Макнэ – самый младший участник группы
Саджаним – начальник.
Гахо – пес-шарпей Джиди.
Имена – прозвища:
Джиди=Джи Дрэгон = Джи Дракон = Квон Чиён = Джиён = Джи = ГД = Лидер Квон
ТОП=Таби=Сынхён старший
Сынри = Сырник = Макнэ = Сынхён младший = Ви Ай = Стронг Бэйби
Тэян = Ёнбэ = Сол
Дэсон = Кан = Дэ = Дилайт
Сэвэн = Донъук
INTRO
Винтовку приходится зажимать между коленок, потому что больше положить ее некуда. Это некуда Чхве Сынхён чувствует поясницей, в которую ему синхронно упираются две коленки товарища, такие острные, как будто голые. Сынхён даже не заметил, кто это.
Если отложить лицемерие - даже заметь бы он, это мало бы что ему дало: Сынхён до сих пор толком никого тут не знает.
Три часа назад начался уже третий четверг, как шла война, и ночью почему-то было холодно так, что просто беда.
Все началось не в понедельник даже, а как-то бестолково, в четверг, между ничем и ничем. С тех пор недели отмерялись четвергами, день и ночь вообще отмеряли непонятно как, иногда что-то выпадало, и в целом все происходило очень быстро, а Сынхён до сих пор даже не знал, что это за маленькая выпуклая хрень на винтовке, как шуруп, которая так монотонно впивается ему в ногу. Он сонно передвинул винтовку повыше. По идее, на ноге у него уже должен был остаться целый ряд из маленьких красных следов. По ощущению круглых. Он прикинул, что лежат они так уже с час.
"Может быть, и правда, шуруп?" - глаза беспокойно передвигаются под веками, в голове что-то вертится, мелькает, мешает, как заусенец. - "А если это не винтовка, а ружье?" - он вдруг понимает, что где-то в углу большой классной комнаты кто-то со вкусом похрапывает, и приоткрывает ресницы. - "Нет, ружье - это другое".
Из-под жесткого черного козырька студенческой фуражки видна довольно жиденькая полоска мира, но Сынхён не вынимает руки, зажатые между коленок вместе с прикладом. Когда двигаешься, кажется холоднее, как будто сползает с горем пополам подогретая твоим телом тоненькая прослойка воздуха. В большой классной комнате как в пыльном черном мешке. Свет пробивается непонятно из каких щелей и подтекает по заклеенным стеклам окон сероватыми акварельными полосами. Пахнет пылью и чем-то сладковатым, лежащий перед лицом ствол винтовки пахнет металлом и чем-то тревожно-необъяснимым, как спинка железной кровати в детстве, темнеющая перед глазами спина еще одного непонятно кого почему-то не пахнет ничем.
Сынхён снова закрывает глаза и осторожно, стараясь не спугнуть невесомое тепло, опускает нос под воротник тяжелой серой шинели, которой укрыт по самые уши. Он знает, что в любой момент отведенное на отдых время кончится, и лежать неподвижно в темноте с закрытыми глазами будет больше нельзя.
Чхве Сынхёну нравилось находиться в состоянии покоя. Когда он не двигался, его ничто не отвлекало, не мешало, он все слышал, понимал, чувствовал. В конце концов, не болел желудок и не ныли мышцы и разодранные коленки, которым было сейчас так хорошо в покое, что не мешал даже шуруп. С шурупом можно было примириться. А в остальном Сынхён признавался себе, что сейчас встанет, и ему опять станет погано до отупения. Погано, как только может быть в 1950-м, в старой школе на берегу реки Нактонган.
-Тр-ры.
От белой вспышки перед закрытыми глазами он дергается так, что опять резко простреливает коленку. Первое, что ему приходит в голову, что шуруп - это, наверное, предохранитель как раз на такие случаи, чтобы вместе с коленкой ему не прострелило башку в стиле Курта Кобейна. До рождения которого в 1950 оставалось, кстати, еще 17 лет. За пазухой скребется, и Сынхён отстраненно понимает, что уже немного не в себе, потому что в первый момент подумал, что это мышь.
-Тр-ры.
Рядовой Чхве отцепляет от винтовки ладонь, на которой тоже успели пропечататься всякие шурупы, и лезет рукой под шинель. Плоский матово-черный коммуникатор, который вообще к чертям не изобретут, если они проиграют войну, светится в темноте, как маленькая летающая тарелочка. Он каким-то чудесным чудом не треснул сегодня, когда Сынхён рухнул на гравиевую насыпь, и, касаясь пальцем нагретого экранчика, Сынхён думает о том, что в следующий раз он вполне возможно сломает об него ребра при падении, раз он такой крепкий. В списках напишут: "Убит коммуникатором", и это будет очень в его стиле.
"Меня оправдали" - гласят выпуклые черные буковки на светло-желтом фоне.
И внизу кратко:
"GD"
Сынхён прикрывает глаза, и заусенец в мозгу исчезает, все внутри как-то расслабляется, как будто ему на глаза льют теплое молоко. Становится хорошо.
Все будет хорошо.
Осталось каких-то пятьдесят лет, и не будет никакой студенческой фуражки и гранат на плечах, не будет взрывов, криков и земли, забивающейся под ногти. Все будет как-то весело. Будет музыка, будут цветные пиджаки, обвешанные всякой блескучей хренотой, гель на волосах, хороший Нойманновский микрофон с мембраной, такой тонкой, что ее можно целовать губами.
Будет ДжиДи.
Будет Топ.
Сынхён сонно потирает плохо отмытые пальцы, саднящие крошечными царапинками, и у него слипаются глаза.
Он почему-то видит Топа - высокого, лощеного, шикарного и неуловимо несуразного. Лоснящиеся черные волосы, убранные волосок к волоску, перстни на пальцах, очки в крупной оправе, брови и черные, как сажа, глаза, пристальные, доверчивые и немного насмешливые.
"А был ли бэбик?" - тупо думает Сынхён прежде, чем его мозги распускаются, как моток шерстяных ниток, и он засыпает.
Track 1: La-La-La
Дэсону снится сон.
Сон снится настолько муторный и монотонно-мрачный, насколько вообще может быть сон про то, как Топ-хён моет руки. Дэсону одновременно и скучно, и как-то не по себе.
Говоря стратегически-точно, это был сон не про то, как Топ моет руки, а про то, как Топ собирается мыть руки. Скорее всего, тревога крылась именно в этом. Вода текла пенящейся, упругой, как столбик пенопласта, струей в розоватую раковину, а Топ стоял над ней и снимал с пальцев бижутерию, с отсутствующим видом глядя в стену без зеркала перед собой.
Узкая полочка под несуществующим зеркалом уже вполне могла занять центральную стенку в каком-нибудь мелкодержавном алмазном фонде. Вода все текла, полочка плавно заканчивалась, а Топ со скучающим видом островного царька все стаскивал и стаскивал свои гайки.
Дэсон провожал глазами перстень с часами, перстень с алмазом, перстень с яйцом Фаберже и с досадой думал, за каким долбанным корейцем он всю жизнь пускал его первого в ванную.
Кольцо с огромным обломком какого-то синего камня, которое Дэсон вчера видел уж не в витрине "Тиффани" ли, застыло в Топовых пальцах. Топ медленно моргнул, опустил взгляд на полочку. Полочка кончилась под самой его рукой. Топ моргнул опять. Челюсть двинулась, губы затвердели. Дэсону стало страшно. Он как-то чувствовал, что сейчас Топ повернет голову и посмотрит на него тем самым Прищуренным Взглядом, от которого Дэсона дрожь продирала с первого раза, как увидел, из серии "Я - Ти Оу Пи, а ты - херня". Но Дэсон не успел как следует подготовиться.
В следующий момент он уже сидит и одурело шарит по кровати в поисках будильника, и сердце его колотится от леденящего душу визга. Будильник лежит на одеяле холодным и тихим цельнопластмассовым куском, и у Дэсона шевелятся на загривке волосы.
-ИЙАААААААА!!
Что-то падает и откуда-то из коридора доносится не просто ор. Это истошный до дурноты, захлебывающийся и пронзительный, как дрель, визг - из всех Дэсоновых знакомых так делать умеет только один человек и получает за это довольно неплохие деньги.
"Никогда, - думает Дэсон, лихорадочно путаясь в шортах, - никогда больше не играть с Топ-хёном в «Сайлент-хилл»
-Что ты с собой сделал?! - раздается из коридора вторым голосом, Дэсон нашаривает тапки, плюет на майку и рвет из комнаты, обтесав плечо об косяк.
Истошный визг вдруг трансформируется в истошный ор: "Ёнбэ, уйди!!" с очень напоминающей что-то интонацией, а потом в громкие и очень нехорошие три слова, когда Дэсон, не успев затормозить мохнатыми тапками по ламинату, влетает едва ли не в саму ванную. Лучше бы вместо тапок он выбрал майку.
Дэсон видит продолжение вчерашней передачи "Голые и смешные". Сорванный карниз лежит, одним концом криво упираясь в раковину, другим в пол. Абсолютно голый и мокрый лидер Квон стоит в ванне, одной рукой судорожно прикрываясь краем душевой занавески в мрачноватую клетку, косые струи воды брызжут во все стороны, на стены и на пол, как фонтаны на мосту Банпо, а на голове у него…
-Хён, что с тобой, - оторопело лепечет Дэсон, даже забывая поставить знак вопроса. Ему думается, что происходи дело и впрямь на мосту, река Хан уже вышла бы из берегов от затонувших в ней автомобилей.
Худая рука с надписью "vita dolce" ниже локтя протягивается и выключает воду, давая акустике ванной добавить реверберации в раздающийся скрежет зубов.
-Хён, что с ним? - почему-то начиная паниковать, Дэсон придвигается к Ёнбэ. Глаза Ёнбэ, которых обычно практически не видно на лице, сейчас круглые, как крекеры.
-Я не знаю, - бормочет он, глядя на Джиёна. - Я пришел, ты спишь, захожу в ванную помыть руки, там кто-то в душе. Я спрашиваю: "Тук-тук, кто там?", мне говорят "Привет, Ёнбэ", а потом занавеска срывается, а там это… белобрысое! - не выдержав, срывается Ёнбэ на немужественный фальцет и тыкает пальцем в голову ДжиДи, мокрую и абсолютно белую. - Я со спины подумал, там женщина!
Дэсон переводит глаза на лидера Квона и думает, что передачку можно смело переименовать в "Голые и опасные". Джиён даже не моргает. Может быть, это из-за нового цвета волос, но глаза под белоснежной челкой у него очень узкие, темные и страшные, как у асассина из компьютерной игры. Он молча выкручивает оба вентиля сразу, снимает душ, и Тэяна чуть не шибает о стену коридора мощной струей воды. Пока выясняется, что добрый христианин Ёнбэ умеет так ругаться, что примолкли бы даже негры в Гарлеме, Дэсон тоже успевает освежить лицо кипяточком и, оскальзываясь, захлопывает дверь.
-Берите низкий старт, кретины! - слышится из-за двери Джиёнов крик. - Я говорил не заходить ко мне в ванную, когда я моюсь?! Я говорил, давайте купим нормальную занавеску?! Дэсон!! Я говорил тебе выбросить к чертовой матери эти шорты с котятами?!
-Да обалдел ты, что ли?! - вопит промокший до трусов Ёнбэ, отряхиваясь. - Ты что с собой сделал?!
-О! - раздается из ванной. - Ёнбэ, иди в задницу!
-Сам ты придурочный! - кричит Ёнбэ. - Не приходи ко мне плакать, когда облысеешь!
Дэсон, охая, стягивает с ног мокрые насквозь тапки. Что правда - то правда, совместных помывок Джиён избегал, стеснялся то ли того, что не дотягивает по мышечной массе до Ёнбэ, то ли каких других параметров, что, впрочем, не мешало ему вламываться в ванную или в туалет, когда там своими делами были заняты другие. Хотя даже ему так ни разу и не удалось вломиться к Топ-хёну с его паранойей задвигать все двери на задвижки или тумбочкой. Этот скрывался так тщательно, что остальные подозревали у него наличие хвоста или еще каких-то дефектов.
-Может быть, его облили кислотой, и он не в духе, а, хён? - предполагает Дэсон и отжимает свои любимые шорты с узором из Дораэмонов, которые непонятно за что заслужили такую жгучую ненависть лидера. Тэян не отвечает и только хмурится, отлепляя ото лба ирокез, который сейчас превратился в коротковатую гитлеровскую челку. Совместный вечер начинался как-то хреновато.
Дверь в квартиру открывается бесшумно, и Тэян слышит лишь стук упавшей вешалки и то, как голос Сынри испуганно говорит: "Ой-ёй-ёюшки".
-Мамаша, мы дома! - веско и гулко раздается в прихожей голос Сынхёна-старшего. Дэсон радостно шлепает навстречу, держа в руках мокрые тапки.
-У нас пенная вечеринка? - когда к нему выходит мокрый насквозь Дэсон, облепленный целой ротой таких же мокрых Дораэмонов, Топ настороженно замирает. Он еще немного удлиняется в лице, когда видит Ёнбэ. - Наци-пати, - почти утвердительно предполагает он, осторожно приподнимая густые брови.
-Зонтичек, - бормочет Сынри, путаясь в четырех пуговицах, - зо-о-онтичек…
-Привет хён, - с выражением лица, очень подходящим к своей челке, сухо говорит Ёнбэ, глядя на пантомиму про зонтичек. - Чего это ты принес?
-О, - говорит Сынхён и протягивает ему шуршащие пакеты с наивной улыбкой в глазах. - Говядину, еще чеснок и морковку, - перечисляет он и косит под дурачка так мастерски, что понятно, почему с ним никто не решается играть в покер.
-А это что?
-М, - говорит Топ, указывая на Сынри рукой, - точно. А это - сладкоголосый вундеркинд, участник и лауреат международных конкурсов и просто человек, уходящий в слюни с бутылки пива, Ли Сынри.
-Ты участвовал в международных конкурсах? - изумляется Дэсон.
-Йа? - Сынри улыбается, и вид у него при этом лихой и придурковатый. - Йа да-а-а…
-Хён, - укоризненно говорит Ёнбэ.
-Я пошутил, - доверчивая улыбка в честных черных глазах ничуть не меняется. - Я его вообще не знаю. Я его на улице подобрал. Уже такого.
Его густой голос почти заглушает мокрые шлепки босых ног по коридору. Дэсон с Ёнбэ расступаются синхронно, как кордебалет.
-Это ты оборвал занавеску в ванной?
Сынри бросает пуговицы и мягко приваливается к Топу с блаженной улыбкой, облапывая его, как ленивец дерево, и сползает по рукаву щекой. Сынхён стоит очень прямо, и лицо у него неподвижное, как каменная ступенька. Двигаются только черные глаза. Он сканирует стоящего посреди коридора Джиёна снизу вверх, его мокрые босые ноги, облепленные узкими штанами, коленки, прилипшую майку, недовольное лицо, но все это скорее для того, чтобы просто сверить голову с телом. Он смотрит на Джиёна и на его белые, как рис, волосы, и одно к другому у него так же не подходит, как если бы он пытался запихнуть круглое в квадратное. По его взгляду непонятно, то ли он сейчас пустит слезу, то ли вколотит ему кол в грудь. Из глубины коридора раздается электронный писк, характерный щелк и такое же характерное Дэсоново хихиканье. Сынри зачарованно моргает.
Сынхён опускает ладонь в перчатке на латунную ручку, другой рукой сгребает Сынри за шкирку и одним движением выдергивает из квартиры.
-Забудьте, - коротко говорит он и шагает наружу следом. Дверь закрывается под возмущенное Сынриево: "А зонтичек?!"
Джиён не успевает не только начать свою тираду про обалдевших малолеток, а даже открыть рот.
-Дрынь-дрынь, - низко и вкрадчиво раздается с лестничной клетки, дверь открывается. - Мамаша, мы пришли, - гулко возвещает Топ. - Вот мы разуваемся.
ДжиДи стоит посреди коридора, сложив руки на узкой груди, и нехорошо щурится. И ДжиДи по-прежнему белобрыс, как Клаудиа Шиффер.
-Не помогло, - обескураженно заключает Топ. Сынри стоит рядом под таким углом к полу, что отчетливо понятно, что он пьян в мелкие-мелкие лоскутки. Он очумело лупает глазами на макушку лидера Квона и явно не понимает, с какого конца ему разуваться.
-Ладно, - осторожно говорит Сынхён, - ты меня раскусил, это я оборвал занавеску. Ты из-за этого поседел…ла?
Уголок Джиёновой губы начинает ползти вверх, ощеривая зубы.
-Не трогай малого, - предупреждат Топ. - Убей одного меня.
-Ага, - холодно произносит ДжиДи в пространство, - ну давайте. Вы все равно выскажетесь, так что давайте начнем прямо сейчас. Говорите, как вам моя прическа.
-Безобразие, - почти мертвым голосом говорит Тэян.
-Весело! - доносится из коридора веселый голос Дэсона, а потом громкий смех - Кан смотрит получившиеся фотки и покатывается.
-Хённи, - лепечет Сынри, начиная сползать по встроенному шкафу, - я больше не буду… мне что-то нехорошо…
Глаза у Топа такие большие и тоскливые, а лицо чуть мрачное и ассиметричное, словно на его глазах в пропасть бросился пингвин.
-А ты? - спрашивает Джиён, ощущая, как у него начинают чесаться зубы от долгой тяжелой паузы. Сынхён обстоятельно думает, потом заключает:
-Симпатично, - и осторожно уточняет. - А ты у нас теперь кто будешь: мальчик или девочка?
Джиён замолкает. Вместо того, чтобы как всегда беззаботно показать пару средних пальцев и ответить что-то, демонстрируя способность говорить с минуту, не набирая воздуха, он просто замолкает и смотрит. Не по себе становится не только стоящим с ним рядом, Тэяну представляется, как напряженно замирают даже воркующие парочки в кафе на соседней улице. Под задницей Сынри, не выдержав, звонко трескает полка, и все моргают.
-Раздевайтесь, - быстро говорит Тэян, - несите еду на кухню. Джиёна, - сжимает и тянет его за острый локоть, - а мы с тобой пойдем-ка вытрем лужи.
Еще несколько секунд ДжиДи стоит, сверля старшего Сынхёна тяжелым взглядом, пока тот наконец не отводит глаза на то, что осталось от Сынри. Потом разворачивается и двигается за Ёнбэ, не отводя взгляд через плечо до последнего. Снова вступая ногой в лужу, затопившую веселенький пупырчатый коврик, Ёнбэ думает, что даже его до сих пор иногда удивляет, как мгновенно Джиён из няшки, миленького, как подвеска на телефоне старшеклассницы, умеет превращаться в подобранного, как худая кошка, мрачноватого беспризорника с угрюмым сверлящим взглядом. Тэян довольно бесцеремонным тычком запихивает его внутрь и закрывает дверь.
Джиён игнорирует тычок, его глаза наконец перестают тлеть ненавистью, он молча замирает перед большим зеркалом, смотрит на себя, и его нахмуренное лицо постепенно грустнеет. Ёнбе стаскивает с себя пиджак и с досадой выжимает его в ванну, прямо на упавшую занавеску. Черный твид в еле проступающую мелкую клетку как из ж…
-Что, - тихо говорит Джиён и расстроенно глядит на себя, - правда так плохо?
Волосы обесцвечены, и такое ощущение, что теперь весь цвет Квонова тела ушел в глаза и в губы. Он кажется таким бледным, что на щеке четко выделяется обычно незаметная маленькая родинка.
-Плохо то, - говорит Тэян, с укоризненным вздохом вешая пожеванный кусок твида на крючок для полотенец, - что пиджак был новый.
-Прости, - еще тише говорит Джиён, опускает глаза, потом наклоняется и тихо начинает сматывать упавшую занавеску. Сквозь прикрытую дверь со стороны кухни доносятся голоса, смех Дэсона, они уже что-то роняют и чем-то звенят. Джиён тихо стаскивает с упавшего карниза белые пластиковые кольца одно за другим и не поднимает глаз. По-хорошему говоря, ростом он выше Ёнбэ, но когда он сидит так на корточках, выражая отверженность и печаль каждым позвонком в ссутуленной спине и худыми коленками, нахохленный, как воробей, Ёнбэ начинает испытывать непреодолимое желание потрепать маленькое худое лидерское плечо. Он знает, что не у одного него такая фигня, поэтому, собственно, так и поступает, потом вытаскивает из-под Джиёна пупырчатый коврик и тоже отжимает. Квон тоненько вздыхает, снимает последнюю петлю и принимается складывать занавеску, аккуратно разглаживая мрачные квадратики.
-Мда, - резюмирует Ёнбэ, глядя на это, - Топ-хён выбирал эту занавеску, от него она и погибла. Но согласись, - продолжает он, вытряхивая на пол простыни из корзины с грязным бельем, - лучше, что он сделал вид, что все так и было, чем сам принялся ее чинить.
Джиён не выдерживает, улыбается и помогает Ёнбэ топтаться на мятых простынях, чтобы они лучше впитывали воду.
Простыни впитывают, с кухни начинает доноситься пение и воодушевленные возгласы, ровно жужжит фен. Пока Тэян пытается избавиться от сходства с героями фильма про Вторую Мировую, Джиён стоит и продолжает испытующе вглядываться в свое отражение.
-Ну что ты опять? - спрашивает Ёнбе и с сомнением тянет челку пальцами, зачесывая назад. - Вам с ним Японии не хватило? Ты хочешь побить свой рекорд в две недели холодной войны? Объясни хоть, из-за чего вы ругаетесь? Я что-то никак не возьму в толк.
-Мы не ругаемся, - сухо отвечает Джиён и хмурится, глядя на себя сбоку.
-Ну, ссоритесь, - Тэян плюет на ирокез, с которым все равно не сладить без геля, включает воздух потеплее и направляет на Джиёнову мокрую и слипшуюся бледную макушку. - Если вы ладите, зачем бы тогда тебе каждую ночь все десять дней приходить в наш с Дэсоном и Сынри номер и всю ночь спихивать меня с кровати.
Джиён довольно щурится на тепло и расчесывает затылок рукой, но глаза у него все равно сосредоточенные.
-Я не верю, что хён мог выставлять тебя из номера, - говорит Ёнбэ, тянется и неуклюже наматывает его волосы на палец с одной стороны, чтобы на голове получился рог, - Ты его - да, наоборот - вряд ли. И нет, - перебивает он, когда Квон открывает рот, - я специально заходил проверять: он не храпит.
-Мы не ладим, - медленно говорит ДжиДи, потом берет и так же бездумно закручивает себе второй рог, присматривается, - и не ругаемся. Мне просто сложно с ним общаться. Ты знаешь, почему.
Ёнбэ еще раз неловко подкручивает первый рог и слишком сосредоточенно рассматривает его свежепокрашенный затылок. Кажется, волосы стали раза в два тоньше и мягче, невесомые какие-то и белые, как кукольные. С Тэяновым мнением насчет "ты знаешь, почему" Джиён знаком, и кажется, он сейчас не в том состоянии духа, чтобы Ёнбэ в очередной раз задвинул ему тираду про то, что Джиёну уже не пятнадцать лет, чтобы страдать какой-то несусветной ахинеей. Честное слово, вот лучше бы он хотел стать Бетменом. Белоснежные волосы взлетают, как шелковые нитки и ложатся гладко, послушно обрамляя Квоново симпатичное, чуточку усталое лицо.
-Беру свои слова обратно, - наконец говорит Ёнбэ, - очень прикольно получилось, и тебе идет.
Джиён это уже понял. Он смотрит на себя в зеркало, и на его без капли румянца лице появляется всегдашняя очаровательная, чуточку самодовольная улыбка. Он зачесывает челку с глаз и по-лисьи щурится на себя сбоку.
-Красивый, красивый, - улыбается Ёнбэ. В чем-то Джиён сложный, как адронный коллайдер, а в чем-то ужасно простой. - Пойдем, пока на кухне не вышло чего. Завтра все опять разъедутся и разбегутся, я чуть с ума не рехнулся сверяя наши расписания. Клубы клубами, - приговаривает он, напоследок запихивая простыни поглубже под ванную, - но отметить твой альбом дома, в своем кругу - это другое. Ты должен быть мне…
-Чш, - Джиён поднимает руку, замирая посреди коридора, и Ёнбэ тоже невольно прислушивается. - Ты послушай, - говорит Джиён, и глаза у него делаются какие-то нехорошо узкие, - это он так что, предлагает наливать ему перед шоу?
Сынри стоит в центре кухни, раскинув руки в позе Иисус Христос - суперзвезда, и голосит попурри из всех известных ему песен, как музыкальный автомат. Дэсон подбадривает его хлопками и подпевает, Топ сидит у заваленного продуктами стола, методично развязывает свертки и улыбается. Иногда отрывает глаза от большой поваренной книги с картинками, чтобы глянуть на Сынри из-под очков, скатывает кусок оберточной бумаги в шарик и кидает, целясь ему в рот. Дэсон, конечно, знает, что в пьяном виде люди часто начинают петь лучше, чем в трезвом, но он не ожидал, что настолько. Спирт, кажется, открывал Сынри все чакры, как эликсир вдохновения, и он голосил так высоко и чисто, что наверное, им при случае не побрезговал бы даже Сиднейский оперный театр.
-Хей-йоу, вотс ап?! - раздается с порога лидерский голос с хорошо узнаваемыми интонациями Микки-Мауса. Сынри затыкается, у Топа от неожиданности получается вполне приличный трехочковый оберткой от масла. Джи-Дракон в мокрых по колено штанах, сверкая белоснежной головой и прорехами на коленях, шагает в кухню, шарахнув руками по воздуху - движение, на которое всегда врубались все софиты. - Это Би-и-и-и-иг Бэнг! - пафосно тянет он и указывает пальцем на Топа. - Бринг зэ бит бэк, - наконец догадывается уточнить он, и на озадаченном лице того через пару секунд отражается "а-а-а", он подносит к губам сложенные трубочкой ладони. Топ большой и резонирует классно, как пара колонок "Радиотехника", поставленных одна на другую, его раскатистый хриплый бит наполняет кухню. - Оу! Оу! Оу!
Детка, слушай сюда,
Погоды не жди,
Ты сегодня готовишь,
С тобою ДжиДи.
Включен айпод и плита,
На ней сковорода.
Обаяние Джи – то, с чем не поспоришь,
Лидер Квон здесь, а значит –
Ты все пересолишь.
Не беда, гоу сюда,
Скоро будет еда.
Этот вечер с Биг Бэнг ты точно запомнишь.
Шоу зэм вот ю гат, бро! - смачно и раздельно добавляет он напоследок, тыкая Сынри в голову. Сынри глупо улыбается, не в силах, и просто затягивает фоном припев из какой-то народной песни, и они с Дэсоном по-дурацки приплясывают.
-Ти. Оу. Пи, - низко и гулко раздается во внезапно наступившей тишине. - И пуль-го-ги.
-One, two, three, - отзывается Джиён и подхватывает только переставшие звучать в кухне отголоски предыдущего бита. Сынхён поглядывает в поваренную книгу, рука с кольцами и закатанным до локтя рукавом двигается ребром ладони ритмично и рвано.
-Кимчи, конамуль, кактуги, чигымчи,
С тобой Ти Оу Пи, не тупи и не спи,
Кальбитанг, кальбитим, миеккук, юккедян,
Бро, я тот, кто точно знает,
Где, с чем, что и как едят.
Сагогикантен, кимчиден,
Хонхаптан,
Сенгсонг меутанг, самгетан,
Таккомтанг,
Мульнегмен, пибимпаб,
Нокту пиндэток,
Ти Оу Пи на диете,
Но в еде он знает толк.
Шоу зэм вот ю гат, бро, - солидарно добавляет он в конце, и кидает Сынри в голову маленьким зубчиком чеснока.
-Йа-а-а-аблочный пиро-о-о-ог! - внезапно для всех вдруг разражается тот песней с таким душевным надрывом, что едва слезы не брызгают из глаз, Уитни Хьюстон снова села бы на наркотики от зависти, если б слышала.
-Йа-а-а-аблочный пиро-о-ог!
О-о-о-о-о, мо-о-о-ой бо-о-ог!
И представить я не мо-о-ог,
Этот йа-а-а-аблочный пиро-о-ог,
Йа-а-аблочный пиро-о-о-ог…
Пирожочек… - шепчет он и закрывает лицо руками. Секундная пауза, и потом Сынхён начинает так смеяться, что едва не ломает табуретку. Дэсон с Тэяном гогочут, лидер Квон вообще ковульсирует на полу, его так корежит, что он не то что засмеяться вслух, он даже вздохнуть не может, просто заходится в беззвучном хохоте.
-Ой, - с презрением говорит Сынри и надменно обводит их расфокусированным взглядом, - какие вы дураки все, я не могу, - он поворачивается и пошатываясь бредет вон из кухни, инстинктивно попадая в дверь.
-Малой, - зовет Топ, снимая очки и утирая слезы, - куда ты пошел?
-Зонтичек! - доносится из коридора. - О-о-о-ой, вот вы дураки все-таки, а, - Джиён всхлипывает и начинает стонать, валяясь по полу.
Они режут мясо, потом перчат его, потом солят, потом выясняется, что каждый планировал приготовить из него что-то свое. Джиён нудит Ёнбе, что лучше бы они заказали еду в ресторане, как всегда: удобно, быстро и без всего этого кулинарного безобразия. Сынри спит в обувном шкафу в коридоре. Дэсон старательно украшает его картофельными кожурками и вставляет в ноздри по зубчику чеснока, а потом каждые пять минут носится посмореть, не выпали ли. Сынхён снисходительно выбирает кайенский перец покрупнее и подзывает Дэсона к себе. Вот так, объясняет он, зачем мелочиться, надрезаешь шкурку в трех местах, вот так, а потом идешь и ввинчиваешь ему этот перец поглубже в самую… Джиён шлепает его между лопаток и делает зверские глаза, говоря в трубку:
-Нет, мама, тебя плохо слышно, да.
Джиён лидер, кроме того, мама тоже Джиёнова, поэтому Джиён выбирает, что они будут готовить пульгоги. Мама рассказывает, что мясо перед приготовлением надо мыть. Они моют, потом по-новой солят и перчат, крепко, чтоб уж наверняка. Дэсон, воодушевленный идеей с перцем, выжидает удобный момент под общий шумок и особо ничего полезного не делает. Вымоченное в маринаде мясо уютно шкворчит на сковороде, Тэян размешивает салат в большой миске, Топ методично и старательно нарезает грибы равномерными тонкими ломтиками, Джиён недовольно чистит луковицу, стоя рядом, и то и дело поглядывает из-под челки на него. Видимо, Сынхёнов вид кажется ему слишком довольным, потому что он говорит:
-Слышишь, ты, - Сынхён двигает бровью в ответ, не отрываясь, - если у тебя было тринадцать строк, а у меня одиннадцать - это не значит, что ты круче, ясно? У тебя была поваренная книга и вообще… и вообще, ты такой наёбщик, - неожиданно севшим голосом говорит он и снова смотрит. Сынхён заканчивает грибок, любуется, потом поворачивает к нему голову, незло говорит:
-А ты как думал, - и добродушно улыбается. Потом берет следующий грибок. И может быть, это из-за луковицы, которую Джиён держит в руках, у него с глазами что-то происходит, но Ёнбэ вдруг с какой-то совершенно непонятно откуда взявшейся отчетливостью понимает по его лицу, что Джиён совсем не такую реакцию имел в виду. В его глазах появляется тоска, он с обидой поджимает губы и отворачивается. Сынхён продолжает с любовью нарезать грибок - кажется, это занятие ему нравится.
Ёнбэ автоматически перемешивает салат, который уже давно куда как готов для употребления, смотрит на них и видит, что что-то неправильно, неправильно и неправильно. И пытается прикинуть, с каких пор, хотя и сам понимает, что на своем месте мог бы прикинуть более старательно.
Джиён с Топом никогда не были как-то особо близки. Школьные приятели, друзья по интересам, кассеты, которые перематывались на карандаше, и мечты стать когда-нибудь круче, чем Wu-Tang Clan, были у всех. Ёнбэ знал, что когда начинался проект, ДжиДи, подающий тогда нефиговые надежды, отнес Сынхёновы треки YG не в качестве продвижения своего знакомого, земляка или приятеля, а в качестве человека, которого он хотел видеть в своей команде. Конечно, глядя на это пухлое несуразное нечто, тогда Тэян вряд ли мог предположить, что Топ когда-нибудь превратится в итоге в то, во что превратится, но у него не было причин не доверять Джиёну с его иногда до паранормального верной проницательностью. И даже без этого, Сынхён настолько идеально шарил в рэпе, что Ёнбэ начал уважать его с самого начала, еще до того, как тот похудел на двадцать кило за сорок дней. Сынхён, кажется, тоже был всем доволен, и Ёнбэ ни разу не слышал, чтобы они с Джиёном говорили о первопричинах того, почему Сынхён тут вообще оказался.
Они ровно хорошо общались, их разговоры иногда становились похожи на локальные форумы по истории современной музыки, Ёнбэ видел, что от общения с начитанным, во многом разбирающимся не хуже него Топом у Джиёна в голове буквально начинают роиться новые идеи. Он везде ходил за ним хвостом или сам куда-то таскал его за собой, со всеми знакомил. Собственно, это было совсем не лишне, потому что Топа все сначала как-то побаивались, никто к нему лишний раз не подходил, и он сидел себе спокойно где-нибудь в уголке зала или студии и занимался своими делами. И только по обеспокоенным темным глазам, которыми он иногда смотрел по сторонам на проходящих мимо людей из-под своего вечно натянутого на брови капюшона, было понятно, что на самом деле он сам всех боится до усрачки. Но кроме Джиёна этого никто не просекал, потому что вечно настороженный Топ выглядел достаточно грозно.
Много времени спустя младший Сынхён признавался, что после того, как при первом знакомстве спросил у Топ-хёна, как его на самом деле зовут, а тот медленно повернул голову в капюшоне, молча сверху уронил на него взгляд, тяжелый, как черный рояль, и отчетливо проговорил: "Сынхён" - Сынри отчетливо расхотелось жить. Когда Сынри услышал его голос, он потом всем клялся, что у него на спине были мурашки размером с кулак. Тогда он еще долго ходил мимо него бочком, боясь поворачиваться спиной, старался не брать в руки ничего острого, когда тот был рядом, и вообще побаивался говорить что-то кроме "спасибо" и "извините".
Напротив, когда появился младший Сынхён, старший, кажется, вздохнул с облегчением. Наконец-то он снова мог сидеть в углу и тихо заниматься своими делами, люди вокруг были уже большей частью знакомые, и на них можно было не пялиться так настороженно. У лидера Квона появилась новая игрушка, и он расцвел, как майская роза, мир озаряли такие улыбки, что аж слепило. Джиён смотрел на мелкого влюбленными глазами ребенка, получившего свой первый тамагочи, и прямо не знал, куда деваться. Теперь он таскал везде за собой Сынри, представляя всем "их нового сладенького макнэ", и не было ни одного человека, который не ответил бы "конечно" на Джиёновы возгласы: "Посмотрите, ну разве он не милый?!". Собственно, Сынри тоже не знал, куда ему деваться.
Характеры у ДжиДи и у младшего Сынхёна совпали друг под друга идеально, как две половинки одного брелка с надписями "тугеза" и "форева". Джиён приближался к нему, протянув руки со скрюченными пальцами, ухмыляясь во все лицо с выражением "зло-гей", щипал его или за что-нибудь трогал и просто перся, кода Сынри вопил неизменное: "Хён, уйди!!" с несчастным лицом. Ёнбэ, который знал Джиёна лучше других и поэтому догадывался, что тому в целом пофигу, девочки или мальчики, и знал дольше других и поэтому успел с этим как-то свыкнуться, тем не менее с немалым оторопением качал головой, когда Квон, весь в любви, орал, что будет жить с Сынри в одной комнате, спать в одной постели, а потом женится на нем. Он ничего не говорил, потому что пусть Джиён и был хорош в дебильных шутках как никто другой, меру он знал и никогда не перебарщивал. Потом такой же процедуре таскания подвергся Дэсон, но от него кроме заливистого смеха ничего не возможно было добиться, поэтому Джиён быстро охладел и оставил его в покое. Он передал его под покровительство Топа, и с ним они на удивление быстро сошлись на очень кстати выяснившейся почве некоторой общей придурковатости.
ДжиДи еще в самом начале смекнул по испуганным лицам младших и Тэяна, что все очень ссутся и замолкают при виде его старого школьного приятеля, и воссиял еще ярче, как большая звездень на маяке. Компания по поднятию лидерского авторитета на высоту вершины горы Намсан незамедлительно началась. Джиёну всегда и всего было мало. Собственно, наверное именно поэтому он и становился все лучше и лучше.
Когда ДжиДи впервые бодро подвалил к Топу и начал завязывать на нем тесемочки капюшона, дергать за рукава толстовки - все вздрогнули. Тэян, который знал, что Топ в целом совершенно безобиден, и то рефлекторно отодвинулся, чтобы лидерской кровью не забрызгало новую майку. Когда в тот же день Джиён заорал откуда-то из соседнего зала Топу: "Сынхёнчик! Иди сюда!", по лицу Сынри было видно, что он близок к обмороку. Даже Тэян иногда ловил себя на том, что смотрит на бесстрашного лидера с восхищением, что уж говорить про младших.
Топ тоже бывал в цирке, и все прекрасно понимал несмотря на кажущуюся простодушность. Услуга за услугу, поэтому он вполне безропотно позволял класть голову себе в пасть, трепать за шкуру и дергать за усы. Это компенсировалось тем, что с другой стороны для Джиёна появлялись вещи, которые он ему не позволяет делать, соответственно, имеет некоторое личное пространство. В принципе, Джиён ему нравился. Нельзя сказать, что он был в восторге от того, что тот иногда бывает такой почти политически-хитрой маленькой жопой, но в целом против его лидерства он ничего не имел. Объективно, Джиён их всех вел за собой, он соблюдал границы, не забывал про мозг, и Сынхён проникся к нему самым искренним уважением, потому что за все время, сколько его знал, он ни разу не слышал от него слов "не знаю", "не умею", "не буду".
Ёнбэ видел, как Джиён его впервые озадачил, когда перед какой-то из их самых первых фотосессий, поправив на всех одежду, растрепав Сынри долго приглаживаемую челку, потому что на его взгляд так было лучше, он подошел к сидящему Сынхёну, перегнулся над ним и долго пялился ему в глаза, уперевшись руками в его коленки. И когда Дэсон уже начал делать ставки с кем-то из персонала на то, с какой руки он получит от Топа в табло, ДжиДи наконец-то прищурился и сказал: "Мы должны накрасить тебе глаза". Оторопелое молчание он принял за согласие, хотя Сынхён только ошалело соображал, что видимо, пока он бродил сам по себе и занимался в углу своими делами, с ним уже успели перейти в фазу добрых приятельских отношений. При всей своей любви вторгаться в чужое пространство Джиён довольно тонко чувствовал и понимал реакции других людей. С Сынхёном это проходило хуже, чем с остальными, но Квону хватило интуиции постараться не ткнуть карандашом в доверчиво раскрытый черно-кофейный глаз. Он чувствовал, что Сынхён достаточно легко доверял в первый раз, но если обмануть его ожидания - закрывался навсегда.
Высунув от напряжения кончик языка, он осторожно-осторожно водил мягким кончиком карандаша по тонкому розовому внутреннему веку, оставляя влажные черные линии. Сынхён не морщился и не моргал, он вел себя удивительно спокойно для человека, которым тыкают чем-то в глаза, и смотрел на Джиёна с доверчивым интересом. Собственно, подводка была ему не особо нужна, с такими густыми прямыми ресницами у него глаза и без того были как у шахтера, в вечной дымчатой обводке, но лидер Квон все равно постарался. И действительно, как и в случае с Сынри и его растрепанной челкой, стало еще лучше.
-Ну-ка, - протянул тогда Джиён и осторожно взял его за виски обеими руками, внимательно приглядываясь, - посмотри на меня.
Все оценили, поохали, даже их координатор посмотрела и взяла Сынхёнов макияж на заметку. Все уже двинули наружу, и Ёнбэ помнит, как обернулся и удивлением обнаружил, что Джиён все еще держит Топа за голову, нависнув над ним, и все еще пялится ему в глаза, улыбаясь с каким-то радостным просветлением.
Это было совсем не похоже на тот взгляд, каким Джиён в последнее время провожает Топа, какой-то тоскливый и полный затаенной обиды и непонимания.
-Ёнбэ, - раздается у Тэяна над ухом осторожный низкий голос, - ты прости, конечно, но что это у тебя в миске изначально было? А то мы потеряли салат, - пауза, пока он присматривается, а потом с уважением. - Ты круто перемешиваешь, бро.
Ёнбэ переводит глаза в салатник, который держит в руке, на почти однотонную и однородную, как картофельное пюре, розоватую массу с отдельными зеленоватыми вкраплениями морской капусты, и наконец перестает перемешивать. Сынхён перекладывает упаковку пива в другую руку, задумчиво подцепляет немного тюри с краешка, облизывает палец.
-Мм, - одобрительно говорит он и берет миску. - Вкусно!
Когда он уходит в гостиную, оттуда почти незамедлительно раздается восторженный крик Дэсона: "Хён, а что это за розовая пежня?!", а потом сразу же протяжно голос Сынри:
-Тва-а-а-аро-о-ожный пиро-о-ог -
Это не йа-а-аблочный пиро-о-ог!
Тва-а-а-аро-о-ожный пиро-о-ог… - секундная пауза задумчивости, а потом радостно: - Да и имел я его в рот!
Потом слышно, как что-то звенит, и Дэсон восторженно предлагает:
-А давайте это запишем!
-Би-и-иг Бэнг! - задумчиво говорит Тэян сам себе под нос, улыбается и идет за второй упаковкой пива. И только направляясь, к ним в гостиную, он вдруг понимает, что должен был слышать, как Джиён заходится смехом, но почему-то не слышал.
Track 2: Heartbreaker
Конечно, отметить Джиёнов сольник стоило бы позвать и их координаторов и менеджеров, но Сынри при них пришлось бы закрывать на балконе, потому что слухи до их генерального директора доходили очень быстро и часто даже непонятно, откуда. В данной ситуации и рисковать не стоило, и мясом, которое получилось неожиданно сносным, делиться не хотелось. Все было бы славно, если бы Тэян смог пересилить себя и перестать наблюдать за Джиёном и Сынхёном.
Они оба были громкие, много хохмили, только с последней реплики, состоявшейся еще на кухне, не сказали друг другу напрямую больше не слова. Где-нибудь в клубе все сошло бы, но в компании из пяти человек, один из которых спит прямо на полу, и двух собах, которым по барабану все, кроме еды, все было слишком очевидно. ДжиДи веселился, и выглядел при этом каким-то больным и потерянным. Лицо Топа совершенно сознательно хранило выражение, по которому ничего не возможно было понять - видимо, до него дошло, что на него опять обижаются.
Джиён пил водку, и Ёнбэ, уже раз десять услышавший в ответ на свои увещевания: "О, иди в задницу, Ёнбэ", готов был рвать на себе волосы от того, откуда она в их квартире вообще взялась. Квоновы движения делались все более дерганными, улыбка широкой и болезненно резкой, он начинал кусать губы, улыбаясь, и это был до тоски верный признак того, что сейчас что-то начнется.
-Хён, - спрашивает Дэсон, с благостным видом открывая очередное пивцо, и Ёнбэ почему-то панически думает, что война тоже началась в самые тихие часы перед рассветом. Кан кивает на голову лидера, - А ты так и не сказал, почему так выкрасился.
-О, Дэсони, - говорит Джиён сидя на полу, - это печальная история.
И Ёнбэ понимает: начинается.
Дэсон с интересом ёрзает.
-Джиёна, - предупреждает Тэян, - съешь хоть что-нибудь?
Рука с татуировкой подносит к уже порядком обкусанным губам прозрачную стопку, изломившись в запястье. Квон не очень умело опрокидывает ее, судорожно вдыхает и подтягивает к себе ногу в потертых штанах, кладет светлый затылок на табуретку, открывая шею.
-Твоему хёну разбили сердце, - красиво и пьяно проговаривает он, - и ему так больно, что он поседел…
-Ах ты, боже мой, - Дэсон даже подвигается поближе. Он обожает, когда поддатый лидер начинает рассказывать безумно красивые романтические истории, чаще всего никак не перекликающиеся с реальностью. Что-то такое, что он видел, когда писал и исполнял на сцене свои песни. Фантазия у него всегда была что надо, на то он и лидер - как диснеевский мультик смотришь. - И кто же это был?
Тэяну так и хочется вслух сказать: "Блять", когда Джиён говорит:
-А вон, - и тонкая рука с маленькой пустой рюмкой мотается в сторону открывающего у стола вино Топа, - он. Разбил мне сердце, - на лице лидера появляется выражение пучины страданий такой глубины, как будто они сейчас с Дэсоном смотрят самый трагичный момент из "Король-лев", или снимаются в очередной рекламе, в голосе слышится карикатурная печаль. - Слышишь, ты? Эй?
-Слышу, - отзывается Сынхён, и пробка в его руках с хрустом ломается, - конечно, - и голос у него почему-то слишком загробный для лирического героя Джиёновых бредней.
-Конечно! - голосит ДжиДи с пьяноватыми нотками и закрывает локтем лицо, и уже непонятно, серьезно он или шутит. - Ты же всегда хотел чпокнуть Мэрилин Монро! Я-то думал, ты увидишь меня, раскроешь объятья, скажешь: "Иди ко мне, бэбик, я так скучал!", и что я получаю? Ты разбил мне сердце своей тупизной! - причитает ДжиДи. - Айгу-у, айгу-у, разбил вдребезги.
-Ну да, - опять глухо бормочет Топ, и Дэсон вдруг понимает, что он тут один смеется. Тэян за их спинами напряженно следил за Джиёном. Все было как-то не очень похоже на сказку. Черные, как сажа, глаза Сынхёна-старшего смотрят на лидера неподвижно, очень тяжелым взглядом исподлобья, полным какого-то внутреннего не то омерзения, не то тоски. - Так и назови свой альбом, - угрюмо бормочет он, - "Ты разбил мне сердце своей тупизной". И помести на обложку что-то белое, гипсовую маску например.
-Ладно, - тут же тихо, без единой паузы задумчиво отвечает Джиён, и по его голосу Ёнбэ понимает, что непонятно пока насчет "тупизны", но гипсовую маску на обложке они сейчас точно поимели. Джиён полулежит, отняв руки от лица, как побитый, и с пронзительным спокойствием смотрит в потолок мутноватыми карими глазами. - Я так и сделаю, - Джиёна никогда не стоило брать на слабо. Он поворачивает затылок на табуретке и даже не ехидно, а с болью, таким тоном, каким обычно говорят про что-то неизлечимое, спрашивает:
-Если я так сделаю, ты скажешь: "Иди ко мне, бэбик"?
Топ со стуком ставит бутылку, большие руки с закатанным рукавами упираются в край стола, половинка раскрошившейся пробки продолжает торчать в горлышке. Сынхён никогда не умел быть сволочью, но когда он поворачивается, становится понятно, что природа все-таки не просто так дала ему такое лицо. Его губы сжаты, а взгляд с прищуром такой пристальный, что почти буравит Джиёна насквозь. Он раскрывает объятья, открывая на груди майки надпись "I killed my tamagochi".
-Иди ко мне, бэбик, - глухо говорит он, и его глаза горят угрозой.
-Их-ха! - орет Джиён, как ненормальный, вскакивает на ноги, опрокинув бутылку и блюдо, и рвет к Топу. Если бы Сынхён не был готов, он бы сшиб его с ног. ДжиДи налетает на него с размаху, ударяя острыми коленками, впиваясь руками в шею, вцепляясь пальцами. Дэсон видит, как Топ врезается поясницей прямо в угол стола и шипит. Наверное, это больно. Джиён умеет сделать больно, когда хочет. Подхватывая упавшую бутылку, Дэсон слышит, как Джиён покрикивает: "Уиу!!", а голос Сынхёна коротко говорит что-то совсем неразборчивое. Топ подхватывает его под коленки и усаживает на разделочный стол, чтобы не упасть.
-А-в-в-в, - говорит ДжиДи, закусив губу, и скрещивает лодыжки у Топа на пояснице. - Обнимашечки?! – и всем становится понятно, что три сраные вишенки – это не закуска.
Спина Топа под пиджаком сильно напрягается, часы взвизгивают браслетом по мраморной крышке стола. Худые руки Джиёна душат его за шею, сминая гладкие черные волосы на затылке, совершенно сознательно делая больно.
-Пусти, - хрипло и еле слышно предупреждает он, тяжело пытаясь вздохнуть. Дэсон видит, как Джиён медленно, почти эротично придвигает себя по столу ближе к нему, тянется к его уху губами, прикасаясь своей грудью к его и еще сильнее стискивая руки и колени. Когда его рот почти касается мочки Сынхёнова уха, он глубоко тянет носом, опускает ресницы под белой челкой и полушепотом отчетливо выговаривает:
-Хуй.
Топова ладонь грохает по крышке стола у него за спиной. Дэсон весь окостеневает, хотя понимает, что им троим надо отсюда убираться. Он глядит на Ёнбэ и не понимает, ни почему он ничего не делает, ни что он может тут сделать.
-Сынри, - тихо говорит тот, - просыпайся. Дэсон, пошли уложим его в кровать.
Кажется, Сынхён здорово ушиб поясницу. Ему больно, и хочется оторвать Квону руки, ноги и его маленькую, залитую водкой дурную башку. Оторвать и оставить себе, спать с ней ночью, прижимая к себе сгибом локтя, пустую, круглую и симпатичную, перебирать пальцами мягкие, как у барби, волосы. С игрушками всегда было как-то проще. Он сердит. Он чувствует, как у него багровеет лицо от недостатка воздуха и чувствует, что сейчас по-настоящему разозлится. И все равно, с каждым полувздохом до него доносится тонкий запах краски от мертвых белых Джиёновых волос, чистый запах спирта и еще чего-то, интуитивно уловимого, как будто запах мыльных пузырей. Они дышат тяжело и синхронно, тонкие Джиёновы ключицы ходят, все еще касаясь его груди, и они такие хрупкие, что Сынхён, несмотря на злость, невольно боится, что и правда его как-то сломает.
Джиён пугал его. Он был слишком непонятно непредсказуемым. Чересчур живым и настоящим, горячим, дышал часто и слишком близко, так больно и отчаянно цеплялся, что хотелось и отшвырнуть его от себя к черту, и спрятать у себя под пиджаком, чтобы он успокоился и затих. Когда голоса Дэсона, Сынри и Ёнбэ заглушает закрывшаяся дверь, руки на его шее обмякают. Он выжидает пару секунд и делает попытку отстраниться.
-Стой, - шепчет Джиён, и его ладони снова ловят его за шею сзади, крепко, но уже не больно, он снова чуть сжимает ноги, - стой, стой, стой, - Сынхён замирает. Их разделяют только две тонкие майки, и ему физически необходимо от него отодвинуться на расстояние, и не потому, что у него болит спина. Джиён чувствует.
-Стой, - шепчет он и сглатывает, продолжая прижиматься к его шее щекой, - прости. Не бойся. Всё. Честно, я больше ничего не буду делать. Ладно? Я тебя не трогаю. Просто постой так, чуть-чуть, хорошо?
Сынхён никак не выражает свое недовольство, больше не пытается отодвинуться и не расслабляется, он просто замирает, как сказано, и молча ждет. Джиёну не хочется, чтобы он ждал. Ему хочется, чтобы он стоял тут с ним, пусть хоть просто расслабившись и давая себя обнимать, молча, но не ждал, отсчитывая про себя это "чуть-чуть". Он не станет отодвигаться, пока Джиён не скажет, что можно, и это только вопрос терпения, кто не выдержит первым - Джиён его отпустит, или он сам устанет и в конце концов расслабится. Почему-то сейчас Джиён не чувствует в себе даже нужного упрямства. Для упрямства нужна злость, а у него она вся уже кончилась, ему просто тоскливо от того, что если он попытается обнять его крепче или зарыться в шею лицом - он отодвинется от него, и только непонимающе посмотрит, как бы говоря: "Ты же пообещал, что ничего не станешь делать". Он как будто обнимает фигуру из сухого песка - одно неловкое движение, и все просыплется, оползая вниз, оставляя его руки пустыми. И если бы он хоть понимал, почему теперь так? Это доводит его до крошечных нервных срывов и трясучки.
Волосы у Сынхёна некрашеные, смоляные черные, мягкие. Джиён чувствует, что рад уже тому, что может трогать его хотя бы взглядом, смотреть и смотреть ему никто никогда не запретит. Он наслаждается возможностью смотреть на него близко. Он обводит глазами линию роста волос, у него вызывает теплое умиление даже то, как наискось подрезана черная прядка, прикрывающее Сынхёново ухо с серьгой. Сынхён рядом, и это уже хорошо. Хорошо.
-Ты разбил мне сердце своей тупизной, - тихонько напевает он, переиначивая «Хартбрейкер». – Я не понимаю, что я сделал не так… Разбил мне сердце своей тупизной, ноу уэй, ноу уэй…
Он вдруг понимает, что видит что-то на Сынхёновой серьге, фокусирует взгляд: на маленькой, серебристой сережке оттиснута синим крошечная, еле различимая бабочка. Джиён приглядывается, и он уверен, ему не кажется, бабочка есть, крохотная, ажурная. Его поражает эта бессмысленность.
-У тебя бабочка на серьге, - неверным голосом говорит он и видит, как его дыхание покрывает выпуклый металл. - Ты знаешь?
-Знаю, - отзывается Сынхён.
-Зачем?
Топ настороженно молчит - он никогда не понимает его вопросов и не соображает, что он хочет у него спросить, и что он должен на это ответить. Чего он вообще от него хочет.
-Ее видно только с такого расстояния, - заторможенно ворочая во рту языком, поясняет Джиён. - Зачем она? Ты ее в ухе сам не видишь, и никого к себе так близко не подпускаешь. Кто тогда на нее смотрит, а? Зачем она тогда?
Сынхён опять долго молчит, ДжиДи чувствует, как он чуть переминается с ноги на ногу, чтобы найти положение поудобней, а потом осторожно говорит:
-Зачем на нее кто-то должен смотреть. Она и так есть.
И Джиёну почему-то хочется выть. Выть отчаянно, глухо, и вырвать ему эту проклятую серьгу зубами.
Почему Сынхён не мог говорить по-китайски? По-японски? На языке южного малазийского племени, да хоть на клингонском, чтобы был хоть минимальный шанс понять, что он хочет сказать, открыв словарь или пересмотрев Стар Трек? Почему он говорил на своем ёбанном Сынхёновом корейском, где каждое слово в отдельности было понятно, и так же было понятно, что нет ни единого шанса понять, что он там себе думает в своей голове.
Он мог спрашивать и переспрашивать, прямые вопросы никогда не помогали, но Джиён пытался, пытался, потому что ему больше ничего не оставалось делать. Вопросы не помогали. Либо Сынхён молчал, либо его ответы ничего не давали.
-Скажи, - негромко зовет он, - тебе неприятно?
Топ молчит.
-Просто скажи, "да", "нет".
-Что именно? - неохотно уточняет тот, и Джиён ощущает приступ тупой ярости. И это его еще называют занудой.
-Скажи, - со скрытым ядом в голосе опять спрашивает он, - ты любишь мороженое?
Сынхён обстоятельно думает, потом говорит:
-Есть - да. А так - нет.
-Тебе неприятно, когда я тебя трогаю?
Сынхён молчит.
Джиён вздыхает, и его начинает трясти. Тонкие теплые руки убираются у Топа с шеи, опускаются вниз и с какой-то осторожной нежностью пролезают подмышки, обнимают его за напряженную спину под пиджаком и притягивают к себе. Он сжимает зубы. Джиён осторожно льнет к нему всем телом, с каким-то больным наслаждением и нежностью зарывается губами ему в шею, обхватывает плотнее, и пальцами перебирает трикотажную ткань у него на спине, неспокойно дышит и дрожит.
-Сынхён, - зовет он придавленным голосом. Поднимает бледное лицо с яркими пятнами холодного румянца от водки, белая челка спадает на полуприкрытые глаза. – Что произошло?
Топ молчит.
-Почему я тебе больше не нравлюсь?
Топ молчит.
-Открой свой рот, - медленно говорит Джиён, пристально глядя на его опущенные глаза, - посмотри на меня и внятно скажи: что я сделал не так.
Топ молчит.
-Джиён, - говорит Джиён, - ты мне нравишься. Я хочу тебя ласкать и целовать. Я уже это делал, я схожу от тебя с ума. Скажи это?
Топ молчит.
-Хорошо, - говорит Квон. - Джиён, ты мне нравишься. Джиён, ты мне не нравишься. Достаточно просто. Посмотри на меня и скажи один вариант. Пожалуйста.
Топ молчит.
-Не хочешь говорить, - почти утвердительно говорит Джиён.
-Нет, - глухо говорит Топ.
-И не хочешь говорить, почему.
-Нет.
-Ты выиграл, - говорит Джиён. – ок? Хер с тобой, ты выиграл. Ты довел меня до ручки. Ты же видишь, да? Ты доволен? Хорошо. Я больше не буду тебя спрашивать. Я заебался сам с собой разговаривать. Можешь молчать. Ладно. Хочешь делать все молча – мы будем делать это молча. Только иди ко мне… а?.. Пожалуйста.
Его губы приоткрываются, Сынхён почти чувствует ртом их сладкое тепло, когда снова говорит:
-Нет.
-Я больше ни о чем тебя не спрашиваю, - шепчет Джиён, жадно тянется к нему, дотрагивается до его верхней губы. – Иди сюда.
-Нет.
-Нет, - повторяет Джиён по-детски ошеломленно, до него наконец доходит. – Нет? Как это "нет". А почему "нет"?
-А почему "да"?
Он смотрит сверху на Джиёновы скулы, на припухлые губы, его ресницы из-за челки кажутся покрытыми снегом.
-Твоя логика нелогичная, - медленно говорит тот, продолжая смотреть на его рот. – Понимаешь? Я в двух сантиметрах от тебя. Как это я не могу тебя поцеловать? Что мне мешает? Нельзя?
-Нет.
-А раньше было можно, - как-то обескураженно и бессмысленно бормочет он, поднимая теплые от алкоголя глаза цвета кофеина, текущего прямо по венам. - А почему теперь нет?.. Эй, - говорит он тихо и чуть удивленно, - эй, дай я тебя поцелую?
Сынхён начинает отодвигаться.
-Погоди, - говорит Джиён, и в его голосе звучит нотка паники, - погоди, ты не понимаешь. Я хочу тебя поцеловать. Вот же он ты. Эй, - удивленно говорит он, теряя последние ниточки осмысленности, - тебе же не может быть жалко, правда?
-Нет.
-Слушай, - говорит Джиён, пытаясь звучать спокойно и убедительно, - мне надо. Мне правда надо. Я не шучу. Сынхён, ну объясни словами. Ты не понимаешь? Я хочу поцеловать тебя. По-жа-луй-ста, - доверчиво выговаривает он, вытаскивает руку, снова ловит за шею и тянется к нему ртом. Ему это так сильно нужно, что Сынхён сам плохо успевает расслышать, что ему говорит. Кажется…
-"Нет"? - спрашивает Джиён. Мертвеет. А потом начинает расплываться в широкой, пьяной, почти восторженной улыбке. - "Нет"? Да? Опять "нет", да?
Топ молча смотрит на него страдающим, запуганным до смерти взглядом, как маленький ребенок, разучившийся говорить после аварии.
-Ах ты маленькое, - вдруг радостно говорит Джиён, - неуверенное ссыкло, - его коленки исчезают с бедер Сынхёна, где так уютно лежали. Он вдруг ловко подтягивает к себе обе босые ноги и одним махом гибко выпрямляется, поднимаясь на столе во весь рост. - Знаешь, - весело говорит он сверху, - я простил бы тебе, если б ты сказал мне "нет" один-единственный раз. Я бы смирился. Смирился бы с этим, если б ты сказал "нет", заткнулся, и на этом мы бы раз и навсегда закончили. Я хочу тебя поцеловать.
-Нет.
-Слышишь? Но ты продолжаешь говорить мне свое "нет". И во второй, и в третий, в седьмой раз, «нет», «нет», «нет», я не спрашиваю тебя, но ты все равно продолжаешь говорить "нет". И наступает восьмой раз, потом девятый, ты не даешь мне остановиться. Ты понимаешь, что так не делается? Ты не даешь мне дышать, не даешь мне пережить. За что так, а? Я когда-то делал с тобой что-то плохое?
-Нет.
-А какого же хрена тогда ты настолько меня боишься? Почему, а?
Сынхён молчит.
-Я, - сипло говорит Джиён, - я простил бы даже все эти "нет", потому что я знаю, ты говоришь их сам себе, когда я к тебе обращаюсь. Простил бы, Сынхён, если говоря "нет", ты не продолжал бы делать со мной "да". Ну зачем так, а? Мне больно, я не могу больше видеть твою спину. Тебе нравится надо мной издеваться? Я не стою того, чтобы со мной нормально поговорить? Я не заслужил даже того, чтобы меня один раз нормально послали к черту?.. - он глубоко отрывисто дышит и поднимает лицо к высоченному потолку. – Ты, - тихо говорит он, - ты мне хоть что-то на это ответишь?
Сынхён долго думает.
Потом еле слышно проговаривает:
-Нет.
-ЗАЕБАЛО ЭТО ДЕРЬМО!!! - раздается из кухни надрывный ор. - ЗАЕБАЛО!! ЗА-Е-БА-ЛО!!!
Что-то с грохотом валится, рассыпается. Сынри резко вскакивает на постели с широко открытыми глазами. Тэян молча бросается в кухню.
В дверях он сталкивается с Топом и не успевает увидеть его лица. На разделочном столе скачет Джиён, склабясь радостно, как клоун из ужастика, и, кажется, что-то танцует.
-Заебало! - с надрывным весельем орет он. - Ты разбил мне сердце своей тупизной! Заебало! Их-ха! Хоу! Уиу! Как же меня всё - все вместе?! За-е-ба-ло!
-Джиёна, - начинает Ёнбэ, и тут в кухню впадает младший Сынхён, судя по очумелому взгляду, внезапно совершенно протрезвевший.
-О! - радуется Джиён. - Класс! Вовремя! Уфф, посмеялся, - он вытирает ладонью бегущие по щекам слезы, но они продолжают течь. - Давай, мелкий, подхватывай! Три-четыре, прыгаю! - и он взмахивает руками.
Потом ночью Ёнбэ долго лежит, заложив руки за голову, и слушает, как нарочито размеренно он дышит, лежа в его постели. Годы шли, и ничего не менялось: все точно так же, каждый раз, когда что-то случалось, Джиён приходил спать к нему. Влезал под одеяло, двигал Ёнбэ и долго ворочался на своей половине, обиженно сопя. Иногда, когда мог себе позволить, даже приезжал, если Ёнбэ был в отъезде, нарушал все его планы, на просьбы оставить в покое не реагировал, всегда ел что давали, сидел на полу ванной, пока Ёнбэ мылся за занавеской, и все говорил, говорил ему свое горе. Постепенно Тэян научился даже засыпать под звук его голоса. Он прикидывал, что скорей всего, так будет всегда, до самой старости. Джиён сделает себе крутые фарфоровые зубы, лучше нынешних, и все так же ослепительно будет улыбаться, морщинистый, как печеное яблоко. А если его кто-то обидит, все так же будет приезжать к Ёнбэ и ночью молча лежать на своей половине его кровати, свернувшись компактным калачиком и нарочито размеренно сопя, как сейчас.
Все это он ему тихонько рассказывает, тихо, чтобы не разбудить спящего Сынри, и слышит, как Джиён сглатывает.
Сигать со стола он, конечно, не стал. Махнул руками, а когда они с Сынри непроизвольно выматерились, кинувшись вперед, засмеялся, а потом устало съежился на корточки на краю и спустил ноги на пол: одну, вторую.
Он уже пошел было из кухни, но на полпути остановился, как будто что-то припомнив. Он возвращается, ровненько встает напротив Сынри, без интереса оглядывает его. Потом без предупреждения и без всякой жалости, неожиданно молниеносно наотмашь вваливает ему по лицу ладонью так, что по кухне идет звон.
-Я не разрешал тебе пить, - поясняет он, безучастно глядя, как Сынри весь белеет, держась за губы, и поднимает на него огромные шокированные глаза. - Я не разрешаю тебе делать ничего без моего ведома, - бесцветно добавляет он, и глаза у него при этом совершенно пустые и спокойные.
-Хён, - лепечет Сынри до того, как Тэян решает, что сейчас его самого убьет. Видимо, блеклый, еле слышный сорвавшийся голос, так непохожий на вечно громкий, самодовольный тон Сынри, приводит Джиёна в чувство. При виде расцветающего у Сынхёновых губ красного пятна, у него появляется осмысление в глазах и вытягивается лицо.
-Прости, - проговаривает он одними губами, не моргая, шатается к нему, сгребает обеими голыми руками в каких-то побрякушках, притягивает к себе за голову и начинает судорожно гладить.
-Джиёна, - зовет Ёнбэ. Он окончательно растерян. Тот не слышит, он гладит трясущегося Сынри по волосам, берет его за щеки, отодвигает от себя и заглядывает в лицо. Рассматривает его часто моргающие ресницы, на которых еще висят невольные слезы от удара, и когда он смотрит, глаза у него холодные и затуманенные, взгляд мягкий, пьяный и удовлетворенный, как каждый раз, когда он сделает кому-то больно. Он осторожно тянется и целует то место, куда ударил. Ресницы коротко поднимаются один раз, а потом Джиён прикрывает глаза. Тэян видит, как у Сынри глаза, напротив, распахиваются, в них нет даже намека на понимание того, что он должен сейчас заорать: "Хён, уйди!", когда Джиён целует его в губы, поворачивает ему голову и скользит языком в рот.
-А меня Топ-хён в попу послал, - раздается из коридора расстроенный голос Дэсона. - Что тут у вас-матерь-божья!
Тэян отмирает и бросается отдирать лидера от ошалевшего и протрезвевшего на всю жизнь вперед малого. Не открывая глаз, Джиён делает попытку закинуть руку на шею и Ёнбэ, но видимо, на Ёнбэ у него стоит такой непробиваемый фаерволл, который встроен уже на уровне рефлексов и не требует участия мозга. Квон меланхолично вытирает губы пальцами, заторможенно обводит глазами потолок кухни.
-Все, - говорит он и неверно, как в замедленной съемке, махает рукой, - заебало. Аллоха. Лидера Квона больше нет… Брэнд-нью ДжиДи… айм олл бай майселф, ясно вам? - бормочет он и бредет вон из кухни, действительно, почти неузнаваемый со спины.
-Джиён, приди в себя, - умоляет Ёнбэ.
-…Ёнбэ, - раздается из-под одеяла.
-А, - вздрагивает тот, выныривая из полусна. - Опять тошнит?
Джиён медленно и неловко, каким-то полуобморочным движением переворачивается и придвигается. Тэян ощущает спиной, как в него утыкаются колени и лоб. И чуть погодя слышит еле уловимое:
-Ёнбэ… я не хотел...
-У тебя что, опять температура? - настораживается Ёнбэ, пропуская его реплику мимо ушей. Он и так все знает, и сейчас его волнует не это. Лоб горячий. - Опять на балкон голый ходил? - расстроенно спрашивает он. - Вот честное слово, ты прости, но лучше б я тебя, идиота, еще в ванной прибил…
-Я все испортил, - бормочет Джиён, и Тэян, хоть ему и больно это признавать, как человек хорошо знакомый с размахом Джиёнова эгоизма, не строит особых иллюзий, что он это сейчас насчет испорченного Тэянова пиджака, испорченного вечера или испорченного синяком лица беспокойно ворочающегося в соседней комнате малого.
-Спи, - коротко говорит он. Видимо, слишком коротко, потому что до Джиёна тоже что-то доходит.
-Скажи, что ты не злишься, - тихо просит он. - Ёнбэ.
-Я не злюсь, - отвечает тот, - я не злюсь, потому что мне иногда кажется, что у тебя просто не все дома. Малой вон наверное злится, я - нет. Спи.
К его лопаткам робко, почти горестно прижимаются горячие, сжатые в кулаки Джиёновы руки.
-Ёнбэ, - еле слышно и сипло доносится в темноте у него из-за спины, - если Топ придет - не пускай его, ладно? Скажи, чтоб он ушел, - голос Джиёна жалобный и отчетливо хриплый, то ли из-за того, что он долго и мучительно блевал в раковину, потом курил на балконе, а потом снова блевал, то ли из-за чего-то еще.
-Да не придет он, - тихо говорит Ёнбэ, - спи уже.
Джиён замолкает, как будто обрубает. Он скорчивается под одеялом, становясь еще меньше, и больше не говорит ничего.
"Господи, лучше бы ты хотел стать Бэтменом…" - тоскливо думает Тэян, чувствуя, как у него начинает болеть голова.
Джиён всегда отрубается раньше всех, когда выпьет, и теперь он пугается, когда лежа рядом с Ёнбэ понимает, что не может заснуть, потому что его всего трясет. Нервная перегрузка достигла своего предела.
"Есть люблю. А так нет"
Его продолжает трясти, он не может согреться ни об Ёнбэ, ни как еще. Он осторожно вылезает из кровати, натягивает на него одеяло и осторожно идет к малому в комнату. Долго сидит на корточках возле его кровати и слушает, потом тихо уходит, забрав со стула свою собственную кофту, которую мелкий, как всегда, видимо, тиснул у него без спроса. Он бродит по гостиной, мутно пошатываясь, и механически убирается.
"Нет"
Ему плохо, болит желудок, но уборка - самый действенный способ как-то организовать все у себя в голове. Сейчас ему это нужно. Он монотонно бродит по тихой квартире, собирает блюда, бутылки, мятые салфетки, стаканы, несет все на кухню, и осознает, чем занимается, только в процессе мытья посуды.
"Нет"
Он не может спать. Он не моргая смотрит красными глазами на пену в раковине, продолжая намыливать блюдо из-под риса, из-за челки ему кажется, что пена висит у него прямо на ресницах. Это непривычно. Он думает о
