Дебри нацистских спецслужб 12 страница

Арвид Харнак прекрасно знал, что в составе делегации и в персонале германского посольства имеются люди гестапо, фиксирующие каждый его шаг, как и других экспертов и консультантов.

У него хватило разума и выдержки не предпринимать самостоятельных шагов к установлению контактов с Лубянкой, от которой гостиницу «Националь», где он жил, отделяли лишь пять минут неторопливой ходьбы.

А может быть, его удерживала какая-то обида: он вполне мог расценить разрыв связи с ним как проявление недоверия с советской стороны.

 

Наш человек в гестапо

 

В последних числах августа 1940 года Александр Коротков вновь приехал в Берлин. На сей раз он поселился не в многоэтажном доме на Гейсбергерштрассе, 39 для сотрудников торгпредства, а в одной из гостевых комнат в помещении самого полпредства. Таких здесь было несколько — кое-кто из дипломатов жил даже в том здании, что выходило на Унтер-ден-Линден, большая же часть служащих, относящихся к техническому персоналу, обитали в глубине комплекса, в жилом доме на параллельной улице — Беренштрассе. Двери подъездов выходили только во внутренний двор, так что попасть на территорию полпредства или покинуть ее можно было только через единственные ворота с калиткой с Унтер-ден-Линден.

В первый же день, как положено Коротков представился полпреду и резиденту НКВД Амаяку Кобулову-«Захару». Резидент принял Короткова вполне любезно, даже по-кавказски гостеприимно. Он знал о высокой репутации разведчика у руководства, но в то же время прекрасно понимал, что Коротков ему не конкурент на высокую и престижную должность резидента в Берлине. К тому же был достаточно хитер, чтобы не мешать «Степанову» в выполнении его задания. Ему же, Кобулову-младшему, будет спокойнее, если вся ответственность в случае неудачи падет на заместителя, присланного из Центра.

Короткова такое положение вполне устраивало, тем более что он ни на миг не сомневался: его официальный начальник — человек опасный. Не теряя времени, он приступил к работе. Сотрудников в резидентуре тогда имелось всего ничего, более или менее успешно обустроился в Германии Борис Журавлев («Николай»)[54], прибывший сюда годом раньше в качестве заведующего консульским отделом. Впрочем, сейчас он занимал другую должность — представителя ВОКС в дипломатическом ранге атташе. Это оставляло ему больше времени и возможностей для основной, разведывательной работы. Журавлева Коротков немного знал по Москве, они служили в разных отделениях, однако регулярно встречались на стадионе «Динамо» в дни обязательных занятий физкультурой.

Как-то они вдвоем засиделись в кабинете. Борис был занят неотложной работой, от которой по техническим причинам нельзя было оторваться.

— Сходил бы ты за булочками, что ли, есть захотелось, — протянул Амаяк.

— Ну и сходи сам, — неосторожно ответил Журавлев, — ты же сейчас свободен…

Разумеется, рядовому сотруднику не следовало так говорить с резидентом. Тот был вправе сделать ему по такому поводу внушение. Но в какой форме? Реакция Амаяка была неожиданной и страшной. Кобулов взорвался и, разом утратив все свое внешнее обаяние, заорал:

— Ты с кем разговариваешь? Захотел в подвал на Лубянку попасть? Так это мигом!

Позже Кобулов ничего подобного себе не позволял, вел себя с Борисом так, словно ничего особенного не произошло. Но Журавлев понял, что то была не пустая угроза, не слова, сгоряча вырвавшиеся из уст экспансивного кавказца.

 

Журавлев, в отличие от многих других сотрудников разведки, был дипломированным инженером, закончил МВТУ им. Баумана, успел год поработать на Московском электрозаводе, прежде чем его направили на учебу в школу НКВД.

У Бориса на связи было несколько агентов в Берлине и два в Гамбурге и Данциге. Официально он не имел права ездить туда, но регулярно делал это, подвергаясь определенному риску. В случае задержания он мог попросту «исчезнуть» в пути или погибнуть при «несчастном случае».

К моменту прибытия Короткова Журавлев успел в Берлине жениться на сотруднице торгпредства Варе Кудрявцевой, и теперь молодожены ждали ребенка.

Естественно, прежде чем приступить к выполнению своего главного задания, Александр день-другой побродил по городу, осмотрелся. Берлин изменился, вернее, не сама столица, как ее атмосфера. Во всем чувствовалась война.

Прежде всего — затемнение. В сентябре оно было не очень заметно, поскольку ночи стояли еще короткие, а немцы ложатся спать традиционно рано (и рано встают). Потому и в мирное время после десяти часов вечера свет в окнах жилых домов редкость. Но на главных улицах витрины магазинов, ресторанов, кинотеатров были наглухо зашторены, обычная для большого города неоновая реклама отключена.

Подметил Коротков и появление множества небольших, порой странной формы сквериков. Несколько позже узнал, что острословы-берлинцы называли их «бомбенпарк», потому как их немедленно разбивали на месте разрушенных английскими бомбардировками зданий… Естественно, после того, как убирали руины. Только «слепые» стены домов справа и слева как бы намекали, что на пустом месте когда-то, вернее, совсем недавно, тоже стоял дом. Это делалось с целью замести следы налетов английской авиации (а бомбили в ту осень часто и крепко) — ведь рейхсмаршал (это пышное и единственное в своем роде звание вместе с изготовленным в одном экземпляре «Великим Железным крестом», размером в ладонь, Герингу присвоили после побед над Польшей и Францией) когда-то поклялся, что ни одна вражеская бомба не упадет на германскую землю.

Первые бомбардировки вызвали у берлинцев настоящий шок. Чьи же бомбы, в таком случае, что ни ночь, падали на их головы, недоумевали они, если не вражеские, то неужто дружеские? Быть может, итальянские или даже японские?

Во время воздушных тревог поддерживалась строгая дисциплина: стоило только пронзительно завыть сиренам, как полицейские и бойцы местной противовоздушной обороны немедленно загоняли всех прохожих в ближайшее бомбоубежище, невзирая на чины и звания, в том числе и обладающих аккредитационными карточками дипломатов.

Началось строительство бункера и на территории советского полпредства. Его как раз успели закончить — оставалось лишь разместить внутреннее оборудование — как начался поход против Советского Союза. Так что воспользоваться им пришлось уже сотрудникам разместившегося в здании полпредства СССР (в нарушение, между прочим, международного права) имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий.

Раз в неделю во всех кинотеатрах показывали сорокапятиминутные ленты военной кинохроники — «Вохеншоу», снятые высококвалифицированными операторами из так называемых «рот пропаганды» под личной эгидой рейхсминистра Геббельса. Короткова поразило обилие на этих сеансах (а он не пропускал ни одного выпуска — это тоже была информация, к тому же зрительно интересная) женщин, особенно пожилых. Потом выяснил: оказывается, Геббельс установил порядок, по которому каждая немка, увидевшая в «Вохеншоу» своего сына-фронтовика или мужа, имела право бесплатно получить фотоотпечаток этого кадра! Таким образом хитроумный рейхсминистр заставил едва ли не всю женскую половину населения страны смотреть еженедельные выпуски фронтовой, тогда еще только победной кинохроники и до боли в глазах жадно вглядываться в каждый кадр…

Почти все кондукторы в трамваях и автобусах теперь были женщины, встречались даже фрау-вагоновожатые, что прежде было просто немыслимо. Исчезли — были реквизированы на время войны — почти все частные автомобили, а такси, в целях экономии бензина, разрешалось пользоваться лишь для деловых поездок и в особо экстренных случаях, например при доставке роженицы в больницу.

И карточки, почти на все, и продовольствие, и промышленные товары. Причем, нормы были установлены «научные», то есть достаточно скудные. Продовольственные карточки были очень дробными, некоторые талоны, размером в почтовую марку, к примеру на десять граммов мяса и подобное, чтобы можно было не только купить продукты домой, но и пообедать в заводской столовой или посидеть вечером в кафе. Только в дорогих итальянских ресторанах делалось исключение для спагетти — видимо, из уважения к дуче Бенито Муссолини.

На третий день в Берлине Коротков обнаружил, что у него не хватает галстука нужной расцветки и тут же подобрал подходящий в ближайшей лавочке. Но оказалось, что кроме денег за галстук полагается еще промтоварный купон, всего один. Но купона у него не было: дипломатов власти продовольственными карточками обеспечивали с избытком, но промтоварных купонов (немцы называли их «пунктами») не выдавали. Без купонов можно было купить только газету, карандаш, расческу, бритвенное лезвие, две или три сигареты. Курильщики норовили утром, до работы, обежать несколько табачных ларьков, чтобы набрать курева на день. Как ни уговаривал Коротков пожилую суровую фрау продать ему галстук без купона, но за двойную цену, та в ответ лишь непреклонно поджимала выцветшие губы и презрительно цедила что-то об «орднунге», то есть, порядке.

Для обеспечения дипломатов и иностранных корреспондентов промышленными товарами был выделен всего один на весь уже и тогда громадный Берлин универсальный магазин «Вертхайм» на Потсдаммерплац. Там дипломат мог отобрать неограниченное количество одежды, обуви, белья — чего угодно, товар при нем укладывался в пакет, который опечатывался и доставлялся в посольство. Там покупатель оплачивал покупку через бухгалтерию и наконец получал ее в свое распоряжение.

В военном быту были и смешные на сторонний взгляд моменты, однако вполне разумные с немецкой точки зрения: распоряжением Геббельса во всех общественных местах (кроме, разумеется, иностранных посольств, на время войны были запрещены… танцы!

Еще одна деталь: на всех станциях метро и городской железной дороги, просто на стенах домов, на заборах, даже в каждой пивной висел плакат с жутковатым изображением шпиона и предостерегающей надписью: «Тс-с! Враг подслушивает!»

Но было бы неверным полагать, что эти первые два-три дня Коротков совершал лишь экскурсии по городу и знакомился с оперативными материалами, имевшимися в распоряжении резидентуры. Нет, конечно.

В контрразведке всех «серьезных» стран существует правило: они автоматически устанавливают наблюдение за каждым прибывающим в страну сотрудником полпредства, посольства, консульства, журналистом. Наблюдение ведется довольно долго, чтобы точно выявить, не является ли «объект» разведчиком. Поэтому, как правило, разведчик, прибыв в страну, первые недели, а то и месяцы никаких активных шагов не предпринимает: вникает в обстановку, знакомится с городом, изучает материалы своего предшественника, наконец просто обустраивается с семьей на новом месте. Разумеется, он должен также освоиться с теми обязанностями, которые возлагает на него должность-прикрытие.

У «Степанова» времени, да и надобности на длительное раскачивание просто не имелось. По счастью, он обнаружил, что никакого наблюдения за ним со стороны немецких спецслужб не велось. Это казалось удивительным, но факт оставался фактом. Никто не прилипал к нему на улице, лишь только он выходил за ворота полпредства, никто в бирхалле не сидел за столиком напротив, прикрываясь газетой, и так далее.

Коллеги в полпредстве объяснили: немцы демонстративно сняли почти всякое наблюдение за советскими дипломатами. (Исключение составлял лишь Амаяк Кобулов. Спецслужбы мгновенно вычислили, что именно он является резидентом НКВД — для этого, впрочем, достаточно было знать, чей он брат, — и сразу взяли под плотную опеку.) Во-первых, этим они давали понять, что доверяют Советскому Союзу, что намерены свято соблюдать пакт. С этой целью они даже пошли на вообще беспрецедентный шаг: показали советским специалистам новейшие самолеты-истребители, танки и некоторые другие виды вооружения. Тут, правда, крылась и еще одна цель — запугивание!

Во-первых, Рейнгард Гейдрих, шеф полиции безопасности и службы безопасности СД, был уверен и сумел убедить в этом Гитлера, что очистил Германию от иностранных разведчиков и коммунистического подполья. Доля истины в этом присутствовала. Правда, заслуга тут принадлежала не только Гейдриху, но и… бывшему советскому наркому внутренних дел Ежову и, правда в гораздо меньшей степени, нынешнему — Берии, изрядно прохудившим во многих местах собственную разведывательную сеть.

Без особых сложностей в первые же дни по прибытии в Германию Коротков выяснил, что оберрегирунгсрат доктор Арвид Харнак как работал, так и продолжает работать в имперском министерстве экономики.

Затем методом личного наблюдения установил, что «Брайтенбах» каждое утро выходит из своего дома № 21 на Кармен-Сильверштрассе и едет на Курфюрстендам, 140, где размещался сектор «Е» (контрразведывательный), в котором он служил. Значит, с Вилли Леманом тоже все в порядке.

В начале сентября Коротков позвонил по телефону, указанному в оставленной «Брайтенбахом» записке, назвал пароль, а затем, в соответствии с условиями, договорился о личной встрече.

На следующий день он уже сидел за кружкой светлого пива в бирхалле на одной из улочек, вливающихся в Кантштрассе, неподалеку от вокзала «Цоо».

В назначенный час, много позднее окончания рабочего дня, в прокуренный зал вошел мужчина лет пятидесяти, чуть выше среднего роста, плотного сложения, с короткой, крепкой шеей и почти круглой головой. Уши и нос у него были специфически приплюснуты, похоже, в молодости он занимался либо борьбой, либо боксом, лоб высокий, с большой залысиной. Маленькие светлые глазки взирали на мир уверенно и цепко. Во всем его облике чувствовалась сила и обстоятельность. Ничего «гестаповского» в его внешности Коротков не углядел, но что-то от старого служаки, эдакого фельдфебеля-резервиста, в нем ощущалось.

«Брайтенбах» вычислил Короткова в достаточно людном зале безошибочно по описанию, приметам и, наверняка, интуиции. Контакт состоялся. Взаимопонимание и доверие было достигнуто сразу. Тому способствовал и привет, переданный «Брайтенбаху» от некоего чеха, «владельца рекламного бюро» — Василия Зарубина.

9 сентября, после донесения в Москву о встрече с «Брайтенбахом», «Степанов» получил из Центра шифровку, подписанную Берией:

«Никаких специальных заданий «Брайтенбаху» давать не следует. Нужно брать все, что находится в непосредственных его возможностях и, кроме того, что будет знать о работе против СССР различных разведок, в виде документов и личных докладов источника».

Коротков должен был признать, что нарком разбирается в тонкостях работы с ценными агентами, находящимися в особо опасных, экстремальных условиях: не нужно и чересчур активизировать, подвергая тем самым лишнему риску. «Брайтенбах» сам прекрасно понимает все и не нуждается в подталкивании.

На следующей встрече (на первую Леман, конечно, пришел с пустыми руками) Коротков получил от него особенно ценный и полезный для работающих в Германии разведчиков документ: копию доклада Рейнгарда Гейдриха руководству рейха «О советской подрывной деятельности против Германии». Кроме того, он подробно описал реорганизацию нацистских спецслужб проведенную секретно в сентябре — октябре 1939 года. Эта информация позволила внести существенные коррективы в работу самого Короткова, его коллег, значительно ее обезопасить.

По ходу разговоров выяснилось, что за то время, когда связь с ним не поддерживалась, Вилли Леман, стал гауптштурмфюрером СС и криминаль-комиссаром по иерархии государственных чиновников в полиции.

— Мы с вами больше встречаться не будем, — расставаясь второй раз, сказал Коротков Леману — Дальнейший контакт будет поддерживать другой товарищ. И он подробно описал собеседнику внешность Бориса Журавлева.

Больше Коротков действительно никогда не видел Вилли Лемана. Зато Борис Журавлев за оставшиеся до нападения Германии на СССР девять месяцев встречался с «Брайтенбахом» не один раз и сохранил об этом человеке самые теплые воспоминания и по сей день.

Тут автор считает необходимым сделать следующее отступление. В появившихся в последнее время публикациям о Лемане прямо или косвенно утверждается, что его сотрудничество с советской разведкой основывалось не на идейной, а на чисто деловой основе. Это неверно. Авторов этих утверждений ввел в заблуждение тот факт, что советские разведчики «Брайтенбаху» деньги действительно давали. Но нужно понять следующее. Верно, в истории даже последних лет имеются примеры — недавние у всех на памяти, — когда иностранцы, имеющие доступ к тайнам, инициативно являлись в наше посольство или консульство и предлагали купить, скажем, шифры военно-морского флота своей страны. За огромные деньги, суммы порой исчислялись сотнями тысяч долларов.

Тут все ясно и недвусмысленно: агент работает из корыстных побуждений, ему безразлично, кому продать секретный документ, — кто больше заплатит, тот и получит. Случалось, одну и ту же информацию подобный «доброжелатель» продавал двум, а то и трем разведкам, иногда даже враждующих между собой стран.

Принципиально иное дело, когда разведка помогает своему агенту материально, попросту оказывает тому некое вспомоществование: дает деньги в качестве компенсации каких-то расходов, на прожитие, отдых, учебу детей в университете, на лечение (тому же Леману своевременная денежная помощь, как мы знаем, спасла жизнь), в связи с каким-либо несчастьем в семье. В таких случаях никак нельзя утверждать, что агент работает за деньги. В конце концов, кадровый сотрудник разведки тоже получает жалованье от своего ведомства.

Вот что рассказал автору последний советский разведчик, поддерживавший связь с «Брайтенбахом» в роковые месяцы, недели и дни перед войной — Борис Журавлев:

— Я и сегодня ни минуты не сомневаюсь, что «Брайтенбах» работал исключительно на идейной основе. Хоть и кадровый полицейский, он был антинацистом. Возможно, даже именно поэтому. Тем более, что, очутившись в гестапо, видел изнутри, насколько преступлен гитлеровский режим, какие несчастья он несет немецкому народу.

В самом деле, после временного разрыва с нами связи, он сам восстановил ее в 1940 году, прекрасно сознавая, что в случае разоблачения ему грозит не увольнение со службы, не тюрьма, а мучительные пытки в подвалах своего ведомства и неминуемая казнь. Такой судьбой никого и ни за какие деньги не соблазнишь. К тому же, «Брайтенбах» был человеком в годах, без юношеской экзальтации и романтизма, он все прекрасно понимал и шел на смертельный риск совершенно осознанно.

В больших деньгах он не нуждался, был бездетен, не играл на бегах, не собирался покупать яхту, вел скромный образ жизни.

Да, я иногда передавал ему деньги, поверьте, то были очень скромные суммы, на которые не разгуляешься. Их надо считать не платой за информацию, а лишь своеобразным пособием для приличного существования. К слову сказать, он куда больше радовался продовольственным карточкам, которыми я его порой снабжал. По ним он имел возможность — в Германии тогда все продукты были строго рационированы — хорошо пообедать (в ресторане официант отрезал один, или два талона, в зависимости от заказа), или купить в отдаленном от дома магазине (в ближних его знали) лишние 200–300 граммов мяса, чтобы нормально поела и жена…

— Кроме того, — добавил, подумав, Борис Николаевич, — когда вы встречаетесь с человеком, разговариваете с ним, и не только о делах, вы начинаете ощущать, чем он дышит… Я никогда не забуду отчаяния в его глазах при нашей последней встрече за три дня до начала войны. Это были страдающие глаза моего собрата и соратника по борьбе с нацизмом, а не глаза платного информатора. Я и обращался к нему не по псевдониму, а «геноссе» — «товарищ».

 

Дебри нацистских спецслужб

 

Изучение структуры, организации, методов работы, установление личности руководителей, ответственных сотрудников и оперативных работников спецслужб противника всегда входило в обязанности, составляло круг жизненно важных интересов разведчиков. Соответствующая информация собирается скрупулезно и пополняется, уточняется, анализируется годами, при этом используется и открытая информация, скажем, официальная хроника, публикуемая в газетах, и полученная от агентуры. Мечта любой разведки — агентурное проникновение в спецслужбы, либо путем внедрения в них своего человека, либо вербовки на какой-нибудь серьезной основе ее действующего сотрудника, или, на худой конец, незаметного служащего из технического персонала.

Спецслужбы нацистской Германии были многочисленны, структуры сложны и запутаны, они дублировали друг друга и — ревностно и дотошно шпионили друг за другом. И не только из-за обычной межведомственной конкуренции. Нет. То было сознательной практикой Гитлера и не только применительно к спецслужбам, но и ко всем сферам государственной и партийной деятельности.

Изучить работу спецслужб гитлеровской Германии Александр Коротков, естественно, старался еще в Москве, готовясь к командировке: читал соответствующую литературу, имевшуюся в библиотеке НКВД, отчеты разведчиков — своих предшественников, книги бежавших за границу бывших соратников фюрера, разочаровавшихся в «движении». В частности, много полезного почерпнул он из переведенной на русский язык и вышедшей в СССР в 1935 году тиражом всего в 10 тысяч экземпляров книги немецкого журналиста-эмигранта Конрада Гейдена «История германского фашизма».

Ну и, само собой, встречался и расспрашивал, выпытывая мельчайшие подробности у товарищей, побывавших в Германии ранее, пусть даже непродолжительное время. Много полезного и поучительного почерпнул Коротков из бесед с Василием Михайловичем Зарубиным, а также его женой Елизаветой Юльевной. Одно время именно у Зарубиных состоял на связи «Брайтенбах», который первым дал достаточно подробное и достоверное описание того зловещего учреждения, которое после прихода Гитлера к власти стало известно во всем мире под названием гестапо. Это хлесткое, словно удар плети, словцо стало знаковым для всего самого страшного, что происходило в Германии.

И по сей день в художественной и даже претендующей на историчность литературе едва ли не все карательные и разведывательные учреждения гитлеровцев, в том числе и на оккупированной территории Советского Союза, называют одним словом — гестапо. Меж тем, компетенция этого ведомства на данные территории не распространялась.

Из-за одного этого обстоятельства автор полагает полезным довести для сведения современного российского читателя то, что знал Александр Коротков, когда ему пришлось иметь дело с гитлеровскими спецслужбами и в предвоенные годы, и в период Великой Отечественной войны.

Начинать надо лет за двенадцать до прихода Гитлера к власти, которой он обладал тоже двенадцать с небольшим лет.

Нацистская[55]партия — полное название «Германская национал-социалистическая рабочая партия» была единственной политической партией в стране, которая почти с первых дней существования стала формировать собственную вооруженную силу.

В какой-то степени нацисты опирались на старую немецкую традицию создания разнообразных общественных, всегда хорошо организованных образований, начиная от музыкальных и певческих «ферейнов», всяческих культурных «бундов», спортивных клубов, студенческих корпораций и вплоть до союзов ветеранов-однополчан.

После Первой мировой войны в Германии появились милитаристские, реваншистские по духу союзы вроде «Стального шлема».

Уже самое название формирований, которые Гитлер начал сколачивать в середине 1921 года, красноречиво говорило о многом: «штурмабтайлунген» — «штурмовые отряды», или сокращенно СА. В отряды штурмовиков, построенные по территориальному принципу и военному образцу, вливались тысячи добровольцев, привлеченные умелой демагогией Гитлера и других вожаков «движения». В большинстве своем это были недавние участники Первой мировой войны, социально дезориентированные, озлобленные поражением Германии, унизительными условиями Версальского договора, безработицей, чудовищной инфляцией, нищетой. С самого начала к ним присоединилось много деклассированных люмпенов, а также откровенных уголовников. Примечательно, что среди даже ближайших соратников фюрера едва ли не половина имела судимости за серьезные преступления, вплоть до убийства, у иных наблюдались явные отклонения в психике. Так, предводитель штурмовиков Эрнст Рем был гомосексуалистом, Герман Геринг наркоманом, Роберт Лей — тяжелым алкоголиком, Юлиус Штрейхер патологическим антисемитом.

От членов других военизированных организаций штурмовиков отличала крайняя агрессивность, постоянная готовность и нацеленность на кровавые драки, даже убийства.

Политическая программа Гитлера — знаменитые «Двадцать пять пунктов», умещающиеся на полутора страничках машинописного текста, была до изумления примитивной и абсолютно нереальной для выполнения, но ориентированной именно на таких людей, вернее, на питающие их классы и социальные слои населения. А потому и «работала».

Создатели штурмовых отрядов придумали несколько весьма эффективных приемов, чтобы, помимо социальной демагогии, привлечь в СА прежде всего молодых людей. При этом использовалась давняя притягательность в глазах немцев, и мужчин, и женщин, униформы, символики, всяческой атрибутики.

Для штурмовиков придумали броскую и жутковатую униформу: коричневая рубашка, черные бриджи, круглые шапочки с козырьком, высокие сапоги, нарукавная повязка красного цвета, с белым кругом и черной свастикой в центре. Этот основной символ нацистов — древняя свастика, крест с изломанными по часовой стрелке концами — явился для Гитлера настоящей находкой.

И титулование: в СА, а позднее и в СС, все командиры именовались фюрерами, то есть, вождями, руководителями. Начиная от роттенфюрера (примерно соответствующего чину ефрейтора в армию) до самого высокого: оберстер-СА-фюрера. Это звание носил сам Адольф Гитлер. Потом придумали много всякого другого: ночные факельные шествия, штандарты, «нацистское» приветствие и прочее.

К моменту прихода НСДАП к власти в СА состояло уже около трех миллионов человек. К этому времени Гитлер создал в недрах штурмовых отрядов и в противовес им новую военизированную структуру, которая в конечном счете свела на нет влияние и угрозу со стороны СА. Это были так называемые шутцштаффельн — охранные части, или сокращенно «СС». В отличие от коричневых рубашек СА повседневная униформа СС была черной. Эмблемой СС стало серебристое изображение «мертвой головы» (черепа над скрещенными костями) и рунические знаки-молнии «, соответствующие латинским литерам «SS».

Лейбвахе — личная стража Гитлера, сформированная еще в 1923 году и преобразованная вскоре в Ударный отряд «Адольф Гитлер» и стала основой СС. Поначалу эсэсовцев было не более двухсот.

Почему-то распространено убеждение, что бессменным имперским руководителем — рейхсфюрером СС был тощий узкоплечий человек с тонкими, бескровными губами, с щеточкой усов под Гитлера, в пенсне — Генрих Гиммлер. На самом деле бывший владелец куриной фермы в местечке Трудеринг под Мюнхеном стал третьим на этом посту. До него рейхсфюрерами СС были забытые ныне Йозеф Берхтольд и Эрхард Хейден.

В отличие от других ближайших сподвижников Гитлера и его самого только Гиммлер (по возрасту) и Геббельс (по инвалидности с детства) не участвовали в Первой мировой войне, и оба страдали из-за этого определенной ущербностью, которую пытались компенсировать повышенной воинственностью. Возможно, по этой причине Гиммлер до конца жизни верил во всевозможную древнегерманскую, тибетскую и прочую мистику.

Примечательно, что главный нацистский палач, занявший пост рейхсфюрера СС 6 января 1929 года, а впоследствии ставший шефом всей германской полиции, ответственный за мучиническую смерть миллионов людей, болезненно не выносил вида крови. Когда однажды при посещении тюрьмы в Минске ему продемонстрировали три вида казни, невозмутимого до сих пор рейхсфюрера замутило.

Под началом Гиммлера численность СС стала быстро возрастать, и к моменту прихода Гитлера к власти достигла 30 тысяч человек. То есть, примерно в сто раз меньше, чем штурмовиков, но, в отличие от диких нравов и разнузданности, ставших нормой в СА, в СС царила железная дисциплина и организованность, что делало эти отряды куда более надежными и боеспособными.

Так называемые Общие СС (Альгемайне СС) формировались на территориях, в правой петлице установленного для той или иной территории цвета проставлялся номер полка (штандарта), или иной части, в левой — знаки различия. Погон носился только на одном — правом плече. Начиная со звания штандартенфюрера (приравненного к чину полковника в армии) знаки различия носились в обеих петлицах.

Эсэсовские части такой численности нужны были Гитлеру вовсе не для личной охраны — с этой задачей вполне справлялась хорошо обученная рота. Нет, он предвидел неизбежность столкновения с определенной, причем значительной частью штурмовиков и готовился к этому. Причем, на всей территории Германии.

Именно невозможность претворить в жизнь те пункты программы НСДАП, которые сулили большинству штурмовиков ликвидацию социальной несправедливости и всевозможные блага, вызванное этим их глубокое и опасное недовольство, привели к знаменитой «ночи длинных ножей» 30 июня (на самом деле резня длилась до 2 июля) 1934 года. Чтобы в зародыше подавить чреватое взрывом разочарование тех, кто привел его к власти, Гитлер отдал своей преторианской гвардии приказ вырезать несколько сот (а по некоторым данным до пяти тысяч) самых влиятельных штурмовиков, начиная с самого начальника штаба отрядов СА, когда-то ближайшего сподвижника и друга Эрнста Рема. (В качестве фюрера и рейхсканцлера Гитлер оставался на «ты» лишь с четырьмя лицами из своего окружения — Рем был одним из них.)

Кроме штурмовиков в «ночь длинных ножей» были убиты и несколько высокопоставленных генералов и офицеров, а также гражданских политиков, которых фюрер счел опасными для себя, а потому «лишними».