Как бива, называвшаяся Гэнсё, была похищена демоном.

Расскажу о странном человеке. Расскажу о человеке, похожем на плывущее по ветру облако в пустом ночном небе. Облако появилось во тьме, мгновение, другое – а оно уже изменилось, но эти изменения можно увидеть только если пристально вглядываться. Это должно быть то же самое облако, но кто поймет, какой оно формы…
О таком вот человеке я расскажу.
Его имя – Абэ но Сэймей.
Он – онмёдзи.
Родился он, судя по всему, во времена императора Дайго в 21 году эпохи Энги, но даты его рождения и смерти не имеют никакой прямой связи с нашим повествованием. Напротив, для вящей занимательности лучше не указывать четко такие цифры, так что скроем и то, и другое.
Будем свободно вести кисть, следуя за ходом событий - именно так лучше всего рассказывать об Абэ но Сэймее.
Эпоха Хэйан. Эпоха, когда тьма оставалась тьмой. Время, когда некоторая часть людей твердо верила в существование сверхъестественных вещей. Не в далеких лесах или глубоко в горах, а в сумраке Столицы, иногда даже под одной крышей, затаив дыхание, жили вместе люди, демоны и духи. Такая была эпоха.
Онмёдзи. Мастера Инь-Янь.

Если говорить понятно, то придется назвать их даже гадателями? А можно назвать и иллюзионистами, и заклинателями, но любое из этих слов не подойдет. Онмёдзи наблюдают за связью звезд, и наблюдают за связями людей. Они занимаются геомантией – и гадают, могут убить человека с помощью заклятия, и бывает, используют иллюзии. Они глубоко проникают в невидимые глазу вещи: судьбу, мир духов, демонов и им подобное, и обладают искусством подчинять себе это сверхъестественное.
Онмёдзи - это одна из придворных должностей, и на территории Большого двора было даже построено ведомство Инь-Янь, называвшееся Онмёрё.
Сам Сэймей занимал четвертый придворный ранг.
Первый ранг – великий главный министр.
Второй ранг – правый и левый великие министры.
Третий ранг – великие министры и средние министры.
По служебному положению своему он обладал весомым голосом при дворе.
Среди «Рассказов о древности» сохранилось несколько интересных рассказов про Абэ но Сэймея. Если следовать им, то Сэймей с детских лет учился у онмёдзи Камо но Тадаюки. В ту пору Сэймей частично проявил свой особый талант в качестве онмёдзи. Похоже, он был гением.
Это случилось, когда Сэймей был еще молод. Однажды ночью его наставник Тадаюки отправился в сторону нижней столицы – так говорится в «Рассказах о древности». Нижняя столица – это южная оконечность столицы Хэйан.
Проехав из Внутреннего двора через Судзакумон, Ворота Феникса, они прошли по Большой дороге Феникса почти до ворот Расёмон, находящихся на южном краю столицы. От центра Внутреннего двора до ворот Расёмон около 8 с чем-то ри.
Тадаюки ехал в повозке. Какая была повозка – не записано, но, скорее всего, это была бычья упряжка. Зачем же ночью он ехал в нижнюю столицу – тоже, конечно, не записано, но будет уместно предположить, что он тайно ехал к своей давней любовнице.
Среди сопровождающих затесался Сэймей. Тадаюки один сидел в повозке, а остальные шли пешком. Их, включая Сэймея, должно было быть двое или трое. Человек, ведущий быка, человек с фонарем, и еще один – молодой Сэймей. Возраст не указан, но можно предположить, что Сэймею в это время было немногим больше 10 лет.
Другие сопровождающие были одеты в удобное хитатарэ - куртку и штаны из недорогой ткани, или во что-то подобное, а Сэймей, возможно, был в слегка поношенных штанах – хакама, в кимоно с короткими рукавами и босоног. Его одежда – явно чьи-то обноски. Можно, конечно сказать, что, несмотря на надетые на нем обноски, в его ясном и свежем лице и во всем его виде сквозил дух гения, но вряд ли так было. Он был красивым, с благородными чертами лица, но при этом со стороны он, несомненно, выглядел на ребенка своих лет, такого, какие есть везде. Просто временами, когда что-нибудь случалось, он, бывало, говорил необыкновенно взросло. Таким вот мальчиком он был, наверное.
Учитель Тадаюки возможно видел иногда в глубине глаз молодого Сэймея отблески необычного гения, которого нет у других. Но не более. Потому что Тадаюки заметит таящийся в Сэймее талант только благодаря событию этой ночи.
Вернемся к рассказу.
Медленно продвигается повозка, и вот уже окраина Столицы. Тадаюки крепко уснул внутри повозки.
Идущий рядом с повозкой Сэймей вдруг взглянул вперед и увидел там нечто странной формы: это идут издали в сторону повозки «неописуемо страшные демоны». Взглянул на других слуг, но они словно абсолютно слепы - не видят демонов.
Сэймей тут же открыл окошко повозки:
- Господин Тадаюки… - Разбудив спавшего Тадаюки, торопливо поведал о том, что сейчас увидел своими глазами. Проснувшийся Тадаюки высунул голову из окошка и посмотрел вперед. Действительно, виднеются приближающиеся демоны.
- Остановить повозку! - окликнул Тадаюки слуг, - Прячьтесь за повозку, затаите дыхание и не двигайтесь! Ни в коем случае не шуметь! - Тадаюки, используя искусство, сделал так, чтобы и повозка, и они сами стали не видны демонским глазам, и так переждали демонов.
С тех пор Тадаюки всегда стал оставлять рядом с собою Сэймея.
Тадаюки передал Сэймею все то, что сам знал в искусстве Инь-Янь, Онмёдо. «Словно перелил воду из вазы» - как записано в «Рассказах о древности». Та вода, что была налита в вазу по имени Камо но Тадаюки, иначе говоря, искусство Инь-Янь, Онмёдо, полностью как есть перешла в вазу по имени Абэ но Сэймей.
Говорят, что после смерти Тадаюки, Абэ но Сэймей построил свой дом севернее Большой дороги Цутимикадо и западнее дороги Ниси-но-Тоин. Если смотреть от дворца Сисиндэн, Пурпурного дворца, бывшего центром Внутреннего двора, то это будет направление на северо-восток, иначе говоря, угол Уситора, угол Тигро-быка.
Направление Уситора – называется еще «Ворота демонов», та сторона, откуда приходит зло. На северо-востоке столицы Хэйан находился храм Энрэкидзи на горе Хиэидзан, а на северо-востоке Внутреннего двора находился дом онмёдзи Абэ но Сэймея – такая двойная структура конечно не случайна.
Причина в том, что градостроительная схема, система столицы Хэйан была тесно связана с тайным убийством Фудзивара но Танэцугу, она была создана для того, чтобы охранять самого императора Камму Тэнно от мстительного духа его высочества экс-наследного принца Савара, отрешенного от престола. Именно поэтому была брошена всего через 10 лет строящаяся столица Нагаока, и начато строительство новой столицы - Хэйан.
Однако это все было до рождения Сэймея и напрямую не имеет отношения к нашему нынешнему рассказу. Вернемся к «Рассказам о древности».
Итак, Сэймей жил в доме на стороне Ворот демонов, и к нему в дом пришел один старый буддийский монах. С собой он привел двоих детей лет десяти.
- По какому делу вы изволили прийти? - спросил Сэймей.
- Я живу в стране Харима, - отвечал монах. - Имя мое– Читоку.
Назвав свое имя, старик начал рассказывать. Оказывается, он издавна хотел учиться искусству Инь-янь, Онмёдо, и если верить тому, что он слышал, самый великий на этом пути мастер, онмёдзи – это Сэймей. Поэтому, пусть хоть немного, но не мог бы Сэймей объяснить недостойному законы Инь-янь. Что-то в этом роде поведал монах по имени Читоку Сэймею.
- Ага, - слушая слова монаха, думает Сэймей, - «Сей монах – знаток нашего искусства, и пожаловал сюда испытать меня». - Сэймей заметил истинную сущность этого монаха, что монах – выдающийся знаток законов искусства Инь-янь, Онмёдо, и пришел испытывать его, Сэймея.
- Скорее всего, двое детей, которых привел с собой монах – служебные духи. Хм-хм… - улыбнулся, должно быть, в глубине сердца Сэймей.
Служебных духов называют «сикидзин» – служебные боги, или пишут еще как «сикигами» – боги церемоний, оба названия одинаково часто употребляются, а в сохранившейся и в наши дни школе Онмёдо, школе Идзанаги на острове Сикоку, зовутся они именем «сикиодзи» - «принцы церемоний». Это тип духов, обычно не видимых глазу, не очень высокого класса, мелких духов стихий. Их с помощью искусства Инь-янь используют как служебных духов, но в зависимости от способностей онмёдзи, уровень подчиненных мелких духов бывает низким или высоким.
-Ого, а он не так прост! - кивая, восхитился Сэймей, потому что служебные духи, которых использовал монах, назвавшийся Читоку, были такого уровня, что их никак не мог бы подчинить неумелый человек.
- Я почтительно принимаю Вашу просьбу. Однако сегодня у меня есть дело, которое никак нельзя отложить, так что… - Сэймей предложил монаху сейчас уйти и прийти позже, выбрав благоприятный день. Говоря все это, Сэймей спрятал обе руки внутрь рукавов и, тайно сложив знак, пропел небольшое заклятие - сю.
- Ну что же, до следующего раза. Я выберу удачный день… - сложив обе руки и приложив их к голове в знак почтительной благодарности, ушел монах. Однако Сэймей не двинулся с места. Так же, сплетя руки на груди, он стоял и смотрел на небо. Вскоре, когда можно было подумать, что он ушел уже на 1 – 2 квартала, в остававшихся открытыми воротах показался вернувшийся монах. Монах, идя по улице, заглядывал всюду, где может спрятаться человек, а так же в проходящие повозки.
Монах снова встал перед Сэймеем.
- Дело в том, что стали невидимы двое детей, которые должны были идти за мною. Не могли бы Вы мне их вернуть? - сказал монах.
- Вернуть? - сказал Сэймей, сделав вид, что ничего не понимает, - А я ничего не делал! Вы же были рядом и знаете это. Как же я, просто стоя здесь, мог спрятать двух детей?
Услышав это, монах склонился перед Сэймеем:
- Извините. На самом деле то не дети, а служебные духи, которых я использую. Я сегодня пришел, чтобы испробовать Вашу силу, но это совершенно мне не подвластно. Прошу простить меня. - Монах совершенно растерян.
- Знаешь что, меня, конечно, можно испытывать, но такими пустяками меня не обмануть! - Сэймей хитро улыбнулся, внезапно поменяв манеру речи. Бывала на его губах такая усмешка, не грубая, но и не очень то вежливая. Эти губы прошептали маленькое заклятие - сю.
И тут, сразу же, с улицы прибежали двое детей. Каждый из них нес в руках сакэ и рыбу.
- А я их послал за покупками. Побаловался. Забирай их и уходи, – так сказал дурашливо Сэймей, и интересно было бы узнать продолжение, но в «Рассказах о древности» больше ничего не написано.
А еще однажды было: Абэ но Сэймей пошел в жилище к человеку, которого звали архиепископ Канчё из Хиросавы. Там было много молодых придворных и послушников, и все они пытались о чем-нибудь завести разговор с Сэймеем. Так как все они были наслышаны о Сэймее, содержанием разговора, естественно, стало «искусство». Был и человек, который откровенно спросил:
- Говорят, ты используешь сикигами, служебных духов. А вот, например, можно ли ими убить человека?
- Изволите нагло допытываться о тайнах, касающихся моего ремесла? – нарочно сделав страшные глаза, заглянул в лицо задавшему вопрос придворному, должно быть, Сэймей. И слегка насладившись возникшим в глазах того испугом, - Нет, так просто человека убить не возможно… - улыбнувшись, успокоил придворного, и, наверное, прибавил вот так:
- Хотя, вообще-то, есть много способов…
- В таком случае, получается, что маленькое насекомое – просто, так? – спрашивает другой придворный.
- Ну… да… - когда Сэймей так ответил, на край садика прискакали пять или шесть жаб.
- Можешь убить одну из них? – спросил придворный.
- Да. Но, убивать – это одно…
- Что-нибудь не так?
- Я могу убить, но я не могу вернуть к жизни, понимаете? Бесцельное убийство - преступление.
- Ну, хоть одну!
- Я тоже хочу увидеть!
- И я!
- И я! – собираются придворные и послушники. У всех глаза сияют любопытством: не по слухам, а на самом деле насколько же, в конце концов, велико искусство Сэймея? И такие у них взгляды, что отговорится здесь Сэймей, не станет использовать «искусство», и это само по себе станет поводом для разговоров: «Этот человек вовсе не таков, как о нем говорят».
Сэймей обвел пристальным взглядом их лица, и коротко буркнув: «Вы заставляете меня совершить преступление…», - протянул правую руку. Он сжал кончиками белых пальцев один листок из свежо зеленеющей кроны плакучей ивы, свисавшей с навеса, и небрежно оторвал. Подбросив этот листок в воздух, пропел заклятие.
Ивовый листок поплыл в пространстве и легко спланировал поверх одной из жаб. Жаба, лопнув с чавкающим звуком, умерла. Мясо и внутренности разлетелись вокруг.
«Послушники все цветом побледнели и ужасом ужаснулись» - передают «Рассказы о древности».
Говорят, что Сэймей, когда в доме не было людей, использовал сикигами. Никого рядом нет, а ставни поднимаются и опускаются, ворота закрываются, хотя нет закрывающего их. Похоже, вокруг Сэймея было много разных странностей, и если полистать другие источники, то все они говорят о том, что, как и в примерах с монахом Читоку или с жабой, Сэймей просто без разбору использовал свое искусство и удивлял людей. Похоже, он наслаждался этим. В его важничанье с видом будто ничего и не было, было что-то ребяческое.
Это лишь мое воображение, но не был ли этот человек – Сэймей – где-то небрежным в исполнении дворцовой службы, не был ли он объектом разнообразных слухов? Был он, наверное, высокий, белокожий, несравненно прекрасный молодой человек с ледяными глазами, и когда он, изысканно одетый, рассеяно шагал куда-то, женщины во дворце, наблюдая за ним, перешептывались о нем. Наверняка он получил от самых высокопоставленных дам одно-два письмеца с заключенными в них призывными стихами. С вышестоящими он был корректен, хотя внезапно мог сказать и грубовато. И, может, случалось ему, забывшись, обратиться к императору: «Эй, ты!». Губы его, на которых играла утонченная улыбка, в следующий раз складывались в грубоватую ухмылку. По своей работе онмёдзи он должен был знать подоплеку людских дел, а как придворный, он должен был быть довольно хорошо образованным. Неплохо, должно быть, знал наизусть китайские стихи, имел талант стихосложения, мог играть на одном – двух инструментах, на бива или на флейте.
Мне думается, что эпоха Хэйан – это эпоха утонченной тьмы. И в этой вычурной, изящной, омерзительной тьме как облако, несомое ветром, легко и свободно струился по жизни этот человек, о котором я собираюсь далее вести рассказ.

Высокочтимый Минамото но Хиромаса пришел в дом Абэ но Сэймея в начале месяца Минацуки. По солнечному календарю – шестой месяц, а если говорить по современному, то это, пожалуй, будет где-то 10 июля. Сливовые дожди еще не закончились, но в этот день дождь, ливший все время, к удивлению, прекратился. Правда это не значит, что светило солнце. Все небо, от края до края, было белесым, словно затянутым тонкой бумагой.
Раннее утро. Листья деревьев и трава мокры, а воздух до дрожи прохладен. Минамото но Хиромаса идет, рассматривая изгородь дома Сэймея, тянущуюся по правую руку. Изгородь в стиле китайской династии Тан. На стене, на высоте от груди до лица – резные украшения, а сверху нависает крыша, крытая китайской серповидной черепицей. Такая изгородь напоминает буддийский храм или капище. Хиромаса одет в суйкан, простое кимоно, и обут в сапожки. Сапожки из кожи оленя. В воздухе висят бесчисленные капельки воды, мельче, чем туман, и если даже просто идти в этом воздухе, ткань суйкана впитывает водную пыль и тяжелеет.
Высокочтимый Минамото но Хиромаса – воин, на левом боку у него висит меч. На вид ему за 35. В походке и манерах есть свойственная военному человеку грубоватость, но на вид он вовсе не груб. На вид он очень аккуратен. И не весел. Нет в нем бодрости. Видимо какая-то тревога засела в его груди.
Хиромаса остановился перед воротами. Ворота распахнуты настежь, и если посмотреть внутрь, виден сад. Летние травы, заполонившие весь сад, еще мокры от ночного дождя и буйно зелены.
- Ну не заброшенный ли храм тут, а? – отразилось на лице Хиромасы.
Дикое поле – ну, может и не на столько, но похоже, что за этим садом практически не ухаживают.
И тут ноздрей Хиромасы достиг сладкий цветочный запах. Источник он сразу понял: среди трав стояло большое старое дерево – глициния, а на ветвях его цвело одно лишь соцветие.
- Да точно ли он вернулся? – пробормотал Хиромаса. Он, конечно, знал, что Сэймей – любитель оставлять траву и деревья расти, как им вздумается, но это, перед глазами, это слишком даже для него.
Когда Хиромаса перевел дух, из-за угла появилась девушка. Правда эта девушка была одета в каригину, легкое мужское кимоно, и широкие шаровары мужского фасона. Подойдя к Хиромасе, девушка легко поклонилась:
- Имею честь почтительно ожидать Вас, - сказала она Хиромасе.
- Ждала меня?
- Хозяин повелели: вскоре изволит пожаловать почтенный Хиромаса, так что встреть его и с почтением препроводи…
Хиромаса пошел следом за девушкой, размышляя: «Как же он узнал, а?». Его провели в комнату, где поверх дощатого пола лежало татами, а на татами, поджав ноги, сидел Сэймей и разглядывал Хиромасу:
- Пришел? – сказал Сэймей.
- А ты знал! – говоря это, Хиромаса уселся на такое же татами.
- Тот, кого я послал купить саке, известил меня, что Хиромаса направляется сюда.
- Саке?
- Ну, меня же некоторое время не было. Вот и захотелось выпить столичного саке. А ты, Хиромаса, ты как узнал, что я вернулся?
- Да был один, рассказал, что вчера ночью в твоем доме горел свет…
- Понятно.
- Где ты был почти месяц?
- В Коя.
- В Коя?
- Ну.
- А зачем, да так срочно?
- Было кое-что непонятное.
- Непонятное?
- Ну, или лучше сказать, было кое-что, что мне пришло в голову.
- А что именно? – спросил Хиромаса.
- Однако ж, - взглянув на Хиромасу, почесал голову Сэймей.
По этим двоим возраст не определить. Для постороннего взгляда Сэймей выглядит моложе. И не только моложе, пригожее на вид: прямой изящный нос, а губы красны, как будто впитали светлый кармин.
- Что «однако»?
- Ты – хороший человек, но тебе ведь не интересны разговоры такой направленности, нет?
- Погоди, какой такой направленности разговоры?
- Про сю, - сказал Сэймей.
- Сю?!
- Я ходил поговорить про сю.
- И о чем говорил?
- Например, о том, чем является сю.
- А разве сю не есть сю?
- Ну, да, это, в общем то так, но мне вдруг пришло в голову, чем является сю, и…
- Что-что пришло в голову? – спросил Хиромаса.
- Как тебе сказать… Вот, например, такое: не является ли сю именем?
- Что? Именем?
- Ну, не сердись, Хиромаса! Как на счет саке по старинке? – улыбнулся Сэймей.
- Я пришел не саке угощаться, но если предложишь, не откажусь.
- Ладно, давай уж… - Сэймей хлопнул в ладоши.
Тут же по коридору прошуршал шелк, и появилась девушка с изящным столиком в руках. На нем стояли кувшин, в котором, по всей видимости, было саке, и чашечки. Сначала, поставив столик перед Хиромасой, девушка ушла, но потом вернулась еще с одним столиком, который поставила перед Сэймеем. После этого девушка налила саке в чашечку Хиромасе. Принимая саке, Хиромаса разглядывал ее лицо. Хотя и она тоже была в мужском каригину и шароварах, но это была другая девушка, не та, что выходила прежде. Ей действительно было только-только 20, и пухлые губы, и белая шея словно аромат источали очарование.
- Что с тобой? – спросил Сэймей разглядывающего девушку Хиромасу.
- Она – другая. Не та, не первая, - сказал Хиромаса, а девушка с улыбкой склонила голову. Затем она налила саке в чашечку Сэймею.
- Она – человек? – спросил Хиромаса. Он хотел спросить, сикигами ли эта девушка, служебный дух, которыми управляет Сэймей, или нет.
- Проверишь? – сказал Сэймей.
- Проверять?
- Пошлем-ка ее тайно в твой дом сегодня ночью?
- Не смейся! Дурак, - сказал Хиромаса.
- Итак…
- Да, - и оба осушили чашечки. В опустевшие чашечки девушка налила саке. Глядя на нее, Хиромаса пробурчал:
- К тебе когда ни придешь, никогда ничего не понятно… - и вздохнул.
- Что тебе не понятно?
- Да я подумал: сколько же, в конце концов, людей в этом доме? Как ни придешь, все новые лица…
- Да ладно, не все ли равно? – ответив, Сэймей протянул палочки к лежавшей на тарелке жареной с солью рыбе.
- Форель?
- Утром приходили продавать, и я купил. Форель из реки Камогава.
Это была довольно крупная, взрослая форель. И если, зацепив палочками, разломить ее толстую тушку, то от разлома поднимается пар.
Дверь сбоку открыта, виднеется сад.
Девушка ушла, и это словно послужило Хиромасе сигналом вернуться к разговору.
- Так продолжение... Там про сю было.
- Ну что же, - подал голос Сэймей, попивая саке.
- Не выпендривайся!
- Хорошо. Вот например: что есть самое короткое сю в этом мире?
- Самое короткое сю? – и задумавшись буквально на секунду, - Нет, ты меня не заставляй думать, Сэймей! Ты объясни!
- Хм, ладно. Самое короткое сю в этом мире – имя.
- Имя?
- Угу, - кивнул Сэймей.
- Твое «Сэймей» и мое «Хиромаса» - наши имена?
- Именно! И «гора», и «море», и «дерево», и «трава», и «насекомые» - и такие имена тоже - одно из сю. Вот так вот.
- Не пойму…
- Сю – это ведь, в сущности, то, что связывает вещи.
-?
- То, что связывает фундаментальное состояние вещей – имя!
- …
- Предположим, что в этом мире была бы вещь, которой не было бы дано имя. Эта вещь была бы ничем. Наверное, можно было бы сказать даже, что она не существует.
- Ты говоришь какие-то заумные вещи.
- Например, твое имя «Хиромаса». И ты, и я – оба люди, но ты – человек под сю «Хиромаса», а я – под сю «Сэймей». Вот так получается.
Но у Хиромасы на лице – несогласие:
- То есть, если у меня нет имени, то человека, который я, в этом мире нет, так что ли?
- Нет, ты есть. А вот Хиромаса исчезнет.
- Хиромаса – это я. Если исчезнет Хиромаса, то и я исчезну, разве не так?
Не утверждая, но и не отрицая, Сэймей слегка покачал головой.
- Есть вещи, не видимые глазу. И даже эти невидимые глазу вещи можно связать с помощью имени, которое есть сю.
- Да?
- Мужчина думает о женщине: «возлюбленная». Женщина думает о мужчине: «возлюбленный». Если этим чувствам дать имя, связав, будет - «любовь».
- Д-да? – но хоть Хиромаса и кивает, видно, что он все же пока не совсем понимает. - Однако ж, если не придумывать имя «любовь», мужчина будет думать о женщине: «возлюбленная», а женщина думать о мужчине: «возлюбленный»… - сказал Хиромаса.
- Само собой! – просто ответил Сэймей, - То и это – разные вещи, - и поднес ко рту саке.
- Все еще не понимаю.
- Ну, давай попробую сказать по другому.
- Ага.
- Посмотри на сад! – Сэймей указал пальцем на видневшийся сбоку сад, тот самый, где была глициния. - Там есть глициния?
- Ну, есть.
- Я дал ей имя Мицумуси.
- Имя?
- В смысле, заколдовал, наложил сю.
- И что из этого?
- Она просто ждала моего возвращения.
- Чего-чего?
- Цветок ведь еще цветет…
- Слушай, а ты проще выражаться не умеешь? - сказал Хиромаса.
- Ну что, похоже, я должен объяснять на мужчинах и женщинах, да? – сказав так, Сэймей посмотрел на Хиромасу.
- Объясняй! – сказал Хиромаса.
- Допустим, что у тебя есть женщина, в которую ты влюблен. И вот, с помощью сю, ты можешь этой женщине подарить с неба луну.
- Научи!
- Укажи на луну пальцем и скажи только: «Любезная девица, давай я подарю тебе эту луну!»
- Что?!
- И если девица ответит да, то тут луна станет ее.
- И это сю?
- Это станет основой сю.
- Совершенно не понимаю.
- Да можешь и не понимать. Даже бонзы из Коя, и те намереваются одним святым словом наложить сю на все - заколдовать весь этот мир.
Естественно у Хиромасы изумленье на лице:
- Слушай, Сэймей, ты что же, целый месяц с бонзами в Коя только про это и говорил?
- В общем, да. И не месяц, а всего то 20 дней.
- Сю не понимаю! – и Хиромаса отправил в рот саке.
- Слушай, а пока меня не было, что-нибудь интересное происходило, а? – спросил Сэймей.
- Ну, может тебе это не интересно, но 10 дней назад умер Тадами.
- Мибуно Тадами, который «полюбишь»?
- Да, да. Ослабев от истощения…
- Так ничего и не съев?
- Это все равно, что голодная смерть, - ответил Хиромаса.
- Это было в третьем месяце, в Яёй, да?
- Да.
То, о чем они кивали друг другу – состязание в стихах, проходившее в марте при дворе, во дворце Сэйрёдэн – дворце Чистой прохлады. Состязание в стихах – это когда делят поэтов на право и лево, а затем составляют по парам справа и слева стихи, сочиненные на заданную тему и выбирают, который из пары стих лучше, а который хуже. «Полюбишь», про которое сказал Сэймей, это начало стиха, сочиненного в тот раз Мибуно Тадами. Стих Тадами:

Полюбишь меня,
мне ж имя не время
пока говорить тебе:
Когда мало знаешь, тут
начинаются чувства.

В тот раз с Тадами сражался Тайра но Канэмори. Стих Канэмори:

«Прокрадусь тайком!» –
появилось на лице.
О, моя любовь!
Я думаю о тебе.
Никто не усомнится.

Разбиравший достоинства двух стихов и выносивший решение Фудзивара но Санэёри оказался в затруднении, а видевший все это император Мураками тихо прошептал одними губами стихи. Это было «Прокрадусь». И как только Фудзивара но Санэёри провозгласил победу Канэмори, «О горе!» - вскричал тонким голосом Тадами и побледнел. Все это долго было темой пересудов во дворце.
С того дня Тадами потерял аппетит, и все время лежал вниз лицом на полу в своем доме.
- Говорят, под конец, он умирал, грызя собственный язык.
Тадами пытался есть, но в пустую: пища не проходила внутрь.
- Выглядел он мягким, а нутро то было страшно злопамятного человека… - пробормотал Сэймей.
- А мне не верится! Из-за проигрыша стиха перестать есть! – с чувством сказав так, Хиромаса выпил саке. Уже наливали себе сами. Хиромаса посмотрел на Сэймея, наполняя сам опустевшую чашечку, и сказал:
- Говорят, является он!
- Является?
- Неупокоенный дух Тадами во дворце Сэйрёдэн.
- Хм… - Сэймей улыбнулся уголками губ.
- Ночные дежурные, несколько человек, говорят, что видели: ночью Тадами с синим лицом медленно идет сквозь шелковые нити дождя от дворца Сэйрёдэн ко дворцу Сисиндэн, бормоча: «полюбишь…».
- Как интересно…
- Не веселись, Сэймей. Это ж дело последних 10 дней. Если достигнет ушей императора, он испугается, начнет говорить о смене места пребывания…… - глядя на Хиромасу, говорящего это с неожиданно серьезным лицом, Сэймей согласно кивал.
- Ну и что там у тебя, Хиромаса? – вдруг сказал Сэймей.
- Что?
- Давай уж, говори! У тебя ж ко мне был какой-то разговор?
- А ты понял?
- У тебя на лице это написано. Потому что ты – хороший человек, - Сэймей говорил слегка подшучивая, но Хиромаса серьезен.
- Знаешь, Сэймей, - он заговорил другим тоном, - пять дней назад, вечером, было украдено Гэнсё, которое очень берег император.
- Неужели? – Сэймей с чашечкой в руках подался вперед.
Гэнсё – Видение – это имя бива. Музыкальным инструментам, особенно знаменитым, давали постоянные имена. Раньше эта бива была тайным сокровищем императора Дайго. Она была привезена из империи Тан и «обладала верхней декой из палисандра», как записано в «Учетных записях старых инструментов».
- Кто, когда, как украл – не понятно.
-Ах, какое затруднение! – сказал Сэймей, а на лице у него было написано, что ему-то ну ни чуточки не затруднительно. Он всегда перед Хиромасой как-то само собою открывал свое истинное лицо.
- Вот. А позавчера вечером я слышал звук Гэнсё.