Новая партийная система в действии: Единая Россия, ее сателлиты и ее противники

Единая Россия

Большинство политических партий в мире создаются политиками для завоевания позиций в исполнительной власти посредством получения голосов избирателей. Генезис российских "партий власти" был совершенно иным: ЕР, как и ее предшественники, "Наш дом - Россия" и "Единство", была создана высшими чиновниками для максимизации своего контроля над политическим процессом [Hale 2006]. Это различие определило основные характеристики российской "партии власти" в трех ключевых аспектах - партийная организация, партийная идеологиям роль партии в политическом управлении.

Если провести параллели между партийной организацией и корпоративным управлением, то в сравнительной перспективе можно выделить две основные модели. Во многих давно существующих партиях мира партийные менеджеры (т.е. партийный аппарат) осуществляет свой бюрократический контроль над номинацией кандидатов, электоральными стратегиями, выработкой политического курса и т.д. Эти тенденции критиковались почти век назад как "олигархические" [Michels 1962 (1911)]: фактически, они эквива-

стр. 141

лентны менеджериальному контролю в корпоративном управлении. Альтернативу, типичную для многих вновь возникающих партий в "новых демократиях", представляет собой клиентелистская модель партийной организации, основанная на персональной лояльности и фаворитизме [Kitschelt et al. 1999] - модель, соответствующая практике семейного бизнеса. В отличие от этих двух моделей партийная организация ЕР развивалась принципиально иначе, что можно обозначить как "внешнее управление" со стороны Кремля. В то время как официальное руководство единороссов в основном отвечало за рутинный менеджмент в рамках партии [см. Reuter, Remington 2008], кремлевские руководители выступали как внешние акционеры партии, контролирующие принятие стратегических решений [см. Гельман 2006: 53]. Таким образом, "партию власти" следует уподобить фирме, чьи активы принадлежат не ее менеджерам, а более крупному многоотраслевому холдингу, нанимающему менеджеров и исполнителей и заменяющему персонал время от времени. Например, накануне кампании думских выборов 2003 г. руководитель исполкома ЕР Александр Беспалов "добровольно" покинул свой пост и перешел на работу в "Газпром", после чего в партии сменилась значительная часть ее центрального аппарата. Аналогично накануне парламентских выборов 2007 г. более трети бывших членов думской фракции ЕР (главным образом, депутаты-одномандатники, имевшие длительный опыт парламентской деятельности) не были включены в партийный список и утратили свои посты независимо от исхода голосования. С точки зрения корпоративного менеджмента и контроля в организации, модель "внешнего управления" была более эффективна по сравнению с бюрократической "олигархией" и персоналистским клиентелизмом. "Внешнее управление" быстро превратило "партию власти" в высоко дисциплинированную и централизованную организацию: в ней полностью отсутствовали внутренняя оппозиция или фракции, а дискуссии в рамках партии строго регулировались Кремлем. Появление Владимира Путина в качестве лидера ЕР в апреле 2008 г., скорее, упрочило эти тенденции. Можно предположить, что если бы блок "Отечество - Вся Россия" в ходе думских выборов 1999 г. одержал победу над "Единством", то "партия власти" едва ли управлялась бы по модели "внешнего управления"; скорее, в этом случае она могла представлять собой рыхлую коалицию клиентелистских фракций.

Генезис "партии власти" также повлек за собой отсутствие у нее четкой идеологии. Высшие чиновники нуждались в ЕР как в инструменте для сохранения статус-кво, но не как в инструменте изменений. Поэтому "партия власти" открыто и целенаправленно демонстрировала свою лояльность российскому политическому режиму и его лидерам, в то время как позиция партии по ключевым проблемным измерениям оставалась размытой и неопределенной [Анохина, Мелешкина 2008]. Примером здесь может служить главный лозунг ЕР в думской кампании 2007 г. "Голосуй за план Путина!" - без расшифровки содержания этого "плана". Хотя критики деидеологизации утверждают, что идеология необходима для партий с точки зрения долговременности их существования [Hanson 2003], в краткосрочной перспективе не идеология ЕР служила, скорее, активом партии, нежели ее бременем, внося свой вклад в успех "партии власти".

стр. 142

На фоне снижения политической неопределенности в России 2000-х годов, спрос на идеологии как продукт на российском электоральном рынке резко снизился. Свидетельством тому служит конвергенция партийных позиций по различным проблемным измерениям, отмеченная в ходе углубленного анализа программной риторики российских партий на думских выборах 1995 - 2003 гг. [см. Попова 2007]. В этих условиях, ЕР получала выгоды благодаря тому, что ее программные позиции находились вблизи точки "медианного избирателя" по любым проблемным измерениям [см. Анохина, Мелешкина 2008]. Не идеология оставляла ЕР широкое пространство для политического маневра, которое было недоступно раздробленной оппозиции. Более того, значительные программные расхождения этих партий препятствовали формированию оппозиционной коалиции "негативного консенсуса", которая включала бы КПРФ, с одной стороны, и СПС и "Яблоко", с другой [см. Гельман 2007]. В сравнительной перспективе в рамках режимов с доминирующими партиями также отмечены сходные тенденции: оппозиционные партии предпочитают сохранение статус-кво (т.е. сохранение господства доминирующей партии), нежели прорыв к власти их идеологически далеких партнеров по пребыванию в оппозиции [Green 2007]; Россия в этом плане не была исключением.

Наконец, генезис "партии власти" обрекал ее на подчиненную роль в процессе выработки и реализации политического курса; предельно огрубляя, Кремль нуждался в единороссах как в послушных исполнителях, а не как в автономных партнерах. Это привело к значительной асимметрии в процессе политического управления: в то время как ключевые федеральные и особенно региональные чиновники вступали в ряды ЕР, сами члены партии (включая даже партийных депутатов) лишь время от времени вознаграждались второстепенными постами в исполнительной власти - в основном благодаря своим персональным качествам, а не в силу принадлежности к партии. За пределами парламентской и электоральной арен, роль "партии власти" оставалась весьма ограниченной, несмотря на претензии лидеров ЕР. В феврале 2004 г., после отставки Михаила Касьянова с поста премьер-министра, представители ЕР заявляли о намерениях активно участвовать в формировании кабинета, но после того, как правительство Михаила Фрадкова было сформировано без значимого влияния "Единой России", у "партии власти" не оставалось иного выбора, кроме его безоговорочной поддержки. Присутствие ЕР в кабинетах Фрадкова (2004 - 2007), Виктора Зубкова (2007 - 2008) и Владимира Путина (2008) было чисто символическим. Хотя четверо членов правительства (Александр Жуков, Сергей Шойгу, Алексей Гордеев и Юрий Трутнев) и принадлежали к ЕР, но они были обязаны своим положениям президенту и/или премьер-министру, а отнюдь не "партии власти" и едва ли оказывали партийное влияние на курс правительства [см. Гельман 2006: 52]. Напротив, "партия власти" проводила курс правительства в Государственной Думе и вынуждена была принимать на себя издержки непопулярных решений, подобных монетизации льгот в январе 2005 г. (после этой реформы уровень голосования за ЕР на выборах региональных легислатур существенно снизился [см. Кынев 2006]). Незначительная роль ЕР в формировании политического курса во многом стала побочным продуктом российского институционального дизайна, поскольку президентская власть снижала

стр. 143

влияние иных акторов и институтов в ходе принятия политических решений [см. Huskey 1999; Shevchenko 2004]. Сходным образом, в Мексике, где президентская система сочеталась с партийным авторитаризмом [Гомберг 2008], доминирующая партия, представители которой десятилетиями полностью преобладали на всех уровнях и во всех ветвях власти, в основном одобряла предложенные президентами и их технократическими кабинетами министров (technicos) меры, но не была ключевым агентом при выработке политического курса [см. Purcell 1973; Story 1986]. Аналогично, сугубо технократический подход к политическому управлению и принятию решений, присущий эпохе Путина [см. Саква 2005], оставлял мало места для партийной политики.

Эти характеристики ЕР как доминирующей партии - "внешнее управление", не идеология и второстепенная роль в управлении страной - имели серьезные последствия для партийного авторитаризма, формирующегося в сегодняшней России. По контрасту с советским периодом господства КПСС, которую принято обозначать как "партию-государство" [см. Geddes 2003], доминирующую ЕР можно обозначить как "государство-партию": не только "партия власти" сама по себе неформально служила подразделением президентской администрации, но и партийная политика в России в целом играла ту же роль.

Сателлиты: Справедливая Россия и другие

Посткоммунистическая Россия демонстрировала примеры активного участия чиновников исполнительной власти не только в строительстве доминирующей партии, но и в создании лояльных и/или фиктивных альтернатив ей. Эти кремлевские "проекты" служили двум не исключающим друг друга целям: (1) страхование "партий власти" путем формирования своего рода "резерва", или субститута по принципу "не класть все яйца в одну корзину" (особенно в условиях неопределенности исхода выборов) и (2) ослабление оппозиции путем разбиения ее голосов партиями-"спойлерами" [см. Wilson 2005]. Примерами первого рода могут служить отдельные союзники "партии власти" в ходе думских выборов 1995 г. ("Блок Ивана Рыбкина") и 2003 г. (Народная партия Российской Федерации). Что до многочисленных примеров второго рода, то здесь Кремль использовал самые разные технологии - от поддержки диссидентских фракций внутри оппозиционных партий с тем, чтобы они формировали собственные партийные списки (примером может служить партия СЛОН во главе с бывшим заместителем председателя "Яблока" Вячеславом Игруновым, выступавшая на думских выборах 2003 г. против бывших товарищей по партии [см. White 2006]) до недружественного поглощения ранее автономных от Кремля партий (как Демократическая партия России, выступавшая на думских выборах 2007 г. под лозунгом вступления России в Европейский Союз и стремившаяся разбить электорат либеральных партий).

В 2000-е годы Кремль, столкнувшись с повышенным предложением среди потенциальных партий-сателлитов, был весьма активен в процессе "изобретения оппозиции" [Wilson 2005: 187 - 221]. Под его патронажем накануне думских выборов 2003 г. был создан блок "Родина", объединивший мелкие левые и националистические партии и возглавлявшийся популярными политиками Дмитрием Рогозиным и Сергеем Глазьевым. Его агрессивная и

стр. 144

щедро финансировавшаяся кампания протекала под популистскими и националистическими лозунгами и имела целью уменьшение доли голосов за КПРФ. Но итоги голосования превзошли все ожидания: "Родина" получила 9.1% голосов, сформировала собственную думскую фракцию и вскоре вышла из-под контроля Кремля. Сперва Глазьев против воли президентской администрации принял участие в президентских выборах 2004 г. и вскоре был исключен из рядов партии. Затем агрессивная националистическая кампания "Родины" во главе с Рогозиным повлекла за собой отмену регистрации партийных списков на выборах ряда региональных легислатур [см. Голосов 2006]; в конечном итоге, Рогозин был вынужден покинуть пост лидера партии - его заменил полностью лояльный Кремлю бизнесмен Александр Бабаков [см. Титков 2006].

Взлет и падение "Родины" побудили Кремль к запуску нового "проекта", призванного решать две задачи: служить резервом "партии власти" и отнять голоса у коммунистов. В 2006 г. по инициативе Кремля было проведено слияние трех ранее созданных партий-сателлитов - "Партии жизни" во главе с Мироновым, построгозинской "Родины" и Партии пенсионеров (руководство которой было сменено из-за того, что прежний лидер партии Валерий Гартунг вышел из-под контроля Кремля). Создание новой партии "Справедливая Россия", декларировавшей свои левые программные позиции и активно эксплуатировавшей социалистическую риторику, было воспринято как шаг на пути создания "управляемой" двухпартийной системы в России. Политический стратег президентской администрации Владислав Сурков даже заявлял, что хотя ЕР останется основной опорой Кремля, его "правой ногой", СР должна выступать ее возможной заменой, или "левой ногой", на случай, "если правая нога затечет" [Максимов 2006]. Дебют СР на выборах региональных легислатур в 2006 - 2007 гг. оказался относительно успешным в тех регионах, где партия смогла привлечь на свою сторону влиятельные сегменты региональных элит, хотя при этом СР и не завоевала голоса сторонников КПРФ. Накануне думских выборов 2007 г. опросы говорили о значительном потенциале поддержки СР, и партия "левой ноги" превратилась в своего рода "Ноев ковчег" для многих политиков, ранее входивших в различные партии от КПРФ до "Яблока". Но в начале кампании стратегия Кремля изменилась: в октябре 2007 г. Владимир Путин возглавил предвыборный список ЕР, надежды СР оказались опрокинуты, а партия утратила основания для критики единороссов, сохраняя персональную лояльность лидеру ее списка. Хотя на думских выборах 2007 г. СР получила 7.74% голосов, создала свою парламентскую фракцию и наряду с ЕР и двумя другими партиями-сателлитами поддержала номинацию Дмитрия Медведева на президентских выборах 2008 г., ее будущее как кремлевского "резерва" остается неясным.

Среди партий-сателлитов ЛДПР оставалась наиболее ценным активом Кремля. С самого начала своей парламентской деятельности партия успешно сочетала националистическую и популистскую риторику с полной лояльностью Кремлю. Тем самым, она одновременно играла две роли. Во-первых, партия поддерживала основные предложения Кремля в Думе [см. Remington 2003], при этом блокируя инициативы оппозиции (такие, как попытка начала процедуры импичмента президента в мае 1999 г.). Во-вторых, она созда-

стр. 145

вала имидж фиктивной националистической партии, привлекательной для многих избирателей, но не создававшей угрозу нарушения статус-кво [см. Wilson 2005: 203 - 09]. На фоне парламентского доминирования ЕР, Кремль более не нуждался в услугах ЛДПР в Думе. Но присутствие партии на электоральной арене оставалось значимым в силу определенного спроса на национализм среди российских избирателей [см. Калинин 2008] и возможности использования ЛДПР как инструмента негативных кампаний против избранных Кремлем "мишеней" (будь то "олигархи", коммунисты или кто-либо иной). Помимо ЛДПР как фиктивных националистов, к услугам Кремля всегда были фиктивные левые, равно как и фиктивные либеральные партии.

Российский опыт строительства партий-сателлитов также не уникален в сравнительной перспективе. Помимо некоторых постсоветских государств - в частности, Украины времен Леонида Кучмы [см. Wilson 2005: 129 - 50], можно вспомнить ряд коммунистических режимов в странах Восточной Европы, которые создавали лояльные крестьянские, христианские и прочие партии (например, в Польше и ГДР) как каналы политического контроля над теми или иными социальными средами. Партийный авторитарный режим в Мексике, который, сталкиваясь с организованным сопротивлением, предпочитал кооптацию подавлению оппонентов [см. Anderson, Cockroft 1966], также использовал различные приемы увеличение числа партий-сателлитов с целью разбиения голосов реальной оппозиции, особенно в период упадка PRI в 1980 - 90-е годы [см. Wilson 2005: 126]. В России упадок партийной конкуренции создавал дополнительные стимулы для партий-сателлитов. Партийным политикам, которые не входили в ЕР, предстоял тяжелый выбор между подчинением Кремлю и (относительной) автономией от него, что на деле означало выбор между выживанием и политическим "вымиранием". Однако некоторые партии, претендовавшие на политическую автономию, все же оставались на российской политической арене.

Оппозиция: жизнь после смерти?

В 1990-е годы политическая оппозиция (сперва антикоммунистическая, а затем и коммунистическая) оказывала существенное влияние на формирование российской партийной системы. Напротив, в 2000-е годы как коммунистическая, так и либеральная оппозиция не просто утратили значимость в политическом процессе, но начали исчезать с российской политической арены подобно вымирающим видам фауны [см. Гельман 2007]. Два основных фактора обусловили коллапс российской оппозиции, ставший заметным после думских выборов 2003 г. и продолжающийся по сей день. Во-первых, эффекты институционального дизайна с сильной президентской властью, по определению неблагоприятные для политической оппозиции [см. Линц 1994; Fish 2005], усугубились такими институциональными изменениями 2000-х годов, как повышение барьера для прохождения партийных списков в парламент, усложнение правил регистрации партий и запрет на создание предвыборных блоков. Во-вторых, в 2000-е годы ограничение политической конкуренции в России было достигнуто за счет "навязанного консенсуса" элит [см. Гельман 2002]: Кремль безусловно доминировал на российской политической сцене, и все сегменты элит были вынуждены либо принять подчиненную роль

стр. 146

либо утратить статус элит как таковой. Если элитная фрагментация и конфликты элит открывали политические возможности для протеста и повышали шансы оппозиции [см. Tarrow 1994: 88 - 89], "навязанный консенсус" не оставлял оппозиции выбора: она оказывалась кооптирована или подавлена, отбрасывалась на периферию политической арены и не могла выступать более как политический актор. В этих условиях ни КПРФ, ни "Яблоко", ни СПС были неспособны решить "классическую проблему любой оппозиции... до какой степени быть оппозиционной и какими средствами при этом пользоваться" [Пшеворский 1999: 132 - 33]: выбор их стратегий лежал между "уходом", "протестом" и "лояльностью" [Hirschman 1970], но ни одна из этих стратегий не принесла оппозиции успех в 2000-е годы.

КПРФ исчерпала свой потенциал "протеста" (т.е. мобилизации масс на борьбу с режимом) еще в 1996 г., когда партия провозгласила лозунг "врастания во власть" и пошла по пути "лояльности" существующему статус-кво [см. Гельман 2007: 71]. С тех пор КПРФ пыталась выступать младшим партнером правящей группы, и в 2000 г. даже заключила соглашение с "Единством" о разделе между ними властных постов в Государственной Думе. Однако выгоды этой стратегии были невелики: существование прокремлевского большинства в парламенте превращало КПРФ в "косметическую" оппозицию [March 2002: 240 - 44]. В ходе думских выборов 2003 г. КПРФ стала основной мишенью Кремля: атаки на партию, включая негативное освещение в СМИ, давление на поддерживавших КПРФ губернаторов и предпринимателей и разбиение электората посредством продвижения альтернативных списков повлекли за собой электоральный упадок КПРФ [см. Wilson 2005: 222 - 65]. Партия потеряла почти половину голосов на думских выборах, снизились и ее результаты на выборах региональных легислатур [см. Голосов 2006]. Но даже в этих условиях стратегия КПРФ оставалась прежней: ее программные позиции, организации и лидеры оставались почти теми же, что и в 1990-е годы. Обращения партии к избирателям звучали в духе "back to the USSR", партию возглавляли второстепенные бюрократы советской эпохи, а партийные активисты отторгали любые инновации, способные повлечь за собой принципиальные изменения партийной политики [см. Пономарев 2007]. Наделе этот иммобилизм помог КПРФ удержать свою организационную и электоральную базу: партия получила 11.57% голосов на думских выборах 2007 г. и относительно неплохо выступила на выборах региональных легислатур [см. Кынев 2006]. Но в то же время, эта стратегия загоняла КПРФ в узкое электоральное "гетто" и вела к утрате перспектив серьезного влияния на политические процессы и политический курс. Более того, стремление Кремля вытеснить КПРФ с политической арены может вынудить коммунистов к стратегии "ухода" с неизбежной последующей маргинализацией.

В отличие от коммунистов, основная российская либеральная партия, СПС (также, как и ее предшественники - "Выбор России" и "Демократический выбор России"), всегда занимала нишу полу-оппозиции; даже будучи не представлены в правительстве, эти партии готовы были войти в его состав без значимых изменений политического режима или политического курса [см. Гельман 2007: 63]. Такая стратегия принесла СПС плоды в ходе думских выборов 1999 г., когда либералы активно поддержали Путина и его политику в отношении

стр. 147

Чечни: благодаря поддержке Кремля и позитивному освещению на телевидении, СПС получил 8.5% голосов [Wilson 2005: 98 - 100]. Однако в условиях парламентского доминирования ЕР Кремль не слишком нуждался в либеральных союзниках, а влияние СПС на принятие решений было незначительным. Стратегия "лояльности" Кремлю приносила СПС издержки, а выгоды доставались "партии власти". На думских выборах 2003 г. СПС не смог преодолеть 5% барьер, что поставило партию на грань организационного коллапса (см. Гельман 2007: 77]. Часть прежних лидеров и активистов покинула партию, а СПС предпринял реорганизацию. Либералы избрали нового председателя партии Никиту Белых, наняли нового руководителя избирательных кампаний Антона Бакова и (несмотря на партийный лейбл и официальные программные установки) активно использовали левую популистскую риторику в ходе выборов региональных легислатур. Но наиболее влиятельное крыло СПС, возглавляемое ее ключевым спонсором Анатолием Чубайсом, оставалось лояльным Кремлю любой ценой. Лишь в ходе кампании думских выборов 2007 г. СПС сменил "лояльность" на "протест": партия обвиняла Путина и ЕР в авторитарных тенденциях и открыто защищала политические свободы. СПС даже принял участие в антирежимных протестных акциях, организованных такими непартийными движениями, как Объединенный гражданский фронт Гарри Каспарова и национал-большевики Эдуарда Лимонова (прежде партия стояла в стороне от подобных действий). Но "протест" СПС пропал втуне: Кремль расценил его как попытки реванша со стороны сил, безуспешно управлявших страной в 1990-е годы, и в ответ развернул активную кампанию против либералов. Оставшиеся избиратели были дезориентированы, а очередной кремлевский сателлит - партия "Гражданская сила" - расколола либеральный электорат, набрав 1.1% голосов против 0.96% за СПС. Хотя пока рано говорить о том, выживет ли СПС в своем нынешнем виде, но очевидно, что стратегия либеральной полуоппозиции оказалась проигрышной: Сурков был абсолютно прав, заявив сразу после думских выборов 2003 г. о том, что историческая миссия либералов исчерпана.

Наконец, "Яблоко", основная (если не единственная) партия демократической оппозиции в России [см. White 2006], понесла наиболее тяжелые потери в ходе политических изменений 2000-х годов. Изначально "Яблоко" являлось малой партией, ресурсы которой были недостаточны для достижения весомого электорального успеха. В парламентской системе такая партия могла бы выступать привлекательным партнером в рамках правительственной коалиции, но в условиях российской президентско-парламентской системы возможности коалиционной политики были весьма ограничены. В то же время, Кремль постоянно предлагал "Яблоку" различные неформальные соглашения, преследуя цель "съесть" партию путем ее недружественного поглощения. Из-за этих ограничений стратегия "протеста" стала единственным вариантом выживания партии. В 1990-е годы "Яблоко" систематически и безоговорочно выступало против любых инициатив исполнительной власти. На фоне многочисленных кризисов и глубокой фрагментации элит данная стратегия принесла партии ряд краткосрочных выгод, но долгосрочные издержки оказались куда более существенными. Несмотря на значительные инвестиции в партийное строительство [см. Hale 2004], в 2000-е годы "Яблоко" столкнулось с тяжелым организационным

стр. 148

кризисом: ряд думских депутатов и региональных активистов покинули рады партии, она теряла поддержку спонсоров, а угроза недружественного поглощения со стороны СПС усилилась. Эти трудности вынудили "Яблоко" сменить стратегию на "лояльность" Кремлю. Однако партия не извлекла из этой стратегии никаких выгод, в то время как арест основного спонсора партии Михаила Ходорковского в ходе думских выборов 2003 г. окончательно похоронил надежды "Яблока", которое не смогло преодолеть 5% барьер [см. Гельман 2007: 81]. Последующие события, включая провал партии в ходе выборов региональных легислатур [см. Кынев 2006], явно демонстрировали, что электоральный потенциал "Яблока" исчерпан. Хотя часть партийных активистов и некоторые региональные отделения (в частности, петербургское) прибегли к неконвенциональному протесту (наряду с Объединенным гражданским фронтом и национал-большевиками), поворот от "лояльности" к "протесту" также не принес успеха. "Яблоко" лишилось регистрации на выборах легислатур в ряде регионов, а в ходе думских выборов 2007 г. оставалось пассивным: после получения более чем скромных 1.59% голосов само выживание партии, по крайней мере, в нынешнем виде, оказалось под большим вопросом. Косвенным тому подтверждением может служить произошедшая в июне 2008 г. смена лидера партии.

Таким образом, ни одна из оппозиционных партий не смогла сохранить свои позиции в течение 2000-х годов. В лучшем случае, они оставались на самом нижнем уровне "слоеного торта" российской партийной системы. Их символическое присутствие в национальном и/или региональных парламентах, слабый мобилизационный потенциал и низкий уровень массовой поддержки демонстрировали глубокий упадок оппозиционной политики. Хотя эти тенденции провоцировали рост непартийной оппозиции, протестные акции которой стали заметным явлением российской политики, подобный активизм не мог успешно заменить межпартийную конкуренцию. Вместе с тем, установление контроля Кремля над партийной политикой в стране может повлечь за собой полное исчезновение оппозиционных партий в стране в долгосрочной перспективе.