Сказ о чудесном рождении и молодецких деяниях сильномогучего богатыря Покатигороха.

 

 

 

Далеко ли, близко, высоко ли, низко, жили - были мужик да баба со своими детьми: двумя сынами и дочкой. Давно это было, самолёты не летали, все сами землю пахали. В одну голодную весну заболел и помер их батька и пала единственная кобыла. Кой – как пережили они лето, а осенью, делать нечего, сами запряглись и поехали орать под озимь. Напоследок спросили у матери: «А кто нам обедать принесёт?». – «Сестра». А девка сказала, что дороги не знает. Братья говорят: «Как взойдёшь на гору, так будут три дороги; на которой стружки будут лежать, по той и иди».

 

Во времена оны, пошаливало на Русской земле соседнее племя с берегов реки Горынь – хитрые, как змеи. Вот один змей подсмотрел, что парнишки дорогу метят, и затоптал в пыли их стружки. Насыпал новых на другой дороге, которая шла мимо его глубокой норы, и стал поджидать. Скоро сестра попалась, её он сделал наложницей и приказал хлопотать по хозяйству.

 

Братья обеда не дождались, вернулись домой и поняли, что сестра пропала. Пошли её искать, пришли по стружкам к змею, да осилить его не смогли. Посадил их змей в пустую зерновую яму и камнем придавил.

 

Ждала мать детей, да не дождалась. Бросилась по соседям, по родичам – все молчат и глаза отводят, а старейшина сказал, как отрезал: «надо сеять». Мол, будем твоих выручать, можем все без жита остаться, а так ты одна, тебя прокормим.

 

Да только не хлебом единым жив человек, без семьи – то тошно, вот и пошла она, одна выручать своих детей. Исходила те три дороги вдоль и поперёк, но никого не нашла, а на обратном пути под ноги ей выкатилась горошина. Усталая и голодная женщина и тому была рада – подняла и съела горошину. Еле – ели добрела до села, а там шум, гам, сходка, за народом ничего не видно. Встала она позади всех и стала слушать.

 

Люди добрые! – говорил незнакомый молодой голос, не велите казнить, велите слово молвить… «Пусть скажет» - зашумела толпа, и парень продолжал: «Я с зимы бреду по белому свету, сначала по замёршим рекам, потом по крутым берегам, по дремучим лесам убоиной питаясь, в рогожу одеваясь, отовсюду гонят лишний рот, отощал весь, пощадите, дальше сил нет идти…». Со всех сторон заговорили: «что ж тебя гнало то, с родных краёв?», «может он нелюдь!», «да на кой ты нам такой хилый сдался!». Голос набредшего стал глуше и женщина стала пробираться сквозь толпу поближе, чтобы всё хорошенько расслышать, в ней затеплилась надежда.

«За дровами отправили в дальний лес, - продолжал говорящий - дым - то увидал, знать пожар, повернул, еду, думаю – сейчас свою любушку увижу нагой, с бабами обход делающей… Приехал, а там мужиков, стариков со старухами - всех посекли, а баб с детьми и след простыл – увезли супостаты». Парень тихо заплакал: «вот дровишки – то и пригодились,…краду сложил, отца с матерью прибрал. Потом пошёл в соседнее село за помощью, чтоб остальных по – чести схоронить, а там тот же разор, волки уже мертвяков растащили и так везде, все деревни по нашей реке, никого не осталось, ни родных, ни знакомых. Вот и пошёл, куда глаза глядят, в иные сёла вообще не пускали, отгоняли стрелами – все боятся... Дед рассказывал, что род наш в давние времена ушёл от немчуры, называвшей себя богами вверх по рекам, на восход. Вот я и пошёл обратно, на закат…». Старики оживились: «Готы? Слыхали, давненько приходили и в наши места, да ушли к Синему морю.

 

Стали спрашивать, как звали родителей, дедов, прадедов, щуров и пращуров – парень знал род до двенадцатого колена, но общих предков не нашли. Мужики стали почёсывать затылки, переминаться с ноги на ногу, теряя интерес к происходящему. Изгой он и есть изгой, и как раб не нужен – охоты нет всю зиму, до весенних работ кормить дармоеда, и жертвы такой богам пока не требуется…

 

И тут в круг пробилась женщина, потерявшая детей. Она цепко схватила парня за запястье и рывком завела его себе за спину. Оглядела всех и твёрдо сказала: «нынче шла я мимо дубков, там дорога ровная, как скатерть и ветра не было, а мне навстречу выкатилась горошина. Я её съела и чувствую – тяжёлая я, просто, знаете ли, на сносях». Сказала и вперилась взглядом в старейшину. Все обомлели. Седой дед молчал с минуту, а потом ударил посохом оземь: «Бог в помощь!». Напряжение спало, толпа загалдела, засмеялась. Бойкая бабёнка крикнула весело: «что ж ты, мать, пузо напоказ выставляешь, его прятать положено!». Женщина, ещё не веря своей удаче огрызнулась: «а тебе и скрывать нечего, небось, отражала своё!». Мужики поддержали перепалку: «наш горох никому не ворог!», «горох да репа – завидное дело: кто ни идёт, урвёт!». Женщина возмущённо крикнула: «ничего я не рвала, у наших дубков горох не растёт, сам ко мне прикатился!». «А, так это видать Царь – горох от грибов тикал!» - басили мужики. Какая то молодуха всерьёз сокрушалась: «все горох едят, всех пучит, а как рожать, так этой тётке. Я, может, тоже родить хочу!». «Да кто ж тебе мешает, красавица, давай пособим!» - веселились охальники. С тем и разошлись.

 

А под вечер, отай, огородами и задворками к баньке, стоящей на отшибе стали потихоньку стекаться старухи да матёрые тётки, некоторые вели девчонок лет семи и постарше. Но не всех, а самых смышлёных. Девок и молодух не было.

 

На пороге встретились сёстры, одна с щуплой девчонкой: «ты это чего её привела!? Она ж «цветёт»!». «Да она малая, ей одиннадцать только!». «Лет то может и одиннадцать, а зим двенадцать! Она вчера ко мне прибегала «рубашное» застирать – знала, что мужики все на рыбалке!». Мать онемела. А потом набросилась на дочь: «А, к тётке пошла! Матери ни слова! А ну бегом домой за прялку! И чтоб с соседским сыном я тебя больше не видела!». Девчонка захныкала: «А чего, сосед - то, он же маленький». «Зато ты теперь большая. Неровён час сваты, а приданное - то не готово, всё играла!». Девчонка понуро побрела домой.

 

Бабы вошли в распахнутую дверь предбанника. Молча, настраиваясь на серьёзный лад, размотали убрусы, распустили волосы. Развязали пояса, поддерживающие понёвы, расстегнули вороты. Простоволосые и распоясанные протиснулись в битком забитое помещение..

 

Все столпились вокруг сидящей на лавке древней старухи и лежащей возле неё женщины, которая держалась за живот и притворно стонала, обливаясь потом. Это продолжалось довольно долго. От жары и духоты старуха время от времени засыпала, и пожилая дочь деликатно будила её, поднося ковш с холодной водой: «попейте, мамо!». Старуха вздрагивала и начинала что – то нашёптывать и давать указания присутствующим как помочь «роженице», которой смачивали губы водой, подкладывали подушки. Кто - то держал за руку, кто - то утешал словами.

 

Девочки стояли в углу на лавке и смотрели во все глаза на невиданное зрелище. Иногда матери подходили к ним и давали подзатыльники. Отродясь не битые девчонки сначала изумлённо пялились на матерей. Самая старшая наконец догадалась: «так надо, так надо» - жарко зашептала она. «Помните, в том году, мальчишек секли на новой меже, что бы помнили!». Поняв, что таков порядок, девочки перестали обращать внимание на это неудобство.

 

Наконец старух изрекла: «пора!». Роженицу подняли под руки и поставили перед самой крепкой бабёнкой, та сказала: «Ну, мать, мужика у тебя нет, держись за меня!». Роженица крепко обхватила шею бабёнки и обмякла, буквально повиснув, а та держала её, сцепив свои руки на спине. «Теперь смейся!» - скомандовала старуха, и роженица стала натужно выдыхать: «ха – ха, ха – ха!». Иногда она откидывала голову назад и кричала тонким голосом: «не могу, не могу больше!». «Смейся!», - требовала старуха, «смейтесь все!». Бабы подхватили это жуткое «ха – ха», стали топать ногами в ритм. В баньке началось не вообразимое. Кто – то плакал, проклиная мужиков за такие страдания, кто – то кричал, «потерпи, потерпи милая!» и всё это перекрывал громкий, не естественный смех.

 

Случайно проезжавший по дальней дороге иностранец, из греков, знаток только что народившейся веры и её ветхозаветной основы, немедленно решил, что это праздник шабаш, который справляют местные ведьмы. Бог ему судья!

 

Дочь старухи легла на пол и заглянула под рубаху роженице. «Золотник открылся!» - объявила она. Женщины бросились в угол у печки - каменки, заставленный кадушками, и разметали их. На секунду открылся сидящий на корточках голый, распаренный до красноты незнакомец, с паническим выражением лица. Тётки вытащили его в круг, прикрывая подолами и всунули роженице между ног. Стоящие с другой стороны завопили: «Голова пошла, тяни!». Кто – то ухватил парня за уши. «За плечи, за плечи тяни, голову младенцу оторвёшь!». Общими усилиями «новорожденного» достали, перерезали на топоре воображаемую пуповину, похлопали по попе, а он молчал, испуганно озираясь. Старуха, отошедшая с роженицей на лавку, гневно крикнула: «что, повитухи, мёртвого что ли приняли? А ну - ка, ущипните его как след!». Бабы бросились исполнять, парень взвыл не своим голосом - «Живой, живой, мальчик!». Мать и дитя обмыли, женщину переодели, парня туго запеленали в заранее приготовленную стену полотна, приложили к материнской груди, а затем поместили в корыте как в колыбели. Он тут же заснул.

 

Женщины не спеша, навели порядок, закрыли всё открытое, завязали всё развязанное и потихоньку разошлись. Остались самые близкие, уселись на лавках и завели степенную беседу: «Малый то крупный, а у тебя, мать, молока нет, что есть будет? Может кормилицу позвать? Вон, моя сноха, родила недавно, у неё молока – хоть залейся». «Нет, нам молодух не треба, сама справлюсь! Хлеба нажую да в ветошку завяжу пусть сосёт себе». «И то верно, а я тебе коровьего молочка принесу, из рожка выкормишь». На том и порешили.

 

Сын рос как на дрожжах. За всем происходящим внимательно следила старуха, что – то прикидывала, подсчитывала, сравнивала. Час считали за день, день считали за месяц. Через 14 часов вынесли его на Белый свет и показали людям. Потом нарекли Покатигорохом. На 6 сутки ему разрешили ползать по полу в одной рубашонке, чуть ниже пупа и подарили ложку «на зубок», на двенадцатые постригли и разрешили ходить, держась за мамкину юбку, через некоторое время провели обряд «разрезания пут» и он стал ходить самостоятельно. Через 36 суток мать сшила ему порты и старейшина посадил его на коня. Трудно было парню взрослеть среди малых детей, силу свою сдерживать, нет – нет да и зашибёт дразнильщиков. Зато мать была счастлива – помощник растёт! Через полгода он отдохнул и отъелся, зажили сбитые ноги, плечи развернулись и мышцы налились невиданной силой. Мало того, оказалось, что он умнее своих учителей, община признала его равноправным членом и разрешила иметь оружие.

 

Выстругали мастера - доки Катигороху тяжёлую дубовую палицу. Он её повертел и подбросил. Взлетела палица со свистом, а потом нескоро вернулась. Подставил Катигорох под палицу колено, она разбилась в щепки. Вытесали доки потяжелее гранитную палицу – та же история! Разбилась палица на мелкие кусочки. Послали доки гонца за Припять, к болотным людям, выменяли у них на жито руды болотной и сковали Катигороху тяжёлую – при тяжёлую железную палицу. Та тоже, улетела с большим шумом, а когда упала, гул пошёл по всей земле. И докатился до змея.

 

Поспрашивал змей у народа, кто это там, на полях, балует, и приготовился гостя ждать.

 

А Горошку стал не давать покоя один и тот же сон. Будто бы было у него два брата и сестра, и что они в неволе у змея томятся. Рассказал он об этом матери. Та – в слёзы: «Ты, видать, непростой у меня сынок, раз сны вещие видишь, ведь всё так и было!».

 

И пошёл Покатигорох родню выручать. Идёт, идёт и видит – пасёт человек баранов - третьяков. Поздоровались, пастух спрашивает, далеко ли идёшь? «К змею, родню отнять». «Змей силён, видал, какая у него скотина! Съешь у меня самого большого барана, так, может, и победишь змея». Покатигорох съел, спасибо сказал и спрашивает: «А змей с тебя шкуру не спустит за недогляд?». «Обязательно спустит, так что ты уж порадей и за меня!». Хмыкнул Горох, попрощался, палицу на плечо кинул, и дальше пошёл.

 

Долго ли, коротко, а дошёл до пастуха с огромными свиньями. «Гой еси, добрый человек!». «И ты будь здоров! Куда путь держишь?». «К змею, родню выручать». «А ну съешь, вон того кабана». «Да запросто!», - съел, губы вытер и спрашивает: «не змеев ли кабанчик был?». «Точно, змеев». «Как же ты пропажу объявишь?» «Скажу, волки унесли». «И что, простит?». «Нет, не простит, покарает, так что ты уж, порадей и за меня!». «Ну, будь здоров!», - и потопал Покатигорошек дальше.

 

Шёл, шёл, лапти стоптал, новые сплёл, дошёл до стада с волами – исполинами, за хребтами пастуха не видать. «Эй, хозяин, доброй пастьбы, шёлковой травы!». «И тебе, скатертью дорога! Далеко ли идёшь?». «К змею, братьев и сестру отбить». «Э - ко, замахнулся! Видал, какая у него скотина!». «Скотина хороша, да не крепче моих зубов!». «А ну, докажи!». Дал Покатигорох самому большому волу палицей промеж глаз и убил, за хвост дернул, шкура - долой, съел с потрохами, правда, за неделю, ну да те времена неспешные были, и говорит: «скажи хозяину «спасибо» от меня». «Нет, он меня убьёт, ты уж заступись за меня!». «Ладно!», сунул шкуру в котомку и дальше пошёл.

 

Солнце встаёт, Горох по дороге идёт, слава впереди бежит. Услышал змей, вылез на середину пути и ждёт. Вот повстречались, очами зыркнули один на другого, и молчат насупившись. Долго так стояли, плечом к плечу, а потом змей и говорит: «не хочешь ли, своячок, бобов?». «А то!». Спустились в нору, встречает их змеева жена. «Здравствуй, сестрица!». «Ошибся, добрый человек, какой ты мне брат!». «А вот посмотришь!». Прошли к столу, а лавки – то у змея железные. Сел Покатигорох со всего размаха, ножки и прогнулись. «Что же ты, хозяин, в лесу живёшь, а плотников у тебя хороших нет, покрепче лавки надо делать!».

 

Приказал змей выставить гостю полтора ведра браги и миску железных бобов. Покатигорох бобы в рот кидает, да знай запивает и приговаривает: «После барана – третьяка, после жирного хряка, после вола – исполина, это всё семечки!». Пригорюнился змей, но храбриться: «не желаете на воздух, размяться?». «Давно пора!».

 

Вылезли на двор, а там грязь, пылища. Змей говорит: «здесь у меня медный ток, надо выдуть его». «Дело хозяйское, ты и дуй!». Змей дунул, только пыль поднял, обчихались оба. Дунул Покатигорох и выдул медный ток.

 

Сошлись они, дал змей Катигороху дубиной по голове, не шелохнулся тот, только крякнул, спрашивает, «не хочешь ли моих братьев отпустить?». «Не хочу!». Ударил Покатигорошек и вбил змея по щиколотки в медный ток.

 

«Твои братья там то и там, да на что они тебе, доходяги, скоро и ты к ним пойдёшь!», - прошипел змей и стукнул Гороха второй раз. Закачался Покатигорох, но устоял, говорит: «можешь братьев оживить?». «Не могу!».

 

Ударил Горох в свой черёд, вбил змея по колено сквозь медный ток, тот заскулил: «есть живая и мёртвая вода, если её найти, можно братьев оживить, давай и со мной брататься, пока не поздно!», и влепил Гороху из последних сил. Охнул Покатигорох, ушёл пятками в медный ток, сказал: «поздно!» и убил змея.

 

Достал братьев из ямы, змея в ней закопал, чтоб не смердел, сестре наказал ждать и пошёл за живой и мёртвой водой.

 

А куда идти то, не знает. Ломанулся через лес и набрёл на избушку на курьих ножках, на бараньих рожках. Зашёл, а там баба Яга – костяна и нага, жопа жиленая, морда глиняная, сидит, в ушате с квасом ноги парит, титьки за плечи закинула, нос до губы висит. «Здраствуй, бабушка!», а она: «фу –фу – русского духа нанёс! Молодой, на тебе пахать можно, а ты, в лес с палицей залез, разбойник, наверное, от дела лытаешь!». «Нет, бабушка, дело пытаю, а ты что ж такая не ласковая?». А Яга не унимается: «Что за дело, отвечай!». «Ты, бабушка, гостя сперва накорми, напои, а потом расспрашивай». Яге тут возразить нечего, хошь, не хошь, а что есть в печи, всё на стол мечи! Замоталась в лохмотья, достала горшок грибных щей, репу пареную, навалила пирогов с яйцами и молодой крапивой, принесла крынку козьего молока. Всё попробовал Покатигорох, всё похвалил, спасибо сказал, ложку облизал, за пояс спрятал и начал свой рассказ.

 

Яга аж всплакнула и говорит: «вода и живая и мёртвая, далеко отсюда, пока дойдёшь, от братьев твоих только косточки останутся. А ты сделай так то и так». Обрадовался Покатигорох, бабку расцеловал и помчался выполнять её совет.

 

Прибежал в чисто поле, нашёл пригорок, завернулся в воовьюшкуру и лёг недвижим. Стали вокруг вороны покруживать, а он всё лежит, не шелохнется. Стали вороны по нему похаживать, носами шкуру подалбливать, а он глаз приоткрыл, посмотрел: «нет, не пора ещё!», - и дальше терпит. Вот прилетел на уедище старшой их, – Ворон Воронович, изловчился Покатигорох, хвать его за хвост, и в мешок! Привязал на каждую лапу по малой склянке, приговаривая: «лети к морю Синему, по живую и мёртвую воду. В левую посудину набери мёртвую, в правую – живую. Ну, да ты и сам знаешь, научен!». Отпустил птицу, сел и стал ждать.

 

Все глаза проглядел, солнце уже к закату клонится, а Ворона всё нет. Наконец, показалась в небе точка малая, вот всё больше и больше, стал Ворон над головой летать, а в руки нейдёт. Отрезал тогда Покатигорох свой левый мизинец: «прими от меня награду Ворон Воронович!». Ворон и отдал ему пузырьки с водой.

 

Вернулся Покатигорох к сестре, в змеиную нору, побрызгал братьев сначало мёртвой, а потом живой водой, они и зашевелились.

 

Очнулись, с сестрой обнялись, она говорит: «спас вас Покатигорошек, наш младший брат. Он один змея одолел, живую и мёртвую воду добыл, без него бы вы пропали, поклониться ему надо в ноженьки». А братья не верят, мнутся, друг на друга посматривают, плечами пожимают: «брата у нас не было, за полгода такими не вымахивают, змея и двоим не одолеть, вода живая и мёртвая далеко, врёт парень, и ты, сестрица, врёшь!». «Что ж, говорит Горох, - пойдёмте домой, к матери, пусть она нас рассудит!». Собрали змеево добро, сестрино наследство и пошли.

 

Проходят мимо пастуха волов, а тот шапку ломит, кричит: «спасибо, Покатигорошек, что змея убил, от меня беду увёл!». Проходят мимо пастуха свиней, и тот рад радёшенек, благодарствует. Дошли до пастуха с баранами, тот в пляс пустился, Гороха славит. Тут уж братья поверили, но вида не показали, идут как шли.

 

Сели, поужинали и спать легли под деревом. Заснул Покатигорох, заснула сестра, а братья шепчуться: «на что нам такой брат, и сильней, и хитрей нас! А вот мы его обхитрим!». Привязали Гороха к дереву, сестру – на плечо, и тикать. Пришли домой и ну врать, мы, мол, с Покатигорохом змея завалили, да он не сдюжил, надорвался!

 

А Катигорошек утром проснулся, глядь, никого нет. Туда – сюда рванулся – привязан! Поднатужился он и вырвал дуб с корнем, так домой и пошёл.

 

Пришёл, а там праздник, всё село братьев потчует, слушает, дивится. Покатигорох говорит: «помогите – ка родичи, дровишки снять, пригодятся!». Неловко получилось, прямо немая сцена, а потом хохот такой начался, что стены сотрясались, братья в закут уползли и оттуда пир досматривали.

 

А наутро поклонился Покатигорох в ноги матери, сказал, что тесно стало в родном доме от помощников, попросил благословения пойти походить по Белому Свету, счастья поискать, на людей посмотреть и себя показать. Облилась мать горючими слезами, и позволила.

 

Продолжение следует…