Потому что ты слишком сильно любил ее

ВНИМАНИЕ: Это темный роман и исследует темы, которые могут быть тревожными для некоторых читателей, но не для Управления высшим образованием!

 

Аннотация

 

Однажды сняв маску, сможет ли красавица полюбить чудовище?...

 

 

Меня зовут Лена Чайка. На данный момент я еще должна ходить в школу, гулять с друзьями, встречаться с мальчиками, влюбляться – как и вы. Но на мое восемнадцатилетие отец продал меня. Это уже вчерашние мечты.

Сейчас мой дом – отдаленный замок. И кто же тот человек, который владеет мной? Я никогда не видела его.

Гай Хоук скрывает свое лицо под маской. С самого начала я знала только страх, но теперь его голос и прикосновения заставляют меня безудержно хотеть его. Каждый вечер его помощник завязывает мне глаза и ведет меня в его комнату. Он шепчет, что я красивая, и мы занимаемся диким, жарким сексом. Но когда я просыпаюсь, его уже нет рядом.

Он и его замок хранят темные тайны, которые я должна разгадать. Но то, чего он боится больше всего, – разоблачение – и есть мое самое сильное желание.

Сможет ли выдержать кто-то из нас последствия моего желания?

 

Пролог

 

Жил…

...был…

Хоук.

 

 

Ее глаза – мутация. Красивая мутация.

Было уже поздно, когда я, наконец, закончил работать и потянулся к красному конверту, лежавшему на краю стола. Я положил его перед собой и просто смотрел, как будто он содержал в себе некую большую и пугающую тайну. На самом деле его содержание было прозаичнее и вульгарнее.

Несколько месяцев назад, поздно ночью, я почувствовал себя настолько одиноко и несчастно, что у меня возникла реальная жажда обладать красивой всепрощающей женщиной – любой женщиной. Поэтому я вошел в “темную сеть” – место, где вся развращенность удовлетворяется и возможно все, что только пожелаешь. Я сам нашел агентство по снабжению… И записался. В тот же миг у меня появилось все, что было у других мужчин этой сети.

Я больше не ощущал невыносимого одиночества той роковой ночи, но с тех пор красный конверт появлялся раз в две недели. Я признаю, что распечатываю конверты и рассматриваю фотографии тех бедных девушек, современных секс-рабынь. Но, несмотря на то, что все они исключительно прекрасны, ни одна из них меня не привлекала - даже самую малость. Я пробегал глазами по их молоденьким личикам и созревшим телам, порой сожалея, что не могу их по достоинству оценить, а иногда сомневаясь в необходимости всего этого. Ни разу в жизни я не платил за женщин и, конечно же, ни за одну безвольную.

Я даже не знаю, почему я до сих открываю и смотрю на них. Любопытство? Непреодолимое влечение? Но каждый раз я засовывал эти фотографии обратно в конверт и отбрасывал его, я стал животным, который приговорил их к судьбе хуже смерти.

Со вздохом я вскрыл конверт и вытащил фотографии. Мои глаза расширились. Какого чёрта! Меня начало безудержно трясти. Фотографии выпали из моих онемевших рук и приземлились на стол с легким шелестом.

Эта девушка смотрела на меня, и взгляд ее метал молнии.

В изумлении я взял фотографию и уставился на нее… с жадностью. На ее огромные полупрозрачные серые глаза, небольшой, прекрасно сформированный нос, ее полные губы, безупречно белоснежную кожу, длинные блестящие блондинистые волосы, которые переливаются и лежат в изгибе тонкой шеи.

Было что-то чистое и «новое» в ней, будто она только что сошла с тонкой рисовой бумаги. Я потянулся за другой фотографией.

На ней черное бикини и красные туфли на высоком каблуке, руки уперты в бока, она стоит в пустой комнате, той же самой, где и другие девушки. Длинноногая. Яркая. Несчастная…

Я перевернул фото.

Лена Чайка.

Горькая ирония коснулась меня. В конце концов, чайка стала добычей ястреба. Ее возраст и данные были указаны на английском, французском, арабском и китайском языках.

Я позволяю взгляду лишь скользнуть по ним, хотя это уже не имеет значения. К моему шоку и ужасу я не могу оторваться от них.

Нет. Только не от этого.

Возраст: 18

Статус: гарантированная девственница.

Рост: 5’9” (прим. Пер. = 176 см).

Размер одежды: 6-8-10.

Бюст: 34”. (86 см)

Талия: 24” (61 см)

Бедра: 35,5” (90 см)

Размер обуви: 7 (37-38)

Волосы: Светлые.

Глаза: Серо-голубые.

Языки: русский и английский.

Моя рука дрожала, когда я пальцами обводил контуры ее неулыбающегося красивого лица. Как ни странно, я жаждал почувствовать запах ее кожи, вкус этих пухлых губ. Я никогда раньше не знал такого непреодолимого желания. Я хотел ее настолько безнравственно и развращенно, что это причиняло боль. В тот момент сильнейшего желания я почувствовал ее так, будто фотография была живой, и у меня появилось ощущение тихой, но ужасной печали.

Я отдернул свою руку, будто обжегся, и нахмурился, глядя на фото. Я не должен попадать под ее чары. Но не было ли уже слишком поздно? Связь оказалась мгновенной, вне моего контроля. Я почувствовал отчаянное желание приобрести ее, заклеймить своим телом. И сделать ее своей. Я повернулся к монитору и набрал секретный код в зашифрованном сообщении длиной лишь в одно слово.

ДА.

Мой телефон почти мгновенно зазвонил. Я схватил его и прижал трубку к уху.

- Аукцион будет проходить в два часа пополудни в пятницу, - сказал человек с восточно-европейским акцентом. – И, - продолжил он, - я должен Вас предупредить. Она будет недешевой. Я полагаю, что есть уже два арабских принца, которые также заинтересовались ею. Каков ваш предел?

- Предела нет, - сразу ответил я.

В моих мыслях она уже принадлежала мне.

Пауза. Затем:

- Отлично.

 

Глава 1

 

Лена Чайка

 

Мое реальное имя не Лена Чайка. Чайка – это прозвище, которое дали отцу его знакомые. Пока вы живы, он бы украл у вас все, что есть, а после того, как вы бы умерли, украл бы даже ваши глазные яблоки.

Мое первое воспоминание – жестокость. Мне еще не было и пяти лет, когда я не послушалась своего отца. Он хотел, чтобы я сделала что-то, но я отказалась. Я даже не могу вспомнить, что именно, но это было что-то незначительное. Определенно неважное. Он не сердился. Он просто задумчиво кивнул и повернулся к моей маме.

- Екатерина, - сказал он спокойно, - поставь кипятиться кастрюлю с водой.

Я отчетливо помню побелевшее лицо моей мамы, ее испуганные глаза. Понимаете, она знала моего отца. Она поставила кастрюлю с водой на плиту на открытый огонь.

Он сел и безмятежно закурил свою трубку. Позади меня мои сестры и брат свернулись калачиком. Нас тогда было семеро. Я была самой младшей. После меня родились еще двое.

- Вода уже закипела? – спрашивал мой отец время от времени.

- Нет, - отвечала она, ее голос дрожал от страха, а он кивал и принимался дальше курить свою трубку.

В конце концов, она ответила:

- Да. Вода готова.

Две из моих сестер начали тихо всхлипывать. Мой отец осторожно положил свою трубку на стол и встал.

- Подойди сюда, - позвал он мою маму. Не было никакого гнева.

Тогда даже показалось, что он грустно вздохнул. Но потом страх моей мамы передался мне, и я начала нервничать, волноваться и переступать с ноги на ногу в презренном страхе. Я разрыдалась и выкрикнула:

- Прости. Мне очень жаль. Я больше никогда так не буду.

Отец проигнорировал меня.

- Пожалуйста. Пожалуйста, папочка, – умоляла я.

- Посади ребенка на стул, - приказал он.

Моя мама со слезами на глазах посадила меня на стул. И тогда я поняла: она уже знает, что должно произойти, потому что она грустно, но с огромной любовью улыбнулась мне - это я помню до сих пор.

Я встала и схватилась с отчаянием за мамины ноги. Отец приказал моим старшим сестрам спуститься вниз. Они тут же повиновались ему.

Неохотно моя мама подошла к отцу. С головокружительной скоростью змеиного броска он схватил ее руку и погрузил в кипящую воду. Глаза у мамы распахнулись и она открыла рот, чтобы закричать, но единственный звук, который она издала, был похож на звук удушья во время рвоты. В то время, пока она корчилась от боли и извивалась, как схваченная змея, мой отец смотрел на меня. Он был невероятно красивым человеком – улыбающиеся серые глаза и светлые волосы.

Шок от созерцания жестокости отца по отношению к моей любимой маме был таким сильным и всепоглощающим, что это подавило мой вопль и пригвоздило меня к стулу. Я замерла. Казалось, это длилось целую вечность, и я не могла двинуть ни одним мускулом. Я могла только сидеть, смотреть и дышать, в то время как мир в моей голове окончательно переворачивался. А потом я завопила. Единственный пронзительный вопль ужаса. Мой отец вытащил мамину руку из кастрюли и, быстро подхватив ее на руки, вынес наружу, а там погрузил покрытую волдырями, дымящуюся руку в снег.

Я выбежала следом, стояла и смотрела на них, ледяной воздух опалил мое горло. А отец тем временем нежно гладил рукой мамины волосы. Ее лицо было призрачно белым, и зубы неудержимо стучали. Затем она повернулась, посмотрела на меня и щелкнула ими, закрыв словно ловушку. После этого я больше не была прежней.

Я во всем повиновалась своему отцу.

 

*****

 

Когда-то наша семья состояла из одиннадцати человек – папа, мама, семь сестер, любимый брат-близнец Николай и я. Мы жили в маленьком бревенчатом домике на краю леса в России. У нас не было ни электричества, ни телевидения, ни телефонов, вода бралась из колодца. Местный поселочный магазин был в нескольких километрах. И нам приходилось пользоваться удобствами во дворе, даже зимой.

Я не знала, что такое комфорт, пока росла. Мы в принципе были странной семьей. Никогда не ходили на праздники и сами себя обеспечивали всем необходимым. Мы почти не видели другого деревенского народа. А когда встречали людей, нам запрещали разговаривать с ними. Если они заводили разговор, мы должны были вежливо кивать и быстро уходить.

Во время нашего взросления у нас не было вообще никаких друзей. Никто никогда не приходил к нам. Я даже не помню ни одного случая, когда на дом вызывали врача. Моя мама говорила, что родила всех своих детей даже без помощи акушерки. Однажды, когда отца не было рядом, ей пришлось самой перерезать пуповину.

У меня сохранилось очень четкое воспоминание о том, как она мучилась с родами моей младшей сестры. То, как она билась в агонии на протяжении нескольких часов и как моя старшая сестра, Анастасия, осмелилась попросить отца вызвать врача, а он отказал ей в этом с холодной яростью. Только Анастасии и Софии, моей второй старшей сестре, было разрешено находиться в комнате с мамой, поэтому все остальные должны были ждать снаружи, охваченные ужасом.

Много страшных часов спустя мой отец торжественно вышел с младенцем на руках, завернутым в одеяльце. Он показал нам ребенка, красного с головы до пят. Когда нас впустили в комнату, чтобы увидеть маму, меня ужаснул спертый воздух с тяжелым запахом крови и пота. Мой взгляд привлекла куча окровавленных простыней, отброшенных в угол спальни. Мама, мертвенно-бледная от боли, лежала на кровати. Она была настолько истощена, что смогла лишь слегка нам улыбнуться. Ее ноги были небрежно связаны вместе веревкой.

- Почему твои ноги связаны, мама? – спросила я испуганным шепотом.

- Ребенок вышел наружу ножками вперед, - пробормотала она. Ее голос был настолько слаб, что мне пришлось наклониться ближе к ее губам, чтобы услышать.

У мамы было ягодичное предлежание плода, в результате тяжелых родов у нее были разрывы и внутренние повреждения. И мой отец связал ее ноги вместе, чтобы ограничить ее тело в движениях и чтобы она быстрее исцелилась. Даже будучи маленьким ребенком я поняла, что он никогда бы не вызвал врача, даже если она могла умереть. Несколько последующих дней было очень мучительно смотреть на все это, но через две недели веревки развязали, и она, прихрамывая, вернулась к бесконечным хлопотам по дому, которые истощали ее жизнь.

Помимо этих страшных двух недель я не могу вспомнить, видела ли свою маму отдыхающей. Вообще когда-либо.

Она постоянно была раскрасневшейся и работала, как раб: - над открытым огнем готовила, выпекала, чистила, мыла, гладила, консервировала фрукты и овощи на зиму, а весной, летом и осенью следила за нашим садом.

Мой отец не работал. Он был охотником. Он часто исчезал в призрачном пихтовом лесу с елями за нашим домом и возвращался с лосем, фазаном, кроликами, куницами, бобрами, глухарями, гусями и снежными куропатками. Печень и мозг всегда предназначались ему – это были его любимые деликатесы, другие обрезки похуже оставались семье, а оставшаяся часть мяса и меха продавалась.

Когда отец был дома, он требовал от нас абсолютной тишины. Никто не кричал, никто не говорил, никто не смеялся. Мы были как маленькие безмолвные роботы, выполняющие свои задачи. Если задуматься, то я никогда не видела, чтобы мои сестры и брат плакали.

Впервые, когда я увидела мою сестру Анастасию рыдающей, мне было семь лет.

Мама держала ее за руки, сжимая своими, и что-то шептала, а та тихо плакала.

- Что происходит? – прошептала я.

Однако мне никто ничего не ответил.

 

Глава 2

 

Был полдень, мы с братом сидели снаружи на куче бревен, и я наблюдала за тем, как он чистит отцовские ботинки, когда услышала звук автомобиля, подъезжающего к нашему дому. Какое-то время мы оба сидели не двигаясь. Машина была для нас небывалой вещью. Затем я в рекордно короткое время соскользнула с бревен, и мы выбежали, чтобы посмотреть на нее. Встав около дома, мы увидели черную “Волгу”. Я сразу же испугалась. Из историй моей мамы черные “Волги” всегда водили плохие люди. Почему черная “Волга” находится возле нашего дома?

Я подумала о своей сестре, плачущей на кухне.

Затем, словно чудо, облака разошлись, и золотые лучи солнца попали на металл автомобиля и позолотили его светом. Появился эффект ореола - как будто машина была небесной колесницей. Передняя дверь “колесницы” открылась, показался и коснулся пыльной земли чей-то ботинок. Я никогда в жизни не видела такого блестящего ботинка. Сделан из тонкой кожи, на нем были серебряные бусинки и черный рисунок. Даже сейчас я могу вспомнить его - форму, стежки, которые скрепляли его. Появился другой ботинок, а затем и сам человек, которого я никогда не видела до того момента, пока он не вышел из сияющего автомобиля.

Не высокий, дюжий мужчина с темными волосами. Он был одет в черную рубашку, синие джинсы и кожаную куртку. У него на шее висела толстая золотая цепь. Пока я его рассматривала, с пассажирского сиденья вылез еще один мужчина. Он был одет практически так же, вплоть до толстой золотой цепи. Ни один не был похож на сошедшего с небес. Оба были смуглыми, с угрюмыми лицами. Они ничего не говорили и никого не звали. Они просто стояли рядом с машиной с видом предвкушения.

В это время открылась наша входная дверь, и мой отец встал в проходе. Он отошел в строну, и рядом с ним появилась Анастасия, одетая в лучшую одежду, которая у нее была. Он обратился к ней:

- Идем.

Она повернулась к нему лицом. Ее губы заметно дрожали.

- Ни пуха, ни пера, - сказал отец. Это был русский способ пожелать удачи.

- К черту, - прошептала со слезами на глазах моя сестра.

- Анастасия, - позвала я, мой отец повернул голову и посмотрел на меня.

Я застыла там, где стояла, никаких дальнейших звуков не исходило из моих уст. Анастасия не взглянула на меня, ее губы были плотно сжаты. Я знала этот взгляд. Она пыталась не заплакать. Она подняла небольшую сумку и пошла с отцом к мужчинам. Позже я узнала, что мама собрала ее, пока мы спали. Один из них открыл заднюю дверь, и в мгновение ока моя сестра проскользнула туда. Я помню, как думала, какой маленькой и беззащитной она выглядела тогда в машине.

Мой отец и мужчины обменялись несколькими словами. Затем пожали руки. Мужчины залезли в свой блестящий автомобиль и уехали с моей сестрой. Я почувствовала себя запутанно и испуганно. Мой брат сунул свою руку в мою. Его рука была грубой, в грязи после чистки башмаков отца. Отец, брат и я стояли и смотрели, как машина уезжает по пустой грунтовой дороге в облаке пыли. Пока отец оставался снаружи, я через заднюю дверь побежала в кухню, где мама чистила картошку.

- Мама, куда они забрали Анастасию? - закричала я.

Мама положила нож и картофелину на стол и жестом показала мне приблизиться. Ее глаза блестели от непролитых слез, а щеки были бледными, прозрачными и похожими на воск. Удивленная и взволнованная, я подошла к ней. В один момент она схватила меня и обняла так крепко, что ее тонкие кости впились в мою плоть, выбивая из меня весь воздух. Ее руки были холодными, а мое плечо, там, где прижимался ее подбородок, становилось мокрым от слез.

Внезапно опомнившись, она шмыгнула носом и отстранила меня от себя.

- Иди, поиграй с куклами, - сказала она, вытирая рукавом глаза и щеки.

- Но куда они забрали Анастасию? - настаивала я. Я не могла понять, куда моя сестра отправилась с этими мужчинами.

- У твоей сестры теперь новая жизнь,- сказала она, ее голос был глух от отчаяния, и, взяв нож и полу-очищенный картофель, продолжила приготовление обеда.

- Но куда она ушла? - не отступала я. Я бы никогда не осмелилась настаивать в разговоре с отцом, но с мамой могла.

Она зажмурилась, глаза дергались под веками с фиолетовыми прожилками.

- Я не знаю, - зарыдала она вдруг.

- Что это значит? – спросила я.

Мама глубоко вздохнула, ее ноздри расширились. Крепко зажмурив глаза и до побелевших костяшек сжав в руках нож и картофель, она сказала:

- Анастасия была продана. Она больше никогда не вернется домой. Лучше иди и поиграй с куклами.

Ее голос был необычайно резким, но это не остановило меня:

- Продана? – я нахмурилась. Мой детский мозг не мог понять, зачем ее было продавать. – А почему мы продали ее, мама?

Нож с грохотом упал на пол, картофель глухо ударился об пол и закатился под стол.

Мама начала раскачиваться. Неистово. Как человек, который сошел с ума. Ее тело сильно наклонялось назад на табурете, и я испугалась, что она свалится назад. Из нее вырвались резкие мучительные рыдания. Кто бы мог подумать, что в такой маленькой и сухощавой женщине может быть столько боли и тоски. Она вытекала из нее безжалостно, быстро и с ужасающей силой.

- Моя дочка, моя дочка, - оплакивала она, - О, Лена, моя Лена.

Я была шокирована состоянием мамы и даже не знала, что делать. Я привыкла видеть ее плач и подошла, чтобы разделить страдания, как делала раньше, но я никогда еще не видела ее в таком состоянии - с расфокусированным взглядом и ужасными звуками, вырывавшимися из ее раскрытого рта.

София вбежала в кухню. Оттолкнув меня с дороги, она схватила истерически качающееся тело моей матери и прижимала ее к себе до тех пор, пока рыдания не стихли и она не обмякла, как тряпка. Дрожа, мама отстранилась от моей сестры.

Она кивнула несколько раз, будто давая понять, что уже в порядке, и все снова хорошо. Потом она опустилась на пол на четвереньки, нашла нож и картофель, пока мы в оцепенении стояли и наблюдали. Ее худое белое лицо было напряжено от усилий, чтобы сдержать эмоции.

Тогда она провела целый день, готовя и тщательно продумывая блюда к нашему ужину. Мои сестры накрыли на стол, будто это было Рождество или Пасха, и мы молча заняли свои места. Стул моей сестры был убран и отодвинут к стене. Я видела, как мама посмотрела на стул и прикрыла рот рукой.

Отец схватил пару рюмок с полки и, наполнив их водкой, передал одну маме.

Она печально посмотрела на рюмку и опрокинула содержимое в горло. Их взгляды встретились, и она с трудом сглотнула, проталкивая жидкость. Я слышала звук глотка так ясно, как свое сердцебиение. Мы начали наш пир без Анастасии. Никто практически не прикоснулся к еде, кроме отца, который ел от души. Мы молча смотрели в свои тарелки. Годы пребывания с отцом научили нас, что его «приподнятое» или «депрессивное» настроение временами было не менее взрывоопасным, и тогда могло случиться все что угодно.

- Ради Святого Николая, ешьте, - взревел отец.

Мы все начали есть. Даже мама.

Отец засмеялся и потребовал еще водки. На второе была свекла и бульон на говяжьей кости. Он в приподнятом настроении выпил бульон. Основным блюдом был жареный петух с овощами и картофелем, который мама чистила днем. Я посмотрела на отца. Он, казалось, не обращал внимания на наши испуганные лица, взгляды тайком и отвращение на впалом лице мамы. С красными ушами и ухмылкой он напевал, как будто бы выиграл что-то прекрасное…

- Не уезжай, голубчик мой…

Он казался идиотом, но, конечно, это была только иллюзия. Отец убивал медведей. Воровал души животных.

Он подложил себе фруктов с нелепым возгласом радости:

- Слава Богу!

Чем пьянее и громче он становился, тем тише становилось за столом.

Без предупреждения он ударил кулаком по столу:

- Какого черта все ведут себя так, будто это похороны? – спросил он. – На протяжении шестнадцати лет я кормил эту девку. Так не самое ли время внести свой вклад в благополучие этой семьи? У нас не может быть каких-то других постоянных источников для семейной казны, – отец искоса посмотрел на всех. – Или кто-то сидящий за этим столом не согласен со мной?

Все молчали.

Его рука снова обрушилась на стол, тарелка подскочила, стакан опрокинулся. Одна из моих сестер всхлипнула от страха. Его пылающий агрессивный взгляд обвел всех и остановился на мне. Тогда я поняла, что все кроме меня держали головы опущенными. Я удерживала его взгляд. В течение секунды нечто промелькнуло в нем, но я была слишком неопытна, чтобы понять, что это могло быть.

Затем он наклонился вперед, полностью сосредоточив свое внимание на мне. В тот момент из комнаты исчезли все, и остались только я и он. Я всмотрелась в его глаза и поняла, что в них не было ничего. Его глаза были мертвы и бездушны.

- Я не прав, Лена? – негромко спросил он с такой угрозой, что атмосфера в комнате изменилась. Отец нашел свою мишень.

Но по какой-то странной причине я не испугалась. Он ошибался на счет продажи моей сестры. Он не должен продавать даже медвежат после того, как застрелит их мать. Я открыла рот, чтобы сказать ему это, но под столом Николай схватил мою руку и так сильно сжал, что я чуть не вскрикнула.

- Да, да, ты прав, – неожиданно вмешалась мама. Ее голос был высоким и дрожал.

Отец отвернулся от меня и посмотрел на нее. Она выглядела маленькой и сгорбленной - недостойный противник убийцы медведей, но ужасная напряженность была разрушена. Вдруг на его лице появилась ухмылка, и он шутливо погрозил ей пальцем.

- Ты знаешь, что твоя дочь необъезженная лошадка, не так ли?

- Она еще маленькая. Она научится, – поспешила ответить мама. Ее голос был тверже, чем я когда-либо слышала.

- Ей бы следовало. Необъезженные лошади бесполезны для своих владельцев.

Моя мама сделала необычную вещь. Она удерживала зрительный контакт с ним, в то время как у него был неопределенный настрой. Возможно потому, что она была слаба и позволила продать Анастасию,, тем вечером она посчитала необходимым не сдаваться и защитить меня от гнева отца.

 

*****

 

Мы все уже были под одеялами, когда я проснулась от каких-то звуков у входной двери. Я перепрыгнула через спящих сестер и, выглянув в окно, увидела то, что буду помнить всю свою жизнь. В лунном свете мама обнаженная убегала от дома. Ее длинные темные волосы были распущены и струились позади нее. Я могла только в недоумении смотреть на ее призрачное белое тело. Отец бежал за ней и схватил ее. Громко рыдая, она свернулась в клубок в его руках.

Осторожно, с огромной нежностью, он поднял ее на руки и понес в дом. Я никогда не пойму сцену, свидетелем которой стала. Даже сейчас воспоминания заставляют чувствовать вину, будто я видела то, что не должна была. Что-то личное, что моя мама не хотела, чтобы я видела. Я всегда знала, что она любила моего отца. Даже после всего, что он сделал. И даже несмотря на то, что знала: он собирается продать нас всех, одного за другим.

После того странного праздника все разговоры об Анастасии были под запретом.

Единственный человек, при котором я могла когда-либо упомянуть ее имя, был Николай, но даже тогда мы говорили шепотом.

 

Глава 3

 

Прошел год. Все стали еще молчаливее. В России не было традиции хранить вещи того, кто уходил из дома. Стул Анастасии стоял у стены, как безмолвное напоминание о нашей потере.

Спустя два дня после того, как мне исполнилось восемь, я увидела маму, аккуратно складывающую дорогое кружево, подлинный вид кружева д’Алансон со старым и редким рисунком. Однажды, когда она жила в большом доме, оно украшало ее грудь. Теперь же это принадлежало исчезнувшему миру. Она осторожно положила его на кусок ткани. Любопытствуя, я подошла к ней и провела пальцем по сложному рисунку.

- Будь осторожна, - предупредила мама. – Это очень хрупкая вещь.

- Почему ты прячешь свое кружево, мама? – прошептала я. Мы все научились говорить тихо. Кроме звука фортепиано, когда отца не было дома, мы все росли в полнейшей тишине. Было настолько тихо и спокойно, что я могла слышать, как отец перелистывает страницы книги, которую читает.

Пламя свечи, освещавшее мамино лицо, отбрасывало глубокие тени на ее скулы и лоб.

- Я отдаю их Софии. Она уходит завтра.

Меня прошиб холодный пот.

- Неужели ее тоже продали?

Мама посмотрела на меня. Время не щадило ее. Она казалась еще более хрупкой, чем кружева. На мгновение мой детский разум даже вообразил, что она была не реальным человеком, а лишь призраком. Момент смешался с запахом воска свечи. Мы смотрели друг на друга в тусклом свете. Ее неморгающий взгляд источал боль. Что-то происходило между нами. Это как разряд. Вы этого не сможете понять, пока не испытаете. Я была всего лишь ребенком, но в тот момент я стала мудрее. Я поняла ее.

Мне хотелось посадить ее к себе на колени, обнять и сказать, что я буду защищать ее, будто она была ребенком, а я была ее матерью. Я хотела спасти ее. Забрать от всей этой боли и страданий. Я бы убила своего отца, пока он спал. Но ничего уже не исправить. Потому что в тот момент я услышала голос ее сердца. Она не просила меня убить отца, а умоляла простить ее. Наконец она открыла рот.

- Да, она тоже продана, - категорично произнесла она. Ее тон рассердил меня. Из-за безрассудства юности я обвинила ее. Как я сейчас жалею об этом!

- Почему? – спросила я себе под нос.

- Это ее судьба. В этом отношении ни ты, ни я ничего не можем поделать.

- Где же она будет? – спросила я испуганным шепотом.

- Я не знаю, – голос матери был равнодушным.

У меня мгновенно вырвалось:

- Продадут ли и меня тоже в один прекрасный день?

Получилась настолько длинная пауза, что я подумала, она уже не ответит.

- Да, - внезапно сказала она. Я посмотрела на нее.

- Но, мама, если мы все уедем, кто же защитит тебя от отца?

Ее ответ меня ошеломил:

- Когда вы все уедете, я оставлю этот мир.

Ее голос дрожал, подобно пламени свечи на сквозняке. В тот момент она напоминала мне фарфоровую вазу. Такая хрупкая. Было ощущение, что я держу маму в руках – одно неосторожное движение, и она разобьется. Жгучая вспышка ненависти поглотила меня.

- Я ненавижу отца, - уверенно прошептала я.

Какое-то мгновение она делала вид, будто я ничего не сказала или она меня не услышала. Не было никакой реакции. А потом ее глаза вспыхнули, и она схватила меня за плечи и затрясла так, что аж зубы застучали.

- Никогда не позволяй никому в этом доме услышать, что ты говоришь подобное о своем отце! - прошептала она яростно.

Я была так потрясена, что смогла лишь кивнуть.

- Хорошо, - сказала она тихо, ее испуганный взгляд метнулся к двери.

- Я никогда не захочу оставить тебя, мама.

Ее лицо сморщилось.

- Когда придет твоя очередь, ты тоже уйдешь.

Меня беспокоила судьба брата, и я боялась за него:

- Меня разлучат с Николаем?

- Да.

Ее ответ был подобен камню, придавившему мою душу. Я смотрела на нее в ужасе.

- Но…

- Достаточно. Не говори Николаю. Не говори никому. Будь сильной и смелой, птичка. Ты родилась под счастливой звездой. Когда-нибудь все образуется. Я не знаю, как будет у твоего брата и сестер, но для тебя солнце будет светить ярко.

Она крепко обняла меня и поцеловала в лоб.

Я пыталась это скрыть, но всегда знала, что мы с Николаем были ее любимцами. Она любила нас больше всех. Мы были самыми лучшими, унаследовавшими красоту отца. У нас единственных были серые глаза, светлые волосы и длинные ноги.

- Я люблю тебя, мама, - сказала я тихо.

Ее глаза наполнились слезами.

- Я не заслуживаю твоей любви, - сказала она. - Но я цепляюсь за это, потому что клочья моего здравомыслия висят на волоске. Я с нетерпением жду того дня, когда я оставлю позади свои трусливые поступки и умру.

В ту ночь я проснулась и, оставляя тепло Николая, отправилась к Софии. Она раскрыла свои объятия, и я спряталась в них. Вокруг нас мирно спали сестры.

- София, - спросила я, - ты боишься?

- Нет. Я пойду и раздобуду помощь. В один из дней я вернусь и спасу вас всех.

- Анастасия не вернулась.

- Но я вернусь. Найду способ сделать это.

- Я буду скучать по тебе.

- Когда завтра у вас будет пиршество, я хочу, чтобы ты ела. Я хочу, чтобы ты много съела. За меня, хорошо? Потому что я уйду только на время. Я обязательно вернусь.

- Я должна сказать Николаю, чтобы он тоже много ел?

- Да, скажи ему, чтобы съел очень много.

- Я люблю тебя, - прошептала я и почувствовала тяжесть на сердце.

- Я тоже люблю тебя, - сказала она и взяла меня за руку. Ее безудержно трясло, но она сумела слабо меня обнять.

 

*****

 

Но София не вернулась. Ее стул присоединился к стулу Анастасии. Затем к ним присоединился стул Иванны. Далее последовали стулья Александры и Даниилы. Мне было одиннадцать лет, когда две мои сестры, Николай и я сидели на маминой кровати, пока она умирала. Ее спальня была пропитана приторным запахом старения. Тогда я впервые услышала, как мой отец спросил маму, нужно ли ему вызвать врача, но она спокойно покачала головой и отвернулась от него. Она хотела уйти. Она хотела оставить его. И покинуть страшный мир, в котором она была как в ловушке. Он ушел, я же, выйдя в гостиную, наблюдала за ним, просто стояла там неподвижно, ошеломленная. Он стрелял в оленей.

Ее смерть была быстрой.

Кто знает, какая болезнь погубила ее и как долго она находилась в ней? Это выглядело так, будто она была высосана изнутри. Ей было только сорок, но все ее внутренние органы отключились по очереди, ее печень, почки, легкие, сердце. Ее дыхание замедлилось, пока каждый вздох не превратился в удушливый хрип, который мучительно вырывался из ее рта. Когда я держала ее покрасневшую с узловатыми пальцами руку, она была еще теплой, но мама уже ушла. Я держала ее руку - кожа так и не восстановилась от того давнего ожога - и крутила дешевое кольцо на ее пальце, пока она не стала холодной.

Отец напился. Он вышел в морозную ночь и, упав на колени, молился небу. Я стояла у окна и видела белые стволы берёз, слабо светящиеся в темноте. Я вышла на улицу с одеялом. Воздух, был настолько холодным, что врезался в легкие, будто зазубренный кусок льда. Он посмотрел на меня. Последний раз я так смотрела в глубину его глаз на пиршестве после ухода Анастасии.

Из болезненных впадин на лице на меня смотрели его глаза. Оказывается, он был не полностью мертв внутри. Странно, но возможно, он любил ее. В своем сердце я не находила к нему ни любви, ни жалости. Ни одной крошечной частички. Мое сердце было холодно, как лед. Накрыв его плечи одеялом, я ушла. Я сделала это для мамы. Она бы сделала то же самое. В то время, как она лежала в своей спальне и ее душа, возможно, еще не ушла, я не хотела огорчать ее. Но это было последним, что я сделала для него.

Мы похоронили тело моей несчастной мамы в могиле, которую брат и отец выкопали на склоне у дома. Никто не плакал. Мы все сдерживали себя. С горем и страхом. Я поняла, что с отцом, без мамы, ее дети были в большей опасности, чем раньше.

 

Глава 4

 

Через два дня после ее похорон отец забрал моего брата, чтобы он спал в его комнате. Той ночью я проснулась от крика. Я снова прислушалась, и мне показалось, что я слышу, как плачет мой брат. Я вскочила с постели. Моя сестра поворчала и, повернувшись, снова уснула. Подбежав к двери комнаты отца, я постучала в нее.

- Иди спать, Лена, - закричал отец.

В тот момент я была удивлена, что отец знал, кто это был, но теперь понимаю: ведь только я смела ослушаться. И никто другой не постучал бы в его дверь среди ночи.

- С Николаем все в порядке? – спросила я.

На несколько секунд растянулась зловещая тишина.

- Я в порядке, Лена. Иди спать, – выкрикнул Николай, но его голос дрожал от напряжения.

- Ты уверен? – настаивала я.

- Да. Уходи, – он крикнул громче и тверже.

Я стояла еще в течение нескольких минут за дверью, борясь с сильным и необоснованным стремлением повернуть ручку и войти в спальню отца. Я даже положила на нее руку. Но тишина в комнате напугала меня. Я знала, что не должна входить. Я думала о маме, бегущей обнаженной по снегу. Каким-то образом я чувствовала: происходит что-то подобное. Неохотно я вернулась в постель и лежала без сна в течение долгих часов, прислушиваясь, но больше не было никаких звуков.

Следующим утром я отправилась в туалет и нашла волосы Николая в ведре. Я выбежала и стала звать его. Он был на кухне. Я прикоснулась к его волосам. Они были выстрижены так грубо, что в некоторых местах виднелся его череп. Он оттолкнул мои пальцы. Я посмотрела ему в глаза и увидела, что Николай изменился. Он был чужим. Он не смог посмотреть мне в глаза.

- В чем дело? – умоляла я.

- Ни в чем, - коротко ответил он.

- Что произошло прошлой ночью?

- Ничего не произошло, - сказал он резко и отошел от меня.

Я стояла и смотрела ему вслед. Я не могла его понять. Николай был не таким человеком. По большей части нам даже не приходилось говорить. Мы знали, о чем думает каждый из нас. Всегда. Как-то мама сказала, что она никогда не слышала, чтобы кто-то играл в дуэте с таким совершенством, как играли мы. Это было похоже на одного человека с четырьмя руками.

Когда отец вернулся домой, он пришел в абсолютную ярость из-за того, что мой брат сделал со своими волосами. Он дал брату пакет и сказал, чтобы тот носил его на голове. Но тот ответил, что не станет этого делать.

- Хочешь, Лена будет его носить? – спросил отец, в его тоне таилось что-то зловещее.

Брат побледнел. Он вернулся в спальню и вышел оттуда с покрытой головой! Мои сестры и я, оцепеневшие от ужаса, потеряли дар речи и смотрели на брата.

 

*****

 

- Давай сбежим вместе, – прошептала я ему.

- Куда? Куда мы пойдем, Лена? – спросил он в негодовании.

- В большой дом, где Анастасии преподавали математику?

Я была шокирована тем, как он изменился. Это было похоже на то, будто я разговариваю с мамой. Любая надежда исчезла. Осталась только ожесточенная оболочка.

- Что с тобой не так?

Он с грустью посмотрел на меня:

- Всё.

 

*****

 

Прошла зима, и еще один стул пустовал у стены. Николаю и мне исполнилось по шестнадцать лет. Все мысли о побеге давно угасли. В нем не было никакой необходимости. Теперь я видела гораздо яснее – мы будем проданы, и это станет нашим спасением. Все, что осталось от нашей семьи, это Николай, две младшие сестры и я.

Следующей на очереди была я. Но когда время настало, мой отец пропустил меня и продал Зину, которая была младше на год. Я не смогла понять этого. Мне было семнадцать, когда черная “Волга” приехала за второй младшей сестрой.

Остались только я и Николай.

Николай стал мужчиной, а я женщиной. Он был почти таким же высоким, как отец, но ни один из нас не мог встать против отца. Это был эффект погонщика слонов. Когда слон еще маленький, погонщик привязывает его к железному столбу. Малыш будет пытаться и пытаться, но в конце концов поймет, что не существует способа освободиться. Когда слон вырастет, погонщик может привязать его к хрупкой палке, и слон не будет пытаться освободиться, потому что он привык думать, что не сможет победить никакую палку. Мой брат и я были приучены повиноваться.

Весной нам исполнилось восемнадцать. Лето пришло и ушло. Настала осень, тогда Николай с облегчением улыбнулся, сжимая мою руку:

- Не волнуйся. Я думаю, что он не собирается продавать ни одного из нас.

 

*****

 

- Завтра твоя очередь. Будь готова уйти, – сказал отец меньше, чем через неделю. Его голос был очень холодным и недоброжелательным.

Мой брат смотрел на него в шоке. В тот вечер я схватила брата за руку и отвела на могилу к матери. Я развернула его к себе лицом:

- Николай, я вернусь за тобой. Меня не волнует, как я это сделаю. Я вернусь. Будешь ли ты меня ждать?

- Нет, ты не вернешься, – сказал он, печально покачав головой. Его глаза были потускневшими и уставшими. – Я не буду ждать тебя.

- Пожалуйста, – умоляла я.

Он рассматривал мое лицо с любопытством. В тот момент он напоминал мне зверя. Молчаливое глупое животное, которое пытается вычислить, что ты собираешься делать. Я возненавидела отца с удвоенной силой.

- Ни у кого другого не было возможности. Никто не вернулся, - сказал он обреченно, что меня ужаснуло.

- Но я вернусь. Я обещаю это на могиле мамы. Пообещаешь мне на могиле матери, что будешь ждать?

- Я хочу, чтобы он вместо этого продал меня, – пробормотал он.

- Я бы не хотела этого. Если он продаст тебя, я не буду знать, где тебя найти. В любом случае, он никогда тебя не продаст.

Адское положение поразило нас обоих. Мы никогда не говорили об этом. Я опустила глаза, потому что не хотела видеть его стыд.

- Да, ты права. Он никогда не продаст меня, – у его голоса была странная интонация.

Я посмотрела на него.

- Пожалуйста. Ты должен поверить мне, что я вернусь за тобой.

Он потер мочки ушей и кивнул, но не посмотрел мне в глаза.

Я схватила его за руку.

- Посмотри на меня и пообещай, Николай, – яростно потребовала я.

- Я обещаю, – сказал он. – Я обещаю на могиле матери, что буду ждать твоего возвращения.

Я улыбнулась. Я сдержу свое слово. В ответ он тоже улыбнулся. Я прикоснулась к его щеке.

- О, Николай. Я не знаю, как смогу без тебя.

Его кадык подрагивал.

- Ты будешь в порядке, Лена.

Слезы текли по нашим лицам.

Когда на следующий день приехали мужчины, мы стояли лицом друг к другу.

- Будь осторожна, моя прекрасная сестра.

- До встречи, мой дорогой, – сказала я, целуя его в жесткие губы. На улице с тихо работающим двигателем стояла “Волга”.

- Помни обещание, – повторила я ему, мои пальцы ухватились за его. От работы они были грубыми. Он попытался вытащить свою руку, но я не отпустила. Посмотрела ему в глаза.

Он сдержанно кивнул.

- Ты должен меня ждать.

- Я буду.

- Ни пуха, ни пера, – сказал он. Его голос был безразличным.

- К черту, – ответила я тихо.

И вышла в холодное утро к черной “Волге”. Она никогда не менялась. Мужчины были разными… но похожими.

Они передали отцу толстый конверт. Он не открыл его. Просто окликнул меня по имени.

- Лена.

- Да, отец?

- Пришло время. Слушайся этих людей, как слушалась меня.

Я не взглянула на него и не ответила.

 

Глава 5

 

Мужчины не смотрели на меня и не разговаривали со мной с тех пор, как я села в машину и мы отъехали от дома. Я сильно обхватила себя руками и молчала. Спустя минут десять человек с пассажирского сидения повернулся, чтобы рассмотреть меня. У него были слегка раскосые азиатские глаза и оливковая кожа. Его глаза были такими черными и холодными, что заставили меня покрыться мурашками.

- Мы не хотим причинить тебе вред. Если ты будешь вести себя хорошо, то не будет никакой необходимости причинять тебе боль. Ты будешь вести себя хорошо?

Я кивнула. Конечно, я собиралась так себя вести. Что еще я могу сделать? Я находилась в черной “Волге” с двумя самыми опасными мужчинами, которых я когда-либо видела, несущейся Бог знает куда.

Водитель посмотрел на меня в зеркало заднего вида. У него были темные волосы и жестокие голубые глаза. Было что-то низменное и подлое, смущающее в нем.

Они привезли меня в отель, где было электричество, проточная вода, туалет со сливом и лежал ворох российских газет. Я спала на удобной кровати и проснулась к завтраку, который состоял из французского хлеба и клубничного джема. Они не представлялись, но я узнала из разговоров, что мужчин звали Тимур и Борька. Тимур явно был лидером, а Борька был посредственным идиотом за рулем автомобиля.

Это случилось после того, как мы остановились, чтобы отдохнуть и принять ванную - я поняла, что они забыли заблокировать дверь. Я ничего не делала. Просто спокойно сидела на заднем сидении. Выжидая. В середине деревни, недалеко от переполненного кабака, где похоже что-то праздновали и было много людей, я открыла дверь и прямо на ходу выскочила из машины.

Резкая боль при столкновении с асфальтом была невероятной. Машина неслась дальше, в то время как я лежала на дороге, еле переводя дух. Но недолго. Она с визгом затормозила на расстоянии нескольких метров от меня. Я хотела бежать, но не могла двинуться. Машина начала сдавать назад так быстро, что это было похоже на расплывающееся пятно в моих глазах.

Благодаря всплеску энергии и ужасной скручивающей боли, которая заставила меня закричать, я напрягла свои руки и ноги и, поднявшись, побежала. Я побежала так быстро, насколько мое израненное тело позволяло. Я бежала в сторону праздника. Мужчины были везде. Их было много, а моих похитителей только двое. Они бы могли помочь мне, они, конечно же, помогут. Я крикнула им, и их лица повернулись в мою сторону, они смотрели на меня - бегущую, подпрыгивающую, хромающую. Беззащитную.

Затем хладнокровно, все как один, они отвернулись от неприятного зрелища: женщины, за которой гонится черная “Волга”, - и опустили взгляд в свои напитки. Они не хотели вмешиваться. Это было не их дело.

Сила Борьки, налетевшего на меня, сбила меня с ног, и мы рухнули на траву у обочины дороги. На некоторое время я лишилась воздуха, чтобы говорить. Затем он грубо потянул меня за волосы и так сильно ударил по щеке, что моя голова откинулась назад.

Со стороны дороги Тимур закричал:

- Не оставляй шрамов на ней, ты, чертово животное.

Я почувствовала вкус крови из разбитой губы, но посмотрела на Борьку с вызовом.

Что-то вспыхнуло в его глазах. Неистовая похоть. Я никогда не видела, чтобы кто-то прежде так смотрел, и это привело меня в состояние шока. Желание сменилась опасным гневом.

- Тупая, гребаная сука, - закричал он и потащил меня к машине.

Другой мужчина всмотрелся в мое лицо и гневно обернулся к Борьке.

- Ты - идиот! – закричал он. – Ты рассек ей губу.

Борька немедленно принял оборону:

- Ничего. Заживет.

- Если ты еще раз прикоснешься к ней, я переломаю твои долбаные ноги. И убери этот гребаный взгляд, засунь его в свою сраную задницу. Никто не будет плевать в мою миску.

- Я ничего такого не делал.

Борька сердито скривил губы.

- Черт возьми. И не сделаешь.

- В любом случае, что в этом такого? Я только собирался трахнуть ее в рот или задницу. Кто узнает?

Взгляд Тимура, направленный на Борьку, был яростным.

- Если ты хочешь трахаться, то сними грязную шлюху завтра вечером.

Борька сжал челюсти в молчаливом гневе.

Тимур повернулся ко мне. И я испугалась его. У него были глаза человека, которому не известны никакие границы. Они угрожающе блестели, словно острие ножа.

- Забирайся в машину. Сейчас же, - прорычал он.

Я немедленно подчинилась. Когда мы оказались внутри и двери заблокировали, Тимур повернулся ко мне лицом.

- Я даю тебе свободу, и что ты делаешь?

- Мне очень жаль.

- Ты хочешь ехать связанной и с кляпом во рту?

Я медленно покачала головой.

- Еще один такой трюк, и тебя свяжут, заткнут рот кляпом и засунут в багажник. Мы поняли друг друга?

Я кивнула.

Он достал платок из кармана и протянул его мне.

- Вытри рот.

Я взяла платок и вытерлась. Он сразу схватил меня за подбородок пальцами. Его кожа была необычайно мягкой. Он поворачивал мое лицо в стороны, оценивая ущерб. Без всякого выражения он выпустил мой подбородок. Борька наблюдал за мной в зеркало заднего вида.

- Покажи мне свои руки, - скомандовал он.

Я протянула руки. Они были исцарапаны и кровоточили. Он вывернул мои запястья и увидел, что все в царапинах вплоть до локтей.

Выругавшись, он наклонился и задрал мою юбку прямо до трусов. Никогда еще мне не было так стыдно – столько, сколько я себя помню, никто не видел мои бедра, и я хотела прикрыться руками, но не сделала этого. Я знала, что он будет в ярости. Одно колено кровоточило, а на голенях были царапины и порезы. Тимур снова выругался и отвернулся. Я натянула платье обратно на колени.

Больше ничего не было сказано. Борька ехал молча, пока мы не добрались до деревенского дома в абсолютной глуши. На расстоянии в несколько ярдов со стороны дома стояли сараи и курятник.

- Выходи, – рявкнул Тимур.

Я вышла из машины и пошла с ним к дому. Воздух был холодным, и у меня было болезненное, отвратительное чувство в животе.

Дверь нам открыла женщина. На ней был платок и грязный фартук. Она выглядела как крестьянка. Ей, должно быть, было лет сорок. У нее были большие, сильные руки с грязью под ногтями. Лицо широкое, с румянцем на щеках и глаза цвета грязных помоев. В течение секунды они выражали удивление и что-то еще, с чем я сталкивалась исключительно в глазах мужчин. Затем она это скрыла и сосредоточилась на моей губе.

- Что, черт возьми, случилось? – ее речь была хриплой и грубой.

- Спроси у Борьки, - отрезал Тимур бесцеремонно, и, задев ее, прошел в темноту дома.

Она не посмотрела на Борьку, который стоял позади меня. Вместо этого повернула свое румяное лицо ко мне и улыбнулась. Улыбка была не из приятных.

- Ни одна твоя сестра не создавала столько неприятностей.

- Мои сестры? – ахнула я. Сердце подпрыгнуло в груди от возможности увидеть потерянную семью. Надежда заставила меня почувствовать головокружение.

Она сузила глаза и скрестила толстые мужественные руки на животе.

- Да, все твои сестры проходили через это место.

- Где они сейчас?

В течение нескольких секунд она не отвечала, просто задумчиво смотрела на меня. Наконец отошла в сторону и сказала:

- Заходи. Мы поговорим внутри.

Я тут же вошла в ее дом. Внутри было мрачно и воняло жиром и готовкой с дурманящим ароматом трав. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что находилась в простом сельском доме, таком, где жизнь вращалась вокруг печки. Когда я обвела глазами скудную мебель, мой взгляд упал на большую металлическую клетку с соломой на дне.

В эту же секунду меня грубо толкнули на землю. Прежде, чем я успела среагировать, меня с силой потянули и затолкали в клетку. Она была всего лишь около метра длиной и полутора метров высотой, так что я не могла ни стоять, ни лежать в ней. Я присела напротив решетки, и она заперла дверцу на висячий замок. Я не плакала и не кричала. Знала, что это бесполезно.

Тимур сидел за кривым деревянным столом, жуя хлеб с сыром. Он ел быстро, удерживая взгляд на женщине.

- Ты должна привести в порядок ее раны, - сказал он ей.

- Не переживай. Они поверхностные. Сами заживут. Я буду держать ее тут, пока она не сломается.

- Ты знаешь правила, - сказал он. В его глазах было предупреждение.

- Да, ей лучше быть совсем как чистый лист, - добавил Борька угрожающе, отрезав кусок сыра и положив его на ломоть хлеба.

Они уехали после того, как поели, а женщина игнорировала мои попытки поговорить с ней или расспросить о сестрах.

С наступлением темноты она зажгла лампы и открыла дверь, должно быть, в кладовую. Холодный едкий воздух с ароматом трав пронесся в дом. Она снова вышла оттуда с несколькими овощами и приготовила тушеное мясо. Запах жареных хрящей заставил мой рот наполниться слюной. Я не ела весь день. Она передала мне через маленькую дверь клетки дымящуюся миску. Я так проголодалась, что съела всё в мгновение ока. Она, наверное, подложила наркотики в мою еду, так как я начала чувствовать сонливость и не могла держать глаза открытыми.

А затем... я больше ничего не помню.

 

Глава 6

 

Я проснулась слабая, до сих пор находилась внутри клетки и была голодна. Какое-то дурно пахнущее зеленое лекарство приложили к моим порезам и ранам. Когда я увидела, что она смотрит на меня, то инстинктивно попыталась прикрыть себя руками.

- Как ты думаешь, у тебя есть что-то такое, чего я еще не видела? – съязвила она и засмеялась так, что все ее тело затряслось.

Я знала, что она не сделает мне больно, по крайней мере, физически. Эти люди, казалось, намерены держать меня в хорошем состоянии, на какое только способны. Я стоила для них больших денег. Когда я сказала, что мне нужно в туалет, то она с трудом поднялась из-за стола, за которым резала лук, схватила миску и собиралась просунуть ее в клетку.

- Я не могу ходить в миску, - потрясенно возразила я.

- Тогда тебе придется сходить к себе в штаны, – ее голос был резким. Она протолкнула миску в маленькую дверцу, через которую передавала еду.

И мне пришлось сходить в миску. Это самая унизительная вещь, которая до сих пор происходила со мной. Она стояла надо мной, скрестив руки, и наблюдала, как я села на корточки над миской и тихо пописала, настолько тихо, как только смогла. Было трудно сделать это так, чтобы не намочить себя или солому, на которой мне придется спать. Несколько капель брызнуло мне на ноги.

- Можно ли мне какую-нибудь бумажку, чтобы вытереться, пожалуйста? – попросила я.

- Туалетная бумага только для того, когда посрешь, - грубо сказала она и вынесла миску из дома.

Даже несмотря на то, что работала печка, мне было настолько холодно, что пальцы рук и ног стали ледяными. Я прикрыла себя небольшим количеством соломы и стала ждать, когда она вернется.

Был уже полдень, когда я услышала ее шаги. Она открыла дверь и вошла. Руки у нее были красными. Она поставила ведро с водой на пол. Галоши блестели в тусклом интерьере ее дома. Она зачерпнула из ведра полную кружку воды, набрала ее в рот и выплюнула в помойное ведро. Зачерпнула еще одну кружку и медленно выплеснула ее через верх клетки. Я поймала ее ртом. Как животное.

- Можно мне немного воды, чтобы умыться, пожалуйста?

- Я принесла ее не для того, чтобы тратить впустую на тебя, - усмехнулась она.

Мне не только не разрешали мыться, я была вынуждена испражняться в миску и подтираться небольшим куском газеты, в то время как она стояла и смотрела. Я знала, что она пыталась сделать. Она пыталась унизить меня. Она пыталась заставить меня поверить в то, что я не лучше животного. Она пыталась сломать меня. И, может быть, у нее это получалось.

Когда стало темнеть, она зажгла лампы и начала готовить. Сделала омлет в сковороде с длинной ручкой. Поев, она выложила оставшуюся запеканку в миску и принесла мне.

Я смотрела на это в шоке. Омерзительная женщина. Это была та же миска, в которую я ходила и по-маленькому и по-большому. Я вытолкнула это из клетки, подальше от себя. Я была голодна, но отказалась есть это. Она молча забрала миску и выкинула в помойное ведро, в которое, как я видела вчера, она выбрасывала кожуру от очищенных овощей.

- Следующую пищу, которую ты съешь, тебе придется выпрашивать, – сказала она и подтолкнула клетку ближе к печке, выключила свет и потащилась к себе в спальню. Когда закрылась дверь, жилище оказалось в темноте за исключением красного свечения от нагретой печки. Я дрожала и была напугана – не ею, а будущим. Оно виделось мрачным и страшным. Я закусила кулак и посмотрела на щели в бетонном полу.

Дождавшись ее храпа, я прикрыла рот рукой и дала волю рыданиям, которые находились глубоко во мне. Они вырывались бурным потоком, пока язык не закостенел, а горло заболело, и в глазах появилось жжение. Но появилось чувство облегчения.

Когда рыдания прекратились, я крепко обхватила себя руками и, чтобы успокоиться, представила белокурую голову Николая рядом с моей. Я помню запах его чистых волос, его сладкое дыхание. Знакомое успокаивающее ощущение его кожи на моей. Как же я скучаю по нему. Я задумалась, чем он занят. Он сейчас в кровати. В постели отца.

Моя решимость окрепла, и тогда я поняла, что хочу выжить. Я хочу выжить в этой клетке или в любом другом месте, куда они забросят меня. Я поклялась себе, что сделаю все, что необходимо для того, чтобы вернуться. Чтобы спасти его от когтей моего отца. Я потихоньку успокаивалась.

Я держалась в течение двух дней и отказывалась есть, но голод при виде свиных ушей, кипящих под облаком пара, это мучительно. Я не повернулась, чтобы посмотреть, как она достает свиные ушки шумовкой и выкладывает их на тарелку, но какая-то часть меня представляла это. Я не смотрела в то время, как она села за стол и нарезала их ножом всего лишь в нескольких метрах от меня, но мой рот наполнился слюной. Запах приправленных хреном огурцов и квашеных солений заставил мою грудь подниматься и опускаться от сильного голода. Я слышала, как она шумно глотает свое пиво, и, когда она это делала, я поняла, что не собираюсь выигрывать в этой войне. В ней не стоило выигрывать. Я сдалась.

- Пожалуйста, можно мне немного еды?

Она повернулась ко мне.

- Ты что-то сказала? У меня не очень хороший слух.

- Пожалуйста, можно мне немного еды?

Она кивнула, положила свиное ухо в миску и протолкнула ее через небольшое отверстие в клетку. Без ложки, без ножа. Я с жадностью запихнула в рот свиное ухо своими грязными пальцами. Она смотрела на меня и смеялась. Мне уже все равно. Так она унизила меня до положения беззащитного дикого животного.

А какого черта еще делать? Я должна выжить и найти путь к спасению своего брата.

Прошло два дня, а может быть и три. Она подошла и встала возле клетки.

- Высунь свои соски через прутья клетки, - приказала она.

- Я не хочу, - сказала я. И я имела ввиду именно это. Я ненавидела ее за то, что она сделала со мной. То, кем я стала.

- Тогда ты будешь оставаться в этой клетке, пока не научишься слушаться меня.

Здесь у меня не было никаких шансов. Я должна была выйти из клетки. Я просунула свою грудь через прутья.

- Отлично, - похвалила она и, приложив свой рот к одному из моих сосков, всосала его.

Я была настолько шокирована, что отпрянула от нее. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Затем я медленно положила свою грудь обратно между холодными металлическими прутьями. Я закрыла глаза и терпела, когда она сосала их, пока они не начали болеть.

Она хотела меня унизить, чтобы доказать мне, что все, о чем я думала, отвратительное и низкое, что со мной могут делать что угодно, против моей воли и безнаказанно. И я ни черта не могла сделать, чтобы остановить это. Она тихо рассмеялась и намеренно схватила мою грудь своими грубыми руками, сжав ее до боли.

- Что бы ты сделала, чтобы хорошо вытереться мокрым, горячим полотенцем? – усмехнулась она.

Я не ответила ей, но чувствовала себя такой грязной, что мысль о горячем полотенце была как вспышка чего-то приятного из прошлого.

Той ночью меня накормили должным образом: большим куском жареного мяса оленины. Это правда, я напала на него и съела, как настоящее животное.

- Когда можно будет выйти из клетки? – спросила я.

- Скоро. Покажи мне хорошее поведение.

Я стала забитым покорным существом. Когда она просила, я вытаскивала свою грудь через прутья и терпела ее жесткий рот. На этот раз она дала мне холодец. Я знала, чем она занимается, но что я могла поделать? В клетке, голая, голодная, немытая… без возможности сбежать.

В ту ночь она, должно быть, снова одурманила меня, потому что я провалилась в глубокий сон. А когда проснулась, то была еще голой, но лежала на полу. Железные ножные кандалы были на моей правой ноге. Почти метровая цепь удерживала меня в кандалах у опорной балки дома.

- Ключ спрятан кое-где в безопасности за пределами этого дома. Поэтому, если со мной что-нибудь случится, ты сдохнешь от голода здесь.

- Я буду молиться, чтобы с вами ничего не случилось, - ответила я.

- Держи, – сказала она и протянула мне помидор. Я укусила его. Запах и вкус сока на моем языке были потрясающими.

Она смотрела на меня:

- Я вырастила сама. У меня был хороший урожай в этом году.

Я затолкала в рот последний кусок и вытерла рот тыльной стороной ладони.

- Хочешь еще?

Я кивнула. Уже тогда я знала, что придется заплатить. Но это будет плата не за помидор, это плата, чтобы находиться вне клетки.

 

Глава 7

 

Моя боль становилась особо острой и была связана с ней. Она научила меня использовать свои пальцы и рот. Я делала все, что она требовала. Пока я это делала, она нежно гладила меня по волосам и поощряюще мурлыкала. Потом она дергалась в конвульсиях, и, пока кончала, тянула меня за волосы. Звуки, которые вырывались из ее горла, были подобны животным. Она напоминала мне страдающего зверя. Я мрачно смотрела на нее и чувствовала себя мертвой внутри. Мое сознание стало настолько отрешенным, что я не могла связно мыслить. Оттолкнувшись от ее липкой кожи, я повалилась на холодный пол и меня вырвало. Она положила мою голову к себе на колени, я ненавидела запах ее юбки.

- Кружево моей мамы все еще у вас?

Она даже не притворилась, что не поняла. Я угадала. Она украла его у моей сестры.

Она сузила глаза.

- Ты хочешь его? – спросила она.

- Да, это последнее, что у меня осталось от моей мамы.

- Что ты сделаешь за это?

Я почувствовала холод и оцепенение. Мой рот был искривлен в гримасе, и слова просто вырвались наружу.

- Все, что пожелаете.

- Однако же, как ты будешь его хранить? Мужчины заберут его у тебя.

- Я подошью его к подолу моего платья.

Пол заскрипел под ее весом, когда она медленно пошла в спальню. Кружево по-прежнему находилось в ткани, в которую его завернула мама. В горле образовался ком. Я хотела закричать на нее, чтобы она не прикасалась к ткани, не разворачивала ее, чтобы не испачкать кружево и не испортить его запах. Это принадлежало моей маме. Это единственное, что осталось от нее. Она положила его на пол рядом со мной и провела руками по моим бедрам и между моих ног. Я ничего не делала. Все тело пребывало в онемении. Я не думала, что когда-нибудь сумею собраться с силами.

- Ты хотела бы сегодня вечером сидеть вместе со мной за столом? – предложила она, когда вернулась.

- Цепь не позволит добраться до стола, – сказала я, глядя на нее невинно.

Она кивнула и начала готовить. Было уже темно, когда она сняла мои оковы.

- Для тебя есть одежда, она разложена на кровати. Надень ее.

Я пошла в спальню. Там стояла деревянная кровать, шкаф и старый комод. В ее спальне было холодно. Я закрыла за собой дверь. Было только небольшое окно, а дверь была заперта. Я надела оставленную для меня одежду. Она пахла плесенью и была слишком большой, но я была благодарна и за это. Прикосновение одежды после того, как ты была голой так долго, нельзя объяснить, только испытать. Это было словно мне вернули мое достоинство. Я снова была человеком.

У меня был план. Сегодня я хочу бежать. Я хотела дождаться, когда она напьется и захрапит, а потом я бы ускользнула.

На столе стояли зажженные свечи. Это было сродни тому, что делает жена для мужа на их годовщину. Это разозлило меня. Я встала у двери, а она подняла глаза, сжала руки в кулаки и испустила дрожащий вздох.

- Иди ешь, – грубо сказала она.

Я подошла к столу, заставленному едой. Она глотнула вино из своего бокала и потянулась за хлебом. Это был странный ужин. Снаружи пошел снег. Белые хлопья падали с черного неба. Внутри было тепло. Женщина передо мной была спокойна и закутана в одеяло какой-то внутренней печали.

- Даа, сегодня будет очень холодно. Человек может замерзнуть, и никто не найдет его, пока снег не растает весной, если звери не отыщут его труп первыми.

Я отрезала небольшой кусок картофеля.

- Да, было бы безрассудно пойти гулять в такую погоду.

- Тебе нравится это вино? – тихо спросила она.

Я отхлебнула.

- Лично я предпочитаю пиво или водку.

- Так почему же вы подали вино?

- Я подумала, что тебе оно может понравиться. Ты выглядишь именно так.

Я смотрела на нее с удивлением. Она заигрывает со мной?

- Спасибо, что подумали обо мне.

- Так что не трать его впустую. Здесь больше некому его пить.

Я пила медленно. У меня был план, и он не включал в себя опьянение и потерю сознания. Но как только еда попала в желудок, я начала чувствовать себя все более и более сонной. В конце концов я посмотрела на нее.

- Вы меня одурманили, верно?

- Само собой. Я не могла рисковать, чтобы ты сбежала. Завтра мужчины приедут за тобой, и, если они не найдут тебя здесь, это будет стоить мне жизни.

Она подошла вовремя, чтобы поймать мое падающее тело.

 

Глава 8

 

На следующий день за мной приехали Тимур и Борька. Когда мы сели в машину и поехали, я обернулась и посмотрела в заднее стекло машины - она стояла в дверях своего дома. Она не махала, а я смотрела, как ее фигура становится все меньше и меньше. Я никогда не забуду ее и те унижения, через которые она заставила меня пройти.

- Как же так – ей, значит, позволено, чтобы ее стрёмную манду сосали, а я ничего не получаю? – спросил Борька.

Он походил на ребенка, обидчивого и плаксивого.

- У тебя больше шансов заставить меня отсосать твой вонючий член, чем он окажется у нее во рту. Теперь ты можешь заткнуться нахрен и ехать быстрее? Я хочу добраться до Хельги до наступления темноты.

Тимур включил радио, а я отвернулась к окну и смотрела на мелькавший белый пейзаж.

Через несколько часов мы приехали к другому дому. Он был намного больше, чем дом Зары. Снаружи стояли грузовые и легковые машины, и в окнах гор