Путь Востока. Межкультурная коммуникация. Материалы VI Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока. Серия “Symposium”. Выпуск 30. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С.53-60
Монголо-этнический мир традиционно является местом пересечения различных культур, где традиции различных народов, входящих в него взаимно дополняют друг друга, а также происходят процессы взаимодействия между различными пластами культуры внутри одного народа и т.п. Это объясняется, прежде всего, некоторыми историческими особенностями формирования монголо-этнического мира. Рассмотрим своеобразие этих взаимодействий на примере образа хозяина земли — Белого старца.
Белый Старец — Божество, широко распространенное в Восточной и Центральной Азии и известное под именем Цагаан эбугена, имеет множество местных имен, так например монгольское С‘agan еbugen известно в Монголии также как и Цагаан авга; буряты называют его Саган vбгэн; халхасцы — Цаhан буурл овгн. По мнению ордосцев, стоит ему махнуть посохом с драконовой головой в сторону, там начнется падеж скота в большом количестве и поэтому его называет «Мялзан цагаан овгон» [1], то есть «Белый старец, повелевающий и жизнью и смертью» [2]. В Калмыкии его имя — «Джилийн эзэн» или «Джилийн Нойон», что в переводе означает «Хозяин года», под этим же именем Белый старец известен в Калмыкии, где его также называют «Цаган овген» или «Цаган авга», также «Газрын эзэн» «Делкян Цаган овген», «Делкян эзен» и «Когшин Богд» [3] — то есть «Хозяин пространства», «Хозяин всей земли» или «Хозяин мира». Его еще считали общекалмыцким покровителем, называя Ики бурхан — «Великое божество», «Хозяин всего пространства». Хозяин Мира — в этой названии наверное осталось из древних корней, возможно он был главным поклонением. Еще одно из названий Белого старца — это Нуудг бурхан — «Кочующий бурхан», то есть «Возвращающий на свои кочевья в новолуние и полнолуние» [4]. С образом Белого Старца в Тибете Н. Жуковская связывает Пехара, в Китае — Шоу Сина, в Японии — Фукурокудзю и Дзюродзина [5].
Тексты, посвященные Белому старцу, свидетельствуют, что его чтят как покровителя богатства, счастья, удачи, семейного благополучия, как божество долголетия, плодородия, продолжения рода. В Монголии он — «хозяин скота», хозяин Земли и всего, что находится на ней — камней, лесов, воды, трав, зверей; его называют хозяином духов-хозяев земли, т.е. ставят иерархически выше обычных монгольских духов хозяев. В сутре из монастыря Гандан он действует как «Давший обет помогать всем живущим». Эти же функции Цагаан Эбугена упоминаются и в сутре, опубликованной А.М. Позднеевым [6].
В след за Н. Жуковской исследователи связывают с образом Белого старца тот уровень религиозного сознания, который О. Розенберг определил как «народную религию» [7], т.е. особую форму сознания, где непосредственно соприкасаются, образуя синкретический сплав, языческие верования разных народов и более поздние явления, представленные мировыми религиями, в нашем случае — буддизмом. Это взаимодействие официальной догматики и культов мировых религий с народными языческими верованиями фактически становится реальной религией народных масс. Подобное явление религиозного сознания отмечается на материале исторических судеб язычества практически всех народов. Так, о важных для нас судьбах славянского язычества писали Б. Рыбаков, Б. Успенский, Г. Носова и др. Каковы основания, почва подобного сплава? Есть ли это внешняя частная уступка, локальное заимствование, обусловленное приспособлением мировой религии к более древней, местной традиции в условиях прямых конкретно-исторических контактов; известное проявление толерантности, свойственное мировым религиям или проявление неких существенных, единых универсальных оснований религиозного сознания.
Исследователи, и прежде всего авторитетнейший специалист в области северного буддизма Н. Жуковская [8], приводят убедительные доказательства того, что включение образов языческого пантеона в буддизм не являлось следствием чисто механических заимствований. Для того, чтобы быть включенным в новый пантеон, дух-Хозяин места должен был преобразить себя, совершить некий подвиг, взойти на новую ступень духовного сознания, взрастить мощь более тонкого, а следовательно, более глубокого проникновения в существо мира.
Таким подвигом могло стать участие в битве с врагами истинной веры и победа над ними, достижение статуса Старца, — того состояния святости, когда одного благожелательного взора, одного жеста уже достаточно, чтобы вокруг расцвела Жизнь. В редких случаях это могла быть встреча с самим Всесовершеннейшим Буддой. В материалах, связанных с Белым старцем, соблюдены все эти условия. В упоминаемой сутре, опубликованной А. Позднеевым, подробно описыва ется знаменитая встреча Белого Старца с Благословенным.
Будучи канонизированным, в XVIII веке, когда в свод буддийс ких сочинений была введена сутра «Воскурение и приношение Белого Старца», Белый старец оказался включенным в число действующих лиц цама-мистерии устрашения еретиков и врагов веры, умиротворения и нейтрализации, злых духов, торжества над ними. Так белый Старец вошел в число известных буддийских богов-защитников веры.
Наконец, как отмечается в вышеназванной сутре, Мудрый Белый Старец, достиг состояния святости, и тогда, куда бы он ни кинул благословляющий взор, повсюду расцветала Земля, плодился скот, рождались дочери и сыновья, приходило «счастье совершать добродетельные дела». При отсутствии внимания с его стороны тускнело все вокруг, жизнь замирала. Взгляд неодобрения греховных человеческих деяний нес «несчастные дни»: болезни, раны, обман, убытки, мучения, смерть.
Так, не теряя основ персонажа языческого пантеона, образ Белого старца развивался, трансформировался, наделялся чертами, присущими божествам буддийского пантеона.
Среди других возможных оснований взаимной адаптации языческого комплекса и мировых религий ученые (Н. Жуковская, А. Позднеев, В. Топоров и др.) называют некие общие типологические черты, характерные для религиозно-ориентированного сознания различных языческих комплексов и разных мировых религиозных систем многих географических регионов. Они не обязательно связаны с заимствованиями в процессе исторических контактов, или с историко-генетическим родством. Нередко они возникают и существуют независимо друг от друга, будучи схожи в своем «внешнем выражении (осмыслении, изображении) и в той функциональной роли, которую они играют в рассматриваемых религиозных комплексах», так например, говоря о схожести отдельных иконографических элементов, А. Позднеев отмечает: «буряты-шаманисты убеждены, что «православ ная церковь чествует Белого старца, объединяя личность последнего со святителем Николаем». В качестве одной из возможных причин ученый называет известное иконографическое сходство «маститых, убеленных сединами старцев», одетых в халаты, с посохом, архиерейским жезлом в руках [9]. Н. Жуковская дополняет это родство указанием на высокий лоб и белую бороду; а причину его видит в толерант ности буддизма, в обычном внешнем заимствовании: «В период активной христианизации бурят во второй половине 18 — начале 19 века, — пишет она, — популярный здесь образ Белый старец слился с популярным же образом православной церкви, каким был Никола Угодник» [10].
Однако, исследовательский пафос монографии Н. Жуковской выводит сопоставление языческого образа, бытующего в Централь ной и Восточной Азии, с одним из самых популярных христианских святых — Николаем Чудотворцем (Николаем Угодником, Николаем Мирликийским — Николой — в древнерусской форме, удержанной старообрядческой и фольклорной традицией) за пределы обычного типологического сходства к упоминаемой проблеме народной религии.
Известно, что образ Николая Чудотворца подвергся, пожалуй, самой сильной фольклорной мифологизации. Культ его на Руси вплоть до 18 века был низовым, плебейским, сливался на периферии с реликтами языческих медвежьих культов. Он восходил к персонажам славянской мифологии: к Миколе, Николе, Николаю Дуплянскому, к Велесу — покровителю скотоводства и земледелия, «скотьему богу», культ которого переплетался с почитанием медведя как хозяина животных; к хозяину земных вод; усмирителю водных стихий; к наделяющему богатством; к милостивому земному персонажу — Заступнику, противостоящему грозному небесному громовнику и др [11]. (В.В. Иванов, В.Н. Топоров, Б.А. Успенский и др.). Таким образом, как и Белый старец в народной религии стал своеобразным соединительным звеном между добуддийским язычеством и буддийским религиозным комплексом, так и Никола Угодник тоже оказался «местом встречи» между дохристианскими персонификациями и христианской святостью.
Черпая углубление и уточнение нравственной координаты в «глубинах духовной памяти», родственной основам Учений мировых религий, народное сознание в своих высших формах непосредственно адресовалось к природному религиозному чувству и опираясь на него как на родовое качество человека, просто и убедительно совмещало ранние архаические верования с более поздними религиозными системами, утверждая таким образом универсальность, всеобщий характер основных, фундаментальных религиозных представлений и соответствующих им моделей мира.
Искусство, будучи одной из древнейших форм познания мира человеком, одним из ранних способов проникновения в тайны Природы — «Учительницы Учителей» (Леонардо да Винчи), — сохраняло яркие свидетельства природной религиозности человека как его родовой черты. Такими свидетельствами, в частности, можно считать в изобразительных искусствах так называемые «иконографические универсалии» — сохраненные и закрепленные культурной традицией эталонные наборы знаков. Типологические признаки, характеризующие персонажей различных уровней религиозного сознания, — от язычества до систем мировых религий, — различных регионов, разных эпох (например, аллегории, атрибуты, ипостаси, отдельные композиционные правила и т.д.), типологические моменты в истолковании их смыслов и т.д.
Как свидетельствуют сутры, а также известные и датированные изобразительные образцы, изученные бурятскими исследователями, иконографическая традиция образа Белого старца сложилась к XVIII веку, незначительно изменившись к началу XX-го столетия. В ней можно отчетливо выделить несколько групп. Прежде всего — иконографи ческие признаки места пребывания персонажа: «Гора» о пяти вершинах [12], пещера, плодовитый лес, плодоносящие дерево, в том числе персиковые деревья, вода (река, обтекающая место, где сидит Белый старец, или озеро перед ним) [13]. В танке XVIII века, описанной бурятскими исследователями, Белый старец изображен на фоне спинки трона, символизирующего согласно культурной традиции многих народов вход в храм, ворота-торана, Дерево жизни. Бурятская танка несет заметные стилевые черты китайской живописи [14]. Это изображение Белого старца в образе китайского сановника. Интересно, что гора Утайшань находится в приграничной с Монголией провинции Шань Си. Здесь, на горе расположен монастырь — главное святилище Манджушри.
Другая группа иконографических признаков характеризует саму фигуру Белого Старца: «белый как снег, с бородой и волосами цвета раковины», с большим, высоким лбом, в буддийской изобразительной традиции восходящим к теменной выпуклости или ушнине, обозначающей высшую меру знания и мудрости. Еще одну группу составляют предметы, символизирующие основные функции божества: жезл, посох с одной или двумя головами дракона в правой руке, в левой — «драгоценный камень Чинтамани [15], исполняющий желания», как свидетельствует сутра из монастыря Гандан, в форме трех сокровищ, трех драгоценностей, триратны, имеющие символическое значение «тайны трех-в-одном». Драгоценный пояс, проходящий через три мира, нить, связующая различные миры в структуре мироздания; «свое» и «чужое», «другое» пространство, источник жизненной силы; фигуры животных, водоплавающи х птиц; книга судеб — символы долголетия [16].
Известные нам на данный момент бурятские, калмыцкие и монгольские танки Белого старца свидетельствуют о том, что встречаются как изображения метафизические, с усложненной развернутой символикой [17], так и образы, окрашенные экспрессивными душевными переживаниями [18], а также земной, народный образ [19]. Если же сравнивать монгольские, бурятские и калмыцкие изображения Белого старца между собой, то уже при первом приближении обнаруживается вполне ощутимые отличия. Монгольские изображения несут знаки древней магической экспрессии, лицо и улыбка — даже в их добродетельной, а тем более устрашающей ипостаси — имеет выражение, свойственное тотемической маске, несет печать архаической застылости, некой древней неподвижности. Недра планеты, недра земли, более проявляется космичность хозяин земли, года, вселенной, пантеисти ческая традиция, сохраненная и обогащенная буддизмом.
В бурятских танках сказывается постоянный контакт с христиан ской традицией, в ее православной и более того, часто в Сибири в старообрядческой интонации, усмиряющей смятенность души, гармонизирующей внутренний хаос. В русской художественной традиции, свет ожидания чуда просвечивает сквозь плотское, по-иному, более тонко структурирует телесное, чтоб в процессе дальнейшей духовной работы произрасти и преобразовать его. Калмыцкие образы более портретны и более индивидуализированы, фольклорно-народные. Толчок в развитии фольклоризации калмыцкой иконографии связан с ослаблением отношений с монгольскими и тибетскими религиозными центрами в конце XIX — в начале XX века [20].
В заключение подчеркнем следующее. Исследование образа Белого старца в культурах Монголии, Бурятии и Калмыкии свидетельствует о своеобразии взаимодействия культур в пространстве монголо-этнического мира. Сохраняя опору на родовую культурную общность, монголо-этнический мир создает условия таких отношений традиций входящих в него народов, при которых оказывается возможным существенное обогащение, утончение образа мира каждого из них при сохранении самобытности и внутренней целостности.
