Чаша как эвфемизация бездны

Постуральность

«Героический миф» соотносится с «постуральным рефлексом». Это рефлекс вставания младенца. В 6 месяцев человеческий ребенок начинает садиться, а к году вставать и пытаться ходить.

В развитии этого постуральной доминанты воображение оказывается в вертикальном отношении к миру. Здесь формируется массив боязни упасть, стремление подняться. Здесь речь идет о помещении себя напротив чего-то, лицом к лицу с чем-то. Смерть как другое

В основе героического мифоса лежит фундаментальная идея смерти как другого, с соответствующим императивом борьбы с ней, противостояние ей. Смерть и время рассматриваются как враг, с которым надо бороться.

К этому режиму и к этому обобщающему мифосу относятся следующие группы символов: Символы меча (того что разделяет), символы скипетра (инструмент властвования), символы стрелы – полет, однозначная и необратимая ориентация. Все животные в этом режиме негативны. Нюктоформизм – ночеподобные существа демонизируются в героической группе мифов. Все, свазянное с ночью, со сном, с материей, с плотью и плотрностью, с материнством и женственностью, демонизируется. Животные это опасное движение – потому что оно внешнее, движение есть время, а время несет смерть. Мышь – одно из самых грациозных животных по Дюрану, внушает страх и ужас. Почему? Потому что она движется – внезапно отделяясь от пола, темного угла или стены, она будет образ «ожившего внешнего мира», а это «другое».Режим диурна -- это режим дуализма по преимуществу. Дуализм мифа может проявляться на всех уровнях - религиозном, политическом, моральном, социальном, культурном, бытовом.Все содержание героического мифа – это бесконечная и абсолютная война дня против ночи, света против тьмы.

 

Nocturne, «ночной режим»: мистические мифы

Эвфемизм шизофреническая рассеянность мистического ноктюрна

Ноктюрн нам легче определить, отталкиваясь от диурна. Ночь во всем противополжна дню, но ноктюрн делится на две группы, которые противоположны дню по-разному. Общим является то, что весь режим ноктюрна это -- режим эвфемизма. Эвфемизм по-гречески «благое имя». Эвфемизмом является называние дурного, ущербного, вредного, злого, отвратительного, неприличного, страшного предмета или явления чем-то смягченным, уменьшительно-ласкательным, ироничным, чтобы психологически снять остроту конфликтности, который это в себе несет. Если диурн акцентирует и усугубляет противостояние со временем и со смертью, то ноктюрн смягчает его, подвергает эвфемизму смерть и время, как фундаментальные антитезы воображаемому.

Доминанта ноктюрна

В области рефлексологии доминантой мистической группы мифов режима ноктюрна является дигестивный (или нутритивный) пищеварительный (или питательный) рефлекс.

В момент поедания материнского молока младенец проводит фундаментальную метафизическую операцию – он превращает иное в свое, в себя, абсорбирует и ассимилирует иное. И это иное дает ему первые чрезвычайно положительные ощущения. Иное выступает не как смерть, но как мать, дающая грудь. То есть младенец чувствует интегрированность с миром. Пребывание в утробе еще более чисто фиксирует эту нутритивную и дигестивную доминанту.

Чаша как эвфемизация бездны

Образ чаши – центральный в мистических мифах. Это своего рода эвфемизация бездны. В героическом режиме преобладает катаморфный ужас падения. Для мистического режима – убаюкивающая дрема мягкого медленного спуска, скольжения, погружению (как в ванну). Сюда же относятся образы норы, ямы, постели, горизонтальности, неги, центра, круга и овала, водной стихии, земли, матери-земли, предметов, заложенных один в другой, футляров, коробочек, сундуков и т.д.

Благие животные Животные в этом режиме перестают быть врагами. От охоты переходим к приручению, к побратимству со зверями (Маша и медведь), иногда к браку с ними. Звери отныне позитивны, их принадлежность к смерти и времени затушевывается вплоть до прямой противоположности -- они, напротив, спасают, лечат, воскрешают. Точно так как негативные персонажи – баба-яга, дракон, чудовище, оборотень – становятся помощниками при определенных условиях. Это работа эвфемизма.

Антифриза (греч. antiphrasis, от anti против, и phrasis речь). Риторическая фигура, состоящая в употреблении слов всмысле, прямо противоположном, их настоящему значению; напр., указывая на труса, сказать: «какой храбрец».

В риторике есть прием антифразы. Когда одна вещь называется прямо противоположным именем. Это крайняя (в риторике ироничная чаще всего) форма эвфемизма. Антифраза называет болезнь «здоровьем», смерть «бессмертием» и «жизнью», утрату конечности или органа – «приобретением», нищету – «богатством», страдание – «праздником» и т.д. Но по логике мифа, называя нечто таким образом, воображение превращает на практике одно в другое. Антифраза теряет ироничность и обретает магичность (или мистицизм). Это становится возможным через обращение к связности всех вещей, их сущностного единства, что как раз отличает суть мистической группы мифов. Антилогия как риторическая фигура означает противоречие автора самому себе, то есть употребление в одном и том же тексте высказываний, опровергающих друг друга. Представляя собой с логической точки зрения дисфункцию корректного процесса рациональной деятельности, в структуре мифа и в практике риторики она указывает на более работу более глубоких и стройных, но тайных механизмов. По Дюрану, антилогия есть смягченная форма эвфемизма, которая вводит взаимоисключающие суждения, не пытаясь противопоставить их, уводя от диайретического фанатизма диурна. Это свойство мистического ноктюрна. Антилогия еще не называет черное белым, но подводит к тому, что черное и белое не конфликтуют друг с другом.Обнаружение противоречия в суждениях служит аргументом против того, кто его допускает, в случае рациональных споров, научных полемик и т.д. Но в других случаях – как, например, в практике ораторского искусства или в красноречии софистов – это может быть не просто важным приемом убеждения, но и обращением к бессознательным структурам аудитории. На антилогию откликается определенный сегмент коллективного бессознательного, который принципиально основан на эвфемизме. И этот сегмент – мистический ноктюрн – отчетливо считывает заложенную в антилогии весть, укрепляющую и подтверждающую наличествующую в глубине ноктюрна убежденность в том, что «А не равно А, и есть одновременно не-А, но никогда не только не-А, но и все же А».Это ярко прослеживается в юморе и иронии, которые развиты гораздо больше у этносов и культур с ноктюрническими чертами. Смех вызывает не тот, кто сбился на антилогию с ясной колеи логического суждения, но, напротив, именно носители логического суждения и само логическое суждение, «глупо» настаивающее на такой очевидной для режима мистического ноктюрна «бессмыслицы» как А=А.

Лиотата стилистическая фигура, состоящая в подчеркнутомпреуменьшении, уничижении, недоговоренности (напр., «он не блещет умом», «мальчик с пальчик». Мальчик-с-пальчик В режиме ноктюрна преобладают истории про маленьких человечков – гномов, карликов, лиллипутов. Пальчик-с-пальчик или мужичок-с-ноготок относятся к этой категории. Это женское видение мира – другой как ребенок, как нечто маленькое. Отсюда уменьшительно-ласкательные суффиксы – они в лингвистике также относятся к мистическому режиму ноктюрна. С помощью символического уменьшения (лиллипутизация – эвфемизм размерности) женщина укрощает буйную природу героического начала, мускулиноидность).

Катахреза-термин традиционной стилистики, обозначающийупотребление слов в переносном смысле, противоречащем их прямому, буквальному значению, причемпротиворечие это выступает или благодаря необычному соединению слов в переносном значении илиблагодаря одновременному употреблению слова в прямом и переносном значении. Пример К.: «С другойстороны сидел, облокотивши на руку свою... голову граф Остерман-Толстой» (Л. Толстой); «В безмолвииночном живей горят во мне змеи сердечной угрызенья...» (Пушкин. Слово «угрызенья» в сочетании сглаголом «гореть» может быть понято и в буквальном смысле). В широком смысле под понятие К. может быть подведено всякое употребление слова, при к-ромзабывается его этимологическое значение, — ср. «цветное белье», «красные чернила»,«путешествовать поморю». Это отмечалось уже античными теоретиками, которые выделяют катахрезу «необходимую» (abusionecessaria — Квинтилиан), «когда на неимеющее своего наименования переносится наименованиеближайшее». В этом смысле К. — необходимый и неизбежный момент почти всякого семантическогоразвития.
Как неправильный троп К. производит обычно непредусмотренное автором комическое впечатлениелогической несовместимостью соединенных образных выражений: «Правое крыло фракции разбилось нанесколько ручейков».Еще одной формой проявления мистического ноктюрна в речи и в риторических фигурах является катахреза, то есть неправильное употребление словосочетаний и определений, что приравнивается в определенных случаях к стилистической ошибке или дефекту речи. Катахреза означает, в первую очередь, логическую несогласованность, нарушение грамматических правил в той мере, в которой они отражают законы логики. В латинской риторике этот термин передавался словом abusio, то есть «использование (слова, формы) в ненадлежащих целях». Принцип катахрезы в том, чтобы использовать слова в ненадлежащем значении. Такая стратегия есть мягкая атака на первый закон логики. Катахреза в речи рассматривается логосом как сбой, а мифосом как следующее высказывание: «не обольщайтесь, что А похоже на А, это не совсем А, но не совсем и не-А». Как и вся диалектика ноктюрна здесь ничего не утверждается прямо, никто не нападает на логос, не выставляет ему ультиматум. Катахреза действует тоньше – говорящий готов признать свою вину, согласен с тем, что он ошибся и неправильно употребил понятие, слово, словосочетание. Он готов к тому, чтобы понести заслуженное наказание, но то что он сделал, он сделал и сделал это специально и сделает еще раз. Ночь проступает сквозь день – не отрицая его, не опровергая его, не сражаясь с ним – ночь тихо пропитывает собой день, делая его все более и более сумрачным, все более и более похожим на вечер. Именно наличие четкой структуры сбоя делает катахрезу не просто случайной ошибкой, но фигурой риторики, которая в определенный момент активирует у слушателей режим ночи. С психологической точки зрения, катахреза может применяться для того, чтобы подчеркнуть дистанцию говорящего от смысловой логической цепочки высказывания, либо как прямое обращение к массиву косноязычия (которое обязательно наличествует в структуре бессознательного аудитории), пробуждающее в нем симпатию, по принципу сходства, либо как демонстрация смирения говорящего перед потоком речи, которая льется сама собой и субъект ничто с ней не может поделать (тем самым он дает знать о своей размытости, шизофреннности, глишроидности).

Режим драмы как умеренный эвфемизмВторая группа мифов, входящая в режим ноктюрна – драматические или синтетические мифы -- также подвергают фундаментальную оппозицию воображение(имажинэр)/смерть эвфемизации (поэтому они отнесены Дюраном к ноктюрну). Но эта эвфимизация отличается от группы мистических мифов и количественно и качественно. Количественно -- в том, что в данном случае эвфемизация не столь абсолютная, не меняет знаки на прямо противоположные. А качественно -- в том, что процесс эвфимизации развертывается по иному сценарию – через интеграцию негативного (смерти и времени) в общую синтетическую систему, где сохраняется и некоторый дуализм, и положительная оценка световых символов, и признается некоторая отрицательность ночных символов, но все в целом заключено в схему относительной диалектической сцепленности. В этой группе мифов смерть ведет к новому рождению (воскресению), время – циклично (за прогрессом следует регресс, а затем снова прогресс), во всем доминирует дуальный ритм, лишенной той бескомпромиссности, которая характеризует режим диурна.

Символы синтетической группы Типичными образами синтетических мифов являются крест, круг, колесо, дерево, свастика, а также огонь, цвета, краски, пластическое многообразие, андрогинность, повторяемость, музыка (заполнение времени ритмическим благозвучием). Многомерный сексуальный символизм, циклическая симметрия – верх-низ, право-лево, многообразие близнечных сюжетов, симметричное удвоение всего и вся вдоль вертикальной оси – все это указывает на драматическую группу. Сценарий драматического мифа таков: умирание не окончательно, за ним следует новая жизнь (эвфемизм). Но вместе с тем сохраняется трагичность утраты, напряженность поражения и трагизм верховенства времени и смерти. Однако фатальность времени и смерти релятивизирована. Образцом такого драматического дуализма является китайский символ инь-ян и вообще классический символизм китайской традиции. Мир невест Будучи частью режима ноктюрна, группа драматических мифов также находится под знаком женского начала. Но это не столько мир матерей, сколько мир невест, жен, супруг, возлюбленных, «прекрасных дам». Женственность здесь выступает в дуальном качестве – она желанна и опасна, привлекательна и губительна. Множество сказочных сюжетов повествует об этой дуальности – став близкой, женщина исчезает (ее похищают, она в кого-то превращается); будучи далекой, она притягивает к себе, прокладывая сценарий для развертывания подвигов ее мужской пары.

Гипотипоз Нам осталось рассмотреть риторические фигуры, которые можно отнести к режиму драматического ноктюрна. Дюран относит к ним, в первую очередь, гипотипоз, иначе называемый «фигурой присутствия». Смысл этого риторического приема состоит в том, что он описывает события прошлого как то, что происходит в настоящем, давая мельчайшие подробности, представляя текст как наглядные и живые картины, создавая у слушателей полную иллюзию того, что он является сам свидетелем описываемых событий. С помощью гипотипоза время подвергается эвфимизации через проекцию прошлого в настоящее. Но может существовать и гипотипоз будущего – это относится к разряду утопий или пророчеств о грядущем. Мы видим здесь классический пример мифа о вечном возвращении, в котором время относительно укрощается за счет того, что его смертоносная стихия вводится в рамки ритмических повторений. Способность ярко описать картины прошлого (иногда будущего) в настоящем создает впечатление снятия времени, его подчинении воображению. Но в отличие от снятия времени через мгновенный опыт вечности (опыт молнии) как в диурне, здесь это осуществляется через демонстрацию его подчиненности мастерству рассказчика. В некотором смысле вся история есть гипотипоз, так как она повествует о прошлом в настоящем, что призвано продемонстрировать владение настоящего ключами к прошлому. Гипотипоз как режим деятельности бессознательного призван нарушить синтагматическую структуру логического построения, то есть, он метит в нарушение четвертого закона логики – закона о достаточном основании. Силлогизм всегда строится как синтагма. Но синтагма, представленная вне времени, где время отсутствует в принципе, а части силлогизма предшествуют и последуют друг за другом логически («топически», т.е. пространственно – отсюда «Топика» Аристотеля), а не темпорально. Гипотипоз помещает синтагму во время – от прошлого (описываемые события) к настоящему (момент рассказа, написания исторического текста), и тем самым меняет вертикальную иерархическую структуру силлогизма на горизонтальную и развертывающуюся темпорально, и тут же снимает созданное таким образом напряжение реактуализацией прошлого. Важно отметить, что гипотипоз как жест драматического ноктюрна первичнее идеи времени. Идея времени не предшествует идеи истории и повествованию о ней, но вытекает из истории. Превращение логического последования во временное -- настолько фундаментальный разрыв в структуре логоса (который рождается, напомним, из режима диурна, борющегося со временем), что он не может быть осуществлен иначе как через его мгновенное опровержение, исправление, эвфимизацию. Гипотипоз вводит время в синтагму и тут же пытается излечить причиненную травму демонстрацией обратимости произошедшего. Гипотипоз частично восстанавливает утраченную вневременность логоса, но частично и не восстанавливает. Сглаживая боль времени, признанного существующим, гипотипоз все же оставляет ему поле для существования. Тем самым, время, в том числе линейное время и эвфемизированное линейное время (прогресс), рождается внутри мифа о вечном возвращении, то есть внутри гипотипоза. Эналлага В рамках гипотипоза как фундаментального жеста драматического ноктюрна можно выделить подсобный риторический ход – эналлагу (от греческого ἐναλλαγή, «замена»), то есть замену одной формы высказывания другой (подчас некорректной с точки зрения грамматической логики), близкой, тем не менее, по содержанию или смыслу. Пример эналлаги у Шекспира в «Генри IV» (2-я часть) (100)«Is there not wars? Is there not employment?” Шекспир идет здесь на нарушение грамматических правил, так как корректно было бы сказать «Is there not war?» или «Are there not wars?», но ему важно сохранить структурный параллелизм между двумя фразами, в жертву чему и приносятся правила спряжения глагола «to be» или правила употребления множественного числа существительных. Эналлага может состоять в некорректной грамматически смене обращения с «вы» на «ты», перенос значения с одного понятия на другое. Например «У меня состоялся важный ужин», что подразумевает «ужин с важным человеком» или «ужин, на котором были обсуждены важные дела» и т.д. Дюран считает, что с помощью эналлаги бессознательное обеспечивает саму возможность гипотипоза, смешивая свойства формальных антитез, чтобы подготовить операцию по перестановке порядка времен.
Гипербат Сходную подсобную функцию выполняет гипербат, по латыни «dislocatio» («помещение между»). Эта стилистическая фигура вставляет между обычно пишущимися или произносимыми вместе словами дополнительное слово или несколько слов, что, как правило, сопровождается сменой интонации или усилением какой-то части выражения, в обычном случае смазывающейся. Частный случаем гипербата является необычный порядок расстановки частей речи в предложении. Например, у Пушкина: «Тебя с успокоенных гонит небес» - сказуемое «гонит» вставлено в формулу «с успокоенных небес», которая должна была бы писаться без разрывов.Гипербат служит режиму драматическому ноктюрна тем, что вносит между двумя неразрывно прилегающими друг ко другу членами дополнительный элемент, вводя тем самым паузу, прерывность, что соответствует введению темпоральности, но тут же эту темпоральность и снимает, когда подоспевает – после интеркаляции, угрожающей разрушить смысл – отложенная часть устойчивого или смыслового сочетания. Иными словами, гипербат выполняет технически и структурно ту же функцию, что и гипотипоз.