Говард Ф.Лавкрафт. Герберт Уэст - реаниматор

I. Из тьмы Опубликовано в феврале 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 1, p. 19-25. О моем друге Герберте Уэсте я вспоминаю с содроганием. Ужас охватываетменя не только при мысли о его зловещем исчезновении, но и о тех необычныхзанятиях, которым он себя посвятил. История эта началась семнадцать летназад в Аркхеме, в бытность нашу студентами медицинского факультетаМискатоникского университета. Пока я находился рядом с Уэстом, дьявольскаяизощренность его экспериментов завораживала меня, и я сделался его ближайшимпомощником. Теперь же, когда он исчез, чары рассеялись и меня неотступнотерзает страх. Воспоминания и дурные предчувствия ужаснее любойдействительности. Первый кошмарный случай произошел вскоре после нашего знакомства -тогда он поверг меня в шок, даже теперь, вспоминая о нем, я трепещу отстраха. Как я уже говорил, мы с Уэстом учились на медицинском факультете,где он очень скоро приобрел известность, благодаря своим дерзким теориям оприроде смерти и искусственных способах ее преодоления. Его взгляды,осмеянные профессурой и студентами, исходили из механистического пониманияприроды жизни. С помощью управляемой химической реакции Уэст надеялся вновьзапустить механизм человеческого тела после того, как естественные процессыв нем угасли. В ходе своих экспериментов с различными оживляющими растворамион загубил несметное число кроликов, морских свинок, кошек, собак и обезьян,восстановив против себя весь факультет. Несколько раз ему удавалосьобнаружить признаки жизни у предположительно мертвых животных, часто -несомненные признаки, однако очень скоро он понял, что совершенствованиепроцесса потребует от него всей жизни. Он также понял, что один и тот жераствор по-разному действует на разные виды животных, поэтому в дальнейшемдля проведения специальных опытов ему понадобятся человеческие трупы. Именнотогда у Уэста возник конфликт с факультетскими властями, и он был отстраненот опытов самим деканом, добрым и. просвещенным Алланом Халси, чью неусыпнуюзаботу о страждущих и поныне вспоминают старожилы Аркхема. Я всегда терпимо относился к исследованиям Уэста и часто обсуждал с нимего теории со всеми их бесконечными следствиями и выводами. Разделяя взглядыГеккеля на жизнь, согласно которым последняя сводится к физическим ихимическим процессам, а так называемая "душа" - не более чем миф, мой другполагал, что успех искусственного оживления напрямую зависит от состояниятканей умершего: коль скоро разложение еще не началось, то с помощью верноподобранных средств сохранное тело можно вернуть в первоначальное состояние,называемое жизнью. Уэст полностью отдавал себе отчет в том, что даженезначительное повреждение чувствительных клеток мозга, происходящее впервые моменты после смерти, способно повлечь за собой нарушение физическойили умственной деятельности оживляемого. Сначала он пытался с помощьюособого реактива возбудить в умирающем жизненную энергию, но ряд неудачныхопытов на животных заставил его убедиться в несовместимости естественных иискусственных проявлений жизни. Это обстоятельство и вызвало недовериепрофессуры: на основании поверхностных впечатлений ученые мужи решили, чтоподопытные животные лишь казались мертвыми. Факультетские власти продолжалипридирчиво наблюдать за деятельностью моего друга. Вскоре после того, как Уэсту запретили пользоваться лабораторией, онсообщал мне о своем решении любыми путями отыскивать свежие трупы и тайнопродолжать исследования. Слушать его рассуждения на эту тему было жутко:студенты факультета никогда не добывали материал для опытов сами. Посколькуобратиться в морги мы не могли, то прибегли к услугам двух местных негров,которым не задавали лишних вопросов. В то время Уэст был невысоким стройнымюношей в очках, с тонкими чертами лица, светлыми волосами, бледно-голубымиглазами и тихим голосом; странно было слышать, как он рассуждал опреимуществах кладбища для бедняков перед кладбищем церкви Иисуса Христа,где накануне погребения практически все трупы бальзамировались, чтогубительно сказывалось на наших опытах. Я был деятельным и преданным союзником Уэста и не только помогалдобывать материал для его гнусных опытов, но и подыскал для них укромноеместо. Именно я вспомнил о заброшенном доме Чапмана за Мидоу-хилл. На первомэтаже мы устроили операционную и лабораторию, завесив окна темными шторами,дабы скрыть наши полуночные занятия. Хотя дом стоял на отшибе, вдали отдороги, меры предосторожности не представлялись лишними: слухи о странныхогнях, замеченных прохожими, могли бы положить конец нашим исследованиям. НаСлучай расспросов мы условились называть нашу операционную химическойлабораторией. Мало-помалу мы оснастили наше мрачное убежище приборами,приобретенными в Бостоне или беззастенчиво позаимствованными на факультете -причем позаботились о том, чтобы непосвященные не догадались об ихназначении, - а также запаслись ломами и лопатами, чтобы закапывать трупы вподвале. На факультете в аналогичных случаях мы пользовались печью длясжигания, однако это полезное устройство было нам не по карману. Избавлятьсяот трупов было постоянной морокой-даже крошечные тушки морских свинок, надкоторыми Уэст тайно экспериментировал у себя в комнате, доставляли нам массухлопот. Мы с жадностью вампиров изучали сообщения о смерти, поскольку для нашихопытов годился не всякий покойник. Мы искали относительно свежий, неизуродованный болезнью труп, для сохранения которого не применялисьискусственные средства. Пределом мечтаний для нас были жертвы несчастныхслучаев. Многие недели нам не удавалось найти ничего подходящего, хотя мы инаводили справки в морге и больнице якобы в интересах факультета. Нообращаться туда слишком часто мы не могли, так как боялись вызватьподозрения. Обнаружив, что право первого выбора принадлежит университету, мыс Уэстом приняли решение остаться в Аркхеме на лето, когда там проводятсялетние курсы. Наконец удача нам улыбнулась: в один прекрасный день намподвернулся почти идеальный случай. Здоровый молодой рабочий, утонувший впруду лишь прошлым утром, без лишних проволочек и бальзамирования былпохоронен за счет города на кладбище для бедняков. Отыскав его свежуюмогилу, мы уговорились вернуться к ней сразу после полуночи. Ночью, прибыв на место, мы с отвращением приступили к делу - тогда мыеще не знали страха перед кладбищами, который возник у нас позднее. Мызахватили с собой лопаты и потайные масляные лампы. В то время электрическиефонари были уже в ходу, однако надежностью уступали нынешним. Раскапыватьмогилу оказалось делом тяжелым и грязным - впрочем, будь мы художниками, ане учеными, возможно, мы бы сумели усмотреть в нашей работе нечтозавораживающее и поэтическое. Когда наши лопаты стукнулись о дерево, мы соблегчением вздохнули. Вскоре из-под земли показался сосновый гроб. Уэстспрыгнул вниз, снял крышку, вытащил труп и приподнял его. Я нагнулся надямой, выволок труп, и мы вдвоем принялись торопливо забрасывать могилуземлей, чтобы вернуть ей прежний вид. Нервы у нас были взвинчены до предела- не последнюю роль в этом сыграло окоченевшее тело и бесстрастное лицонашей первой жертвы, - но мы сумели уничтожить все следы. Затем, упрятав наштрофей в холщовый мешок, мы поспешили к дому старого Чапмана за Мидоу-хилл. На импровизированном секционном столе при свете яркой ацетиленовойлампы наш подопытный не слишком походил на привидение. Это был крепко сбитыйи явно не слишком впечатлительный юноша с простонародной внешностью: русымиволосами, серыми глазами и грубыми чертами лица - сильное животное безпсихологических изысков, жизненные процессы которого наверняка отличалисьпростотой и здоровьем. Теперь, с закрытыми глазами, он походил скорее наспящего, чем на мертвого, хотя внимательный осмотр, проведенный Уэстом, неоставил на этот счет никаких сомнений. Наконец-то нам удалось раздобыть то,о чем мой друг всегда мечтал: идеального мертвеца, готового принять раствор,специально приготовленный для человека в соответствии с самыми точнымирасчетами и теориями. Мы страшно волновались. Не рассчитывая на полныйуспех, мы опасались непредсказуемых последствий неполного оживления.Особенно нас беспокоило состояние мозга и психики испытуемого: за время,прошедшее с момента смерти, нежные клетки мозга могли пострадать. Я, сосвоей стороны, еще не совсем избавился от традиционных представлений о такназываемой "душе" и чувствовал некоторый трепет при мысли о том, что вскоре,быть может, услышу повествование о тайнах загробного мира. Что видел внедоступных сферах этот мирно покоящийся юноша, что он расскажет нам,вернувшись к жизни? - думал я. Но эти размышления не слишком отягощали меня,ибо по большей части я разделял материализм своего друга, который держалсягораздо увереннее меня. Он хладнокровно ввел в вену трупа изрядноеколичество заготовленной жидкости и крепко перебинтовал разрез. Время тянулось мучительно медленно, однако Уэст не терял самообладания.Он то и дело прикладывал стетоскоп к груди юноши и философски отмечалотсутствие признаков жизни. Спустя три четверти часа он с огорчениемконстатировал, что раствор не подействовал. Но прежде, чем расстаться снашим зловещим трофеем, мой друг решил до конца использоватьпредоставившуюся возможность и испытать на трупе новый препарат. Еще днем мывыкопали в подвале могилу, рассчитывая до рассвета предать тело земле - хотьмы и запирали дверь на засов, но соблюдали все меры предосторожности, чтобыникто не обнаружил наших богомерзких занятий. К тому же, на следующую ночьтруп уже не будет достаточно свежим. Поэтому, забрав единственнуюацетиленовую лампу в соседнюю комнату, мы оставили нашего безмолвного гостяв темноте и спешно принялись готовить новый раствор, взвешивая и отмеряянужные ингредиенты почти с фанатичной тщательностью. Затем случилось нечто совершено непредвиденное. Я что-то переливал изодной пробирки в другую, а Уэст возился со спиртовкой, заменявшей газовуюгорелку, как вдруг из соседней темной комнаты послышались душераздирающиекрики. Я не в силах описать эти адские звуки, от которых кровь стыла вжилах: словно сама преисподняя разверзлась, исторгнув стенания грешников. Вчудовищной какофонии слились вселенский ужас и безысходное отчаяние.Человеческими эти вопли никак нельзя назвать - человек не способен издаватьтакие звуки. Забыв о наших честолюбивых планах, мы с Уэстом, бросились кближайшему окну, опрокидывая пробирки, реторты и лампу, и, словно раненыезвери, ринулись в звездную пучину ночи. Наверное, мы сами истошно вопили, вужасе мчась к городу, однако, достигнув окраин, опомнились и постаралисьвзять себя в руки - с большим трудом нам это удалось, и вскоре мы уже моглисойти за гуляк, бредущих с ночной попойки. Но вместо того, чтобы разойтись по домам, мы отправились к Уэсту, гдепрошептались всю ночь при свете газового рожка. К рассвету, перебрав в умевсе рациональные теории и планы исследования, мы немного успокоились ипроспали весь день - пропустив занятия. Однако вечером две заметки в газете,совершенно не связанные между собой, вновь лишили нас сна. По неизвестнойпричине заброшенный дом Чапмана сгорел дотла - это мы объяснили опрокинутойлампой. Кроме того, на кладбище для бедняков была совершена попыткаосквернить свежую могилу: кто-то безуспешно пытался раскопать ее когтями.Этого мы понять не могли, потому что тщательно утрамбовали землю лопатой. Все последние семнадцать лет Уэст то и дело оглядывался назад ижаловался мне, что слышит за спиной тихие шаги. А теперь он исчез. II. Демон эпидемии Опубликовано в марте 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 2, p. 45-50. Я никогда не забуду ужасное лето, когда, подобно губительному африту,покинувшему чертоги Эблиса, в Аркхеме свирепствовал тиф. Это случилосьшестнадцать лет назад, но память о дьявольской каре еще жива, ибоневыразимый ужас накрыл тогда своими перепончатыми крыльями ряды гробов накладбище церкви Иисуса Христа. Однако мне тот год памятен по мучительномустраху, причину которого теперь, когда Герберт Уэст исчез, знаю я один. Мы с Уэстом занимались на летних курсах медицинского факультета, где онприобрел печальную известность своими опытами по оживлению трупов. Мой другпринес на алтарь науки несметное множество мелких животных, и нашскептически настроенный декан, доктор Аллан Халси, запретил ему проводитьисследования. Однако Уэст тайком продолжал испытания в своей убогой комнаткев пансионе, а как-то раз выкопал свежий труп из могилы на кладбище длябедняков и приволок его в заброшенный загородный дом за Мидоу-хилл, о чем ядо сих пор вспоминаю с содроганием. В тот злополучный день я находился рядом с Уэстом и видел, как онвпрыскивал в застывшую вену эликсир, пытаясь восстановить химические ифизические процессы в мертвом теле. Предприятие наше закончилось полнымкрахом. Мы испытали приступ панического ужаса, который, как мы впоследствиирешили, стал результатом нервного перенапряжения. Впоследствии Уэст так и несмог избавиться от жуткого ощущения, будто кто-то крадется за ним по пятам.Все дело было в том, что труп оказался недостаточно свежим - нормальнуюпсихическую деятельность можно восстановить только у абсолютно свежего трупа- к тому же, пожар помешал нам похоронить беднягу. Уж лучше бы нам знать,что он лежит в могиле. После этого случая Уэст ненадолго прекратил свои опыты, но мало-помалунаучное рвение к нему вернулось, и он принялся докучать факультетскимвластям просьбами разрешить ему использовать секционную комнату и свежиетрупы для работы, которую считал чрезвычайно важной. Его мольбы не возымелиуспеха: решение доктора Халси было незыблемым, остальные преподавателиодобряли приговор декана. В смелой теории реанимации они усмотрели лишьблажь молодого энтузиаста. Глядя на его мальчишескую фигуру, светлые волосыи голубые глаза за стеклами очков, невозможно было себе представить, что заэтим вполне заурядным обликом скрывается сверхъестественный - почтидьявольский - ум. Герберт Уэст и сейчас стоит у меня перед глазами, и меняпробирает дрожь. С годами он не постарел, хотя лицо его стало жестче. Атеперь он исчез, и на Сефтон обрушилось несчастье. В конце последнего семестра между Уэстом и доктором Халси завязалсяожесточенный спор, в котором добрый декан проявил гораздо больше выдержки,чем мой друг, которому надоели бессмысленные препятствия, тормозящие еговеликий труд. Он, разумеется, намеревался продолжать исследования своимисилами, однако не понимал, почему бы ему не приступить к ним сейчас же, имеяв распоряжении великолепное университетское оборудование. Ограниченностьстарших коллег, не желавших признавать его уникальных достижений и упорноотрицавших саму возможность оживления, была совершенно непонятна и глубокопротивна не умудренному жизнью логическому темпераменту Уэста. Лишь зрелостьпомогла ему понять хроническую умственную недостаточность "профессоров идокторов" - потомков истовых пуритан, уравновешенных, честных, порою мягкихи добросердечных, но всегда ограниченных, нетерпимых, слепо преданныхтрадиции и не видящих дальше своего носа. К этим несовершенным, новозвышенным характерам, чьим главным пороком является трусость, с возрастомотносишься терпимее; впрочем, они, став всеобщим посмешищем, и так наказаныза свои интеллектуальные грехи: приверженность птолемеевой системе,кальвинизм, антидарвинизм, антиницшеанство, а также саббатарианство. Уэст,несмотря на блестящие научные достижения, был еще очень молод и без должногопочтения отнесся к доброму доктору Халси и его ученым коллегам; в нем рослочувство обиды вкупе с желанием доказать свои теории этим узколобымзнаменитостям каким-нибудь необычным, потрясающим воображение способом. Каки большинство молодых людей, он с упоением лелеял планы мести, триумфа ивеликодушного прощения в финале. И вот из мрачных пещер Тартара, ухмыляясь, выполз смертоносный тиф. Мыс Уэстом уже сдали выпускные экзамены, но остались для дополнительныхзанятий на летних курсах. Когда эпидемия со всей демонической силойобрушилась на город, мы находились в Аркхеме. Хотя нам присвоили толькостепень магистра без права на частную практику, мы тут же включились вборьбу с эпидемией, так как число ее жертв стремительно росло. Ситуация едване вышла из-под контроля: смерти следовали одна за другой, и местныегробовщики перестали справляться со своей работой. Похороны проводились вспешке, трупы не бальзамировались, и даже склеп на кладбище церкви ИисусаХриста был заставлен гробами, в которых лежали ненабальзамированныемертвецы. Это обстоятельство не укрылось от глаз Уэста, который часторазмышлял над иронией судьбы - вокруг полно свежих трупов, и ни один мы неиспользуем по назначению! Мы падали с ног от усталости. Из-за умственного инервного перенапряжения мысли моего друга приняли болезненную окраску. Однако мягкосердечные враги Уэста были измотаны ничуть не меньшенашего. Медицинский факультет в сущности закрылся, все как один сражались сосмертоносным тифом. Особо выделялся своим самопожертвованием доктор Халси,его огромная эрудиция и кипучая энергия спасли жизнь многим больным, откоторых отказались другие врачи - либо из боязни заразиться, либо сочтя ихположение безнадежным. Не прошло и месяца, как бесстрашный декан сталпризнанным героем, хотя, казалось, не подозревал о собственной славе,сражаясь с физической усталостью и нервным истощением. Уэста не могла невосхитить сила духа его противника, и именно поэтому он твердо решилдоказать ему справедливость своих дерзких теорий. Воспользовавшисьнеразберихой, царившей на факультете и в городской больнице, он ухитрилсяраздобыть свежий труп, ночью тайно пронес его в университетскую секционную иввел ему в вену новую модификацию раствора. Мертвец широко открыл глаза, вневыразимом ужасе уставился на потолок и вновь погрузился в небытие, изкоторого его уже ничто не могло вернуть. Уэст объяснил, что экземплярнедостаточно свеж - жаркий летний воздух не идет на пользу трупам. На этотраз нас едва не застигли на месте преступления, но мы успели сжечь тело, иУэст высказал сомнение в целесообразности повторного использованияуниверситетской лаборатории. Пик эпидемии пришелся на август. Уэст и я умирали от усталости, адоктор Халси и в самом деле умер четырнадцатого числа. В тот же день его вспешке похоронили. На кладбище присутствовали все студенты, купившие вскладчину пышный венок, который все же оказался не таким роскошным, каквенки от зажиточных горожан и муниципалитета. Церемония носила публичныйхарактер: покойный декан сделал городу много добра. После погребения мы всенемного приуныли и провели остаток дня в баре Торговой палаты, где Уэст,хотя и потрясенный смертью главного оппонента, приставал ко всем сразговорами о своих замечательных теориях. К вечеру большинство студентовотправились домой или по делам, а меня Уэст уговорил "отметить это событие".Около двух ночи хозяйка, у которой Уэст снимал комнату, видела, как мывходили в дом, ведя под руки кого-то третьего, и сказала мужу, что, видно,мы попировали на славу. Злоязычная матрона оказалась права, ибо около трех ночи дом былразбужен истошными криками, доносившимися из комнаты Уэста. Выломав дверь,перепуганные жильцы увидели, что мы лежим на полу без сознания, избитые,исцарапанные, в разодранной одежде, среди расколотых пузырьков ипокореженных инструментов. Распахнутое окно поведало о том, куда исчез нашобидчик. Многие удивлялись, как ему удалось уцелеть, спрыгнув со второгоэтажа. По всей комнате валялись странные предметы одежды, но Уэст, придя всознание, сказал, что они не имеют к незнакомцу никакого отношения, асобраны для бактериального анализа у заразных больных. И приказал побыстреесжечь их в большом камине. Полиции мы заявили, что не знаем нашего гостя.Это был, нервничая заявил Уэст, приятный незнакомец, которого мы встретили водном из баров в центре города. Приняв во внимание тот факт, что все мы былитогда навеселе, мы с Уэстом не стали настаивать на розыске нашего драчливогоспутника. В ту же ночь в Аркхеме произошло второе кошмарное событие, затмившее,на мой взгляд, даже ужасы эпидемии. Кладбище церкви Иисуса Христа сталоареной зверского убийства: местный сторож был растерзан чьими-то когтями сжестокостью, заставляющей усомниться в том, что виновником убийства былчеловек. Беднягу видели живым далеко за полночь - а на рассвете обнаружилосьто, что язык отказывается произнести. В соседнем Болтоне был допрошенвладелец цирка, но он поклялся, что ни один из зверей не убегал из клетки.Нашедшие тело сторожа, заметили кровавый след, ведущий к склепу, где накаменных плитах перед входом краснела маленькая лужица. От нее тянулся клесу менее заметный след, который постепенно делался неразличимым. Следующей ночью на крышах Аркхема плясали дьяволы, а в диких порывахветра завывало безумие. На взбудораженный город обрушилась казнь, которая,как говорили одни, оказалась страшнее чумы, и, как шептали другие, была еевоплощением. Нечто, чему нет имени, проникло в восемь домов, сея краснуюсмерть - на счету у безгласного монстра было семнадцать в клочьярастерзанных тел. Несколько человек смутно видели его в темноте: он былбелокожим и походил на уродливую обезьяну или, вернее, на человекообразныйпризрак. Когда им овладевал голод, он не знал пощады. Четырнадцать человекон растерзал на месте, а еще трое скончались в больнице. На третью ночь разъяренные толпы преследователей под предводительствомполиции изловили чудовище на Крейн-стрит, близ университетского городка.Добровольцы тщательно организовали поиски, использовав телефонную связь, икогда с Крейн-стрит поступило сообщение о том, что кто-то скребется взакрытое окно, квартал мгновенно оцепили. Благодаря мерам предосторожности ивсеобщей бдительности, в ту ночь погибло только два человека, и вся операцияпо поимке монстра прошла относительно успешно. Он был сражен пулей, хотя ине смертельной, и доставлен в местную больницу при всеобщем ликовании исмятении. Ибо чудовище оказалось человеком. В этом не могло быть сомнений,несмотря на мутный взгляд, обезьяний облик и дьявольскую свирепость. Злодеюперевязали раны и заперли в сумасшедший дом в Сефтоне, где он шестнадцатьлет бился головой об обитые войлоком стены - пока не сбежал приобстоятельствах, о которых немногие отваживаются говорить. Следует добавить,что преследователи чудовища были потрясены одним отвратительным фактом:когда лицо людоеда очистили от грязи, то обнаружилось его разительное, можносказать, неприличное сходство с просвещенным и самоотверженным мучеником -доктором Аланом Халси, всеобщим благодетелем и деканом медицинскогофакультета. Омерзение и ужас, охватившие меня и исчезнувшего Герберта Уэста, нельзяпередать словами. Меня и теперь бросает в дрожь при мысли о случившемся,пожалуй, даже сильнее, чем в то утро, когда мой друг пробормотал сквозьбинты: "Черт побери, труп был недостаточна свежим!" III. Шесть выстрелов в лунном свете Опубликовано в апреле 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 3, p. 21-26. Странно шесть раз подряд палить из револьвера, когда хватило бы иодного выстрела, но в жизни Герберта Уэста многое было странным. К примеру,не так уж часто молодому врачу, выпускнику университета, приходится скрыватьпричины, которыми он руководствуется при выборе дома и работы, однако сГербертом Уэстом дело обстояло именно так. Когда мы с ним, получив дипломы,стали зарабатывать на жизнь врачебной практикой, мы никому не признавались,что поселились здесь потому, что дом наш стоял на отшибе, неподалеку откладбища для бедняков. Подобная скрытность почти всегда имеет под собой причину, так было и внашем случае. Наши требования диктовались делом нашей жизни, явнонепопулярным у окружающих. Мы были врачами лишь с виду, на самом деле мыпреследовали великую и страшную цель - ибо Герберт Уэст посвятил себяисследованию темных и запретных областей неведомого. Он намеревался открытьтайну жизни и научиться оживлять хладный кладбищенский прах. Для опытовтакого рода требуется не совсем обычный материал, точнее, свежиечеловеческие трупы, а чтобы пополнять запас этих предметов, следовалопоселиться поближе к месту неформальных захоронений, не привлекая при этомничьего внимания. Мы с Уэстом познакомились на медицинском факультете, где кроме меняникто не одобрял его дьявольских опытов. Со временем я стал его вернымпомощником, вот почему, окончив университет, мы решили держаться вместе.Найти хорошую вакансию сразу для двух врачей было нелегко, но наконец не безпомощи факультета нам удалось получить место в Болтоне - фабричном городкеблиз Аркхема. Болтонская ткацкая фабрика самая большая в долине Мискатоника,а ее разноязычные рабочие слывут у местных врачей незавидными пациентами. Мывыбирали себе жилище очень придирчиво и наконец остановились на довольноневзрачном строении в самом конце Понд-стрит. Пять домов по соседствупустовали, а кладбище для бедняков начиналось сразу за лугом, в который ссевера вдавался узкий клин довольно густого леса. Расстояние до кладбищабыло несколько больше, чем нам хотелось, но мы не слишком убивались по этомуповоду, так как между нашим домом и темным источником наших припасов непопадалось никаких других строений. Прогулка до кладбища была немногодолгой, зато мы беспрепятственно могли перетаскивать к себе наши трофеи. Как ни странно, с самого начала у нас оказалось много работы -достаточно много, чтобы порадовать большинство начинающих врачей, и слишкоммного для ученых, чьи истинные интересы лежат совсем в другой области.Рабочие фабрики отличались довольно буйным нравом, и бесчисленные драки, вовремя которых нередко пускались в ход ножи, прибавляли нам хлопот. Ведьпо-настоящему нас занимала только наша лаборатория с длинным столом подяркими электрическими лампами, которую мы тайно оборудовали в подвале. Там впредрассветные часы мы нередко впрыскивали приготовленный Уэстом раствор ввену нашим недвижным жертвам, которых приволакивали с кладбища для бедняков.Уэст исступленно искал состав, способный восстановить двигательные функциичеловека, прерванные так называемой смертью, однако на его пути вставалисамые неожиданные препятствия. Каждый раз нам приходилось применять новыйсостав: то, что годилось для морской свинки, не подходило для человека,вдобавок, разные экземпляры по-разному реагировали на один и тот же раствор. Мы отчаянно нуждались в безупречно свежих трупах, ведь даженезначительный распад клеток мозга мог привести к нежелательнымпоследствиям. Однако нам никак не удавалось раздобыть по-настоящему свежийтруп - тайные опыты Уэста, которые он проводил в студенческие годы с трупамисомнительного качества, окончились весьма плачевно. Случаи неполного илинесовершенного оживления, о которых мы вспоминали с содроганием, страшилинас неизмеримо больше полных неудач. После кошмарного происшествия взаброшенном доме на Мидоу-хилл над нами нависла смертельная угроза; дажесветловолосый, голубоглазый невозмутимый Уэст, ученый сухарь, казалось,начисто лишенный эмоций, не мог избавиться от жуткого ощущения, будто кто-токрадется за ним по пятам. У него появилась мания преследования - не толькопо причине расшатанных нервов, но и вследствие того, несомненно, тревожногофакта, что по меньшей мере один из наших подопытных был жив: я имею в видукровожадного людоеда в обитой войлоком камере сефтонского сумасшедшего дома.Но оставался еще один - наш первый подопытный, о судьбе которого мы ничегоне знали. Что касается материала для наших опытов, то в Болтоне нам везло гораздобольше, чем в Аркхеме. Не прошло и недели, как в наших руках оказаласьжертва несчастного случая, которую мы выкопали ночью, после похорон, и,впрыснув раствор, заставили открыть глаза. Выражение лица у подопытного былона редкость осмысленным, но вскоре действие препарата закончилось. У трупане хватало руки, будь он цел и невредим, возможно, результаты оказались былучше. Затем, до января мы раздобыли еще троих. С первым нас постигла полнаянеудача, у второго отчетливо наблюдалась мышечная деятельность, третийвыкинул жуткую штуку: он приподнялся и издал гортанный звук. Затем удача намизменила- число погребений сократилось, а те, кого все же хоронили, умиралиот тяжких болезней или серьезных увечий. Мы пристально следили за всемисмертями, всякий раз выясняя их причину. Как-то мартовской ночью к нам в руки попал труп не с кладбища длябедняков. В Болтоне, где царил пуританский дух, бокс находился под запретом,и как обычно бывает в подобных случаях, среди фабричных рабочих сталипроводиться тайные, плохо подготовленные бои, в которых изредка принималиучастие второразрядные профессионалы. В конце зимы как раз и состоялсяподобный матч, исход которого оказался весьма плачевным - к нам среди ночиявились два перепуганных насмерть поляка и сбивчиво стали просить нас тайноосмотреть пострадавшего, который находился в крайне тяжелом положении.Последовав за ними, мы очутились в заброшенном амбаре, где поредевшая толпапритихших иностранцев глядела на недвижное черное тело, распростертое наполу. Бой проводился между Кидом О'Брайеном - неуклюжим, дрожавшим от страхамолодцом со странным для ирландца крючковатым носом - и Баком Робинсоном покличке "Гарлемская Сажа". Негр пребывал в нокауте, и, как показал торопливыйосмотр, уже не имел шансов из него выйти. Это был безобразный, похожий нагориллу детина, с ненормально длинными руками, которые так и подмывалоназвать передними лапами, и лицом, вызывающим в памяти неизъяснимые тайныКонго и дробь тамтама под луной. Должно быть, при жизни его тело казалосьеще более отвратительным - в мире существует множество уродливых вещей.Жалкая толпа вокруг оцепенела от страха, никто из присутствующих не знал,какое наказание им грозит по закону, если это дело обнаружится. Поэтому онииспытали огромное облегчение, когда Уэст, несмотря на невольно охватившуюменя дрожь, предложил потихоньку избавиться от трупа - я слишком хорошопонимал, с какой целью. Над оголившимися от снега ландшафтом ярко светила луна, но мы, одевмертвеца и подхватив его с обеих сторон под руки, поволокли по безлюднымулицам, как некогда кошмарной ночью в Аркхеме. Мы подошли к дому сзади, состороны пустыря, открыли дверь, спустили труп по лестнице в подвал иподготовили его для обычных опытов. Хотя мы рассчитали время так, чтобы нестолкнуться с патрулем, нас мучил нелепый страх перед полицией. Наши усилия кончились ничем. Несмотря на устрашающий вид, мертвец нереагировал ни на какие растворы, которые мы вводили в его черную руку,впрочем, растворы эти были приготовлены для белых. Поэтому с приближениемрассвета мы, опасаясь разоблачения, поступили с ним точно так же, как и сдругими трупами - оттащили через поле в лес у кладбища и бросили в могилу,наспех вырытую в мерзлой земле. Могила была не слишком глубокой, однаконичем не хуже той, которую мы соорудили для его предшественника - того, чтоуселся на столе и завопил. При свете потайных фонарей мы тщательно засыпалимогилу листьями и сухими ветвями в полной уверенности, что в темном густомлесу полиции ее не найти. На следующий день я со страхом ждал обыска, так как от пациентов мыузнали, что по городу поползли слухи о подпольном матче, закончившемсясмертью одного из боксеров. У Уэста появился дополнительный источникбеспокойства: один из его врачебных визитов закончился весьма прискорбно.Днем его вызвали к итальянке, впадшей в истерику из-за того, что ее сын,пятилетний мальчуган, ушел из дома рано утром и не вернулся к обеду. Приэтом у нее развились симптомы, весьма опасные при больном сердце. С еестороны было глупо так убиваться, ведь мальчик и раньше исчезал из дома, ноитальянские крестьяне очень суеверны, и напугали женщину не факты, а дурныепредчувствия. Вечером, около семи часов, она скончалась, а обезумевший отгоря муж устроил дикую сцену, пытаясь прикончить Уэста за то, что тот несумел спасти его жену. Итальянец выхватил стилет, но друзья удержали его заруки, и Уэст покинул дом под дикие вопли, обвинения и угрозы. Этот субъект,как назло, совсем позабыл о ребенке, который не вернулся домой и ночью.Кто-то из друзей семьи предложил отправиться на поиски в лес, однако всебыли заняты умершей итальянкой и ее вопящим мужем. Уэсту пришлось испытатьогромное нервное напряжение. Его неотступно терзали мысли о полиции ибезумном итальянце. Мы отправились спать около одиннадцати, но мне не удалось уснуть. ВБолтоне была на удивление хорошая для маленького городка полиция, и я мрачноразмышлял о том, какая каша заварится, если правда о вчерашнем происшествиивыйдет наружу. Это означало бы конец всем нашим исследованиям вкупе сперспективой оказаться за решеткой. Ходившие по городу слухи о боксерскомпоединке меня не радовали. После того, как часы пробили три, луна сталасветить мне прямо в глаза, но я повернулся на другой бок, поленившись встатьи опустить штору. Затем послышалась какая-то возня у задней двери. Я продолжал лежать в каком-то оцепенении, пока не раздался тихий стук вдверь. Уэст был в халате и шлепанцах, в руках он держал револьвер иэлектрический фонарик. Увидев револьвер, я понял, что он думает не столько ополиции, сколько о безумном итальянце. - Нам лучше пойти вдвоем, - прошептал он. - Нужно посмотреть, кто там.Быть может, просто пациент - иногда эти болваны ломятся в заднюю дверь. Мы на цыпочках спустились по лестнице, обуреваемые страхом, которыйотчасти имел под собой основание, а отчасти был навеян таинственностьюглубокой ночи. Кто-то попрежнему, даже громче, скребся в дверь. Я осторожноотодвинул засов и распахнул ее. Как только луна осветила стоявшую на крыльцефигуру, Уэст сделал странную вещь. Забыв о том, что звуки выстрелов могутпривлечь внимание соседей и навести на след грозную полицию - к счастью, нашдом стоял на отшибе и этого не произошло, - мой друг внезапно разрядил вночного гостя весь барабан револьвера. Наш визитер оказался не итальянцем и не полицейским. На фоне сияющейлуны чернел уродливый гигантский силуэт, который может привидеться только вкошмарном сне: иссиня-черный призрак с остекленевшими глазами, перепачканныйкровью, с присохшими к телу листьями и комьями земли. В поблескивающих зубахон держал нечто белое, продолговатое, с крохотными пальчиками на конце. IV. Вопль мертвеца Опубликовано в мае 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 4, p. 53-58. Услышав вопль мертвеца, я начал испытывать перед доктором ГербертомУэстом смертельный ужас, который с каждым годом терзал меня все сильнее. Нетничего удивительного в том, что человек, услышав вопль мертвеца, испытываетстрах - событие это не ординарное и не слишком приятное. Однако я уже привыкк подобным штукам, и напугали меня чрезвычайные обстоятельства. И,разумеется, не сам мертвец. Интересы Герберта Уэста, коллегой и помощником которого я был, выходилидалеко за рамки обычных занятий провинциального врача. Вот почему, начавпрактиковать в Болтоне, он поселился в стоящем на отшибе доме рядом складбищем для бедняков. В сущности, единственной всепоглощающей страстьюУэста было тайное исследование феномена жизни и смерти, а главной целью -оживление мертвецов с помощью возбуждающих растворов. Для этих жуткихэкспериментов постоянно требовались свежие человеческие трупы - оченьсвежие, потому что даже незначительный распад тканей безнадежно повреждалструктуру мозга, и обязательно человеческие, потому что, как выяснилось, дляразличных биологических видов подходили разные растворы. Мы истребилимножество морских свинок и кроликов, но этот путь вел в тупик. Уэсту никакне удавалось добиться полного успеха из-за того, что трупы, с которыми онэкспериментировал, были недостаточно свежими. Ему нужны были тела, изкоторых жизнь улетучилась совсем недавно, тела с неповрежденными клетками,способные, восприняв внешний импульс, вернуться к форме движения, именуемойжизнью. Поначалу у нас была надежда, что с помощью регулярных инъекций мысможем продлевать эту вторую искусственную жизнь вечно, однако со временеммы обнаружили, что наш раствор не действует на живые объекты - искусственнопривести в движение можно было только мертвый организм, но безупречносвежий. Уэст приступил к своим чудовищным исследованиям в Аркхеме, будучистудентом медицинского факультета Мискатоникского университета. К томувремени он уже не сомневался в том, что жизнь имеет механическую природу. Запрошедшие с тех пор семнадцать лет Уэст ничуть не изменился; он остался всетем же невысоким, чисто выбритым блондином в очках, с тихим голосом исдержанными манерами, и только блеск холодных голубых глаз порой выдавалфанатизм его характера, который под влиянием страшных опытов год от годаувеличивался. Мы пережили с ним немало поистине жутких мгновений: поддействием оживляющих растворов хладный прах приходил в движение и совершаллишенные смысла, дикие нечеловеческие поступки. Один из наших подопытных издал душераздирающий вопль; другой вскочил,избил нас обоих до полусмерти, а после носился в полном исступлении погороду, пока его не заточили в сумасшедший дом; третий, отвратительныйафриканский монстр, выбрался из тесной могилы и заявился к нам домой - Уэступришлось его пристрелить. Из-за того, что тела, с которыми мы проводилиопыты, были недостаточно свежими, нам не удавалось зажечь в них хоть искруразума - мы невольно пробуждали к жизни отвратительных чудовищ. Думать отом, что один, а возможно, двое из этих монстров живы, было не слишкомприятно - эти мысли преследовали нас неотступно, пока Уэст не исчез приужасных обстоятельствах. К тому времени, когда в лаборатории, в подваленашего дома, раздался душераздирающий вопль, желание раздобыть совершенносвежий труп возобладало у Уэста над страхом, превратившись в настоящуюманию. Порой мне казалось, что он алчно поглядывает на каждого пышущегоздоровьем человека. В июле 1910 года нам наконец улыбнулась удача. Тем летом я гостил уродителей в Иллинойсе, а возвратившись в Болтон, застал Уэста в весьмаприподнятом состоянии духа. Похоже, ему удалось, возбужденно сообщил он,решить проблему сохранения трупов, применив совершенно новый подход -искусственную консервацию. Я знал, что он давно работает над совершенноновым, в высшей степени необычным бальзамирующим составом, и поэтому неудивился его успехам, однако пока он не объяснил мне все тонкости дела, яникак не мог взять в толк, для чего ему вообще понадобилось бальзамирование,так как трупы, с которыми мы экспериментировали, утрачивали свежесть еще дотого, как оказывались у нас в лаборатории. Теперь я понимаю, что Уэстготовил бальзамирующий раствор не столько для настоящего, сколько длябудущего употребления, надеясь на судьбу, которая вновь пошлет нам свежий,не тронутый тлением труп, как много лет назад в Болтоне она подарила намтело негра, погибшего в боксерском поединке. Наконец фортуна сжалилась наднами: в тайной лаборатории, устроенной в подвале, покоился труп без малейшихпризнаков разложения. Результаты оживления Уэст предсказать не брался. Этомуэксперименту предстояло стать поворотным пунктом нашего исследования,поэтому Уэст решил сохранить труп до моего возвращения, чтобы, следуяустановившейся традиции, мы вместе наблюдали за происходящим. Уэст рассказал мне, откуда взялся труп. Две недели назад этот сильный,хорошо одетый мужчина, сойдя с поезда, направился в Болтон, где у него быликакие-то дела на ткацкой фабрике. Путь до города оказался неблизким, и когданезнакомец остановился возле нашего дома, чтобы спросить дорогу, у негоразыгрался сердечный приступ. Он отказался принять лекарство и через минутурухнул замертво у нашего крыльца. Как и следовало ожидать, Уэст воспринялэту смерть как дар небес. Незнакомец успел сообщить, что в Болтоне его никтоне знает, а содержимое его карманов свидетельствовало о том, что умерший,Роберт Ливитт из Сент-Луиса, одинок, и значит, разыскивать его было некому.Если эксперимент не удастся, подумал Уэст, никто, о нем не узнает. Мыхоронили подопытных в густом лесу, неподалеку от кладбища для бедняков. Аесли удастся, мы в одночасье станем знаменитыми. Поэтому мой друг, не теряявремени, впрыснул в запястье умершего состав, который должен был сохранитьтело свежим до моего приезда. Уэста, казалось, не слишком волновало то, чтопричиной внезапной смерти незнакомца было слабое сердце, хотя, на мойвзгляд, это обстоятельство могло поставить под вопрос успех всегопредприятия. Мой друг верил в свою мечту: он разожжет в мертвом теле искруразума, вернув на этот раз к жизни не монстра, а нормального человека. Итак, в ночь на восемнадцатое июля 1910 года мы с Уэстом стояли в нашейподпольной лаборатории, глядя на безмолвное белое тело, залитоеослепительным светом дуговой лампы. Бальзамирующий состав подействовалвеликолепно. Не обнаружив на крепкой плоти следов трупного разложения, хотятело пролежало в подвале две недели, я не удержался и спросил Уэста, в самомли деле наш подопытный мертв? Он с готовностью заверил меня в этом,напомнив, что оживляющий раствор действует лишь в тех случаях, когда всежизненные процессы в организме совершенно угасли. Когда мой друг перешел кподготовительному этапу, меня поразила необычайная сложность новогоэксперимента-не удивительно, что Уэст запретил мне дотрагиваться до тела.Сначала он ввел лекарство в запястье, в непосредственной близости от тогоместа, куда он впрыснул бальзамирующий состав две недели назад. Это,объяснил он, делается для того, чтобы нейтрализовать состав и вернутьорганизм в исходное состояние, иначе оживляющий раствор не подействует.Немного позже, когда мертвенно-бледные конечности незнакомца, слегказадрожав, изменили цвет, Уэст торопливо набросил на его исказившееся лицонечто вроде подушки и держал до тех пор, пока тело не перестало дергаться.Теперь можно было приступить к оживлению. Бледный от волнения Уэст беглоосмотрел абсолютно безжизненное тело, остался доволен увиденным, а затемвпрыснул в левую руку трупа точно отмеренную дозу эликсира жизни,приготовленного накануне с великим тщанием - теперь, в отличие от нашихпервых студенческих опытов, мы уже не двигались вслепую. Трудно передать, скаким волнением мы, затаив дыхание, следили за этим безупречно свежимэкземпляром - мы были вправе ожидать от него разумных слов, а возможно, ирассказов о том, что открылось ему за пределами непостижимой бездны. Уэст, будучи материалистом, не верил в существование души. Всепроявления сознания он объяснял телесными явлениями и, разумеется, не ждалникаких откровений о страшных тайнах невообразимых пучин, поджидающих нас запорогом смерти. Теоретически я был во многом с ним согласен, но в то жевремя сохранял остатки примитивной веры своих предков. Вот почему я гляделна недвижное тело с некоторым трепетом и страхом. К тому же, я не мог забытьтот жуткий, нечеловеческий вопль, прозвучавший в ту ночь, когда мы ставилинаш первый эксперимент в заброшенном загородном доме в Аркхеме. Вскоре появились первые признаки успеха. Мертвенно-белые щеки залилслабый румянец, и постепенно теплый оттенок распространился по всему лицу,покрытому необычайно густой русой щетиной. Уэст, державший руку на пульсенезнакомца, многозначительно кивнул, и почти тотчас же зеркальце у ртаподопытного помутнело. Затем по неподвижному до сих пор телу пробежаласудорога, грудь начала вздыматься и опускаться, сомкнутые веки, дрогнув,открылись, и на меня взглянули серые, спокойные глаза - глаза живогочеловека, однако пока без всяких проблесков сознания или даже любопытства. Поддавшись странной фантазии, я принялся нашептывать в розовеющее уховопросы о других мирах, память о которых, возможно, еще была жива в душетого, кто лежал перед нами. Панический ужас, который я вскоре испытал,вытеснил их из моей памяти, но один, последний вопрос я помню до сих пор:"Где вы были?" Я и сейчас не могу сказать, получил ли я ответ, ибо с красивоочерченных губ не сорвалось ни звука, но в тот момент я был уверен, что побеззвучно шевелившимся губам мне удалось прочесть слова "только что", хотяих смысла и значения я не понял. Еще раз повторяю, в тот момент меняпереполняла гордость - ибо великая цель, как мне казалось, была достигнута,впервые возвращенный к жизни человек членораздельно произнес слова,подсказанные разумом. Победа представлялась несомненной: растворподействовал - пусть на время, - вернув бездыханному телу жизнь и разум. Норадость мгновенно сменилась паническим ужасом - не перед мертвецом, которыйвдруг заговорил, а перед человеком, с которым меня много лет связывалипрофессиональные узы. Когда наш подопытный - недавний безупречно свежий труп пришел в себя,его зрачки при воспоминании о последних минутах земной жизни расширились отужаса, несчастный принялся отчаянно бить в воздухе руками и ногами, каквидно, решив дорого продать свою жизнь, и прежде, чем вновь, теперь ужнавсегда, погрузиться в небытие, выкрикнул слова, которые до сих пор звучатв моем больном мозгу: - На помощь! Спасите! Прочь от меня, белобрысый изверг! Убери свойпроклятый шприц! V. Ужас из темного угла Опубликовано в июне 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 5, p. 45-50. Об ужасах Мировой войны рассказывают много душераздирающих историй, непоявившихся в печати. От одних мне становится не по себе, от других тошнотаподступает к горлу, от третьих бросает в дрожь и тянет оглянуться в темноте.Однако какими бы жуткими ни были эти истории, они не идут ни в какоесравнение с нечеловеческим, неизъяснимым ужасом из темного угла, о котором ясобираюсь рассказать. В 1915 году я в звании младшего лейтенанта служил врачом канадскогополка во Фландрии. Я был одним из многих американцев, опередивших своеправительство в этой гигантской битве. Однако в армии я оказался не пособственной воле, а подчиняясь приказу человека, верным помощником которогоя был - известного бостонского хирурга доктора Герберта Уэста. Попасть навойну было его давнишней мечтой. И когда такая возможность предоставилась,он властно потребовал, чтобы я его сопровождал. К тому времени у меняимелись причины желать разлуки, причины, по которым совместная с Уэстоммедицинская практика становилась для меня все более тягостной. Но когда онотправился в Оттаву и, использовав университетские связи, получил майорскуюдолжность, я не смог противиться его решимости. Когда я говорю, что доктор Уэст мечтал оказаться на войне, я не имею ввиду, что ему нравилось воевать или что он радел за судьбы цивилизации. Онвсю жизнь был холодной умной машиной: светловолосый, худощавый, с голубымиглазами за стеклами очков. Уверен, что втихомолку он потешался над редкимивсплесками моего военного энтузиазма и над моим негодованием по поводунейтралитета, вынуждавшего нас бездействовать. Однако на полях сраженийФландрии у Уэста имелся свой интерес, и, чтобы получить желаемое, он наделвоенную форму, хотя хотел он от войны совсем не того, чего хотят почти все.Его влекла особая область медицины, которой он занимался тайно и в которойдостиг поразительных, порой пугающих успехов. Получить в свое распоряжениекак можно больше свежих трупов с увечьями различной тяжести, вот чего онхотел, не больше и не меньше. Свежие трупы нужны были Герберту Уэсту потому, что он всю жизньпосвятил оживлению мертвых. Об этой его страсти не знала модная клиентура,которую он быстро приобрел в Бостоне, но слишком хорошо знал я, егоближайший друг и единственный помощник еще с тех лет, когда мы вместеучились в Аркхеме на медицинском факультете Мискатоникского университета.Тогда он и начал ставить свои ужасные опыты, сначала на мелких животных, апотом и на человеческих трупах, которые добывал самым отвратительнымспособом. Он впрыскивал им в вены оживляющий раствор, и если трупы былидостаточны свежими, то результаты экспериментов оказывались весьмавпечатляющими. Уэст долго бился над нужной формулой, так как для каждогобиологического вида требовался особый препарат. Когда он вспоминал о своихнеудачах, об отвратительных тварях, оживших в результате опытов наднедостаточно свежими трупами, его охватывал страх. Некоторые из этихмонстров остались в живых - один сидел в сумасшедшем доме, другие исчезлинеизвестно куда, и когда Уэст думал о встрече с ними - теоретически вполневозможной, но в сущности абсолютно невероятной, - то в глубине душисодрогался, несмотря на внешнее спокойствие. Вскоре Уэст понял, что успех его опытов напрямую зависит от свежестииспользуемого материала, и тогда он освоил гнусное и противоестественноеремесло похитителя трупов. В студенческие годы и после, во времена нашейработы в фабричном Болтоне, я относился к нему с благоговением, однако чемболее дерзкими становились его эксперименты, тем сильнее терзал меня страх.Мне не нравилось, как мой друг смотрел на живых и здоровых людей. Затемпоследовал кошмарный эксперимент в подвальной лаборатории, когда я понял,что человек, лежавший на операционном столе, попал Уэсту в руки еще живым.Тогда ему впервые удалось восстановить у трупа рациональное мышление, ноэтот успех, купленный столь ужасной ценой, окончательно ожесточил его. О методах, которые он применял в последующие пять лет, я не решаюсьговорить. Я не ушел от него только из чувства страха и был свидетелем сцен,которые человеческий язык не в силах описать. Я стал бояться Герберта Уэстагораздо больше того, что он делал - тогда мне и пришло в голову, чтонормальное желание ученого продлить человеческую жизнь незаметно выродилосьу него в мрачное кровожадное любопытство, в тайную страсть к кладбищенскимэффектам. Любовь к науке вылилась в жестокое и извращенное пристрастие ковсему уродливому и противоестественному. Он невозмутимо наслаждался зрелищемсамых отвратительных монстров, способным повергнуть в ужас любого здоровогочеловека. За бледным лицом интеллектуала скрывался утонченный Бодлерфизического эксперимента, томный Элагабал могил. Уэст не дрогнув встречал опасность, хладнокровно совершал преступления.Он сделался одержимым, убедившись, что может вернуть человеческий разум кжизни, и бросился завоевывать новые миры, экспериментируя на оживленииотдельных частей человеческого организма. У него появились чрезвычайносмелые идеи о независимых жизненных свойствах клеток и нервных тканей,изолированных от естественной физиологической системы. Результаты незаставили себя ждать: использовав эмбрионы какой-то отвратительнойтропической рептилии, он получил неумирающую ткань, жизнь которойподдерживалась с помощью искусственного питания. Он исступленно искал ответна два биологических вопроса: во-первых, возможно ли хоть какое-топроявление сознания или разумное действие без участия головного мозга,только как результат функционирования спинного мозга и нескольких нервныхцентров; во-вторых, существует ли бесплотная, неосязаемая связь междуотдельными частями некогда единого живого организма. Вся этаисследовательская работа требовала огромного количества свежерасчлененнойчеловеческой плоти - вот для чего Герберт Уэст отправился на войну. Фантастическое, неописуемое событие произошло в полночь, в конце марта1915 года, в полевом госпитале близ Сент-Элуа. Я до сих пор не могуизбавиться от ощущения, что все это мне приснилось в страшном, бредовом сне.В восточном крыле возведенного наспех здания, напоминавшего амбар,располагалась лаборатория Уэста, которую он получил якобы для того, чтобыразрабатывать новые радикальные методы лечения безнадежно тяжелых увечий.Там, в окружении покрытых запекшейся кровью трупов он работал, словно мясник- я никогда не мог привыкнуть к тому, с какой легкостью он отсекал исортировал различные части тела. Порой он и в самом деле творил для солдатчудеса хирургии, но главные его успехи носили не столь публичный иблаготворительный характер. В его лаборатории раздавались самые разныезвуки, странные даже средь этой кровавой вакханалии. Там часто звучалиревольверные выстрелы, привычные на поле брани, но совершенно неуместные вбольнице. Подопытным доктора Уэста не приходилось рассчитывать на долгуюжизнь или широкую аудиторию. Помимо человеческой ткани он использовалматериал, полученный от эмбрионов рептилии, который он культивировал снеобычайным успехом. С помощью этого материала Уэст научился поддерживатьжизнь в отдельно взятых частях человеческого организма - именно этим изанимался теперь мой друг. В темном углу лаборатории, над горелкойпричудливой формы, выполнявшей роль инкубатора, он держал огромный закрытыйчан с клеточной тканью рептилий, которая, отвратительно вздуваясь и булькая,росла, как на дрожжах. Той памятной ночью, в нашем распоряжении оказался великолепныйэкземпляр: труп человека, очень крепкого физически и в то же времяобладавшего блестящим умом, что свидетельствовало о наличии чувствительнойнервной системы. Судьба сыграла с ним злую шутку, ибо именно онходатайствовал о присвоении Уэсту военного звания. Мало того, в прошлом онтайно изучал теорию реанимации под руководством Уэста. Сэр Эрик МорландКлапем-Ли, майор, кавалер ордена "За безупречную службу", лучший хирургнашей дивизии, был срочно откомандирован в сектор Сент-Элуа после того, каккомандование получило сведения о шедших здесь тяжелых боях. Он вылетел нааэроплане, за штурвалом которого сидел отважный лейтенант Рональд Хилл, нонепосредственно над местом назначения аэроплан был сбит. Мы в ужасе следилиза его падением. От Хилла почти ничего не осталось, но труп великого хирургапочти не пострадал, если не считать полуоторванной головы. Уэст жаднооглядел безжизненное тело человека, некогда бывшего его другом к коллегой. Яс дрожью наблюдал за тем, как, он, отрезав голову, поместил ее в адский чанс пульсирующей тканью рептилий, чтобы сохранить для будущих опытов, иподошел к обезглавленному телу, лежавшему на операционном столе. Уэстдобавил в него новой крови, соединил вены, артерии и нервы на обрубке шеи изатянул страшную рану куском чужой кожи, которую взял у неопознанного трупав офицерской форме. Я знал, чего он хочет: посмотреть, не появятся ли в этомвысокоорганизованном обезглавленном теле хоть какие-то признаки умственнойДеятельности, которой отличался сэр Эрик Морланд Клапем-Ли. По злой ирониисудьбы безмолвные останки человека, некогда изучавшего теорию реанимации,теперь должны были сами послужить во славу науки. У меня перед глазами и сейчас стоит страшная картина: в мертвенномсвете электрической лампы Герберт Уэст вводит оживляющий раствор в рукуобезглавленного тела. Подробности этой сцены я описать не в силах - ибо духбезумия витал в комнате, заваленной рассортированными частями трупов, слипким от крови полом, почти по колено усыпанным обрезками человеческойплоти, где в дальнем темном углу над дрожащим голубовато-зеленым пламенемварилось, пухло и пузырилось гнусное месиво из ткани рептилий. Экземпляр, лежавший на операционном столе, обладал превосходной нервнойсистемой, Уэст хорошо это знал и ждал многого. Когда конечности трупа началислегка подрагивать, в глазах моего друга зажегся лихорадочный интерес.По-моему, он ждал подтверждения своей теории, согласно которой сознание,разум и прочие составляющие личности способны существовать независимо отголовного мозга. Герберт Уэст отрицал существование объединяющего,главенствующего начала, называемого духом. Он утверждал, что человек естьмеханизм, состоящий из нервной материи, каждая часть которого обладаетбольшей или меньшей самостоятельностью. И вот всего один блестящийэксперимент должен был разоблачить тайну жизни, низведя ее до уровня мифа.Вскоре по неподвижному телу пробежала дрожь, мы с ужасом и отвращениемнаблюдали затем, как оно, судорожно корчась и беспокойно двигая руками иногами, стало медленно приподниматься. Затем обезглавленный труп в отчаяниипростер руки - сомнений быть не могло, это был жест осмысленного отчаяния,блестяще подтверждающий теорию Уэста. Наверняка, нервы майора вспомнилипоследние минуты его жизни - отчаянную попытку выбраться из падающегосамолета. Что было дальше, я никогда не узнаю. Возможно, у меня былагаллюцинация, вызванная мощным взрывом немецкого снаряда, попавшего в нашездание прямой наводкой - кто станет это отрицать, если из-под обломковвыбрались только мы с Уэстом? Мой друг до того, как исчезнуть, любилпорассуждать на эту тему, но иногда ему становилось не по себе: странно, чтоу нас обоих была одна и та же галлюцинация. В сущности произошла простаявещь, однако чреватая ужасными последствиями. Отвратительно шаря вокруг себя руками, труп приподнялся, и мы услышализвук. Слишком ужасный, чтобы назвать его голосом. Но самым ужасным был нетембр. И не смысл услышанного - это была простая фраза: "Прыгай, Рональд,ради бога, прыгай!" Весь ужас крылся в источнике звука. Ибо он исходил из огромного чана в проклятом угла, где копошилисьчерные тени. VI. Имя им легион Опубликовано в июле 1922 года в Home Brew Vol. 1, No. 6, p. 57-62. После того как год назад доктор Герберт Уэст исчез, бостонская полицияне раз меня допрашивала. Они подозревали, будто я что-то утаиваю, авозможно, и кое-что похуже. Но я не мог сказать им правды - они бы все равномне не поверили. Разумеется, им было известно, что деятельность Уэставыходила за общепринятые рамки. Он проводил свои жуткие эксперименты пооживлению мертвых тел так давно и так широко, что о полной секретности немогло быть и речи. И все же последняя катастрофа, от которой я до сих пор немогу прийти в себя, настолько изобиловала элементами дьявольской фантазии,что даже я сомневаюсь в реальности увиденного. Я был ближайшим другом и верным помощником Уэста. Мы встретились давно,еще на медицинском факультете, и с первых дней я принимал участие в егоужасных исследованиях. Он настойчиво пытался усовершенствовать раствор,который вводился в вену недавно умершего человека, чтобы вернуть его кжизни. Для этих опытов нам требовалось много свежих трупов, и добывали мы ихвесьма необычными способами. Иногда наши эксперименты заканчивались поистинеужасно: жуткие комья мертвой плоти Уэст пробуждал к тошнотворной, слепой,бессознательной жизни. Обычно результаты наших опытов бывали именно такими.Пробудить разум можно только у совершенно свежего трупа, пока еще не началсяраспад клеток мозга. Нужда в безупречно свежих трупах и погубила Уэста. Достать их былонегде, и он посягнул на жизнь здорового, полного сил человека. Борьба, шприц- и мощный алкалоид превратил беднягу в чрезвычайно свежий труп. Успехэксперимента был впечатляющим, но недолгим. Уэст вышел из него сопустошенной, огрубевшей душой и тяжелыми взглядом, который он, случалось,останавливал на особо крепких людях с особо чувствительным мозгом. Современем я стал смертельно бояться Уэста: он точно так же начал поглядыватьи на меня. Казалось, люди не замечали этих взглядов, однако заметили мойстрах, который и послужил основанием для нелепейших подозрений после того,как Уэст исчез. На самом деле Уэст боялся еще больше моего. Из-за своих омерзительныхзанятий он вынужден был вести жизнь затворника, опасаясь каждой тени.Временами он боялся полиции, а временами испытывал подсознательный смутныйстрах перед жуткими созданиями, в которых он вдохнул болезненную жизнь, ноне успел ее отобрать. Обычно Уэст завершал свои опыты выстрелом изпистолета, но в некоторых случаях оказался недостаточно расторопным. Первыйнаш подопытный оставил на своей могиле следы когтей. Профессор из Аркхемасделался людоедом, но был изловлен и заточен в сефтонский сумасшедший дом,где целых шестнадцать лет бился головой о стены. О других, возможно,уцелевших объектах наших опытов говорить сложнее: в последние годы научныеинтересы Уэста выродились в нездоровую причудливую манию, и все своенезаурядное мастерство мой друг употреблял на оживление отдельных частейчеловеческого тела, которые он иногда присоединял к чужеродной органическойткани. Со временем страсть Уэста приняла совершенно уродливую форму, и омногих его экспериментах невозможно даже заикнуться в печати. Мировая война,на которой мы оба служили хирургами, лишь усугубила эту страсть. Когда я говорю, что страх Уэста перед своими созданиями был смутным, япрежде всего хочу подчеркнуть сложную природу этого чувства. Отчасти егострах был вызван просто знанием о существовании безымянных монстров, аотчасти - пониманием опасности, которую они могли бы представлять для негопри определенных условиях. То, что они исчезли, придавало ситуации особуюостроту: если не считать бедняги в сумасшедшем доме, Уэст ничего не знал осудьбе своих креатур. К этому примешивался еще более неопределенный страх:совершенно фантастическое ощущение, испытанное нами в ходе необычногоэксперимента в 1915 году, когда мы служили в канадской армии. В разгаржестокой битвы Уэст оживил сэра Эрика Морланда Клапем-Ли, нашего коллегу,кавалера ордена "За безупречную службу". Тот знал об опытах Уэста и былспособен их повторить. Чтобы изучить возможность квази-разумной жизни втеле, Уэст удалил у трупа голову. За несколько мгновений до того, какздание, в котором мы работали, было стерто с лица земли немецким снарядом,обезглавленное тело совершило несколько осмысленных движений. Но самоеневероятное заключалось в том, что мы оба отчетливо слышали жуткиечленораздельные звуки, которые издала отрезанная голова, лежавшая в темномуглу лаборатории. Немецкий снаряд оказался к нам милостивым - отчасти.Однако Уэст так никогда и не узнал, одни ли мы уцелели после обстрела. Поройон делал разные предположения о том, как может повести себя обезглавленныйхирург, владеющий искусством оживления трупов. В последние годы Уэст жил в роскошном особняке близ одного из старейшихкладбищ Бостона. Он выбрал это место из символических и эстетическихсоображений: большая часть захоронений относилась к колониальному периоду и,следовательно, не представляла интереса для ученого, ставящего опыты наабсолютно свежих трупах. В подвальной лаборатории, которую тайно строилииностранные рабочие, стояла большая электрическая печь, с помощью котороймой друг мог легко и быстро избавляться от трупов или отдельных частейчеловеческого тела, как бы в насмешку соединенных с чужеродной тканью -мрачных свидетельств кощунственных развлечений владельца дома. Копая этотподвал, рабочие наткнулись на древний подземный ход, который, несомненно,вел к старому кладбищу, однако не мог соединяться ни с одним из известныхсклепов, так как располагался слишком глубоко. Проведя некоторые подсчеты,Уэст пришел к заключению, что ход ведет в тайную камеру, расположенную подсклепом Авериллов, последнее захоронение в котором датировалось 1768 годом.Я вместе ним осматривал изъеденные временем, влажные стены, обнажившиеся подударами лопат и мотыг, и уже предвкушал мрачное удовольствие, которое сулитнам раскрытие древних могильных тайн, однако впервые в жизни страхвозобладал у Уэста над природным любопытством, и мой товарищ проявилслабость, приказав заделать отверстие и заштукатурить стену. Вплоть додьявольской ночи, когда наступила развязка, эта стена оставалась нетронутой.Говоря о слабости Уэста, я должен заметить, что она касалась лишь егодушевного состояния и внешне никак не проявлялась. Он был таким, как прежде:спокойным, сдержанным, светловолосым, худощавым, за стеклами очков все также поблескивали голубые глаза, и весь его юношеский облик, несмотря натерзавшие Уэста страхи, с годами никак не изменился. Он казался спокойнымдаже тогда, когда вспоминал о следах когтей на могиле и оглядывался назад,когда вспоминал о кровожадном маньяке, грызшем зубами сефтонскую решетку. Час расплаты настал, когда мы как-то вечером сидели в нашем общемкабинете и Уэст, изредка поглядывая на меня, читал газету. Листая мятыестраницы, он наткнулся на странный заголовок - и словно безымянныйгигантский коготь настиг его шестнадцать лет спустя. В сефтонскомсумасшедшем доме, в пятидесяти милях от Бостона, произошло нечто ужасное инепостижимое. Случай этот всполошил всю округу и привел в замешательствополицию. Перед рассветом несколько человек в полном молчании вошли впомещение, и их предводитель разбудил служителей. Грозного вида военныйговорил, не разжимая губ. Его голос, напоминавший голос чревовещателя,казалось, исходил из большого черного ящика, который тот держал в руках.Когда военный оказался в холле и на его бесстрастное, ослепительно красивоелицо упал свет, то надзиратель едва удержался на ногах: он увидел восковуюмаску с глазами из цветного стекла. Похоже, этот человек когда-то пережилужасную катастрофу. За ним по пятам шел отвратительный громила с синюшнымлицом, половина которого была изъедена какой-то неизвестной болезнью.Военный потребовал ключ от палаты, где содержался людоед, доставленный сюдаиз Аркхема шестнадцать лет назад. Получив отказ, он подал своим сообщникамзнак, и те принялись крушить все вокруг. Злодеи избивали и рвали зубамивсех, кто не успел спастись бегством. Убив четырех санитаров, они в концеконцов освободили монстра. Свидетели происшествия, у которых досталодушевных сил вспоминать о нем без истерики, утверждают, что нападавшимикомандовал человек с восковым лицом и действовали они не как живые люди, акак автоматы. Когда помощь наконец подоспела, злодеи успели скрыться,прихватив с собой безумца-людоеда. Прочитав сообщение в газете, Уэст просидел в оцепенении до полуночи. Вполночь раздался звон дверного колокольчика, повергший его в неописуемыйужас. Слуги спали на верхнем этаже, поэтому я пошел открыть дверь. Я ужеговорил полиции, что на улице не было ни повозки, ни машины. Перед дверьюстояли несколько человек очень странного вида. Они внесли в холл большойпрямоугольный ящик и поставили его на пол, а один из пришедших совершеннонеестественным голосом прохрипел: "Срочный груз - доставка оплачена". Слегкаподпрыгивая, они гуськом вышли на улицу, и пока я смотрел им вслед, мне вголову пришла довольно странная мысль - что они направляются к старомукладбищу, к которому примыкала задняя стена нашего дома. Когда я затворил заними дверь, Уэст вышел и посмотрел на ящик. Тот был около двух футов вдлину, на крышке значились полное имя и адрес Уэста. Чуть ниже виднеласьнадпись: "От Эрика Морланда Кла-пем-Ли, Сент-Элуа, Фландрия". Шесть летназад во Фландрии в наш госпиталь угодил немецкий снаряд, и под обломкамиостались обезглавленное тело доктора Клапем-Ли и его отрезанная голова,которая - возможно - издавала членораздельные звуки. Уэст казался совершенно спокойным, хотя дела его были хуже некуда. "Этоконец... давай сожжем... эту штуку". Мы отнесли коробку в лабораторию -прислушиваясь. Подробностей я не помню... представьте мое состоя