Аркадий Гайдар. Голубая чашка

Мне тогда было тридцать два года. Марусе двадцать девять, а дочеринашей Светлане шесть с половиной. Только в конце лета я получил отпуск, и напоследний теплый месяц мы сняли под Москвой дачу. Мы со Светланой думали ловить рыбу, купаться, собирать в лесу грибы иорехи. А пришлось сразу подметать двор, подправлять ветхие заборы,протягивать веревки, заколачивать костыли и гвозди. Нам все это очень скоро надоело, а Маруся одно за другим все новые дановые дела и себе и нам придумывает. Только на третий день к вечеру наконец-то все было сделано. И как раз,когда собирались мы втроем идти гулять, пришел к Марусе ее товарищ -полярный летчик. Они долго сидели в саду, под вишнями. А мы со Светланой ушли во двор ксараю и с досады взялись мастерить деревянную вертушку. Когда стемнело, Маруся крикнула, чтобы Светлана выпила молока иложилась спать, а сама пошла проводить летчика до вокзала. Но мне без Маруси стало скучно, да и Светлана одна в пустом доме спатьне захотела. Мы достали в чулане муку. Заварили ее кипятком - получился клейстер. Оклеили гладкую вертушку цветной бумагой, хорошенько разгладили ее ичерез пыльный чердак полезли на крышу. Вот сидим мы верхом на крыше. И видно нам сверху, как в соседнем саду,у крыльца, дымит трубой самовар. А на крыльце сидит хромой старик сбалалайкою, и возле него толпятся ребятишки. Потом выскочила из черных сеней босоногая сгорбленная старуха.Ребятишек турнула, старика обругала и, схватив тряпку, стала хлопать поконфорке самовара, чтобы он закипел быстрее. Посмеялись мы и думаем: вот подует ветер, закружится, зажужжит нашабыстрая вертушка. Ото всех дворов сбегутся к нашему дому ребятишки. Будет иу нас тогда своя компания. А завтра что-нибудь еще придумаем. Может быть, выроем глубокую пещеру для той лягушки, что живет в нашемсаду, возле сырого погреба. Может быть, попросим у Маруси суровых ниток и запустим бумажного змея -выше силосной башни, выше желтых сосен и даже выше того коршуна, которыйцелый день сегодня сторожил с неба хозяйских цыплят и крольчат. А может быть, завтра с раннего утра сядем в лодку - я на весла, Марусяза руль, Светлана пассажиром - и уплывем по реке туда, где стоит, говорят,большой лес, где растут на берегу две дуплистые березы, под которыми нашлавчера соседская девчонка три хороших белых гриба. Жаль только, что все онибыли червивые. Вдруг Светлана потянула меня за рукав и говорит: - Посмотри-ка, папа, а ведь, кажется, это наша мама идет, и как бы намс тобой сейчас не попало. И правда, идет по тропинке вдоль забора наша Маруся, а мы-то думали,что вернется она еще не скоро. - Наклонись, - сказал я Светлане. - Может быть, она и не заметит. Но Маруся сразу же нас заметила, подняла голову и крикнула: - Вы зачем это, негодные люди, на крышу залезли? На дворе уже сыро.Светлане давно спать пора. А вы обрадовались, что меня нет дома, и готовыбаловать хоть до полуночи. - Маруся, - ответил я, - мы не балуем, мы вертушку приколачиваем. Тыпогоди немного, нам всего три гвоздя доколотить осталось. - Завтра доколотите! - приказала Маруся. - А сейчас слезайте, или ясовсем рассержусь. Переглянулись мы со Светланой. Видим, плохо наше дело. Взяли и слезли.Но на Марусю обиделись. И хотя Маруся принесла со станции Светлане большое яблоко, а мне пачкутабаку, - все равно обиделись. Так с обидой и уснули. А утром - еще новое дело! Только что мы проснулись, подходит Маруся испрашивает: - Лучше сознавайтесь, озорной народ, что в чулане мою голубую чашкуразбили! А я чашки не разбивал. И Светлана говорит, что не разбивала тоже.Посмотрели мы с ней друг на друга и подумали оба, что уж это на нас Марусяговорит совсем напрасно. Но Маруся нам не поверила. - Чашки, - говорит она, - не живые: ног у них нет. На пол они прыгатьне умеют. А кроме вас двоих, в чулан никто вчера не лазил. Разбили и несознаетесь. Стыдно, товарищи! После завтрака Маруся вдруг собралась и отправилась в город, а мы селии задумались. Вот тебе и на лодке поехали! И солнце к нам в окна заглядывает. И воробьи по песчаным дорожкамскачут. И цыплята сквозь деревянный плетень со двора на улицу и с улицы надвор шмыгают. А нам совсем не весело. - Что ж! - говорю я Светлане. - С крыши нас с тобой вчера согнали.Банку из-под керосина у нас недавно отняли. За какую-то голубую чашкунапрасно выругали. Разве же это хорошая жизнь? - Конечно, - говорит Светлана, - жизнь совсем плохая. - А давай-ка, Светлана, надень ты свое розовое платье. Возьмем мы из-запечки мою походную сумку, положим туда твое яблоко, мой табак, спички, нож,булку и уйдем из этого дома куда глаза глядят. Подумала Светлана и спрашивает: - А куда твои глаза глядят? - А глядят они, Светлана, через окошко, вот на ту желтую поляну, гдепасется хозяйкина корова. А за поляной, я знаю, гусиный пруд есть, а запрудом водяная мельница, а за мельницей на горе березовая роща. А что там загорой, - уж этого я и сам не знаю. - Ладно, - согласилась Светлана, - возьмем и хлеб, и яблоко, и табак, атолько захвати ты с собой еще толстую палку, потому что где-то в той сторонеживет ужасная собака Полкан. И говорили мне про нее мальчишки, что онаодного чуть-чуть до смерти не заела. Так мы и сделали. Положили в сумку что надо было, закрыли все пятьокон, заперли обе двери, а ключ подсунули под крыльцо. Прощай, Маруся! А чашки твоей мы все равно не разбивали. Вышли мы за калитку, а навстречу нам молочница. - Молока надо? - Нет, бабка! Нам больше ничего не надо. - У меня молоко свежее, хорошее, от своей коровы, - обиделасьмолочница. - Вернетесь, так пожалеете. Загромыхала она своими холодными бидонами и пошла дальше. А где ейдогадаться, что мы далеко уходим и, может, не вернемся? Да и никто об этом не догадывался. Прокатил на велосипеде загорелыймальчишка. Прошагал, наверное в лес за грибами, толстый дядька в трусах и струбкой. Прошла белокурая девица с мокрыми после купания волосами. Азнакомых мы никого не встретили. Выбрались мы через огороды на желтую от куриной слепоты поляну, снялисандалии и по теплой тропинке пошли босиком через луг прямо на мельницу. Идем мы, идем и вот видим, что от мельницы во весь дух мчится намнавстречу какой-то человек. Пригнулся он, а из-за ракитовых кустов летят емув спину комья земли. Странно нам это показалось. Что такое? У Светланы глазазоркие, остановилась она и говорит: - А я знаю, кто это бежит. Это мальчишка, Санька Карякин, который живетвозле того дома, где чьи-то свиньи в сад на помидорные грядки залезли. Онвчера еще против нашей дачи на чужой козе верхом катался. Помнишь? Добежал до нас Санька, остановился и слезы ситцевым кульком вытирает. Амы спрашиваем у него: - Почему это, Санька, ты во весь дух мчался и почему это за тобой из-закустов комья летели? Отвернулся Санька и говорит: - Меня бабка в колхозную лавку за солью послала. А на мельнице сидитпионер Пашка Букамашкин, и он меня драть хочет. Посмотрела на него Светлана. Вот так дело! Разве же есть в Советской стране такой закон, чтобы бежал человек вколхозную лавку за солью, никого не трогал, не задирал и вдруг бы его ни стого ни с сего драть стали? - Идем с нами, Санька, - говорит Светлана. - Не бойся. Нам по дороге, имы за тебя заступимся. Пошли мы втроем сквозь густой ракитник. - Вот он, Пашка Букамашкин, - сказал Санька и попятился. Видим мы - стоит мельница. Возле мельницы телега. Под телегой лежиткудластая, вся в репейниках, собачонка и, приоткрыв один глаз, смотрит, какшустрые воробьи клюют рассыпанные по песку зерна. А на кучке песка сидит безрубахи Пашка Букамашкин и грызет свежий огурец. Увидал нас Пашка, но не испугался, а бросил огрызок в собачонку исказал, ни на кого не глядя: - Тю!.. Шарик... Тю!.. Вон идет сюда известный фашист, белогвардеецСанька. Погоди, несчастный фашист! Мы с тобою еще разделаемся. Тут Пашка плюнул далеко в песок. Кудластая собачонка зарычала.Испуганные воробьи с шумом взлетели на дерево. А мы со Светланой, услышавтакие слова, подошли к Пашке поближе. - Постой, Пашка, - сказал я. - Может быть, ты ошибся? Какой же этофашист, белогвардеец? Ведь это просто-напросто Санька Карякин, который живетвозле того дома, где чьи-то свиньи в чужой сад на помидорные грядки залезли. - Все равно белогвардеец, - упрямо повторил Пашка. - А если не верите,то хотите, я расскажу вам всю его историю? Тут нам со Светланой очень захотелось узнать всю Санькину историю. Мысели на бревна, Пашка напротив. Кудластая собачонка у наших ног, на траву.Только Санька не сел, а, уйдя за телегу, закричал оттуда сердито: - Ты тогда уже все рассказывай! И как мне по затылку попало, тожерассказывай. Думаешь, по затылку не больно? Возьми-ка себе да стукни. - Есть в Германии город Дрезден, - спокойно сказал Пашка, - и вот изэтого города убежал от фашистов один рабочий, еврей. Убежал и приехал к нам.А с ним девчонка приехала, Берта. Сам он теперь на этой мельнице работает, аБерта с нами играет. Только сейчас она в деревню за молоком побежала. Таквот, играем мы позавчера в чижа: я, Берта, этот человек, Санька, и еще одиниз поселка. Берта бьет палкой в чижа и попадает нечаянно этому самому Санькепо затылку, что ли... - Прямо по макушке стукнула, - сказал Санька из-за телеги. - У меняголова загудела, а она еще смеется. - Ну вот, - продолжал Пашка, - стукнула она этого Саньку чижом помакушке. Он сначала на нее с кулаками, а потом ничего. Приложил лопух кголове - и опять с нами играет. Только стал он после этого невозможножулить. Возьмет нашагнет лишний шаг, да и метит чижом прямо на кон. - Врешь, врешь! - выскочил из-за телеги Санька. - Это твоя собакамордой ткнула, вот он, чиж, и подкатился. - А ты не с собакой играешь, а с нами. Взял бы да и положил чижа наместо. Ну вот. Метнул он чижа, а Берта как хватит палкой, так этот чиж прямона другой конец поля, в крапиву, перелетел. Нам смешно, а Санька злится.Понятно, бежать ему за чижом в крапиву неохота... Перелез через забор и оретоттуда: "Дура, жидовка! Чтоб ты в свою Германию обратно провалилась!" АБерта дуру по-русски уже хорошо понимает, а жидовку еще не понимает никак.Подходит она ко мне и спрашивает: "Это что такое жидовка?" А мне и сказатьсовестно. Я кричу: "Замолчи, Санька!" А он нарочно все громче и громчекричит. Я - за ним через забор. Он - в кусты. Так и скрылся. Вернулся я -гляжу: палка валяется на траве, а Берта сидит в углу на бревнах. Я зову:"Берта!" Она не отвечает. Подошел я - вижу: на глазах у нее слезы. Значит,сама догадалась. Поднял я тогда с земли камень, сунул в карман и думаю: "Ну,погоди, проклятый Санька! Это тебе не Германия. С твоим-то фашизмом мы исами справимся!" Посмотрели мы на Саньку и подумали: "Ну, брат, плохая у тебя история.Даже слушать противно. А мыто еще собирались за тебя заступиться". И только хотел я это сказать, как вдруг дрогнула и зашумела мельница,закрутилось по воде отдохнувшее колесо. Выскочила из мельничного окнаобсыпанная мукой, ошалелая от испуга кошка. Спросонок промахнулась исвалилась прямо на спину задремавшему Шарику. Шарик взвизгнул и подпрыгнул.Кошка метнулась на дерево, воробьи с дерева - на крышу. Лошадь вскинуламорду и дернула телегу. А из сарая выглянул какой-то лохматый, серый от мукидядька и, не разобравшись, погрозил длинным кнутом отскочившему от телегиСаньке: - Но, но... смотри, не балуй, а то сейчас живо выдеру! Засмеялась Светлана, и что-то жалко ей стало этого несчастного Саньку,которого все хотят выдрать. - Папа, - сказала она мне. - А может быть, он вовсе не такой уж фашист?Может быть, он просто дурак? Ведь правда, Санька, что ты просто дурак? -спросила Светлана и ласково заглянула ему в лицо. В ответ Санька только сердито фыркнул, замотал головой, засопел и хотелчто-то сказать. А что тут скажешь, когда сам кругом виноват и сказать-то, поправде говоря, нечего. Но тут Пашкина собачонка перестала вдруг тявкать на кошку и,повернувшись к полю, подняла уши. Где-то за рощей хлопнул выстрел. Другой. И пошло, и пошло!.. - Бой неподалеку! - вскрикнул Пашка. - Бой неподалеку, - сказал и я. - Это палят из винтовок. А вот слышите?Это застрочил пулемет. - А кто с кем? - дрогнувшим голосом спросила Светлана. - Разве ужевойна? Первым вскочил Пашка. За ним помчалась собачонка. Я подхватил на рукиСветлану и тоже побежал к роще. Не успели мы пробежать полдороги, как услышали позади крик. Мыобернулись и увидели Саньку. Высоко подняв руки, чтобы мы его скорее заметили, он мчался к намнапрямик через канавы и кочки. - Ишь ты, как козел скачет! - пробормотал Пашка. - А чем этот дурак надголовой размахивает? - Это не дурак. Это он мои сандалии тащит! - радостно закричалаСветлана. - Я их на бревнах позабыла, а он нашел и мне их несет. Ты бы с нимпомирился, Пашка! Пашка насупился и ничего не ответил. Мы подождали Саньку, взяли у негожелтые Светланины сандалии. И теперь уже вчетвером, с собакой, прошли черезрощу на опушку. Перед нами раскинулось холмистое, поросшее кустами поле. У ручья,позвякивая жестяным бубенчиком, щипала траву привязанная к колышку коза. А внебе плавно летал одинокий коршун. Вот и все. И больше никого и ничего наэтом поле не было. - Так где же тут война? - нетерпеливо спросила Светлана. - А сейчас посмотрю, - сказал Пашка и влез на пенек. Долго стоял он, щурясь от солнца и закрывая глаза ладонью. И кто егознает, что он там видел, но только Светлане ждать надоело, и она, путаясь втраве, пошла сама искать войну. - Мне трава высокая, а я низкая, - приподнимаясь на цыпочках,пожаловалась Светлана. - И я совсем не вижу. - Смотри под ноги, не задень провод, - раздался сверху громкий голос. Мигом слетел с пенька Пашка. Неуклюже отскочил в сторону Санька. АСветлана бросилась ко мне и крепко схватила меня за руку. Мы попятились и тут увидели, что прямо над нами, в густых ветвяходинокого дерева, притаился красноармеец. Винтовка висела возле него на суку. В одной руке он держал телефоннуютрубку и, не шевелясь, глядел в блестящий черный бинокль куда-то на крайпустынного поля. Еще не успели мы промолвить слова, как издалека, словно гром сперекатами и перегудами, ударил страшный орудийный залп. Вздрогнула подногами земля. Далеко от нас поднялась над полем целая туча черной пыли идыма. Как сумасшедшая, подпрыгнула и сорвалась с мочальной веревки коза. Акоршун вильнул в небе и, быстро-быстро махая крыльями, умчался прочь. - Плохо дело фашистам! - громко сказал Пашка и посмотрел на Саньку. -Вот как бьют наши батареи. - Плохо дело фашистам, - как эхо повторил хриплый голос. И тут мы увидели, что под кустами стоит седой бородатый старик. У старика были могучие плечи. В руках он держал тяжелую суковатуюдубинку. А у его ног стояла высокая лохматая собака и скалила зубы наподжавшего хвост Пашкиного Шарика. Старик приподнял широченную соломенную шляпу, важно поклонился сначалаСветлане, потом уже всем нам. Потом он положил дубинку на траву, досталкривую трубку, набил ее табаком и стал раскуривать. Он раскуривал долго, то приминая табак пальцем, то ворочая его гвоздем,как кочергой в печке. Наконец раскурил и тогда так запыхтел и задымил, что сидевший на деревекрасноармеец зачихал и кашлянул. Тут снова загремела батарея, и мы увидели, что пустое и тихое полеразом ожило, зашумело и зашевелилось. Из-за кустарника, из-за бугров, из-заканав, из-за кочек - отовсюду с винтовками наперевес выскакиваликрасноармейцы. Они бежали, прыгали, падали, поднимались снова. Они сдвигались,смыкались, их становилось все больше и больше; наконец с громкими крикамивсей громадой они ринулись в штыки на вершину пологого холма, где ещедымилось облако пыли и дыма. Потом все стихло. С вершины замахал флагами еле нам заметный и точноигрушечный сигналист. Резко заиграла "отбой" военная труба. Обламывая тяжелыми сапогами сучья, слез красноармеец-наблюдатель сдерева. Быстро погладил Светлану, сунул ей в руку три блестящих желудя иторопливо убежал, сматывая на катушку тонкий телефонный провод. Военное учение закончилось. - Ну, видал? - подталкивая Саньку локтем, укоризненно сказал Пашка. -Это тебе не чижом по затылку. Тут вам быстро пособьют макушки. - Странные я слышу разговоры, - двигаясь вперед, сказал бородатыйстарик. - Видно, я шестьдесят лет прожил, а ума не нажил. Ничего мне непонятно. Тут, под горой, наш колхоз "Рассвет". Кругом это наши поля: овес,гречиха, просо, пшеница. Это на реке наша новая мельница. А там, в роще,наша большая пасека. И над всем этим я главный сторож. Видал я жуликов,ловил и конокрадов, но чтобы на моем участке появился хоть один фашист - присоветской власти этого еще не бывало ни разу. Подойди ко мне, Санька -грозный человек. Дай я на тебя хоть посмотрю. Да постой, постой, ты толькослюни подбери и нос вытри. А то мне и так на тебя взглянуть страшно. Все это неторопливо сказал насмешливый старик и с любопытством заглянулиз-под мохнатых бровей... на вытаращившего глаза изумленного Саньку. - Неправда! - шмыгнув носом, завопил оскорбленный Санька. - Я нефашист, а весь советский. А девчонка Берта давно уже не сердится и вчераоткусила от моего яблока больше половины. А этот Пашка всех мальчишек наменя натравливает. Сам ругается, а у меня пружину зажулил. Раз я фашист,значит, и пружина фашистская. А он из нее для своей собаки какую-то качалкусделал. Я ему говорю: "Давай, Пашка, помиримся", - а он говорит: "Сначалаотдеру, а потом помиримся". - Надо без дранья мириться, - убежденно сказала Светлана. - Надосцепиться мизинцами, поплювать на землю и сказать: "Ссор, ссор никогда, амир, мир навсегда". Ну, сцепляйтесь! А ты, главный сторож, крикни на своюстрашную собаку, и пусть она нашего маленького Шарика не пугает. - Назад, Полкан! - крикнул сторож. - Ляжь на землю и своих не трогай! - Ах, вот это кто! Вот он, Полкан-великан, лохматый и зубатый. Постояла Светлана, покрутилась, подошла поближе и погрозила пальцем: - И я своя, а своих не трогай! Поглядел Полкан: глаза у Светланы ясные, руки пахнут травой и цветами.Улыбнулся и вильнул хвостом. Завидно тогда стало Саньке с Пашкой, подвинулись они и тоже просят: - И мы свои, а своих не трогай! Подозрительно потянул Полкан носом: не пахнет ли от хитрых мальчишекморковкой из колхозных огородов? Но тут, как нарочно, вздымая пыль, понессяпо тропинке шальной жеребенок. Чихнул Полкан, так и не разобравши. Тронуть -не тронул, но хвостом не вильнул и гладить не позволил. - Нам пора, - спохватился я. - Солнце высоко, скоро полдень. Ух, какжарко! - До свидания! - звонко попрощалась со всеми Светлана. - Мы опятьуходим далеко. - До свидания! - дружно ответили уже помирившиеся ребятишки. -Приходите к нам опять издалека. - До свидания, - улыбнулся глазами сторож. - Я не знаю, куда вы идете ичего ищете, но только знайте: самое плохое для меня далеко - это налево уреки, где стоит наше старое сельское кладбище. А самое хорошее далеко - этонаправо, через луг, через овраги, где роют камень. Дальше идите перелеском,обогнете болото. Там, над озером, раскинулся большущий сосновый лес. Есть внем и грибы, и цветы, и малина. Там стоит на берегу дом. В нем живут моядочь Валентина и ее сын Федор. И если туда попадете, то от меня импоклонитесь. Тут чудной старик приподнял свою шляпу, свистнул собаку, запыхтелтрубкой, оставляя за собой широкую полосу густого дыма, и зашагал к желтомугороховому полю. Переглянулись мы со Светланой - что нам печальное кладбище! Взялись мыза руки и повернули направо, в самое хорошее далеко. Перешли мы луга и спустились в овраги. Видели мы, как из черных глубоких ям тащат люди белый, как сахар,камень. И не один какой-нибудь завалящийся камешек. Навалили уже целую гору.А колеса все крутятся, тачки скрипят. И еще везут. И еще наваливают. Видно, немало всяких камней под землей запрятано. Захотелось и Светлане заглянуть под землю. Долго, лежа на животе,смотрела она в черную яму. А когда оттащил я ее за ноги, то рассказала она,что видела сначала только одну темноту. А потом разглядела под землейкакое-то черное море, и кто-то там в море шумит и ворочается. Должно быть,рыба акула с двумя хвостами, один хвост спереди, другой - сзади. И ещепочудился ей Страшила в триста двадцать пять ног. И с одним золотым глазом.Сидит Страшила и гудит. Хитро посмотрел я на Светлану и спросил, не видала ли она там заоднопароход с двумя трубами, серую обезьянку на дереве и белого медведя нальдине. Подумала Светлана, вспомнила. И оказывается, что тоже видала. Погрозил я ей пальцем: ой, не врет ли? Но она в ответ рассмеялась и совсех ног пустилась бежать. Шли мы долго, часто останавливались, отдыхали и рвали цветы. Потом,когда тащить надоедало, оставляли букеты на дороге. Я один букет бросил старой бабке в телегу. Испугалась сначала бабка, неразобравши, что такое, и погрозила нам кулаком. Но потом увидала, улыбнуласьи кинула с воза три больших зеленых огурца. Огурцы мы подняли, вытерли, положили в сумку и весело пошли своейдорогой. Встретили мы на пути деревеньку, где живут те, что пашут землю, сеют вполе хлеб, садят картошку, капусту, свеклу или в садах и огородах работают. Встретили мы за деревней и невысокие зеленые могилы, где лежат те, чтосвое уже отсеяли и отработали. Попалось нам дерево, разбитое молнией. Наткнулись мы на табун лошадей, из которых каждая - хоть самомуБуденному. Увидали мы и попа в длинном черном халате. Посмотрели ему вслед иподивились тому, что остались еще на свете чудаки-люди. Потом забеспокоились мы, когда потемнело небо. Сбежались отовсюдуоблака. Окружили они, поймали и закрыли солнце. Но оно упрямо вырывалось тов одну, то в другую дыру. Наконец вырвалось и засверкало над огромной землейеще горячей и ярче. Далеко позади остался наш серый домик с деревянной крышей. И Маруся, должно быть, давно уже вернулась. Поглядела - нет. Поискала -не нашла. Сидит и ждет, глупая! - Папа! - сказала наконец уставшая Светлана. - Давай с тобой где-нибудьсядем и что-нибудь поедим. Стали искать и нашли мы такую полянку, какая не каждому попадется насвете. С шумом распахнулись перед нами пышные ветки дикого орешника. Всталаострием к небу молодая серебристая елка. И тысячами, ярче, чем флаги вПервое мая - синие, красные, голубые, лиловые, - окружали елку душистыецветы и стояли не шелохнувшись. Даже птицы не пели над той поляной - так было тихо. Только серая дура-ворона бухнулась с лету на ветку, огляделась, что нетуда попала, каркнула от удивления: "Карр... карр..." - и сейчас же улетелапрочь к своим поганым мусорным ямам. - Садись, Светлана, стереги сумку, а я схожу и наберу в фляжку воды. Дане бойся: здесь живет всего только один зверь - длинноухий заяц. - Даже тысячи зайцев я и то не боюсь, - смело ответила Светлана, - ноты приходи поскорее все-таки. Вода оказалась не близко, и, возвращаясь, я уже беспокоился о Светлане. Но она не испугалась и не плакала, а пела. Я спрятался за кустом и увидел, что рыжеволосая толстая Светлана стоялаперед цветами, которые поднимались ей до плеч, и с воодушевлением распевалатакую только что сочиненную песню: Гей!.. Гей!.. Мы не разбивали голубой чашки. Нет!.. Нет!.. В поле ходит сторож полей. Но мы не лезли за морковкой в огород. И я не лазила, и он не лез. А Санька один раз в огород лез. Гей!.. Гей!.. В поле ходит Красная Армия. (Это она пришла из города.) Красная Армия - самая красная, А белая армия - самая белая. Тру-ру-ру! Тра-та-та! Это барабанщики, Это летчики, Это барабанщики летят на самолетах. И я, барабанщица... здесь стою. Молча и торжественно выслушали эту песню высокие цветы и тихо закивалиСветлане своими пышными головками. - Ко мне, барабанщица! - крикнул я, раздвигая кусты. - Есть холоднаявода, красные яблоки, белый хлеб и желтые пряники. За хорошую песню ничегоне жалко. Чуть-чуть смутилась Светлана. Укоризненно качнула головой и, совсем какМаруся, прищурив глаза, сказала: - Спрятался и подслушивает. Стыдно, дорогой товарищ! Вдруг Светлана притихла и задумалась. А тут еще, пока мы ели, вдруг спустился на ветку серый чиж и что-тотакое зачирикал. Это был смелый чиж. Он сидел прямо напротив нас, подпрыгивал, чирикал ине улетал. - Это знакомый чиж, - твердо решила Светлана. - Я его видела, когда мыс мамой качались в саду на качелях. Она меня высоко качала. Фють!.. Фють!..И зачем он к нам прилетел так далеко? - Нет! Нет! - решительно ответил я. - Это совсем другой чиж. Тыошиблась, Светлана. У того чижа на хвосте не хватает перьев, которые выдралаему хозяйкина одноглазая кошка. Тот чиж потолще, и он чирикает совсем нетаким голосом. - Нет, тот самый! - упрямо повторила Светлана. - Я знаю. Это он за намиприлетел так далеко. - Гей, гей! - печальным басом пропел я. - Но мы не разбивали голубойчашки. И мы решили уйти насовсем далеко. Сердито чирикнул серый чиж. Ни один цветок из целого миллиона некачнулся и не кивнул головой. И нахмурившаяся Светлана строго сказала: - У тебя не такой голос. И люди так не поют. А только медведи. Молча собрались мы. Вышли из рощи. И вот мне на счастье засверкала подгорой прохладная голубая река. И тогда я поднял Светлану. И когда она увидала песчаный берег, зеленыеострова, то позабыла все на свете и, радостно захлопав в ладоши, закричала: - Купаться! Купаться! Купаться! Чтобы сократить путь, мы пошли к речке напрямик через сырые луга. Вскоре мы оказались перед густыми зарослями болотного кустарника.Возвращаться нам не хотелось, и мы решили как-нибудь пробраться. Но чемдальше мы продвигались, тем крепче стягивалось вокруг нас болото. Мы кружили по болоту, поворачивали направо, налево, перебирались похлюпким жердочкам, прыгали с кочки на кочку. Промокли, измазались, новыбраться не могли никак. А где-то совсем неподалеку за кустами ворочалось и мычало стадо, щелкалкнутом пастух и сердито лаяла почуявшая нас собачонка. Но мы не виделиничего, кроме ржавой болотной воды, гнилого кустарника и осоки. Уже тревога выступила на веснушчатом лице притихшей Светланки. Чаще ичаще она оборачивалась, заглядывая мне в лицо с молчаливым упреком: "Что жэто, папка? Ты большой, сильный, а нам совсем плохо!" - Стой здесь и не сходи с места! - приказал я, поставив Светлану наклочок сухой земли. Я завернул в чащу, но и в той стороне оказалась только переплетеннаяжирными болотными цветами зеленая жижа. Я вернулся и увидел, что Светлана вовсе не стоит, а осторожно,придерживаясь за кусты, пробирается мне навстречу. - Стой, где поставили! - резко сказал я. Светлана остановилась. Глаза ее замигали, и губы дернулись. - Что же ты кричишь? - дрогнувшим голосом тихо спросила она. - Я босая,а там лягушки - и мне страшно. И очень жалко стало мне тогда попавшую из-за меня в беду Светланку. - На, возьми палку, - крикнул я, - и бей их, негодных лягушек, по чемупопало! Только стой на месте! Сейчас переберемся. Я опять свернул в чащу и рассердился. Что это? Разве сравнить этопоганое болотце с бескрайними камышами широкого Приднепровья или с угрюмымиплавнями Ахтырки, где громили и душили мы когда-то белый врангельскийдесант! С кочки на кочку, от куста к кусту. Раз - и по пояс в воду. Два - изахрустела сухая осина. Вслед за осиной полетело в грязь трухлявое бревно.Тяжело плюхнулся туда же гнилой пень. Вот и опора. Вот еще одна лужа. А вотон и сухой берег. И, раздвинув тростник, я очутился возле испуганно подскочившей козы. - Эге-гей! Светлана! - закричал я. - Ты стоишь? - Эге-гей! - тихо донесся из чащи жалобный тоненький голос. - Ясто-о-ю! Мы выбрались к реке. Мы счистили всю грязь и тину, которые облепили нассо всех сторон. Мы выполоскали одежду, и, пока она сохла на раскаленномпеске, мы купались. И все рыбы с ужасом умчались прочь в свою глубокую глубину, когда мы схохотом взбивали сверкающие пенистые водопады. И черный усатый рак, которого я вытащил из его подводной страны,ворочая своими круглыми глазами, в страхе забился и запрыгал: должно быть,впервые увидал такое нестерпимо яркое солнце и такую нестерпимо рыжуюдевчонку. И тогда, изловчившись, он злобно хватил Светлану за палец. С крикомотбросила его Светлана в самую середину гусиного стада. Шарахнулись встороны глупые толстые гусята. Но подошел сбоку старый серый гусь. Много он видал и пострашней насвете. Скосил он голову, посмотрел одним глазом, клюнул - тут ему, раку, исмерть пришла....Но вот мы выкупались, обсохли, оделись и пошли дальше. И опять нам всякого по пути попадалось немало: и люди, и кони, ителеги, и машины, и даже серый зверь - еж, которого мы прихватили с собой.Да только он скоро наколол нам руки, и мы его столкнули в студеный ручей. Фыркнул еж и поплыл на другой берег. "Вот, - думает, - безобразники!Поищи-ка теперь отсюда свою нору". И вышли мы наконец к озеру. Здесь-то и кончалось самое далекое поле колхоза "Рассвет", а на томберегу уже расстилались земли "Красной зари". Тут мы увидели на опушке бревенчатый дом и сразу же догадались, чтоздесь живет дочь сторожа Валентина и ее сын Федор. Мы подошли к ограде с той стороны, откуда караулили усадьбу высокие,как солдаты, цветы - подсолнухи. На крыльце, в саду, стояла сама Валентина. Была она высокая,широкоплечая, как и ее отец, сторож. Ворот голубой кофты был распахнут. Водной руке она держала половую щетку, а в другой - мокрую тряпку. - Федор! - строго кричала она. - Ты куда, негодник, серую кастрюлюзадевал? - Во-на! - раздался из-под малины важный голос, и белобрысый Федорпоказал на лужу, где плавала груженная щепками и травой кастрюля. - А куда, бесстыдник, решето спрятал? - Во-на! - все так же важно ответил Федор и показал на придавленноекамнем решето, под которым что-то ворочалось. - Вот погоди, атаман!.. Придешь домой, я тебя мокрой тряпкой приглажу,- пригрозила Валентина и, увидав нас, одернула подоткнутую юбку. - Здравствуйте! - сказал я. - Вам отец шлет поклон. - Спасибо! - отозвалась Валентина. - Заходите в сад, отдохните. Мы прошли через калитку и улеглись под спелой яблоней. Толстый сын Федор был только в одной рубашке, а перепачканные глиноймокрые штаны валялись в траве. - Я малину ем, - серьезно сообщил нам Федор. - Два куста объел. И ещебуду. - Ешь на здоровье, - пожелал я. - Только смотри, друг, не лопни. Федор остановился, потыкал себя кулаком в живот, сердито взглянул наменя и, захватив свои штаны, вперевалку пошел к дому. Долго мы лежали молча. Мне показалось, что Светлана уснула. Яповернулся к ней и увидел, что она вовсе не спит, а, затаив дыхание, смотритна серебристую бабочку, которая тихонько ползет по рукаву ее розовогоплатья. И вдруг раздался мощный рокочущий гул, воздух задрожал, и блестящийсамолет, как буря, промчался над вершинами тихих яблонь. Вздрогнула Светлана, вспорхнула бабочка, слетел с забора желтый петух,с криком промелькнула поперек неба испуганная галка - и все стихло. - Это тот самый летчик пролетел, - с досадой сказала Светлана, - этотот, который приходил к нам вчера. - Почему же тот? - приподнимая голову, спросил я. - Может быть, этосовсем другой. - Нет, тот самый. Я сама вчера слышала, как он сказал маме, что онулетает завтра далеко и насовсем. Я ела красный помидор, а мама емуответила: "Ну, прощайте. Счастливый путь"... - Папка, - усаживаясь мне на живот, попросила Светлана, - расскажичто-нибудь про маму. Ну, например, как все было, когда меня еще не было. - Как было? Да все так же и было. Сначала день, потом ночь, потом опятьдень, и еще ночь... - И еще тысячу дней! - нетерпеливо перебила Светлана. - Ну, вот ты ирасскажи, что в эти дни было. Сам знаешь, а притворяешься... - Ладно, расскажу, только ты слезь с меня на траву, а то мнерассказывать тяжело будет. Ну, слушай!.. Было тогда нашей Марусе семнадцать лет. Напали на их городок белые,схватили они Марусиного отца и посадили его в тюрьму. А матери у ней давноуж не было, и осталась наша Маруся совсем одна... - Что-то ее жалко становится, - подвигаясь поближе, вставила Светлана.- Ну, рассказывай дальше. - Накинула Маруся платок и выбежала на улицу. А на улице белые солдатыведут в тюрьму и рабочих и работниц. А буржуи, конечно, белым рады, и всюдув ихних домах горят огни, играет музыка. И некуда нашей Марусе пойти, инекому рассказать ей про свое горе... - Что-то уже совсем жалко, - нетерпеливо перебила Светлана. - Ты,папка, до красных скорее рассказывай. - Вышла тогда Маруся за город. Луна светила. Шумел ветер. И раскинуласьперед Марусей широкая степь... - С волками? - Нет, без волков. Волки тогда от стрельбы все по лесам попрятались. Иподумала Маруся: "Убегу я через степь в город Белгород. Там стоит КраснаяАрмия товарища Ворошилова. Он, говорят, очень храбрый. И если попросить, то,может быть, и поможет". А того не знала глупая Маруся, что не ждет никогда Красная Армия, чтобыее просили. А сама она мчится на помощь туда, где напали белые. И уже близкоот Маруси продвигаются по степи наши красноармейские отряды. И каждаявинтовка заряжена на пять патронов, а каждый пулемет - на двести пятьдесят. Ехал я тогда по степи с военным дозором. Вдруг мелькнула чья-то тень исразу - за бугор. "Ага! - думаю. - Стой: белый разведчик. Дальше не уйдешьникуда". Ударил я коня шпорами. Выскочил за бугор. Гляжу - что за чудо: нетбелого разведчика, а стоит под луной какая-то девчонка. Лица не видно, итолько волосы по ветру развеваются. Соскочил я с коня, а наган на всякий случай в руке держу. Подошел испрашиваю: "Кто ты и зачем в полночь по степи бегаешь?" А луна вышла бо-ольшая, большущая! Увидала девчонка на моей папахекрасноармейскую звезду, обняла меня и заплакала. Вот тут-то мы с ней, с Марусей, и познакомились. А под утро из города белых мы выбили. Тюрьмы раскрыли и рабочихвыпустили. Вот лежу я днем в лазарете. Грудь у меня немного прострелена. И плечоболит: когда с коня падал, о камень ударился. Приходит ко мне мой командир эскадрона и говорит: "Ну, прощай, уходим мы дальше за белыми. На тебе в подарок от товарищейхорошего табаку и бумаги, лежи спокойно и скорее выздоравливай". Вот и день прошел. Здравствуй, вечер! И грудь болит, и плечо ноет. И насердце скучно. Скучно, друг Светлана, одному быть без товарищей! Вдруг раскрылась дверь, и быстро, бесшумно вошла на носках Маруся! Итак я тогда обрадовался, что даже вскрикнул. А Маруся подошла, села рядом и положила руку на мою совсем горячуюголову и говорит: "Я тебя весь день после боя искала. Больно тебе, милый?" А я говорю: "Наплевать, что больно, Маруся. Отчего ты такая бледная?" "Ты спи, - ответила Маруся. - Спи крепко. Я около тебя все дни буду". Вот тогда-то мы с Марусей во второй раз встретились и с тех пор ужвсегда жили вместе. - Папка, - взволнованно спросила тогда Светлана. - Это ведь мы не поправде ушли из дома? Ведь она нас любит. Мы только походим, походим и опятьпридем. - Откуда ты знаешь, что любит? Может быть, тебя еще любит, а меня уженет. - Ой, вре-ешь! - покачала головой Светлана. - Я вчера ночью проснулась,смотрю, мама отложила книгу, повернулась к тебе и долго на тебя смотрит. - Эко дело, что смотрит! Она и в окошко смотрит, на всех людей смотрит!Есть глаза, вот и смотрит. - Ой, нет! - убежденно возразила Светлана. - Когда в окошко, то смотритсовсем не так, а вот как... Тут Светлана вздернула тоненькие брови, склонила набок голову, поджалагубы и равнодушно взглянула на проходившего мимо петуха. - А когда любят, смотрят не так. Как будто бы сияние озарило голубые Светланкины глаза, вздрогнулиопустившиеся ресницы, и милый задумчивый Марусин взгляд упал мне на лицо. - Разбойница! - подхватывая Светлану, крикнул я. - А как ты на менявчера смотрела, когда разлила чернила? - Ну, тогда ты меня за дверь выгнал, а выгнатые смотрят всегда сердито. Мы не разбивали голубой чашки. Это, может быть, сама Маруся как-нибудьразбила. Но мы ее простили. Мало ли кто на кого понапрасну плохое подумает?Однажды и Светлана на меня подумала. Да я и сам на Марусю плохое подумалтоже. И я пошел к хозяйке Валентине, чтобы спросить, нет ли нам к домудороги поближе. - Сейчас муж на станцию поедет, - сказала Валентина. - Он вас довезетдо самой мельницы, а там уже и недалеко. Возвращаясь в сад, я встретил у крыльца смущенную Светлану. - Папа, - таинственным шепотом сообщила она, - этот сын Федор вылез измалины и тянет из твоего мешка пряники. Мы пошли к яблоне, но хитрый сын Федор, увидав нас, поспешно скрылся вгуще подзаборных лопухов. - Федор! - позвал я. - Иди сюда, не бойся. Верхушки лопухов закачались, и было ясно, что Федор решительноудаляется прочь. - Федор! - повторил я. - Иди сюда. Я тебе все пряники отдам. Лопухи перестали качаться, и вскоре из чащи донеслось тяжелое сопение. - Я стою, - раздался наконец сердитый голос, - тут без штанов, вездекрапива. Тогда, как великан над лесом, зашагал я через лопухи, достал суровогоФедора и высыпал перед ним все остатки из мешка. Он неторопливо подобрал все в подол рубашки и, не сказав даже"спасибо", направился в другой конец сада. - Ишь какой важный, - неодобрительно заметила Светлана, - снял штаны иходит как барин! К дому подкатила запряженная парой телега. На крыльцо вышла Валентина: - Собирайтесь, кони хорошие - домчат быстро. Опять показался Федор. Был он теперь в штанах и, быстро шагая, тащил зашиворот хорошенького дымчатого котенка. Должно быть, котенок привык к такимухваткам, потому что он не вырывался, не мяукал, а только нетерпеливо вертелпушистым хвостом. - На! - сказал Федор и сунул котенка Светлане. - Насовсем? - обрадовалась Светлана и нерешительно взглянула на меня. - Берите, берите, если надо, - предложила Валентина. - У нас этогодобра много. Федор! А ты зачем пряники в капустные грядки спрятал? Я черезокно все видела. - Сейчас пойду еще дальше спрячу, - успокоил ее Федор и ушелвперевалку, как важный косолапый медвежонок. - Весь в деда, - улыбнулась Валентина. - Этакий здоровила. А всеготолько четыре года. Мы ехали широкой ровной дорогой. Наступал вечер. Шли нам навстречу сработы усталые, но веселые люди. Прогрохотал в гараж колхозный грузовик. Пропела в поле военная труба. Звякнул в деревне сигнальный колокол. Загудел за лесом тяжелый-тяжелый паровоз. Туу!.. Ту!.. Крутитесь,колеса, торопитесь, вагоны, дорога железная, длинная, далекая! И, крепко прижимая пушистого котенка, под стук телеги счастливаяСветлана распевала такую песню: Чики-чики! Ходят мыши. Ходят с хвостами, Очень злые. Лезут всюду. Лезут на полку. Трах-тарарах! И летит чашка. А кто виноват? Ну, никто не виноват. Только мыши Из черных дыр. - Здравствуйте, мыши! Мы вернулись. И что же такое С собой несем?.. Оно мяукает, Оно прыгает И пьет из блюдечка молоко. Теперь убирайтесь В черные дыры, Или оно вас разорвет На куски, На десять кусков, На двадцать кусков, На сто миллионов Лохматых кусков. Возле мельницы мы спрыгнули с телеги. Слышно было, как за оградой Пашка Букамашкин, Санька, Берта и ещекто-то играли в чижа. - Ты не жульничай! - кричал Берте возмущенный Санька. - То на меняговорили, а то сами нашагивают. - Кто-то там опять нашагивает, - объяснила Светлана, - должно быть,сейчас снова поругаются. - И, вздохнув, она добавила: - Такая уж игра! С волнением приближались мы к дому. Оставалось только завернуть за уголи подняться наверх. Вдруг мы растерянно переглянулись и остановились. Ни дырявого забора, ни высокого крыльца еще не было видно, но ужепоказалась деревянная крыша нашего серого домика, и над ней с веселымжужжанием крутилась наша роскошная сверкающая вертушка. - Это мамка сама на крышу лазила! - взвизгнула Светлана и рванула менявперед. Мы вышли на горку. Оранжевые лучи вечернего солнца озарили крыльцо. И на нем, в красномплатье, без платка и в сандалиях на босу ногу, стояла и улыбалась нашаМаруся. - Смейся, смейся! - разрешила ей подбежавшая Светлана. - Мы тебя всеравно уже простили. Подошел и я, посмотрел Марусе в лицо. Глаза Маруси были карие, и смотрели они ласково. Видно было, что ждалаона нас долго, наконец-то дождалась и теперь крепко рада. "Нет, - твердо решил я, отбрасывая носком сапога валявшиеся черепкиголубой чашки. - Это все только серые злые мыши. И мы не разбивали. И Марусяничего не разбивала тоже"....А потом был вечер. И луна и звезды. Долго втроем сидели мы в саду, под спелой вишней, и Маруся намрассказывала, где была, что делала и что видела. А уж Светланкин рассказ затянулся бы, вероятно, до полуночи, если быМаруся не спохватилась и не погнала ее спать. - Ну что?! - забирая с собой сонного котенка, спросила меня хитраяСветланка. - А разве теперь у нас жизнь плохая? Поднялись и мы. Золотая луна сияла над нашим садом. Прогремел на север далекий поезд. Прогудел и скрылся в тучах полуночный летчик. - А жизнь, товарищи... была совсем хорошая!