В коллегию ОГПУ дополнение. А. Ермеков. 27/10 (октября) 1931 года.

В связи с постановлением ОГПУ о переквалификации моего обвинения по статье 58, 78, в месте 58/7, 56/11, 59/3 и некоторыми пояснениями, сделанными уполномоченным тов. Поповым, считаю необходимым подачу своего заявления на имя коллегии ОГПУ по следующим показаниям:

согласно пояснению уполномоченного тов. Попова обвинение по статье 58 и 10 доказывается документом (будто бы моим письмом Ауэзову Мухтару по земельному вопросу). Текст письма, которое якобы принадлежало мне.

Но насколько мне припоминается, такого письма я Ауэзову не писал, а писал Бокейханову Алихану. Бокейханов в то время принимал участие в работе Академии наук по исследованию земель Казахстана и должен был обосновать использование земель казахским населением по поручению Казнаркома и состоял как будто бы членом федерального комитета. Для участия в работах комиссии, разрабатывавшей землеустройство по Казахстану, он периодически ездил в Ленинград. Он жил в Москве с Лизой Бокейхановой, в Ленинграде останавливался на квартире Ауэзова. Причиной отправки этого письма, насколько припоминается мне теперь, послужили следующие обстоятельства.

Я жил в то время в Ташкенте, преподавал в педагогическом Вузе. Член коллегии Наркомзема, начальник управления лесоустройства тов.Каратаев Салимкерей приезжал в Ташкент для получения материалов от Среднеазиатских государственных университетов, которые провели исследования Казахстана, как и Академия наук. Он был у меня и состоялся разговор, который касался (название неразборчиво) института, разработавшего план переселения русского народа в Казахстан. Сложно сейчас все припомнить, но количество переселенных людей значительно превосходило нормы дореволюционного периода. Он тогда же указал в связи с этим на ценность материалов ревизий и как будто бы передал, что приобрел их в Ташкенте. Было известно участие в работе института Чиркина, одного из работников бывшего переселенческого управления.

Вообще, как ни странно в то время частенько обращались к цифрам из старых отчетов. Атмосфера накалилась в связи с конфискацией и переселенческой политикой в Казахстан, которая была поставлена в грандиозном масштабе. Мной было достаточно рассказано о своих идеологических ошибках по земельному вопросу и в вопросе о конфискации имущества у баев. Я писал в своих показаниях, что не смотря ни на что, в это время я работал непосредственно в педагогическом вузе в Ташкенте.

Интерес, охвативший партийную и беспартийную интеллигенцию к этим вопросам, конечно, не был чужд и мне. При соответствующих встречах я слушая, верил словам тов. Каратлеуова и соответственно реагировал. Я ранее в своих показаниях писал, что Бокейханов Алихан, благодаря своей прошлой политической деятельности и исключительному интересу к земельному вопросу в Казахстане в период колонизаторской политики царизма, уделяет очень большое внимание всей казахской интеллигенции земельным вопросам, а также переселенческой политике. Я написал Бокейханову как знатоку земельного вопроса в Казахстане, к тому же участнику экспедиции по обследованию казахстанских земель специалистами по земельному вопросу, экспедиция проводилась нашим правительством в 1921–23гг.

Я совершенно четко заявляю и в прежних показаниях заявлял, что мои взгляды и общие установки по земельным вопросам, в данном случае и по переселенческим вопросам ничем не отличаются от взглядов Бокейханова. Пишу, что считаю по праву его своим учителем. Также мы были против новой переселенческой волны. До проведения политики сплошного земледелия у казахского населения в прошлом в большинстве своем не было землепашцев. Характер отношений к земельному вопросу казахских партийных работников критиковал в своем выступлении на 6 конференции ЦКа крайкома тов.Голощекин.

Я считаю, что застрял в своих ошибках по земельным вопросам в то время, не имея классового подхода в этом вопросе. Учитывая обстановку новых условий, нужно было реконструировать социальные отношения. А я был потрясен хозяйственными и культурными изменениями народа с примитивным хозяйством. Я полагал, что столкновение культур, резкое изменение хозяйственной жизни скотоводов может привести к обнищанию и гибели народа. Я считал, что примитивное хозяйство кочевника-скотовода может быть легко разрушено, но скотоводческое хозяйство очень трудно восстанавливается. Но я не учел самого главного, что здесь изменение социального хозяйственного уклада произойдет при помощи огромной материально-технической помощи со стороны пролетариата передовой страны, Союза, словом, я не учел наличие машинно-тракторных станций, строительство совхозов, колхозов и т. д. Этой ясности в то время не было. Сам я непосредственно в земельных работах не принимал участия.

В период перехода власти Советам я был назначен Комиссаром комиссариата земледелия. А в последующем земельного отдела. Вопрос стоял в плоскости оформления прав казахского народа на земли, взятые в прошлом царским правительством. В 1921 (? – 1920) году в своем докладе о Казахстане на совещании под председательством В.И.Ленина, я коснулся освещения земельного вопроса как наиболее запутанного в Казахстане. Мой доклад был заслушан после доклада тов.Сапарова о Туркестане. Тов.Сапаров в своем докладе отстаивал необходимость выселения уральских крестьян-мужиков. Что в том была принята и проведена в последующем земельная реформа в южном Казахстане. Я и тогда на вопрос В.Ильича о моем отношении к этой постановке вопросов ответил, что в условиях Казахстана, имея в виду осложнившиеся межнациональные отношения, я категорически возражаю выселению крестьянских поселков. В то время по моему мнению проведение сплошного землеустройства на земле Казахстана должно быть приостановлено.

О своем участии в комиссиях при Семипалатинском ГубКоме и Госплане по землеустройству в 1921-26гг. я писал прежде. Из этого краткого обзора своего отношения к земельному вопросу я прихожу теперь к выводу, что ошибки идеологические у меня были в том, что я застрял на начальной стадии разрешения этого вопроса. Не воспринял в свое время в должной мере классовую сущность и межнациональные отношения в более широком смысле. А подход у меня был националистический.

Что же касается агитации и пропаганды, то этим я конечно не занимался, не мне, конечно, агитировать Бокейханова и других, которые непосредственно занимались этим вопросом. Не отрицаю, что при случае, высказывал свое мнение. Тем более план об огромном переселении в Казахстан казался мне особенно острым вопросом, даже угрозой для нормального существования несчастного казахского народа, вопросом особого волнующего порядка. Поэтому я счел целесообразным послать аппеляцию в ЦК от своего имени. Теперь я на фактах истории убедился, что это было паникерство, так проявилась сущность моей революционной закалки, невыдержанного классового подхода. Революцию в белых перчатках не делают, без крови нет революции. Особых путей для казахского народа не может быть.

Во время Семипалатинских перегибов как раз перед решением вопроса о конфискации, я во время приезда в Кызылорду наблюдал, как метался Габбасов из-за личных интересов (у него в степи скот тоже был отобран). И это обстоятельство явно вновь сделало его чрезвычайно активным во время этих перегибов. Я тогда же ему сказал свою точку зрения. Что если он этому вопросу (перегибам) придает общественное значение и у него есть обоснованный материал, то ему как ответственному работнику Госплана надлежит написать записку в правительственные органы, а не метаться из-за личного интереса. Эту свою точку зрения я высказывал и другим товарищам, как например, Кадырбаеву Сейдазыму, который оценивал его поведение также как я. После принятия решения о конфискации я не на долго ездил домой в степь, по пути разъяснял населению политику правительства по интересующим их вопросам конфискации.

В связи с предъявлением мне статей 57, 58-7 мне было разъяснено уполномоченным УОО ПП ОГПУ тов.Поповым, что здесь имеется ввиду не вредительство, а стремление к искажению советской действительности, и в виде примера привел показания Алиханова Фазыла. В последний раз при объявлении мне постановления о переквалификации моего дела в связи с зачислением уполномоченным Поповым выдержки из показаний Алиханова, обнаружились для меня новые обстоятельства, что будто бы я провел директиву о сокращении плана мясозаготовок Барлыбаеву, консультанту совнаркома по социально-культурным вопросам.

Случайный инцидент с участием Барлыбаева имел место быть, когда у меня были в гостях семьи Шомбалова Мажита, Алимханова и Барлыбаева. К стыду моему я должен признаться в силу раскрытия истины, что я проводил товарищеское угощение. Я его устроил специально для семейства Шомбаловых после его болезни (паралича), а для Алихановых в ответ на их приглашение моей семьи. Следуя человеческим слабостям и порокам, мы изрядно выпили. Только Шомбалов после болезни отказывался и пил весьма умеренно. Я будучи в состоянии опьянения, из желания угодить своим гостям, стал говорить комплименты и, видимо, тогда своему разговору придал общественный характер. Похвалив Алиханова на основе его же слов, что план органа принял решение, чтобы соблюсти интересы животноводства и сохранить их количественный состав, и он в этом пьяном разговоре олицетворял «Cоюзмясо». Я даже не представлял себе контрреволюционности этой болтовни. Как это можно толковать директивы Барлыбаева с этого толка.

В этой связи я теперь вынужден объяснять следующее: Алиханов, когда сидел в тюрьме вместе со мной в камере до его освобождения, высказывал как бы с сожалением – почему же не арестован Барлыбаев? Его участие в движении Алашординцев всем известно, и при этом подразумевал, что ему ничего не стоит привести сюда любого человека, и в частности Барлыбаева. Для этого ему нужно сказать, что он связан с ним, или что-нибудь в этом духе. Я тогда не придал никакого значения его шуткам. Хотя оборвал его. У него было неприязненное отношение к Барлыбаеву в связи с прежней службой и всякими группировками среди казахских работников Семипалатинской губернии, об этом мне было известно и раньше. Объявление это по существу недоразумение, связанное с показанием Алиханова.

Я подал по прежним показаниям заявление на имя коллегии ОГПУ от 3 октября 1930 года. Я настаивал об очной ставке с Алихановым. К сожалению, мне в этом было отказано. Я никак не ожидал, что нелепые показания Алиханова могут получить такое доверие. Даже одна обстановка, в которой протекал этот случайный инцидент, указывает на полную абсурдность показаний Алиханова. Кроме того, Алиханов инструктор «Союз мяса». Кажется он там по контракту. Какое же он может иметь значение в аппарате «Союзмясо»? Какой же он может иметь вес в плановых и правительственных органах? По совести Алиханов – несознательный человек, и преподносит какую-то ложь. Я до сих пор не могу понять, о чем он говорит и о чем он думает. Может быть он человек практичный, хитрый, себе на уме. О такой его репутации я слышал от общих знакомых. Он хочет искупить свою вину за счет других. Если мои показания вызывают сомнения, я очень прошу уполномоченного ОГПУ расследовать этот инцидент до конца: действительно ли была мною дана директива, где, когда, ему или Барлыбаеву, и как они ее осуществляли.

Далее, согласно чьим-то показаниям, я будто бы назвал Ленина оппортунистом. Я имел счастья лично видеть этого великого учителя мирового пролетариата и угнетенных народов. Знаменитая его формула о возможности для отсталых народов перехода от патриархальных родовых отношений к социализму, минуя капитализм, лично я слышал в 1920 году на втором конгрессе Коминтерна и на торжественном открытии, я присутствовал по гостевому билету. Во время своего доклада на совещании под председательством Ленина в 1920 году я получил возможность говорить об организации сельскохозяйственных коммун из батраков, нанимавшихся раньше казачьему населению, стало быть имеющему опыт сельскохозяйственных работ, но лишенных земли и орудий производства, если обеспечить их последними. На меня замахали руками и сказали, что не нужно говорить о сельскохозяйственной коммуне в Киргизии. Я совершенно растерялся, понимая полную абсурдность своего предложения.

Но я видел с каким вниманием и интересом отнесся Владимир Ильич Ленин к представителям отсталых народов. Я помню горячий спор по поводу присоединения одной местной береговой полосы в Астраханской области к северу от Каспия в состав территории Казахстана, как заселенную преимущественно казахским населением. Царское правительство оттесняло казахское население, чтобы не допускать его к морю, объявить перед Каспием одноверстную полосу. И вот тогда меня взяли под обстрел представители НКВД Астраханского губисполкома, нарком Центрального продовольственного снабжения Владимирский лег животом и доказывал обратное. В.И Ленин внимательно слушал. Мне сказал, что Казахстан такая часть Союза как Астраханская губерния. И что почему организацию хозяйства с помощью Союза и союзного снабжения территории с преобладающим казахским населением не может на себя взять? Владимир Ильич взял меня под защиту и припер к стене моих оппонентов. Представители НКВД и председатель Астраханского Губисполкома сослались на отсутствие точных статистических данных о количестве населения. Уже указывая, что для решения вопроса о преобладающем населении, не нужно никаких статистических данных, а нужно знать местность, например для москвича, не подозревающему о существовании статистики, ясно – какое население по национальному признаку преобладает в Москве.

Неизгладимое впечатление и память о В.И.Ленине у меня связано с живой действительностью, которая не позволяет отвечать на вымыслы и извращения человека, оболгавшего меня. Мне смешно пытаться вспоминать говорил ли я подобную чепуху, только могу сказать сегодня, что оппозиционных взглядов никогда не разделял.

27/10 (октября) 1931 года.

ІІ том, 102-110.

*** *** ***