«Одноактовки о смерти» Метерлинка Счастливого (как назвал его Николай Минский) предельно просты с первого взгляда и глубоки до парадоксальности при более интуитивном прочтении. Перед зрителем встают простые и понятные картины: семья сидит поздним вечером с лампой, девушка не хочет отдавать горячо любимого брата в чужой дом, группа инвалидов ищет помощи здорового человека. Однако к семье незримо подходит Смерть, чужой дом поглотит Тентажиля, а монах-поводырь сидит среди слепых остывающим трупом. Символы и обезличивание персонажей, особый ритм и звук повествования делают пьесы Мориса Метерлинка подобными хрустальному шару, в глубине которого сокрыта некая Истина. Вначале Истина эта кажется страшной, как последний крик ребенка в «Слепых» или плачь Игрен в «Смерти Тентажиля», но от пьесы к пьесе приводит к противоположному ощущению – чувству того, что в простой повседневной жизни сокрыт потерянный рай.
Как трагизм классического театра, так и воспеваемая классиками красота относятся к чему-то исключительному: страсть и ревность, спасение и убийство. К этому привык и читатель, и зритель. Что делает Метерлинк? В его театре, в «одноактовках о смерти» мы видим доведенный до предела трагизм в сценах, происходящих в жизнях простых людей. Внезапная смерть роженицы, которая, казалось бы, пошла на поправку, не удивительна, ведь медицина не всесильна, и такие случаи происходят – с нашими знакомыми, порой родными. Театральный трагизм, найденный Морисом Метерлинком в сути человеческой жизни, вызывает второе, парное ощущение, идущее с ощущением Смерти – ощущение Жизни. Если есть что отнять – значит, было что иметь и ценить. Образ наблюдения за жизнью, когда она освещена для наблюдателя смертью – сердцевина драмы «Там, внутри» (1894).
В пьесе Старик и Незнакомец вынуждены принести в простую добрую семью страшную весть о смерти одной из дочерей. Они подходят к дому и обсуждают, как лучше преподнести это известие, наблюдают за семьей через окно с одной стороны и ощущают приближение крестьян с носилками с утопленницей с другой. Они – наблюдатели и рассказчики, которые сами ничего не ожидают, наоборот, они осознают необходимость действовать, но не решаются войти. Ожидает читатель – ожидает удара, который нанесет семье новость, ожидает реакции. Но в реакции ли глубинное ощущение пьесы? Отнюдь.
Вся пьеса «Там, внутри» сосредоточена не на наблюдателях-рассказчиках, не на событиях, которые те обсуждают и даже не на характерах – которых просто нет (что характерно для всей драматургии Мориса Метерлинка). Ценность драмы в осознании счастья простой жизни. Прозрачен символ света (лампы, огня) как источника счастья и жизни вообще, не требует комментария символ погасшего света как прихода смерти. Но свет живой выявляет только очевидные предметы и явления; в пьесах Метерлинка появляется иной свет – мертвый. Тьма, смерть, неведомый Рок способны выявить то, что оставалось невидимым в свете живом и привычном – сам свет жизни. Когда ребенок спокойно засыпает на груди у матери – это очевидно, это видно в живом свете от огня; бесценное значение спящего на руках у матери ребенка видно только в «свечении тьмы», которое исходит от приближающейся смерти. Судорожное желание хотя бы наблюдать нормальную жизнь, осознавать счастье существования, которое может казаться наблюдаемым скукой будней – то интуитивное понимание, что кристаллизуется после прочтения драмы Мориса Метерлинка «Там, внутри». Даже само название пьесы указывает на центральность немой части сцены (а не части с говорящими действующими лицами).
Показать слишком видимое в нормальном свете нельзя, и Метерлинк высвечивает незримое и истинное при помощи теней, возвращая и зримому его подлинный смысл. Точно так же трудно говорить о том, что всегда на слуху, - и Метерлинк озвучивает аксиомы жизни молчанием.
Корюковой Н.Ю. 5 курс 2 группа
ОЗО филологического факультета РГПУ им. А.И.Герцена
