От Аполлона четырехрукого до Аполлона Бельведерского

Для нас Аполлон — бог света и красоты, победитель змея Пифона и предводитель Муз, кифаред — то есть бог искусства, великолепно играющий на своей кифаре. Кто не помнит статуи Аполлона Бельведерского [75]! Копии, снятые с хранящейся в Ватиканском музее знаменитой статуи, украшают чуть ли не все оперные театры и огромное число музеев. Вечную весну, обаятельную мужественность, красоту юности, нежность и гордость — вот что, по мнению знаменитого историка искусств И. Винкельмана (1717—1768), олицетворяет этот юный бог. Но греку эпохи «Илиады» и «Одиссеи» Аполлон казался совсем другим. Это был бог-убийца, «ночи подобный», жестокий и безжалостный «друг нечестивцев, всегда вероломный»— так говорится у Гомера. Само имя Аполлон, негреческое по своему происхождению и поэтому для грека непонятное, ассоциировалось с греческим глаголом «аполлюми», что означает «губить», и это в еще большей степени делало Аполлона богом-губителем. Да и внешне он представлялся совсем не таким, как изобразит его потом Jleoxap, автор Аполлона Бельведерского. Вот что сообщает на этот счет спартанский историк Сосибий (IV век до н.э.): «Никакой Аполлон не является истиннее того, которого лакедемоняне соорудили с четырьмя руками и четырьмя ушами, поскольку таким он явился для тех, кто сражался при Амиклах».

Древнейшие пласты в мифологии, как правило, заслонены от нас и литературой, возникшей позднее на базе мифов, и памятниками греческой пластики (работы Фидия, Праксителя и других мастеров). Тем не менее, занимаясь античной культурой, мы должны помнить, что между временем Гомера и эпохой поздней античности лежит дистанция в полторы тысячи лет. За эти 15 столетий неоднократно менялись религиозные представления, равно как и представления о красоте, нравственности; менялись представления о жизни, рождались и умирали философские системы. Вот почему каждый Аполлон интересен по-своему. Четырехрукий бог-губитель принадлежит далекой архаике (X — IX века до н.э.). Аполлон из гомеровского гимна, победитель Пифона, который бряцает на кифаре,

Дивно, высоко шагая. Вокруг него блещет сиянье,

Быстрые ноги мелькают, и пышные вьются одежды,—

это современник мраморных храмов, например, Геры в Олимпии или Аполлона в Коринфе. Боги, изваянные Фидием,— свидетели эпохи Перикла, ровесники строительных работ на афинском Акрополе и трагедий Софокла. Дух того времени прекрасно запечатлен в Софокловой «Антигоне»:

Много в природе дивных сил,

Но сильней человека — нет.

Он под вьюги мятежный вой

Смело за море держит путь...

И беззаботных стаи птиц,

И породы зверей лесных,

И подводное племя рыб

Власти он подчинил своей...

(Перевод Ф. Ф. Зелинского)

Наконец, Аполлон Бельведерский. И Винкельман, и большинство поэтов и писателей XIX века (в их числе Р. Менар) восхищаются этой статуей и считают ее едва ли не вершиной того, что оставила для нас античная культура. Нам, людям двадцатого столетия, однако, кажется, что в Аполлоне Леохара слишком много «элегантной манерности и показной парадности... которая,— как пишет А. Ф. Лосев,— заставляет нас видеть в нем не классику, а классицизм» (Сб. «Эстетика и жизнь». Вып. 3. М., 1974, с. 419). Это естественно, ибо в IV веке до н. э., когда работал Леохар, каждый грек уже остро чувствовал, что эпоха расцвета для Эллады осталась позади. Искусство по этой причине питалось не чувствами дня сегодняшнего, как то было при Фидии, а, напротив, пыталось законсервировать идеалы того ушедшего времени, когда «Эллада рождала героев» (подразумевается именно эпоха Фидия). Поэтому Аполлон Бельведерский выгладит не столько живым цветком, сколько засушенным экспонатом из гербария. Зачастую такое же впечатление остается и от стихов, написанных поэтами IV века до н.э., сегодняшнему читателю почти неизвестных, причем именно по этой причине.