Тайна судна, оставшегося без команды 8 страница

(перевод В. Кулагиной-Ярцевой)

Тень на очаге

В ночном воздухе погромыхивало, когда я отправился в заброшенный дом на Вершине Бурь, чтобы разыскать притаившийся там ужас. Отправился не в одиночестве, ибо любовь к риску тогда еще не сопутствовала моей любви к пугающему и ужасному, благодаря которой я на протяжении своей карьеры сумел разобраться в нескольких странных и жутких делах — как по описаниям в прессе, так и на месте событий. Со мною были два верных и крепких помощника, которых я призвал, когда настало время действовать. Мы давно сотрудничали в опаснейших расследованиях, для которых они были словно созданы.

Из деревни мы выехали тайком, избегая газетчиков, которые все еще сновали в округе со времени невообразимой паники, случившейся здесь месяц назад, после явления крадущейся кошмарной смерти. Позже, думал я, они могут пригодиться, но не теперь. Если бы Господь тогда надоумил меня взять репортеров с собой, не пришлось бы так долго хранить секрет из страха, что люди посчитают меня безумцем или сами сойдут с ума, вовлекшись в это дьявольское дело. Сейчас я рассказываю об этом, дабы под тяжестью знания не сойти с ума, и жалею, что прежде был так скрытен. Ибо только я один на свете знаю природу ужаса, притаившегося в этом логове призраков на безлюдной горе.

Наш маленький автомобиль одолел несколько миль первозданных лесов, пока сомкнувшиеся заросли и слишком крутой подъем не сделали дальнейшее продвижение на нем невозможным. В ночном мраке, без множества снующих вокруг людей местность выглядела еще более зловещей, тем более что мы избегали включать ацетиленовые фары, дабы не привлекать к себе внимание. Пейзаж не был приятен и при свете дня; уверен, я смог бы заметить его нездоровый характер, даже не зная заранее о бродящем здесь ужасе. Дикие животные не попадались: они чувствуют, когда смерть подкрадывается близко. Древние деревья со шрамами от ударов молний казались чудовищно большими и искривленными; остальные растения — неестественно раздувшимися и словно воспаленными, а причудливые холмики на изрытой молниями земле напоминали клубки змей или людские черепа, разросшиеся до гигантских размеров.

Ужас таился на Вершине Бурь более столетия. О нем я узнал из газетных сообщений о катастрофе, привлекшей к этой местности внимание всего мира. Это было изолированное плато в той части гор Катскилл, где некогда прозябала недолговечная голландская колония, оставившая по себе лишь развалины зданий да выродившихся скваттеров, живущих в жалких деревушках на склонах гор. Посланцы большого мира редко навещали эти места, пока не была сформирована полиция штата, но и потом патрульные заглядывали сюда нечасто. Как бы то ни было, страх вошел в традицию этих деревушек; он был главной темой разговоров у нищих полукровок, когда они приезжали из своих долин и торговали корзинами ручной работы — чтобы на вырученные деньги приобрести те немногие предметы первой необходимости, которые не могли сами добыть охотой, или вырастить, или смастерить.

Ужас притаился в брошенном, всеми избегаемом особняке Мартенсов, что венчал высокую, но не особо крутую гору, названную Вершиной Бурь из-за особо частых гроз, которые она как будто притягивала. Более сотни лет об этом старинном, окруженном лесом каменном доме ходили дикие, чудовищные и отвратительные истории, повествовавшие о молчаливой гигантской крадущейся смерти, которая бродит окрест в летнее время. Скваттеры передавали из уст в уста пугающие рассказы о демоне, который в темноте хватает одиноких путников и либо уносит их, либо бросает в чудовищно изуродованном виде, растерзанными на куски. Иногда шепотом рассказывали о кровавых дорожках, издалека тянущихся к дому. Некоторые говорили, что громовые раскаты вызывают притаившийся ужас из его обиталища; другие утверждали, что гром — это его голос.

За пределами окрестных лесов никто не верил многочисленным противоречивым историям, невнятным и преувеличенным описаниям призрачных демонов; однако ни один фермер, ни один деревенский житель не сомневался в том, что особняк Мартенсов населен какой-то нечистью, хотя расследования, проводившиеся после появления особо жутких сообщений, не обнаруживали в доме никаких признаков потусторонней силы. Старухи рассказывали странные мифы о призраке Яна Мартенса, мифы о самом семействе Мартенсов, об их удивительной наследственной разноглазости, о долгой и странной истории их рода и об убийстве, навлекшем на них проклятие.

Приведший меня сюда ужасный случай внезапно подтвердил самым прискорбным образом дикие легенды горных жителей. Летней ночью, после грозы неслыханной ярости, всю округу подняло на ноги паническое бегство горцев, каковое не могло быть следствием одних лишь страшных слухов. Несчастные люди сбились в толпы, рыдали и стонали, словно пораженные необъяснимым ужасом, так что было трудно усомниться в их искренности. Они ничего не видели, но слышали такие душераздирающие вопли в одной из окрестных деревушек, что поняли: туда крадучись явилась смерть.

Поутру горожане и патрульные пошли за дрожащими от страха горцами на то место, куда, как они утверждали, приходила смерть. И смерть действительно побывала там. Земля под деревушкой просела от удара молнии, уничтожив несколько жалких затхлых лачуг, однако гибель имущества бледнела рядом с уничтожением живых существ. Из семидесяти пяти человек, населявших это место, там не обнаружилось ни одного живого. Изрытая земля была залита кровью и усеяна человеческими останками с явственными метками дьявольских зубов и когтей, однако не удалось проследить никаких следов, ведущих от этой бойни. Все быстро сошлись на том, что побоище мог устроить какой-то огромный зверь, и ни у кого язык не повернулся сказать, что таинственная гибель людей могла быть результатом взаимной резни, характерной для подобных нравственно разложившихся общин. Делу дали ход лишь тогда, когда нашлись примерно двадцать пять жителей деревни, избежавших гибели, но даже после этого трудно было поверить, что уцелевшие перебили вдвое больше народу. Достоверно было известно лишь одно: летней ночью с небес ударила молния, после чего в этом месте нашли мертвую деревню и ужасающе изувеченные, изодранные когтями и зубами трупы.

Округа была взволнована, люди немедля связали происшедшее с проклятым домом Мартенсов, хотя он и отстоял от деревушки на три мили. Патрульные отнеслись к этому скептически; они среди прочего обследовали и особняк, нашли его совершенно заброшенным и оставили это дело. Деревенские же и хуторские жители, в свою очередь, обыскали его тщательнейшим образом, перевернули вверх дном все в доме, обшарили прудики и ручьи, порубили кустарник и прочесали ближние леса. Все было понапрасну: погибель, явившаяся неизвестно откуда, не оставила никаких следов, кроме множества трупов.

Ко второму дню розысков все дело подробнейшим образом было описано в газетах — репортеры заполонили окрестности Вершины Бурь. Газетчики взяли множество интервью у местных старух, дабы прояснить подробности страшного события. Я, будучи знатоком всяческих ужасов, поначалу следил за этим с ленцой, однако через неделю некая смутная тревога подвигла меня отправиться в те края. Так что пятого августа 1921 года я уже был среди репортеров, толпившихся в гостинице Леффертс-Корнерс — ближайшей к Вершине Бурь деревни, где расположилась штаб-квартира следствия. Еще три недели спустя репортеры рассеялись, развязав мне руки для опаснейшего предприятия, основанного на тщательном изучении обстоятельств дела и исследовании местности, которые я к тому времени провел.

Итак, летней ночью, под отдаленные раскаты грома, я оставил автомобиль и двинулся со своими вооруженными помощниками вверх по склону холма, к дому на Вершине Бурь. Лучи электрических фонарей прыгали по призрачно-серым стенам, маячившим впереди, за гигантскими дубами. В эту скверную ночь, при столь слабом освещении массивное строение, казалось, таило угрозу, невидимую при свете дня. Однако же я не колебался, полный решимости проверить свою идею, согласно которой гром вызывал демона смерти из некоего убежища, и, будь этот демон существом во плоти или бестелесным призраком, я намеревался увидеть его собственными глазами.

Развалины уже были внимательнейшим образом обследованы и план подготовлен: местом моего ночного бдения станет комната Яна Мартенса, убийство которого было средоточием местных легенд. Я предчувствовал, что жилище этой давней жертвы насилия подойдет мне лучше всего. Комната была примерно в двадцать квадратных ярдов; там, как и в других помещениях, валялись обломки мебели и прочий мусор. Спальня располагалась на втором этаже, в юго-восточном углу здания; широкое окно выходило на восток, узкое — на юг; оба были без рам и ставен. Напротив большого окна помещался огромный голландский очаг, на изразцах которого была изображена библейская притча о блудном сыне. Напротив узкого окна в стенной нише стояла широкая кровать.

Поначалу окружающий лес приглушал раскаты далекого грома, но с течением времени он становился все слышнее. Мы занялись детальным исполнением моего плана и прежде всего прикрепили к подоконнику широкого окна три веревочные лестницы — их мы принесли с собой. Я знал, что они опустились на травяном пятачке, удобном для приземления — это было заранее проверено. Затем мы приволокли из другой комнаты остов широкой кровати с пологом, поставили ее перед окном, устлали еловыми ветвями и легли отдыхать с пистолетами наготове: пока двое спали, третий бодрствовал. Откуда бы ни появился демон, у нас был путь для отступления. Если он появится изнутри дома, уйдем по лестницам; если снаружи — через дверь. Судя по описаниям предыдущего нападения, он не должен был нас особо преследовать.

Я сторожил с полуночи до часу, а затем, несмотря на зловещую обстановку, на незащищенное окно и приближающуюся грозу, почувствовал, что неодолимо засыпаю. Рядом лежали два моих товарища, Джордж Беннет со стороны окна и Уильям Тоби со стороны очага. Беннет спал: его одолела та же необычная сонливость, что и меня, так что пришлось назначить на следующую вахту Тоби, хотя и он клевал носом. Уже засыпая, я с какой-то странной настойчивостью продолжал всматриваться в очаг.

Должно быть, из-за приближающегося грома мой недолгий сон изобиловал апокалиптическими видениями. Один раз я почти проснулся — наверное, потому что Беннет беспокойно задвигался и уронил руку мне на грудь. Я не мог очнуться окончательно и убедиться, что Тоби блюдет свой пост, однако ощущал явственное беспокойство по этому поводу. Никогда прежде присутствие зла не давило на меня так неодолимо. Наверное, затем я опять провалился в сон, поскольку бродил в фантасмагорическом хаосе своих видений, когда ночь взорвалась жуткими воплями — ничего подобного я прежде не слышал и не мог вообразить.

Вопли были исполнены страха и муки — крики души, безнадежно и отчаянно сопротивляющейся черному забвению. Я проснулся, слыша, как крики — это воплощение ужаса — слабели, отдаваясь эхом. В темноте я ощутил, что место справа от меня свободно: Тоби пропал, и лишь Господу известно, где он теперь. Поперек моей груди еще лежала тяжелая рука того, кто спал слева от меня.

Затем последовал сокрушительный удар молнии; она сотрясла всю гору, осветила самые темные тайники дубовой рощи и расколола самое древнее и могучее из окрестных деревьев. В свете чудовищной вспышки огненного шара я увидел, как спящий вскочил, и его черная тень скользнула по изразцам очага, от которого я по-прежнему не мог отвести глаз.

То, что я до сей поры жив и в здравом уме, есть чудо, коего я не могу понять. Не могу понять этого, ибо тень на печной трубе не принадлежала Джорджу Беннету или иному человеческому существу, она была богохульной насмешкой, гнусностью, вышедшей из самых глубин ада, — безымянное и бесформенное уродство, непостижимое уму и не поддающееся описанию. В следующий миг я остался в проклятом доме один, трясясь и что-то бормоча. Джордж Беннет и Уильям Тоби исчезли, не оставив даже следов борьбы. С тех пор о них не было никаких известий.

Сквозь бурю

После столь чудовищного испытания и вызванного им нервного потрясения я несколько дней не вставал с постели в своем гостиничном номере в Леффертс-Корнерс. Не могу припомнить, как удалось мне добраться до автомобиля, завести мотор и беспрепятственно доехать до деревни. В памяти не сохранилось ничего отчетливого, кроме раскинувших ветви титанов-деревьев, дьявольского бормотания грома и потусторонних теней на низких холмиках, усеявших округу.

Лихорадочно размышляя о природе этой твари, опустошающей сознание, я догадался, что вызвал к жизни один из главнейших земных ужасов — одну из тех безымянных разрушительных сил, дьявольское брожение которых мы иногда чувствуем на самой периферии видимого нам мира, но, к счастью, не можем разглядеть отчетливо благодаря несовершенству человеческого зрения. Тень, мелькнувшую на очаге, я не осмеливался ни определять, ни анализировать. Некое существо лежало между мною и окном в ту ночь, но меня начинало трясти, как только я пытался представить, кто это мог быть. Если бы оно рычало, или выло, или неистово хохотало, тут же обнаружилась бы его демоническая сущность. Но оно молчало. Оно положило тяжелую руку (или иную конечность) мне на грудь… Несомненно, существо это обладало плотью — по крайней мере, в прошлом. Ян Мартенс, комнату которого я занял, похоронен на кладбище рядом с особняком… Я обязан найти Беннета и Тоби, если они еще живы… Почему оно схватило их и оставило меня невредимым? Дремота душила меня, и сны были страшными…

Вскоре я понял, что должен рассказать кому-нибудь эту историю, чтобы избежать умопомешательства. И уже решился не отступать, не оставлять поисков притаившегося ужаса, опрометчиво полагая, что полузнание много хуже, чем полная ясность, какой бы ужасной она ни оказалась. В соответствии с этим я начал продумывать наилучший способ действий, прикидывая, кому можно довериться и как выследить тварь, уничтожившую двух человек, тварь, чья кошмарная тень мелькнула на очаге.

В Леффертс-Корнерс я успел свести знакомство и даже подружиться с несколькими репортерами, которые все еще оставались в деревне, собирая последние сведения о трагедии. Из них я и вознамерился выбрать сотоварища, и чем дольше размышлял, тем более отдавал предпочтение Артуру Манро, темноволосому сухощавому человеку лет тридцати пяти, образование, вкусы, ум и характер которого как будто показывали, что он не из тех, кто слепо цепляется за общепринятые идеи и воззрения.

И вот как-то вечером в первых числах сентября я рассказал Артуру Манро свою историю. Он слушал меня с интересом и сочувствием, а затем высказался о случившемся весьма проницательно и рассудительно. Его советы тоже оказались кстати: он порекомендовал отложить операцию в особняке Мартенсов до тех пор, пока мы не получим более подробных исторических и географических сведений. По его инициативе мы прочесали округу, выискивая все, что могло иметь отношение к семье Яна Мартенса, и обнаружили человека, у которого сохранился дневник его предков, проливающий свет на многое. И мы наконец-то подробно побеседовали с теми из местных горцев, кто еще не сбежал в ужасе и смятении на отдаленные склоны; мы также предварили исполнение решающей акции детальным обследованием мест, которые в легендах поселенцев связывались с различными трагическими событиями.

Результаты этого обследования поначалу были не слишком обнадеживающими, однако когда мы их систематизировали, выявилась многозначительная тенденция: самые страшные события случались либо поблизости от заброшенного дома, либо в местах, соединенных с ним участками мрачного, нездорово разросшегося леса. Исключения были, это верно, — ведь последнее ужасное дело, привлекшее внимание широкой общественности, случилось на горной пустоши, удаленной и от особняка, и от прилегающего к нему леса.

Что же до природы и облика притаившегося ужаса, то мы ничего не добились от запуганных и недалеких обитателей хижин. В своих путаных рассказах они могли назвать его змеем и великаном, громовым дьяволом и летучей мышью, грифом-стервятником и бродячим деревом. Однако же мы, поразмыслив, рассудили, что это живое существо, весьма восприимчивое к электрическим бурям. Хотя в некоторых рассказах ему приписывали крылья, мы решили, что его отвращение к открытым пространствам делает более вероятной гипотезу о перемещениях по земле. Единственное, что ей не соответствовало, — стремительность, с которой эта тварь должна была передвигаться, дабы сотворить все, что ей приписывали.

Познакомившись с поселенцами поближе, мы нашли их во многих смыслах весьма симпатичными. Простодушные создания, постепенно деградирующие — вот чем они стали из-за своего злосчастного происхождения и отупляющей изоляции. Чужаков они боялись, но к нам постепенно привыкли и под конец помогали прорубаться сквозь заросли и обыскивать все закоулки дома в поисках притаившегося ужаса. Когда же мы попросили их помочь найти Беннета и Тоби, они впали в уныние, поскольку при всем желании быть нам полезными они были уверены, что эти жертвы ушли из мира так же бесповоротно, как и их пропавшие земляки. То, что многие из их сородичей были убиты или похищены (при том, что все крупные хищники в округе были давно уже истреблены), мы, конечно же, знали доподлинно и теперь в глубокой тревоге ждали очередных неизбежных трагедий.

К середине октября мы поняли, что почти ничего не достигли. Ночи стояли ясные, поэтому никаких новых таинственных нападений не происходило, и после тщательных и бесполезных поисков в доме и в его окрестностях мы почти уверились, что притаившийся ужас есть нечто нематериальное. Мы опасались, как бы наступление холодов не положило конец поискам, ибо все сходились на том, что зимою демон, как правило, не объявляется. Поэтому мы отчаянно спешили, последний раз обследуя разоренную деревушку, где теперь никто не жил — скваттеры обходили ее стороной.

Это злосчастное поселение было безымянным и располагалось в укрытом от ветров, хотя и безлесном месте, в расселине между Конической горой и Кленовым холмом, ближе к последнему. Некоторые из неказистых жилищ на деле были землянками, врытыми в его склон. Деревушка находилась в двух милях к северо-западу от Вершины Бурь и в трех — от особняка с его старыми дубами. При этом между деревушкой и особняком лежали две с четвертью мили совершенно открытого пространства, вполне ровного, если не считать нескольких вытянутых змееподобных бугров, и росла там лишь трава да кое-где кустарник. Разобравшись в этой топографии, мы решили наконец, что демон, должно быть, явился со стороны Конической горы, лесистый южный склон которой тянулся почти до западного отрога Вершины Бурь. Полосу вспученной земли мы придирчиво осмотрели вплоть до одинокого дерева на склоне Кленового холма, расщепленного ударом молнии, — явственный знак дьявольского присутствия.

Когда мы с Артуром Манро, наверное, в двадцатый раз скрупулезно изучали каждый дюйм истребленной деревни, мы оба ощутили неясный, неизвестный нам прежде страх. В высшей степени странно и жутко — даже здесь, где странность и жуть были обычны, — не обнаружить никаких следов на месте, где происходили ошеломляющие события. С печальным усердием, какое обычно сопутствует ощущению беспомощности при необходимости действовать, мы бродили под свинцовым небом, но работали серьезно и дотошно: еще раз вошли в каждый дом, снова искали тела в землянках на склоне холма, проверили каждый фут жесткой земли — нет ли там нор или пещер, и все безрезультатно. И вот, как я уже сказал, новые смутные страхи угрожающе повисли над нами, словно огромные крылатые грифоны, хищно взирающие из космических глубин.

Приближался вечер, становилось все труднее рассмотреть что-либо, рокотала гроза, собиравшаяся над Вершиной Бурь. Понятно, что эти звуки, слышимые в таком месте, угнетали нас — хотя и не так сильно, как это было бы ночью. Мы очень надеялись, что гроза продолжится и после наступления темноты, и с этой надеждой оставили бесцельные поиски на холме и направились к ближайшей деревне, чтобы найти поселенцев для помощи в изысканиях. Они были люди робкие, однако несколько мужчин помоложе, бывало, соглашались помочь, полагаясь на наши руководство и защиту.

Но мы не успели отойти далеко, как с неба вдруг обрушилась слепящая стена дождя, от которого нужно было срочно искать убежище. Из-за необычайной, почти ночной темноты мы постоянно спотыкались, но благодаря частым вспышкам молний и отличному знанию деревушки скоро добрались до наименее дырявой из здешних хижин, кое-как сколоченной из досок и бревен; ее дверь и единственное крошечное окно выходили на Кленовый холм. Закрыв дверь, чтобы защититься от свирепого ветра и дождя, мы поставили на место неказистый ставень — так как мы часто здесь бывали, то знали, где его искать. Угнетающее занятие — сидеть на хлипких ящиках в полной тьме, но мы курили трубки и время от времени светили вокруг карманными фонариками. То и дело сквозь щели в стенах сверкали молнии; было так темно, что каждая вспышка казалась неестественно яркой.

Разгул бури напомнил мне о жуткой ночи на Вершине Бурь, и я содрогнулся. Мои мысли вернулись к тому, что непрерывно тревожило меня после этого кошмара; я снова спросил себя, почему демон, набросившийся на нас то ли со стороны окна, то ли изнутри дома, начал с людей, лежавших с краю, оставив среднего напоследок, пока гигантская молния не прогнала его? Почему он не хватал свои жертвы по порядку, откуда бы он ни появился? В любом случае я должен был быть вторым. Как он орудовал своими всепроникающими щупальцами? Или он знал, что я — главный, и поэтому сохранил меня для участи еще худшей, чем участь моих товарищей?

В разгар этих размышлений, словно для того, чтобы придать им еще больше драматизма, поблизости ударила ужасающей силы молния, затем послышался шум оползня, и сейчас же волчий вой ветра поднялся в дьявольском стонущем крещендо. Мы поняли, что на Кленовом холме сокрушено еще одно дерево, и Манро, встав со своего ящика, подошел к оконцу, чтобы оценить масштабы разрушений. Едва он снял ставень, как вой ветра и дождя оглушил нас, и я не расслышал его слов. Я сидел и ждал, а Манро высунулся, пытаясь разобраться в этом аду.

Тем временем ветер стал утихать, а необычная тьма рассеивалась — буря уходила. У меня была надежда, что она продлится до ночи, что помогло бы нашему расследованию, однако сквозь дыру в стене проглянул робкий солнечный лучик, значит, рассчитывать на это не приходилось. Сказав Манро, что стоит впустить побольше света, даже если дождь вновь усилится, я открыл грубо сколоченную дверь. Снаружи были сплошные лужи и грязь, лежали свежие груды земли от недавнего оползня, и не видно было ничего интересного, ничего такого, что мой товарищ мог бы рассматривать, высунувшись в окно. Я подошел к нему, тронул за плечо — он не шевельнулся. Тогда я шутливо потряс его, повернул к себе и ощутил ледяную хватку ужаса, уходящего корнями в неимоверно далекое прошлое и непредставимые глубины ночи, властвующей над временем.

Артур Манро был мертв. И то, что оставалось на его изгрызенной, изжеванной голове, не могло больше считаться лицом.

Красный отблеск

Ночью восьмого ноября 1921 года, под изнурительным дождем и ветром, с фонарем, отбрасывающим кладбищенские тени, я в одиночку с тупым упрямством раскапывал могилу Яна Мартенса. Работа началась после полудня, поскольку надвигалась гроза, и теперь я радовался темноте и тому, что гроза бушевала над толстой крышей листвы.

Я сознаю, что несколько повредился в уме после событий пятого августа: дьявольская тень в особняке, сильнейшее напряжение и разочарование — и еще то, что произошло в хижине во время октябрьской бури. После случившегося в хижине я выкопал могилу человеку, чья смерть была мне непонятна. Было очевидно, что и другие не смогут ее понять, так что пусть думают, будто Артур Манро уехал. Его искали и не нашли. Скваттеры, возможно, были в состоянии понять, что случилось, но мне не хотелось пугать их еще сильнее. Я же до странности очерствел. Потрясение, испытанное в особняке, сказалось на моем разуме, и я мог думать только о своей цели, о поисках ужаса, выросшего до масштабов стихии в моем воображении, о расследовании, из-за которого Артур Манро погиб и тем самым обрек меня на молчание и одиночество.

Одна только картина производимых мною раскопок могла бы лишить спокойствия мирного обывателя. Зловещие реликтовые деревья пугающей толщины — древние, причудливо изогнутые — высились надо мною подобно колоннам дьявольского друидского замка; они поглощали шум грозы, гасили резкий ветер и почти не пропускали дождя. За их искалеченными стволами вздымались, освещаемые пробившимися сквозь листву слабыми вспышками молний, мокрые, заросшие плющом стены брошенного дома; меня отделял от них запущенный голландский сад, дорожки и клумбы которого были осквернены никогда не видевшей солнца белесой грибовидной порослью, источавшей зловоние. Ближе всего ко мне было кладбище, где кривые деревья простирали свои больные ветви и выворачивали корнями неосвященные плиты, высасывая отраву из того, что находилось под ними. Там и здесь под коричневым саваном гниющих листьев различались зловещие очертания бугорков и рытвин, характерных для мест, куда часто бьют молнии.