынул обе бутылочки, лихо сковырнул красивые пробки об угол бильярдного стола. Ольга вытащила заиндевевший пакет с курицей, отправилась в кухню, прихлебывая из бутылочки на ходу. Осушив свою в три глотка, Мазур задумчиво взял гладкий, новенький бильярдный шар и, не целясь, метнул в лузу на противоположном торце. Попал, конечно, сетка была без дна, и шар звонко упал на пол, покатился в угол. Направился к телевизору.

В кухне раздался короткий сдавленный вскрик, шум падения. Мазур кинулся туда машинально, не раздумывая. На какой-то миг ощутил странную вялость, словно во сне, когда тело не желает повиноваться.

Ольга лежала у плиты, нелепо откинув руку, курица, уже освобожденная от пакета, валялась рядом, задрав пухлые ножки, а пустая бутылочка, рокоча и постукивая, еще катилась в угол. Мазур опустился рядом с ней на колени, от этого движения его вдруг повело в сторону, словно вдрызг пьяного, моментально восстановив равновесие, попытался перевернуть жену лицом вверх – и перед глазами все непонятно поплыло.

Вспыхнувшая догадка таилась еще на уровне подсознания, неописуемая членораздельными словами, – но ему хватило и этого, превозмогая клонящую к полу вялость, уперся левой рукой, поднял правую, чтобы сунуть в рот два пальца, опорожнить желудок, выбросить отраву…

Сознание погасло, словно задули свечу.

 

* * *

 

...Сначала вернулось зрение, потом уже все прочее – в том числе и горький, противный привкус, растекшийся по глотке и небу. Попытавшись пошевелиться, Мазур ощутил себя словно бы парализованным, прошло несколько мучительных и страшных секунд, прежде чем он догадался опустить глаза – и увидел тонкие белые веревки, опутавшие тело так густо, что кое-где из-под них не видно было одежды. Пошевелиться не удалось – замотан надежно и умело. Веревки впивались в тело при каждой попытке напрячь мускулы.

Только голова ворочалась. Он поднял глаза. Сначала увидел три пары ног в кроссовках, разноцветные спортивные шаровары, потом всех сидящих целиком – троих упитанных субъектов немногим старше тридцати, лица не злые, скорее презрительные, один в тонких золотых очках. Оказалось, Мазур лежал под окном, на правом боку, а Ольга сидела в высоком деревянном кресле у камина, связанная лишь по запястьям и лодыжкам, тоже пришедшая уже в себя, скорее встревоженная, чем испуганная.

– Проснулся, синий? – где-то даже ласково спросил человек в золотых очках. – Кошмары не мучили?

Второй ухмыльнулся, а третий, моложе всех и сразу казавшийся самым простоватым на вид, громко заржал. Но тут же присмирел под укоризненным взглядом очкастого.

– Кто? – переспросил Мазур.

– Да ты не прибедняйся, синенький, – очкастый покривил губы, сунул в рот сигарету. – Мы тут на тебя посмотрели, пока вязали, вся генеалогия прописана... Ты что же это хулиганишь, сука лагерная? Ну добро бы ты влез телевизор уволочь да на полу нагадить – но ты же в мой честный дом свою спаленную тачку приволок и нахально в гараж загнал... А если бы, не дай бог, милиция с проверкой? Что мне им сказать? Что это мы тех двух вертухаев вчера пристукнули?

– Вчера?

– Вчера, голубь ты рисованный, вчера... Ты уж прости, но валялся ты примерно сутки. И девочка твоя тоже. Хороший препарат, а? Признаюсь тебе честно, мы тут повеселиться хотели – бичи, знаешь ли, шкодят без всякого уважения к частной собственности. Вот и поставили мышеловку, кто ж знал, что залетит такая пташка, начнет к тому же не с водочки, а с газировки...

– Значит, серьезный путешественник, – сказал второй.

– Да уж, да уж... – человек в золотых очках подошел к бильярдному столу, не прикасаясь, провел рукой над Мазуровым барахлишком. – Самородное золото, пистолетик, два чужих документа, да вдобавок на разные фамилии... Это у тебя хобби такое – ментов шлепать?

– Каких ментов? – стараясь сохранять спокойствие, спросил Мазур.

– Ну, голубь... Несерьезно. Насчет шантарского, чьи корочки вот тут алеют – тебе виднее. Но про тех двух прапорщиков, которых ты вчера на трассе замочил, в Пижмане только младенцы еще не слышали...

– Я их не убивал, – сказал Мазур. Голова почти не болела, только пакостный привкус во рту не проходил.

– А кто? Водила?

– Вообще-то, ты знаешь, мог и водила, – сказал второй. – Дело туманное...

– А какая разница? – пожал литыми плечами человек в золотых очках. – Пусть он мусоркам доказывает, мы же, слава те господи, не прокуроры... Не моя проблема. Главное, мы из-за него могли огрести кучу хлопот...

– Попинать? – предложил третий.

– Чадушко мое, ты же одной ногой в Европе стоишь, а провинциализма так и не изжил... – поморщился очкастый. – Ну, попинаешь ты его. Кроссовки испачкаешь. Новые купишь. И где же здесь стратегия и тактика?

– Тогда – сдать ментам. Позвонить Кондратьичу, пусть пришлет орлов... А девочку сначала не грех и попользовать. Ишь, очаровашечка... Глазами стригет, как Мата Хари.

– Сдать, конечно, нетрудно, – протянул очкастый. Он ничуть не издевался – просто рассуждал вслух. – Машину его ты отогнал черт-те куда, тут все чисто... Но я здесь вижу две сложности. Во-первых, как ты ни крути, а на присутствующую здесь компанию ляжет тень – ма-аленькая такая, черненькая такая... Что при наличии недругов не то чтобы чревато, но неприятно. Оно нам надо? И потом, поди угадай, что этот разобиженный басмач начнет петь у следователя. Они ж, синие, мастера тискать романы. Пискнуть не успеешь, как окажется, что это мы его подучили, спрятать обещали, а в последний момент передумали и сдали...

– Да кто его слушать будет?

– Может, никто. Может, все. Я тебе говорил не раз и еще повторю: дурак как раз на том и сыплется, что полагает себя самым крутым. Тщательней надо, чадо... Когда вокруг теснятся конкуренты и завистники, нельзя давать против себя и тени компромата. Маленькая оплошка – и возгорится из искры пламя... Мы с вами не генералы. Поручики-с... А поручиков сдают легко. И достают легко из благополучных заграниц.

– Мочить предлагаешь? – бросил немногословный второй.

– Мочить... – задумчиво протянул очкастый, словно пробуя каждую букву на вкус. – Оно бы, конечно, неплохо. Разом снимает все шероховатости. Нет человека – нет проблемы, как говаривал незабвенный Виссарионыч. Хорошо ему было, в Кремле-то сидючи... Ты в самом деле думаешь, что мы втроем сможем их кончить быстро, чисто, без крови на стенах и собственной блевотины от избытка эмоций? Не имея никакого опыта? А вызывать мальчиков – не просто чревато. Архичревато. Словом, не хочу я потратить всю ночь на головоломные шарады и нежданные хлопоты. Я уже как-то свыкся с мыслью, что завтра к вечеру приземлюсь среди сияющих витрин Европы... В общем, вариант с мочиловкой не проходит. Мочить придется наспех, трупы прятать наспех, уйму народу посвящать, импровизации косяком пойдут, как следствие – неизбежные промахи и недоработочки... Наследим жутко. А я хочу сюда еще вернуться, чистеньким...

Третий покрутил головой, встал и протянул руку к пистолету:

– Ну тогда давай его развяжем, вернем пушечку, пригласим с нами в баньке помыться, водочки похлебать, а потом еще и на своей тачке на вокзал отвезем...

– Не лапай! – прикрикнул очкастый. – Мало ли что на этом стволе висит...

– Слушайте, я их не убивал... – сказал Мазур.

– Ну и что? – отмахнулся человек в золотых очках. – Кого это интересует... Твои проблемы.

– Ну тогда давай вместе думать, как нам разойтись, – сказал Мазур. – Не хотел я тебя подставлять, так вышло... Бери золото. На манер штрафа.

– И возьму, – спокойно сказал очкастый. – Это само собой, мейн либер. Только тогда получится, что слишком уж легко ты отделался, а это непорядок. На этом свете бесплатных пирожных нету... За все платить приходится. Может, и в самом деле сесть, подумать, как придушить эту сладкую парочку качественно и быстро? Он же, потрох лагерный, обиду затаит...

– Да я не лагерник, – сказал Мазур. – Так вышло...

– Ну да, – сказал очкастый с легкой скукой. – Наколки тебе наставили ради шутки, на пьяной вечеринке, и твоей девочке тоже. Золотишко само в карман прыгнуло, телекинезом ты его приманил, пистолет на дороге валялся, а документы на сосне висели... И вообще, ты – кандидат микробиологических наук или философ из Сорбонны... Корешок, ты уж не старайся – ты ведь импровизировать начнешь на ходу, не будет той завлекательности и цветистости. Наслушался я вас на своем веку, ты б знал... Такие были романисты!

– Да послушай... – начал Мазур.

– И слушать не буду, – сказал очкастый твердо. – Что там у тебя? Физик из Дубны, но документы украли... Новый космический корабль испытывал и над тайгой крушение потерпел... Ревизор от Ельцина, замаскированным бродишь и кривду выискиваешь по именному повелению... – он говорил чуть пренебрежительно и устало, чуть ли не тоскливо: – Говорю же тебе – наслушался столько, что можно третью «Библиотеку приключений» написать. И ни единому твоему словечеку не поверю. Заранее. Бывают в жизни чудеса и приключения, но не верю я в них как-то, приземленный насквозь человек, не посетуй... – Он повернулся к Ольге: – А вы, киса, тоже с фантазией? Или как? Вот кто вы?

– Искусствовед...

– Ох! – вздохнул очкастый, театрально заведя глаза под лоб. – Ну как дети оба...

– Я вам могу доказать...

– Чем?

– Ну, рассказать про...

– Про все книжки, что прочитали? Так что это доказывает? Что вы, Катюша, книжки читали, и не обязательно глупые? Что тут удивительного, объясните вы мне... Я же и не говорил, будто у вас, классических уголовников, одни темные и нисколечко не эрудированные... Верю, вполне верю. Какие искусствоведы, это еще семечки... Знал я в Питере одного деятеля, который фабриковал древнеримские монеты и статуэтки Фаберже. Так у него, Катенька, было аж два высших образования, на трех языках болтал и бегло читал, даже ради хохмы наловчился болтать на американском диалекте с южным акцентом. Серьезно, его однажды за техасца приняли сами же янкесы – вашингтонские, правда... И латынь знал, как древнеримский грек... Да что там, я и сам, похвастаюсь, примитивный французский детективчик без словаря прочитать смогу. И диплом где-то валяется. Вы что же думаете, в маленьких городках люди без мозгов рождаются? Наоборот, из провинции как раз самые головастые и выходят – нам же надо догнать и наверстать, не имея преимущества на старте. Что Ломоносову, что Алене Апиной... – Он повернулся к Мазуру. – Синий, ты про Юлия Цезаря слышал?

– Доводилось, – сказал Мазур сквозь зубы. Он понимал, что влип прочно и надежно, но ругать себя было бы пустой тратой времени.

– Умный был человек, за что, подозреваю, и зарезали. Это ж он сказал: лучше быть первым в деревне, чем последним в Риме. Вот мы и старались, как могли, пока не заработали окно в Европу умом и горбом... А ты – ментов мочить. Да ладно, ладно, верю, что не ты, но положения твоего это не меняет, штраф-то все одно платить придется. Головка, кстати, не болит?

– Нет, – бросил Мазур.

– Вот видишь, почти никаких побочных явлений. Препарат качественный, не зря деньгу содрали... Золотишко прибери, – повернулся он к молчаливому. – Не бог весть что, но все ж не опилки...

Молчаливый сунул кисет в карман, потянулся к валявшимся там же разнокалиберным купюрам, вопросительно глянув на главаря..

– Не мелочись, – поморщился тот. – Во-первых, крохи, во-вторых, надо же им на что-то отсюда выбираться.

– А если их в городе возьмут?

– Хай берут. Тогда пусть болтают, что угодно. Нас здесь не было весь последний месяц, не докажут. А все ихние пальчики здесь против них же и сработают – залезли, когда хозяев не было, дополнительная статья...

– Внешность опишут?

– Ну, так они вчера мимо нашей машины на трассе проходили, когда мы на обочине пепси дегустировали. Успели рассмотреть. Что они будут болтать в городе, меня уже не волнует... – Он повернулся к Ольге. – Что-то мы, знаете, отвлеклись. Начали о вашем светлом будущем, когда вам его еще заработать надо... Главное неудобство маленьких городков, Катенька, в том, что мало тут по-настоящему стильных девочек, ужасно трудно организовать культурный досуг... А несговорчивых насиловать как-то оскорбительно для имиджа, не шпана, в самом-то деле... Вам мою мысль растолковать или как? – Он подошел, присел на широкий подлокотник ее кресла. – Нет, глазками-то на меня сверкать не надо, я еще мысль не закончил. – И заговорил жестче: – Значит, лялька, торг будет простой. Или-или. Или я вас все же сдаю рабоче-крестьянской милиции, которая, чует мое сердце, вас долгонько в гостях задержит, или идешь с нами в баньку и помогаешь скоротать время со всем старанием. Только я тебе сразу уточняю: ведешь себя красиво, раскованно и непринужденно, со всем послушанием и готовностью к экспериментам. Естественно себя ведешь, как будто всех троих сто лет знаешь и во всех со школьной скамьи влюблена. Никаких принцесс в лапах у пиратов, ясно? Сможешь сыграть такой спектакль без малейшей фальши – поутру уберетесь отсюда к чертовой матери, на все четыре стороны. Нет – лучше сразу отказывайся и поедем в ментовку. В конце-то концов, не убудет тебя, мы ж не садисты, ничего тебе не порвем и плетками охаживать не будем... Не девочка, от трех нормальных мужиков не помрешь. Свобода, Катюша – вещь дорогая... Давай, быстренько подумай и взвесь. Не принцесса, в самом-то деле...

С минуту стояло тяжелое молчание.

– А гарантии? – спросила Ольга.

– А нету гарантий, окромя честного слова. Я тут маленький король, мне свое слово нет резона поганить даже перед такими, как вы. Ну, как?

– Хорошо, – услышал Мазур ее слишком спокойный, чтобы быть естественным, голос. Задохнувшись от ярости, хотел что-то крикнуть, но горло перехватило.

Главарь, глядя ей в глаза с чуточку насмешливой улыбкой, медленно погладил по груди, запустил руку под футболку. Ольга смотрела ему в лицо совершенно спокойно, медленно опустила ресницы, когда его рука скользнула за пряжку джинсов, надолго там задержавшись. Только щеки чуть порозовели.

– А ведь сможешь спектакль отыграть по всем правилам... – удовлетворенно сказал главарь. – Халат ей принеси. – Он обернулся, потом зашептал что-то Ольге на ухо. Отнял руки и встал. – У кого нож? Веревки с нее сними.

– А приемчики не пойдут? – спросил молчаливый.

– Да какие приемчики, – затараторил младший. – Знай она приемчики, давно бы задергалась, когда связывал... – Он в два взмаха перерезал веревки, исчез на миг и вернулся с коротким махровым халатом.

– Вон туда брось, – показал главарь. – На подоконник, – и усмехнулся. – Давай, Катюша, сбрасывай свои тряпки, набрось халатик и пошли. Время уже за полночь.

Она медленно разделась, непринужденно прошла к подоконнику обнаженной, словно в комнате никого, кроме нее не было, накинула халат, обернулась. Мазур все это время отчаянно пробовал веревки, но ничего не выходило. Бывают ситуации, когда и стопроцентный патентованный ниндзя окажется беспомощным. Его вдобавок ко всему связали спящего, по расслабленным мускулам, и при малейшем движении веревки впивались, стискивали намертво.

– Проверь на всякий случай, – сказал главарь младшему. – И к батарее привяжи. Я и так вижу, что ты в цирке не слона дразнил полгода, а делом занимался, все качественно, но сделай-ка со стопроцентной гарантией, наслышан я про зоновское мастерство...

Молодой подошел к Мазуру, на ходу точными взмахами ножа распарывая на несколько кусков остаток веревки. И возился еще минут пять, заслоняя от Мазура остальных, – Мазур видел лишь, что синие адидасовские штаны вплотную придвинулись к высоко обнаженным ногам Ольги, и широкая ладонь – на безымянном пальце острыми зелеными лучиками посверкивает камень в массивном перстне – небрежно скользит по ее бедру.

– Все, – молодой выпрямился. – Гарантия, как на японский видак.

– Пистолет с собой прихвати, потом пальчики сотрешь, – главарь по-хозяйски обнял Ольгу за талию, через ее плечо оглянулся на Мазура. – Полежи пока, синий. Пойдем посмотрим, чему она с тобой научилась...

Мазур остался один в обширной комнате. Ярость была столь велика, что выхлестывала за обычные пределы и потому даже перестала чувствоваться. Какое-то время он проделывал все, что умел, пытаясь расслабить веревки хоть немного, и всякий раз убеждался, что ничего не получится: его превратили в некое подобие французской ветчины, опутанной веревочной сеточкой. Запястья и лодыжки стянуты меж собой так, что тело выгнулось колесом, накинутая на шею петля привязана за спиной. В конце концов он понял, что неминуемо придушит сам себя, и перестал биться. Голова оставалась ясной, но веки то и дело тяжко опускались – то ли организм заставлял мозг отключиться, то ли так действовал неизвестный наркотик, все еще сидевший в крови. Понемногу он погрузился в странное состояние полудремы-полубреда, уходил в краткие, отрывочные сны, просвечивавшие сквозь окружающее, как свет фонаря сквозь кисею, – и тогда несся над высокими коралловыми зарослями на вертком подводном скутере, отчаянно высматривая впереди темный силуэт субмарины и понимая уже, что ее нет в условленном месте, что их бросили, а на неглубокую воду уже падала хищная тень вертолета, несшегося над самой водой, а следом широкой дугой шли мотоботы, и на левофланговом азартно щурился Драммонд – и Мазур пытался крикнуть, что это неправильно, что Драммонду не полагается здесь быть, он же сгинул без вести в восемьдесят первом где-то в Индийском океане, разведка точно установила, что его личное дело переведено в архивные файлы, а что это означает, давно известно...

Выныривая в реальность, он видел все ту же пустую, тихую комнату с черной каминной решеткой и после нескольких бесполезных рывков вновь уходил в невесомые кошмары, плыл на глубине, выбросив руку с ножом, плавным боевым разворотом заходя в тыл размеренно взмахивавшим ластами «тюленям» Ван Клеена, и остатком трезвого сознания, пробивавшегося сквозь все летучие видения, еще способен был удивляться тому, что когда-то всерьез ненавидел и Драммонда, и Ван Клеена – таких же, как он, ландскнехтов глубины, подводных шатунов. Они тоже, ручаться можно, верили в какие-то свои идеи, абсолютно противоположные твоим, но все же идеи, не одни деньги... Все они, кто ходил на глубину, защищали свои империи, свято убежденные, что империи удастся отстоять, – и вряд ли Драммонд понимал тогда, что крушение красной империи непременно принесет крах и звездно-полосатой: потому что в мир, избавленный от оскалившегося противостояния двух великанов, тут же азартно хлынут целой толпой подросшие за это время в отдалении зубастые мальки, накачавшие мышцы акулята, заранее готовые бороться против всех, крушащие прежние расклады... Два льва минус один лев – еще не означает, что в остатке будет один лев. Скорее уж, два льва минус один лев – равняется ста гиенам. Драммонд до торжества этих уравнений не дожил, Ван Клеен погиб нелепо и глупо, в центре столицы получив пулю от хмельного неожиданной вольностью и равноправием черного деревенщины, впервые в жизни увидевшего многоэтажные дома и асфальт, Морской Змей поймал погоном первую адмиральскую звезду уже после крушения империи, а капитан первого ранга Мазур, он же Ящер, ухитрился так и не уйти к Голому Гансу[16], прошел огни и воды, чтобы лопухнуться в родной губернии, как последний идиот...

Он окончательно запутался меж реальностью и кошмарами, меж маячившей перед глазами каминной решеткой и Большой Глубиной, дамой покладистой, принимавшей всех без исключения... как Ольга сейчас. Он запрещал себе воображать происходящее в бане, но от этого лишь уплывал в такие дебри воспаленного сознания, что со стиснутых зубов, казалось, осыпалась эмаль.

Негромкие уверенные шаги он в первый момент принял за продолжение зыбкого кошмара, но, открыв глаза, увидел спокойно приближавшегося к нему главаря. В каминной стало вроде бы немного светлее, но Мазур не помнил, отдернуты ли шторы, в самом деле начинается рассвет или просто мерещится.

Человек в золотых очках подвинул ногой стул, сел и глянул на Мазура без особой насмешки. Физиономия у него была спокойная, сытая – хозяйская. Ничего удивительного. Стоит утихнуть топоту конницы и треску ломающихся копий, из всех щелей, откуда ни возьмись, лезут менялы, бюргеры и прочие первогильдейцы, и это закономерно, в общем, но невыносимо...

– Устал, болезный? – зевнув, бросил главарь. – Я бы с тобой еще поиграл в психологические этюды за все твои фокусы, да времени жалко, пора... – Он вынул нож, протянул руку над полом, держа за кончик рукоятки двумя пальцами, отпустил. Клинок глухо стукнул, вонзившись в пол. – Полежишь еще, не сдохнешь. Девочка притомилась, сам понимаешь, отдохнет и придет. Там какие-то шмотки валяются, можете взять на бедность – и чтобы духу вашего здесь не было, я вам не нянька. Если запоретесь – в глаза вас не видел, так по телефончику из Европ и отвечу... – Он полез в карман, вытащил несколько зеленых бумажек и, не глядя, кинул на стол. – Персональная премия Катюше, заслужила. Приятную ляльку ты себе урвал, обормот. Ну, пока. Чтоб нам больше в жизни не увидеться.

Встал и, не обернувшись, вышел. Вскоре на улице мягко заворчал мотор, машина отъехала. Мазур выдохнул сквозь стиснутые зубы, невероятно ярко представив, как вонзается в живот блестящее лезвие, медленно ползет вверх, и в разрез вываливаются исходящие парком скользкие кишки. И тут же глухо взвыл, понимая, насколько далеки от реальности мечты.

Сколько времени прошло, он не знал. Вошла Ольга, слегка пошатываясь, с распущенными волосами, еще непросохшими толком, халатик лип к влажному телу, пояс завязан кое-как. Подошла и неуклюже опустилась рядом на пол, уставилась на него с непонятным выражением, разбросав полы халатика, опершись рукой на темный паркет. Она определенно была пьяна, шея и грудь – в светло-багровых отпечатках зубов, чужой мужской запах еще пробивается сквозь аромат чисто вымытого тела и незнакомых духов.

– А молодец я? – спросила она, криво усмехнувшись. – Выкупила... Как-кая артистка во мне погибла...

– Развяжи, – глухо сказал Мазур. – Вон там нож торчит...