Тетрадь, найденная в заброшенном доме 2 страница

— Кэп, не слушай его! — кричу. — Возьми меня с собой! Пожалуйста!

— Хорошо, — говорит кузен Осборн. — Если ты твердо намерен упрямиться, значит, мы все вместе поедем. Не могу же я отпустить тебя одного.

И улыбается Кэпу этак доверительно.

— Вы же видите, мальчик собой не владеет, — говорит. — Надеюсь, вы не станете принимать всерьез его фантазии. Жизнь в такой глуши… ну, вы понимаете… он немного не в себе. Я все объясню по дороге к городу.

И он пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Улыбнулся еще раз — и уже нацелился было влезть в повозку.

Но Кэп его веселья не разделял.

— А ну прочь! — рявкнул он. — Вилли — хороший мальчик. Я его знаю. А вот вас — нет. По мне, так вы, мистер, достаточно наобъясняли, когда сказали, что Вилли-де уехал.

— Но я просто хотел избежать ненужных пересудов — понимаете, меня вызвали лечить ребенка — он психически неустойчив…

— Да катитесь вы к чертям собачьим с этими вашими неустойками! — И Кэп, зажевав табак, сплюнул прямо под ноги кузену Осборну. — Мы уезжаем.

Кузен Осборн больше не улыбался.

— В таком случае я настаиваю, чтобы меня вы тоже отвезли, — объявил он. И попытался было взобраться в повозку.

Кэп пошарил под курткой, а когда извлек руку, то она сжимала громадный пистолет.

— А ну прочь! — взревел он. — Мистер, вы имеете дело с почтой Соединенных Штатов, а с правительством шутки не шутят, ясно? А теперь слезайте, пока я не вышиб вам мозги и не расшвырял их по дороге!

Кузен Осборн насупился, но от повозки по-быстрому отошел. Посмотрел на меня — и пожал плечами.

— Ты совершаешь большую ошибку, Вилли, — говорит.

Я к нему даже не обернулся.

— Но-о-о, пошла! — крикнул Кэп, и мы покатили по дороге. Колеса крутились все быстрее и быстрее, и очень скоро ферма исчезла из виду. Кэп убрал пистолет и потрепал меня по плечу.

— Да не дрожи ты так, Вилли, — говорит. — Ты в безопасности. Бояться нечего. Через часок уже и в городе будем. А теперь устраивайся поудобнее и расскажи старику Кэпу, что случилось-то.

Ну я и выложил все как есть. Долго рассказывал. А повозка между тем все ехала и ехала через лес. Я и глазом не успел моргнуть, как вокруг почти стемнело. Солнце прокралось вниз и спряталось за холмами. По обе стороны от дороги из глубин леса расползалась тьма, деревья зашелестели, зашептались с громадными тенями, что скользили за нами по пятам.

Лошадка бежала себе вперед, только копыта цокали, но очень скоро издалека послышались и другие звуки. Может, гром, а может, и еще чего. Ну да дело шло к ночи, а ночь надвигалась не простая — ночь Хеллоуина!

Теперь дорога вела через холмы: поди разгляди, куда уведет следующий поворот. В придачу быстро сгущалась мгла.

— Похоже, гроза надвигается, — отметил Кэп, запрокинув голову к небу. — Вон и гром гремит.

— Барабаны, — поправил я.

— Барабаны?

— По ночам в холмах барабаны рокочут, — объяснил я. — Я вот их весь месяц слышал. «Энти самые» к шабашу готовятся.

— К шабашу? — Кэп окинул меня внимательным взглядом. — И где ж ты слыхал про шабаш?

Тогда я ему и все остальное выложил. Все как есть. Он не произнес ни слова, но очень скоро и отвечать стало невозможно, потому что гроза нас настигла: со всех сторон загромыхал гром, ливень обрушился и на повозку, и на дорогу — словом, куда ни глянь. Снаружи царила кромешная тьма; только при вспышках молнии и можно было разглядеть хоть что-нибудь. А чтобы Кэп меня расслышал, мне приходилось орать во весь голос — орать про тех тварей, что сцапали дядю Фреда, а потом вернулись за тетей Люси, про тварей, что увели нашу скотину, а потом прислали за мной кузена Осборна. И про то, что я слышал в лесу, я тоже прокричал.

В свете молний я видел выражение лица Кэпа. Он не улыбался и не хмурился — видно было, он мне верит. А еще я заметил, что он снова вытащил пистолет, а поводья держит в одной руке, хотя неслись мы сломя голову. Коняга до того перепугалась, что ее и подхлестывать не приходилось.

Старая колымага моталась из стороны в сторону и подскакивала на ухабах, дождь со свистом летел по ветру, все вместе казалось каким-то жутким кошмаром, вот только происходило наяву. Еще как наяву — особенно когда я орал Кэпу Притчетту про то свое приключение в лесу.

— Шоггот, — прокричал я. — Что такое шоггот?

Кэп ухватил меня за руку — и тут вспыхнула молния, и я ясно увидел его лицо с отвисшей челюстью. Но глядел он не на меня. Глядел он на дорогу — и на то, что маячило впереди нас.

Деревья вроде как сходились вплотную и нависали над следующим поворотом, и в черноте казалось, будто они ожили — двигаются, клонятся, выгибаются, пытаясь преградить нам путь. Снова вспыхнула молния, и я отчетливо разглядел и стволы, и еще кое-что.

Нечто черное на дороге — нечто, но не дерево. Черная громада засела и ждет — и руки-щупальца извиваются, тянутся к нам.

— Шоггот! — завопил Кэп.

Но я его с трудом расслышал: грохотал гром, а тут еще и коняга заржала что есть мочи, повозка резко дернулась вбок, лошадь встала на дыбы — и мы едва не сшиблись с черной массой. Потянуло невыносимым смрадом, Кэп прицелился и спустил курок; звук выстрела едва не заглушил раскаты грома — и грохот от нашего столкновения.

Все случилось в единый миг. Прогремел гром, лошадь завалилась на бок, грянул выстрел, повозка подпрыгнула, нас здорово тряхнуло. Кэп, должно быть, поводья намотал на руку, потому что когда коняга рухнула и повозка перевернулась, он вылетел через передок головой вперед и врезался прямо в извивающуюся кучу малу — то были лошадь и черная тварь, ее схватившая. Я почувствовал, что падаю в темноту, и приземлился в месиво из дорожной грязи и щебенки.

Громыхнул гром, раздался визг, и послышался новый звук, тот самый, что я слышал только единожды, в лесах, — этакое тягучее гудение, похожее на голос.

Вот почему я ни разу не обернулся. Вот почему я, приземлившись, даже не задумался о том, что ушибся, — просто вскочил и кинулся бежать сломя голову по дороге, сквозь грозу и тьму, а деревья извивались, корчились, трясли кронами, указывали на меня ветками — и хохотали.

Перекрывая гром, послышался конский визг, а потом заорал Кэп, но я так и не оглянулся. Молния то вспыхивала, то гасла, теперь я бежал между деревьями, потому что дорога превратилась в размытую грязь и так и норовила меня опрокинуть — ноги то и дело вязли. Потом стал кричать и я, но из-за грома я сам себя не слышал. И не только грома. Ибо вновь зарокотали барабаны.

Нежданно-негаданно я вырвался из-под сени леса и оказался в холмах. Я помчался вверх по склону, а барабанная дробь делалась все громче, и очень скоро я снова обрел способность видеть — и не урывками, при вспышках молний. Потому что на гребне горели костры, и барабанный рокот доносился точнехонько оттуда.

В этой какофонии звуков — в визге ветра, и хохоте деревьев, и глухом перестуке барабанов я сбился с дороги. Но остановился я вовремя. Так и прирос к месту, когда отчетливо различил костры: под проливным дождем плясало алое и зеленое пламя.

Я увидел здоровенный белый камень в самом центре расчищенной площадки на вершине холма. Повсюду вокруг полыхали ало-зеленые огни, и позади камня — тоже, так что на фоне пламени все выделялось очень четко.

Вокруг олтаря стояли люди — старики с длинными седыми бородами и морщинистыми лицами — и бросали в огонь какую-то зловонную дрянь, чтобы пламя окрасилось в алый и зеленый цвета. А еще у них в руках были ножи. Жрецы истошно вопили и голосили, перекрывая шум грозы. А на заднем плане их приспешники, усевшись на корточках, били в барабаны.

Очень скоро вверх по холму поднялись новые действующие лица: двое мужчин пригнали скотину. Нашу скотину, между прочим. Они подвели коров к самому алтарю, и жрецы с ножами перерезали животинам глотки.

Все это я видел ясно, как на ладони, при вспышках молний и в свете костров. Сам я вжался в землю, чтоб не заметили.

Но очень скоро перестало быть видно хоть что-нибудь — из-за той пахучей дряни, которую бросали в огонь. Над кострами заклубился густой черный дым. Когда же дым поплыл по ветру, люди стали петь и молиться громче.

Слов я не слышал, но звучало заклинание примерно так же, как то, что мне некогда довелось услышать в лесах. Я почти ничего не видел, но и без того знал, что именно вот-вот произойдет. Те двое, которые пригнали скотину, спустились вниз по другому склону холма, а когда поднялись, то привели новую добычу для жратвоприношения. Дым мешал мне разглядеть все в подробностях, но на сей раз это были не четвероногие, а двуногие. Возможно, мне и удалось бы рассмотреть их получше, да только я уткнулся лицом в землю, когда их приволокли к белому олтарю и пустили в ход ножи, а огонь и дым взметнулись в воздух с новой силой, и зарокотали барабаны, и вновь полился тягучий напев, и все стали громко призывать кого-то, кто дожидался с другой стороны холма.

Земля затряслась. Бушевала гроза — тут тебе и гром, и молния, и огонь, и дым, и распевный речитатив, — и я напугался до полусмерти, но в одном поклянусь как на духу: земля и впрямь затряслась. Земля содрогалась, вспучивалась, а они все призывали кого-то — и спустя минуту-другую этот «кто-то» явился.

Оно всползло вверх по склону холма — к олтарю и к месту жратвоприношения. То было черное чудище из моих снов — черный сгусток щупалец и отростков, липкая, слизистая, желеобразная древовидная тварь из чащи леса. Она доползла до места — и рывком встала, приподнялась, опираясь на копыта, и рты, и извивающиеся руки. Люди поклонились и отошли назад, а тварь подобралась к олтарю, на котором что-то лежало — оно извивалось и корчилось, говорю я вам, корчилось и кричало в голос.

Черная тварь вроде как нависла над олтарем, а затем прянула вниз — и, перекрывая визг, послышалось знакомое низкое гудение. Я смотрел на это не дольше минуты, но и за это время черная тварь начала разбухать и расти.

Тут-то я и сломался. В голове осталась единственная мысль: бежать! И гори все синим пламенем! Я вскочил и помчался, помчался без оглядки, сломя голову, вопя что было мочи, не заботясь о том, кто меня услышит.

Так я несся не чуя ног, крича во все горло, сквозь чащу, сквозь грозу, лишь бы подальше от проклятого холма и олтаря, и вдруг понял, где я: я снова вернулся на ферму.

Да, именно это я и сделал: описал круг и возвратился назад. Но я так устал, что уже ни шагу не мог ступить — и ночевать под проливным дождем тоже не мог. Нырнул я под крышу. Запер дверь и рухнул прямо на пол, измотанный до полусмерти этакой пробежкой. Даже на слезы сил уже не осталось.

Но спустя какое-то время я встал, отыскал молоток и гвозди и доски дяди Фреда — те, что не пошли на растопку.

Сперва я заколотил дверь, а потом забил все окна. Все до одного! Не один час вкалывал, несмотря на усталость. Когда же я наконец закончил, гроза прекратилась, все стихло. Стихло настолько, что я рухнул на диван и заснул.

Проснулся я пару часов спустя. Был белый день. В трещины просачивались солнечные лучи. Судя по тому, как высоко поднялось солнце, я понял: полдень давно миновал. Я проспал как убитый все утро, и ровным счетом ничего не случилось.

Так что я прикинул, может, стоит выбраться наружу и дотопать пешком до города, как я вчера и собирался.

Но я здорово ошибся.

Не успел я вытащить первый гвоздь, как услышал голос. Голос кузена Осборна, кого ж еще. Ну то есть того парня, который назвался кузеном Осборном.

Он зашел на двор и ну кричать: «Вилли!» — да только я молчок. Потом он подергал дверь, проверил окна. Принялся стучать почем зря, выругался. Дурной знак.

Дальше — хуже: он забормотал что-то неразборчиво. Значит, не один он там.

Я опасливо выглянул в щелку, но он уже ушел за дом, так что я не увидел ни его самого, ни его спутников.

Наверное, оно и к лучшему, потому что, если я прав, лучше бы мне их не видеть. Слышать — и то паршиво.

До чего ж паршиво — слышать это глухое карканье, а потом — снова Осборн, а потом — опять его собеседник загундосил.

И еще это гнусное зловоние: точно так же пахла зеленая слизь в лесу и вокруг колодца.

Ах да, колодец — они пошли к дальнему колодцу. А кузен Осборн сказал что-то вроде: «Дождемся темноты. Если найдете врата, то мы сможем воспользоваться колодцем. Ищите врата».

Теперь-то я знаю, что он имел в виду. Колодец — это, должно быть, что-то вроде входа под землю — туда, где живут друиды. И — черная тварь.

А теперь они на заднем дворе — все ищут чего-то.

Я уже долго сижу и пишу — день клонится к вечеру. Всмотрелся в щель, вижу: снова темнеет.

Тогда-то они и придут за мной — в темноте.

Взломают дверь или выбьют окна, войдут и утащат меня. Утащат вниз, в колодец, в черные укрывища, где живут шогготы. Там, внизу, под холмами, небось целый мир — там они прячутся и только и ждут, чтобы вылезти наружу за новыми жратвоприношениями, за свежей кровушкой. Не хотят они, чтобы тут люди селились — вот разве только для жратвоприношений.

Я-то видел, что эта черная тварь делала на олтаре. И знаю, что будет со мной.

Может, домашние уже хватились настоящего кузена Осборна и послали кого-нибудь выяснить, что с ним случилось. Может, в городе заметят, что Кэп Притчетт пропал, и организуют поиски. Может, придут сюда и найдут меня. Вот только если они не поторопятся, будет слишком поздно.

Вот почему я это пишу. Все это чистая правда, вот вам крест, от слова и до слова. А если кто-нибудь отыщет эту тетрадь в потайном месте — пусть пойдет заглянет в колодец. В старый колодец, который на задворках.

Помните, что я рассказал про «энтих самых». Засыпьте колодец и осушите болота. Меня искать без толку — если здесь меня не будет.

Эх, если б я только не перепугался до полусмерти! Я даже не столько за себя боюсь, сколько за других. За людей, которые, чего доброго, придут после меня и поселятся здесь, и случится то же самое — или даже похуже.

Вы должны мне поверить! Если не верите — ступайте в леса. Ступайте на холм. На тот самый холм, где они жратвоприношение устроили. Дождь, верно, смыл и кровавые пятна, и следы. И кострища, верно, аккуратно засыпаны. Но олтарный камень наверняка там, никуда не делся. А если так, то вы своими глазами убедитесь: я правду говорю. На камне должны быть здоровенные такие круглые пятна. Круглые пятна фута в два в ширину.

До сих пор я об этом не рассказывал. И только сейчас решился оглянуться назад. Увидел как наяву здоровущую черную тварь, ну которая шоггот. Вспомнил, как она разбухала и росла. Кажется, я уже упоминал о том, как она умеет менять форму и как увеличивается в размерах. Но вы даже вообразить не в силах ни размеры ее, ни форму, а описать в подробностях у меня язык не поворачивается.

Скажу лишь вот что: вы оглянитесь вокруг! Оглянитесь — и увидите, кто прячется под землей в здешних холмах и только и ждет, чтобы выползти наружу, и попировать всласть, и убить еще кого-нибудь.

Погодите. Вот они идут. Смеркается; я слышу шаги. И другие звуки тоже. Голоса. И не только. Колотят в дверь. Ну конечно — они небось тараном обзавелись, притащили бревно или брус какой. Весь дом так ходуном и ходит. Слышу, кузен Осборн орет что-то, и снова — то же гудение. И — отвратительная вонь, меня от нее наизнанку выворачивает, а через минуту…

Осмотрите олтарь. И вы поймете, о чем я. Приглядитесь к громадным круглым отметинам в два фута шириной по обе стороны олтаря. Здесь громадная черная тварь опиралась о камень.

Отыщите отметины — и вы поймете, что я увидел и чего я боюсь, поймете, что за чудовище вас вот-вот сцапает, если вы не запрете его под землею навеки.

Черные отметины в два фута шириной. Но это не просто пятна.

На самом деле — это отпечатки пальцев!

Дверь уже трещит…

 

Генри Каттнер [61]

Салемский кошмар

 

Впервые услышав в подвале какие-то звуки, Карсон подумал: крысы. Позже до него дошли россказни о прежней жилице старинного особняка, Абигейл Принн, — о ней перешептывались суеверные поляки с фабрики на Дерби-стрит. Ныне из тех, кто помнил злобную старую ведьму, в живых никого уже не осталось, но зловещие легенды, расцветшие пышным цветом в «ведьминском квартале» Салема, подобно буйным сорнякам на заброшенной могиле, изобиловали жутковатыми подробностями ее деятельности и с пренеприятной откровенностью повествовали об отвратительных жертвоприношениях, что она якобы совершала перед изъеденным червями, увенчанным серповидными рогами идолом сомнительного происхождения. А старожилы и по сей день пересказывали разные байки про Абби Принн, которая, к вящему ужасу всех и каждого, хвасталась, будто она-де — верховная жрица чудовищно могущественного божества, что живет глубоко в холмах. На самом деле, именно дерзкая похвальба старой карги послужила причиной ее внезапной загадочной смерти в 1692 году, приблизительно в то же время, когда состоялись знаменитые казни на Виселичном холме. Говорить об этом не любили, но время от времени какая-нибудь беззубая старушенция боязливо бормотала, что, дескать, огонь не в силах был причинить ей вред, потому что благодаря «ведьминскому знаку» все тело ее не чувствовало боли.

Абби Принн вместе со своей необычной статуей давным-давно сгинули в никуда, но найти жильцов в ее обветшалый дом с фронтонами, нависающим вторым этажом и диковинными створными оконцами с ромбовидными решетками было непросто. Дурная слава о доме давно распространилась по всему Салему. За последние годы не произошло ровным счетом ничего, что могло бы дать пищу невероятным россказням, но те, кто снимал особняк, обычно вскорости поспешно из него выезжали, обычно отделываясь туманными и невразумительными объяснениями касательно крыс.

Крыса-то и привела Карсона в Ведьминскую комнату. Писк и приглушенный топоток внутри гниющих стен не раз и не два будили Карсона по ночам в течение первой недели его пребывания в доме: он арендовал особняк, надеясь в уединении закончить роман, который требовали издатели: очередной образчик легкого чтива вдобавок к длинной череде Карсоновых популярных бестселлеров. Но лишь спустя какое-то время Карсон принялся строить некие вопиюще фантастические догадки касательно разумности крысы, что однажды вечером шмыгнула у него из-под ног в темной прихожей.

Электричество в доме было, но тусклая маленькая лампочка в прихожей света почти не давала. Крыса уродливой темной тенью метнулась в сторону, отбежала на несколько футов и остановилась, явно наблюдая за жильцом.

В другое время Карсон просто прогнал бы тварь угрожающим жестом и вернулся к работе. Но движение на Дерби-стрит грохотало громче обычного, и Карсону никак не удавалось сосредоточиться на романе. Бог весть почему, нервы его были на взводе: ему даже примерещилось, что крыса, устроившаяся за пределами досягаемости, смотрит на него и сардонически усмехается.

Поулыбавшись собственным странным причудам, Карсон шагнул к крысе — и она метнулась к подвальной двери, которая, к вящему его удивлению, оказалась распахнута настежь. Должно быть, он сам позабыл затворить ее, когда заходил в подвал в последний раз, хотя обычно он тщательно прикрывал двери, ибо в старинном особняке повсюду гуляли сквозняки. Крыса ждала на пороге.

Во власти необъяснимого раздражения, Карсон кинулся вперед. Крыса метнулась вниз по лестнице. Он включил в подвале свет: тварь устроилась в углу и не сводила с него внимательных блестящих глазок.

Спускаясь по ступеням, Карсон никак не мог избавиться от ощущения, что ведет себя как распоследний дурак. Но работа его утомила; подсознательно он был только рад отвлечься. Он направился к крысе, с изумлением отмечая, что тварь не трогается с места и неотрывно глядит на него. В душе его всколыхнулось странное беспокойство. По всем ощущениям, крыса вела себя ненормально, а немигающий взгляд ее холодных, как обувные пуговицы, глаз вселял безотчетную тревогу.

А в следующий миг Карсон рассмеялся про себя: крыса внезапно метнулась в сторону и скрылась в небольшой дыре в стене. Карсон небрежно нацарапал носком ботинка крест в пыли перед самой норой, решив, что поутру поставит там мышеловку.

Крыса опасливо выставила нос и пошевелила истрепанными усами. Высунулась, замешкалась, отпрянула. А затем грызун повел себя необычно и необъяснимо: прямо-таки подумаешь, что крыса танцует, сказал себе Карсон. Она робко подалась вперед — и вновь отступила. Рванулась было наружу, резко остановилась, поспешно вернулась, как если бы перед входом в нору свернулась змея, закрывая крысе путь к бегству, — промелькнуло в голове у Карсона неожиданное сравнение. Между тем там не было ничего, кроме нарисованного в пыли крестика.

Вне всякого сомнения, это сам Карсон мешал крысе удрать — ведь он стоял в нескольких футах от норы. Он шагнул вперед — и тварь поспешно спряталась.

Заинтересовавшись, Карсон отыскал палку и пошарил ею в норе. И тут, оказавшись к стене чуть не вплотную, заметил в каменной плите над самой норой нечто необычное. Оглядел ее края — и подозрения подтвердились. Плита, по всей видимости, крепилась отнюдь не намертво.

Карсон внимательно изучил плиту и обнаружил с краю углубление, позволяющее ухватиться рукой. Пальцы легко легли в пазы — и он осторожно потянул на себя. Камень чуть сдвинулся — и застрял. Карсон дернул резче — посыпалась сухая земля, и плита отошла от стены, точно провернувшись на шарнирах.

В стене зиял черный прямоугольный провал высотой примерно по плечи. Из глубины потянуло неприятной затхлостью спертого воздуха; Карсон непроизвольно отпрянул. В памяти разом воскресли страшные россказни про Абби Принн и страшные тайны ее дома. Уж не обнаружил ли он ненароком какое-нибудь потаенное убежище давно покойной ведьмы?

Прежде чем лезть в черный провал, Карсон сходил наверх за электрическим фонариком. И, осторожно пригнувшись, вступил в тесный, дурно пахнущий проход и поводил лучом прямо перед собою предосторожности ради.

Он оказался в узком коридоре с низким потолком — немногим выше его головы, стены и пол которого были выложены каменными плитами. Коридор уводил прямо вперед метров на пятнадцать, после чего расширялся, превращаясь в просторную комнату. Карсон вступил в подземный покой — вне всякого сомнения, сокровенное убежище Абби Принн, ее тайник, надо думать, который, однако ж, не спас владелицу в тот день, когда обезумевшая от страха толпа бесновалась на Дерби-стрит, — и охнул от изумления. Поразительная комната, просто фантастика, да и только!

Взгляд Карсона был прикован к полу. Тускло-серый цвет стен здесь сменялся мозаикой разноцветных камней, с преобладанием синих, зеленых и пурпурных оттенков — что примечательно, более теплые тона отсутствовали. Рисунок, должно быть, состоял из тысяч и тысяч фрагментов цветного камня, поскольку размером любой из них был не больше каштана. Мозаика, по всей видимости, складывалась в некий определенный узор, Карсону неведомый: пурпурные и фиолетовые изгибы перемежались с угловатыми зелено-синими линиями, сплетаясь в фантастические арабески. Тут были и круги, и треугольники, и пентаграмма, и другие, менее известные фигуры. Линии и формы по большей части отходили от определенной точки: от центра залы, обозначенного круглым диском тусклого черного камня примерно фута два в диаметре.

Вокруг царила мертвая тишина. Грохот машин, что время от времени проезжали наверху по Дерби-стрит, сюда не доносился. В неглубокой стенной нише Карсон заметил на стене какие-то знаки и неспешно направился в ту сторону, водя лучом фонарика вверх и вниз по впадине.

Знаки, уж что бы они из себя ни представляли, были намалеваны на камне давным-давно, ибо то, что осталось от загадочных символов, расшифровке не поддавалось. Карсон рассмотрел несколько полустертых иероглифов, с виду похожих на арабские, а там кто их знает. На полу ниши обнаружился проржавевший металлический диск примерно восьми футов в диаметре: Карсон был практически уверен, что диск сдвигается с места, но приподнять его так и не смог.

Тут он осознал, что стоит точно в центре комнаты, в круге из черного камня, вокруг которого сконцентрирован странный узор. И снова Карсон отчетливо осознал, какая глубокая тишина стоит вокруг. Словно по наитию, он выключил фонарик. И очутился в непроглядной темноте.

В это самое мгновение странная мысль родилась в его мозгу. Ему вдруг представилось, что он стоит на дне колодца, а сверху обрушивается неодолимый поток — несется вниз и вот-вот его поглотит. Ощущение было настолько сильным, что Карсону даже почудилось, будто он слышит глухой гул и рев водопада. Содрогнувшись, он включил свет и панически заозирался. Что до грохота — это, конечно же, просто-напросто в висках стучало, а в гробовой тишине этот звук слышался вполне отчетливо. Но если здесь так тихо…

И тут его осенило — как если бы кто-то вложил нужную мысль в его сознание. А ведь здесь идеальное место для работы! Можно провести сюда электричество, поставить стол и стул, при необходимости воспользоваться электровентилятором, хотя затхлая вонь, столь ощутимая в первые мгновения, развеялась, будто ее и не было. Карсон вернулся к выходу из коридора и, оказавшись вне комнаты, почувствовал, как все мышцы его необъяснимым образом расслабились, а ведь он и не сознавал, в каком напряжении они пребывали. Он все списал на нервозность и поднялся наверх — сварить себе чашку черного кофе и написать домовладельцу в Бостон о своем открытии.

 

Гость, впущенный Карсоном, с любопытством заозирался, оглядывая прихожую и удовлетворенно кивая сам себе. Он был высок, худощав, над проницательными серыми глазами нависали густые седые, стального оттенка, брови.

— Вы, надо думать, по поводу Ведьминской комнаты? — неприветливо осведомился Карсон.

Его домовладелец язык за зубами держать не пытался — и в результате всю последнюю неделю Карсон поневоле вынужден был принимать у себя антикваров и оккультистов, жаждущих хоть одним глазком взглянуть на потайную комнату, в которой Абби Принн творила свои заклинания. Раздражение Карсона росло день ото дня и он уже подумывал переехать в какой-нибудь дом поспокойнее, но врожденное упрямство не позволяло ему стронуться с места: он твердо вознамерился закончить книгу, несмотря на докучливых визитеров.

— Прошу меня простить, но комната больше не демонстрируется, — отрезал Карсон, смерив гостя холодным взглядом.

Тот было опешил, но тут же в глазах его блеснуло понимание. Он достал визитку и вручил ее Карсону.

— Майкл Ли… оккультист, значит? — повторил Карсон. И вдохнул поглубже. Оккультисты, как он убедился на собственном опыте, были хуже всех прочих, вместе взятых, с их зловещими намеками на то, чему и названия-то нет, и с их жадным интересом к мозаичному узору на полу Ведьминской комнаты. — Мне страшно жаль, мистер Ли, но… я действительно очень занят. Прошу меня простить.

И Карсон нелюбезно повернулся к двери.

— Минуточку, — быстро возразил Ли.

И не успел Карсон воспротивиться, как Ли ухватил писателя за плечи и заглянул в его глаза. Потрясенный Карсон отпрянул, но успел-таки заметить странное выражение в лице гостя: причудливую смесь тревоги и удовлетворения, как если бы оккультист увидел нечто неприятное, но не то чтобы совсем неожиданное.

— Это еще что такое? — резко осведомился Карсон. — Я не привык…

— Прошу меня извинить, — промолвил Ли глубоким, приятным голосом. — Я должен попросить у вас прощения. Я подумал… впрочем, извините еще раз. Боюсь, я слишком разволновался. Видите ли, я приехал из самого Сан-Франциско только для того, чтобы увидеть эту вашу Ведьминскую комнату. Может быть, вы мне все-таки ее покажете? Я охотно заплачу любую сумму…

Карсон примирительно развел руками.

— Нет, — отозвался он, чувствуя, что вопреки себе все больше проникается симпатией к этому человеку — к его выразительному, приятному голосу, к его властному лицу, к его притягательной личности. — Нет-нет, мне просто хочется хоть немного покоя — вы и представить себе не можете, как мне докучают, — продолжал он, слегка удивляясь собственным оправдывающимся интонациям. — Ужасно досадно, на самом деле. Я почти жалею, что обнаружил эту комнату.

Ли взволнованно подался вперед.

— Можно мне взглянуть на нее? Мне это крайне важно — я живо интересуюсь такого рода вещами. Обещаю, что не займу больше десяти минут вашего времени.

Поколебавшись, Карсон кивнул. Ведя гостя в подвал, он, к вящему своему изумлению, осознал, что рассказывает об обстоятельствах, при которых обнаружил пресловутую комнату. Ли жадно слушал, время от времени перебивая рассказчика вопросом-другим.

— А крыса… вы не видели, что с ней сталось? — полюбопытствовал гость.

Карсон озадаченно нахмурился.

— Да нет. Наверное, в нору спряталась. А что?

— Как знать, — загадочно отозвался Ли.

И они вошли в Ведьминскую комнату. Карсон включил свет. Он провел в подвал электричество, и тут и там стояли стулья и стол, но во всем остальном комната нимало не изменилась. Карсон внимательно наблюдал за выражением лица оккультиста и с удивлением отметил, как тот помрачнел и словно бы не на шутку рассердился.

Ли подошел к центру комнаты и долго разглядывал стул, установленный на черном каменном круге.

— Вы здесь работаете? — медленно осведомился он.

— Да. Здесь тихо — я обнаружил, что наверху работать не могу. Слишком там шумно. А здесь — просто идеально: отчего-то мне здесь и пишется легко. Разум словно… — Карсон замялся, подыскивая нужное слово, — словно освобождается, отрешается от всего лишнего. Очень необычное ощущение.