Ребята, это же суррогат, я по запаху чувствую.

КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ РИСКА

«Одаренности не одиноки, обязательно найдутся соседи».

Конфуций

Не знаю как и почему, но именно эта глупейшая фраза великого китайского мудреца коварно проникла в голову Алексея Ас- кольдовича, плотно засела и с издевкой долбила вот уже целое утро.

Странно, книжек он вообще не читал, почти что. Может быть, эта проклятая «генетическая память»? А что? Ведь если задуматься, то ненавистные нам монголы, прежде чем вторгнуться на территорию Киевской Руси, пробежались и по территории Китая. Так что... чего в этом мире на бывает? Ведь и в нашем городе один длиннющий славянский дом так и называется: «Китайская Стена».

Но ответ на это нелепейшее изречение никто не мог подсказать уважаемому бородатому центнеру ничегонеделания, облаченному в замусоленнейший халат, снабженный всевозможными и невозможными заплатами. Никто и ничто — ни многочисленные пустые бутылки, ни одиноко стоящая пепельница, ни огромный жирный бычок, лежащий близ нее на ковре, ни трехлитровый бутыль, в котором оставалось немного самого ОГУРЕЧНОГО РАССОЛА.

«Одаренности не одиноки...» «Тогда стоп!» — подумал Алексей Аскольдович и вслух по расстановкам пробасил.

— Тогда ведь и бездарн... бездельники не одиноки, и у них тоже найдутся соседи!

Ну да, конечно, — как и должно быть, в дверь раздался затяжной стук. Звонок в этой квартире не работал уже лет десять. От удивления капли пота на лбу Алексея Аскольдовича превратились в небольшой ручеек. Дело в том, что к нему в гости давно уже никто не приходил. Соседи сторонились бородатого гиганта,

зато часто упоминали его за традиционным вечерним сплетниче- ством, оснащенным чашкой чая и бутылкой коньяка. Он не работал и не хотел работать, потому что считал возможный духовный рост только в положении статики.

Стук повторился. Алексей Аскольдович вытер пот со лба, как-то нерешительно поднялся и всем своим гигантским весом растоптал толстющий, жирный бычок, который был оставлен им на утро. О большей степени замешательства невозможно было и представить.

И все же, как говорят, собрав всю волю в один кулак, он подошел к своей двери и открыл ее...

Перед ним стояло длинноволосое и горбоносое существо явно не кавказской национальности, сжимающее в своих волосатых руках две огромные сумки, полные до верха пустых бутылок.

—Добрый день, я Ваш новый сосед, и зовут меня Ара... — тут новоявленный герой поперхнулся. — Меня зовут Ара... — поперхнулся еще раз.

— Ну, ясно, — ласково улыбнулся Алексей Аскольдович и при этом доброжелательно, по-дружески, огрел своей огромной пятерней по спине гостя. — Просто Ара.

«Ара» вздрогнул, обрел дар речи и пронзительно завопил:

—Да не «ара» я, не «ара», а Арамис!

— Арамис? Мисс ара... — недоуменно произнес Алексей Аскольдович. — Ну, заходи.

Новоявленный господин Арамис со своими сумками очень ловко протиснулся в коридор.

—Дело в том, что вчера я перебрался в девятую квартиру и заодно как следует отметил новоселье, а сегодня решил представиться соседям.

—Ну и как?

— Со мной никто не хочет разговаривать и принимает за попрошайку.

— Это с пустыми бутылками-то... Какой же ты попрошайка?

—Если честно, то это все, что у меня осталось после вчерашнего выпивона. И я очень хочу узнать, где можно сдать поблизости эти самые бутылки...

—Да тете Зое же! И она их может поменять на натуральный самогон без примесей и димедрола.

—Так идем поменяем, а заодно опохмелимся по случаю знакомства.

—Давай, я и свои прихвачу.

Алексей Аскольдович, пройдя на кухню, стал собирать немногочисленную использованную тару в старый, огромный брезентовый рюкзак.

Но увы, у тети Зои самогонка закончилась. Бутылки ей все равно были просто необходимы, и в руках двух новоиспеченных знакомых оказались долгожданные купоны.

Из всех многочисленных тропинок они, само собой разумеется, выбрали ту, которая ведет к заветному пивбару, откуда заманчиво доносился до всех страждущих голос Владимира Семеновича.

Станиславу было этак лет двадцать с хвостиком. И он еще ни разу в жизни не был ни в одном пивбаре. Почему? Да потому, что он родился в одной музыкальной семье и, к стыду, сам преподавал музыку. Мама не разрешала ему знакомства с нежелательными элементами, и поэтому круг знакомых его был ох как узок! Откуда в нашем городе могут вдруг взять и появиться желательные элементы? Да еще в большом количестве?! Это невозможно. Кому доверяла мама Станислава, так это великовозрастной дочери одного местного состоявшегося композитора Рите. Вместе с надежным конвоем, состоявшего из Риты и мамы Светы, Станислав облазил всевозможные выставки художников и собак, проходящих в нашем городе.

К выставкам из собак он относился, как сама собака относится к кошкам, а к художникам и того хуже — отношение натурщика, которому платят почасовку, к импотентам, сладостно вдыхающим запах масляных красок, ко всему прочему отпустивших волосы и бороды для сокрытия подлинной сущности.

А вот сегодня... Сегодня случилось чудо — Станислав был один на улице да еще с настоящей первой заработной платой. Куда подевалась Рита и мама Света, черт его знает, но это было именно так.

Станислав мечтательно стоял у стены, ограждавшей пивбар от подлого материального мира, и тоже слушал Высоцкого, как и те там... в пивбаре, стоящие по ту сторону баррикад.

Наверняка на молодого музыканта повлиял Дюма, которого он читал и читает по ночам, тайком от мамы. Ведь пивбар напоминал настоящую таверну, и вдруг люди, которые собирались там, были чем-то похожи на гвардейцев и мушкетеров? Ох уж, этот мне Дюма!

И вот, в тот самый момент, когда несчастный Станислав уже собирался было уйти подальше от зазывающего пивбара, оттуда неожиданно вынырнула, отныне и навсегда, неразлучная парочка: Алексей Аскольдович и Арамис.

Бородатый гигант являлся соседом Станислава по подъезду и даже был должен маме Свете три купона. Более того, когда он сделал попытку отдать долг, чтобы и в дальнейшем пользоваться услугами соседей, мама Света отказалась от денег, заявив грозному и грязному чудовищу, что денег ей и в помине не надо, ей надо только, чтобы Алексей Аскольдович больше никогда не беспокоил их духовно-музыкальное семейство и своим видом древнегреческого сатира не обращал в бегство тонких и беззащитных муз.

При этом почему-то она угрожающе сжимала в руках огромный полотер.

—А, Стасик, это ты? — от удивления знаменитый бородатый потомок берсеркров Алексей Аскольдович развел руки так, что послал бы нокаут стоящего сбоку Арамиса, если бы последний не совершил ловкий нырок под рукой. — Ты здесь?., без мамы?! Это ведь пивбар...

— Я знаю, — робко согласился Станислав и несколько решительно добавил, — и, если бьггь честным, то я уже давно хотел зайти туда, чтобы посмотреть.

—В пивбар? — Ал. Аскольдович был озадачен. — А на что же там смотреть?

—На людей.

— На людей? Так они перед тобою... Это наш новый сосед, господин Арамис.

— Стасик.

«Господин» Арамис снисходительно улыбнулся.

— Так что, Станислав, мы бы тебе помогли осуществить твой первый в жизни выход в свет, но у нас денег уже нет.

—Я бы мог Вам одолжить, — проговорил музыкант с робкой надеждой на согласие.

Алексей Аскольдович расцвел и заблагоухал всей силой перегара, зато дерзкий Арамис заговорил по существу и очень решительно.

—Я не люблю брать в долг. Другое дело, ты возьмешь пиво как плату двум экскурсоводам за столь важную в твоей жизни экскурсию.

—Да? Я согласен, с радостью.

Прошло два часа. Ну и что? Что такое два часа в нашем знаменитом пивбаре, который неофициально назывался «Запорожская Сечь»? Ничего особенного. Одна минута. Деньгами распоряжался Ал. Аскольдович, Арамис, учитывая его малые размеры, систематически бегал в туалет.

Неожиданно вынырнул из-под земли Паганини, и новоявленные друзья вынуждены были взять ему один бокал, чтобы он только замолчал. Господин Белый Конь, которые подошел к столику, опять был подвержен какому-то злому року и опять рассказал, что вчера вечером была «накатана такая поляна» то ли с мафиозо, то ли с работниками шестого отдела, и что он ничего не помнит. Не помнит даже куда он девал последнюю сотню долларов.

Откуда-то спустя пятнадцать суток появился Бакарасий, усиленно почесывая всевозможные места, и зарядивший в ухо Паганини, который все пытался выяснить причину чесотки и отсутствия Бакарасия.

Алексей Аскольдович проглотил уже свою дюжину бокалов и замахнулся «слегонца» на чертовую. А вот «индейцу» Апачи ничего на налили, потому что он вчера покинул кампанию под предлогом покупки лекарства, имея в кармане целых два купона.

Зато вот у Станислава глаза радостно засияли, и он, уже выпивая третью кружку, не воротил нос от пива.

Наконец наши друзья остались одни за столиком. Станислав восхищался:

— Как хорошо, друзья, мы с вами здесь, как настоящие три мушкетера.

—Как «три старых тертых мушкетера», — поправил Арамис, цитируя О'Генри.

— Да... — задумался Алексей Аскольдович, — и нам надо совершить какой-нибудь подвиг.

—К черту все там подвиги! — запротестовал Арамис. — Быть может, вы сначала выслушаете меня? есть вообще-то одна благороднейшая идея. Идея создать клуб...

— Я не хочу клуб, — чуть не заплакал Станислав, — в клуб надо ходить в галстуке.

—Я тоже не хочу, — добавил Алексей Аскольдович и в негодовании опорожнил тринадцатый бокал.

— Да вы меня не так вовсе понимаете. Я хочу создать клуб любителей риска...

—Риска? А-а...

— Расскажи. ^'

—Чтобы попасть в этот клуб, надо добровольно, без всякой выгоды, подвергнуть себя смертельной опасности.

—Вот это да... — изумился Алексей Аскольдович. _

—Но как? — с радостной надеждой спросил Станислав.

—Да как угодно. Хотя бы взобраться ночью на Карадаг, разыскать заветную жилу, напичкать рюкзак аметистами и опалами и, подвергая себя опасности быть убитым и ограбленным егерями или другими браконьерами, спуститься и сдать деньги в Детский фонд, — сообщил свой заветный секрет Арамис.

— Или выпить... взять и просто выпить литру самогонки, настоянной на димедроле, — с отчаянием проговорил Алексей Аскольдович и с преувеличением чувства собственной значимости раздулся до размера бочки.

Стасик ничего не говорил, но, видно, что-то такое задумал важное, и наконец, судя по всему, на что-то решившись, залпом выпил четвертый бокал.

Разговор тем временем продолжался. Еще несколько минут. И закончился убийственной фразой, сорвавшейся одновременно у обоих:

—Жениться, наконец.

После этих слов наступила, как говорят, мхатовская пауза, полная тоски по утерянной свободе.

Первым заговорил Арамис:

—Да, вот какое дело, ребята, если говорить честно, то мы и здесь, в пивбаре подвергаем себя смертельной опасности...

— Это как?

— СПИД.

—От СПИДа есть надежная защита — презерватив, — пробасил Алексей Аскольдович и с важностью добавил, — у меня их два, на тебе вот один... Хотя постой, это же пивбар, тут один мужики... может быть... может быть, ты сексуальное меньшинство. И волосы у тебя такие...

—Дурак... дурак ты, Алексей Бородатый.

—А от кого же заразиться?

—От них.

—Не понимаю.

—А вдруг произойдет драка?

—Драка? — с радостью спросил Станислав.

—Драки я не боюсь, — пробасил Алексей Аскольдович и при этом стал чем-то напоминать могучего и грозного Тора, только без молота.

—Да... но я боюсь СПИДа. Тебя этак кто-нибудь зарядит по зубам, или опять ты же... Разбитая губа, разбитая рука, смешение кровей и итог. При чем здесь презерватив? Ты что, себе его на кулак натягивать будешь?

Алексей Аскольдович был озадачен.

Но теперь настало время ранее одинокого музыканта. У него возбужденно засверкали глаза, как будто бы в них поселилось такое...

— Ребята, знаете что... знаете, я боюсь, я никогда не дрался. Идемте лучше ко мне... Я вам открою одну семейную тайну. К тому же у меня дома целый набор коллекционных вин.

—К тебе? — с испугом спросил Алексей Аскольдович, — а как же мама?

— Мамы нету?

— Как нету?!

— Она с папой уехала на гастроли.

—Можно... но как же пивбар?

—А я по-настоящему боюсь СПИДа.

—Да, — заключил Арамис, — для клуба р^ска ты еще слишком молод... Но ничего, мы подождем. И ты еще сотворишь что- нибудь невероятное.

Прошло еще два часа... Некогда солидная и благоустроенная, даже в известной степени строгая четырехкомнатная музыкальная квартира Станислава напоминала музыкальный вертеп. Почему музыкальный? А вот почему: друзья, отказавшись сидеть на кухне за столом девятнадцатого века, пренебрегая и журнальным столиком тоже нашего тысячелетия, дружно расположились в гостиной... за роялем стоимости неимоверной, чтобы слегка тоже приобщиться к музыке. Несколько дюжин бутылок именно настоящих кол\екционных вин было откупорено и... понадпробовано. Так же взывали к пробе раскрытые консервные банки с кальмарами, креветками и красною икрой. Для пепельницы была использована полупустая трехлитровая банка с консервированными помидорами, но, несмотря на эту шикарную предосторожность, бычки все равно валялись на полу, паркетном.

Станислав яростно настаивал попробовать каждое из вин. Алексей Аскольдович и Арамис вынуждены были согласиться с радостью.

Наконец Станислав встал в гордую позу мученика искусства и поведал своим двум друзьям одну семейную строжайшую тайну.

— Мой дедушка, скрипач, когда умирал, оставил мне флакон с цианистым калием.

— Зачем? — Арамис, мгновенно протрезвев, грозно сдвинул брови.

—А чтобы я, если меня заставят жениться, как его, на моей бабушке, сразу выпил его и не мучался.

— От чего?

—От вынужденного пьянства, — ответил Станислав и затем полез в закрома, состоящие из деревянного ящика, напичканного нотами, оловянными солдатиками и журнальными «Веселые картинки», затем извлек какой-то старый запыленный флакон. — Вот он.

— А ты что? Женишься?! — спросил Алексей Аскольдович, хватаясь при этом рукой за свое могучее сердце.

—Так хочет мама.

—А ты?!

-Нет.

—Так в чем же дело?

—Она хочет оградить меня от мира, чтобы я стал композитором, и даже нашла мне невесту.

—Ну и что?

—У нее больное сердце.

—У кого? У невесты?

—У мамы.

После этих слов Станислав внимательно посмотрел на старинные настенные часы. Часы показывали пять часов веера и наконец издали долгожданный бой. Молодой музыкант, который, если честно, очень хотел вступить в клуб любителей риска, чуть слышно прошептал:

— Сейчас начнется...

И после этих пророческих слов в дверь раздался решительный и властный звонок.

— Кто это? — хором выпалили два алкогольных бездельника.

— Мама, — сказал Станислав и всё его одухотворенное лицо торжественно засияло, — мама Света.

Пожалуй, полтергейст, воцарившийся в квартире музыкантов, свободно бы вошел в десятку крупнейших полтергейстов по Украине и Молдавии. Всё закрутилось, зазвенело и завопило (преимущественно басом) в квартире вокруг полтергейста в образе тети Светы с полотером.

Незадачливые два мушкетера вмиг оказались на улице, а третий — Станислав — заперт на гауптвахте, которую заменил туалет вместе с ванной.

Прошло полгода... А.А. и Арамис никак не могли переброситься хотя бы словом со своим молодым другом, потому что Станислав постоянно находился под охраной тети Светы, Риты и... огромного бультерьера, который после описанных событий неожиданно прописался в квартире у музыкантов.

И вот когда на кухне у Ал. Ас. хозяин вместе с Арамисом напрасно пытались найти хотя бы какой-нибудь бычок, в дверь раздался стук. Дверь открыли. На пороге стоял и улыбался опрятно одетый Станислав с бутылкой шампанского «Новый Свет». Ал. Ас. и Арамис молчали, изумленно раскрыв рты.

— Ребята, это я... Как вам подвиг? Завтра я женюсь. А это выпейте во славу этого подвига. Теперь, надеюсь, моя кандидатура будет рассмотрена членами «Клуба любителей риска». После сказанного Станислав благородно улыбнулся и ушел, оставив друзьям бутылку настоящего «Нов. шампанского», закрытой пробковой пробкой.

—Давай, Аскольд, открывай...

—Почему? Давай завтра.

—Нет, сегодня, по случаю приема Стасика в наш клуб любителей риска.

— Вот это да!..

— Но мы ему не позволим умереть.

—Как? Подожжем загс?!

— Нет, сами срочно женимся на этой тощей музыкантке и усыновим кровожадного бультерьера.

— СКИФСКАЯ БАБА

— В одном одиноком кафе, которое за счет одиночества работало, как говорят, «на полную мощь», собиралась одна очень удивительная компания. Но вначале совсем немного о кафе. Кафе, полулетнее-полузимнее, нашего необъятного города располагалось на берегу огромной сточной клоаки, воспетой еще великим украинским поэтом. Именно великим, ибо, расположившись за уютным столиком, можно было поверх верхушек деревьев лицезреть его могучее лицо с могучими усами и даже плечами, должно быть, также могучими. Да, да, да. Тараса Григорьевича Шевченко.

— За трудолюбивой стойкой работала не менее трудолюбивая и амбициозно прекрасная Варвара. Она в самделе была прекрасна. И что влекло посетителей: одиночество, тишина под шепот Жо Дассена, красота Варвары или могучие усы Тараса Григорьевича? Кто знает? Но постоянные посетители были здесь всегда. Кто они: художники? Коммерции тайные советники? Поэты? Просто любители тишины? Неважно, важно другое: они были.

— Убирал за столиками чистый, одетый в белое дедушка без возраста с истинно благородным лицом, чем-то похожим на Александра Якушева.

— Убирал без слов, со своими глазами, всё понимающими, но не оценивающими (какие, скажем, были у Варвары).

— Где-то раз в неделю в одно и то же время сюда приходили двое. Один из них (имени его мы не знаем) приезжал сюда на какой-то супер-иномарке, всей черной и гладкой, каким и был сам хозяин, с иголочки. Лет этак тридцати (не больше), а одет!.. Бабы, ой-ой-ой!.. Весь какой-то мягкий и в то же время жесткий, если не сказать жестокий. Рост выше среднего, пластичный, легкий (сила в легкости), одним словом, Мефистофель в молодости. И на правой щеке — тонкий длинный шрам, посему видать, от лезвия. Глаза голубые и холодные. Машину ставил не в близости и не вдалеке (быть может, чтобы видела Варвара?). А так... регулярно заказывал две чашки кофе без сахара и рюмочку коньяка.

— Другой... мужчина летя пятидесяти, одетый осенью в кожаный плащ (черный) с огромными зелеными глазами и с золотой, просто лошадиной челюстью. Выпивал стакан водки не спеша, глотками, и курил «Беломор». Добирался, должно быть, на общественном транспорте. Неизменно оставлял аккуратному и чистому убирающему дедушке десять купонов, не говоря при этом ничего, а вот первый (Мефистофель в молодости) ничего ему не оставлял, зато уходя непременно давал десять долларов с благодарностью за музыку, которая не мешала разговору. Мог бы и больше, но не хотел, боясь отказа Варвары Амбициозно- Прекрасной.

— За свой отдаленный столик не пускали никого из шайки художников, экстрасенсов, гуру и прочих, за исключением... Ну, да! Конечно. Конечно, Александра Аскольдовича и вездесущего Арамиса, которые своими далеко идущими планами и коммерческими операциями донельзя развлекали, по-доброму, этих двоих.

— Итак, в тот день Молодой Мефистофель и Просто Лошадиная челюсть уже заканчивали свой традиционный ритуал и, судя по тому, что в их руках появились десять купонов и десять долларов, собирались уже уходить, как вдруг вдалеке показалась незабвенная парочка, состоящая из вспотевшей черной бороды и кладезя благородных идей, размахивающего со скоростью электрической мельницы везде проникающими руками. Разумеется, это были Арамис и Алексей Аскольдович.

— На удивление, они были сегодня при деньгах, так как заказав без слов у понимающей Варвары бутылку крымского портвейна, направились за отдельный столик, а не к тайным и явным агентам и вседержителям самой МАФИИ.

— Обычно при неожиданных встречах могучая МАФИЯ спонсировала двух бездельников двумя бутылками портвейна, пачкой сигарет и даже двумя бутербродами. А тут?! От удивления Лошадиная Челюсть засверкала своим ауромом, а Мефистофель В Молодости выронил из руки с каким-то скромно-огромным бриллиантовым кольцом целых ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ!

—Ребята, вы это куда? Мы же здесь, за столиком, присаживайтесь сюда, пожалуйста, — выпалила заикающейся скороговоркой сама Лошадиная Челюсть.

Арамис весь съежился, оглянулся вокруг, засверкал глазами но затем снисходительно улыбнулся и промолвил.

—Вообще-то у нас важное производственное совещание.

—Да мы никому ничего не расскажем, — воскликнула Золотая Челюсть, — точно, ребята, честное слово.

— Клянусь на пи... — тут Мефистофель осекся от замешательства, — просто клянусь.

—Ну, это другое дело. Вы-то люди порядочные, — пробасил Аскольдович, при этом вытирая сухие губы и потную бороду.

—Да, это так, — вздохнул Арамис, — исключение лишь подтверждает правило.

И еще раз вздохнул.

—А вот возьмем и расскажем вам, коммерсантам, как в нашем городе можно зарабатывать деньги, ну, прямо из-под земли.

— Интересно, интересно, — Золотые Зубы снисходительно- добродушно улыбнулись, — может быть, я этого даже и не знаю, а коли это так, с меня причитается ящик конины, т.е. коньяка.

— Ну, а с меня, — добавил Мефистофель, — два ящика! — секунда подумав, добавил. — «Крымского портвейна».

— Так отож... — пробасил Аскольдович, — готовьте тару, а мы пока по стаканчику портвейна.

Неожиданно убирающий дедушка, который все слышал и всё- всё понимал, подошел к столику и спросил:

—Может быть, вам еще что-нибудь?

— Да, да, да! — завопил Арамис, — ящик коньяка и приготовьте чуть опосля еще два с портвейном.

—Нет, нет, — в один голос пропели Мефистофель и Золотая Челюсть, — сначала расскажите.

—Ставлю рубль за сто, что вы даже и представить не можете, о чем пойдет речь, — выпалил Арамис и зачем-то полез своей волосатой рукой в грязный карман.

—Посмотрим, посмотрим.

Мефистофель, глядя на эту парочку самодовольных авантюристов, почему-то заерзал, затем заказал ЕЩЕ ОДНУ РЮМКУ, выпил, но на удивление не угомонился, а заерзал еще больше, и наконец медленно, четко, с расстановкой произнес:

—Ладно, ребята, с меня два ящика портвейна... только, только послушайте, не делайте этого.

—Почему? — в два голоса выпалил рассерженный Меркурий.

—Потому что эти скифские бабы недавно трансформировались и превратились вон в тот черненький «мерседес».

Эх, и пошла бы валерьянка и валидол «на ура», если бы они в этом кафе только продавались.

Арамис аж схватился двумя руками за место, где у впечатлительных людей должен находиться прибор, измеряющий степень впечатлительности.

У Ал. Аскольдовича при этом волосы на голове дыбом вовсе не встали, но встала дыбом сама благороднейшая черная борода.

Ну, а Мефистофель презрительно, по-мефистофельски смотрел на всех, особенно на Золотую Челюсть. И в этом взгляде что-то было от боксера, которому судья поднимает победную перчатку. Золотая Челюсть перехватила этот взгляд и угрожающе побагровела, затем, заказав себе еще один стакан водки, опорожнила его не медленными глотками, как обычно, а, как говорят, в один присест.

Затем ласковые золотые зубы стали принимать вид огненных зубов всепожирающей Гидры.

Он был похож на боксера, который, побывав в нокдауне в первом раунде, рвется в бой и во втором хочет закончить бой резко и досрочно — нокаутом.

—Эх ты, наивный пацан, да я их поменял давным-давно, когда у тебя была еще первая ходка, ты же поменял дубликат, слышишь: ду-бли-кат. И эти бабы теперь вот где, — при этих словах участник поединка разинул рот и постучал по зубам всёпожираю- щим. — А с меня, ребята, все равно ящик коньяка, до и килограмм колбасы тоже... Плюс еще трехлитровая банка огурцов. Так что на утро будет и рассольник.

Эх, и доход бы был в этом кафе, теперь за счет Мефистофеля, была бы только валерьянка.

С минуту Мефистофель молчал истинно по-мефистофельс- ки, затем встал, что-то сказал Варваре, вместе с ней ушел за прилавок и вернулся, сам неся во всесильных руках два ящика портвейна. Затем, не говоря ни слова, оставил изумленной Варваре 10$ и удалился к своему черному «мерседесу», злобно посмотрев через плечо на Лошадиную Челюсть.

А наш мафиозо со стажем добродушно сказал:

—Ребята, мой вам совет: не занимайтесь ничем, иначе встрянете, вы только придумывайте.

Затем, подозвав убирающего дедушку, протянул ему десять купонов и сказал:

— Этим ребятам — ящик лучшего коньяка, но только по бутылке в день, а вам, ребята, спасибо за то, что вспомнил молодость. До встречи.

И когда он удалился, то убирающий дедушка неожиданно достал из кармана самую лучшую пачку сигарет в нашем городе и, давая ее двум несостоявшимся коммерсантам, сказал:

— Это от нашего кафе, спасибо.

Затем ушел в служебное помещение и повелительным голосом произнес:

— Варвара!

Варвара Прекрасная тот час же покинула прилавок.

— Да, дедушка, — и протянул дедушке десять долларов.

«Дедушка» дал ей взамен десять купонов со словами:

— А это тебе на побрякушки. Доллары же положи... сама знаешь куда.

Варвара открыла потайной чуланчик и положила купюру в глиняный кувшинчик, который стоял у ног... НАСТОЯЩЕЙ СКИФСКОИ БАБЫ.

А интересно, были ли они настоящими вообще в начале нашего двадцатого века?

Нет?! Быть может. Но откуда тогда взялись деньги у «дедушки без возраста», чтобы открыть это легендарное кафе, которое мы так и будем называть: «СКИФСКАЯ БАБА»?

И вытер бороду. Затем, как и должно быть, встал в торжественно-величественную позу Портоса перед несчастно сидящим Арамисом.

—Ты? Как? Заработал... ТЫ?! Ведь ты никак не можешь заработать, потому что ты не можешь работать... Ты? Как... как? Расскажи мне.

— Это я-то не умею? — снисходительно ухмыльнулся всеобъ- ёмный Алексей Аскольдович и вместе с ним улыбнулись три бутылки коньяка, которых тоже коснулся солнечный луч.

—Я-то и не умею?.. — при этом Алексей Аскольдович неожиданно вздохнул и задумчиво добавил, — ты прав, я тоже так думал. Но эти бутылки доказывают обратное. Я тоже умею работать... Головой.

— О, да — улыбнулся Арамис, — голова твоя всеобъемня и, может быть, ее наконец и заметил вездесущий Меркурий. Более того, бьггь может, он туда даже и проник, несмотря на яростную защиту твоей нечесанной бороды и вездесущего перегара. Короче, рассказывай.

—Я встретил брокера Ваню...

— Ваню? Ваню?! Это того самого, который день за днем в течение полугода снимал под офис твою кухню?

—Нет, на кухне жил я сам. Офис требовал комнаты с телефоном.

— Насколько я помню, за междугородные звонки он тоже не заплатил? Ух, мне бы его встретить! Я бы тогда ему вовсю навешал...

— Оплеух?

— Нет, штрафных санкций. Неужели брокер Ваня разбогател? Коньяк «Белый Аист»... И сколько он тебе заплатил? — Арамис пристально посмотрел на Алексея Аскольдовича.

— Заплатил? — Алексей Аскольдович ласково улыбнулся. — Заплатил? Нет, он сделал больше, он заключил со мною... как его? Трудовое соглашение.

—Письменное?

—Устное.

При этих словах Арамис помрачнел, вздохнул и сквозь зубы процедил:

— Рассказывай.

— Он будет выпускать на самом высоком полиграфическом уровне сборник, альманах стихов.

— Стихов? — Арамис кашлянул. — Стихов?! Но при чем здесь ты?

—А вот причем.

Алексей Аскольдович поправил ту пуговицу, на месте которой, по идее, у кого-то из предков находился галстук, потому что у бородатого, лучезарного потомка исчезнувшей интеллигенции, галстук не находился нигде и никогда, даже дома в шифоньере. Должно быть, генетическая память...

—Я встретил его вблизи нашего пивбара, откуда он выходил очень важный и... без запаха пива, но...

-Что?

— С запахом коньяка и с какими-то брокерами с запахом пива.

—А ты?

— А я что? Я схватил его за грудки обеими руками и потребовал денег.

—За квартиру?

-Да.

—А он?

—А он тот час же предложил мне работу.

— Какую?

— Ты слушай... Он будет выпускать сборник стихов наших непризнанных поэтов.

— Зачем? — задумался Арамис и добавил. — А... чтобы уйти от налогов. Хотя... зачем ему уходить от налогов, если он сам нищий?

— Чтобы заработать, — уверенно пробасил Алексей Аскольдович.

—Заработать? На поэтах?! Чудак, чудак на букву «м». Хотя, хотя под это в УкрСоцБанке можно попытаться взять кредит. Быть может, и дадут, дело-то хорошее. Но куда... куда пойдут на самом

деле деньги? Ваня, он уж наверняка знает. Нечисто всё, как и нечистый этот Ваня. Ну да ладно. Ты-то причем?

—Я занимаюсь маркетинговым поиском.

— Чего?

— Местных поэтов.

— Кого? Кого искать? Их тут, как собак нерезаных.

—Я знаю. И поэтому наперед потребовал бутылку.

—Предоплату.

— Да. И он мне дает, и не просто бутылку, а коньяка, настоящий «Белый Аист».

—Точно? Ты пробовал?

—Да, тут же, и при этом расписался.

— За сколько? Бутылок!

— Не посмотрел.

— С тобой тоже все ясно. Говори дальше.

— А что дальше?! Пошел на «Карабах», поймал трех бездельников волосатых.

— На бутылку? -Да.

— Многовато, можно было и на триста грамм.

— Можно, не спорю. Привел их на фирму к Ване и тот час же получил целых три. К вечеру я их наловлю на три ящика!

— И сразу сюда? -Да.

—Ладно... Такой коньяк — это дорогостоящий наркотик, и к нему привыкать нельзя, обменяем на «Портвейн», но вот поэты...

-Что?

— А вот что, на поэтах деньги не заработаем, кредит можно, деньги — нет. Да этих пишущих!.. Я и сам писал.

— Ты? Тебя не издавали? -На х...?!

Пауза.

— Зачем? Я хотел жить неплохо и поэтому даже не ксерил свои печатные листы.

—Почему?

А так, для всех я был непризнанный, страдающий гений, и мне постоянно наливали не только портвейн, даже жалели при этом и многое прощали. А так...

—Что — «так»?

— Попробовал бы я пропечатать свою чушь хотя бы в местной дешевой газетенке... Я бы сразу перестал быть непризнанным, и краник с портвейном для «вечно страждущих на Руси» резко бы закрыла рука Аполлона.

—Тебе так было хорошо? -Да.

—Почему же ты перестал писать?

— Я, как говорят, вовремя смылся. Мне стала покровительствовать одна бездетная жена одного «нового русского» старше меня лёт на двадцать, вначале как к ребенку, затем, когда из-за чрезмерных знаков внимания я стал напоминать духовного альфонса, то получил хорошую затрещину от ее благоверного за недоброкачественное прочтение какой-то там писанины. И это было хорошо.

—Хорошо что?

—Что ярость жестокого миллионера затмила разум.

—Почему?

—Да у него в службе охраны — дюжины две неандертальцев, которые могут испражнять свои отходы в виде «Бренди-Колы», самогонки и бледных сперохет не только на асфальт, но и на всеми ненавистных поэтов.

— А дальше?

—А дальше его жена уподобилась разъяренной Багире, вцепившейся своими когтями в уши ею ненавистного Шархана, а я, как маленький Маугли, сидел на полу и плакал.

—Но это же хорошо, ты перехитрил этих хищников.

— Это было бы так, если бы не коварный Табаки.

-Кто?

— Коммерции тайный советник нашего Шархана.

-И?

— Он незаметно подкрался ко мне, когда я через силу пытался выпитый портвейн превратить в текущие слезы, и прошипел, что мне П...Ц, меня вычислили.

_ А ты?

— Смылся.

—А дальше? Тебя оставили в покое?

—Нет, эти бизнесмены очень жесткие люди. Меня захотели убить... Убить, как непризнанного гения.

—Убить? Но как?!

—Выпустить мой сборник.

—И что?

—Я отказался... Но... но мы опять можем обратиться к грозному Шархану с просьбой выпустить сборник, состоящий из непризнанных маленьких Маугли со взором горящим.

—Ты думаешь, он даст денег?

— Да... у них, у этих полосатых, что-то наподобие профсоюза по разоблачению проходимцев для охраны собственных жен.

—Ну, да... Но ведь место поэтов займут художники и музыканты.

— Они этого не понимают. Они для этого тупы. А вот сборник можно было бы и выпустить.

— Но ты же сам говорил, что на поэтах заработать невозможно.

— Э... — Арамис хмыкнул. — Это смотря как подойти.

-Как?

—Слушай. Подобрать изнывающих Пьеро этак штук десять- двенадцать... Нет, тринадцать, это их число, — и заставить их изнывать более продуктивно. Скажем, посадить на цепь, а заодно и переводчика на английский. Этак посадить на недельку.

—Зачем?

—А потому что, я думаю, недельки хватит. Дать им каждому по перу и по трехлитровому бутылю со сметаной.

И?..

— Вот пусть сидят там в своих будках и творят в состоянии спермотоксикоза, а вблизи их будут прохаживаться прекрасные музы.

— В мини-юбках? -Да.

—А как же возможное рукоблудие?

— А ерунда... пояс верности, и всё тут. А через неделю они такие перлы будут извергать вместе с английским переводчиком, что тут попахивает международным кредитом для нашей многострадальной Украины.

—А захотят ли эти Пьеро садиться на цепь?

— Захотят, с радостью захотят, они же все мазохисты. Да и перед тем Гуру Вася прочтет им лекцию о сублимации сексуальной энергии в творческую. Да ну его! Бутылка портвейна у меня есть, но давай-ка вначале коньяк махонем тоже на портвейн, а то, чего доброго, сами...

—Но это же «Белый Аист»!

— Нет, лучше синица в руках, чем «Белый Аист», насиженный черт знает на каком суррогате.

—Давай!

За стойкой стоял все тот же чистый и опрятный дедушка, Варвары не было.

— Это... — застенчиво заговорил наш бородатый кинг-конг в миниатюре. — Мы к вам вот по какому вопросу...

— Слушаю.

—Можно ли у Вас коньяк махануть на всеми любимый «Портвейн Приморский»?

— Можно, отчего же, но только вначале его надо попробовать, а то Варвара может обидеться, знаете, мало ли что...

— Открывайте, коньяк классный. Мне его дал сам брокер

Ваня.

— Ваня? -Да-

—Посмотрим... Вот, ребята, вам по рюмочке, коньяк за счет заведения.

И через несколько секунд рюмочки были полны. Но после дружных глотков глаза у Арамиса и Алексея стали просто квад

ратные, а «Белый Аист» не захотел вить гнездо в двух дружеских желудках, а с ревом вырвался наружу.

Дедушка поправил воротничок и безо всякой обиды произнес:

Ребята, это же суррогат, я по запаху чувствую.