Эгоцентрическая сущность субъектных синтаксических нулей

Понятие «синтаксического нуля», или «значимого отсутствия», «незамещенной позиции» принято связывать со статьей И.А. Мельчука [Мельчук 1974], работами Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелева [Булыгина, Шмелев 1990 и др.], Пр. Адамца [Адамец 1990, 1995]; Я.Г. Тестельца [Тестелец 2001]. При этом обычно рассматриваются русские односоставные предложения, а также предложения неполные и незамещенные субъектные позиции в полупредикативных оборотах.

К собственно синтаксическим нулям относят такие незамещенные позиции, которые нельзя заполнить и которые прочитываются на парадигматическом фоне (на фоне синонимов), т.е. нули в неопределенно-личных и обобщенно-личных предложениях. Незамещенные позиции, восстанавливаемые из контекста, квалифицируют как эллипсис. Однако граница между предложениями с синтаксическими нулями и эллиптическими предложениями очень неопределенна. Это обнаружилось еще тогда, когда в русистике не использовали понятие «синтаксический» нуль, в 30-е годы 20-го века, когда В.В. Виноградов предложил свою интерпретацию абсолютного начала «Пиковой дамы» А.С. Пушкина. Вот это знаменитое начало:

Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно: сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом, прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие.

В.В.Виноградов писал: «повторением неопределенно-личных форм – играли, сели ужинать – создает иллюзию включенности автора в это общество. К такому пониманию побуждает и порядок слов, в котором выражается не объективная отрешенность рассказчика от воспроизводимых событий, а его субъективное сопереживание их, активное в них участие». Таким образом, отсутствие подлежащего в абсолютном начале сближает субъект речи с субъектом действия за счет сферы субъекта сознания. Повествователь погружен в мир своих героев, он выступает как участник событий. Отсутствие подлежащего внушает «мысль о слиянии автора с обществом (т. е. почти рождает образ — мы)». [Виноградов, 1981, с.204-205].

Гораздо позже (в 1999 г.) автор настоящей статьи обратился к рассуждениям В.В. Виноградова и, основываясь на обязательности признака эксклюзивности говорящего для неопределенно-личных предложений, написал: «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова» нельзя отнести ни к неполным, ни к неопределенно-личным: неполнота невозможна, потому что это абсолютное начало текста; неопределенно-личность возможна только при изменении порядка слов (У конногвардейца Нарумова играли в карты). В позиции абсолютного начала, когда нет исполнителя, форма 3-го л. ед.ч. начинает колебаться между определенностью и неопределенностью» [Онипенко, 1999]. Е.В. Падучева в 2004 г. на круглом столе, посвященном 75-летию Вяч.Вс.Иванова (материалы опубликованы в сборнике 2006 года «Текст и комментарий»), возвращается к проблеме начала «Пиковой дамы» и ставит вопрос о том, прием ли это или оплошность («сбой»). Ее интересует темпоральное наречие однажды в начале предложения. Идея заключается в том, что «Однажды …» требует, чтобы все, что следует дальше, делилось на тему и рему, а в пушкинском тексте этого нет. Е.В. Падучева говорит и о несоответствии порядка слов в первой фразе, поскольку, с ее точки зрения, логика требует: Однажды у конногвардейца Нарумова играли в карты [Текст и комментарий 2006: 60]. На этом обсуждение начала «Пиковой дамы» не завершилось: в 2007 г. на семинаре, посвященном анализу стихотворения А.А. Ахматовой «Клеопатра» развернулась устная полемика между А.К. Жолковским, Н.В. Перцовым, с одной стороны, и Н.К. Онипенко, с другой. Все началось с текста «Клеопатры» и первых двух строчек этого стихотворения (Уже целовала Антония мертвые губы, Уже на коленях пред Августом слезы лила …). Отсутствие подлежащего в этих строчках Н.К. Онипенко, следуя логике В.В. Виноградова, интерпретировала как сближение точки зрения субъекта действия, персонажа (Клеопатры) и субъекта модуса (мыслящего и говорящего), как способ соединения лирического Я с героиней. А.К. Жолковский и Н.В. Перцов в ответ утверждали, что такое прочтение бездоказательно. Заочным продолжением этой полемики стала статья [Онипенко, 2007], в которой обосновывается эгоцентрическая сущность синтаксических нулей.

Лингвистический сюжет вокруг начала «Пиковой дамы» приводит к необходимости соединить все случаи значимого отсутствия, представить их в общей системе в связи с фигурой говорящего, т.е. рассмотреть как одно из проявлений грамматической эгоцентрической техники. Эгоцентрическая грамматическая техника — это использование «значимого отсутствия», а эгоцентрические элементы — это слова, словоформы и конструкции, которые без местоимения Я и аффиксов 1-го лица читаются в связи с Я -модусной рамкой, обнаруживают прикрепленность высказывания к определенному субъекту модуса. И для одних языковых элементов принадлежность сфере Я субъекта сознания является единственно возможной (междометия, вводные наверное, по-видимому, конечно), для других — одной из возможных (как мне кажется — как ему казалось – как казалось= мне), третьи – соединяют первый и второй варианты, поскольку наличие/отсутствие субъектной синтаксемы связано с изменением лексического значения (послышались голоса – бытийное значение; ему послышались голоса - «кажимость», мнимость). Именно во втором и третьем случаях действие эгоцентрической техники становится значимым.

С учетом уровневого деления синтаксических единиц (словосочетание, простое предложение, сложное предложение) можно говорить о незамещенных позициях, о нулях (1) в непредикативных словосочетаниях, (2) в монопредикативных предложениях и (3) полипредикативных предложениях (в сложных и простых осложненных[1]).

(1) Нули в словосочетании интерпретируются такими понятиями как абсолютивация и контекстуальная субстантивация. Абсолютивное употребление, например, переходного глагола осмысливается как формирование предиката качества - «Он славно пишет, переводит»(А.С. Грибоедов); контекстуальная субстантивация — как один из вариантов выражение обобщенно-личности («Сытый голодного не разумеет»). Такую субстантивацию можно ппредставить как зависимое слово без главного (главным компонентом словосочетания могло бы быть слово человек), а абсолютивацию — как главное без зависимого.

(2) Нули в монопредикативном предложении могут быть дейктическими и недейктическими: дейктические нули отсылают к «Я — здесь — сейчас», недейктические — выражают значения неопределенности и обобщенности субъекта и указывают на отношение между субъектом диктума и субъектом модуса (исключенность, дистанцированность субъекта модуса при неопределенно-личности и включенность его в состав субъектов диктума при обобщенно-личности) [Булыгина, Шмелев 1997; Золотова и др. 2004, 116-122].

(3) Нули в полипредикативном предложении связаны с категорией таксиса (в широком смысле слова[2]) — грамматической техникой межпредикативных отношений, которая состоит в совпадении/несовпадении двух предикативных единиц по категориям модальности, времени и лица (или субъекта): синтаксический нуль указывает на совпадение двух предикативных единиц, прежде всего по категории лица, т.е. по субъекту. Будучи средством грамматической связности предикативных единиц в предложении и в тексте, таксисные нули могут быть отнесены к области анафоры и эллипсиса, однако в составе оборотов в простых осложненных предложениях (например, атрибутивных или деепричастных) незамещенные позиции уже не могут быть заняты (так, если во времена М.В. Ломоносова при деепричастии могло быть подлежащее, то в наше время отсутствие субъектного компонента в обороте указывает на то, что деепричастие совпадает с основным сказуемым по субъекту).

Рассмотрим варианты незамещенных синтаксических позиций по отношению к монопредикативному предложению, т.е. проявление эгоцентрической техники по отношению к монопредикативной диктальной структуре. Соответственно, можно различить следующие случаи, когда:

(1) внутрисинтаксическая позиция есть, не занята, но может быть занята (Вокруг было тихо = вокруг меня; В ухе стреляет = в моем ухе),

(2) внутрисинтаксическая позиция есть, не занята, но если ее занять, высказывание изменяет значение (В дверь Ø постучали =/= Они постучали; В шкафу Ø старые вещи =/= В шкафу есть старые вещи)[3];

(3) внутрисинтаксической позиции нет, она вытеснена «за кадр», это значит, есть внешнесинтаксическая позиция (С пристани раздался гудок = я услышал, но, возможно, не только я); в семантической структуре глагола субъектный компонент (наблюдатель) есть, но не может быть выражен внутри предложения, а обнаруживается в тексте: «Однажды, в студеную зимнюю пору, Я из лесу вышел; <...> «Откуда дровишки?— «Из лесу, вестимо; Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». (В лесу раздавался топор дровосека.)» (Н.А. Некрасов).

Эти случаи различают терминологически:

(1) «первичный дейксис» (Ю.Д. Апресян) – в речевой ситуации и «анафора», «эллипсис» – применительно к нарративному тексту, или «вторичный дейксис» («дейксис к воображаемому», по К.Бюлеру);

(2) «нулевой знак», «синтаксический нуль» (И.А. Мельчук, Т.В. Булыгина);

(3) ранг «За кадром» (Е.В. Падучева).

Поскольку незамещенные позиции местоименны, т.е. синонимичны местоимениям Я, Ты, Кто-то, Все, логичным становится использование терминов, применяемых для интерпретации семантики местоимений: принято говорить о местоимениях дейктических, анафорических и кванторных. Дейктические и анафорические местоимения можно соединить в один класс по их общей функции — отождествляющей. Соответственно, незамещенные позиции, или синтаксичекие нули (в широком смысле слова) будут делится на дейктические нули (Я, здесь), кванторные (с неопределенно- и обобщенно-личным значением, а также неопределенно-предметным). Дейктические нули выражают совпадение субъекта модуса и субъекта диктума, кванторные — исключенность субъекта модуса из состава субъектов диктума (неопределенно-личность, неопределенно-предметность) и включенность субъекта модуса в состав субъектов диктума (обобщенно-личность); первые — отождествляющие, вторые — включающие и исключающие.

Несмотря на семантические и различия синтаксических нулей, в них есть общая прагматическая сущность – их связь (прямая или опосредованная) с Я говорящего. Докажем это, анализируя тексты с неопределеннщ-личными и обобщенно-личными (кванторными) нулями.

Рассмотрим фрагмент с неопределенно-личным предложением: …и ему стало скучно и неловко. Чтобы как-нибудь развеять общее дурное настроение, он решил вмешаться и перед вечером постучал к Тане. Его впустили (Чехов).

Этот фрагмент обусловлен точкой зрения Коврина: ему принадлежит состояние (скучно, неловко), целевое придаточное выражает осмысливаемую им цель. Неопределенно-личное предложение позволяет удержать точку зрения героя выражает отношения между героем и героиней, но представляет эти отношения с точки зрения героя (Коврина); ср. со знаменитым Его не видят, с ним ни слова, проинтерпретированным Т.В. Булыгиной [Булыгина 1990].

«Нуль» неопределенно-личности в условиях актуального времени (репродуктивного регистра) – не закадровая позиция, нуль резервирует место для субъекта диктума в синтаксической структуре и сигнализирует об определенном отношении Я говорящего к этому субъекту – выстраивает определенную субъектную перспективу. В примере из Чехова соединяется Я автора, Он субъекта сознания (с чьей точки зрения автор смотрит на ситуацию – с точки зрения Коврина) и Øсубъекта действия (Тани). Субъект сознания является одновременно участником ситуации (объектом). Местоимение его соединяет две роли: модусную и диктальную.

Коврин как первый претендент на эмпатию автора был заявлен гораздо раньше, поэтому прочтение данного фрагменты в связи с точкой зрения главного героя для читателя уже привычно. Иное дело абсолютное начало текста. См, например, у Набокова:

«Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Засим Цинцинната отвезли обратно в крепость. Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину. Был спокоен; однако его поддерживали во время путешествия по длинным коридорам, ибо он неверно ставил ноги, вроде ребенка, только что научившегося ступать, или точно куда проваливался, как человек, во сне увидевший, что идет по воде, но вдруг усомнившийся: да можно ли? Тюремщик Родион долго отпирал дверь Цинциннатовой камеры, - не тот ключ, - всегдашняя возня. Дверь наконец уступила. Там, на койке, уже ждал адвокат - сидел, погруженный по плечи в раздумье, без фрака (забытого на венском стуле в зале суда, - был жаркий, насквозь синий день), - и нетерпеливо вскочил, когда ввели узника. Но Цинциннату было не до разговоров. Пускай одиночество в камере с глазком подобно ладье, дающей течь. Все равно, - он заявил, что хочет остаться один, и, поклонившись, все вышли. (В.В. Набоков, Приглашение на казнь).

Форма множ.ч. объявили прежде всего связана с субъектом-исполнителем, который по должности объявил приговор. В то же время, неопределенно-личный нуль выражает «отчужденность» противопоставленность Цинцинната Ц. всем остальным. Это же отношение между субъектами действия будет выражаться и в следующих предложениях (отвезли, поддержали, ввели), но эмпатия автора остается на стороне героя, с его точкой зрения героя и связан первый абзац.

См. подобное начало у В.С. Гроссмана:

Петру Семеновичу Вавилову принесли повестку.

Что-то сжалось в душе у него, когда он увидел, как Маша Балашова шла через улицу прямо к его двору, держа в руке белый листок. (В.С. Гроссман, За правое дело).

Акциональный глагол принесли употребляется во множественном числе, хотя дальше говорится о конкретном лице – Маше Балашовой, которая несет повестку главному герою. Выбор формы множ.числа объясняется именно статусом этого лица – статусом исполнителя. Первое предложение синонимично пассивной конструкции – была принесена повестка. Первое предложение читается как констатация факта, отстраненно-информативно. Но уже следующее предложение обнаруживает внутритекстовую точку зрения автора, который смотрит на ситуацию глазами героя.

Реальный исполнитель, принадлежащий внешней силе, противопоставлен лирическому герою, как, например, в стихотворении И.Бродского, пишущего о том, как разрушали Греческую церковь в Ленинграде («Остановка в пустыне»):

Прекрасно помню, как ее ломали <…>

Потом туда согнали самосвалы,

бульдозеры…

И в этом противостоянии герой встает на сторону слабого – на сторону разрушаемой стены:

И стены стали поддаваться.

Смешно не поддаваться, если ты

стена, а пред тобою – разрушитель.

Однако герой Бродского не снимает с себя вины: начинается это стихотворение и заканчивается предложениями с местоимением МЫ:

Теперь так мало греков в Ленинграде,

что мы сломали Греческую церковь

<…>

Сегодня ночью я смотрю в окно

и думаю, куда зашли мы?

Сломали (мы) в первой строфе и ломали во второй строфе различаются не только наличием/отсутствием подлежащего, но и тем, что субъект первого глагола (люди вообще, народ, толпа) включает в свой состав лирическое Я автора, а субъект второго глагола (исполнитель) не совпадает с Я говорящего[4].

Возможность соединения лирического Я с точкой зрения персонажа (как правило, страдающего) есть даже тогда, когда персонажем оказывается животное:

Лошадь влекли под уздцы на чугунный

Мост. Под копытом чернела вода.

Лошадь храпела, и воздух безлунный

Храп сохранял на мосту навсегда. (А.Блок, Статуя)

Видит черную воду под копытом именно лошадь.

«Обобщенно-личные» предложения, как с незамещенной позицией субъекта, так и с местоимением Ты/Вы, допускают более сложные варианты субъектной перспективы. Рассмотрим стихотворение И. Бродского «Декабрь во Флоренции», в котором используются разные варианты незамещенных субъектных позиций.

Это стихотворение интересно тем, что читатель должен разобраться, какие формы соединяют лирическое Я с Данте, какие разъединяют, какие соединяют лирическое Я с его (Бродского) современниками, какие – допускают предельное обобщение. Стихотворению предпослан эпиграф из стихотворения А.Ахматовой «Данте»: Этот, уходя, не оглянулся. Тот, кто не знает текста стихотворения Ахматовой и не знает последующей строки «Этому я песнь свою пою», может прочесть эпиграф как осуждение, учитывая семантику местоимения этот, или как обращение к известному сюжету Лота и его жены. Но в любом случае указательное местоимение обнаруживает дистанцию между тем, кто не оглянулся, и тем, кто об этом говорит. В первой (из девяти) строф появится местоимение Ты при форме второго единственного (но ты не вернешься сюда), которое относится к Данте. Местоимение второго лица появится и во второй строфе (твой подъезд в двух минутах от Синьории). И то, и другое местоимение можно было бы прочесть обобщенно-лично, но Бродский использует для своего лирического Я либо значимое отсутствие:

(1) при форме второго лица ед.числа настоящего времени:

Это – красивый город,

где в известном возрасте просто отводишь взор от

человека и поднимаешь ворот.

(2) в предложениях с модальными предикативами в соединении с инфинитивом:

вблизи вулкана

невозможно жить, не показывая кулака; но

и нельзя разжать его, умирая…

а также при модусных глаголах напоминать, казаться, намекать:

И золотые пряди склоняющейся за редкой

вещью красавицы, роющейся меж коробок

под ненасытными взглядами молодых торговок,

кажутся следом ангела в державе черноголовых.

(3) при словах называющих часть целого:

Глаз, мигая, заглатывает, погружаясь в сырые

сумерки, как таблетки от памяти, фонари.

В первом случае отсутствует обобщенно-личное Ты, во втором – Всем, Любому, а в третьем – Твой (глаз) и любого, кто был изгнан из родного города.

Метонимический способ представления Я – это не только глаз (глаз в полумраке кепки привыкает…) или зрачок (громада яйца, снесенного Брунеллески, вызывает слезу в зрачке, наторевшем в блеске куполов), но и тело (тело в плаще…поднимается мелким шагом…, и в прихожей вас обступают две старые цифры «8»), а также перо (Только подумать, сколько раз обнаружив «м» в заурядном слове, перо спотыкалось и выводило брови!).

Итак, Бродский в этом стихотворении (в отличие от других стихотворений в цикле «Часть речи») не использует местоимения Я, местоимение второго лица Ты отдано Данте, с которым Бродский ведет воображаемый разговор: сообщает об изменениях во Флоренции (об обмелевшем Арно, о том, что починили Старый Мост и что на мосту бюст Челлини), соглашается с Данте во взглядах на Флоренцию (Что-то вправду от леса имеется в атмосфере этого города) и не соглашается с ним по поводу мироустройства (неправда, что любовь движет звезды).

Незамещенная же позиция дает разные варианты прочтения, но обязательно в связи с Я говорящего. Особенно интересна в этом отношении последняя IX строфа:

Есть города, в которые нет возврата.

Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То

есть в них не проникнешь ни за какое злато.

Там всегда протекает река под шестью мостами.

Там есть места, где припадал устами

тоже к устам и пером к листам. И

там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;

там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,

на языке человека, который убыл.

Первая строка – своеобразный перевертыш: вместо «Есть люди, которым нет возврата в определенные города» мы читаем «Есть города…». В этом случае становится возможной незамещенная позиция: для меня, для тебя, для поэта «нет возврата». Незамещенная позиция позволяет соединить лирическое Я и Данте, так как обоим «нет возврата». Но если первая строфа стихотворения содержит «не вернешься сюда» (во Флоренцию), то в девятой строфе словом, маркирующим город, в который нет возврата, становится местоименное наречие там. Это дейктическое слово обнаруживает точку зрения изгнанника, которыми являются и Бродский, и Данте, а Флоренция и Ленинград характеризуются одними и теми же признаками (река, мосты, архитектура, место, где любил, место, где творил), поэтому незамещенные позиции подлежащего при глаголах не проникнешь, припадал соединяют судьбы Данте и Бродского – для них есть города, в которые нет возврата.

Подводя итоги, следует еще раз сказать, что чем ближе к Я, тем больше незамещенных позиций, что синтаксические нули оказываются знаками присутствия Я говорящего в его тексте, что не только дейктические, но и кванторые нули обнаруживают действие эгоцентрической грамматической техники в тексте.

Литература

Адамец Пр. К вопросу о "незамещенных позициях" в русских высказываниях // Русистика. 1990, № 1.
Адамец Пр. Семантическая интерпретация “значимых нулей” в русских предложениях // Язык и стих в России. Сборник в честь Дина С. Ворта к его 65-летию. М. 1995.
Булыгина Т.В. Я, ты и другие в русской грамматике. // Res philologica. Филологические исследования. М.-Л., 1990.
Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Синтаксические нули и их референциальные свойства // Типология и грамматика. – М., 1990.
Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Референциальные, коммуникативные и прагматические аспекты неопределенно-личности и обобщенно-личности // ТФГ. Персональность. Залоговость. СПб.: Наука, 1991.
Булыгина Т.В., Шмелёв А.Д. Языковая концептуализация мира. М., 1996.
Виноградов В.В. Стиль «Пиковой дамы» // В.В. Виноградов. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1981.
Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004.
Мельчук И. А. О синтаксическом нуле // Типология пассивных конструкций. Диатезы и залоги. Л.: Наука, 1974.
Лотман М.Ю. Непредсказуемые механизмы культуры. Таллинн, 2010.
Онипенко Н.К. Грамматика и проблемы интерпретации текста (еще раз о «Клеопатре» Ахматовой) // Лингвистика и поэтика в начале третьего тысячелетия. М., 2007.
Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). М., 1996.
Тестелец Я. Г. Введение в общий синтаксис. М.: РГГУ, 2001.
Шмелев А.Д. Типы «невыраженных валентностей». // Семиотика и информатика. Вып. 36. М., 1998.

[1] См., например, о нулях в полупредикативных оборотах [Тестелец 2001, 270-282].

[2] Таксис как грамматическая техника взаимодействия минимум двух предикативных единиц — их совпадение/несовпадение по категориям модальности, времени и лица [Золотова и др. 2004, 220-221]

[3] Без возможности отнесения к предтексту незанятая позиция читается в связи с Я модусного субъекта (1) при словах дейктической (шифтерной) семантики, например, пространственной: вдали Ø (вдали от меня) — вдали от дома; рядом Ø (рядом со мной) — рядом с домом [Апресян (1986) 1995] –; (2) при «реляционных именах» (выражающих отношения между людьми – муж, жена, брат, друг, однофамилец) [Шмелев А.Д. 1998]; 3) при словах, называющих части человеческого тела (голова болит, зуб ноет, в ухе звенит – у меня; но: У бабушки голова болит).

[4] См. небольшой раздел «Люди: толпа и народ» в книге М.Ю. Лотмана «Непредсказуемые механизмы культуры» [Лотман 2010: 52-57], где М.Ю. Лотман пишет: «Человек и масса <…> Разнообразные философские и художественные идеи на протяжении веков, казалось, исчерпали варианты конкретных интерпретаций этой антитезы. Однако один признак остается устойчивым инвариантом: множественное число для массы и единственное для личности. Антитеза единственного и множественного числа дополняется перекрестным противопоставлением первого лица третьеу:

Я – МЫ

Я – ОНИ

ОН – МЫ» [Там же, с. 52-53].