Композиция трактатов второго собрания

Второй том преподобного Исаака Сирина.

Текстологический обзор изданных трактатов на русском языке

Сразу нужно оговориться, почему выбран такой «узкий» подход в данном исследовании. На это имеется несколько причин. На русском языке Второй том выдержал уже семь изданий. Каждое издание выходит с исправлением и дополнением. Это первая причина. Другая – недавно прошедшая у нас в России первая конференция, посвященная преподобному Исааку Сирину и его наследию. Материалы ее были изданы, что дало возможность более объективно взглянуть на духовное наследие Преподобного.

Первоначальная находка рукописи Второго тома принадлежит Беджану, который опубликовал ее фрагменты в 1909 г. в предисловии к Первому тому. К сожалению, впоследствии рукопись была утрачена. В 1983 г. С. Броком была обнаружена другая рукопись Второго тома в оксфордской Бодлианской библиотеке. Ее датируют Х или ХI в. (Bodleian syr.e. 7). В 1995 г. Брок издал 4 – 41 Беседы, а в 1997 г. 1 – 2, на английском языке. «Гностические главы» из Второго тома были изданы итальянским ученым Р. Bettiolo в 1991 г. на итальянском языке. На русском языке Второй том, переведенный иеромонахом Иларионом (Алфеевым) был опубликован в 1998 г. Туда вошли все беседы, за исключением «Гностических глав», из которых был переведен лишь небольшой фрагмент. Затем последовали еще семь изданий, последнее в 2013 г., уже митрополитом Иларионом, со значительными исправлениями и дополнениями.

К сожалению, критического издания Второго тома в том виде, в котором он известен в настоящее время, не имеется. Несмотря на это, в мировой науке сложилось мнение об аутентичности новонайденного собрания. Наше небольшое исследование направлено на то, чтобы показать огрехи или недосмотры современной науки и сподвигнуть специалистов в этой области к более трезвому и критическому анализу Второго тома, приписываемого прп. Исааку Сирину.

Авторитет прп. Исаака был настолько велик, что парадоксальным образом его писания были востребованы и несторианами, и монофизитами. Каждая конфессия редактировала тексты Преподобного по-своему. Это отражено в западно-сирийских списках. Монофизитская редакция показана Беджаном в его предисловии к Первому тому, а православной редакции, которую выполнили монахи «философы-исихасты» Патрикий и Авраамий, суждено было завоевать весь мир. Особенности этой переводческой редакции были освещены бельгийским ученым М. Пираром. Критическое исследование Первого и Третьего собрания помогло выявить трактаты, которые не принадлежат прп. Исааку Сирину. В Первом томе это Слова 8, 9, 20, 68, написанные Иоанном Дальятским (55 Слово принадлежит Филоксену Маббутскому); в Третьем томе это 10 трактат, который в ряде рукописей встречается с атрибуцией Ефрему Нисивинскому, но Кьяло приписывает его Исааку Антиохийскому. Кроме того, ряд трактатов итальянский ученый считает сомнительными [1]. Такого же мнения придерживается и П. Хагман. Однако, над Вторым томом нависло «критическое молчание».

 

Композиция трактатов второго собрания

 

Так называемый Второй том состоит из 41 трактата, он включает в себя Письма или Послания, Сентенции, состоящие из 400 сотниц: Главы о знании, Молитвы, Беседы, которые записывали ученики, как это видно из контекста «есть из собравшихся здесь человек» (30:11); полемические и догматические сочинения, содержащие в себе ересь.

Уже одна только эта разножанровая и многотематическая полифония трактатов Второго собрания должна была сподвигнуть исследователей к более критическому анализу и идентификации каждого трактата. Но современная наука обошла эти вопросы стороной. Хотя более внимательное чтение позволяет уже с первого трактата обнаружить противоречия. Так, в 1-й Беседе прп. Исаак, которому усваивается это послание, предупреждает своего адресата, какие сочинения он не должен читать. «Не читай, – поучает он, – что содержит ложь, или то, что рассказывает тебе о событиях и столкновениях, происходивших в Церкви, или полемические слова и опровержения мнений той или иной стороны» (1:45).

Такое предупреждение, сделанное прп. Исааком в начале Второго тома, дает нам возможность те трактаты, в которых находится полемика и «рассказы о событиях и столкновениях, происходивших в Церкви», считать не принадлежащими перу Преподобного, но относить их к поздним вставкам переписчиков. Такими трактатами во Втором томе являются 11, 14 и 38-41. В 11-м отражена антииудейская полемика VI-VII вв.; 14-й содержит в себе полемику с мессалианами; трактаты 38, 39, 40 и 41-й отсылают читателя в маргинальный лагерь сирийских писателей, которые оспаривали ортодоксальный догмат Церкви, относящийся к вечным мучениям.

Эти трактаты имеют более или менее выраженный полемический характер, причем с разной тематикой. Трудно себе представить, что епископ, тяготившийся своим архипастырским служением и оставивший кафедру ради возлюбленного безмолвия, чтобы блюсти и ум и сердце в чистоте для единения с Богом, вдруг начинает писать полемические трактаты на разные темы, которые волновали Церковь если не в разные эпохи, то, по крайней мере, в разное время.

Помимо такого очевидного противоречия, которое вытекает как из жизнеописания прп. Исаака, так и из текста его 1-го послания, указанные трактаты нарушают композицию Второго собрания.

Так, 11-й трактат, посвященный историко-апологетической тематике Креста, разрывает единство 10-го и 12-го трактатов. Десятый трактат посвящен четырем чинам знания или размышления, которыми безмолвник должен заниматься в келлии. Эту же тему продолжает и 12-й: «В жилище или келлии того, кто в своем образе жизни достиг этой созерцательной беседы...». В единую тематику этих двух трактатов 11-й вносит разительный диссонанс. В его тексте также можно встретить доктринальное несторианское исповедание: «Ибо Тот, Кому принадлежит все это, захотел и вселился в Него, и дал Ему честь Своего Божества» (11:21). Нигде более у прп. Исаака не встречается такая мопсуетийская фантазия о вселении Бога Слова в Человека Иисуса Христа. Напротив, Преподобный исповедует Воплощение (1 том Слово 53) и Вочеловечение (Беджан, 20 Слово); отсутствует у него и учение о двух субъектах. Для прп. Исаака «нетварное Слово Божие и тварный человек Иисус – одно и то же Лицо» [2]. Таким образом, можно констатировать, что 11-й трактат является поздней вставкой, сделанной переписчиками, и принадлежит неизвестному полемисту с явно выраженным несторианским исповеданием.

Четырнадцатый трактат также вносит диссонанс, разрывая единство повествования о внутренних (духовных) упражнениях безмолвника и «о просветленном служении разума», которое начинается с 10-го и заканчивается 16-м трактатом. Тринадцатый трактат говорит о «движении к рассудительному молчанию» и о том, что внутреннему человеку Бог дарует познать «силу будущего века». Эти рассуждения продолжает 15-й трактат: «Итак, мудрый человек, когда устремит лицо свое к тому, чтобы стремиться к обретению чего-нибудь нужного и необходимого, о приобретении чего обычно тоскует он с вожделением...». Четырнадцатый трактат разрушает это возвышенное единство повествования, призывая адресата спуститься в новоначальный чин и изучить «внешние формы» молитвы. Двадцать первый трактат, можно сказать, дублирует его, поднимая ту же тему. Поэтому 14-й становится излишним. Но самое главное, в нем отражены две полемики: одна – «с людьми с мессалианским сознанием» (14:22); другая – с сиро-яковитами, разгоревшаяся вокруг молитвы Господней «Отче наш» в IX в., при патриархе Тимофее I. В восточно-сирийском обряде в этой молитве присутствует характерная вставка: после слов «да святится имя Твое» добавляется «Свят, Свят, Свят» [3]. Это изменение пытается оправдать автор 14-гo трактата: «Если человек говорит о молитве, которую произнес Спаситель, что только ее должны мы повторять во всех наших молитвах, используя те же самые слова и сохраняя тот же порядок слов, но не их смысл» (14:36). Полемика продолжается в 37-м и 38-м и заканчивается в 39-м параграфе: «Ибо это детский образ мыслей – когда вникают в последовательность слов... изменение внешней формы слов ничего не меняет в предании молитвы Господней, если только мы молимся исходя из ее смысла, и разум наш следует ему».

Таким образом, датировку 14-го трактата можно отнести к IX в., он составлен неизвестным полемистом 2 века спустя после преп. Исаака, имеет восточно-сирийское происхождение.

И наконец, третий полемический блок Второго тома находится в самом его конце и состоит из 38, 39, 40 и 41-го трактатов, содержащих в себе «оправдание» апокатастасической ереси. С точки зрения композиции всего тома эти трактаты не только нарушают гармонию целого, но и делают этот сборник весьма противоречивым и нелогичным. Сочинение, которое посвящено безмолвию, молитве, суровым аскетическим подвигам, адресованное «тем, которые претерпевают жестокие битвы с демонами» (5:26), заканчивается банальным или, лучше сказать, аморальным уравниванием злых и добрых (38:2), льстит тем, что «ни демоны не останутся в своем демоническом состоянии, ни грешники – в грехах своих», но без борьбы и без подвига «они будут возвышены даже до большего совершенства, чем то, в котором ангелы существуют сейчас» (40:4-5). Столь острые внутренние противоречия превращают это сочинение в полный абсурд. Более того, «Пятым Вселенским Собором такое мнение [апокатастасическая ересь] признано из всех учений наиболее бесчеловечным и – как причиняющее вред Церкви и ослабляющее старательных – предано анафеме» [4].

Противоречия в этих трактатах нами были разобраны в отдельной работе, посвященной теме эсхатологии в 1-м и 2-м томе (см. Бичом Любви. О эсхатологии прп. Исаака Сирина). Здесь мы хотели подчеркнуть, что с точки зрения композиции эти трактаты сводят на нет все аскетическое и духовное напряжение, которое предполагает прп. Исаак в своих писаниях, т.к. не только спасение, но и «совершенство выше ангельского» преподается даром. Пусть знают питатели подобных иллюзий, что с таким помыслом долго в суровой пустыни не просидишь.

Также в науке принято считать, что у автора этих четырех трактатов слышатся отголоски анафем двух соборов 596 и 605 гг., созванных против Хенаны, в результате этого свидетельства считается, что прп. Исаак предпочитал держаться официальной доктрины своей Церкви [5]. Однако, учение о апокатастасисе никогда не было официальной доктриной церкви Востока. И тот факт, что его открыто исповедует автор 39-го трактата, как раз свидетельствует об обратном, т.е. о принадлежности его к маргинальным кругам. Кроме того, епископ, самовольно оставивший свою кафедру, не имеет канонического права произносить какую-либо анафему, покуда не восстановит своих канонических полномочий.

Ряд таких свидетельств с большой очевидностью говорит о том, что эти трактаты есть поздняя вставка, сделанная переписчиками.

Теперь перейдем к анализу самого обширного трактата Второго тома, который носит название «Гностических глав» и по нумерации является 3-й Беседой. Объем этого трактата чуть менее половины всего Второго тома. Такая странность нисколько не смутила исследователей, к тому же, надо учесть и то, что теме о различных знаниях уже посвящен трактат 10. Структура 3-го трактата сама по себе показывает, что это отдельное сочинение, состоящее из 4-х сотниц так называемых сентенций или глав. Некоторые главы во многом дублируют уже сказанное в разных трактатах Второго тома, например, о молитве и созерцании.

Для начала покажем композиционный разрыв, который произвела вставка 3-го трактата между 2-м и 4-м, а также рассмотрим неаккуратные следы вставки, которые оставили переписчики, и затем перейдем к анализу самих глав.

Второй трактат во Втором томе посвящен теме непрестанного восхваления Бога. «Душа, которая постоянно занята восхвалением Бога, пребывает в тварности естества своего», и через это «постоянное собеседование хвалы Богу» душе открывается «слава Божественного Естества» (2:2). В конце беседы повторяется тот же тезис: «Как сказал я выше в этой беседе, когда душа движима к наслаждению славы, благодаря постоянному собеседованию с Ним, и счастлива она пребывать в нем (собеседовании) непрестанно, познает она по благодати Духа Святого то, во что в конце концов будет облечена» (2:7). Чуть выше Преподобный предупреждает, что «не следует тому, кто передает знание ученикам, с самого начала подводить их к совершенному знанию, не научив их прежде как следует буквам алфавита и чтению по складам» (2:5). Таким образом, 2-й трактат является неким введением к следующему, посвященному теме молитвы. И действительно, в 1-м параграфе 4-го трактата слышится продолжение темы «алфавита»: «Намерение наше в том, чтобы упорядочить беседы о внутренней молитве и последовательно изложить их в алфавитном порядке» (4:1). Затем в 4-м трактате следуют наставления о цели молитвы, и в заключении предлагается «насладиться самим общением с Богом в молитвенных размышлениях, которые мы собираемся составить» (4:1). И в 5-м трактате располагаются молитвы с алфавитным акростихом.

С точки зрения композиции 4-й и 5-й трактаты составляют единое целое. Разделение их на разные трактаты представляется искусственным т.к. первый служит предисловием к последнему, а последний нельзя назвать ни Беседой, ни Словом, как это сделано в рукописи, т.к. по своему содержанию это молитвы.

В конце 5-го трактата после молитв добавлены три параграфа, в которых обнаруживаются следы переписчиков. «Эта цель в молитве и размышлении должна быть также и твоей, брат наш... Если даже порядок слов и последовательность их (молитв) – не те же самые, несомненно, цель молитвы должна быть той же» (5:33).

Здесь слышится отзвук той же полемики IX в. по поводу перестановки слов в молитве «Отче наш». Это первый момент, второй связан с акростихом. Как известно, акростих, помимо мнемотехнической функции, исполнял роль некоего предохранительного замка для текста. Если акростих не прочитывался, то это являлось признаком изменения самого текста [6].

Странным делом становится то, что Преподобный пишет богодохновенные молитвы, т.е. внушенные Духом Святым, распределяет их в должной последовательности, закрепляет это акростихом, а потом говорит, что как «порядок слов», так и их «последовательность» можно менять по своему произволу. Эти два текстологических момента свидетельствуют о том, что переписчики не единомысленны с прп. Исааком и используют его тексты в своих целях.

Также в этом параграфе заметно выделяется коммуникативная замена как адресанта, так и адресата с личного на коллективный. С 1-го по 4-й трактат Преподобный пишет от своего лица и обращается к своему адресату «брат мой». Как мы уже отмечали выше, прп. Исаак Сирин пользовался очень большим авторитетом еще при жизни, поэтому в своих писаниях он выступает в качестве первого лица. Иногда пишет о себе в третьем лице, очень редко используя местоимение «мы», а выражения с притяжательными местоимениями, такие как «брат наш», «для припоминания нашей душе», «не от нашей человеческой силы», отражающие в себе коллективную коммуникацию, практически отсутствуют в Первом томе, а во Втором они появляются только в 3-м, 4-м и 5-м трактатах как явные следы вставок переписчиков.

Теперь рассмотрим подробнее, как наследили переписчики. Чем тщательней они пытались спрятать свое злоумышление, тем сильнее оно проступало в тексте. Так, между 2-м и 3-м трактатами, изменив нумерацию, они вставили сочинение, которое и по жанру, и по стилю, и по объему разительно отличается от всех трактатов, находящихся во Втором томе. Сознавая, что столь явная непоследовательность/разрыв, вторгшаяся в стройную систему повествования, может вызвать недоумение у читателя, переписчики перед 4-м трактатом сделали такое надписание: «Слова того же мар Исаака, другие произведения, составленные им после “Глав о знании” [в качестве] указаний и разъяснения относительно нашего досточестного служения в безмолвии».

В том произведении, где присутствует сквозная нумерация глав, нет никакой необходимости пояснять, что после 3-го трактата следует 4-й, тем более, что подобных пояснений нет в надписаниях к другим трактатам Второго тома. Страх разоблачения подлога – известный психологический механизм, невольно заставил переписчиков внести некорректные вставки, что в конечном счете сделало явными их ухищрения.

Рассмотрим дальнейшие извития словес переписчиков. В 1-м параграфе 4-го трактата они пишут: «Ныне, по благодати Бога, Спасителя нашего, закончили мы эти “Главы о знании”, в которых заключена сила великая, – ведь сама благодать явным образом упорядочила их. Ибо свидетельствует мне совесть моя, что [заключающаяся] в них энергия не от нашей человеческой силы, поскольку мы ничего не стоим по своему образу жизни, да и знания нам не хватает, позволяющего подняться на такую высоту таинств, изложенных в этом сочинении. Когда же мы теперь достигли того, что следует за теми “Главами”, написанными с помощью Господа нашего, мы намерены указать на [различные виды] внутренней молитвы и последовательно изложить их в алфавитном порядке» (4:1). Приведем для контраста первую строку 2-го параграфа: «Ты должен знать также о том, брат мой» (4:2)[7].

Перевод Себастьяна Брока являет такую же текстологическую данность.

IV. By the same Mar Isaac: other matters which were composed by him after the Chapters on Knowledge (to serve as) clarificatory indications of our honourablelabour which is (performed) in stillness.

1. Now that, through the grace of God our Saviour, we have completed these Chapters on Knowledge, wherein great power is stored up — seeing that it was clearly grace which set them in order, for my conscience bears witness to me that they contain an operative power which does not belong to our own human strength, seeing that we are so deficient in the ascetic life and lack a knowledge which would allow us to be raised up to such a height of the mysteries which are stored in this writing — having reached this point following those chapters which were written down with the help of our Lord, our intention is to set out the (forms of) the converse of hidden prayer, grouped separately under the different headings (designated by) the letters (of the alphabet)[8].

Нетрудно заметить, что текст испорчен переписчиками. Коммуникативная адресация здесь скачет из коллективного плана в личностный и обратно, а в предложении: «…знания нам не хватает, позволяющего подняться на такую высоту таинств, изложенных в этом сочинении», – переписчики, незаметно для себя, себя же и обнаружили. Ничтоже сумняся, они «вкраплялись» в тексты Преподобного, изменяя их для своих целей. Ибо если бы Исаак писал о себе во множественном числе (!?), что у него не хватает разумения понять то сочинение, которое сам же и написал, то такое исповедание пришлось бы признать безумием, а сочинение – непригодным для чтения.

Как мы видим, переписчикам не удалось скрыть свою вставку «Гностических глав», хотя для многих, начиная с С. Брока, этот подлог остался незамеченным.

Для наглядности приведем еще одно подобное витийство переписчиков уже из «Гностических глав». «Те, кто придут [в замешательство, читая] эту книгу, увидев, что какие-либо из этих глав о знании написаны в некоторых местах книги над строками, пусть не думают, что это сделано по ошибке. Ибо эти главы о знании являются неким разъяснением большей части фраз этой книги. Поэтому, [это было сделано] как для [их] понимания, так и для большего удобства читателя, в связи с тем, что эта книга была написана нами для припоминания нашей душе. Как я написал в начале книги, [основываясь] на всем учении, [содержащемся] в Писании, и немного на искушениях, которые приключались со мной. Мы записали эти главы о знании над каждым из разделов, чтобы при помощи их разъяснить разуму трудные для чтения [места]. Ибо есть [некоторые] слова, каждое из которых в контексте [этой книги] имеет иной смысл: [взятые отдельно], сами по себе они имеют другой смысл» («Главы о знании» 1:41, пер. С. Туркина).

Трудно не заметить в этих двух фрагментах, приведенных выше, единство стиля переписчиков. Коммуникативная несогласованность и грубые вставки, противоречащие контексту, наводят на мысль, что переписчики не только были выходцами из маргинальной среды, но и пребывали в каком-то экзальтированном состоянии. Характерно также и то, что они пытаются «канонизировать» свои схолии, сделанные над строками, увещевая читателя «не приходить в замешательство» и «не думать, что это сделано по ошибке», уверяя его в том, что это сделал сам прп. Исаак, когда писал и одновременно надписывал над строками то, что он пишет. Конец приведенного параграфа также свидетельствует о том, что переписчики пытаются, с одной стороны, использовать тексты Преподобного в своих целях, а с другой – перенастроить читателя на свой лад.

Теперь стоит сказать и о самих так называемых «Гностических главах». Это весьма обширное сочинение состоит из четырех разделов, в каждом из которых находится по сто параграфов. На русском языке полностью опубликовано только 1-е «Слово о знании» в 2014 г. (С. Туркиным под ред. митр. Илариона (Алфеева) в журнале «Церковь и Время». С. 109). Остальные разделы публиковались только фрагментами в так называемых «Новооткрытых текстах прп. Исаака Сирина» митр. Иларионом (Алфеевым) в 1998-2013 гг.

Отметим, что обзор рукописей, содержащих «Гностические главы» [9], приводит к однозначной констатации того, что в том составе и в том объеме, в котором это сочинение находится во Втором томе (400 глав(!)), никогда не были известны. Интересен также и тот факт, что Тегеранская рукопись – копия Второго тома, сделанная в 1895 г., содержит в себе пропуски, в том числе и в «Гностических главах» [10]. Максимальное фрагментарное присутствие «Гностических глав» в различных рукописях не превышает десяти параграфов, минимальное – одного из четырехсот (!).

Тематика «Гностических глав» неоднородна и представляет собой космологико-аскетический трактат евагристического толка, т.е. содержит евагристическую космогонию с его еретической эсхатологией. Чтобы как-то упорядочить столь разнородную тематику, переписчикам пришлось, как мы сказали выше, «канонизировать» схолии, т.е. приписать их самому прп. Исааку. Хотя они разнятся и по стилю, и по логическим заключениям. Например, внезапный разрыв аскетической темы духовного покоя параграфом, содержащим евагристическую космогонию, объясняется в примечании так: «Эта глава связана с той, что идет после нее и подтверждает ее содержание». Такие объяснения трудно встретить у прп. Исаака. Ключевым моментом для вставок переписчиков являлись фразы, которые нередко можно встретить у Преподобного: «…как сказал Блаженный Толкователь». Пользуясь такой «авторитетной маркировкой», они вставляли в эти места еретические мысли мопсуетийского богохульника, добавляя к ним и евагристические баснословия, уже не заботясь о тематических разрывах, полагая, что авторитет Феодора является достаточным аргументом подлинности написанного. В первый сотнице таким стыковочным ключом послужил параграф 20-й. Несмотря на то, что этот параграф содержит тему духовной аскезы, ключевая фраза «блаженного толкователя» позволила переписчикам подстроить космогонические параграфы. Особенно разительно выделяются параграфы 21-й и 22-й. Вторым ключевым моментом для вставок переписчиков послужили такие выражения Исаака как «тайны Божии», «тайны нового мира», «тайна обновления» и тому подобные. Используя такую непознаваемую область как «тайны Божии», переписчики, найдя для себя удобный момент, решили выступить истолкователями этой непостижимой области. Прикрываясь общепризнанным авторитетом прп. Исаака, они выступили в виде знатоков, принявших откровение о том, что произойдет после смерти и каков будет исход после Страшного Суда. Однако, «на каждого мудреца довольно простоты». Как говорит апостол Павел, «ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его» (1 Кор. 2, 9). И даже Павел, будучи восхищенным «до третьего Неба», где «слышал неизреченные слова», признается в невозможности пересказать Божественные откровения (см. 2 Кор. 12, 4), как же тогда скромным переписчикам каким-то образом это удалось сделать. Получается, что они не только узрели и услышали неизглаголанное, но и смогли это описать. Очевидно, что им «открылось» нечто человеческое, и это нечто, под именем «тайн Божиих», оказалось ничем иным, как всеми забытой, наивной и отверженной ересью апокатастасиса обезумевшего Оригена. Это параграфы 91-й и 92-й. Несмотря на ключевые слова «тайна Божия», эта вставка разрушает единство повествования.

Важно отметить, что параграфы «Гностических глав», содержащие в себе евагристическую космогонию и еретическую оригенистическую эсхатологию, практически отсутствуют во всех рукописях (!). Рукописная традиция отразила только аскетическую тематику «Гностических глав». В связи с этим напрашивается такой тезис: источником этих глав Второго тома послужили «Гностические главы» Евагрия, главным образом, неисправленная сирийская версия S2, содержащая в себе баснословную космогонию и еретическую эсхатологию. Подобно тому, как аскетические сотницы Евагрия пытались скрыть под именем Нила Синайского, таким же образом и переписчики Второго тома решили скрыть отдельные еретические параграфы Евагрия в сотницах преподобного отца. Такова наша предполагаемая версия. Сверка двух этих рукописей во многом может прояснить суть дела, т.е. установить происхождение космологических и эсхатологических параграфов «Гностических глав», приписываемых прп. Исааку Сирину.

Рассмотрим некоторые противоречия, встречающиеся в «Гностических главах».

«Бог есть поистине Отец словесных существ, которых родил Он Своим попечением, чтобы стали они наследниками славы Его во время грядущее, дабы явить им богатство Его для их наслаждения нескончаемого» (1:1). «Господь Христос есть и первенец, и единородный. Оба [понятия] не утверждены единством природы. Ибо Он есть первенец многих братьев [по человечеству]. Единородный же Он [по Божеству] из-за отсутствия рождения до и после Него. Оба [понятия] утверждены в Боге и человеке и объединены в одно лицо. Те [свойства], которые относятся к природе, не смешаны по причине единения» (1:49). «Вместе с ними с этой непостоянной земли на вечную землю будут подняты все те, кто [этого] достойны, – туда, где неслитно находятся Отец, Сын и Дух, и посредник Человек Иисус, Который из нас...» (1:91).

«[Выражения] судьбы Твои бездна многа (Пс. 35, 7) и мрак под ногами Его (Пс. 17, 10) имеют [один и тот же] смысл. [Под выражением] «под ногами Его» следует понимать вещи, которые [находятся] далеко от Него. Ибо непознаваемы созерцания суда, заботы и руководства разумными существами Бога» (1:51).

«... У той жизни уже не будет ни конца, ни изменения» (1:19).

Нетрудно заметить, что понятия, находящиеся в этих параграфах, приходят в столкновение даже между собою. В 1-м параграфе встречается нехарактерное для Исаака выражение: «Отец словесных существ, которых Он родил». Говоря о происхождении и бытии Ангелов, прп. Исаак везде подчеркивает, что они были сотворены: «В первый день сотворено девять духовных природ в молчании» (1 том, Слово 18). Подобное высказывание находится и во Втором томе, в Беседе 2:1,2, ближайшей к «Гностическим главам».

В 49-м параграфе «Гностических глав» прочитывается православное исповедание единения двух природ в одной ипостаси, «в одно лицо», причем «природы не смешаны по причине единения». Таким образом, у автора этого параграфа исключаются и монофизитство, и несторианство. А вот 91-й параграф «Гностических глав» уже содержит несторианское исповедание двух субъектов: «Сын» и «посредник Человек Иисус». Более того, автор этого параграфа богохульно «четверит» неделимую Троицу: «Неслитно находятся Отец, Сын и Дух и посредник Человек Иисус» (1:91).

И наконец, параграфы 51-й и 19-й вступают в противоречие с 39-й и 40-й Беседой Второго тома, содержащими в себе ересь апокатастасиса. Несмотря на то, что «непознаваемы созерцания суда, заботы и руководства разумными существами», автор последних Бесед, с помощью неоплатонических категорий, пытается рассуждать о непознаваемых промыслах суда и дальнейшей участи разумных существ. Тайны «Непознаваемых созерцаний суда» у него легко поддаются дальнейшему развитию в человеческих рассуждениях, и автор мнит, что он постиг нечто Божественное.

Также, несмотря на великую клятву Ангела, «что времени больше не будет» (Откр. 10, 6), автор 40-й беседы пытается удержать исчезнувшее время, чтобы некий «период времени» предать геенне, иначе это не вмещается в категории человеческой логики.

Итак, как мы видим, текст гностических глав испорчен переписчиками, сомнителен и противоречив. Остается только сожалеть о том, что магистр богословия С. Туркин не заметил также и того, что в публикуемых им текстах находятся мысли и идеи, выражающие учения как минимум трех ересей: евагристической космогонии, оригенистической эсхатологии и несторианской двухсубъектной Христологии, богохульно восстающей на Троицу.

Заключение

С большой долей вероятности можно говорить о том, что Себастьяну Броку действительно посчастливилось найти Второй том творений прп. Исаака Сирина. Однако отсутствие должного критического исследования данной находки привело к тому, что прп. Исааку стали усваивать те сочинения, которые практически ему не принадлежат.

Текстологический и тематический обзор Второго тома с точки зрения композиции, стиля и грамматики позволил обнаружить в его составе трактаты, которые вступают в противоречие с другими и разрывают тематическое единство повествования. Это – явные признаки подложного сочинения и позднейшей вставки [11]. Стилистический и грамматический анализ позволил выявить неуклюжие вставки переписчиков.

Переписчики – оригенисты (так условно их назовем), используя особенность, присущую творениям прп. Исаака, в которых очень заметно выражена так называемая «осуществившаяся эсхатология», решили сделать его своим «патроном» и стали вкраплять в его писания собственные домыслы. Под именем Преподобного они вставили в текст свои сочинения с еретической эсхатологией. Критический обзор трактатов Второго тома позволяет выявить подлинный блок писаний прп. Исаака и в то же время отказаться от превратного направления, заданного западными исследователями наследия прп. Исаака, склонных приписывать ему сочинения, которые на самом деле ему не принадлежат. За последние десятилетия западная богословская наука приобрела заметно выраженный либерально-экуменический вектор и стала утрачивать патристический метод работы со святоотеческим наследием. Поэтому мы глубоко убеждены, что по данной проблематике нужно использовать незыблемые методы, оставленные нам выдающимися отечественными патрологами, такими как С. Епифанович, И. Попов и другие, авторитет которых и по сей день остается непререкаемым, а труды сохраняют свою актуальность.

Итак, во Втором томе сочинений, приписываемых прп. Исааку Сирину, нами был выявлен ряд трактатов, которые его перу не принадлежат. Это трактаты 11, 14 и 38-41. Трактат 3-й, возможно, содержит в себе несколько сентенций, действительно написанных прп. Исааком, а именно те, которые отражены в рукописной традиции. Но по своему жанру, объему и стилю он никак не может являться одним из трактатов Второго тома. Тематика этих сентенций во многом дублируется другими трактатами Второго тома. Сверка 3-го трактата с сирийской рукописью S2 во многом может прояснить его происхождение.

Нам также представляется искусственным и ошибочным разделение одного трактата на два: 27-й и 37-й. Трактат 27-й вместо надписания имеет «Вопрос на тему внутреннего смирения», что является естественным продолжением 37-го. Возможно, здесь вкралась описка – вместо первой цифры «2» было написано «3», – и это привело к тому, что этот трактат был вытеснен из своего тематического блока.

О Втором томе прп. Исаака Сирина «можно с уверенностью утверждать», что полный его текст, «как в западносирийской, так и в мелькийской среде, известен не был»[12].

Поэтому перечисленные выше трактаты: 3, 11, 14, 38, 39, 40 и 41 – являются свидетельством позднейшей обработки Второго тома переписчиками – оригенистами, которые всецело аскетический трактат преподобного отца превратили в апологию своего злоумия.

Подобно тому как искусный скульптор, отделяя от камня ненужные части, ваяет прекрасную фигуру, так и наш небольшой текстологический обзор, отбросив ненужные и чужеродные глыбы еретических вставок, обнаружил возможно подлинные скрижали Второго тома искусного зодчего мар Исхака.

По нашему предположению, первоначальный текст Второго собрания состоял из 32-х трактатов (где 4-й и 5-й, 27-й и 37-й по нумерации Второго тома были объединены). Книга делилась на две части, между которыми был вставлен трактат из Первого собрания, посвященный ревности (по нумерации Второго тома 17-й трактат). В первой части говорится о том, как жить в безмолвии и упражняться в умной или чистой молитве, что является деятельной частью безмолвия. Вторая половина книги посвящена различным видам размышления, покоя разума и другим степеням, в которых преуспевает душа, что является созерцательной частью безмолвия. В таком виде Второе собрание может рассматриваться как органичное продолжение Первого и действительно являет собой новоявленную жемчужину, которая может пополнить сокровищницу святоотеческого наследия.

[1] Кессель Г. М. Два издания творений прп. Исаака Сирина // БТ №46. М., С. 311-312.

[2] Иларион (Алфеев), митр. Исаак Сирин прп. // П.Э.Т.ХХVI. М., 2011. С. 704.

[3] Mateos. Lelya-Sapra. 1959 г. Восточно-сирийский обряд // П.Э.Т.IХ. М., 2005. С. 480.

[4] Марк Эфесский, свят. Флорентийская Уния, пер. Амвросий (Погодин), архим. Джорданвиль. Нью-Йорк. 1963. С. 69.

[5] Иларион (Алфеев), митр. В поисках духовного жемчуга // Преподобный Исаак Сирин и его духовное наследие. М., 2014. С. 30.

[6] Акростих // П.Э.Т.I. M., 2000. С. 404.

[7] Исаак Сирин, прп. О Божественных тайнах и о духовной жизни. М., 1998. С. 47.

[8] Sebastian Brock. Isaac of Nineven. The Second part Chapters IV-ХLI Lovanii in Aedibus Peeters. 1995.

[9] Туркин С. 2014. С. 113-115; Иларион (Алфеев), митр. 2011. С. 697.; Кессель Г. 2014. С. 53-57; Кьяла С. 2014. С. 93-95.

[10] Туркин С. 2014. С. 111-112.

[11] Епифанович. С.Л. Лекции по Патрологии. СПб., 2010. С. 64.

[12] Кессель Г. Рукописное наследие прп. Исаака Сирина. М., 2014. С. 57.